В заброшенной кузне средь ржавого хлама
нашла сундучок моя тихая мама,
под нужды его приспособила скоро,
тетрадку достав из-под пыли и сора.
В тетради читались и цифры и знаки,
корявые, крупные. Знать, в полумраке
хозяин тетради когда-то писал
заметы свои. О себе рассказал:
"Я мастер-кузнец, по фамильи Мамаев,
и скобы и гвозди кую для сараев.
Всю жизнь я у горна работал, как мог.
Детей, к сожалению, не дал мне Бог...
Все в кузне - наследство отца моего.
Он мне передал кузнеца мастерство,
что перенял сам от котельника-деда,
искусного мужа железного дела.
Бывала полна перезвоном округа -
На слух мастера узнавали друг друга!
Все ныне в разоре... Как божия милость,
моя развалюха пока сохранилась.
Меха подлатаю да крышу подправлю,
сгожусь устюжанам и вольному краю!".
Хранившая запах угля и металла,
последняя запись отдельно стояла:
"Сегодня с тропинки кузнечной сверну,
Свое отковал - ухожу на войну...".
Далекое смутное время в Отчизне.
Враги приготовили кубки для тризны
над Русью, поверженной ложью, позором,
себя унижавшей великим раздором.
Не верил отец изменявшему сыну,
брат братьев родных продавал, как скотину.
За скипетр державный с времен Мономаха
дымилась от крови дубовая плаха.
И в этой пропитанной яростью мге,
в сумятице да безутешной туге
подспудно копилась стихийная сила,
росла, и опору она находила
в боярских и княжих просторных хоромах,
во клетях крестьянских, покрытых соломой...
Стужайло зиме отворяет ворота,
впускает ее на поля и болота.
Порошисты снеги легки, неглубоки:
на кочках прибрежных не скрыли осоки.
Молога под лед-первопуток нырнула,
спиной содрогаясь от близкого гула.
Тревогу людей разделяет природа:
спасаясь от страха, уходит свобода.
Из Тушина прибыв, головники-гости
кормов запросили и взвыли от злости,
когда устюженцы в кормах отказали,
обоз самозванца назад отослали,
сказав непреклонно: "Не будем бродяге
и татю служить - не собаки на тяге!".
Торговая площадь над спящей Ворожей.
Товары вдоль лавок прикрыты рогожей.
У земской избы на крылечке тесовом
прочел громко грамоту слово за словом
Алешка Суворов, приказчик бывалый, кулачного боя искусник удалый.
Во грамоте рек Белозерск устюженцам:
"Дадим ли примучить себя иноземцам?
Поднимемся вместе громить супостата,
как пращуры, прадеды - ханов когда-то!
Обрушимся, братья, на стан басурманский,
чтоб веры врагам не попрать христианской!".
Дворяне, купцы да посадские люди,
не слыша друг дружку, о грамоте судят,
а рыжий кузнец будто молотом бахал,
охально крича гладколицым монахам:
"Берите-ка копья каленые в руки,
монашки не высохнут, чай, от разлуки!
Вздымайте на плеча свои бердыши
во имя спасения грешной души!..".
Игумен Антоний промолвил смиренно:
"Помолимся, братья, преклоним колена.
О князе достойном день памяти ныне*.
Он русскую землю берег, как святыню.
Помолимся разом, поможет святой нам
злогордого недруга встретить пристойно!".
Недолго шумя, главарей выбирали -
посадских своих как облупленных знали.
Солмейка Отрепьев, Алешка Суворов
согласие дали без уговоров,
Богдана Перского радеть упросили
- исправный хозяин, мужик в самой силе.
Отписку с гонцом в Белозерск отослали:
"Мы копья для ратных людей отковали,
подметных каракулей - хитрые знаки,
собрали рогатины, рожны для драки.
Купцы кошельки приоткрыли тугие,
последнее отдали люди простые.
Вы нам пособите лишь ратною силой,
оплотом восстанем под Устюжной милой!".
И в Новгород к Шуйскому князю** послали,
просили припасов для пушек, пищалей,
чтоб ратных людей отрядил бы немного
да без промедленья прислал на подмогу.
Спешили на лыжах гонцы-ходоки
скликать ополченцев с оружьем в полки.
На Клима* пожаловал в град воевода.
Был Ртищев Андрей из боярского рода.
Отец его, Петр, был окольничим царским,
но старость отца омрачило мытарство:
в опалу попал он, от дел отстранился,
в скиту Соловецком уединился.
Фома Подщипаев привел белозерцев,
высоких четыреста единоверцев,
с харчами своими на тяжкие будни
пришли ополченцы и ратные люди.
Меж тем разорили поляки Усть-Реку -
такого с селом не случалось от веку,
и слезно молили помочь устречане:
"Нагрянули воры! Кровь льется ручьями!
Трещат наши кости, полопалась кожа!
Совсем погибаем, одни вы - надёжа!".
Отряд Бирилева ударил внезапно.
Попятились воры дорогой обратной.
Застолбский Иосиф убит был на месте
Жданком Бирилевым. С отрадною вестью
отряд возвратился к родному порогу.
Крестьяне окрестные били тревогу.
История - древняя или новая - требует истины.
Иногда кажется: прошлое возвращается. Услышал по радио вальс "Над волнами" и явственно ощутил: педучилище, Василий Павлович Хорев... Наш струнный оркестр играет юно, увлеченно... Молодые годы. полуголодные, радостные, где вы?
Очерки истории Устюжны изданы П. А. Колосниковым, моим учителем.
Вернуть исторические названия улицам и переулкам - вернуть людям память.
Зима на морозы - мужик за гулянку!..
Бывало он весел уже спозаранку,
а ныне на ум не приходит веселье -
готовит для недруга смертное зелье.
К Батеевке вывел отряд воевода.
Сошлось в ополченье немало народа:
купцы, гвоздари, кузнецы, рудометы,
котельники, бондари - все доброхоты!
Железного дела высокая мета
прославила край в стародавние лета.
Железного поля свободные смерды
копали руду с малолетства до смерти,
горбатили спины у огненных домниц,
влюблялись в лебедушек - северных скромниц.
В золе торфяной и в железистом иле -
останки почивших в болотной могиле.
Разведка о силе врага доложила.
Слаба оказалась у Ртищева жила.
Он стал подбивать: не вступая в сраженье,
уйти восвояси и ждать подкрепленья...
Слова его мало кого убедили:
"Для этого что ли сюда выходили,
чтоб с подлым ворьем избегать столкновенья?
Зазорно нам будет! Не сыщем прощенья!
Веди поскорее на бой, воевода!
Узнаем, крепка ли у ляхов порода!
Себя попытаем на поприще ратном,
смерть краше позорного бегства обратно!".
Вояка бывалый внушал на привале:
"Робята, кучнее, дабы не помяли!
Пред ляшскою конницей не оробеем,
тогда и пехоту авось одолеем!..".
Враг скрытным путем обстоял ополченцев,
рассеял он конницей строй устюженцев.
На Устюжну первым умчал воевода...
Немало людей не пришло из похода -
осталось лежать на Батеевском поле,
посечено, будто трава на приволье.
Досталось и ляхам с отчаянным сбродом -
орех оказался незрелым, но твердым,
ушли к Городецку* залечивать раны,
не все добрели до разбойного стана.
Большой монастырь обласкал супостата,
вина дав и брашна в достатке на брата,
и денег полковнику не пожалели.
Трапеза была - жарко лица алели.
Алешка Суворов добрался до дому.
Свечу запалил по дружку дорогому.
Жене поклонился, сынишку погладил,
за пояс топор по-хозяйски приладил
и вышел на площадь. Толпа голосила.
Морозы трещали с крещенскою силой.
Страна разрывалась на малые части.
И не было спасу нигде от напасти.
Вор тушинский злобствовал и наседал,
лукавый поляк русский трон вымогал.
И прятались люди по норам звериным,
ходили украдкой, таясь по лощинам.
Луна помутнела от дыма пожара.
Тошнило и рвало детей от угара.
В жилищах людей поселялись лисицы,
на трупах раздутых гнездилися птицы.
И стоны и вопли неслись над землею,
и сытые волки отвыкли от вою.
Бесштанное гузно, как зеркало, видно!
Когда по нему наподдали - обидно...
Не шумен безрадостный сход у Ворожи.
Мужи прослезились, хоть плакать негоже.
Солмея вдовица, млада, бледнолица,
на сход не замедлила также явиться.
Наталья просила: "Позвольте за мужа
самой взять посильное в руки оружье!
Погибель Солмейки взывает к отмщенью!
Позволим ли город предать посрамленью?
Поднимемся, бабы, на доброе дело
вослед за мужами родимыми смело!".
"Острог надо ладить, - сказал Федор Шубин, -
иначе не сдюжим и город загубим!..".
Его поддержали посадские люди:
"И денно и нощно усердствовать будем!".
"Владеть топором и лопатой привычны, -
друзья -белозерцы поддакнули зычно, -
от вас, устюженцы, и мы не отстанем
и валом острог опоясывать станем!".
Из тех, что владеть топорами умели,
собрали не медля большие артели.
Во граде ключом закипела работа.
Подводы ушли на боры и болота.
Казалось, в лесу - ни зверушки, ни птицы.
Мороз заползал в рукавицы возницы,
он с санок - долой, пробежится маленько,
глядишь, и лошадка припустит резвенько.
В лесу затрещало. Запахло смолою.
Заухали сосны одна за одною.
Хвоинками мерзлыми снег устилало.
Костров у пеньков запылало немало -
подростки старались, да некогда было
их батькам обсохнуть - беда торопила.
Они согревались работою спорой
да острым словцом Василька-Зимогора.
На вид - мужичонка, одетый убого,
однако умел раззадорить любого.
В деревне родной Зимогора любили,
но слухи бродили - за баб колотили.
Шалил Василек и чужбинку любил,
бабенкам был чем-то особенно мил...
И пел Зимогор, и шутил прецветисто!
Звучал его глас по-церковному чисто.
Ему клирошанином стать предлагали,
небесною карой за байки стращали...
Посад укреплялся без брани, толково
стараньями Шубина и Теплякова.
Малейший изъян не скрывался от глаза
двух Федоров, верных людскому наказу:
острог возвести и орудья расставить,
лазеек врагу ни одной не оставить!
Алешка Суворов на стройке проворен:
в труде поскорее врачуется горе.
Он плотничал в будущей Дмитровской башне,
тепло с топором, как весною - на пашне!
Закрылись под башней двойные ворота,
железом окованы, политы потом.
На Устюжну грамоту слал супостат:
"Сдавайтесь, и целым оставлю ваш град!".
Но веру в себя ощутившие люди
ответили твердо: "Измены не будет!".
Работа к венцу потекла веселее.
И дни становились длиннее, светлее.
Высокие стены на солнце блестели
корой ледяной - кипятку не жалели,
чтоб их поливать пред полночным морозом.
От Скопина порох доставлен с обозом,
и сотня умельцев военного дела
к Петру Полукорму* как раз подоспела.
Посыльные люди с пугающей вестью
на взмыленных конях въезжали в предместья.
Их стражники сразу вводили в ворота,
до земской избы провожали с охотой.
Острог красовался в ночи многозвездной.
Дивился народ своей силе свободной.
В соборе попы отслужили молебен
(о, как для усталой души он целебен!),
хвалу воздавали народу и Богу.
Февраль-бокогрей отправлялся в дорогу.
Морозное утро дымы поднимало.
В полнеба заря зарумянилась ало.
С Димитровской и Благовещенской башен
набат колокольный истошно-протяжен ударил,
сзывая защитников града
готовиться к встрече чужого отряда.
Поляков полковник привел Косаковский -
красив, гордоус и надменен чертовски,
тот самый, что город к измене склонял,
словами перину пуховую стлал.
Алешка Суворов, Фома Подщипаев
следили за ворогом, где подступает,
куда им поставить надежные силы,
чтоб главный удар на себе выносили.
Смекали они: жидковат воевода,
доверья к нему уже нет у народа,
красно говорить жирнощекий умеет,
да в ратных делах мало что разумеет...
У пушек умельцы кузнечные встали.
Замочники крепко держали пищали.
Вдоль стен наготове дымились котлы
кипящей воды и вареной смолы.
Уютно уложены толстые бревна
на гладких жердях, чтобы сбросить удобно
на головы тех, кто рискнет подниматься
по лестницам вверх, дабы к пушкам добраться.
Литовцы, черкасы, татары и немцы,
свои подлецы хуже, чем иноземцы,
как аспиды-змии шипели, трубили,
да когти свои об острог обломили!
Пришлось до Подсосонья им отступить -
зализывать раны да злобу копить.
Пищали и пушки в руках мастеров,
урон нанеся, отрезвили врагов.
Шиши доносили: враг лестницы ладит -
на приступ широкий готовятся б... !
Возы наворованы сена, соломы,
сготовлены факелы и просмолены,
нацелены пушки, и ядра готовы,
на конских копытах меняют подковы,
сбивают щиты, ставят их на полозья, -
видать, замышляют зловредные козни!
Не спали защитники гордого града,
смекали, рядили, чего еще надо
сготовить для завтрашней встречи "гостей" -
каких "угощений, медов и сластей"!..
Монахи молитвою дух укрепляли.
Морозные звезды спокойно сияли.
Момент караульщики не прозевали -
тревожным трезвоном на стены призвали.
Под самое утро, таясь в полумраке,
враги изготовились к яростной драке.
Ударив из пушки большой по ограде,
надеялись панику вызвать во граде,
сквозь щели в щитах из пищалей палили,
и грохали в бубны, да в трубы трубили!
Едва подступила орава поближе,
со стен полилася зловонная жижа -
крутой кипяток, перемешанный с калом"
незваных гостей до костей пробирал он!
Защитников силы на стенах редели...
Казалось, пришельцы совсем одолели.
Устало молились упавшие духом:
"О, Господи! Скоро ль конец нашим мукам?..".
Игумен Антоний с иконою вышел,
чтоб видели издали, вскинул повыше!
Как будто сама Богоматерь с Младенцем
спустилась с небес помогать устюженцам,
светила окрест неземными очами
и сонмы врагов ослепляла лучами.
Враги заслоняли ладонями лица,
от жгучего взора пытались укрыться,
но не было злым супостатам спасенья!
Отряд храбрецов перешел в наступленье,
бегущих он сбоку ударил победно,
вернулся из вылазки с пушкою медной!
Главу пушкаря на усохшее древо воздели
защитники, полные гнева.
Опомнились, видя - бежит неприятель!
Восславили громко свою Богоматерь
и кинулись следом! Погнали ретиво
и поприщ с десяток во хвост и во гриву
лупили,чем только могли! И порядком
осталось в сугробах лежать после схватки
поверженных наземь незваных пришельцев...
Убавилось тут устюженских умельцев,
крестьян, из ближайших приехавших весей.
Отряд белозерцев вернулся невесел:
принес на руках он надежу свою -
Фома Подщипаев сражен был в бою...
Народ не спешил предаваться утехе,
острог подправлял, устраняя огрехи,
заделывал бреши от ядер на стенах,
у павших прощенья просил на коленях...
Из Тушина к вору пришло подкрепленье.
На башнях острога усилили бденье,
и люди забыли про голод и холод.
Враги всей ордой навалились на город!
Опять устремились разгончиво, с ходу,
и уйму у стен уложили народу.
Работали пушки, трудились пищали,
и вопли и стоны пальбу заглушали!
Не выдержал враг огневого отпора
и вновь отступил под прикрытие бора.
Собрал Косаковский людей для совета.
Решили, церковным вином подогреты:
ударить по тем, что засели в остроге,
от левого берега, из-за Мологи,
и с запада выйти, и также - с востока,
дождавшись всем вместе условного срока.
Едва рассвело, загремело сраженье!
И все ж у врага сорвалось окруженье:
ловушки сработали, и в полыньи
попали поляки за козни свои.
Спасибо моложской студеной водице -
заставила ворогов вволю упиться,
одних за одежду под лед утащила,
других ненасытной волной устрашила!
В отчаянной схватке отряд устюженцев
отрядное знамя пленил иноземцев!
В пяток на Ефима* увел Косаковский
разбитый отряд, как медведь новгородский
уводит с медведицей в полночь глухую
детей своих в глубь и чащобу лесную.
Убитых пришельцев в пустынное поле
свезли и зарыли - такая их доля.
Во вьюги одетый февраль-козоброд
трубил, чтоб телеги готовил народ.
Какое небо смутное над нами!..
Затянутое мглой и облаками,
Оно свисает глыбой гробовой -
Вот-вот обрушится бедой!
И, скопленное страшными годами,
Вздымается погибельное пламя.
Печалится страдалица-земля, о милосердии моля.
Смутная пора... Когда она кончится для моего народа? Клубы облаков прижимаются к земле, закручивают вихри враждебные вокруг россиян, разбросанных по всему миру. Для вихря человеческая жизнь - пушинка: упав, может разбиться насмерть. Напряжение в душах людей не спадает.
Гулял у Ворожи народ победивший,
забористой браги с устатку хвативший.
Купцы не скупились на сладкую брагу,
хвалили бойцов удалых за отвагу,
пришедшим на помощь полней наливали,
избитых и раненых не забывали.
Добычу богатую всю поделили.
Ухтомского князя изрядно побили:
в остроге сидел, не вылазя, ан все ж
едва ли не первым примчал на дележ!
Торжественны плыли над городом звоны.
Блестели хоругви святые, иконы.
"Достойно почтим Богоматерь с Младенцем,
что истово так помогла устюженцам! -
восславил победу игумен Антоний. -
Сподобила град наш попраздновать ноне,
избавила нас от великой напасти,
от кары небесной, неправедной власти.
Не предал ни чести наш край, ни свободы.
Господь благодать посылает народу!".
Алешка Суворов ответствовал сходу.
Он слово держал, обращаясь к народу:
"Поклонимся, люди, друзьям-белозерцам,
что нашу беду восприняли всем сердцем!
Стрельцам новгородским поклонимся, други,
своим копачам да крестьянам округи!
Поклонимся тем, кто намедни схоронен,
и тем, кто от язв неприятельских болен,
и вдовам поклонимся, и матерям,
и отрокам всем, кто отцов потерял!
Простите меня за былые оплошки:
с врагом воевать - не держаться за ложки
да, щи уплетая за обе щеки,
показывать гладу свои кулаки!".
Над краем печальные души парили,
прощались со всем, что при жизни любили.
Куда улетают бессмертные души?
Что шепчут? Услышит имеющий уши.
Победа в живых порождает надежды,
по-новому смотрят прозревшие вежды,
видавшие Смерти бездонные очи
и как человек превращается в клочья
убоины с пиршества демонов злобы, которым никак не насытить утробы.
Века миновали - и нет насыщенья,
и злобствуют люди по их наущенью:
равнины и горы, высоты и глуби
своими руками, безумствуя, губят,
почти задыхаются в топях и смраде
стяжания ради, насилия ради...
Ватаги воров по России гуляли,
казну расхищали, людей развращали.
Неужто разврату конца нет и края?!
Порушится Русь, от воров погибая.
Порядочным людям и продуха нету,
и некому вора принудить к ответу.
"О Господи' Где же ты? - люди молили. -
Какими грехами тебя прогневили?
За что же народу бессрочная кара?
Когда же рассеется смутная хмара?".
До долу склонялись и жаждали слова,
несущего веру и правду Христову...
Молчит страстотерпец и мученик вечный.
Над Родиной Путь простирается Млечный.
Варшавский вокзал. Возвращаюсь с похорон Виталия Смирнова. Декабрьский снег запорашивает еловые ветки над его могилой...
Избы в глубоком снегу, будто узницы.
Не прозвенят бубенцы.
Устюжна, Устюжна, где ж твои кузницы?
Где же твои кузнецы?
Вдовами стынут деревни окрестные
Возле житейских дорог.
Жизнь погубили огни перекрестные.
Кто возродит ее - Бог?
Словно покинули древнюю вотчину
Вовсе Кузьма и Демьян*.
Память моя, отогрей Вологодчину.
Смутный распутай обман.
1990 г.