Все ссыльные разбиты на группы или фракции. С[оциал]-д[емократов] - 100 челов[ек], да многие еще не состоят. Существует нелегальная колония, в которой состоит 350 человек, а также есть и представитель колонии. Исправник довольно хороший, даже в некотором смысле либерал. Он часто предупреждает обыски или аресты. Существуют хорошие библиотеки как во фракции, так и в колонии, точно так же очень хорошая и земская библиотека, которая хотя по числу книг будет меньше Никольской, но по содержанию лучше.
Я вступил, как во фракцию, так и в колонию. Собрания фракции происходят по 20 челов[ек]. Затем от каждого пятка выбирается делегат. Двадцатки имеют совещательный голос, а выборные делегаты - решающий. Между прочим, я не успел вступить, как уже стал делегатом и чуть-чуть не попал в коллектив. Но пока что считаюсь кандидатом на случай, если кто[-то] выйдет из коллектива. Хотя мне это не очень по нутру. С одной стороны, мне очень не хотелось бы вмешиваться во внутреннюю жизнь фракции, так как хочется отдохнуть и подзаняться самим собой, с другой - и что по-моему самое главное - моя работа здесь не может быть продуктивной, во-1-х, потому что я никого не знаю и меня никто не знает, а [во]-2-х, что здесь есть довольно видные и знающие с[оциал]-д[емократы], которые работают в партии по несколько десятков лет, и, в-третьих, на меня страшно отталкивающе действует та вражда, которая существует между ссыльными. Но если они уж выбрали меня, хотя против моего желания, то я, конечно, от работы не откажусь и что в состоянии, то сделаю.
Жизнь в Усть-Сысольске довольно-таки дорога. Квартиры дешевле 4 руб[лей] не найдешь, да и квартир-то нет. Продукты вдвое, втрое дороже, чем в Никольске. Одним словом, прожить здесь на 8 руб[лей] 30 коп[еек], которые выдают здесь, совершенно невозможно, да и на 11 руб[лей], пожалуй, не проживешь. Хотя во всей этой дороговизне, особенно относительно квартир, виноваты сами ссыльные. Они конкурируют между собой и тем самым набавляют цены до невозможности. Я пока что устроился довольно сносно. Снял квартиру с той девицей, две комнаты. За 5 руб[лей]. И большую часть времени провожу в чтении, хотя в сущности прочитал очень мало. Ну о своей жизни да и вообще о ссылке в Усть-Сысольске гораздо подробней я остановлюсь в следующем письме, когда я более лучше устроюсь и освоюсь с этой жизнью. А то сейчас я очень мало интересуюсь ею, да и не интересует, когда еще не уверен - останешься здесь или отправят в Усть-Кулом. А в Усть-Кулом мне пока очень не хотелось бы ехать. Так как там ровно нет ничего, чтобы могло заинтересовать. Нет ни книг, ни общества, ссыльных только 9 человек, и большую часть времени они проводят в бездельничании или в устраивании вечерников. Там нет жизни, а скорее там мертвое болото, в котором можно задохнуться. Меня очень волнует вопрос: оставят ли меня в Усть-Сысольске или нет? Ну об этом пока не стоит говорить. Чувствую себя пока довольно хорошо. Хотя физически нездоров. У меня развился острый бронхит. Но это еще ничего. Да только плохо, что нога отказывается служить. Ну да поправлюсь.
Посылаю Вам, Варя, на память карточку. Мы снялись тотчас же по прибытии, а также и та девица, которая жила вместе с нами и о которой я Вам писал. Она же и стоит вместе со мной. Затем я просил бы Вас, или вы сами, или кто-нибудь другой, пришлите, пожалуйста, мне удостоверение о том, что я состоял во фракции. Мне это очень необходимо как здесь, так и в Усть-Куломе, если меня туда вышлют. Сообщите мне, почему Есфирь перевелась в Устюг. Что нового в Никольске? Как фракции? И что с теми, которые сидели? Вообще обо всем. Пишите в Усть-Сысольск. Я пока буду здесь, а когда придется ехать в Усть-Кулом, тогда я сообщу. Пишите, Варя, больше.
Шлю горячий привет Косте, бабушке. Жене, Шуре, Волкову, Румянцеву, Козлову, Байцеру [49] и всем честным и хорошим товарищам. Это письмо я начал писать тотчас же по приезде, но только сегодня, в 1-й день Пасхи, я Вам его отсылаю. Простите за такую неаккуратность. Сейчас 3 часа ночи, и повсюду раздается благовест, извещающий мирных граждан о наступлении праздника Воскресения Христова. И потому я окончу свое письмо поздравлением Вас с праздником Пасхи общепринятым возгласом: "Христос Воскрес!". 1909 г. 20 (9)-е марта. Желаю Вам всего наилучшего. Ваш Александр. Пишите!
Р. S. Пишет ли Вам что-нибудь Митя и что с ним? Он хотел мне написать, но до сих пор я от него ничего не получал. Всего хорошего. Пишите.
ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 260.
Рукопись.
№ 10
Из письма М. Премирова из Сан-Ремо политссыльному П. П. Заболотскому [50] в Вологду
[18 января 1909 г.]
Ты, конечно, уже знаешь об ужасной новости в п[артии] с[оциалистов]-р[еволюционеров] с "тов[арищем]"-провокатором Азефом [51]. Я прислал бы тебе прокламацию Парижск[ой] гр[уппы] п[артии] соц[иалистов]-рев[олюционеров], но она очень увесиста, и думаю, что обратит внимание на почте и не дойдет. Ну, и с[оциалисты]-р[еволюционеры], не сумели вовремя Азефа укокошить, а теперь он погуливает себе на воле, а где - никто не знает. И рвут и мечут теперь все, сваливая друг на друга сделанные промахи... Очень грустные известия из ссылки отовсюду - Туруханский край побил рекорд. Не более отрадные известия можно сообщить и отсюда. Под предлогом переоценки ценностей многие хулиганят, вносят разлад в эмиграцию, дискредитируют ее в глазах иностранцев. Все это не обходится, вероятно, без содействия провокации, но, помимо этого, среди несомненно порядочных (в политическом смысле) людей много отрицательного. Наиболее чуткие, честные и последовательные открещиваются от всяких организаций, видя в них одно "поле для интриг", "полководцев без армии", и думают свою думу в одиночку... Столько грязи пришлось увидеть за время пребывания в Париже, - от этого одного можно было бы одуреть: опомниться и утратить всякое представление о разнице между "альфонсом-шантажистом-кутилой" и "критически мыслящей личностью". Господи, какими только эпитетами не награждали друг друга товарищи с[оциалисты]-р[еволюционеры], принадлежавшие к различным группам. Противно. Чем скорее минует господство денежной касты наверху партии и чем скорее проснутся к самодеятельности периферийные люди, чем скорее отучатся ждать из центров повелительных наклонений, тем скорее символическая русская тройка (рабочие, интеллигенция], кр[естьяне]) привезет русский народ к ближайшему историческому этапу.
Адрес: San Remo, willa des Terrasses, Michel Premiroff. Какой это Борис Петров - не тот ли, у которого я взял фуражку, чтобы уехать? Техник железнодорожный? Не знаете ли о судьбе Лидии П. Закржевской? [52]
ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 91.
Машинопись.
№ 11
Из письма Д. Ф. Ракова [33] из Парижа политссыльному Г. А. Мартюшину [54] в с. Усть-Кулом Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии
[4 декабря 1909 г.]
Получил сегодня, дорогой Гриша, твое письмо и спешу сейчас же ответить тебе, что письма из Яренска сюда и обратно идут крайне долго. Почти одновременно получил деньги, посланные ВК [55] в августе и октябре. Вышло какое-то труднообъяснимое недоразумение. На переводном бланке помечено, что первые деньги были в Париже 17 августа. Почему они так поздно попали в мои руки - объяснить трудно. Во всяком случае эти деньги дают мне возможность более или менее сносно устроиться. Что касается статьи, то тут опять вышло совершенно неожиданное мной недоразумение: письмо со статьей воротилось назад с пометкой, что никакой газеты под названием "Волжский листок" в Казани не выходит [56]. Теперь, когда я узнал из твоего письма, в чем тут дело, я вновь ее послал одному старому знакомому в Казань, чтобы тот лично отнес ее в редакцию "Приволжского края" и передал Камневу [57]. Будет крайне печально, если тут не выгорит, тем более что у меня в запасе есть много подходящего для газеты материала. Дяди в Казани, кажется, нет; он женился и уехал в Саратов. Так, по крайней мере, мне пишут из Козьмодемьянска, где он был для призыва в воинском присутствии. Хорошо было бы, если бы ты освободился от солдатчины. Мне кажется, что глаза тебя выручат, как дядю выручили уши. Мне то же самое предстоит проделать, и я начинаю бояться того, что как бы мне не попасть в ряды христолюбивого российского воинства. Вряд ли они освободят меня в силу моего заявления, что я страдаю туберкулезом легких. Ты, брат, спроси тамошнего врача, как с этим считаются в воинских присутствиях. Интересна мне также и другая сторона этой истории. Дело в том, что я как учитель приписан к призывному участку и призываюсь на родине. Ехать туда для призыва мне бы по многим соображениям не хотелось. Как поступить, чтобы мне можно было призываться в другом месте и возможно ли это вообще? Если что-нибудь знаешь по этому поводу, то напиши. Теперь относительно моего житья-бытья. Ты отчасти прав, когда пишешь, что из моего путешествия далеко не получилось того, что должно получиться. Особенно приятного я здесь увидел мало. Здоровье поправляется слабо, морально чувствую себя отвратительно, но я не чувствую особой жалости относительно того, что пришлось покинуть Париж с его лекциями, рефератами... Последнего я особенно не жалею, потому что эти лекции, рефераты интересного представляют мало. Они были хороши для меня, манили меня, когда я их не слыхал, когда я не знал той публики, которая занимается чтением лекций, рефератов. Мне пришлось почти четыре месяца вращаться среди публики, читающей и слушающей рефераты. Впечатление получилось неожиданное, такое, что просто стало противно, тошно. Дело в том, что мы, живя в России, имеем далеко не верное представление о жизни заграничной публики. Наши представления, безусловно, преувеличены, в выработке их видно близкое участие фантазии. Серьезные общественные деятели с рефератами почти не выступают. Они работают сами над собой в тиши великолепно обставленных кабинетов, в кругу своих случайно подобранных фаворитов. Попасть в эти фавориты можно не иначе как имея протекцию жены, сестры, брата генерала. Приходилось видеть, что люди, отдавшие почти всю свою жизнь общему делу, стоят в тени, в загоне, в забросе, ибо не имеют протекции. Мне пришлось быть на одном собрании, где с[оциалисты]-р[еволюционер]ы выпустили такую бездарность, что просто стало стыдно. Таких с[оциалистов]-р[еволюционер]ов в Вологодской губернии не оберешься. Пришлось быть свидетелем другого факта, когда видный деятель одной партии, деятель, пользующийся большой популярностью в России, выступил просто пьяный. Как это ни грустно, но от факта не уйдешь. Другая черта, которая бросилась мне в глаза в верхах этой публики, - это крайнее, если можно [так] выразиться, честолюбие, погоня за видными местами в партии. И эти места порой раздаются так, как раздаются места в каком-нибудь департаменте. Иногда ответственные посты занимают люди, никакого отношения к партийной работе не имеющие, а просто так или иначе близко стоящие к генералам. Ведь вся вражда, расколы, споры создались именно в такой атмосфере и происхождением своим обязаны именно этой атмосфере. Затем лекции, рефераты читаются по вопросам текущей жизни людьми, которые по 3-4-5 лет не были в России. Благодаря этому иногда получаются курьезы. Что касается вопроса об использовании для подготовки публики теоретических сил, то здесь обстоит дело еще печальнее. Буду говорить фактами. Группа старых партийных работников обратилась к одному из лидеров партии с просьбой руководить занятием кружка. Тот категорически отказался, заявив, что сам oн никогда ни в каких кружках не учился. Другой факт. Сорганизовался кружок по изучению Михайловского [58]. Прочитана была одна лекция, да и то анархистом Рощиным, больше читать было некому, и кружок распался. Третий факт. Сорганизовался кружок по изучению русской общественной жизни. Программа, которая была для этого составлена одним из партийных лидеров, вызвала всеобщее недоумение своим несоответствием поставленной цели. Оказывается, автор этой программы занят работой об особенностях исторического развития России, и работы кружка нужны ему были просто как материал. Понятно, кружок распался. Если бы мне все это рассказали раньше, то я не поверил бы, но теперь я был непосредственным свидетелем происшедшего. Стоит ли, дорогой Гриша, все это жалеть, стоило ли из-за этого оставаться в Париже. Да ты прочитай последние номера "Знамени труда"[59]. Согласись, что всю эту болтовню, которой заполнены страницы этого органа, легко в большей части ее поместить в любой легальной газете. Обрати внимание на бесцветность, дряблость, бессодержательность этих статей. Попробуй написать что-нибудь живое, интересное, жизненное - не поместят, ибо это пишется людьми не их круга. Вот ты пишешь, что закон 9 ноября [60] крепнет, разлагает деревню, так или иначе проходит в жизнь. Ведь это факт, имеющий решающее значение в русской общественной жизни, имеет сугубо важное значение для тех, кто во главу угла своего мировоззрения ставит интересы трудовой деревни. Где ты найдешь изложение отношения партии социалистов]-р[еволюционер]ов к этому факту? Позволительно тогда спросить: зачем существует в партии центральный орган, зачем люди читают его, распространяют и садятся в тюрьму, идут в ссылку? На эти вопросы редакция уклоняется отвечать. Все это взятое вместе со многим другим заставляет публику бежать, жить и работать в одиночку или ходить в университет за наукой. Выходит, милый Гриша, что жалеть мне Париж нет особенных оснований. Здесь, в Монпелье, по крайней мере меньше поводов нервничать, волноваться. Между прочим небезынтересно для тебя вот еще что: Бурцев [61] по-прежнему открывает одного провокатора за другим. Открыт видный провокатор, некий Каплинский у Бунда. Каплинский живет теперь в Казани не у дел. В газете "Общее дело" помещено письмо из Казани, посвященное г. Ильяшенко, редактору "Казанского телеграфа". Оказывается, он числился в списке шпионов и провокаторов, составленном еще Клеточниковым [62]. В Казани он также орудовал в этой роли. Благодаря ему, между прочим, из Казани был выслан Чириков [63], бывший тогда еще фельетонистом. Бурцев за последнее время среди публики создал течение, направленное к объединению всех революционно и оппозиционно настроенных групп. С этой целью создается крайне интересная газета "Общее дело". Что выйдет из всего этого - сказать трудно, но задача сама по себе, несомненно, крайне важная и интересная.
Ну, родной мой, устал, больше писать не могу. Прощай до следующего письма. Пиши больше и скорей. Жму руку. Твой Д...
ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 393-395.
Машинопись.
№ 12
Письмо политссыльного П. В. Джепенко [64] из г. Великого Устюга Вологодской губернии Ольге Николаевне Селиховой [65] в г. Полтаву
[3 марта 1910 г]
Глубокоуважаемая Ольга Николаевна! Живу я ни хуже, ни лучше, хотя мои материальные условия немного повысились, главное, никому не должен. Работа очень скверная, жалованье нищенское, да и то приходится работать украдкой. На масляной наделили к нам в Устюг нового исправника и такого мерзавца, что едва ли еще есть такие. Устроил надзор за ссыльными, каждый день в квартиру является шпик и п[р]оверяет, все ли дома, если не застанет несколько раз дома, то тогда исправник зовет в канцелярию для личных объяснений и, если узнает, что хоть один день работал, лишает пособия [66]. И вот в этих условиях приходится ухитриться, чтобы и работать, и не лишиться пособия. Если бы здесь можно было постоянно работать, то черт с ним, с их пособием, но здесь невозможно найти постоянную работу, а только можно пополам с грехом прирабатывать к жалкому пособию, чтобы иметь хоть необходимые вещи: бумаги, перья и уплачивать в библиотеку. Все-таки я здесь не трачу времени зря, и моя ссылка принесет мне пользу. Я стараюсь побольше почитать, а дальше, если удастся работать, куплю себе учебники и буду заниматься по общеобразовательным предметам. Публика здесь самая разношерстная, каждый живет отдельно и, если есть у кого свои книги, то ни за что не дает. Да и читающей публики здесь мало: большинство пьющая. Я жалею, что не попал вместе с Михайленком [67], он пишет, что там публика довольно порядочная. Вообще самая скверная публика попадает в Устюг. Если здесь на всю ссылку найдется человек 15 хороших людей, которые имеют принципы к окружающей нас жизни, то и хорошо. Если в Устюге и есть что-либо хорошее, то это единственно библиотека, в которой можно достать книги по всем отраслям знаний. В 1909 году все газеты были хорошие, прогрессивные, а новый председатель библиотеки известный в Устюге черносотенец не разрешил на этот год таких газет, а выписал "Земщину", "Россию" и "Русское знамя" [68], да еще несколько поповских. Переписываюсь с друзьями, делюсь впечатлениями, которые переживаю в ссылке. Прислушиваюсь к северной массе, изучаю ее настроения и культурный уровень. Пишу и читаю. Пишите, что нового в Полтаве и что слышно вообще. Что нового в литературе, потому что сюда новая литература попадает редко и поздно.
Что пишут столичные газеты?
Где Юра [69] и как он поживает? Передайте от меня привет. Где ("Алексей") Новицкий [70] и можно ли достать его адрес? Пишите, не забывайте и пишите побольше, а главное, пишите о жизни в России. Жму вашу руку. Павлуша.
ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 520.
Машинопись.
№ 13
Из письма политссыльного В. П. Оборина [71]
из г. Усть-Сысольска Вологодской губернии Е. М. Хрущевой [72] в г. Томск
[19 декабря 1911 г.]
Здравствуй, дружище... Я любил и люблю Вас не только как человека, но и как женщину и потому не могу не хотеть, чтобы Вы стали моей женой... В самом деле, ведь у нас и в нас обоих так много общего: мы оба одинаково смотрим и ценим жизнь, как на беспрерывный процесс движения, борьбы, цели, пути и средства - у нас с Вами общие, несмотря на то, что каждый из нас, взятый порознь, шел и развивался совершенно самостоятельно и независимо друг от друга; оба мы ценим в самих себе и друг в друге эту индивидуальную независимость и свободу, одинаково ими дорожим и, несомненно, сохраним и в будущем, хотя бы и предстояло нам стать друг к другу в наивозможно близкие отношения; мы оба прошли приблизительно одну и ту же школу жизни; оба убедились на опыте в том, что у нас имеется достаточно силы, и воли, и способности, и страстного желания вести до конца борьбу за достижение наших целей в жизни, которой мы оба не только не боимся, но, напротив, жаждем как можно глубже, шире, всесторонне[е], полнее, обильнее ее познавать, особенно путем лично-активного вмешательства в ее процесс...
ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 83. Л. 45.
Машинопись.
№ 14
Из письма Н. Ростовцевой [73] из Парижа А. С. Добрецовой [74] в г. Великий Устюг Вологодской губернии
[Апрель 1912 г.]
Аня, родная моя, здравствуй! С Пасхой Вас. Почему это Вы все пишете на старый адрес и говорите, [что] давно не получали писем от меня. Неужели же пропадают? А я Вам свой новый адрес уже два раза посылала. 17 или 18 марта один раз и 29 второй раз и Грише [75] тоже писала 17-го, и книжку ему купила и послала, а ответа до сих пор нет. Что же это значит? Он ведь писал, что в переписке очень аккуратен. На всякий случай повторяю Вам, Аня, свой адрес: 57, Boulvard St.- Marcel, chambre 52, Nadine Rostovtzeff.
О конференции я знаю, Аня, следующее: когда я приехала сюда, то здесь шел спор из-за того, какая комиссия по созыву конференции более беспристрастная: Российская орг[анизационная] ком[иссия] или Загран[ичная] ком[иссия] по созыву Всероссийской конфер[енции] [76]. Если не ошибаюсь, то именно из-за того, что ленинцы (иностранная Российская организационная ком[иссия]) считали нужным, созывая конференцию, не приглашать на нее сторонников "Гол[оса] Соц[иал]-Дем[ократа]" [77], от них (ленинцев) откололась новая большевистская группа - "примиренцы". Знаешь, Аня, в этой самой ленинской группе я слушала доклад Ленина на тему "О положении дел в партии" [78], где он говорил, что на выборах в Г[осударственную] д[уму] мы должны идти отдельно от ликвидаторов [79], что у нас таким образом будет 2 кандидата - и я не могла с этим согласиться, несмотря на то, что была просто подавлена ленинской логикой. Ну да о моем мнении после. Теперь расскажу просто факты. Так вот, говорю я, шел спор о том, какая комиссия беспристрастная. За Российскую организационную к[омиссию] были из заграничных одни ленинцы, а против них мы, значит, все остальные, т. е. "впередовцы", "примиренцы", "плехановцы" и "голоск[овцы]" [80] национальные группы. Эти остальные частью были за заграничную ком[иссию], а частью предлагали образовать еще новую - третью, значит. И вот пока шел спор этот, вдруг оказалось (ведь это, Аня, не для меня одной вдруг оказалось, а и для всех остальных), что Всероссийская конференция уже состоялась, выбрала новый центральный комитет, центральный орган, порешала все важнейшие вопросы партии [81]. И после этой конференции вдруг делается доклад одним из членов ленинской группы не перед членами партии, как следовало ожидать, а вообще перед публикой. Ну не свинство ли это? Здесь был организован протест, резолюцию которого и посылаю... [82].
ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 83-а. Л. 493-493 а.
Машинопись.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Георгий Иванович Луппо - бывший студент Московского сельскохозяйственного института. Находился в ссылке в Вологодской губернии в 1908-1910 гг. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 68. Л. 7).
2 Вологодское общество сельского хозяйства создано в марте 1908 г. В письмe, вероятно, речь идет о том, что закончилась подготовительная работа по созданию данного общества.
3 Богданов (Богдан) Марк Ефимович, 1879 г. р., из крестьян Минской губернии, находился в ссылке в Великом Устюге с февраля 1906 г. по апрель 1908 г. (ГАВО. Ф, 108, Oп. 5. Д. 68. Л. 19, 20, 25).
4 Речь идет о политссыльном Иване Семенове (ГАВО. Ф. 108. Oп.5. Д. 68. Л. 21, 22).
5 Точилин Дмитрий Ильич, 1887 г. р., бывший учитель, из крестьян Тамбовской губернии, находился в ссылке в Великом Устюге в 1906-1908 гг. В мае 1908 г. переведен в Вельск. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 68. Л. 19, 20, 25).
6 М. Е. Богданов, видимо, имеет в виду самого себя.
7 Чтобы предотвратить готовящийся побег, никольскому исправнику было предписано установить негласное наблюдение за И. Семеновым (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 68. Л. 31),
8 Браунштейн Юлий Павлович (в письме Юрий), находился в ссылке в Вологодской губернии с 1908 г., сначала в Великом Устюге, затем был переведен в с. Вознесенье Никольского уезда. Находился в дружеских отношениях с М. Е Богдановым (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 68. Л. 19, 20, 25).
9 Немчинов Александр Зосимович, из крестьян Забайкальской губернии, с 1906 г. находился в ссылке в Великом Устюге, в марте 1908 г. переведен в Вельск (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 3293. Л. 1-5; Oп. 5. Д. 68. Л. 19-22).
10 О попытках экспроприации, предпринятых группой под руководством М. Е. Богданова, см.: Коновалов Ф. Я. "Посланный вооружен револьвером..." (Из истории великоустюгской ссылки) // Великий Устюг: Краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1995. С. 123-131.
11 Данное письмо в числе пяти других было отобрано у политссыльного Д. А. Розанова при обыске 31 июля 1908 г. Дмитрий Александрович Розанов, бывший студент Ярославского Демидовского лицея, личный почетный гражданин, уроженец с. Тушанова Пошехонского уезда Ярославской губернии, отбывал срок ссылки сначала в Устюге, а в апреле 1908 г. был переведен в Никольск (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 477. Л. 7, 15, 18). Фамилию автора письма установить не удалось.
12 Речь идет о политссыльном Федоре Алексеевиче Менькове, который отбывал срок ссылки первоначально в Никольске (с сентября 1907 г.), а в январе 1907 г. был переведен в Яренск (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 2839. Л. 1-5.)
13 Ф. А. Менькову удалось перевестись для дальнейшего отбывания срока ссылки в Вологду в октябре 1908 г. В феврале 1909 г. после освобождения от надзора выехал за границу (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 2839. Л. 1-5).
14 Фамилию установить не удалось.
15 Фамилию установить не удалось.
16 Возможно, речь идет о политссыльном А. П. Машкине, который с марта 1907 г. по сентябрь 1908 г. отбывал срок ссылки в Устюге. Анатолий Павлович Машкин, 1882 г. р., мещанин г. Уржума Вятской губернии, бывший студент Казанского университета, был выслан из Казани за "противоправительственную деятельность" в Вологодскую губернию сроком на 2 года. По мнению полиции, был "известен в г. Великий Устюг за влиятельного между ссыльними человека", состоял членом партии эсеров (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 399. Л. 14, 20, 21).
17 Член партии Бунд - "Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России".
18 Фамилию установить не удалось.
19 Никаких сведений об этих людях выявить не удалось.
20 Никаких сведений об этих людях выявить не удалось.
21 Имеется в виду Дмитрий Федорович Раков, который был в ссылке в Яренске до мая 1907 г., а затем переведен в Великий Устюг (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 1541. Л. 2, 6).
22 Согласно "Положению о полицейском надзоре" 1882 г. "лица, высланные под надзор полиции и не имеющие собственных средств существования, получают от казны пособие" на питание, одежду и квартиру. "Летние одежные" составляли около 7-8 рублей (ПСЗ, собрание третье. Т. 2. 1882. СПб., 1886. С. 87).
23 Т. е. деньги, которые были выданы ссыльным на приобретение одежды, пропиты.
24 Фамилии установить не удалось.
25 Никаких сведений об этих людях выявить не удалось.
26 Автором письма к жене отставного статского советника Эмилии Орестовне Вахтеровой является политссыльный Александр Михайлович Губанов, высланный за принадлежность к партии социалистов-революционеров в Никольск на 2 года, считая срок с 28 августа 1908 г. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 76-77; Oп. 5, Д. 410. Л. 16).
27 В 1908 г. ссыльным запретили объединяться в колонии.
28 Указан размер месячного пособия, которое получали ссыльные на питание.
29 Дополнительной информации о Евгении Геннадьевне Медюкритской выявить не удалось.
30 Нифонтов Иван Николаевич, 1886 г. р., бывший студент Казанского университета, член Казанской группы эсеров, "ликвидированной" полицией 16 октября 1908 г., был направлен в ссылку в Никольск (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 66; Oп. 5. Д. 410. Л. 2, 16).
31 Имеется в виду разоблачение в январе 1908 г. члена ЦК партии социалистов-революционеров провокатора Е. Ф. Азефа. Это породило среди эсеров всеобщую подозрительность и провокатороманию. Многие считали, что все местные группы партии известны полиции, и поэтому их необходимо распустить и организовывать партию заново.
32 Вишневский Владимир Александрович, потомственный почетный гражданин, уроженец Костромской губернии, за принадлежность к партии социалистов-революционеров выслан в Вологодскую губернию сроком на 2 года, считая срок с 10 августа 1908 г. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 77; Oп. 5. Д. 410. Л. 16).
33 Псевдоним раскрыть не удалось.
34 Имеется в виду герой одноименного романа М. П. Арцыбашева, который в революционной среде начала XX в. стал символом аморализма и равнодушия к общественным идеалам.
35 Автора установить не удалось.
36 Панкратов Иван Иванович, 1887 г. р., крестьянин Петроковской волости Владимирского уезда Владимирской губернии, по распоряжению министра внутренних дел "за распространение революционной литературы среди рабочих мастерских Московско-Казанской железной дороги" выслан на 2 года, считая срок с 17 ноября 1908 г. Ссылку отбывал в Усть-Сысольске, 1 августа 1909 г. из ссылки бежал (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 453. Л. 4, 23).
37 Фамилию установить не удалось.
38 Никаких сведений об этом человеке выявить не удалось.
39 Кузьмин Николай Максимович, из крестьян Петербургской губернии, бывший студент Московского сельскохозяйственного института, эсер, выслан в Великий Устюг сроком на 3 года, считая срок с 23 января 1906 г. (ГАВО. Ф. 108 Oп. 1. Д. 4213. Л. 117).
40 Н. М. Кузьмин в июне 1906 г. из ссылки бежал, а в ноябре 1908 г. добровольно явился в Великий Устюг для дальнейшего отбывания срока ссылки (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 121).
41 Т. е. по фальшивому паспорту.
42 Дополнительную информацию об этих людях выявить не удалось.
41 Письмо отобрано при обыске у политссыльного Константина Дмитриевича Гандурина в Никольске в августе 1909 г. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 260). Автора установить не удалось.
44 Антонина Васильевна Меркулова, 1881 г. р., мещанка г. Саратова, находилась в ссылке с марта 1907 г. по март 1909 г. До апреля 1908 г. отбывала срок ссылки в Великом Устюге, затем в Яренске. 8 марта, т. е. почти сразу после встречи с автором письма, из-под надзора освобождена и выбыла в Саратов (ГАВО. Ф. 108. Oп 1. Д. 1962. Л. 1-5).
45 Фамилию установить не удалось.
46 Устаревшее название народа коми.
47 Т. е. встречать вновь прибывшую партию ссыльных.
48 Вероятно, речь идет о Филиппе Васильевиче Мартовецком, высланном в Вологодскую губернию на 2 года, считая срок с 6 августа 1907 г. Ссылку первоначально отбывал в Тотьме, а в апреле 1908 г. переведен в Усть-Сысольск (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 2825. Л. 1-4).
49 Дополнительных сведений об этих людях выявить не удалось.
50 Петр Петрович Заболотский, потомственный почетный гражданин, "за противоправительственную агитацию среди крестьян" был выслан из Костромской губернии под гласный надзор полиции сроком на 2 года. Срок ссылки отбывал в Вологде. После окончания срока ссылки в марте 1908 г. остался в Вологде и служил в редакции газеты "Север" (ГАВО. Ф. 108. Oп. 1. Д. 4213. Л. 92; Oп. 5. Д. 259). О Михаиле Премирове сведений не имеется.
51 Член ЦК партии социалистов-революционеров, глава боевой организации Е. Ф. Азеф оказался провокатором полиции и был разоблачен в январе 1908 г.
52 Дополнительных сведений об этих людях выявить не удалось.
53 Дмитрий Федорович Раков, бывший учитель Косьмодемьянского городского училища (Казанской губернии), состоял членом Всероссийского союза учителей, член партии эсеров, был выслан в Вологодскую губернию сроком на 3 года, считая срок с 5 февраля 1907 г., из ссылки бежал (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 398).
54 Григорий Алексеевич Мартюшин, бывший студент Казанского университета, член партии эсеров, был выслан одновременно с Д. Ф. Раковым в Вологодскую губернию сроком на 3 года, считая срок с 5 февраля 1907 г. Ссылку отбывал в с. Усть-Кулом Усть-Сысольского уезда (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 123-128, 398).
55 По мнению начальника Казанского ГЖУ, имеется в виду помощник присяжного поверенного в Казани, член партии эсеров Виктор Кудрявцев (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 398).
56 Газета "Волжский листок" была закрыта в конце 1909 г. (Библиография периодических изданий России. Т. 1. Л., 1958. С. 306).
57 Газета "Приволжский край" стала выходить вместо газеты "Волжский листок", редактором ее был не Камнев, а И. П. Кочергин. Раков, очевидно, имеет в виду М. З. Комлева, который одно время был редактором "Волжского листка" {Библиография периодических изданий России. Т. I... С. 306; Т. 2. Л., 1959. С. 649).
58 Михайловский Николай Константинович (1842-1904 гг.) - русский социолог, публицист, теоретик народничества (Советская историческая энциклопедия. Т. 9. М., 1966. С. 518-520).
59 Орган партии социалистов-революционеров.
60 Имеется в виду указ 9 ноября 1906 г., положивший начало проведению столыпинской аграрной реформы.
61 Бурцев Владимир Львович (1862-1942 гг.) - известный деятель революционного движения, занимался разоблачением провокаторов в рядах российских революционных партий, создал в Париже своеобразную революционную "контрразведку" (Лурье Ф. Полицейские и провокаторы. СПб.. 1992. С. 344-347).
62 Клеточников Николай Васильевич по заданию руководителей организации "Земля и воля" стал сотрудником III Отделения, а с его ликвидацией - департамента полиции и в течение двух лет, до своего разоблачения, передавал революционерам секретную информацию. (Лурье Ф. Полицейские и провокаторы... С. 339-343). Редактора-издателя газеты "Казанский телеграф" Н. А. Ильяшенко считали провокатором, видимо, потому, что газета была крайне правого направления (Библиография периодических изданий России. Т. 2... С. 130).
63 Чириков Евгений Николаевич (1864-1932 гг.) - русский писатель, автор рассказов, пьесы "Мужики" (1906 г.), автобиографического романа "Жизнь Тарханова" (Кн. 1-4. 1911-1925). В 1920 г. эмигрировал (Советский энциклопедический словарь. Изд. 3-е. М., 1985. С. 1489).
64 Джепенко Павел Васильевич, крестьянин, член партии эсеров, был выслан из Полтавы в Вологодскую губернию в 1909 г. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 555).
65 Селихова Ольга Николаевна, дворянка, член партии эсеров (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 555).
66 Согласно "Положению о полицейском надзоре" ссыльные имели очень ограниченные возможности для самостоятельного добывания средств к существованию. При нарушении установленных правил они лишались государственного пособия (ПСЗ, собрание третье. Т. 2... № 730. С. 86).
67 Михайленко Иван Иванович, мещанин г. Миргорода Полтавской губернии, выслан под гласный надзор полиции в Усть-Сысольск за принадлежность к Полтавской организации социалистов-революционеров сроком на 2 года, считая срок с 29 июля 1909 г. (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5, Д. 79. Л. 54, 555).
68 "Земщина" [Политическая, общественная и литературная газета]. СПб., 1909-1916. Издатель - С. А. Володимиров, редактор (в 1910 г.) С. К. Глинка-Янчевский; "Русское знамя". Орган Союза русского народа. СПб., 1905-1916. Редактор-издатель А. И. Дубровин; "Россия". Ежедневная политическая и литературная газета. СПб., 1905-1914. Редактор-издатель А. А. Животовский (в 1910 г.). Все газеты имели крайне правую направленность.
69 Видимо, сын О. А. Селиховой - Георгий Васильевич Селихов, студент (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 555).
70 Новицкий Александр Игнатьевич, член партии эсеров. "Алексей" - партийная кличка (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 79. Л. 555).
71 Оборин Василий Павлович, мещанин г. Мологи Ярославской губернии, образование среднее, по профессии типографский наборщик, выслан из Москвы в Вологодскую губернию на 3 года за принадлежность к Московской организации РСДРП (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 83. Л. 46).
72 Дополнительных сведений о Екатерине Михайловне Хрущевой выявить не удалось.
73 Ростовцева Надежда Михайловна, член РСДРП (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 83. Л. 496).
74 Добренова Анна Семеновна, мещанка г. Великого Устюга, ранее арестовывалась за принадлежность к петербургской группе РСДРП (ГАВО. Ф. 108. Oп. 5. Д. 83. Л. 496).
75 Фамилию установить не удалось.
76 "Российская организационная комиссия" (РОК) была создана на совещании местных большевистских организаций в Баку в июне 1911 г. по инициативе Г. К. Орджоникидзе в противовес меньшевистской "Заграничной организационной комиссии" (ЗОК), созданной по решению ЦК РСДРП. Г. К. Орджоникидзе являлся уполномоченным ЗОК, но использовал свое положение, чтобы проводить интересы сторонников В. И. Ленина.
77 "Голос Социал-Демократа" - журнал меньшевистской фракции РСДРП, выходивший в Женеве, а затем в Париже в феврале 1908 г. - декабре 1911 г.
78 Очевидно, речь идет о совещании заграничных большевистских групп, которое состоялось в Париже в декабре 1911 г. Тезисы доклада В. И. Ленина см.: Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 21. М., 1973. С. 477-478.
79 Члены РСДРП, в основном меньшевики, которые считали, что введение в России общедемократических свобод (свободы слова, союзов, собраний и т. д.) после Манифеста 17 октября 1905 г. позволяет партии прекратить нелегальную деятельность (ликвидировать нелегальные организации) и перейти на легальное положение. Против этого решительно возражал В. И. Ленин и его сторонники.
80 Группы в РСДРП с различными тактическими взглядами.
81 Речь идет о Шестой (Пражской) конференции РСДРП, которая состоялась 5-17 (18-30) января 1912 г. в Праге. На конференции присутствовали лишь сторонники Ленина. Был избран большевистский ЦК во главе с В. И. Лениным, исключены из партии "ликвидаторы" (Советская историческая энциклопедия. Т, 16. М., 1976. С. 262).
82 Текст резолюции в данной публикации опущен.
ДНЕВНИК Н. Г. ЛАГИНМЕНСКОГО (ШАЛАГИНА)
Николай Григорьевич Шалагин родился 10 (по новому стилю - 23) февраля 1897 года в деревне Непотягово Спасской волости Вологодского уезда. Отец и мать его - крестьянского роду. Николай закончил Спасскую земскую начальную школу, больше учиться ему не пришлось. С ранних лет занимался крестьянским трудом и отхожим промыслом, он был способным портным: работал в Петербурге, Соколе, Вологде.
Не случись революция, жизнь Николая шла бы обычным порядком: служба в армии, женитьба, он стал бы справным хозяином, завел бы свою мастерскую, пел бы в хоре (кстати, он пел в хоре Дворца культуры железнодорожников и в 80 лет). Но с началом революции в судьбе молодого человека начались большие перемены. После высадки интервентов в Архангельске Николай ушел добровольцем в Красную Армию. Воевал на Северном фронте, участвовал в штурме Шенкурска. В 1919 году переболел сыпным тифом и был признан негодным к строевой службе. Гражданскую войну заканчивал в Вологде командиром взвода в батальоне внутренней охраны.
Революционное время диктовало оригинальные решения и в личной жизни. Жених Шалагин и невеста Каменская при регистрации брака решили отбросить по первому слогу от своих прежних фамилий и создать в 1922 году на всю оставшуюся жизнь семью Лагинменских.
Началась мирная жизнь. В двадцатых годах сохранялись традиции кооперативного движения, и Николай организовал кружевную артель. Кружевоплетение было развито в Вологодском уезде, увлекались этим ремеслом и в семье Шалагиных, сам он с детства плел кружева. Однако артель поработала недолго. Николая захватила общественная жизнь. Еще в 1919 году он вступил в РКП(б). В 1920 году возглавил волостной комитет в Грязовецком районе, затем заведовал раймаслосоюзом в Тотьме, потом yправлял сельхозбанком в Кубеноозерье.
Великая Отечественная война застала его на административной работе. На фронт его не брали по состоянию здоровья, но после многократных заявлений в райком он в 1943 году добился призыва в армию. На Ленинградском фронте Николай Григорьевич получил тяжелое ранение, чуть не замерз. Когда уже лежал в госпитале в Вологде, жене доставили похоронку. Пять осколков фашистского снаряда он носил в своем теле всю оставшуюся жизнь (он умер в 1986 г.). По праздникам на его пиджаке красовались орден Славы 3-й степени и орден Отечественной войны.
После войны и до самой пенсии Н. Г. Лагинменский работал инспектором отдела кадров в тресте "Росглавхлеб".
О достойной жизни Н. Г. Лагинменского писали П. А. Колесников (Путешествие в родословие. Вологда, 1997. С. 176-178), О. Седых (Всегда на стремнине жизни // На страже Родины. 1977. 5 мая), В. Чистяков (Всегда в строю // Красный Север. 1977. 1 июля), Д. Шеваров (Один солдат на свете жил // Комсомольская правда. 1990. 8 мая).
Сейчас трудно сказать, чем руководствовался подросток Николай, решив хранить все получаемые им письма, а также наказав родным сохранять письма, направляемые им в разные годы на родину (первое сохранившееся письмо было написано им в Санкт-Петербурге 9 декабря 1912 г.). Сохраненное ими эпистолярное наследие насчитывает сотни писем.
Летом 1911 года он решил вести дневник. Дневник сопровождал его повсюду. Николай Григорьевич записывал все мелочи повседневной жизни, полагая, что в будущем и они станут интересны для истории. В дневник включались и многие письма. Подробные погодные записи оформлялись в огромных "амбарных" книгах. Так обстоятельно описаны, например, годы гражданской войны, нэпа и коллективизации. Дневник отражает всю жизнь его автора. Думаем, что столь богатой коллекции писем и дневников, связанных с историей большого крестьянского рода и охватывающих длительный исторический период, в Вологодской области, а может быть и во всей России, больше нет.
Первые заметки для дневника были сделаны летом 1911 года, с 28 июня 1913 года уже велись ежедневные записи. Записи в дневник всегда оформлялись чернилами, вначале - в школьные тетради по 12 листов (эти записи в 1922 году были перенесены в большие конторские книги), затем - в конторские книги по 100 листов. Рабочие занятия и встречи каждого дня, будние дни и праздничные развлечения, технология различных ремесел, состояние товарного рынка и цены, репертуар кинотеатров, деятельность народных домов, государственные церемонии и городские пожары - все описывалось обстоятельно, с красочными деталями, а иногда и в подробных диалогах. Весь комментарий, необходимый для современного читателя, автор дневника предусмотрительно включал в текст: указаны географические координаты селений, полные паспортные данные на всех упоминаемых лиц, независимо от возраста, названы их родственные связи, социальное положение. Даже случайные попутчики описываются, как положено в повествованиях. Точно обозначены названия и адреса различных учреждений, торговых и ремесленных заведений. С годами полнота описания возрастает - сказывается жизненный опыт автора. Проявляются и личные пристрастия: некоторые явления описаны по-книжному живописно, в других случаях автор предельно фактографичен и сух.
В настоящее время дневники Н. Г. Лагинменского, как и весь его архив, хранятся дочерью Тамарой Николаевной Лагинменской, проживающей в Вологде. Вологодский областной архив уже проявил интерес к дневникам и письмам Н. Г. Лагинменского, и, надеемся, этот уникальный источник скоро пополнит архивные фонды, что обеспечит его дальнейшую сохранность и возможность работы с ним исследователей.
Публикуемая в настоящем издании часть дневника была переписана самим Лагинменским с первичных записей в период с 28 октября по 18 декабря 1922 года и заново просмотрена в 1977 году. При этом текст не подвергался ни сокращению, ни редактированию, лишь были уточнены данные о некоторых лицах. Публикуемый фрагмент охватывает время от рождения автора (начиная дневник, он записал историю своего рода и летопись основных событий с момента своего рождения) до 1 января 1915 года.
Текст публикуется в записи 1922 года. Для лучшего понимания текста пунктуация дается по современным нормам, авторские предложения разбиваются на несколько по смыслу. Исправлено написание отдельных слов с предлогами. Изменены устаревшие окончания слов (многия - многие, некоторый - некоторые, и т. д.), устранены ошибки при написании некоторых слов (пошол - пошел, разкрыв - раскрыв, церьковь - церковь, и т. д.), пропущенные буквы или слова вставлены в текст в квадратных скобках. Написание месяцев римскими цифрами заменено на написание словами (I - январь, II - февраль, и т. д. ). Унифицированы сокращения слов: р., руб., рубл. - руб.; д., дер. - д. Исправлено неверное употребление автором частиц не- и ни- с глаголами и другими частями речи, оформлена прямая речь; имена собственные, диалектные слова и выражения оставлены в авторском написании; авторский стиль оставлен без изменения. Вставленные в текст дневника письма выделены курсивом. Слова и выражения, требующие комментария, поясняются в примечаниях.
Текст дневников подготовлен к публикации Г. В. Судаковым
Автобиография с прежних записей и дневников.
Переписываю в 1922 г. с 28 октября
Родился я 10-го февраля 1897 г. в крестьянской семье Вологодской губернии и уезда, Спасской волости, д. Непотягово. Семья наша состояла из 3-х человек: отец Григорий Ксенофонтович, родившийся в 1869 г. 12 января, и мать Елена Андреевна, родившаяся в 1870 г. 13 мая, и сестра Евстолья [1], родилась [в] 1893 г. 14 октября. Я родился четвертым. Изба наша стояла на краю деревни, потому что недавно была построена. Крестил меня давно служивший священник Григорий Кириков Спасо-Преображенской церкви (Спас Брусничный). Этот священник крестил моего отца и мать, а впоследствии учил меня Закону Божию...
Имя при крещении мне было дано Николай. Именины были 9-го марта (старый стиль) в честь 40 мучеников, замученных на озере [2]. Жалею, что не могу описать своего детства подробно, но скажу то, что я не был изнежен с детства, как некоторые дети, которых нежат и [которым] не приходится им делать лет до 12-ти, которые имеют возможность поиграть, порезвиться и побаловать[ся] в свою волю.
Помню я очень с маленького возраста, так что несколько случаев помню. Быть может, мне был год 2-ой или 3-ий. Однажды в деревне был покойник, меня, неся на руках, взяли с собою, когда покойника отправляли на погост. Я тогда ничего не понимал, но думал, что плачут умершие, когда помрут, потому что идти на тот свет не хочется. Но, как узнал после, плакала сестра умершей, а именно Александра Степановна Мохова об Марии Степановне. Потом помню, как, идя из гостей из деревни Тропино, версты 3 несли меня на руках родители. Помню, как маленького носили причащать и в церкви кормили гостинцам[и], чтоб не плакал.
После ходил уже сам с папашей, и в церкви между обедней и заутреней захотелось домой, я от папаши отошел, а дороги найти не мог, хотя деревня - только верста, поблудился, потом попал на глаза мужичку, который знал, я чей есть, и представил меня по принадлежности. То был Комаров Николай Дмитриевич, Спасский [3].
Когда я стал мало-маля понимать, то мне стали поручать дела. После моего рождения стали родит[ь]ся еще братья и сестры. Впоследствии нас было 8 человек: после меня родился Василий 18 января 1900 г., Сергей - 5 октября 1901 г., Александра - 25 сентября 1903 г., Павел - 21 июня 1905 г., Григорий - 20 января 1907 г. и Марья - 8 июня 1908 г. С ними мне пришлось водиться еще маленькому. В летнее время, когда уходили на покос или жнитво, то и сестру брали с собой, приучали к работе, а меня оставляли водит[ь]ся с братьям[и], мне было 5-6 лет, не боле[е]. При уходе мне была масса наказов и указов: из дому не уходи, двери полые не оставляй, ребятишек в избу не пускай, пироги зря не таскай, курам не бросай, окна не открывай и т. д. Все это я старался исполнить, но часто соблазнялся тем или другим и провинялся. Под окном у нас была навожена груда речного песку с камушками для забавы детей, и ко мне ходили играть мои товарищи и товарки. Укачивая в люльке маленького брата, сначала я смотрю в окно, а когда заснет, то выйду на крыльцо, думаю, заплачет, так услышу, и двери нарочно не затворю, чтоб было слышно, затем я, увлекаясь, сохожу с крыльца и незаметно пробуду полчаса или и час. На прежнее свое место приду и вижу: почти проснувшийся плачущий брат или, что и хуже, иногда, возвращаясь в избу, вижу: полная изба кур, на полу черепки от разбитого блюдца или кринки из-под молока, или же поклеванные пироги, которые должны подаваться в обед или за чаем. Такие оплошности удавалось скрывать или проходили без наказаний, а то частенько и вичкой попадало - на чем сидиш[ь]. Признавая себя виновным, после такой получки частенько задумывался, и думаю, больше так не сделаю: уж и скучно, но лучше просижу один, чем получать нежелаемое. Но все скоро забывалось и повторялось вновь.
В зимнее время, занимаясь заказами в деревне и продавая в город партиями шелковые плетеные косынки, припоминаю названия: шарфы, сечки, цеповки, фаншоны [4] и т. д. Моя мамаша обучила и меня к этой работе очень рано, лет 6-7-8-9. Я посиживал целые вечера, не соходя с места и не переставая работать, работал без принуждения, отчасти заинтересовывался тем, что в свое распоряжение получал за работу по копейке со штуки, которые мог сработать за день и вечер, помимо других работ: носка или возка на чунках [5] сена из сарая, пилка, колка и носка дров в избу. По вечерам впоследствии с братишками и также с чужими (многие плели из ребят) ходили по посиденкам [6], сидели до 11-12 часов ночи.
Гулять, баловать в этом возрасте я не представлял совершенно, был трудолюбив и послушен, что подтверждали и подтвердят мои родители. Так, до 1903-[190]4 или 1905 г. вместе с заказами косынок мамаша занималась и мелочной торговлей, так как земли у них сначала не было, а папаша в это время жил в работниках и ходил на отхожие заработки, отчасти по землекопным работам. Приобрели часть земли (дала община), тогда мой родитель больше жил дома: летом пахал, косил, а зимой возил лес со своих купленных участков верст за 13-15. Навозил на дом и двор. Первый дом - избушка - стоял только 10 лет. Потом на второй (ставили около 1907 г.), на сарай, не на один, на анбар в 1901 г., погреб, баню. И вот в то время, когда еще была торговля, помню, в праздники, вечером мамаша пойдет гулять на посиденку, меня оставляет дома и водиться, и за хозяина, даст гостинца: семечек, орехов, конфет. Уговорит. Я по-за ней запру калитку. Огонь - лампа - горит светло, избушка маленькая, все видно, двери на крючке. В люльке спит братишка, и вот я на столе разбираюсь с семечкам[и], с картинкам[и] из-под конфет, с обожжен[н]ым[и] спичкам[и], которые любил с[о]бирать, с порожним[и] коробкам. И так сижу долго. Иногда мама приходила, покупателям отпускала товар (в горнице была торговля). Мне подбавляла гостинца и опять уходила, сначала я сидел, не скучал, а потом уже надоедало. Вставал на лавку к окну, прислушивался и ожидал маму.
Просыпались братишки, плакали, я расстраивался и иногда за одно с ними и сам плакал, плача, унимал их с полными слез глазами. Но вот быстрые шаги. Возвращалась мама, и картина сменялась. Слезы быстро унимались, братишки довольствовались грудью, а я гостинцем или куском белого пирога с изюмом или с вареньем, а затем меня ждал сладкий сон, полный прекрасных, чарующих, а иногда страшных ужасных сновидений, я все забывал.
С открытием общественной торговли [7] в 1907 г. или несколько еще раньше, около 1905 г., мама торговать не стала, но занималась кружевам[и] в самом маленьком размере: покупала 1-2 ф[унта] шелку, раздавала по плетеям [8], затем несла готовые [изделия] в город и так перебивалась из-за куска хлеба, пока одолевали дети. На восьмом году моей жизни, а именно в 1904 году, я пошел учит[ь]ся. Читать я умел уже хорошо. Научился у сестры, она по две зимы ходила в спасскую земскую начальную школу, в которой и я учился, и потом зиму ходила в Вологду в воскресную школу по воскресеньям. Азбуку, первые страницы, я знал наизуст[ь], в школу я пошел не с первого дня учения, а не менее как через месяц, но азбуки еще были не выданы. Придя первый раз с ходившими в то время товарищами, и которые меня представили как новичка, но заявили, что я умею читать. Меня проверили, раскрыв азбуку, я отбарабанил несколько столбиков, и мне дали азбуку эту домой, она была новая, велели, конечно, хранить.
Многие мне завидовали и спрашивали учительницу, когда им выдадут азбуки, а некоторые удивлялись, что я умею читать, потому что я ростом был маленький, меня меньше не было ни одного, даже равных не было. Дома я читал без принуждения и в классе шел всех впереди по арифметике, чистописанию, а главное, в то время зубрили Закон Божий, хотя я никогда уседом [9] не учил уроков, но прочитав раз-два, а затем в школе, пока спрашивают, читают, рассказывают по частям, в это время я заучивал наизуст[ь]. В молитвах, заповедях, символ[е] веры я мало когда запинался. Хотя священник был сердитый, настойчивый, рвал за уши, ставил на колени не только за баловство, а за то, что не выучишь уроки, а баловать при нем не смели, шепотом говорить не смели. Раз такой был случай, что, рассердившись на ученика, [священник] хотел пнуть [его] ногой, но промахнулся - был в калошах резиновых на катанике [10], галоша слетела, и вверх так ударившись в потолок аршин [11] 5 вышины, и с шумом прилетела обратно. Несмотря на его жестокость, все
4 года я ни разу не был им наказан и ни разу не стоял на коленях, всегда и все знал твердо, хотя он меня почти не спрашивал: узнавал по взгляду, кто плохо знает. Учительница учила все время одна - Горичева Анна Константиновна. До меня учила долго и после меня учила несколько лет, потом [учителя] стали часто меняться. Учительница меня тоже любила, однажды опросталась коробочка из-под перьев, крепкая, хорошенькая, все закричали, заприскакивали: "Анна Константиновна, отдайте мне, мне!". "Мне!" - кричали другие, протягивая руки. Но получил я, потому что я не кричал, не просил, лишь прямо смотрел без зависти и самолюбия. В зимнее время я любил остават[ь]ся ночевать [в школе], когда погода не совсем хорошая, и вот, когда уйдут ученики, сторож метет в классах, топит печки, а ночующие уйдем вниз: почитаешь, попишешь, поговоришь, иногда в компании да без присмотру и побалуешь. Несколько раз, бывало, выйдем на маленькой пруд рядом со школой с лопатам[и], разгребем снег, сделаем круг на льду и потом катаемся на коньках, учительницы и ученики. У меня была пара коньков куплены за 30 коп[еек] на выработанные деньги за плетение (за все 4 года учения, то есть до 12 лет, я плел по вечерам все зимы). И вот мы с учительницам[и] взапуски катаемся кругом. Вечером идем на кухню за большой стол выполнять заданный урок. Учительницы в это время проверяли тетрадки. После этого упрашивали долго учительниц, чтоб они с нам[и] сыграли в жмурки или в ималки [12] (одному завязывали глаза, он имал; кого изымает, тот водит - имает). Вторая учительница была Вера Федоровна. Иной раз до того играем, что со смеху живот подволочет. Приятно вспоминаю школьную жизнь. Когда учился 2[-ой] год, в это время весной у нас строили новую избу, та сгнила. Это было в 1906 г. Жили мы на квартире у вдовы А. А. Шамаевой, она была только с дочерью, дочь - в мои годы. Были очень религиозные. В это время в Грязовецком уезде Панфиловской волости в лесу около речки Лихташ[ь] [13] поселился и жил монах богобоязненный, носящий вериги, с постным лицом, и вот к нему по субботам стали стекат[ь]ся богомольцы, молодые девушки, старушки, ребятишки, верст за 15. И я тоже бывал. Изба, все стены уставлены иконам[и], подсвечник, аналойчик, книжки. Был организован хор певчих. И вот тут читали, пели, молились, а ночью по снегу вбродок, иногда по дождю, в темноте по домам расходились. После стала молодежь ходить, преследуя другие цели, а именно, на гулянье и свидание, и в сенях сидели парочкам[и]. (В настоящее время, в 1922 г., этому монаху отвели участок земли, и у него живет одна девица-богомолка, вроде компаньонки, фактически жены) [14]. Там распространялись всевозможные листовки, стишки, молитвы и наставления. Например, "Райская птичка". [Про то,] как один отшельник, увидев райскую птичку, пошел ее имать, и проходив, ему казалось день, но прошло 300 лет, и как он явился в обитель, его не пускает привратник, но потом по старым книгам нашли, что он без вести пропал в Пасху 300 лет назад. Конечно, все это чепуха. Но в то время я увлекался и напевом, и смыслом, и вот по вечерам, работая, мы пели такие вещи.
В новый дом перешли на Пасху. Двор был много меньше избы, но так и оставлен. В эту зиму у нас несколько времени были 2 лошади, и я с тятей ездил за бревнам[и]. Молотил мох, обирал щепки и чурбаки. В общем по-детски еще доставалось порядочно: обряд скота, сено, дрова, постройка, и в то же время учился, и жажда учиться была очень сильная. Хотя мало понимал, но прочитывал большие книги из библиотеки и читал все, что попадет под руку. Проучившись 4 года, 20-го ноября 1908 года сдал экзамен[ы], все на 5. Получил свидетельство. Должен был получить похвальный лист, но в тот год не было. Мне хотелось учит[ь]ся дальше, хотя бы в Шелыгинской 2-х кла[с]сной, но меня не приняли на следующий год, потому что мало годов. И я с Рождества в 1909 г. в январе ходил в Спасскую, чтоб не забыть. Но в Шелыгинскую все равно не поступил - отвлекся, явилось желание научит[ь]ся какому-нибудь ремеслу.
И вот однажды мамаша пришла из города и сказала мне, что ее прежняя подруга, также занимающаяся торговлей кружев, родиной из Калестийки Панфиловской волости Грязовецкого уезда Вологодской губернии. Деревню эту я знал, потому что ч[е]рез нее я несколько раз езжал на пустошь Курмашево. И вот эта подруга, Марья Лаверовна Шеина, недавно вышла замуж в свою деревню за Ивана Лаврентьевича Сидорова, занимающегося портновским ремеслом, работающего на магазин Ивана Ивановича Стрижова (Каменный мост, г. Вологда). И вот им нужен мальчик, так [не] желаю ли я идти учит[ь]ся в портные к ее мужу; если желаю, то она велела привести меня к ним, показать, подходящ ли я буду. Я с радостью изъявил желание. На второй день я пошел с мамашей в Калестийку, это будет верст 5-6. Помню, блудились за Тропиным (деревня), в выпуску, потом все-таки уставшие пришли к назначенной цели. Нас радушно приняли, переговорили, они меня согласились взять. Я готов был остат[ь]ся и не ходить домой, но меня уговорили, что домой нужно сходить и придти с воскресенья. Я в сопровождении папаши пришел к своему хозяину. Попивши чаю, по уговоренному ранее с мамашей написали условие, что я должен прожить три года. Каждый год в летнее время во время сенокоса [меня должны были] на месяц отпускать домой. За первый год мы обязаны уплатить 12 п[удов] муки рж[аной] или 12 р[ублей] денег, остальные 2 года - на всем готовом. При выжитьи [16] они должны меня обучить к кройке и подарить костюм.
Папаша ушел домой, я остался. Прилежно принялся за изучение портновского искусства, за самые первые шаги. Привыкал держать иголку с наперстком и шил ниткой без узла, затем стал прошивать строчку, делать на тряпках манашки (угольнички, ставятся из шелку на концах карманов), потом обшивать петли на тряпках; у меня впоследствии скопилась масса таких образчиков моей работы. Первоначально я никуда не ходил, а, пожив недолго, познакомился с товарищами своего возраста, потому что у хозяина жил в мальчиках из этой деревни Сергей Евгеньевич Кочкин. С ним я познакомился во время работы, а по воскресеньям ходил к нему гулять, и, помню, партией ходили в лес осенью, топили теплины [17] в ихнем выпуску, делали печки, шалаши, запруживали ручьи на истоке р[еки] Лосты, купались, ловили карасей на пруде, зимой катались на ледянках... Работа была однообразная, осень и зиму шили почти одни ватные пиджаки, каждую неделю приходилось ездить с работой в город, а п[е]ред городом всегда приходилось всю ночь утюжить пиджаков 8-10-12. У них лошади своей не было, так брали за плату у соседей. Часто брали меня в город, в версте от нашей деревни, селом Спасом приходилось проезжать, с затаенным сердцем смотрел я на свое селение. Хозяин любил выпить, и во время выпивки я переживал неприятности - он начинал придираться. Я на его придирки не обращал внимания, все переносил. Хозяйка была у него очень строгая, и тоже бывали неприятности. 1-го ноября стар[ого] ст[иля] у них бывает праздник Кузьмы и Демьяна [так в рукописи. - Г. С.], мои родители приходили к ним в гости, а 8 ноября у нас праздник Михайлов день. Ездили за хозяином, я до праздника дома ни разу не бывал. Когда, бывало, папаша поедет на Курмашево по дрова и зайдет, так я не мог с ним говорить - душили слезы, а как уйдет, то опять как ничего не бывало. Пробыв дома 3 дня, я опять пошел к хозяину, и из дома я также не мог уйти без слез. До Рождества зимa 1910 года прошла быстро, я уже к более простой работе привык и легко справлялся: делал рукава, обметывал петли, накладывал вату, утюжил. У хозяйки был брат Федор Лаврович Шеин, жил с матерью, жена - Клавдия Африкановна Куваева, из Бурцева, и дочка Валя. Он по зимам ездил в С.-Петербург шить частно, в лейб-гвардию Московский полк, в швальню, на Выборгской стороне [на] Самсоновском проспекте. Он в этом полку служил действительную службу. Был у хозяйки еще брат старший, жил в своем доме уже с большим семейством. У хозяина был[и] отец, мать и холостой брат Александр действительной службе. Приезжал на побывку во время крестин сына брата. Я часто, то по делу, а то в свободное время, когда хозяева уезжали в город, ходил гулять. Меня все очень любили, и всем селении мне не было [другого] имя, как Коланко непотяговской. Летом 1910 г., после Казанской, в Калестийке - богомолье, был отпущен на сенокос. Пошел прямо на пустошь Курмашево, там косил папаша, туда я шел веселый с приподнятым настроением и, помню, пел длинные песни [18]. Месяца я дома не прожил, по просьбе хозяина я вернулся раньше, он обещал после отпустить, но не отпустил, он жил под влиянием жены. Летом приехал Федор Лаврович, брат хозяйки, а осенью взяли другого мальчика из Сафайлова - ихнего прихода, его взяли тоже на 3 года. Я уже чувствовал себя большим, он уже у меня спрашивал, а я показывал, что и как делать, вообще, мне с ним было веселей. Сергей уже потом отжил условные годы и работал несколько время помесячно и поштучно. Между прочим жил еще помесячно из ихней же деревни Василий Иванович Сидоров. Молодец уже перед призывом. У хозяев в следующую зиму 1911 года родился сын Александр. Первоначально приходилось водит[ь]ся и нам, больше Петку (так его звали), потом взяли няньку - девочку из Васнева (Анна Русанова). Себя я чувствовал уже более свободно, работал шутя и мог работать ватный пиджак и костюм. Дожив до лета 1911 года, я раньше время стал говорить хозяину об отпуске, но он, видя, что из меня уже можно извлекать большую пользу, сказал, что домой не отпустит, а мне как раз уже совсем надоело жить, потому что, что можно, я уже научился и в дальнейшем никакой для меня пользы. Придя в воскресенье домой, я сказал родителям, что хозяин меня домой не отпустит, а я дома все-таки был нужен в сенокос, и вот я получил согласие, что вовсе [совсем. - Ред.] тогда приходи, раз они не держат слова, да больше и не научиш[ь]ся [ничему]. Я с тем намерением и пошел. Прожив дня 4, я спросил еще, отпустит или нет на сенокос, он сказал, что нет, тогда я сказал смело, что уйду совсем. Хозяин не рассчитывал на потачку моих родителей, зная их строгими ко мне, со мною поступил строго, я не струсил и стал собираться, подготовился уже раньше. Накануне вытряс постель, потом снял с вышки [19] из-под трубы сундучок, который был под бельем, и начал с хозяевами прощат[ь]ся. Хозяева не думали, что я так могу быстро и решительно поступить, стал уговаривать хозяин, он мне сулил все, но я никаких разговоров не принимал, сказал "до свидания" и пошел из избы, взглядом простился с Пётком и Аннушкой, при выходе я плакал и сам не знал о чем. Все-таки прожил около 2-х лет, сроднился и сжился со всем; все и всё было знакомо. Но что-то более сильное тянуло домой. Вслед за мной вышла хозяйка. Она мне наговаривала, уговаривала, обещала, упрашивала остат[ься], но я ни на что не взирал, твердил одно: "Не упрашивайте меня напрасно, никакие просьбы, никакие обещания теперь меня не в силах удержать, раз надумал уйти, так значит уйду и больше не приду!". И сам пошел...
Погода была жаркая, давно сенокосили (это было 5-го июля 1911-го года). Идти было сильно тяжело, потому что мне пришлось одеть на себя теплое пальто и нести сундук, шел я медленно и много раз останавливался отдыхать. Когда я шел, то везде косили, и вот подхожу к своей деревне - у нас тоже косят деловое в выгороде. Подхожу и вижу: косят наши. Я подошел к ним, они спросили:
"Отпустили или совсем ушел?". Я говорю: "Совсем!". Постоял недолго и пошел домой.
Дома я жил все лето, работал: косил, жал, молотил. Когда настала осень, то мне опять захотелось куда-нибудь уйти. И вот в одно воскресенье я пришел с гулянья, а тятя пришел из лавки и говорит: "Давече пилатовский портной Иван Осипович Коновалов поминал, что надо бы подручного мальчика". Я говорю: "А про меня ты ничего не сказал?". - "Нет". Я с живостью говорю, что сейчас к нему схожу, может быть, возьмет. Мне разрешили: "Охота, так иди". Время было уж к вечеру, и я пошел к ним в деревню, иногда от нетерпения бежал бегом. Пришел в деревню, спросил его дом, мне сказали. Прихожу в избу. В избе спросила его жена, кто я и зачем пришел. Оказалось, что он по пути зашел к зятю в Дмитриевское. Я недолго подождал, пошел, надеясь его встретить, хотя и не знал лично. Немного отойдя, встретился, спросил: "Вы Иван Осипович?". - "Я". - "Не возьмешь ли меня шить?" Он говорит: "Если желаешь, так приходи завтра в д. Звягу, около этого времени". Сказал, в который дом, и с тем мы разошлись домой. На следующее утро у нас молотили, пошел молотить и я. Недолго помолотил, собрался и пошел к И[вану] O[сиповичу]. Было 29 августа 1911 года. Проработал неделю в Моклокове - в пустом селе, в котором жил староста, звали Никита. Отдавал покос за деньги. Брали и наши мужички, кашивал и я, жил по целым неделям. Жил еще сторож, охранял лес (Лисенков Сергей Захарович из д. Чебакова). Прожив тут неделю, мы пошли домой. Коновалов мне сказал, что может дать рубль в неделю. Мне понравилось: пища хорошая, новые места, новые лица, новые разговоры, я остался доволен. В понедельник он велел приходить к нему домой и сказал, что шить пойдем в город. В городе мы первый раз пришли к Василью Васильевичу Долгову. Он был подрядчик-каменщик, имел дом на Гостинодворской и магазин за часовней. Потом работали в разных местах, шили в Кирпичном заводе, в нашей деревне, в Чернышеве, в Копрецове, и пришлось в рождественский сочельник работать в Прилуках (от нас за городом).
Проработали долго, вечером и домой уйти не пришлось. Там ночевали. Утром ходили к обедне в монастырь. После, попивши чаю, нас до Вологды отвезли на лошади. Погода была сильно холодная, более 30 градусов, так что на ходьбе не раз белели щеки и нос. В городе извозчики на улицах топили теплины. От города попал мне попутчик, наш молодец, живший в городе Мохов Владимир Степанович.
После Рождества опять пошел и работал до 18-го февраля 1912-го года. В это время мы работали на Предтеченском берегу в доме Корчагиной у извозчика. Окончили работу в субботу, пошли домой, я спросил прибавки жалованья, и он мне сказал, что "дам 1 руб. 20 коп. в неделю". Я говорю, [что] недели две проживу дома. Он согласился, говорит: "Живи". 24 февраля 1912 года я шил дома себе пальто. Вечером принесли мне открытку из Петербурга. Писал Шеин Федор Лаврович, калестийковской. (Брат Марьи Лавровым - жены хозяина, у которого я учился шить). Пишет, не желаю ли я приехать туда шить ему в помощники, но не написал, велико ли может дать жалованье. Я ему написал открытку и просил выяснить о жалованье и о дорогах, но ответа не получил. Он в открытке упомянул, что[бы] [я] приезжал с Николаем Дмитриевичем из д. Бурцева. Они были знакомы. Ф[едор] Лаврович был женат на Клавдие Африкановне Куваевой из д. Бурцева, да и нам-то Н[иколай] Дмитриевич был сват, женат на Августе Семеновне Бол[ь]шаковой (д. Бурцева), тяти двоюродная сестра, дочь бабушки Любавы Васильевны Шалагиной. Когда я послал открытку, стал с[о]бират[ь]ся, узнал, когда идет этот поезд. Н[иколай] Дмитриевич] был проводником от Вологды до Петербурга]. Узнав, что отправка через день, у меня не было терпения ждать другого раза: бегал в город, не пришел ли ответ. Но ответа не было, а время шло, так я в Питер и не уехал, прожил дома до Пасхи. К Ивану Осиповичу уж было идти неохота, жалел, что сразу в Питер не уехал. Но после Пасхи он позвал меня и сказал, что жалованья еще прибавит, я прожил 2 недели, но он не прибавил, и я больше не пошел, стал кой-что шить дома. Потом настала рабочая пора, стал работать полевые работы и шить не пришлось до осени. Когда работы на поле кончились, то я стал шить дома кой-что. Были у меня 4 брата и 3 сестры, у старшей, Евстольи, была ручная машина, и домашнего шитья было много, а когда стало выходить дело, то стали приносить и постороннее шитье.