Дело было в октябре 1912 года, мне был шестнадцатый год, недели за 2 до Михайлова дня, нашего праздника 8 ноября. Мои родители увидели, что я принимаюсь за дело прилежно, то стали говорить, что нужно мне купить ножную машину. Поехали в город тятя, мама и я. Лен продали по 6 руб. 50 коп. за пуд, пошли пить чай. Лошадь, как всегда, поставили к Сидорову во двор. Когда мы пили чай, в это время случился пожар на Кирил[л]овской улице в магазине Шрама. Тятя остался в чайной, мама ушла продавать косынки. Я сходил к пожару. Собрались в лавке Сидорова. Затем пошли покупать машину в магазин Зингера. Нас с почтением приняли. Выбрали машину, написали условие следующего содержания: не на чистый капитал, а в рассрочку по 2 руб. в месяц, задатку - 25 руб. Когда подписались к условию, то сходили за лошадью, установили машину, поехали домой. Дорога была хорошая - ездили уже на дровнях. Когда приехали домой, то было темно, машину принесли в избу, поставили в переднюю комнату, сначала она в тепле отпышняла [21]. Я, не сняв пальто, стал ее протирать, вскоре машина просохла. Попив чаю, я стал ее пробовать, но долго не мог вложить шпульку; побившись, все-таки вложил, потому что, когда я учился шить в Калестийке, работал точно на такой машине. В этот же вечер я стал шить, и дело пошло хорошо.
1912 года 29-го ноября было не очень морозное, но холодное утро, снегу было уже много. Я встал не очень рано и стал принимат[ь]ся за работу, как и всегда. Около 12 часов дня приходит из Калестийки Клавдия Африкановна - жена Федора Лавровича. Я в это время шил на машине. Когда услышал приход, обернулся. Вижу, лицо знакомое, и даже как будто предчувствовал, зачем пришла, потому что ей идти было незачем. Поздоровавшись, она сказала, что ей написал муж, чтоб она сходила ко мне и спросила у меня, не пожелаю ли я в Петербург шить, и велел сказать, чтобы об цене не беспокоились. Я сразу дал согласие, я и прошлый год жалел, что не поехал сразу. В это время у нас наставили самовар [22], все вместе попили чаю. Когда она собралась домой, говорит, [что] если поедешь, так свези хоть мужу от меня гостинца. Из дому посылать не стоит, и она подала мне денег и велела купить кренделей. Попрощавшись, пошла домой. 2 декабря я ходил в Бурцеве узнавать, когда поедет Николай Дмитриевич, он всет [23] служил проводником.
Узнав, что он поедет через 2 дня, то у меня не было терпения ждать дольше этого дня, и я сказал, что поеду в этот раз. Придя домой, сказал, что поеду 4-го декабря. Сбираться пришлось торопясь. До отъезда я считал часы, время, казалось, идет медленней. Но наступило и 4-ое число, я стал уже собира[ться], сердце было не в спокое - волновалось. Вышел на улицу, лошадь была запряжена, и со мною собрались тятя и мама, вынес я свой багаж, уселся, вот сейчас поедем. У меня много раз навертывались слезы, но я крепился. Отъехали от дому, я сидел назади и смотрел все на дом, покуда было видно. Поехали через Бурцевo, приехали в 11 часов, пришлось недолго обождать, с нами поехал и Н[иколай] Дмитриевич. В городе попили чаю, затем пошли в вокзал. В вокзале ждать пришлось недолго, Н[иколай] Дмитриевич нас проводил в вагон. В вагон я поместился, но поезд еще не сразу пошел. В это время мне было тяжело, потому что тятя и мама ждали, когда поезд отправится. Когда поезд стал трогаться с места, тогда я распрощался с родителями со слезами на глазах, а мама уже плакала. Поезд пошел сначала тихо, и мама бежала, немного отставая, а бежавши, плакала, я смотрел на нее, стоя на площадке, взор и мысли сосредоточив на ней. Но вот мой взор, так сильно прикованный к этому месту, где была мама, вдруг оторвался, мне стало ее не видать за поворотом. Тогда у меня вырвался какой-то тяжелый душевный вздох, похожий на стон. Поезд помчался быстро, я ушел в вагон. Спать я не ложился, а стоял у окна и смотрел, как мимо окна как будто все бежало. Так как я ехал без билета, Н[иколай] Дмитриевич меня вез в служебной комнатке с одним окном, то в силу необходимости при проходе контроля меня пришлось прятать. Я был посажен под потолок на полку за висячий шкапчик, и, действительно, я там сидел как зайчик. Но от глаз контроля я не скрылся, был обнаружен в своей норе, за что, конечно, отвечал не я, а Н[иколай] Дмитриевич. Какой предлог нашел, не знаю. Остальное время прошло благополучно, ехали всю ночь. Пили чай. Когда приехали в П[етербург] на Николаевский вокзал, то мне велели выйти из вагона и стоять, покуда не выйдут все. Когда все вышли, я снова зашел в вагон, поезд отвели назад, на запасной путь. Потом, забрав вещи, пошли в дежурку и пили там чай. Напившись, пошли искать швальню, с нам[и] пошел еще проводник из Пыхмарева. Оказалось, идти далеко, и мы ехали на конках - сначала на конной, потом на паровой. Отойдя от вокзала и вступив на Невский проспект, я был очарован. П[е]ред собою я видел громады домов, трамваи, массу публики, автомобили, носящиеся, как молнии, и я приходил много раз в оцепенении, когда несется автомобиль и проходит так быстро мимо пешеходов в расстоянии поларшина или аршин, у нас в Вологде еще совсем их не было. Во всем я видел новость и интерес, нашли мы швальню: Выбор[г]ская сторона, Самсоновской проспект, лейб-гвардия, Московский полк. Н[иколай] Дмитриевич] сходил в расположение казармы и оттуда пришел с Федором Лавровичем, я его знал немного. Со свиданием, конечно, пошли в чайную-трактир пить чай. Я там написал домой записочку для передачи [с] Николаем Дмитриевичем. Долго сидели, разговаривали, но проводники стали спешить. Мы, их проводив, пошли в мастерскую, но я работать не начинал, а на второй день был праздник Николы - 6 декабря. 7-го пришел в мастерскую, которая была в полковой лавке, затем перевели в бывшую прачечную, за работу я принялся с прилежностью и со вниманием и скоро привык. 9-го переходили в другую мастерскую: из лавки - в прачечную, был молебен, собрались рабочие и 2 казначея, один другому сдавал обязанность, один казначей дал на чай рабочим 3 рубля. Рабочих было 10 человек, пошли в трактир, потребовали что нужно. Мужчина, я и еще мальчик не пили водки, так нам купили 4 бутылки меду. Пировали недолго, затем все воскресенье гуляли. Я написал домой письмо (делаю выборку с подлинника, потому что все письма у меня целы по сие время): "Декабря 9 дня 1912 г. В первых строках моего письма прошу от Господа Бога родительского благословения, которое может существовать по гроб моей жизни, и низко кланяюсь дорогим моим родителям: тяте и мамe, всем сестрам и братьям шлю по низкому поклону. Крес[т]ному Елеферью Григорьевичу, крес[т]ной Софье Алексеевне, дядюшке Николаю Михайловичу и тетушке Александре Андреевне, дядюшке Александру Ксенофонтовичу и тетушке Аполинарье Ивановне, всем низко кланяюсь. Еще уведомляю вас, что доехал я хорошо и благополучно, Федора Лавровича нашли скоро, но все-таки мастерская очень от вокзала далеко будет, верст 10. (Конечно, ближе, но тогда мне показалось так далеко). До того места, где я живу, мы ехали на трамвае и на конке, доехали очень скоро. Еще я скажу, что мне очень нужно летние галоши, потому что зимние здесь не годятся, потому что нет снегу на улицах, и ездят на колесах, так что прошу вас, чтоб на Рождество купили и перешлите с Н[иколаем] Дм[итриевичем] или же дозвольте купить мне здесь. Еще я вам скажу, что цена покудов 8 руб. в месяц, оприча всех расходов, кроме одной дороги, но, может быть, и еще больше даст значит, а дома больше не заработать". Написал еще о величине города, о его превосходствах над Вологдой, затем адрес: "С. П., Выборгская сторона, Самсоновский проспект, дом № 49, кв. 58. Любящий вас сын и брат Н. Шалагин".
10-го декабря пошли работать. Я принялся с усердием, дело пошло хорошо, хозяин оказался хорошим, я им был доволен, и дело пошло, как колесо, работали поштучно. Утром уходили, а вечером приходили и работали так до воскресенья. В воскресенье ходили пить чай в чайную, иногда ходили и в будень, а ели солдатскую пищу. Я все ждал с родины ответа: как прихожу из мастерской, то скоро смотрю на стол. Однажды, придя, вижу, лежит письмо, но не мне, тогда мне стало более скучно. Ч[е]рез несколько дней прихожу я раньше хозяина и вижу - опять не мне. Я подумал, что мое письмо не дошло домой или домашнее ко мне. Когда пришел хозяин, разорвавши конверт, стал читать первую страницу, я сидел напротив его и вижу - на последней странице подпись: "родитель ваш Гр. Кс. Шалагин". Я почувствовал необыкновенную радость и почти вслух рассмеялся. Не выдержал, чтоб мне его подали, а сказал, что письмо как будто мне? Ф[едор] Л[аврович] сказал, что да, тебе, и подал письмо. С подлинника: "1912 года, декабря 16 дня. Милому и дорогому нашему сыну Н. Г. от родителей ваших Г. К. и Е. А. нижайшее почтение и с любовью низкий поклон, и посылаем тебе заочное родительское благословение, которое может существовать по гроб вашей жизни, еще кланяются братья ваши - Василий, Сергей, Павел, Григорий и сестры ваши - Евстолья, Александра и Мария. Письмо твое получили без марки и пришлось no почте заплатить 14 коп. вдвое, не наклеивай больше своих марок. Погода у нас градусов 10 и снегу много. Галоши мы тебе дозволяем купить там. В Николин день 6-го д[екабря] наши молодцы - Иван Григ. Сергеев, Алекс. Ник. Сергеев, Петр Гр. Куликов, Петр Тим. Четвериков, Алек-р Ив. Куликов ходили в у Нагорное гулять и там участвовали в драке, во время которой оказалось один убитым, второй еле живой. Убит Мушников из Чашникова и избит Заворов из Нагорнова, были допросы, и 4-ро сознались, кроме Ал. Ив. Куликова, в участии драки, а была битва большая. Молодцов было из 17 деревень..." Дальше поклоны от крес[т]ного и крес[т]ной, наказы мне, что "уповай на Бога, ходи в церковь, слушайся хозяина" и т. д. Федора Лавровича просят быть мне вместо отца. Извещают, что тетя Анна Ксенофонтовна (сестра папаши) лишилась одного глаза. Поздравляют с праздником Рождества Христова. Прочитав письмо несколько раз, лег спать, но заснуть не мог до 2-х часов ночи, все думал о домашнем житье, но наконец все-таки заснул.
24 декабря 1912 г. Утром встал и опять отправился на работу, работать было весело. Работали все больше мундиры, до Рождества заработали около 40 руб. Сегодня, в сочельник, мы почти не работали, сходили в баню и ходили покупать мне летние галоши, а в Рождество ходили к обедне. Придя от обедни, попили чаю и отдохнули, а к вечеру пошел гулять к товарищу. Они вместе с нам[и] работали, на одном верстаке. Их было 2 холостых брата: старший - Алексей, а младший - Николай Дмитриевич, по фамилии Толевы. Они жили в Крапивном переулке в доме № 3, квартира 22. С ними и проводил первый день - играли в лото, а на второй день они уехали к товарищам [из] своего села. Я весь день сидел у себя в квартире, мне было очень скучно. Днем написал письмо. Вечером я ходил в театр и так провел праздник. После Нового года до Крещения поработали как следует. В Крещение я ходил на иордань [24] на Маленькую Невку [25], народу было много, погода была холодная. Днем я с женщиной - пожилой девицей, которая жила в нашей квартире, ходил гулять. Ходили на то место, где убит был Николай Александрович 2-ой [26], на том месте был построен храм Воскресения Христова и в нем живопись мозаической работы, затем ходили в Казанский собор на Невском проспекте.
18 января 1913 г. мы шьем в швальне, как и всегда. Обернувшись, я вижу, идет Николай Дмитриевич, с которым я приехал в Петербург. При встрече знакомого человека мне сделалось радостно, я с ним поговорил кое о чем о домашней жизни, сходили все вместе пить чай в чайную "Полянку" напротив ворот наших Московских казарм. После зашли в квартиру, там я сложил зимние калоши и катаники, чтобы отправить домой, купил коробку конфет, написал маленькое письмецо, в котором заключаются привет и извещения. Выйдя на улицу, распрощавшись с Н[иколаем] Дмитриевичем, я пошел в мастерскую, а они в пивную. Через несколько дней я получил из дома от папаши письмо от этого 18 января 1913 г. Пишет, что все живы-здоровы, извещает, что жеребенка продали за 81 рубль. Новости деревни, что Владимир Степанович Мохов женился на Марье Архиповне Шалагиной, Василий Прокопьевич Швецов - на Марье Васильевне Архиповой, что за машину уплачено 31 руб., что на возке дров заработал 22 руб. Купили хорошие вожжи за 2 руб. 75 коп. и узду за 2 руб. и у Марьи Архиповны пировали на свадьбе и, говорит, попили винца с хлебцем.
От 23 января 1913 г. я скоро получил письмо, пишется все то, что писано и 18-го, только некоторые дополнения: что видели Никол[ая] Дмитриевича, он рассказал нашу жизнь. Из деревенских новостей добавляют, что женился Четвериков Алек[санд]р Тимофеевич, взял в Елизарке. Письмо писал брат Васютка и в заключение пишет: "Живи да не тужи, будет время, приедешь домой, не забудь, как хотелось тебе в Петербрюх. Приедешь и будешь питеряк, будешь штокало" [27].
7 февраля 1913 г. Н[иколай] Дмитриевич пришел опять, по поводу того, чтобы сказать Ф[едору] Л[авровичу], что выдают свояченицу Е[в]фалью Африкановну и приглашают на свадьбу. Ф[едор] Лавр[ович] и без этого собрался домой, и в этот же день. Поезд отправлялся в 9-м часу вечера, пошел проводить и я. Ехали мы на трамвае, потому что было далеко. Когда я проводил и поехал обратно на квартиру, было время уже много. Попил я чаю и лег спать. 8-го утром я пошел работать один, мне оставлено [было] доделывать 23 шинели, и я немедленно за работу принялся усердно и доделал скоро. В это время я купил балалайку за 3 руб., стал играть, чтоб не было скучно. Когда я всю оставленную работу сдал и делать стало нечего, я подрядился к 2-м мужчинам Псковской губ. Они работали совместно и дали мне по 80 коп. в день. Тут я работал и воскресенье, потому что спешно было нужно по случаю юбилея 300-летия царского дома Романовых.
"19-го февраля 1913 г., здравствуйте дорогие, и многообажаемые родители, здравствуйте также родные братья и сестры, посылаю вам всем с любовью и почтением по низкому поклону, а также кланяюсь крес[т]ному и крес[т]ной, также всем дядям и теткам и всем знакомым. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, очень хорошо. По доме не сильно скучаю, потому что если Господь даст здоровье, то приеду и домой. Уведомляю вас, что жить мне приходится очень скупо, потому что, если жить не скупит[ь]ся, то здесь пропадешь, да и домой приедешь ни с чем. Милые родители, не сумлевайтесь, пожалу[й]ста, обо мне, что я научился здесь к худому, например, пить водку и курить табак. Еще прошу я вас, напишите мне письмо и перешлите с Ф. Л. Я буду ждать ответа с нетерпением. Изобижаюсь я, что вы мне прошлый раз в присланном письме мало очень пописали, а узнать мне, что делается домa лучше всякого гостинца. Вы описали, что видели Николая Дмитриевича, а не описали, получили ли зимние галоши, старые камаши и коробку конфет, которую я послал вам, петербургского гостинца.
К Петербургу я уже присмотрелся, неинтересны уже мне конки, трамваи и автомобили, а также высокие дома. Еще скажу вам, может покажется интересным: например, через реку Неву выстроено много мостов, и длиною будут они от нашего дома до Харчевни (имение Занина Семена Петровича на 9-ой версте от г. Вологды по дороге Пошехонке [28]), сажен 100, и весь чугунный, по мосту проведены рельсы и ходят трамваи (имел в виду Литейный мост). Еще я вам скажу, что у ближайшей к нам здесь церкви по воскресеньям бывает веньчаньев по 30 в день (на Самсоньевском проспекте Выбор[г]ская сторона). Еще прошу вас, опишите мне подробно, что и где около вас нового. Дядя ли Алек-р Ксенофонтов Шалагин приказчиком в потребительской обществе-[н]ной торговле или кто другой? Из предыдущего письма я узнал, кто у нас в селении и в округе женился и вышел замуж, так как будто побывал дома. С Ф. Л. посылаю еще валенки. До свидания".
Письмо из дома, которое получил 20 февраля 1913 г., писано папашей 17 февраля 1913 г. Сначала пишутся поклоны, затем извещают, что посылки мои получили, новости деревни: "женился Швецов Александр Александрович, взял в замужество Веру Алексеевну Мещанскую, пировал на свадьбе у них. Вместо дяди Шалагина А. К. в потребиловке с 1-го октября Архипов В. В. Крылов Илья Петрович помер от нагорьевских побоев. К нашим молодцам приезжали 2 раза с обыском, но ничего не нашли. В Кудрине женились: Николай Константинович и Тимофей-столяр. Тетка Анна Ксенофонтовна - здоровье плохое, но немного видит (впоследствии лишилась одного глаза). Большаков Павел сильно нездоров (впоследствии помер чахоткой). Купили сукна 4 1/4 арш. на 9 руб. 50 коп. Хотелось сшить на масленицу, но портного не находится. У Кучерова дяди Николая делав (конопатки) много, приглашает меня работать. Еще уведомляю тебя, что был у Федора Лавровича, попил чайку и 4 рюмочки вина. Он рас[с]казал, что приглашал тебя домой, но ты не согласился, об деньгах поминал, что велел дать нам, но денег мне не дал, так позаботьтесь попросить сами и прислать с Николаем Дмитриевичем, деньги очень нужны к уплате за купленную за Нагорьевым землю. Затем поздравляем с проходящим заговеньем и с наступающей масленицей. До свидания, любящие твои родители Г. К. и Е. А."
Письмо меня ободрило, и мне стало легче. 21-го февраля, вставши, пошел в мастерскую обедать. Поле обеда солдаты Московского полка, в котором я работал, собрались на парад к Зимнему дворцу, с ними пошел и я. Когда пришли к Зимнему дворцу, публики было уже много и ждали, когда поедет государь из дворца в Казанский собор. Солдаты были в парадной форме, выстроены от дворца до собора, по 3 ряда по ту и другую сторону, образовав большой коридор. П[е]ред выездом государя выехала сотня казаков с обнаженными шашками, верхом на прекрасно откормленных конях, и в парадной форме за ним[и] выехал Государь Н[иколай] Александрович с наследником А[лексеем] Николаевичем], ехали в открытой карете, за ними в закрытой коляске ехали государыни и т. д. Затем за ними опять сотня казаков. Я стоял близко и видел, как туда и обратно проезжал государь, сопровож[д]аемый криками "ура" и маханием платков и фуражек (я был юноша, только что исполнилось 16 лет, приехавший из заброшенной деревни, и еще, как дикий зверушка, смотрел на этот блеск и роскош[ь], и в молодой голове что тогда творилось, трудно передать, но все-таки что-то созидалось, запеч[ат]левались факты и сравнения разнообразности жизни). Когда проехали обратно, то все стали расходит[ь]ся, пошел и я вместе с солдатами своего полка под полковую музыку, идя со сторонки с ним[и] в ногу.
В день празднования 300 лет царствования дома Романовых по всему Петербургу были развешены флаги, а вечером была люменация [29]: всюду горели разноцветные фонари. Вечером я ходил смотреть фейерверки на Харьковское поле, для меня тоже был огромный интерес, поджигали разные фигуры: забор, фасад дома и т. д., из которых летели 10-ки и даже 100-ни ракет, горящих при падении разноцветными огнями.
После этого возвратился хозяин, и вновь усиленно принялись за работу. Даже в дневнике заметок долго не оказалось, а лишь сохранилось несколько писем, имеющих небольшое значение, и уцелели, конечно, не все, но с уцелевших пишу выборки.
Из дома писано папашей 25-го февраля 1913 года. После приветствий говорит, [что] проводили масленицу благополучно, ездили кататься в субботу и воскресенье Санька Оринина с Толюшкой (сестра Евстолия с подругой А. А. Швецовой). "Погода стояла очень теплая, даже мокрая. Еще заботимся мы о тебе, что паспорт у тебя на выходе, так позаботься переслать с Н. Дм. или как тебе рассудится. Мы предполагали, что ты приедешь на масленицу домой, тем более расположились - купили сани, но узнали от Н. Дм. и Ф. Лавровича, что домой ты не пожелал, так живи с Богом, мы на тебя надеемся, что ты за худым не пойдешь. До свидания".
Затем письмо, писанное мною домой 2 марта 1913 г., в субботу. "Здрав., многоув. мною родители, братья и сестры, шлю я вам привет и желаю я вам быть здоровым[и] и поздравляю я вас с великим постом. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, хорошо и об доме несильно скучаю, потому что мне здесь легче, чем дома, и надеюсь, что буду и дома. Я очень рад, что сбылись мои желания побывать в Петербурге. Еще я вам прислал паспорт переменить на другой, отсрочки не дали, потому что несовершеннолетний, прошу и вас поскорее переменить и прислать с Ф. Л. Если не успеете, то пришлите заказным письмом. (Хвастонул, что видел государя, и т. д.). Письмо я ваше получил, благодарю, что прислали, теперь я знаю, что у нас нового. Время идет, мне здеськажет, быстро. Незаметно для меня придет Пасха, на которую я, может быть, приеду домой. Еще я вам скажу, что мне брюки от пары совсем коротки и почти носить нельзя, так прошу вас, позвольте мне сшить новые. Теперь мне здесь дадут рубль в рабочий день, хоть я еще не хороший портной. Если бы у нас в городе, то жить можно бы хорошо, а здесь содержание стоит дорого. Еще прошу, сообщите адрес Александры Дмитриевны, может быть придется сходить к ним. Привет всем родным. До свидания".
Затем письмо из дома от папаши марта 5-го дня 1913 г. После приветствий: адрес Александры Дмитриевны (Большая Московская улица, Алексей Афанасьевич Перов): "Придется тебе обратит[ь]ся в адресный стол, спросить А. Д. Перову. Если приедешь на Пасху домой, то можешь сшить всю тройку, есть у нас хорошее сукно. А не приедешь на Пасху, можешь брюки сшить, тряпком ходить не стоит. Тетка Анна Ксенофонтовна поправилась, шлет низкий поклон".
Письмо мое домой от 25 марта 1913 года: "Дорогие родители, на Пасху домой не приеду, много работы. Милые родители, осмелюсь вас спросить, разрешите или нет мне купить летнее пальто, потому что здесь уже сухо и тепло, а я, может быть, проживу до Троицы, а если бы я жил дома, то пришлось бы сшить или купить, а ежели я и домой приеду летом в той паре, в которой уехал, и в ватном пальто, то будет нехорошо. Безусловно, ежели бы я приехал домой на Пасху, тогда я не стал бы и беспокоит[ь]ся, потому что я надеюсь, что меня бы не оставили неодетым. Пасха - праздник большой, к этому празднику все стараются подготовиться в деревне, а тем более в Петербурге. Милые родители, я Ваш сын, почитающий родителей до сего возраста, думаю, не откажете в моей просьбе. Еще я вам желаю сказать, что я берегу здесь каждую копейку, потому что нельзя не беречь. Прожил я 3 месяца, а за три месяца мне следует 24 руб., а из них нужно купить: мыла, носки, щетку, расческу, галоши покупал, марки, в церковь пойдешь - надо подать и т. д., а об лишнем и думать нельзя, потому что на дело мне нужно много, у меня сейчас денег 18 руб., и я хотел послать рублей 15. Милые родители, еще раз прошу вас, не откажите в моей просьбе, а если же откажете, то я не осмелюсь поступить против вашей воли, лучше просижу в квартире весь праздник и пошлю деньги вам, а если вы мне позволите эти деньги издержать до Пасхи, то я постараюсь сберечь после Пасхи и послать вам. Благодарю, что вы ждали меня на масленицу домой, но я раздумал так: если ехать, нужно 6 руб. на дорогу, 6 руб. прожить, да 6 не заработать, так лучше я проживу до лета, оденусь и приеду домой. Еще я вас прошу, узнайте у Лизаветы Петровны Шамаевой адрес, потому что мне в адресный стол неохота справлят[ь]ся. Погода здесь - дождь, а снегу уже нет вовсе. Передайте поклон: крес[т]ному, крес[т]ной, бабушке Любаве, тете Анне и всем родным и знакомым. Затем до свидания".
Письмо из дома от 3-го апреля 1913 г.: "Живы-здоровы. Привет. Извини нас, что письмо долго не писали, т. к. очень заняты делом, плотники поряжены, работают 5-ый день, поряжены за 75 руб. 50 коп. срубить двор. Потом нужно платить за землю Мошкову рублей 77. За машину нужно платить по 2 руб. в месяц. В Антипино (участок леса в Грязовецком уезде, из которого вожено на дом и двор лес) продал за 124 руб. Но деньги получил не все. За машину заплатили 40 руб., так поэтому, согласно нашему мнению, не советуем дорогого пальто покупать, т. к. твои годы молодые, то можешь возмужать, тогда пальто тебе будет негодно. При сейчашнем положении деньги нам очень дороги, так поэтому, если вам нельзя пронят[ь]ся без пальто, то сделай недорогое полупальто. Иван Григорьевич Сергеев сидит в тюрьме 2 недели. Поветь [30], почитай что, всю нас[т]лали. Почему так долго не посылал письма, мы очень о тебе стосковались. Затем до свидания. Шалагин Гр. Ксенофонт.".
Мое письмо домой от 16-го апреля 1913 г.: "Шлю всем по низкому поклону и любезно вас целую. Христос Воскресе. Извините вы меня за долгое молчание, потому я не писал письма, что стремился послать денег и ждал Николая Дмитриевича. Наконец дождался, 16 апреля я отослал 15 руб. Пальто я не купил, а сшил синего сукна брюки (они еще все живы и носит Павлушка еще за хорошие, хотя несколько раз перешивал). Они стоят мне 5 руб. Праздник я проводил хорошо, но лучше бы я взялся провести его в деревне, мне было б веселей, домой я с[о]бираюсь п[е]ред Троицей и жду радостного свидания. Опишите, кому продали жеребенка. Письмо напишите скорей, потому что мне хочется знать, как вы провели праздник В[оскресения] Хр[истова]. Остаюсь жив-здоров. До свидания, Шалагин Н. Г.".
Из дома от 19-го апреля 1913 г.: "Праздник Хр[истова] Во[скресения] провели благополучно. Поставили на дворе стропила, а крыша не крыта, плотники ушли на стр[астной] неделе в четверг и всё не пришли. 15-го апреля 73 руб. уплатили за купленную за Нагорьевым землю. Жеребенка продали в Токарева Ивану Степановичу за 81 руб. Крестовый брат твой сидел в тюрьме 3 недели, но его выпустили в Вербное воскресенье".
За время моей жизни больших перемен не было. Однообразная жизнь в мастерской, получение и писание писем домой. Познакомившись с Петербургом, стал ходить в воскресенья гулять на Невский проспект, в Ботанический сад и везде, куда вздумается, иногда сижу в квартире и играю на балалайке, а в будни ходил на работу. К работе я привык так, как будто шутя работал, потому что работали все мундиры. Наконец, стали думать и об доме, предполагая, что на Троицу будем дома.
Пишу еще копию с последнего письма, которое я писал и которое уцелело до сего время. Мая 5 дня 1913 г. После приветствия пишу: "Вспоминаю я, как мне хотелось в Питер, и Господь привел повидать... и как скоро идет время. Как будто вчерась я отправлялся и радовался, что вот завтра я буду в Петербурге. Как ни хотелось, как ни радовался, но когда поехал из дому, то было скучно и рад бы я заплакать, но все крепился, а когда стал отправлят[ь]ся поезд и когда я расстался с родителями, то у меня из груди вырвались невольные рыдания - подобные стону, но я постарался удержать [их], и после того мне не было уже так тяжело. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, хорошо, но прошу, не взыщите многого с меня. В деревне проводить молодые годы нонче очень трудно, потому что, если иметь товарищей, то опасно, потому что везде нужно идти, все делать, что делают они (пьянство, драки, сквернословие), а если не знат[ь]ся, то нельзя выходить.
Уведомляю вас, что я, быть может, приеду домой на Троицу, так, может, что нужно дома пошить, то напишите, и я приеду раньше.
Был у нас Дмитрий Лаврович и ночевал, сказывал, что видел - крышу двора кроют дранью, я очень рад, что поставили новый двор когда приеду домой, то и дома своего не найду. Прошу, передайте по низкому поклону всем родным и знакомым молодцам и девицам и опишите, что делают у нас и около нас и что вообще нового. Уведомляю вас, что я здесь хоть и не в штатской мастерской, но надо учиться шить лучше и, быть может, достану как-либо методу "Школа кройки", тогда приеду в деревню, в деревне стану шить и строчить, что никому будет не перескочить, но теперь, покуда только б здоровье, а там - что Бог даст, что будет впереди, то не нам знать, а я жду радостного свидания и счастливых минут встречи". Это последнее письмо, которое уцелело, и оно было писано как раз утром и отослано, как будто в минуты предчувствия. 5-го мая 1913 г. я шью в швальне, как и всегда, вдруг подошел ко мне мальчик (который работал с отцом) и говорит: "Николай!.. тебя какая-то женщина зовет на улицу". В то время там было очень жарко, солдаты уже выехали в лагери, в мастерской было скучно и тяжело, поэтому мы всегда открывали дверь. Я с каким-то радостным предчувствием быстро обернулся и сквозь открытую дверь увидал, стоит моя мать. Я как-то испуганно, почти бегом побежал на улицу, поздоровался, стал расспрашивать, каким[и] судьбам[и] и как она здесь очутилась. Она мне показалась на первый взгляд совершенно иной, [чем та] какую я ее знал, исхудалой, уставшей, с какой-то странной речью. Она действительно устала с дороги, истомилась, при встрече душевно волновалась, увидав меня в полном здоровии, выросшего, похорошевшего; говорила протяжно, с[о] слезами, дрожащим голосом, но в присутствии женщины, живущей со мной в одной квартире, о которой я уже раз говорил (Екатерина Григорьевна, которая и привела мамашу сюда), волнения первого момента улеглись, и мамаша мне рассказала, что вздумалось проведать меня и посмотреть Петербурга, между прочим взяла она кое-что из плетения попробовать, как здесь продают. Ее вызвала знакомая кружевница Софья Алексеевна, которая жила в Петербурге и часто ездила в Вологду, жила она по Лиговке. Когда я пришел в мастерскую спросить хозяина, отпустит ли [он] меня сходить с мамой, отыскать по адресу Александру Дмитр[и]евну. (Она была из нашей деревни, маленькая еще уехала в Петербург учит[ь]ся шить, впоследствии вышла замуж в Петербурге и открыла от себя мастерскую, а муж содержал мясную торговлю, у нее в девочках жили 3 племянницы: одна из Непотягова - Лизавета Петровна Шамаева и 2 из Конищева - Ал[ексан]дра Ивановна и Надежда Ивановна Архиповы - 2 сестры, старшая из них, т. е. Алек[сан]дра, была в это время уже мастерицей, а Надя и Лиза жили по 2-му году). С мамой сестра Лизы послала гостинца, но дала неправильный адрес, и мы, проходив день, не могли найти, и пришлось нам оставить до следующего дня, чтоб сверит[ь]ся в адресный стол. Мама пошла на Лиговку к Софье Ал[ексеевне], а я пошел на квартиру, но зашел в почтовое отд[еление], купил бланку для справки, написал и отправил, придя в мастерскую, стал работать. Мама обещалась придти через день, а пришла через 3 дня, я уже начал тосковать, к этому времени я получил ответ из адресного столa. Отпросившись у хозяина, пошли отыскивать квартиру и скоро нашли: Мещанская ул., дом № 20, кв. 12. Нас встретили с рас[с]просами, как попали сюда, затем у мамы расспросила А[ександра] Дм[итриевна], как живут дома (в Непотягове) братья и племянники. Были мы в воскресенье 19-го мая 1913-го года, но у них до обеда работали, мы еще пришли во время работы, и пришлось быть в мастерской - ждать. Там работало 5 мастериц и 3 девочки. Кончивши работу, мастерицы, получивши от хоз[яев] денег, пошли на квартиры, девочки остались. После этого нас угостили чаем, а затем обедом - каждый с тарелочки. Мы посидели, побеседовали, пошли домой. Они с нами решили послать гостинца, обещаясь принести на Лиговку, где помещалась мама, но почему-то не принесли. На следующий день 20 мая 1913 г. собрались отправляться домой. Мне нужно бы еще пожить, если бы не приехала мама. Ей нужно ехать, а чтоб избежать соблазна уехать с ней вместе, я был не в силах и, несмотря ни на что, я стал просит[ь]ся у хозяина, и он мне дал расчет. На вокзал пришли рано вечером, а поезд отправлялся в час ночи 21 мая. Ехать ладились в 4-м классе, который недавно еще стал существовать, цена 3 руб. от Петербурга до Вологды, а в 3-м кл[ассе] - 6 руб. Придя в вокзал, старался найти попутчиков до Вологды, нашел даже и от Вологды по Пошехонке вместе. Я запасся книжками, купив 2, чтоб дорогой почитать. Дождавшись продажи билетов, взял 2 билета, так же и попутчики, отец с дочерью, взяли билеты, и условились не уходить друг от друга. Ко мне еще присоединился мальчик, который должен ехать до Череповца. Я его спросил, как он сюда попал и зачем едет домой. Он мне сообщил, что жил у зятя в мальчиках по малярному делу, надоело жить и потому еду домой. Но впоследствии времени я узнал его происхождения. Он ушел теперь уже не в первый раз и без позволения. Первый раз ушел так, оставшись в квартире с маленьким[и] детьми, ушел, оставив их, с намерением уехать домой, несмотря ни на что, денег у него не было. Он сумел попасть на поезд, но, доехав до первой станции, ночью в[о] втором часу его высадили. Он, переночевав под мостом, утром вернулся в Петербург. Его взял городовой, спросив, куда идет. Но он, вероятно, ему ловко соврал, потому что городовой дал ему от сожаления 10 коп. денег и велел ехать на конке. Но он на эти деньги купил хлеба и пешком пошел на квартиру зятя, который его опять принял. Пожив недолго, задумал он вновь убежать, но к тому же прежде нажить ден[ь]жонок. Но как нажить? Подсмотрел, где хозяева ложат деньги, не опасаясь его; выждав время, когда они отсутствовали, взял 10 руб., карманные часы и ушел. Когда пришли домой, увидали, что его нет, сразу догадались, что он вновь убежал, и первым долгом хватились посмотреть, не взял ли чего у них, оказалось, взяты деньги, а часов они еще не хватились. Когда мы пришли в вокзал, то первое мне бросилось в глаза грубое обращение с ним зятя, но я не понял. При уходе его, когда мальчик сказал "до свидания", он ничего не ответил и ушел. Первоначально я его пожалел, ходил с ним по вокзалу, в лавку покупать кой-что на дорогу. Во время перехода из вокзала на поезд я стал смотреть своих попутчиков: отца с дочерью и этого мальчика. Когда остановился взглядом на мальчике, вижу, подошла к нему женщина и сказала строгим голосом: "Зачем ты взял часы?!". Он ничего не говоря, как приговоренный к смерти, расстегнул пиджак, отцепил часы от петли и подал ей. Она его поругала, постыдила и хотела идти, но я ее остановил вопросом, кто она и кто этот мальчик. Она мне все это и рассказала. Они были Новгородской губ[ернии], и это была его замужня[я] сестра, а он действительно был взят в мальчики как сродственник. Узнав поступки мальчика, я на него как будто обиделся и не хотел говорить. Выйдя из вокзала, поднялись вверх на мост ч[е]рез рельсы, которых было очень много, и ту линию, какая была нужна, узнавали по №№. Дойдя до линии отправки на Вологду, спустились вниз и заняли место в вагоне, расставили вещи, разделись и сели на скамью: попутчик с дочерью и я с мамой, а мальчик остался позади, и я его больше не видал. Севши к окну, с нетерпением смотрел на часы: был в доходе 1-ой час [31], а в час отправка. Мысли неслись вереницей, казалось, точно вчера я поехал сюда, и что здесь было, то все точно сон, хотя прошло полгода. На меня набегало чувство то радости, что скоро буду дома, увижу родных братьев и сестер и вообще милую родину, то скука: что уеду из Петербурга, в который мне так хотелось, и буду жить в деревне. Ровно в час брякнул звонок, который на меня как-то тревожно действовал, публика сильней заволновалась, брякнул еще 2 раза, и поезд тронулся, пошел тихим, медленным ходом. Провожающие замахали платками и головными уборами. Поезд, отойдя от вокзала, пошел быстрей, а затем и совсем быстро. В то время ночь, хотя была и короткая, но все-таки недолго и темно было. Мы занялись разговорам[и] и кое-чем другим. Я то читал книгу, а как надоест читать, играл на балалайке. Вот стало брезжить утро; смотря в окно, стали интересоваться видам[и] окружающей местности. Доехав до первой ст[анции], сбегал за кипятком, стали пить чай, что между прочим служило и развлечением, все качалось (были в[о] 2-м этаже вагона), и мы друг над другом смеялись. Например, когда один держал стакан, а другой лил из чайника, то при толчке вместо стакана лилось на пол или на руку. Когда рассвело, взошло солнце и стали показываться люди, тогда стало еще интересней. Мы ехали полям[и], где крестьяне пахали землю, паслись стада скота, мы ехали все вперед и вперед и встречали все новое и новое. Вот по левую сторону дороги расположились лагерем солдаты на огромное пространство. Дальше на станциях стали из ближних деревень выходить продавцы молока, яиц, пирожков и протчее. У них покупали очень развязно, потому что канителит[ь]ся было некогда. Я большую часть времени смотрел, высунув в окно голову, было очень сухо, и потому несло пыль. Когда было близко уже к Вологде, я ни на что не взирая, не отставая, смотрел по направлению, стало заметно уже знакомое место по реке Тошне, где я гащивал в д. Пронине.
Вот мы и в Вологде, где все кажет[ся] каким-то знакомым и милым, несмотря на грязь, которой достаточно имеется. Всего ехали мы 17 часов, было 6 часов [вечера].
Пешком идти не было возможности, потому что у нас был багаж, пришлось нанять извозчика, которому уплатили рубль, и он нас быстро представил на пролетке, от жары с поднятым верхом. Дорога была прекрасная, хотя Пошехонка этим не славится, а в силу прекрасной погоды. Когда стали подъезжать к дому, сердце у меня усиленно забилось от радости. Увидев нас подъезжающими, на улицу с радостью выбежали ребятишки встречать - братишки и сестренки. Когда я взошел в избу, то мне казалось все низко и не так, как было, хотя, несмотря на такое короткое время, я заметно вырос.
Во время моего отсутствия был выстроен двор новый, я сходил осмотрел, и вообще скоро привык, и осмотрелся, и зажил дома.
(Мне вздумалось писать дневник, который и начал 28-го июня 1913 г. Хотя он скучен, но я отчасти напишу так, как он был написан, тому времени прошло уже 10 лет, но при чтении приходится переживать все, что было тогда, но теперь уж многое умчалось безвозвратно, как, например, потеря брата, которого в дневнике я называл Васюткой. Тогда мне было 17 лет, а он меня моложе, а теперь уже после него остались только фотографические карточки и воспоминания, уцелевшие среди его товарищей. Он добровольцем ушел в ком[м]унистический отряд, а затем в мае, 1-го, 1919 г. ушел добровольцем на фронт и там убит пулей в голову (со слов [солдат], бывших с ним)).
28 июня 1913 г. Погода была ветреная, но теплая, у нас уже косили, хотя не свое, не дома, но все равно. Взяли весь покос в Харчевне заненской [32] и косили уже 3-ий день, исполу на 18 паев. Этого же дня в заулке сломали сарай (все звали каретником, помню, летом спали в нем и, бывало, пели песни или тогда еще молитвы, а зимой ложили сельскохозяйственные орудия и корм), его продали за 20 руб. в дер. Дивнево вдове Авдотье. Там нонче же только за 2 недели до Троицы выгорела вся деревня, остался только полусгоревший дом и несколько холодных построек, даже сгорела одна лошадь.
29 июня у Шалагиной Анны Григорьевны были сидины и барышням пировка [33], а в Пилатове было богомолье - Петров день; с пировки ушли гулять в Пилатово и прогуляли до рассвета.
30-го было воскресенье, день праздный, я долго проспал, днем у Анны Григ[орьевны] было венчание, и я был приглашен на свадьбу, и был шафером, вечером опять долго прогулял.
1 июля. Встал уже не рано, пошел косить овинник. Днем был сильный ветер, так что с дворов снесло солому и даже жерди, больше всего у Куликова Ивана Григорьевича и Александры Андреевны Шамаевой. Сброшенной с крыши жердью убило курицу. Кое-что и еще набедокурило. (После Куликов-то Иван Григорьев, отделившись, купил дом у Шамаевой и живет по сие время в нем, а Шамаева А. А. с дочерью уехала в город, дочь училась в гимназии и уже взрослой барышней померла).
2 июля погода переменная, то снег, то дождь, сено сушить нельзя, ходили косить овинник.
3-го - не дождь, не ведро, днем ходил косить, а с 12 [часов] - в Харчевню сушить растрясенное сено, затем сложили в копны, так как помешал дождь.
4 июля. Утром ходили косить, а вечером огребли с Павл[ушкой], Гриньк[ой] и Шуркой.
5-го утром шил, затем ездил в поле за копнами, привезли в овин, и овин[н]ое сено сложили в копны.
6 июля. Косили и огребали. Вечером был дождь. Я получил повестку и открытку от З. Левитануса из Риги на выписанную мною книгу "Школа кройки".
7-го. Воскресенье. Сходил на почту, книгу стоимостью 5 руб. выкупил. Придя домой, сушил сено, так как день был жаркий, окончив работу, вечером долго гулял.
8[-го] не косили. Тятя и мама ушли в Кудрино в гости (богомолье Казанской). Я с сестрой Т[олей] сушил сено в Харчевне, а дома - ребята. Сухое сено, поделив с Васильем Политовым (приказчик Занина) пополам, а затем между собою по паям, мы, оклав на воз, привезли домой и обрали в сарай. П[е]ред вечером родители привили из Кудрина, а мы - гулять, во Дмитровское, долго гуляли.
9-го. Встав не рано, сходили докосили в полях, днем огребли, привезли в овинник. Вечером тятя, я и Васютка уехали на Курмашево, приехали уже поздно и долго сидели у теплины, я даже около теплины и заснул.
10[-го] утром я очень озяб, вставши, сразу же принялись косить. К вечеру Васютка домой уехал, а мы косили.
11 июля докосили остатки, Васютка приехал с Сережкой. Наложив воз, домой поехал я с Сережкой. Воз, приехав, свалили. Попили чаю. Сережка поехал опять на Курмашево. Оттуда вечером приехал Васютка, а тятя с Сережкой остались и ушли на Белоутово - другая пустошь.
12-го утром Вас[ютка] уехал на Белоутово, я остался дома, у нас собралась гроза, был град и порядочный. На Белоутове не были.
13-го июля 1913. Суббота; сушки сена не было, я весь день рисовал выкройку с методы, себе на костюм.
14[-го], воскресенье. Погода была хорошая, сушки почти ни у кого не было. Молодежь ходили на Бычиху гулять, а тятя ходил в ренду [34] делить (это между Яскином и церквей Кирикой кусты, отдавались по 5 руб. пай, и мы косили несколько лет вплоть до революции).
15 июля утром косили, огребать из-за дождя нельзя было, и с сестрой Толей пошли в Бурцеве в гости. Богомолье - Кириков день, ночь всю прогуляли.
16 [-го] домой не рано пришли, уже косить ушли, а мы не ходили - поспали, а потом, попив чаю, поехали огребать в ренду, я 3 раза ездил с сеном.
17-го июля утром не косили, потому что было много сушки, днем ходили доделивать, угол покоса к Яскину оставили на продажу, а на деньги - чтоб купить вина. Этот угол продавали ежегодно, и он был прозван пьяным углом, потому что тут на траве и распивали.
18-го июля в ренде докосили, огребли и увезли.
19-го сено высушили, обрали в сарай. Тятя с мамой ездили в город.
20-го - Ильин день, погода переменная, потому не работали.
21-го июля, воскресенье. Утром ходили на Бычиху за рыжикам[и] днем, а также и вечером долго гуляли.
22[-го] я шил.
23 июля. Тятя, Вас[ютка] и Сер[ежка] ушли в Григорку рубить дрова. Днем начали жать рожь, днем был сильный дождь.
24[-го] я шил.
25[-го] пришли из Григорки.
26[-го] тятя 2 раза ходил за губиной [35]. Мама, Вас[ютка] и Сер[ежка] жали. Евстолья жала в наем у Н. М. Кучерова.
27-го июля у Юльи Алекс[анд]ровны поздно вечером была побывка, гуляли до 3-х часов утра.
28-го июля было после обедни сразу венчание, я был у обедни. Днем пировал на свадьбе. Вечером ходили в Котельниково [36] гулять, было богомолье.
29[-го] долго спали. Днем я шил. И припасались уже к Спасову дню (богомолье), мама у нас занемогла.
30-го. Тятя с Павлушкой ездили в город кое-что на праздник закупать.
1-го августа 1913 г. Богомолье. Погода плохая. Я ходил к обедне. Вечером народу собралось много, гуляли долго, было грязно.
2-го когда я встал, то у нас уже ушли жать. А я шил. (24 октября 1923 г. Дневник так и писался: что-нибудь, но ежедневно, но так как он скучен, однотонен, то я скажу в нескольких слова[х]. В общем я работал все полевые работы, косил, жал, молотил, любил ходит[ь] в лес по рыжики и грибы. В свободное время шил, брал заказы совершенно от сторонних, как, например, [шил] Чернобережскому Митрофану, Золотову Михаилу и в своей деревне. По воскресным дням ходил в церковь, а днем время проводил за чтением и письмом, избегал безынтересных гулянок, лишь только и посещал и участвовал в образовавшемся обществе из пяти. Это Серов Ал[ександ]р Петрович, Швецова Лидья Прокопьевна, за которой он ухаживал с детства (впоследствии изменил), Швецова Ал[ексан]дра Ал[ексан]дрова, сестра моя Толя и я, несравненно младше их всех. Но меня влекло то, что Серов, живя в Вологде, научился играть на балалайке, мандолине, спеть песенку, а я тоже любил пение и музыку, и вот с[о]беремся, подстроим мандолину с балалайкой, грянем "Коробочку", "Могилу", "То ни ветер ветку клонит..." или вроде этого, девицы подтянут. Вот, смотришь, и идет время незаметно. С ними неразрывно я ходил и в чужие деревни. В Дмитриев день собрался в Сорошнево в гости еще с мамой, а там гостил Ал[ександ]р Петрович, день прошел, ночь прош[ла], все хорошо, а на второй день - нехорошо: среди бела дня нашелся герой и стукнул мне сзади по плечу железной тростью (Копосов Дмитрий), просто безо всякой причины, сдуру. Я, хотя еще по молодости испугался, но не больно было, а он, как виновный, п[е]редо мной извинился. В осеннее время при молотьбе я любил ходить в-под овин во время сушки, а то по вечерам долго просиживал за работой или за чтением. Раз сидел вечером, и вдруг получился в избе необыкновенный стук, а все спали, я испугался. Тятя с мамой быстро соскочили. Ко[г]да я пришел к месту стука с лампой, то оказалось, что Павлушка упал с полатей на пол и тяжело дышал, но все-таки опять сам ушел спать).
Васютка осенью поступил в булочную к Ситову в мальчики пекаря. По воскресным дням ходил домой. С работами управились рано, молоченье брали у Кучерова Ник[олая] Михайловича]. И тоже кончили, делать стало нечего. Я, пожалуй, и пожить куда опять так и и н[е] прочь, и вот 19-го октября 1913 г. зашла к нам из д. Тропина тетка Надежда Золотова и говорит, что меня зовут шить. Тетки-то Надежды Золотовой дочеринова мужа брат, который живет в д. Анцифорка [37], на Сухоне, близ фабрики "Сокол", он портной, недавно женившийся, и потому здесь, как в гостях, и велел мне придти к нему показат[ь]ся.
20 октября в воскресенье я с мамой отправился в Вологду. Утром был дождь, и потому дорога была грязная. Придя в город, квартиру нашли не сразу и думали, что Ардальена [38] Яковлевича на квартире уже на застанем. Квартира была на Новинковской новой, в новой постройке. Придя в квартиру, со всеми поздоровались, и когда сели место, тогда Ардальен Як[овлевич] меня спросил: "Ты и есть портной-то, про которого мне говорили?". Я говорю: "Да, и нарочно пришел к вам". - "Желаешь ли, - говорит, - приезжать?" И хотя он цены не определил, а сказал, что "не обижу", и говорит: "Если можешь работать поштучно, то и так можешь". Я, конечно, дал согласие, потому что у меня была сильная жажда к жизни и к знанию. Условившись, они стали собират[ь]ся домой, так как поезд до Сухоны шел в час 10 мин[ут]. Распрощавшись с ними, мы остались пить чай. Напившись чаю, я стал собират[ь]ся домой, но меня сговорили ночевать, т. к. было поздно, да и мне, кстати, завтра нужно кое-что купить. Я остался, но пошел к брату Васютке - к Ситову в пекарню, где он работал. Придя туда, как раз я встретил Васютку выбежавшего на улицу, я с ним и вошел в пекарню. Мастеров уже не было - гуляли. Когда вернулись, то стали ужинать, пошел туда и я. Там играли в балалайку, пели песни и плясали, когда пили чай, то пригласили и меня; я, выпив 2 стакана, пошел на квартиру, которую и нашел только благодаря тому, что записал улицу, а то далекo, да и место какое-то путаное. Пришел как раз во время чаепития и опять выпил 2 стакана, а затем стал читать. Когда все напились чаю, то две девочки, Шура и Катя, стали играть в жмурки: с завязанными глазами ловит один и кого изловит, тому водить - ловить. К девочкам присоединился отец, рядом в комнате жила Юлья [39] Александровна Швецова, вышедшая замуж в город, и жене Василья Яковлевича приходилась двоюродной сестрой, они тоже присоединились играть, а затем соблазнился и я - мальчик. Так мы играли и очень даже весело до 11 часов, затем спали. Утром встали рано, а мужчины ушли уже на работу. Попивши чаю, я с мамой пошли на угол к церкви Благовещения, тут производилась торговля кружевами, в этот день купили мне на пиджак и шапку.
Дома я жил до 11-го ноября, за это время кой-что пошил, часто проводил свободное праздное время с Серовым А[лександ]ром П[етровичем], играя на мандолине и балалайке. Мандолину он недавно купил, и я с большой охотой учился на ней играть.
3 ноября своей компанией ходили в Абрамцево к Толстиковой А[лександ]ре Никол[аевне] на побывку, а сестра Толя у ней гостила, как подружка.
8-го ноября 1913 г. у нас праздник - Мих[айлов] день, много было гостей. Первый и 2-ой день я провел мало-маля ничего, а 10 ноября уже чувствовал себя неспокойно - волновался, все собирал, все укладывал, обдумывал, что нужно взять, что и как оставить дома, гулять уже не хотелось. Сестра ездила за Авдотьей Висальеновной, у которой мы ночевали-то, она и маме тоже приходится двоюродной сестрой. Мамы отец Андрей ее матери Надежде родной брат, а Сережке она крес[т]ная. Приехала она с девочками - Катей и Шурой, недолго побыла и уехала в Тропино к брату Михаилу на свадьбу.
11 ноября 1913 г. я собрался в отправку, меня провожать поехал тятя и по пути с дровами и мама с плетеньем. Утро было морозное, и я ушел вперед, сходил и узнал про отправку поезда и вышел на дорогу, затем взял багаж, пошел в вокзал, просидел часа 2 в ожидании. Когда пришла мама, я сходил взял билет 3-го класса, и пошли в вагон. В вагоне ждать пришлось недолго, всего минут 20. Мы с мамой уже распрощались, но [она] узнала, что минут 10 еще простоит поезд, она опять пришла, но, побыв недолго, вышла, встала против окна, в которое я смотрел, и время от времени по направлению окна делала знак креста. Скоро дали звонок, и поезд пошел, мама шла возле поезда и скоро отстала со слезами на глазах. Конечно, тронуло и меня, глаза мои сделались тусклые, и выступили слезы, мне было чувствительно то, что вот мать моя обо мне так беспокоится, будет бесконечно думать обо мне: как-то он там живет, и домашней заботы тоже много. О себе я не беспокоился, ехал по своему желанию, да и недалеко от дому, всего лишь верст около 40. Дорогою я подыскал попутчика - молодой человек, работающий на фабрике "Сокол". Во время езды я все стоял у окна и смотрел, ехали все озерам[и] и низким[и] местам[и], поезд шел не быстро, и вот после скучного места - кустов и болот - стали видны деревни, а затем видна стала и фабрика. Я уже и предположил, что это и есть, когда спросил у дремавшего товарища (потому что он ночь стоял на смене, а утром поехал в Вологду), то и действительно оказалось, это "Сокол". Скоро поезд замедлил ход, а затем и остановился, справа оказалась ст[анция] Сухона. Мы быстро вышли из вагона, по предложению земляка-товарища (тогда еще товарищей не было) зашли в вокзал, чтоб я знал, когда придется ехать обратно. От ст[анции] сначала пошли кустам[и], затем дошли до деревни, спросили, не Анцифорка ли это. Но оказалось, что это Разсоха, и спрашиваемая нами женщина указала нам путь к Анцифорке. Пошли мы по берегу р. Сухоны. Река только что мерзла, нельзя было ни идти, ни переехать, несло сплошную массу льда. Товарищу нужно было перебрат[ь]ся на противоположной берег, и он пошел искать возможный способ с другим нуждающимся в переправе, а я пошел по направлению к Анцифорке и так не знаю, как они перебрались. Анцифорка от станции оказалась версты 4-ре, да до фабрики ч[е]рез речку около версты. Когда я явился к хозяину, было уже темно, засветили лампу, я разделся, посидел, осмотрелся и скоро привык, у как будто и давно здесь живу, в тот же вечер и за работу принялся. В доме, в котором квартировал мой хозяин, жили еще муж с женой (мужчина - кузнец, работающий на фабрике, а женщина - из нашей волости из Ивановского - Ал[ексан]дра Васильевна, к ней впоследствии приезжал отец на лошади и привез девочку, которая жила у Ал[ексан]дры Вас[ильевны], ее сестра). И мне как-то жилось веселей, что здесь есть ближние люди. Дом, в котором мы жили, принадлежал г[осподи]ну Шилотову, жившему во 2-м дому.
14 ноября 1913 г. я с хозяином ходил в фабричную баню, она была на противоположном берегу реки, река уже встала. Хозяину было лет 27, а жену он взял на 10 лет старше - 37 л[ет]. Она служила кухаркой у фабр[ичного] начальника, а он, ее муж, - как портной, и жил близ фабрики порядочно. Познакомившись, они увлеклись друг другом и в результате обручились закон[ным] браком. Он был Кадниковского уезда, а она - Грязовецкого, от Спаса-Печенки [41]. Комнатка, в которой мы помещались, была в 2 окна, под окнам[и] стоял верстак и ножная машина, в одном углу стояла кровать, на стенке висел маленькой посудный шкаф и маленькое зеркало, фотографические карточки и разные картины, на полу еще стоял обеденный стол. Спал я на верстаке, подстилал сотканное из тряпков одеяло, была у меня и подушечка, и байковое одеяло. Однажды во время сна я разбил стекло, потому что рамы были вровень с верстаком и ничем не защищены. Работал я так: хозяин кроил брюки или пиджак более простые, и я их отделывал в готовый вид. Кушали хорошо: несмотря на пост, варили мясо и покупали молока, жалованья хозяин мне не определял
17-го ноября через неделю [после] моего приезда, в воскресенье, написал я письмо и отправил на почту, а 24 ноября ходил в будку, куда приходят письма, но на мое письмо ответа не было. Вечером мы не работали, и на сумерках все трое ходили в поле гулять, я ходил с балалайкой, а днем играл в квартире. Гуляя, ходили без мала до Шатенева, а когда шли обратно, по пути зашли под окошко к дому где была вечеринка, а в избу не заходили.
28 ноября. Второй раз ходили в баню, я заходил в будку, но письма не было.
29 [ноября] Анны Васильевны сестры пришел муж в гости из Грязовецкого уезда и ради следующих делов, а именно, Анна Васильевна, я уже говорил, была от Спаса-с-Печенки и что она недавно вышла замуж, но до замужества она бывала и дома. У ней был брат лет 16-ти и отдан[н]ая сестра, которая жила в ее доме, потому что хотя у ней был отец, но слабоумный. Раньше, после смерти матери, она вела все хозяйство и отдавала землю в обработку, и содержала крестьянство как следует быть, между прочим нарядила младшую сестру и выдала в замужество за ближнего молодца, который по просьбе Анны Василье[в]ны перешел в ихний дом, а она по зимам стала жить в чужих людях, а заработок посылала отцу, брату и сестре с мужем, потому что замуж выходить она не с[о]биралась. Если б думала об этом, то могла бы скопить денег, но она даже должна была сама, займовала на покупку коровы и на постройку в хозяйстве. Когда она стала выходить замуж, то приехала в деревню и заявила зятю, ей сначала не поверили, но, убедившись, зять согласился на свадьбу издержать свои деньги, но откуда он их возьмет, этого не подумал. Когда обвенчались и отпраздновали свадьбу, тогда стали разбираться с делом. Она стала просить, чтоб эти взятые деньги засчитали за ее пай из хозяйства, так как она вышла замуж, то больше уже не хозяйка. Но что она требовала, на это не соглашались, и два свояка тогда расспорили да и в крупную. Мой хозяин вгорячах велел позвать старосту, который, придя, наложил на имение опеку, потому отец Анны Васильев[ны] признан не способным управлять хозяйством, а брат несовершеннолетним. С тем мой хозяин и уехал с родины Анны Васильевны ночью в Вологду к брату Василью Яковлевичу, и там ночевали, а на второй-то день я с мамой и ходил казаться или рядиться. Днем они уехали на фабрику и стали приниматься за дела. Теперь несколько слов скажу о том, как у них было после их отъезда у Спаса-Печенки. Когда они уехали, зятю продать ничего не дают, а деньги-то он издержал, откуда взять их - не знает, именье после Анны Васильевны не его, потому что есть брат несовершеннолетний и отец. Зять написал письмо Анне Василь[евне] и Ардальену Яковлевичу, но они не ответили, он велел подписать (деньги брала Анна Вас[ильевна], но они, подумав, решили, что если А[нна] В[асильевна] подпишется, то могут взыскать именно с них, и наследство также не позволят продать и Анне Вас[ильевне] - она тоже не хозяйка, и вот такое обстоятельство ее зятя вынудило приехать к ним. Долго они переговаривали, то тихо поговорят, то шумно заспорят, потом все-таки пришли к такому выводу, что наградили брата и зять расстался с деньгами по своему недоразумению, и теперь спрашивать не с кого. Чем все это кончилось, я не знаю (потому что, прожив до Рождества, я уехал). Шитья у хозяина было много, он сразу же стал приучать и жену А[нну] В[асильевну]. Перед Рождеством работали в воскресенья и по ночам, письма мне долго не было, уехал 11-го ноября и по 6-ое декабря. Много раз ходил в будку, куда приходили письма, но все попусту.
В Николу, 6-го декабря, и мы не работали, в Анцифорке праздник 3-х дневный, с[о]бирались мы в церковь, но не пришлось, долго проспали. Утром хотел ехать домой, но если же доехав до дому и обратно, так не стоит, а долго быть некогда, работы было много, по вечерам сидели часов до 2-х ночи. Несмотря на спешность, в баню ходили каждую неделю. Молодежь в Анцифорке каждое воскресенье с[о]бирается на вечеринки и гуляет по-нашему в "Заеньку" [42], но посмотреть не пришлось ни разу. В Николу уже много было снегу, погода была не холодная, днем я ходил гулять, дошел до ж[елезно]д[орожной] будки, но письма не оказалось. Ходил гулять с товарищем, ехавшим вместе в поезде, ходили в ближайшую деревню. Вечером вернулся печальный, что нет письма, писать мне некогда, да и из дому не доходят, думаю. Придется жить без вести до Рожества. Вечером стали уже шить.
7 декабря. Встав утром, также принялись за работу, я шил на машине, вдруг приходит девица или замужняя, не знаю, и подает хозяину 3 письма, сказавши "вот вам письма". Хозяин взял и смотрит, а я, предчувствуя радость, думаю, и мне которое-нибудь из них додаст. И вот он, разобравши, подает мне, я смотрю, почерк совсем незнакомый, у меня явилась радость, смешавшаяся с любопытством, я скорее отстригнул конец конверта и стал читать.
Когда читал поданное мне письмо, догадываясь, от кого оно, хозяин читал тоже и оказалось, что читал мое письмо, присланное из дому. Не знаю по ошибке, не знаю с намерением, но адрес был написан, однако, с передачей Николаю Шалагину. Не дочитав, он подал мне и сказал, что "и это письмо тоже, Николай, тебе". Я еще больше обрадовался, увидав почерк тяти, но стал дочитывать первое письмо, которое оказалось от товарища Ал[ександ]ра Петровича Серова, с которым мы так неразлучно проводили время по воскресеньям в Непотягове. Здесь же я пишу все с подлинного его письма, которое, несмотря на то (реставрировал подпись и это самое письмо читаю вновь вечером 11 декабря в 1956 году, уже через 43 года) что прошло 10 лет, живо, как сейчас писано. Копия: "Вологда, декабря 5-го дня 1913 г. Здравствуй, дорогой Коля! Прежде всего угадай, не заглядывая на подпись, кто тебя приветствует. Я так думаю, что не вдруг доберешься, а если и вдруг, то это тем лучше. Коля, я тебя должен благодарить за то, что ты не забыл нашей дружбы, знаешь там...у нас...ну угадай - в деревне Непотягово, и написал мне в письме к своим поклон. После этого я уже считаю своим нравственным долгом засвидетельствовать лично от себя и тебе мои дружеские чувства. Да и не только после этого, но и вообще-то я по твоем отъезде сбирался написать тебе, но вот, как видишь, не мог собрат[ь]ся и до сего времени. Я в воскресенье 1-го декабря по старой памяти пошел к вам посидеть, думая, что там между прочим найду компанию девиц - чего на самом деле не оказалось - и мне пришлось лично прочесть твое письмо. Теперь я имею небольшое понятие о твоей жизни в деревне Анцифорке. Я в настоящее время живу не знаю как тебе и объяснить, т. е. назвать, какой жизнью, а вот суди сам, делай свои заключения. Как и раньше, на каждый праздник хожу в деревню, но время там проходит немного по изменившемуся расписанию. Раньше, бывало, я надоедал Вам дневными посещениями, а поэтому и день у меня проходил нескучно, теперь же с твоим отъездом у меня этого нет, и день приходится скучать дома, и пойти совершенно некуда. Ладно еще у меня есть "подруга дней моих суровых" - мандолина, то хотя и трудновато приходится пальцам, все же развлекает немного. Ну, а уж вечером скучать не приходится. Вечером отправляюсь на "посиденку" так называемую и там просиживаю по обыкновению до конца, болтая и шутя с девицами. Иногда является желание спеть что-либо, но не имея инструмента для аккомпанемента пению, так все желание и пропадает, да кроме того наш хор не чувствует себя достаточно свободно, но только не я, а другие. И вот в такие-то моменты наши хористы и вспоминают тебя как недостающего. Лида и Шура так и очень частенько вспоминают. Ввиду этого я от их имени беру на себя ответственность написать тебе очень по большому поклону и самые лучшие нежные пожелания. Хотя на это я и не уполномочен ими, так как они не знают, что я буду писать, но все же, если я им сообщу, что от их имени написал тебе поклоны, то уверен, что они за это скажут мне большое спасибо. Как видишь, места остается уж очень немного, то на этот раз постараюсь закончить и письмо. Я уверен, что на Рождественские праздники ты приедешь и мы скоро увидимся, а пока, если можешь, то просил бы тебя писать мне по адресу:
Вологда, Екатерининская, дом Ильинских, кв. Зевакина. И затем до свидания, дорогой друг. Пиши, если можешь. Твой А. Серов".
Прочитавши я это письмо, стал читать другое. Но прежде несколько слов о письме, которое я писал домой 17-го февраля 1913 г.: в общем поклоны всем и описание своей жизни, что я уже упоминал из дневника, но между прочим я просил совета у родителей, за сколько могу я жить в месяц, и в то же время советовал им писать и просить 9 руб. в месяц, не меньше, хотя и за 7 руб. я мог жить, ведь все готовое, и вот письмо из дома получил, написанное на 1/2 листе почтовой бумаги, а писано троим[и]. Папаша извещает о смерти Проненского дяди Александра (Матаруя), пишет от всех поклоны и между прочим откровенно пишет, что 9 руб. "по нашему мнению, многоуважемый наш сын, много". Следует другая рука: "Если не дас[т] хозяин 9 руб., то проживешь только до Рождества". Затем третий почерк: "Приезжай домой, если пожелаешь, то предвидится другое место". Прочитав письма, я был очень рад и весел весь день, хотя и раньше не скучал, но все-таки беспокоился, что долго нет письма. На эти письма ответить уже не пришлось, все время усиленно работали. Лишь в то время, когда хозяева в сумерки ложились отдыхать, я прочитывал эти письма и душою соединялся вместе с домашними и товарищем, а иногда писал дневник, но писал более интересующее меня.
13-го декабря я спросил хозяина, много ли он мне положит жалованья в месяц, в ответ получил, что 6 руб., я заявил, что мало, но он сказал на это, что более 7 руб. "не могу дать, а если сейчас уйдешь, так и 6-ти не дам". Он меня, одним словом, захотел удержать, и я за 7 руб. в месяц согласился дожить до Рождества.
К нам приезжал из Ивановского Козлов Василий с женой и дочерью-девочкой проведывать дочь, она была наша квартирная хозяйка. Вечером в субботу они приехали, а в понедельник часов в 5 утра уехали, девочку оставили у сестры водиться с девочкой.
В воскресенье, несмотря на то, что проработали до 2-х час. ночи, я еще написал письмо домой и хотел передать, так как Козлов собирался идти к нам в Непотягово в банк, но, протомившись до 4-го часа ночи, только заснул и не слыхал, когда они уехали. Перед Рождеством мы кончили накануне сочельника, в сочельник я получил расчет без мала за 1 1/2 месяца сумму 11 руб., распрощался и пошел, мне нужно было поспеть на поезд, отправляющийся в 12 час. дн[я]. Когда я пришел в вокзал, там народу было много и все уже ожидали в очереди выдачи билетов. Но вместо билетов сообщили, что поезд [о]поздает на 3 часа. Которые ближние и с провожатым на лошади, успели съездить домой и вновь приехать. Медленно тянулось это время, и все-таки в конце концов билеты получили и, обрадовавшись, все вышли на волю раньше времени. Мороз в это время был около 20 градусов. Пыхтя, подошел поезд, обнесенный снегом, забрал воды, а пассажиры тем временем разобрались по местам. Я ехал в четвертом классе, в вагоне было полно народу, ма[с]са ехало рабочих на праздник домой, я ехал с балалайкой, и меня заставляли играть, а я, конечно, не отказывался, и время шло незаметно. В Прилуках я вышел на площадку, но было очень холодно, и я опять забрался на свое место. Когда приехали в Вологду, то в вокзале было зажжено электричество. Мне нужно идти 9 верст до дому, да еще нужно было передать письмо от хозяина его брату Василью Яковлевичу, но так как время уже было много, то я решил идти прямо домой и пошел пешком. Приходилось кое с кем и ехать, а потом шел с Алексеем Дмитриевичем Мешалкиным с кудринским.
Дошел благополучно, несмотря на холод, я не озяб, потому что согревал багаж. Когда я пришел в избу, у меня спрашивают: "Где отец?", а я, оказалось, его и близко не видал, потому что он уехал меня встречать, а у вокзала не ожидал поезда, а ушел к Москвину В. Я. и там ожидал, а я предупрежден не был. Оно конечно, если б не запоздал поезд, то я поспел бы везде, передал бы письмо и на лошади приехал домой, но пришлось папашу ждать одного. Мне было обидно за себя, но делать нечего, а он приехал не один, привез молодых - Юлию Александровну с мужем - в гости к родителям, с ними я и передал письмо уже на 4-ый день Рождества, они жили в одной квартире с В[асилием] Яковлевичем]. Утром в 1-ый день праздника я с сестрой Евст[олией] ездил на лошади и маленьких санках к обедне к Спасу. С Александром Петровичем Серовым пели на клиросе. Три дня пропраздновали, прошел 4-ый день - суббота, и опять праздник - воскресенье.
31-го декабря вечером вышел на улицу погулять - святки... После сгруппировались и пошли жечь бумагу - узнавать судьбу, что кому обещает Новый год, конечно, так, от нечего делать. Пришли к Куликовой Ираиде Федоровне. Затопили печку маленькую, сжигая бумагу, напустили полную избу дыму. После этого вздумали идти в Дмитревское, там многих разбудили, которые уже давно спали, побегали там, хотели идти в Пилатово, но воротились и пошли домой. Придя в деревню, забрались в теплое помещение к Серову Ал[ександ]ру Петровичу и играли в карты до 12 часов. Компания была: Сергеев Ал[ександ]р Николаев, Швецова Анна Ивановна, Швецова Ал[ександ]ра Ал[ександ]рова, Швецова Лидья Прокопьевна и я с сестрой Т[олей]. В 12 часов ночи, поздравив друг друга с Новым годом, разошлись.
1914 год
1 января. Утром ходил к обедне. Погода была плохая, шел снег, дорогу переметало. Днем ко мне пришел Серов А. П. и долго мы с ним играли на струнных. Уйдя, он мне оставил мандолину. После я ходил к тетке Ираиде, к ней пришли наши девицы ряжеными, вечером тоже гуляли у ней до 12 часов. Был и я. После 12-ти ходили к лавке на гавдарею [45] и долго там баловали.
2-го сестра ушла в гости в Абрамцево к Толстиковой Варваре, а девицы наши ходили ряжеными в Пилатово и Дмитревское. Но я не ходил, а когда пришли обратно в деревню, я ходил играть на балалайке.
5-го сестра пришла из гостей, но не со всем[и], ее наказывали .
6-го в Крещение ходили к обедне, днем сестра ушла опять в гости, вечером не гуляли девицы, а сидели у Юльи Васильевны с кружевами, я и Ал[ександ]р П[етрович] Серов сидели весь вечер.
7-го к нам приезжали сватовья из Абрамцева - Толстикова Над[ежда] Ник[олаевна] от Телегина Ивана Осипова, а сестра была у них в деревне и не знала никакого дела. Им не отказали и велели приезжать смотреть невесту, хотя они и так знали друг друга, сестра там много раз гостила.
8-го привезли из гостей сестру, и она ничего не знала до вечера. Вечером приехал Иван Ос[ипович], попили чаю, потолковали, и наши посулились смотреть места. Когда уехали обрамчевские, сестра стала говорить, что не пойду, но нашим не ехать нельзя, и 9-го вечером съездили, но дела не сделали, тятя в сей день был именинник, и все ездившие пили у нас чай, а я с сестрой, как будто с радости, что не запросватали, ушли на посиденку. Время пошло свадебное, каждую неделю не одне сидины: в Озеркове у Ал[ександ]ры Сергеевой - за Колесова, в Яскино, в Сорошневе - не знаю у кого. Большакова Марья Сем[еновна] наказывает к ним в деревню Ирурцево к Елизавете Максимовой и т. д.
17-го янв[аря] я ездил в ярмарку с мамой, Сережкой, Павлушкой и Гринькой. Гринь[ку] и Павл[ушку] я водил к каруселям и катал, тут выходили говорящие куклы [45]. Тут в толпе от нас отстал Гринька, я испугался но все-таки не растерялся - Павл[ушку] оставил на месте, а сам пошел искать Гр[иньку] и нашел уже далеко ушедшего от каруселей. Он плакал, посматривая по сторонам. Зайдя за Павлушкой, пошли к Сидорову в лавку. Ходили еще раз, я им купил по гармошке и п[о]ехали домой.
19[-го] я с сестрой ходил в город, а обратным путем зашли в Бурцево к бабушке Любаве и между прочим на сидины к Елиз[авете] М[ихайловне]. Погода была скверная, валил сырой снег, всех перемочило, и на сидины не поспели, пришли, когда уже пировали девицы. Вечером долго гуляли у Максима на дворе, потом ушли в избу к Опариным. В Бурцеве мы и ночевали у бабушки Люб[авы] и Марии Сем[еновны]. Ночевали еще девицы Болтинская Екатерина Васильевна и Елизавета Ал[ександ]рова Курилова из села Сметьева.
20-го. Встал при огне. Елизавета уже ушла, я разбудил сестру, и пошли домой, мама уже ушла в город, тятя уехал по дрова. Возили от Мошкова по 4 [руб.] 50 коп. за сажень из-за Нагорного в Вологду. Из города приехали тятя и м[ама] вместе.