РОЛЬ К. Н.
БАТЮШКОВА В СТАНОВЛЕНИИ ЭЛЕГИЧЕСКОГО СТРОЯ
РУССКОЙ ЛИРИКИ
Л. А. Озеров
Долгие годы, целые десятилетия,
по вине вульгарных социологов считалось, что
элегический строй - это синоним строя минорного,
печального, ущербного. Явное заблуждение,
отвергнутое всем ходом русской поэзии XX века,
особенно в послеоктябрьскую пору. Элегический
строй встает перед нами в истинном значении. Это
строй лирики - размышляющей, философской,
доискивающейся истины.
Натура глубоко чувствительная,
Батюшков, участник победоносных событий
Отечественной войны 1812 г., не расставался со
скорбью и разочарованием: "Москвы нет! Потери
невозвратные!.. Сколько зла! Когда будет ему
конец? На чем основать надежды? Чем
наслаждаться?.."
Это настроение становилось
"состоянием души", которое резко не
совпадало с тем, что переживала Россия после
ратных побед и в преддекабристскую пору. Поэт все
более уходил в себя, в милые его сердцу глубокие
слои европейской культуры, в размышления о
природе человека.
Именно Батюшкову принадлежит
несомненная заслуга; он нашел формулу перехода
от оды к элегии, как великой возможности уходить
в неизмеримость души каждого отдельного
человека. Не сразу, не вдруг нашел себя Батюшков в
элегии. Становление элегического Батюшкова
проходило в мучительном борении, при постоянном
самоконтроле и самопроверке. Взыскательный и
ищущий художник, он понимал, что недостаточно
пользоваться найденным предшественниками,
надобно открывать в искусстве новые области.
Пробуя себя в различных жанрах,
Батюшков узнал, что природе его дарования
соответствует элегия. Элегия, исполненная
раздумьями о судьбах мира и души человека,
психологически последовательно показывающая
противоборства страстей индивидуума. В его
лучших элегиях чувство не растворено во
всеобщности, в символах и мифах. Оно носит
реальную подоснову - жизнь этого человека.
Реальность передана в светотеневом контрастном
письме, в сочетании цветения и увядания, жизни и
смерти, столь характерным для всей позднейшей
русской поэзии от Пушкина, Баратынского, Тютчева
до Анненского, Блока, Есенина.
С виду "малый мир"
индивидуальности элегия Батюшкова делает
"большим миром", единственно достойным
внимания пристального Поэта. Человек во всех его
душевных проявлениях, являющихся основой его
поступков, - вот главная цель Поэта. "Поэзия,
осмелюсь сказать, требует всего человека..." -
утверждал Батюшков.
В элегии Батюшкова нет еще
свободы включения своего отчетливо
биографического опыта, она обобщена,
многозначна, заведомо философична.
Отворачиваясь от повседневности, Поэт создавал
некий идеал, близкий эстетическим нормам
Античности и Возрождения. Поэтому лирике
Батюшкова свойственна определенная эпичность,
не как явление жанра, а как способ объективации и
обобщения образа. Это своего рода символы, в иных
случаях мифы. Мифология как явление образной
скорописи, система мифологических сигналов
доведены у Батюшкова до совершенства. Без
понимания этой историко-культурной сигнализации
в мире Батюшкова передвигаться трудно, почти
невозможно. При понимании ее перед читателем
возникает дивный мир русской поэзии, живущей
предвидением Пушкина.
Элегический строй лирики
Батюшкова чудодейственно "перетекает" в
Пушкина. Этот естественный творческий процесс
нельзя упрощать. Влияние Батюшкова на Пушкина
происходило сложно, можно сказать, полифонично,
имея в виду Карамзина, Державина, Жуковского,
некоторых других. Из числа "некоторых
других" нельзя исключать поэтов других
народов, прежде всего западно-европейских.
Батюшков до такой степени
воплотился в Пушкине, Пушкин до такой степени
"перевоплощался" в Батюшкова, что авторство
отдельных произведений того и другого
приписывают то одному из них, то другому. Так, А. Н.
Майков приписывал Пушкину стихотворение "Мой
гений", которому суждено было стать своего
рода маяком батюшковского элегизма, ярко
светящим и в наши дни.
Элегический строй лирики
Батюшкова оказал влияние не только на Пушкина, но
и на всю пушкинскую плеяду (Баратынский, Дельвиг,
Языков, Вяземский и др.). Первыми стихами,
сделавшими известным имя Баратынского, были
элегии в духе Батюшкова и Парни. В зрелой, одной
из лучших у Баратынского, элегии "Признание"
(1823), названной Пушкиным "совершенством",
заключена целая повесть о любви. Здесь человек и
его душевный мир даны без "пиитических"
условностей. Это "истина в чувствах",
которой так добивался Батюшков, это воплощенное
в слове "стремление к миру внутреннему",
которое в Баратынском отличал Гоголь.
Элегический строй в лирике - это
и есть "стремление к миру внутреннему",
передача психологического богатства личности,
ее связей с миром. Батюшков привил русской поэзии
психологизм, эмоциональную наполненность, он
учил ее изображать страсть в противоречиях,
показывать диалектику души.
Примерно через год после
"Признания" Баратынского появилась элегия
Пушкина под тем же названием (1824), она обращена к
А. И. Осиповой. Эти два "Признания"
принадлежат к шедеврам двух наших поэтов и -
одновременно, что очень важно для нас - стали
торжеством батюшковского элегического строя
русской лирики. Посев дал прекрасные всходы.
Элегическому строю были верны,
при всей разности поэтических характеров, Тютчев
и Фет, Лермонтов и Некрасов, Майков и Полонский,
Случевский и Щербина. Разумеется, элегический
строй и самое понимание элегии претерпели
сложную эволюцию, которую нельзя воспринимать
вне контекста времени, вне особенностей
творчества того или иного поэта.
Сильно модифицированный, но все
же легко отличимый элегический строй
"перетек" и в наш двадцатый век. Он ощутим у
Коневского, Анненского, у поэтов символистского
и близкого ему круга (от Блока до Балтрушайтиса,
от Сологуба до Белого), ощутим не как способ
построения образа, а как определенная система
взглядов на мир.
Из акмеистов всех ближе к
элегическому строю Батюшкова Ахматова и
Мандельштам. У последнего есть стихи,
посвященные Батюшкову, образно-ассоциативные
ряды в стихах, восходящие к автору "Опытов..."
Это же можно сказать о Ходасевиче, о тональности
и мелодическом строе его стихов.
Послесимволистский и
послеакмеистский периоды еще не
просматриваются, хотя и здесь есть отчетливо
различимые фигуры поэтов, родственных Батюшкову.
Здесь прежде всего надо назвать Тихонова. И не
только потому, что у него есть книга, названная
так же, как одно из стихотворений Батюшкова,
"Тень друга". Тихонов взял эпиграф из этого
стихотворения ("Я берег покидал туманный
Альбиона") как в свое время Батюшков взял
эпиграф из элегии Проперция "Тень Цинтии". В
середине 50-х гг. у автора этих строк состоялась
беседа с Н. С. Тихоновым на темы, связанные с
Батюшковым. В этой беседе и в дальнейшем поэт,
обнаруживая глубокое знание текстов Батюшкова,
говорил об испытанном им еще в молодые годы
влиянии.
О воздействии элегического
строя Батюшкова можно говорить и в отношении к
современной поэзии в целом, и в отношении
отдельных ее представителей (например,
Заболоцкого, Кочеткова, Шефнера, Тарковского).
Реальные тексты, их анализ показывает, что
элегический строй лирики Батюшкова, понимаемый
как "стремление и миру внутреннему", к
философскому осмыслению сущего и чаемого -
явление живое и развивающееся. Не имеет значения,
что "элегический строй" принимает иные
формы и имеет подчас иное название -
"философская лирика", "поэзия мысли",
"поэзия глубокого раздумия".