РОЛЬ К. Н. БАТЮШКОВА В СТАНОВЛЕНИИ ЭЛЕГИЧЕСКОГО СТРОЯ РУССКОЙ ЛИРИКИ
      Л. А. Озеров
     
      Долгие годы, целые десятилетия, по вине вульгарных социологов считалось, что элегический строй - это синоним строя минорного, печального, ущербного. Явное заблуждение, отвергнутое всем ходом русской поэзии XX века, особенно в послеоктябрьскую пору. Элегический строй встает перед нами в истинном значении. Это строй лирики - размышляющей, философской, доискивающейся истины.
      Натура глубоко чувствительная, Батюшков, участник победоносных событий Отечественной войны 1812 г., не расставался со скорбью и разочарованием: "Москвы нет! Потери невозвратные!.. Сколько зла! Когда будет ему конец? На чем основать надежды? Чем наслаждаться?.."
      Это настроение становилось "состоянием души", которое резко не совпадало с тем, что переживала Россия после ратных побед и в преддекабристскую пору. Поэт все более уходил в себя, в милые его сердцу глубокие слои европейской культуры, в размышления о природе человека.
      Именно Батюшкову принадлежит несомненная заслуга; он нашел формулу перехода от оды к элегии, как великой возможности уходить в неизмеримость души каждого отдельного человека. Не сразу, не вдруг нашел себя Батюшков в элегии. Становление элегического Батюшкова проходило в мучительном борении, при постоянном самоконтроле и самопроверке. Взыскательный и ищущий художник, он понимал, что недостаточно пользоваться найденным предшественниками, надобно открывать в искусстве новые области.
      Пробуя себя в различных жанрах, Батюшков узнал, что природе его дарования соответствует элегия. Элегия, исполненная раздумьями о судьбах мира и души человека, психологически последовательно показывающая противоборства страстей индивидуума. В его лучших элегиях чувство не растворено во всеобщности, в символах и мифах. Оно носит реальную подоснову - жизнь этого человека. Реальность передана в светотеневом контрастном письме, в сочетании цветения и увядания, жизни и смерти, столь характерным для всей позднейшей русской поэзии от Пушкина, Баратынского, Тютчева до Анненского, Блока, Есенина.
      С виду "малый мир" индивидуальности элегия Батюшкова делает "большим миром", единственно достойным внимания пристального Поэта. Человек во всех его душевных проявлениях, являющихся основой его поступков, - вот главная цель Поэта. "Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека..." - утверждал Батюшков.
      В элегии Батюшкова нет еще свободы включения своего отчетливо биографического опыта, она обобщена, многозначна, заведомо философична. Отворачиваясь от повседневности, Поэт создавал некий идеал, близкий эстетическим нормам Античности и Возрождения. Поэтому лирике Батюшкова свойственна определенная эпичность, не как явление жанра, а как способ объективации и обобщения образа. Это своего рода символы, в иных случаях мифы. Мифология как явление образной скорописи, система мифологических сигналов доведены у Батюшкова до совершенства. Без понимания этой историко-культурной сигнализации в мире Батюшкова передвигаться трудно, почти невозможно. При понимании ее перед читателем возникает дивный мир русской поэзии, живущей предвидением Пушкина.
      Элегический строй лирики Батюшкова чудодейственно "перетекает" в Пушкина. Этот естественный творческий процесс нельзя упрощать. Влияние Батюшкова на Пушкина происходило сложно, можно сказать, полифонично, имея в виду Карамзина, Державина, Жуковского, некоторых других. Из числа "некоторых других" нельзя исключать поэтов других народов, прежде всего западно-европейских.
      Батюшков до такой степени воплотился в Пушкине, Пушкин до такой степени "перевоплощался" в Батюшкова, что авторство отдельных произведений того и другого приписывают то одному из них, то другому. Так, А. Н. Майков приписывал Пушкину стихотворение "Мой гений", которому суждено было стать своего рода маяком батюшковского элегизма, ярко светящим и в наши дни.
      Элегический строй лирики Батюшкова оказал влияние не только на Пушкина, но и на всю пушкинскую плеяду (Баратынский, Дельвиг, Языков, Вяземский и др.). Первыми стихами, сделавшими известным имя Баратынского, были элегии в духе Батюшкова и Парни. В зрелой, одной из лучших у Баратынского, элегии "Признание" (1823), названной Пушкиным "совершенством", заключена целая повесть о любви. Здесь человек и его душевный мир даны без "пиитических" условностей. Это "истина в чувствах", которой так добивался Батюшков, это воплощенное в слове "стремление к миру внутреннему", которое в Баратынском отличал Гоголь.
      Элегический строй в лирике - это и есть "стремление к миру внутреннему", передача психологического богатства личности, ее связей с миром. Батюшков привил русской поэзии психологизм, эмоциональную наполненность, он учил ее изображать страсть в противоречиях, показывать диалектику души.
      Примерно через год после "Признания" Баратынского появилась элегия Пушкина под тем же названием (1824), она обращена к А. И. Осиповой. Эти два "Признания" принадлежат к шедеврам двух наших поэтов и - одновременно, что очень важно для нас - стали торжеством батюшковского элегического строя русской лирики. Посев дал прекрасные всходы.
      Элегическому строю были верны, при всей разности поэтических характеров, Тютчев и Фет, Лермонтов и Некрасов, Майков и Полонский, Случевский и Щербина. Разумеется, элегический строй и самое понимание элегии претерпели сложную эволюцию, которую нельзя воспринимать вне контекста времени, вне особенностей творчества того или иного поэта.
      Сильно модифицированный, но все же легко отличимый элегический строй "перетек" и в наш двадцатый век. Он ощутим у Коневского, Анненского, у поэтов символистского и близкого ему круга (от Блока до Балтрушайтиса, от Сологуба до Белого), ощутим не как способ построения образа, а как определенная система взглядов на мир.
      Из акмеистов всех ближе к элегическому строю Батюшкова Ахматова и Мандельштам. У последнего есть стихи, посвященные Батюшкову, образно-ассоциативные ряды в стихах, восходящие к автору "Опытов..." Это же можно сказать о Ходасевиче, о тональности и мелодическом строе его стихов.
      Послесимволистский и послеакмеистский периоды еще не просматриваются, хотя и здесь есть отчетливо различимые фигуры поэтов, родственных Батюшкову. Здесь прежде всего надо назвать Тихонова. И не только потому, что у него есть книга, названная так же, как одно из стихотворений Батюшкова, "Тень друга". Тихонов взял эпиграф из этого стихотворения ("Я берег покидал туманный Альбиона") как в свое время Батюшков взял эпиграф из элегии Проперция "Тень Цинтии". В середине 50-х гг. у автора этих строк состоялась беседа с Н. С. Тихоновым на темы, связанные с Батюшковым. В этой беседе и в дальнейшем поэт, обнаруживая глубокое знание текстов Батюшкова, говорил об испытанном им еще в молодые годы влиянии.
      О воздействии элегического строя Батюшкова можно говорить и в отношении к современной поэзии в целом, и в отношении отдельных ее представителей (например, Заболоцкого, Кочеткова, Шефнера, Тарковского). Реальные тексты, их анализ показывает, что элегический строй лирики Батюшкова, понимаемый как "стремление и миру внутреннему", к философскому осмыслению сущего и чаемого - явление живое и развивающееся. Не имеет значения, что "элегический строй" принимает иные формы и имеет подчас иное название - "философская лирика", "поэзия мысли", "поэзия глубокого раздумия".
     


К титульной странице
Вперед
Назад