Литературная общественность Москвы в 1908 году отметила 25-летний юбилей литературной деятельности В. А. Гиляровского. Пресса тепло писала о нем в этот памятный для него день. «Русское слово», где он сотрудничал, отвело ему огромный подвал, с блеском написанный В. М. Дорошевичем, в той же газете появились статьи Вл. И. Немировича-Данченко и старого литератора П. Сергеенко. «Русские ведомости» поместили большую статью критика В. М. Шулятикова, где давалась оценка прозаическим произведениям юбиляра. В «Голосе Москвы» юбилей отмечался двумя статьями: К. С. Кузьминского и Н. Золотова. Отозвались «Раннее утро», «Рампа и жизнь», «Новости сезона», «Театр», газеты Петербурга и провинции.
Поздравления сыпались отовсюду. На квартиру к Владимиру Алексеевичу пришел поздравить С. А. Муромцев, бывший председатель 1-й Государственной думы, разогнанной царем, и тут же появилась депутация от аборигенов Хитрова рынка; явились представители «Русских ведомостей» и «Русского слова», а за ними — представители от московских пожарных и наборщиков типографий. Телеграммы, письма поступали от редакций, театров, разных учреждений, разных лиц, пришло поздравление и от заключенных Таганской тюрьмы с тюремной печатью на конверте...
Протокол "Среды" в честь юбилея В. А. Гиляровского
Вечером на квартире собрались друзья. Литераторов, артистов, художников и прочих было множество. Как и следовало ожидать, представители литературы приготовились выступить с речами. Первым выступил представитель «Русского слова». Он начал речь с большим подъемом, торжественно и, как только дошел до слов, обращенных к юбиляру: «...Ваше острое талантливое перо вскрыло много язв нашей неприглядной действительности...», Владимир Алексеевич оборвал оратора и, сделав жест рукой по направлению к соседним комнатам, где были накрыты столы, сказал с присущим ему остроумием:
— А теперь давайте вскроем вот эти двери, выпьем там и закусим. — Схватив оратора под руку, он потащил его к столу при общем хохоте. Там уже потом говорили речи и сыпали всякие шутки и остроты.
В. А. Гиляровский много писал о художниках вообще и о молодых в частности. Поэтому особый юбилей ему устроил кружок художников общества «Среда», собиравшийся много лет на квартире у В. Е. Шмаровина на Большой Молчановке. В. А. Гиляровский был завсегдатаем этого кружка. Там был заведен такой порядок: художники каждую среду отмечали специальным протоколом в рисунках и карикатурах всякое яркое событие, происшедшее за неделю не только в Москве, но и на всем белом свете. Художники признали юбилей Гиляровского значительным общественным событием и посвятили ему вечер и протокол. Владимира Алексеевича нарисовали на большом листе ватмана богатырем, в мохнатой папахе, с огромным пером в руке, несущим функцию казацкого копья. На развилках дорог вместо степного камня красовалась огромная чернильница, высотой до плеча всадника.
На скромных ужинах «Среды» в центре стола ставился бочонок с пивом, стояли прочие напитки и закуски. За столом сказавшему удачный экспромт, речь, шутку или написавшему удачный рисунок, карикатуру подносился кубок «Большого орла», наполненный пивом. Кубок выпивался под музыку и общее пение гимна «Среды», состоящего всего из одной строчки: «Недурно пущено». Пение, помимо музыки, сопровождалось грохотом бубна. На этом ужине выступил и юбиляр. Он прочитал свое шутливое автобиографическое стихотворение:
Покаюсь: грешный человек —
Люблю кипучий, шумный век.
...И все с любовью, все с охотой.
Всем увлекаюсь, нервы рву
И с удовольствием живу.
Порой в элегии печальной
Я юности припомню дальней
И увлеченья и мечты...
И все храню запасы сил...
А я ли жизни не хватил,
Когда дрова в лесу пилил,
Тащил по Волге барки с хлебом,
Спал по ночлежкам, спал под небом,
Бродягой вольным в мире шлялся,
В боях турецких закалялся,
Храня предания отцов...
Все тот же я, в конце концов,
Всегда в заботе и труде
И отдыхаю на «Среде».
Стихотворение было покрыто бурным грохотом бубна, музыкой и дружным пением гимна «Недурно пущено».
Хорошо знавшие Гиляровского не представляли его себе без шуток и острот. Подобно чуткому сейсмографу, отмечающему малейшие колебания почвы, он отзывался экспромтами на всякие случаи жизни.
В. Я. Брюсов метко отметил это в написанном четверостишии:
Тому, кто пел нам полстолетья,
Не пропустив в нем ни штриха,
При беглой встрече рад пропеть я
Хотя бы дважды два стиха.
Всегда бодрый и веселый, Гиляровский не терпел всяких хлюпиков и унывающих. Он говорил: «Мир существует миллионы лет. Сколько за это время было скуливших, потерявших присутствие духа, но никому от этого не было легче!»
У него был свой рецепт долголетия: «Никого и ничего в жизни не бойся и никогда не сердись — проживешь сто лет!»
В обществе он любил вызывать у всех подъем, вносил бодрое и веселое настроение. Экспромты и остроты срывались у него с языка то и дело, всегда меткие и остроумные. В хорошей компании, да еще за стаканом хорошего вина, он исписывал экспромтами скатерти. Сам он и посторонние часто экспромтов его не записывали, и потому, к сожалению, многие из них остались в нетях.
Часто писал он на темы, задаваемые ему. Каких только тем ему не предлагали, чтобы испытать его мастерство или поставить в тупик!
Вот тема: урядник и море — слышит он.
Немного подумав, он пишет и на эту тему:
Синее море, волнуясь, шумит,
У синего моря урядник стоит,
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.
Этот экспромт приведен в одной из сказок М. Горького, напечатанной в журнале «Летопись» в 1915 году, и в его романе «Клим Самгин» как принадлежащий перу неизвестного автора.
Приходилось впоследствии записывать экспромты со слов разных лиц, когда-либо встречавшихся с Гиляровским и слышавших их от него самого.
На одной из выставок АХРР в Историческом музее В. А. Гиляровскому понравилась картина, на которой был изображен ребенок, а Владимир Алексеевич очень любил детей. Увидев на выставке автора этой картины, он сказал ему:
Хорош Чулков и Сухотин.
Но мне милей других картин
Волосенки и глазенки
Этой маленькой девчонки.
Доктор, лечивший когда-то писателя, запомнил сказанные ему две строчки:
В рецепте прописал мне ром ты,
Вот гонорар тебе — экспромты.
Составитель хрестоматии «Русские поэты XIX века» литературовед Н. М. Гайденков сообщил нам в 1957 году экспромт, услышанный им в одном московском обществе. Экспромт был сказан при следующих обстоятельствах.
А. И. Куприн, пообедав в клубе, спускался с лестницы к выходу. В это же время в клуб поднимался по лестнице В. А. Гиляровский. Друзья встретились на площадке. А. И. Куприн был очень навеселе.
— Гиляй, на душе кошки скребут... Не по себе, друг... Скажи что-нибудь веселое, острое...
— Ты помнишь стихотворение Блока «Незнакомка»? — спросил Владимир Алексеевич.
A. И. Куприн поднял голову и вопросительно посмотрел на него, как бы вспоминая.
B. А. Гиляровский прочитал отрывок из стихотворения:
...А рядом, у соседних столиков,
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas» кричат...
— А, помню... Это значит... значит — истина в вине,— перевел Александр Иванович.
— Да, — подтвердил Владимир Алексеевич.
— Хорошо сказано, Гиляй, — с воодушевлением произнес А. И. Куприн, покачиваясь и держась за перила.— Хорошо сказано!..
— Теперь слушай, — заключил В. А. Гиляровский:
Если истина в вине,
То сколько ж истин в Куприне?
В Гааге (1899, 1907 годы) происходили известные конференции великих и малых держав по разоружению. Конференции преследовали задачи водворить мир во всем мире, не допуская мысли, что капитализм — это война. Гиляровский сказал:
Заседания в Гааге,
Будут речи, будет пир,
Во всем мире на бумаге
Водворится вечный мир.
После дичи, после супа
От речей раздастся стон,
И закажут вновь у Круппа
Новых пушек миллион.
В свое время, увлекаясь конным спортом, Гиляровский вел «Журнал спорта», ранее называвшийся «Листком спорта». Свирепая цензура даже в этом журнале находила крамолу. Однажды, не дожидаясь получения утвержденных цензурой гранок, Гиляровский выпустил в свет очередной номер издания, будучи уверенным, что никаких погрешностей в нем нет. А погрешность оказалась: в статье о скачках, в которых участвовали лошади казенного Деркульского завода, было напечатано: «Хотя казенная лошадь и была бита хлыстом, но все-таки не подавалась вперед». И вот слово «казенная» цензор в гранках зачеркнул. А журнал уже поступил в продажу. Редактора вызвали в Цензурный комитет для объяснения. Принял его сам председатель комитета Назаревский. Завязался общий разговор, и, между прочим, Назаревский сказал, что дом, где помещался Цензурный комитет, принадлежал когда-то отцу Герцена — И. А. Яковлеву и что Герцен в этом доме одно время проживал. Впоследствии выяснилось, что Назаревский что-то перепутал: дом, где действовала цензура (угол Сивцева Вражка и Власьевского переулка), никогда отцу Герцена не принадлежал. Но, получив такую информацию, Гиляровский схватил со стола Назаревского лист бумаги и написал:
Как изменился белый свет!
Где Герцен сам в минуты гнева
Порой писал царям ответ,—
Теперь Цензурный комитет
Крестит направо и налево!..
Назаревский расхохотался, и вопрос о «казенной» кобыле был улажен.
Как известно, квартира генерала Козлова, московского оберполицмейстера, выходила окнами на Тверской бульвар, а редакция черносотенных «Московских ведомостей» М. Н. Каткова — на Страстной. Из обоих зданий был виден памятник Пушкину. По этому поводу В. А. Гиляровский написал четверостишие и послал его в «Будильник» для напечатания. Четверостишие было такое:
...Как? Пушкин умер? Это вздор!
Он жив. Он только снова
Отдан под надзор
Козлова и Каткова.
Этот экспромт к печати не был допущен, так как цензура вычеркивала всякое упоминание о М. Н. Каткове в журналах «Развлечение», «Зритель» и «Будильник». Из московских изданий могли полемизировать с М. Н. Катковым лишь «Русские ведомости» и «Русский курьер».
Московский литератор Дмитриев был очень похож на Пушкина. Злые языки говорили, что он кичится своим сходством с поэтом и потому часто прогуливается около памятника на Тверском бульваре, чтобы обратить на себя внимание. Гиляровский отметил по этому поводу:
Весь мир не много б потерял,
А москвичи умнее б стали,
Когда бы Дмитриев стоял на пьедестале,
А Пушкин по Москве гулял.
Широко известен его экспромт, написанный после первого представления пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы»:
В России две напасти:
Внизу — власть тьмы, а наверху — тьма власти.
В Москве открыли памятник Гоголю по проекту скульптора Н. А. Андреева. По этому случаю в литературно-художественном кружке состоялся вечер, на котором присутствовала литературная Москва. Кто-то из членов кружка предложил написать четверостишие о памятниках Пушкину и Гоголю с тем, чтобы присудить премию автору лучшего экспромта — бутылку вина. Премию получил В. А. Гиляровский, написавший две строчки:
Гоголь сгорбившись сидит,
Пушкин гоголем глядит.
В 1904 году в Москву приехал начальник Главного комитета по делам печати Зверев и, собрав всех московских редакторов газет, потребовал, чтобы в печати не освещались вопросы политики, и рекомендовал не нападать на Мещерского, редактора «Гражданина», и Грингмута, редактора «Московских ведомостей», а больше писать о войне. Он сказал буквально следующее: «Описывайте сопки Маньчжурии». Среди редакторов был и Гиляровский от «Журнала спорта». Он тогда написал:
...Над цензурой не охальничать,
Не мутить, не либеральничать,
Чтоб не слышал слова дерзкого
Про Грингмута, про Мещерского.
Ишь какими стали ярыми
Света суд, законы правые!
А вот я вам циркулярами
Поселю в вас мысли здравые.
Есть вам тема — сопка с деревом:
Ни гу-гу про конституцию!..
Мы стояли перед Зверевым
В ожиданье экзекуции...
В конце девятнадцатого века в административном управлении произошло преобразование полиции, квартальные стали именоваться участковыми приставами, заважничали и подняли «тариф» на взятки. В. А. Гиляровский написал для «Будильника» четверостишие:
Квартальный был — стал участковый,
А в общем та же благодать:
Несли квартальному целковый,
А участковому дай — пять.
Цензура троекратно зачеркнула этот экспромт и даже с припиской: «Это уж не либерально, а мерзко».
По ошибке цензор Никотин пропустил в журнале «Свет и тени» рисунок во всю страницу, автором которого был художник-демократ М. М. Чемоданов. Рисунок, как впоследствии все увидели, изображал виселицу. Под рисунком была подпись: «Наше оружие для разрешения современных вопросов». Цензор Никотин был немедленно уволен. Гиляровский написал по этому поводу стихотворение «Ребенок» и сдал его в «Будильник». Это стихотворение заканчивалось следующими строками:
...Привыкай к пеленанью, мой милый,
Привыкай, не шутя говорю,
Подрастешь да исполнишься силой,
Так и мысль спеленают твою.
Стихотворение пошло в цензуру в гранках. Цензор возвратил его редакции со словами: «Вы хотите, чтобы и меня уволили со службы?»
А. В. Амфитеатров увлекался театром и решил даже стать во главе одного из них. Необходимых средств для этого у него, конечно, не было, и в конце концов он потерпел неудачу.
По этому поводу Гиляровский написал четверостишие:
Жаль, что ты — Амфитеатров,
Жаль, что строишь ты театр,
Лучше был бы ты Театров
И ходил в амфитеатр.
В декабре 1901 года к Ф. И. Шаляпину в назначенный срок собрались гости, в числе которых были В. А. Гиляровский, Леонид Андреев, С. Власов и другие. Хозяин к сроку не явился. В. А. Гиляровский написал по этому поводу:
Тебя с пельменями мы ждали
И говорили милый вздор...
И дальше я скажу, не труся:
Не удивляйся ничему,
Решил, как подали нам гуся,
Что не товарищ ты ему.
Литературная общественность Москвы справляла в 1903 году юбилей крестьянского поэта С. Д. Дрожжина. Это происходило в литературно-художественном кружке. Юбиляра приветствовал и Гиляровский:
Привет мой пахарю-Поэту
За то, что не погас во мгле,
За все его стремленья к свету
И за любовь его к земле.
Кто-то в шутку предложил Гиляровскому написать оду царю. Он охотно ответил:
Я пишу от души и царям
Написать не сумею я оду.
Свою жизнь за любовь я отдам,
А любовь я отдам за свободу.
Кто-то спросил однажды Гиляровского, какого он мнения о качестве переводов сочинений Т. Г. Шевченко с украинского на русский язык, выполненных одним из московских поэтов. У него сорвалось:
С малороссийского Шевченку перевел
Еще на менее российский.
При посещении выставок и мастерских художников В. А. Гиляровский часто в своих экспромтах давал оценку творчества того или иного мастера, понравившейся ему отдельной работы. Приводим некоторые из них.
В. М. ВАСНЕЦОВУ По поводу его картины «Рыцарь на распутье»
Один в поле воин, один богатырь,
Его не пугает бескрайняя ширь,
Пусть стрелы летят в него грозною тучей,
Не страшно ему: удалой и могучий
Летит исполин — в поле воин один.
А. Е. АРХИПОВУ
Красным солнцем залитые,
Бабы силой налитые,
Загрубелые, загорелые,
Лица смелые.
Ничего-то не боятся
Им работать да смеяться.
— Кто нас краше? Кто смелей?
Вызов искрится во взорах...
В них залог грядущих дней,
Луч, сверкающий в просторах.
Сила родины твоей.
К. А. КОРОВИНУ
Все воплощалось под рукой
В порывах бурных и мятежных —
Бульварный шум, Париж ночной
И солнца луч на розах нежных.
В. Н. ЯКОВЛЕВУ
Москва... Декабрьские морозы,
А рядом — лета благодать,
Так живы лилии и розы,
Что даже хочется сорвать.
Георгины бархат нежный,
И настурций огоньки,
И сверкают безмятежно
Меж ромашек васильки.
С.Т. КОНЕНКОВУ
При виде женского торса, изваянного из мрамора.
Каким путем художник мог
Такого счастия добиться:
Ни головы, ни рук, ни ног,
А хочется молиться
Не воплощенной красоте,
А недосказанной мечте.
А. М. ГЕРАСИМОВУ
Пятна яркие, отрадные.
В них душа родной красы.
Радость — степи неоглядные
Черноземной полосы.
П. А. РАДИМОВУ
Художнику и поэту
Пиши, рисуй и вдохновляй,
Чернил и краски не жалея,
В день молодого юбилея
Привет тебе.
Старик Гиляй.
В. А. Гиляровский любил острить по поводу памятников. На памятнике в Воронеже царь Петр I был изображен смотрящим на здание интендантства, а правой рукой показывающим на острог. На памятнике надпись; «Петру Первому — русское дворянство в Воронеже». Гиляровским совместно с несколькими актерами написан экспромт:
Смотрите, русское дворянство,
Петр Первый и по смерти строг:
Он глядит на интендантство,
А пальцем кажет на острог.
В годы, когда последний царь был наследником престола и путешествовал по свету, в Японии какой-то полицейский ударил его палкой по голове, покушаясь на его жизнь. Гиляровский отметил:
Цесаревич Николай,
Если царствовать придется,
Никогда не забывай,
Что полиция дерется.
По поводу некоторых деятелей театров провинции он каламбурил:
Тяжело актерским коршунам
По провинции служить,
Хорошо попасть бы к Коршу нам,
Поспокойнее пожить.
В альбом М. И. Г.
Не брани меня так строго,
Что стихов пишу я много
От того пишу стихи я,
Что стихи моя стихия.