Теребков вспомнил этот случаи десятилетней давности, когда его на днях попросили помочь мелиораторам. У них дело встало из-за того, что лопнул пустячный болт на экскаваторе, а запасного под руками не нашлось. Теребков в кузнице осмотрел штуковину, вспомнил, что у него где-то в заначке есть такой же, порылся на полках и скоро нашел. «А вы чего там делаете-то?» – спросил он машиниста экскаватора. «Мелиорацию. Знаешь, что это такое? Пойдем, сам увидишь».
Когда перешли железнодорожную насыпь, взгляду открылось огромное поле, окаймленное широченными канавами. «Срезали кусты, выкорчевали пни и корни, уложили дренаж, вот теперь равняют наши, – объяснил механизатор. – Видишь, ровненькое стало, как футбольное поле». Неподалеку Теребков увидел Лобытова и бригадира Сивова, они беседовали с незнакомым человеком, наверное, начальником мелиораторов. Теребков направился к ним.
– Доброго здоровья, – поприветствовал он начальство еще издали, и Сивов, не понимая, какая оказия привела кузнеца в поле, настороженно спросил:
– Случилось что, Сергей Иванович?
– Посмотреть пришел эту самую мелирацию.
– А, ну-ну. Посмотри. Видишь, сколько пашни прибавляется.
– Расти-то хоть чего будет тут?
– Будет. Земля добрая. Кислая, правда, но ее произвесткуют. Минеральными подкормим.
– Ой, парень, что-то не верится. Болотина, она и есть болотина. Как зачнет жать из-под земли, все вымокнет, погниет.
– Да тут, дядя Сережа, все по науке. – И Сивов стал объяснять кузнецу популярным языком суть мелиорации.
До Теребкова туго доходили тонкости незнакомого дела, вся эта разница между открытым и закрытым дренажем; он слушал, не вдаваясь в смысл пояснений, и вспоминал о том, как этот самый Колька Сивов, сын его закадычного друга Виталия Сивова, вернулся в ладном обмундировании из Москвы-матушки, где служил действительную, как сидели по этому поводу за широким столом у Сивовых и Сивов-старший говорил 106 сыну, когда тот сообщил, что председатель предлагает ему бригадирство: «Не вздумай отказываться. Это ж – доверие. Берись. Я всю жизнь на земле, у людей на хорошем виду. Не заладится – помогу. Отец сыну худа не пожелает. Берись». Сын взялся. Настырность у него отцовская, характер широкий, сил в избытке. У другого бы эти силы вполовину на дурь молодую растрачивались, а Николай – под ревнивым отцовским присмотром – устремил их в одном направлении: больше узнать, больше научиться, охватить и держать в голове все подробности разноликой бригадной жизни. Ведь бригада – все равно что колхоз в колхозе, а бригадир – как председатель «второго ранга», и действовать должен в полном соответствии с главными председательскими замыслами.
– ...Здесь бригада получит сотни гектаров новой пашни, – выпрямился Николай. – Ну как, дядя Сережа, теперь веришь, что это дело стоящее?
– Как тебе сказать? Поживем – увидим... Подошел Лобытов.
– Вот Теребков считает, – слукавил Сивов, – что мелиорация – пустое дело.
– Да я... Да ты что?! – запротестовал кузнец.
– Когда мы начинали мелиорацию под культурные пастбища, – заметил Лобытов, – тоже некоторые сомневались. Зачем, дескать, тратить силы и средства. Помнишь?
– Как не помнить, – сказал Сивов. – На собрании, помню, только вы предложили закладывать культурное пастбище, как в зале зашумели. Кое-кому смешно стало: пастбище, это которое всегда в коровьих лепешках, и вдруг – «культурное». А как в Устюжну съездили да своими глазами поглядели...
В Устюжну ездили поздней весной шестьдесят шестого года, когда травы уже поднимались во весь рост. На сенокосных луговинах, но не на пастбищах. Здесь они не успевали отрастать: что коровы не съедят, так вытопчут. И все из-за того, что площади под пастбищами оставались теми же, а поголовье скота на фермах центральной усадьбы увеличивалось. Вот и снарядил председатель делегацию в дальний Устюженский район.
То, что увидели там посланцы «Родины», превзошло всякие ожидания. Травостой на устюженских пастбищах не уступал в густоте сеяному полю!
– Сколько корма дает один такой гектар? – поинтересовался Белов в колхозе «Авангард».
– До шести тысяч кормовых единиц, – ответил ему местный агроном.
– А у нас с обычного пастбища не больше тысячи, – сказал Белов.
Воочию убедившись, какие выгоды сулит новая организация пастбищного дела, члены делегации изучили документацию, подробно записали технологию закладки культурных пастбищ: какие нужны машины, какова последовательность культуртехнических работ, сколько минеральных удобрений требует обновленный гектар, какую травосмесь и в каких весовых пропорциях высевать на подготовленных массивах. По возвращении обо всем этом доложил на правлении Белов.
Для первого пастбища нового типа определили пустующий клин возле Лосты площадью 46 гектаров. Местность заросла ивняком и ольшаником. Четверть массива занимало заросшее болото. Кое-где притулились островки пашни. Пока составляли проект применительно к местным условиям, Лобытов договорился с районным отделением Сельхозтехники о закупке необходимых машин и прицепных орудий. Механизаторы, освободившись от посевных работ, быстро освоили новую технику и не такую уж сложную технологию. В июне в урочище Лосты уже корчевали пни, срезали кустарник и болотистые кочки, заравнивали ямы, в низинах укладывали дренаж и прокладывали водосборные канавы. Не стали ждать, когда весь массив будет обихожен полностью: по мере готовности на отдаленные участки механизаторы вносили полную дозу минеральных удобрений. А следом стали сеять травяную смесь. В рыхлую землю легли семена клевера, ежи сборной, мятлика лугового, лисохвоста и тимофеевки – 32 килограмма на гектар.
Закончив работы на первом массиве, механизаторы перебрались на новый. Здесь дело шло уже быстрее, потому что появился навык.
Весной следующего года, как только отмякла земля, первый участок огородили. Меж деревянными столбами в три ряда натянули проволоку, сверху столбы соединили жердями. Такие же изгороди соорудили и внутри пастбища. Получились клетки – в среднем по три гектара каждая. В первую клетку завезли и установили автопоилки.
В последней декаде апреля тройка правленцев – Лобытов, Стогова и Сивов – обстоятельно обсудили, кому поручить новое пастбищное хозяйство. Сивов рекомендовал механизатора Александра Благова: добросовестный, исполнительный, любознательный и, что сейчас немаловажно, покладистый.
На следующий день Сивов пришел к Лобытову вместе с Благовым.
– Правление, – начал без околичностей Лобытов, – решило передать тебе, Александр Иванович, новое культурное пастбище. Как ты смотришь на такое предложение?
Благов вскинул на Лобытова недоуменные глаза и сказал то, чего от него-то как раз и не ожидали. Сказал с явной обидой:
– Из механизаторов – в пастухи? За что такое наказание?
А впрочем, почему они рассчитывали, что разговор обойдется без обиды? Только человек, которому безразлична своя специальность, мог равнодушно принять новое назначение.
– Ты по-прежнему остаешься механизатором, – поспешил успокоить Благова председатель. – Кроме того, за тобой закрепим еще несколько машин. Пойми, дело новое, очень нужное, всякому не доверишь. Кстати, в других колхозах такой профессии нет. Нет у нее и названия.
Суть работы, предложенной Благову, состояла в следующем. До начала пастбищного периода, когда его стоголовое коровье стадо еще кормилось на ферме зимними запасами, он должен был отладить туковую сеялку, тележку, косилку и грабли, привезти на клеточное пастбище передвижную автопоилку. Как только поднимется пригодный к стравливанию травостой, он, Благов, получит разрешение выгонять коров на пастбище. Два дня он держит их в первой из четырнадцати клеток, на третий – перегоняет в соседнюю, тоже на два дня. Поскольку и корма под ногами, и воды в автопоилках будет вдосталь, а изгородь держит коров взаперти, то пастьба как таковая много времени у механизатора не отнимет. За те два дня, в течение которых коровы будут кормиться в соседней клетке, он обязан будет выкосить остатки травы в освободившейся клетке и подкормить весь участок минеральными удобрениями. И так – через каждые два дня, в каждой освободившейся клетке.
Благов с интересом взялся за дело. Емкость, соединенная с автопоилками, всегда была с водой. Он хорошо отрегулировал туковую сеялку, и удобрения ложились на землю равномерно, отчего и клетка зарастала травой одинаковой высоты и плотности. От пастбища до деревни – небольшое расстояние, поэтому к дневной дойке он пригонял коров на ферму.
Через месяц стадо возвратилось в первый загон. А председатель с зоотехником занялись итогами. Они оказались на уровне расчетных. Каждая корова из стада, закрепленного за Благовым, устойчиво давала более пуда молока в сутки. Софья Николаевна была убеждена, что все дело тут в высокой питательности пастбищной травы. Ссылаясь на данные химического анализа, она утверждала, что в каждой кормовой единице пастбищной травы содержится полтораста граммов переваримого протеина, десять граммов кальция, пять – фосфора. А это стало возможным только благодаря научно обоснованному подбору трав с высоким содержанием белковых веществ.
– Не только, – поправлял ее Лобытов. – А старание Благова?
– Это само собой, – соглашалась Стогова. – Он, знаете, человек на редкость приметливый. Вот мне недавно говорит: «Софья Николаевна, а ведь каждый загон можно бы уменьшить. Примерно на полгектара». «Докажи», – отвечаю. «Нечего и доказывать, все на виду. Мне по графику надо менять загон, а травы в нем еще на полдня». «Но ты же делаешь, как положено. Выкашиваешь и отвозишь на витаминную муку». «Выкашиваю. Только зачем это делать? Не лучше ли либо стадо увеличить, либо загон уменьшить?»
– Прав мужик, – согласился Лобытов. – Но пока график существует, ломать не будем. А по осени все обсчитаем. Подключим и экономистов.
До осени стадо прошло по пастбищному обороту четыре раза. Когда скот перевели на стойловое содержание, председатель, зоотехник, агроном и экономист снова засели за итоги. Теперь уже окончательные. Предстояло взвесить плюсы и минусы, ибо на очереди стояла подготовка второго такого же пастбища к весне будущего года.
Что же показывал опыт?
На каждую из ста коров на новом пастбище приходилось по 0,45 гектара площади. Травостой выдался обильный. За 140 дней пастьбы корова получила около девяти тонн зеленой массы. С мая до половины июня перерыв между стравливанием загонов составил 23 дня, а ближе к осени – 25-30 дней. Каждый гектар пастбища дал примерно 270 центнеров зеленой массы. Себестоимость центнера составила 21 копейку. По расчетам экономиста, пастбищная кормовая единица обошлась в двадцать, раз дешевле корнеплодов, в семь раз – силоса. И по выходу протеина подножный корм втрое превзошел остальные. Отсюда – и себестоимость летнего молока снизилась по сравнению с другими периодами и с другими методами содержания и кормления дойного стада.
– Что ж, начало неплохое, – резюмировал Лобытов. – Теперь надо думать не только о новых пастбищах, но и о том, как сохранять их продуктивность на долгие годы.
4
Каждый год мелиораторы прибавляли к колхозной пашне по новому массиву. Какой разительный контраст с прошлым являли эти места! Слева волновалась под ветром тучная нива, правее, через межевую канаву, чернело взрыхленной землей недавно подготовленное поле, еще через одну межу поле топорщилось вздыбленными, пока не убранными валами выкорчеванного кустарника, а по соседству ждала своего часа торфянистая целина, уныло уходящая к недальнему мелколесью.
На эти угодья Михаил Григорьевич возлагал большие надежды. Земля здесь отличается от тех залежей, что пришлось поднимать самим. Там пахотный слой невелик, чуть заденет плуг ниже, глубже – и пошел выворачивать тяжелую, безжизненную, годную разве что для обмазки печей глину. А здесь на большую глубину слой торфа. Лишь бы мелиораторы не схалтурили. Сам часто наведывался сюда, следил, чтобы не оставляли пней, чтобы заравнивали как следует низинки. Каждая низинка потом обернется самым настоящим бедствием для посевов: подпочвенные воды неглубоко, да и от паводков, от дождей может скапливаться излишняя влага, вымокнут, погниют корни.
Бдительным оком следили за качеством мелиорации и агроном Белов, и бригадиры. Чуть заметят огрех – с претензиями к мелиораторам: исправляйте, а то не примем. Не за так работаете: за каждый гектар колхоз перечисляет мехколонне 800 рубликов.
Эти затраты на обновление земли были основными, но не единственными и не окончательными. Анализ почв показывал, что они требуют дополнительного ухода. Поэтому на каждый мелиорированный гектар вывозили известь и минеральные удобрения. Наученные строго соблюдать агротехнические предписания, колхозные механизаторы с особенной прилежностью работали на новых полях, понимая, что в эту землю «вбуханы» немалые деньги, и земля должна вернуть их колхозу, и чем раньше, тем лучше. К тому же у каждого механизатора появился закономерный интерес: а что же уродит «поднятая целина»?
В первый год на новом, поле высевали однолетние травы. Они быстро набирали зеленую массу, требовали ранней уборки, после которой оставалось немало времени для того, чтобы еще раз обработать почву под посев будущего года. Весной поле занимали овсом или ячменем.
Щедро оплачивала заботу ожившая земля. Раннеспелый ячмень «прискульский» дал по сорок с лишним центнеров зерна с гектара. Если, прикинул Лобытов, и дальше держать урожайность на этом уровне, то затраты на мелиорацию окупятся за четыре года.
1967 год вроде бы хорошо закончили. Зерна получили по 26,8 центнера с гектара. Как тут не вспомнишь рекордный – по меркам тех лет – 1964 год, когда на круг вышло по 11,4 центнера? А в 67-м в бригаде Сивова взяли по 31,2 центнера. В том числе ячменя – по 37, овса – по 44! Цифра выглядит подозрительно высокой, но это – факт. Валовый сбор превысил две с половиной тысячи тонн. Обеспечили себя семенами полностью, создали страховой, фуражный и продовольственный фонды, 25 процентов от валовки продали государству. Зерновое хозяйство принесло колхозу 115 тысяч рублей прибыли.
Видел Лобытов – люди довольны результатами. Однако пестрота в урожайности зерновых продолжала беспокоить председательскую душу. Озимая рожь дала с гектара на десять центнеров зерна меньше, чем ячмень, а яровая пшеница – на целых двадцать центнеров. И несведущему человеку ясно, какая культура выгоднее для колхоза. Однако сведующий возразит: государство не зря колхозу и рожь, и пшеницу планирует: ржаной и пшеничный хлеб народу нужен. Хотя понимает, что пшеничка лучше себя чувствует на украинских и кубанских черноземах, откуда она родом. К ней суглинки наши да подзолы, да северное небо не очень благосклонны. Это-то можно бы учитывать при региональном планировании. Ан нет: каждый год спускают твердую цифру по пшеничным гектарам и центнерам. Будь добр, председатель, обеспечить эту цифру полновесным зерном.
В то же время колхоз, который стал продовольственным снабженцем города, ориентируют теперь на преобладающее развитие животноводческой отрасли. Правильная ориентация. И правление, и колхозники ее поддерживают. Значит, и зерновое поле должно быть сориентировано на эту отрасль. То есть на фураж. Следуя этой логике, нужно расширять посевы ячменя и овса за счет сокращения – до разумных размеров – посевов пшеницы и ржи.
Это одна проблема, которую без понимания и поддержки в планирующих органах не решить. И не решить, похоже, еще долго. Есть еще другая, не менее острая проблема, но ее придется решать самостоятельно. Тут посторонняя помощь ни при чем. Проблема эта заключается в том, что урожайность одних и тех же зерновых культур в разных бригадах разная. В бригаде Сивова, например, «потолок» все время растет, а в Харычевской бригаде который год идут вдогонку и никак догнать не могут. У них опять на круг вышло меньше двадцати пяти центнеров. Причины лежат на поверхности. Меньше вносят удобрений, не отработаны севообороты. Агротехнику хуже соблюдают. Не у всех механизаторов выучка одинакова, не у всех одинаково к делу душа лежит.
Взять качество уборки. Владимир Петров так умеет отрегулировать жатку на своем комбайне, что косовица идет на низком срезе. А другой шпарит на высоком, оставляя за комбайном и недомерки, и приклоненные к земле колосья. Белов как-то подсчитал, что при высоком срезе теряется до сорока килограммов зерна на гектар. Почти полцентнера! А если раскинуть на весь зерновой клин, на все 950 гектаров? Огромная цифра потерь получается: 38 тонн! Этим фуражом можно неделю кормить все полуторатысячное колхозное стадо.
В звене Владимира Петрова и остальные ребята как на подбор. Да, в сущности, он, Петров, этот подбор и предложил. Помнится, долго и увлеченно объяснял ему, Лобытову, и агроному, что получится, если комбайнеры первой бригады объединятся в звено. Пока, убеждал он, с началом косовицы машины распределяются по разным полям. Весь уборочный сезон комбайнер чувствует себя на работе как бы отдельно, в отрыве от коллектива. Это раз. Случилась поломка – налаживай в одиночку или жди, когда машина-зерновозка подъедет да шофер поможет или ремонтников вызовет. Это два. Автомашины на отвозке гоняются в разные концы – это три. И четыре – зерно на ток поступает с разных полей, по спелости неоднородное. Если же, развивал он свою мысль дальше, объединить в звено все четыре комбайна, работать люди будут рядом, плечом к плечу, на виду друг у друга. Коллективом! Для хорошего рабочего настроения это много значит. Опять же, если непредвиденная поломка – вместе быстро устраняется неисправность. Количество же автомашин на отвозке можно сократить. Ну и, наконец, зерно хоть из разных бункеров, но с одного поля: на току такое сподручнее дорабатывать. 112
Дельное было предложение. Михаил Григорьевич и сам уж давно подумывал о том, как лучше организовать уборку, чтобы в действиях конвейера «поле – транспорт – ток» не было разнобоя. Прокручивал в голове и этот вариант. Но одно дело, когда людей объединяют распоряжением сверху, и совсем другое, когда они сами предлагают такое объединение. Значит, они уж морально готовы к работе по-новому. Их не надо убеждать, какие преимущества дает групповой метод, не надо опасаться, что в звене при первой же неудаче произойдет раскол, что кое-кто встанет на дыбки и захочет вернуться к старому, к индивидуальщине. Они сами свои отношения выяснят и отрегулируют. Вот что такое инициатива снизу.
Нет, не зря он тогда, десять лет назад, отпустил Владимира Петрова из бригадиров в комбайнеры. Отпускал, конечно же, не с легкой душой, потому что подходящих людей на замену не лишка было. Просто поверил собственной интуиции, что, возможно, парню суждено стать отличным механизатором. Нет, не подвела интуиция. За десять лет Петров стал асом. У него и старенький С-4 работал как часы, а когда колхоз приобрел новые комбайны, мужик буквально расцвел. Как утверждает главный инженер колхоза Баграков, в комбайне Петрова на спор не найти ослабленной гайки. Проверяй хоть когда, в любой рабочий момент. А уж о том моменте, когда, как говорится, комбайн выводят «на линейку готовности», и говорить нечего. Незачем Петрова проверять.
Шесть сезонов отслужил его СК-4. А машина и сегодня, как новая. Ни разу не гоняли в капитальный ремонт. Даже двигатель не снимали. В шестьдесят седьмом году Владимир убрал 175 гектаров хлебов, намолотил 510 (!) тонн зерна. И еще убрал семенники клевера с семнадцати гектаров.
Да, отменно работает Петров. Про таких говорят – имеет призвание. Он и сам уверяет, что иной профессии, иной судьбы быть у него не могло. Если б каждый человек мог раз и навсегда определить свое призвание! Тогда бы труд стал не только средством материального обеспечения людей, не только обязанностью, но и средством утверждения человека среди людей как личности. Взять того же Петрова. Мало ему, что он сам работает по совести, он хочет, чтобы и все остальные работали с полной самоотдачей. В своем звене он каждому помощник, учитель, наставник. А за пределами звена? Он мужик скромный, бахвалиться не любит, и хотя прекрасно понимает, что многим колхозным механизаторам до его классности далеко и что им бы всем его опыт пригодился, сам в «профессора» к ним навязываться ни за что не станет. Надо помочь ему, думал Лобытов. Организовать школу передового опыта. Утвердить его «профессором». Он не откажется. Он верит, что добрый пример заразителен.
А вот недавно явился в правление Вениамин Ярушкин. С предложением: и солому вслед за комбайном убирать звеньевым методом. Тогда, утверждал он, разрыв между этими уборочными операциями сократится до минимума. Решили без проволочек объединить и подборщиков в звенья. Когда сделали расчеты, оказалось, что на тот же объем работ требуется и людей меньше, и техники. Ведь звено – это маневренность, взаимозаменяемость, это темп при наименьшей вероятности сбоев. Расчеты подтвердились полностью. Механизированные звенья В. И. Ярушкина и Н. А. Смирнова, не отрываясь от комбайнеров, в короткий срок собрали 1 350 тонн соломы со всех 950 зерновых гектаров. И всю солому сложили на обочинах полей, в скирды по 20 тонн каждая.
Хорошо приживается групповой метод уборки. А в газетах, продолжал размышлять Лобытов, то и дело читаешь: в таком-то колхозе звено, и сезона не отработав, распалось, в другом, хоть и числится на бумаге, а работают люди по-старому, и выработка не растет. В чем дело? Почему у нас, в «Родине», звеньевая система прижилась без болезней? Может быть, квалификация механизаторов выше? Может, руководители кое-где не понимают, что мастерство механизаторов не только от них самих зависит, но и от колхозного правления, специалистов? Сегодня трактористу мало знать только материальную часть техники да правила ее эксплуатации. Он должен иметь и агротехнические знания. И уметь применять их. Вот почему решением правления был выделен единый учебный день для всех механизаторов: каждая суббота каждого зимнего месяца. Изучают системы машин, принятые в сельскохозяйственном производстве, трактора и двигатели новых марок, систему земледелия и структуру посевных площадей, влияние климатических условий и свойства почв, применение удобрений, рассчитывают себестоимость продукции и думают о путях ее снижения. Лекторы все свои: инженер Л. Е. Баграков, главный агроном Л. М. Белов, экономист О. А. Мохте.
Побывал недавно на одном таком занятии. Толково вел его Олег Александрович Мохте. Заинтересованно, с душой. За примерами не к учебнику обращался – к практике колхозной. По полочкам разложил, из чего сложилась нынче себестоимость тонны колхозного силоса. Слушали внимательно, записывали в тетрадки. Коля Кельсиев даже морщил лоб, как школяр над трудной задачкой. Нынче ему звено доверили и не ошиблись: ребята за 26 дней заложили почти пять тысяч тонн силоса. А наука ему трудно дается. Решил посоветовать ему пойти в вечернюю школу. Подошел к парню во время перерыва, а он в ответ: «Да я уж нынче поступил. Вместе с Юрой Шириковым».
Похвально, если ребята сами понимают, для чего людям надо учиться. А вообще-то для чего? Им это нужно или кому-то? Спросил тогда у парня. Кельсиев замялся:
– Конечно, мне нужно самому, кому еще?
– Зачем? Ведь в вечерней школе не учат механизаторскому делу. Да ты его и так «на пять» знаешь.
– Ну-у... – Коля опять замялся, – чтобы от других не отстать. Вон ребята, нынешние десятиклассники, сядут после школы на трактор – по сравнению с ними я вроде как недоучка...
– Верно. Надо чувствовать себя на равных с теми, кто
тебе завтра будет на пятки наступать. Ну, а еще зачем?
– Что еще?
– Еще зачем тебе нужна вечерняя школа?
– А-а. Хм. Сложный вопрос, Михаил Григорьевич.
– Тогда я тебе на него отвечу. Учеба тебе, Коля, нужна не для аттестата зрелости. Ты уж вполне зрелый человек, трудом это доказал. Учеба тебе нужна для того, чтобы почувствовать, понимаешь, по-чув-ство-вать интерес к ней, вкус ее, учебы-то, чтобы была у тебя к ней постоянная тяга. Потребность. Вот ты зарабатываешь хорошие деньги. Но они ведь не потребность, а необходимость. Отмени сейчас деньги – твоя душа по ним не затоскует. В чем и суть: интерес к знаниям – это выше денег. Если он у тебя появится, его никто не в силах отменить. А если, предположим, и отменят, ты уже без этого интереса жить не сможешь. Я об этом вот к чему. Грош цена трактористу, который считает, что его дело – крутить, допустим, баранку «Беларуси», а остальное – побоку. Подобное отношение к профессии примитивное и практически непригодное. Такой человек сегодня еще живет-поживает, горя не знает, а завтра ему станет трудно. Время, Коля, заставит считать и рядового работника. Считать-учитывать. Я имею в виду не в своем кошельке – в колхозном. Учитывать не только гектары, центнеры и тонны, но и каждую замененную деталь, каждый литр солярки, каждый килограмм удобрения и каждый колос. К этому надо себя готовить. Учиться. Надо постоянно подогревать в себе интерес к учебе.
Их давно уже плотным кольцом окружили механизаторы.
– Я понял так, Михаил Григорьевич, – сказал Кельсиев. – Если я на севе, значит, должен знать не меньше, чем агроном. Если мы с Налеушкиным силос закладываем, значит, оба должны быть чуть ли не зоотехниками.
– Чуть ли не агрономом и чуть ли не зоотехником ты можешь не стать, но к этому надо стремиться. Прибавь еще и «чуть ли не экономистом».
– Это ж сколько институтов мне надо позаканчивать? – спросил Кельсиев под общий хохот механизаторов.
– Один. Всего один. Институт хлебороба.
5
Если бы подобный вопрос – насчет институтов – он услышал от кого-либо из доярок, он бы дал на него точно такой же ответ. Да, и доярка должна быть чуть ли не зоотехником и чуть ли не экономистом. Но здесь его ответ прозвучал бы убедительней, поскольку он мог сослаться на пример Валентины Строгановой. Она первой в колхозе вышла на трехтысячный рубеж надоев от коров своей группы. Когда Лобытов, искренне удивившись тому, что молодая доярка обогнала пожилых и, казалось бы, более опытных, спросил зоотехника Стогову, как это ей удается, Софья Николаевна пояснила:
– Валя точно выполняет мои распоряжения и советы. И второе: у нее пытливый, аналитический склад ума. Она примечает особенности каждой коровы. Вот мы часто говорим, что к людям нужен индивидуальный подход. А Валя это поняла и в отношении животных. Мне иногда кажется, что Валя – это я сама несколько лет назад.
– Тогда скажите, Софья Николаевна, несколько лет назад вам кто-нибудь подсказывал поступить в институт?
– Конечно, советовали, но вообще-то я сама надумала. Я тяжелой работой не тяготилась, просто хотелось... ну, других масштабов, что ли.
– Понятно. А с Валей вы не говорили насчет учебы?
– Говорила. Она уходит от прямого ответа. «Мне, – говорит, – и здесь нравится».
– Поговорю сам.
Михаила Григорьевича особенно заинтересовали слова Стоговой: «у нее пытливый, аналитический склад ума» и «Валя – это я сама несколько лет назад». Наверняка Стогова намекала, что молодой доярке уготовано повторить ее путь в колхозные специалисты. Лобытов прикинул: не пройдет и десятка лет, как главбух засобирается на пенсию. Приглашать на это место человека со стороны рискованно: должность такая, что человек обязан знать колхоз изнутри, работать не по шаблону, не допускать абсолютно никакой путаницы в деле. И вообще бухгалтер – правая рука председателя по части учета и контроля.
Касательно колхозных специалистов в председательских кругах существовало распространенное мнение, будто самым надежным и перспективным способом пополнения кадров является «выращивание» их на месте. Многие руководители приходили к этому выводу, неоднократно обжегшись на вузовских или техникумовских выпускниках-очниках. Обжигался и Лобытов. Но он не давал себе права относиться с недоверием ко всем без исключения молодым специалистам, прибывавшим в колхоз по распределению. Даже о тех, кто не сумел прижиться в «Родине» и кому он дал «вольную», думал с сожалением. Первые трудности, к которым не готовят в институте, испугали новичка, и он подался искать место побесхлопотнее. А где такое найдешь? Есть ли вообще работа без трудностей? Сколько еще мотаться молодому специалисту в поисках подходящего хозяйства, пока какой-нибудь счастливый случай не остановит это перекати-поле на хорошей почве, где можно пустить корни? Иногда закрадывалось сомнение: может, он, как председатель, что-то проглядел? Может, на первых порах новичку нужна была 116 плотная опека, и он, Лобытов, ошибся, полагая, что самостоятельность молодого специалиста с первых шагов – главное условие для его профессионального возмужания?
С другой стороны, не мог же он пойти против своих принципов, не мог уподобиться тому горе-руководителю, который не дает колхозным командирам и шагу ступить без оглядки на председателя, без команды «от штурвала». Этим порочным, казарменным пониманием единоначалия грешит немало его коллег. Один, скажем, встал у колхозного руля сразу по возвращении с фронта. Фронт вытесал его граненый характер – не переделаешь. Он признает единственную формулу руководства: приказ не обсуждают, его выполняют. Этакий погонщик в своем хозяйстве.
Другой отнюдь не отпетый горлохват, не погонщик, а хороший, грамотный специалист в какой-то из отраслей. Но, не имея компетентных помощников по другим отраслям, такой специалист порой начинает думать, что он способен профессионально грамотно решать все вопросы хозяйствования. Эта мания собственной универсальности утверждает в нем взгляд на специалиста, как на безоговорочного исполнителя председательских распоряжений – и ни больше. Малоопытный новичок поначалу такой опекой доволен. Но жизнь полна неожиданностей, и когда-нибудь подопечный будет вынужден принять самостоятельное решение. На что последует окрик: «Кто тебе разрешил?» И если новичок стал специалистом, да к тому же у него обнаружился строптивый характер, считай, нашла коса на камень. Вот почему некоторые руководители и полагают, что свой, доморощенный специалист надежней приезжего. Приезжий – он ведь «кот в мешке», а своего ты уже приглядел, выделил среди прочих, примерил на предмет послушания, словом, на него в председательской голове собрано подробное досье. Остается чуть-чуть характер обкатать, притереть, и тогда полная гарантия сработаться.
Но ему, Лобытову, и не нужны послушные, безынициативные исполнители. Нынешние масштабы хозяйства таковы, что председатель не может все брать на себя. Каждый технолог – хозяин своей отрасли. Полноправный. И в своей отрасли он обязан быть компетентней председателя. Если он делом докажет свою компетентность, значит, всякие отношения между ним и председателем будут строиться на доверии. Обязанность председателя – объединить действия специалистов, привести их в согласованность, ибо нет в хозяйстве такой отрасли, которая бы не зависела от всех остальных.
Что касается мнения, будто доморощенные специалисты надежнее пришлых, то и здесь не надо быть столь категоричным в оценках. Он, Лобытов, для местных тоже ведь пришлый. И Белов, и Стогова, и молодой экономист Олег Мохте...
Ну а Валя Строганова, с которой он собрался поговорить, это как раз тот случай, когда интересы дела могут удачно совпасть с желанием самой Вали. Может, втайне и она подумывает насчет учебы, но окончательно еще ничего не решила.
Михаил Григорьевич пошел на ферму, где работала Валя, до начала дневной дойки. Шел и вспоминал, как много лет назад каждое такое посещение было связано с ожиданием жалоб от доярок. То корм не подвезли, то воды нет, то одна заболела, то другая, а заменить некем. Да и долго ли заболеть, все делали вручную. Чем он мог тогда их утешить? Только спокойным словом да твердым обещанием, что вскоре на фермы придет механизация. Доярки верили председательскому слову, тем и держались, пересиливая себя.
Обещание Лобытов выполнил. Уже в шестьдесят седьмом году ввели в строй два новых коровника, кирпичных, с бетонными перекрытиями, на 200 голов каждый. Модным словом окрестили механизацию – «комплексная». Как ее не называй – полная, комплексная ли, – а польза от нее большая. В старых дворах доярки разносили корма в корзинах – от тамбура до последнего стойла наберется полсотни метров. Воду таскали ведрами, разливали по кадушкам. И доили коров по-домашнему, как сто лет назад. В механизированных дворах все иначе. Из тамбура вдоль кормушек протянулся транспортер. Кнопку нажали, и заработала лента, повезла силос по обеим сторонам прохода. Засекали время: всего семь минут потребовалось одной доярке, чтобы раздать сочный корм двум десяткам коров. А в старом дворе самая расторопная доярка раньше чем за полчаса управиться не могла, хоть и коров у нее было на пяток меньше. Там ей еще и воды надо было наносить, а здесь – автопоилки, подключенные к водопроводу. Там была с навозом неразбериха, а здесь скребковый транспортер все увезет.
Механизация освободила женские пальцы и от дойки. Когда свою домашнюю коровушку доишь, ничего, кроме хозяйского удовольствия, и не испытываешь. Подоить руками шестнадцать коров – не только пальцы заболят, и плечи заломит, и спину. Тяжело, слов нет как тяжело, рассуждали доярки, да не мы первые, не мы последние, и ничто никогда наши чуткие к коровьему вымени пальчики не заменит. Когда же и на обоих новых, и на некоторых старых дворах слесаря начали собирать доильные установки, меж доярок пошли разные толки. Напрочь саму механизацию никто не отвергал, но мера настороженности у каждой была своя. Молодые ждали с любопытством и нетерпением, пожилые – с недоверием: «Мыслимое ли дело – машиной доить? Она же бесчувственная. Как она поймет, когда в вымени последняя капля осталась? И будет ли корова машине молоко отдавать? У коровы ведь тоже норов». Поговаривали также, что обслуживание больших групп коров и машинная дойка приведут к снижению продуктивности, что коровы не будут по-настоящему выдаиваться, по этой причине начнут болеть маститом.
Но не зря говорят: глаза страшатся, а руки делают. Сначала всех доярок познакомили с устройством аппаратов, научили подключать и отключать их, а затем и работать с ними. В первое время все работали с опаской, но вскоре навык взял свое, и самые ловкие стали управляться с дойкой так быстро, словно всю жизнь только этим делом и занимались. Стогова присмотрелась и предложила осваивать дойку уже не двумя, а четырьмя аппаратами. Первые пробы прошли не без осечек, но в общем удались. Доярки, правда, еще побаивались, как бы с четырьмя аппаратами не получилось лишней возни. На деле получилось наоборот. Если при дойке двумя аппаратами продолжительность ее составляла 6 часов 15 минут, то четырьмя – 5 часов 18 минут. Почти на час сокращался рабочий день!
Преимущества машинной дойки были налицо. Во-первых, дело двигалось легче и быстрее. Во-вторых, молоко выходило чище. В-третьих, устранялась обезличка: молоко от каждой группы коров перекачивалось в определенную, «персональную емкость, закрепленную за дояркой. Стали точнее учитывать персональную продукцию по количеству и качеству. Количество, чего особенно боялись, не пострадало: в 1967 году в целом по колхозу из 44 доярок 32 надоили более чем по 4 000 килограммов от коровы! С механизированных ферм охлажденное молоко отправлялось только первой или второй категориями качества.
Механизация принесла и другие преимущества. Главное – значительно сократились затраты труда на единицу продукции. Производство центнера молока на ферме Огарково-2 в том же 1967 году обошлось в 0,75 человеко-дня, а в целом по хозяйству – 1,16. Снижение затрат образовалось потому, что комплексная механизация позволила обходиться при той же численности стада меньшими силами. Количественная нагрузка на одну доярку возросла: вместо шестнадцати дояркам дали группы по двадцать коров. Однако физические нагрузки ничуть не увеличились. Для обслуживания 190 коров и нетелей на старых дворах требовалось 16 доярок, на новых с таким же поголовьем легко управлялись вдевятером, из них одна доярка была на подмене.
На новых фермах ввели двухсменку. Зимой рабочая смена доярки не превышала семи часов, летом – четыре часа. На старых они, с перерывами между дойками, крутились от темна дотемна. Рабочий день в общей сложности получался больше полусуток. Если ко всем этим преимуществам приплюсовать чистоту и порядок на фермах, легко понять, почему профессия доярки стала в колхозе привлекательной.
– Раньше, – согласно говорили доярки, – весь день чувствуешь себя как бы прикованной к ферме. Отдыхаешь дома между дойками, а в голове свербит – вечером снова на работу. А теперь смена кончилась – занимайся чем хочешь. Хоть в кино, хоть на репетицию, хоть за учебники. Со спокойной душой.
...А разговор с Валей Строгановой об учебе получился проще, чем ожидал Лобытов.
– Я уже все решила, – шустро ответила Валентина, когда он после расспросов о работе подступил к теме, ради которой он и пришел к ней. – Нынче буду поступать. Заочно, конечно.
– В Молочный институт?
– Не-ет. У меня же семилетка. В техникум.
– На какую специальность?
– А вы какую посоветуете?
– Вообще-то резоннее было бы по профилю работы. То есть по животноводству. Но я тебе присмотрел будущую должность. Бухгалтерия тебя не пугает?
– Ас чего бы это она меня испугала?
– Ты привыкла к бойкой работе, а там – бумаги, цифры, расчеты...
– Вы считаете, там не интересно?
– Я так не считаю. Очень даже интересно, если за цифрами видеть живой труд. Видеть будущее колхоза. Словом, работать творчески. Вот несколько курсов кончишь в техникуме, и можно будет переходить в бухгалтерию. А может быть, и раньше. Счетоводом.
– Спасибо за совет, – ответила Валентина, и он понял, что вопрос решен.
6
Утренние планерки он проводил не в председательском кабинете, а в одном из помещений колхозной мастерской. И не ради прихоти или показного демократизма. Тут был психологический расчет. Пусть механизаторы видят, что специалисты начинают свой рабочий день наравне со всеми колхозниками. И не только видят: на планерку может прийти любой механизатор, если у него с утра есть срочное дело к председателю или кому-либо из специалистов. К тому же планерка, непосредственно приближенная к производству, дисциплинирует механизаторов.
Еще называют эти утренние совещания оперативками. Название перекочевало от строителей. Но здешняя оперативка от строительной отличается и формой, и содержанием. Там, на стройках, ее не зря прозвали «брехаловкой». Соберутся и сводят счеты: подрядчик валит все беды на субподрядчика, «субчик» – на проектировщиков, те – на заказчика, заказчик – на всех скопом. К лобытовской оперативке крыловское «Иван кивает на Петра» не примеришь никаким боком. Она вполне соответствует своему назначению: обобщить вчерашние результаты и определить взаимодействие отраслей и служб на день текущий.
Первое слово для отчета-информации тому, у кого с утра спешное дело. Леону Евграфовичу Багракову надо срочно ехать в Вологду, в райсельхозтехнику: обещали выдать запчасти. Коротко доложил о вчерашней работе механизаторов, о ремонте тракторов и прицепной техники. «Вопросы есть?» Есть у Белова. Надо ускорить вывозку фосфоритной муки с железнодорожной станции. Еще бы парочку грузовиков. Инженер Баграков быстро прикидывает спланированную на сегодня разнарядку машин, тут же корректирует ее и дает добро. «Еще вопросы? Нет?» Леон Евграфович уходит. Уже в дверях Лобытов, спохватившись, останавливает его:
– Я хотел сообщить об этом в конце планерки, – говорит он, – но раз ты уходишь... Завтра к нам нагрянет делегация секретарей райкомов партии. Сегодня у них в Вологде первый день семинара. Всем к десяти быть в конторе. Завтрашние дела перенесите на сегодня. Посмотрим: если мест хватит, проведем начало встречи в комнате трудовой славы, не хватит – в большом зале. Мы с Надеждой Павловной, – поворачивается он к парторгу Елсуковой, – проверим на всякий случай, чтобы и там, и там было в порядке. Она уже в курсе.
– Да, – кивает Елсукова, – из райкома и из обкома звонили, просили все подготовить без сучка и задоринки.
– Наособицу парадиться незачем, – подчеркивает Лобытов. – Покажем секретарям все в обычном рабочем виде.
– Нам, наверно, не придется выступать? – спрашивает Олег Мохте. – Или на всякий случай подготовиться?
– Специально готовиться не надо, – отвечает Лобытов, полагая, что это касается каждого. – У вас данные должны быть всегда при себе, вот тут, – трогает он лоб пальцем. – Но присутствовать – обязательно. Вдруг мне ваша помощь потребуется? С этим вопросом все ясно? Ну, тогда, Софья Николаевна, расскажи, как вчера прошел санитарный день.
Планерка продолжается своим чередом. Вопросы, уточнения. Никаких взаимных упреков, обид. Председатель делает пометки в блокноте. Через полчаса все расходятся по своим намеченным делам.
Михаил Григорьевич продумывает детали завтрашней встречи. Кроме ферм, машинного двора, секретари райкомов наверняка пожелают познакомиться с жилой частью центральной усадьбы. Возможно, кто-то захочет побеседовать в квартире с колхозной семьей. К кому повести? Можно к Владимиру Петрову, он живет в доме коттеджного типа, квартира в двух уровнях, приусадебные постройки, гараж с «Волгой». Нет, это не типично. Показать, конечно, можно, но непременно пояснить, почему он как председатель отказался от массовой застройки села такими вот коттеджами. Потом, если согласятся, повести к... К кому? К Светловым? Пожалуй. Тогда надо предупредить Валентину, чтобы во второй половине дня оставалась дома, а Сивову сказать, чтобы ее подменил кто-нибудь из телятниц. Ну, что еще надо предусмотреть на завтра? Еще надо набросать план выступления. С него, должно быть, и начнется знакомство секретарей райкомов с «Родиной».
Так оно и вышло. Встреча началась кратким словом первого секретаря обкома Дрыгина. Анатолий Семенович объяснил, почему именно «Родина» выбрана местом проведения практической части семинара. Он назвал основные экономические показатели колхоза и среднеобластные, которые были гораздо ниже колхозных, отметив причину столь резкого различия: здесь, в «Родине», полностью реализуют возможности, открывшиеся перед сельским хозяйством после мартовского Пленума ЦК КПСС.
– Используют их с умом! – напряжением басовитого голоса подчеркнул Дрыгин. – А у нас – пять лет после Пленума прошло! – кое-где вообще не видят этих возможностей. Что ни год – ссылка на плохую погоду. Да хорошей-то погоды у нас никогда не будет. – И Дрыгин передал слово Лобытову.
Михаил Григорьевич пояснил, что к нынешнему, 1970 году, окончательно определилась специализация хозяйства на производстве молока. Обусловлено это непосредственной близостью к областному центру и сложившимися особенностями землепользования. Отсюда все планы и мероприятия, разработанные правлением и партийной организацией на очередную пятилетку, нацелены на развитие животноводства, увеличение поголовья коров и рост его продуктивности.
Колхозное стадо насчитывает сейчас 1 930 голов скота, из них 753 коровы. Скот чернопестрой породы вполне соответствует местным условиям. Задача, которую решали в последние годы, – не просто количественное увеличение коров в стаде, а пополнение его наиболее продуктивными животными, дающими молоко с высоким содержанием жира, с выменем, удобным для машинного доения. Ремонт стада ведется по рекомендациям Северо-Западного НИИ молочного и лугопастбищного хозяйства. Ежегодно колхоз вводит в стадо до 25 процентов первотелок, полученных от лучших коров, с надоем не менее 4 200 – 4 500 килограммов молока и жирностью не ниже 3,5 процента.
«Может, им не надо так подробно? – засомневался Лобытов. – Все же не зоотехники...»
– Рост поголовья, – продолжал он, наблюдая, есть ли интерес к рассказу на лицах слушателей, – сдерживается у нас недостатком помещений для скота. Поэтому мы вынуждены продавать телок другим хозяйствам. Это дело выгодное. Со всеми надбавками за классность получаем четыре-пять рублей за килограмм живого веса. Стоимость одной нетели класса «элита» весом до четырехсот килограммов составляет более полутора тысяч рублей. Годовой доход от продажи племенного молодняка превышает 150 тысяч рублей. Товарищи, у меня получается очень длинно, если так рассказывать по всем отраслям, а если короче, так одни общие фразы. Может быть, лучше мне отвечать на ваши вопросы? Постараюсь ответить, все колхозные специалисты здесь, помогут.
Незамедлительно последовали вопросы:
– Вы провели концентрацию животноводства. А как такое стадо, сосредоточенное в одном месте, обеспечиваете кормами? Я имею в виду летний период.
– Когда мы еще только планировали комплекс животноводческих построек в колхозном центре, то в первую очередь изучили кормовую проблему. Подсчитали, хватит ли пастбищ. Оказалось, не хватит. Пришлось закладывать культурные пастбища. Своими силами. Первое три года назад заложили площадью 46 гектаров, второе – площадью 73 гектара. Если первое мы сразу засеяли травами, то второе засевали уже под покров горохо-овсяной смеси. В позапрошлом году весь травостой убрали на сено и силос. А с прошлого года второе пастбище стали использовать для выпаса. Продуктивность этих пастбищ – три тысячи кормовых единиц с гектара. На нынешний год планируем получить по четыре с половиной.
– А где берете семена трав?
– Семена клевера и тимофеевки получаем с посевов в полевом севообороте. Семена лугопастбищных трав сначала завозили из Рязанской области, теперь заложили свои семенники на площади 35 гектаров.
– Как влияют культурные пастбища на себестоимость молока?
– За пастбищный период мы получаем до сорока процентов годового надоя. Себестоимость центнера молока составляет ежегодно от десяти до пятнадцати рублей. Себестоимость за стойловый период – двадцать – двадцать пять рублей.
– Вы, насколько я понимаю, ликвидировали дворы в дальних деревнях, переместили скот в комплекс на центральной усадьбе. Теперь что, на дальние поля отсюда возите навоз? – спросил один из секретарей.
– Возить навоз на дальние поля накладно. Мы здесь пошли таким путем. Дальние поля клеверим, подкармливаем минеральными удобрениями. Ближние заправляем торфо-навозными компостами. С них получаем по тридцать, сорок и больше центнеров зерна.
– Вы назвали численность поголовья – почти две тысячи. Весь скот – в одном месте?
– Нет. На втором участке фермы старые и довольно разбросаны. Там начинаем строительство комплекса на восемьсот коров. Предусмотрена полная механизация, вплоть до машинного приготовления и раздачи концентрированных кормов.
– Зерновым фуражом колхоз полностью себя обеспечивает?
– Полностью. И еще продаем государству.
– Вы строите новый комплекс. В связи с этим – каковы перспективы развития животноводства, например, на очередную пятилетку?
– Сейчас у нас, как я уже говорил, 753 коровы. К 1975 году планируем увеличить молочное стадо на треть. В прошлом, 1970 году произвели 29 тысяч центнеров молока. К концу будушей пятилетки намечаем довести валовку по молоку до сорока – сорока пяти тысяч.
_ Выходит, валовка у вас вырастет в основном за счет продуктивности?
– Совершенно верно. Продуктивности скота и отдачи каждого гектара. Земли, кроме той, какую мы сейчас имеем, нам уже брать неоткуда. С одного боку город поджимает, с другого – болото, с остальных – соседи. Путь один – улучшение земли. Мы не настолько ею богаты, чтобы брать меньше тридцати-сорока центнеров зерна с гектара.
– Кубанская урожайность! – возвышенно-назидательным голосом прокомментировал Дрыгин. – А вы его спросите: легко ли?
– Тяжело в ученье – легко в бою, – как-то сама нашлась у Лобытова для ответа суворовская поговорка. – Если принять за ученье те годы, когда мы повышали урожайность зерновых с семи до одиннадцати, потом до пятнадцати, двадцати центнеров, это были трудные годы. Но не подумайте, что теперь все у нас идет по инерции. В одной газетной статье наш колхоз сравнивают с хорошо отлаженным механизмом. Дескать, все шестеренки, все валики подогнаны, мотор крепкий, не барахлит (мотор – это про меня, наверно), ну и крутится механизм без остановки. Может, и правильное сравнение, да не совсем. Грубо как-то сказано, обидно. Это наши-то специалисты – «валики»? Это наши-то колхозники-орденоносцы – «шестеренки»?
Секретари оживились, запереговаривались. Всем понравилась неожиданная горячность, с какой Лобытов вступился за своих людей.
– Уж если сравнивать, – заключил он, – так правильнее бы с организмом. Крепким, здоровым, работоспособным, закаленным в трудные годы.
Разговор продолжался еще долго. Интерес участников семинара вызывали буквально все направления хозяйственной деятельности колхоза. Вопросам, казалось, не будет конца, но Дрыгин напомнил о регламенте и о том, что в программе второго дня семинара – выступление секретаря партийного комитета колхоза. Надежда Павловна, подготовившая текст в отчетной манере, схватила доверительно-непринужденный, разговорный тон встречи, и, быстро перестроившись, рассказала о том, как планирует партийная организация свою работу, какие участки колхозного производства выделены в особый ряд, как расставлены силы коммунистов, как ведется наглядная агитация – и все это подтвердила живыми примерами. Ее тоже останавливали, задавали вопросы.
Затем все прошли на Огарковский комплекс, и Лобытов передал полномочия экскурсовода Софье Николаевне. Гостям продемонстрировали действие всех средств механизации. Они пожелали познакомиться с лучшей дояркой, поговорить с ней. Стогова представила делегации Клавдию Петровну Грачеву: «Наш инструктор машинного доения коров».
– Освобожденный? – сразу же возник вопрос.
– Нет, – поспешила ответить Стогова. – На общественных началах.
– Клавдия Петровна, а когда вы поняли, что можете, имеете право учить других?
Кажется, Грачеву смущало внимание столь представительной делегации.
– Пожалуй, когда победила в конкурсе.
– Ого! У вас и конкурсы проводятся? А с какой целью?
– На конкурсе проверяется не только, знаешь ли ты, как надо работать, но и умеешь ли ты работать, как надо.
– Ну, хорошо, – продолжал допытываться один из гостей, – на конкурсе можно выложиться полностью, но работать так каждый-то день ведь невозможно.
– Почему? – искренне удивилась Грачева. – Я и в обычный день делаю все точно так же, как и в день конкурса.
– Конкурс, – сказал дотошный собеседник, – это же работа на пределе. Объясните, пожалуйста, как можно на пределе работать изо дня в день?
– Вы не совсем правы, – «завелась»-таки Грачева. – Что значит – на пределе? Мы ведь соревнуемся не только в быстроте. Но и в профессиональной грамотности. Быстро – это когда делаешь все правильно и без лишней суеты. Умеешь ли ты правильно и быстро разобрать, промыть, продезинфицировать аппарат, по порядку ли надеваешь доильные стаканы, сполна ли выдаиваешь вымя. В общем, все-все.
– Из других хозяйств к вам приезжают учиться? – спросил Дрыгин.
– Приезжают. Я им все показываю. Секретов у меня нет.
– Значит, приезжают любопытствовать, а не по-настоящему учиться. А вот так, чтобы группа доярок, на определенный срок, к вам была приставлена? Чтобы вместе с вами повторяли все ваши приемы? Чтобы вы лично решали, отпускать их после практики по домам, или еще рано? – Дрыгин, похоже, знал, что такая учеба пока не налажена, и, отыскав глазами секретаря Вологодского райкома, сказал: – Пора, давно пора школу высшего мастерства создать на базе «Родины». Продумайте этот вопрос вместе с сельхозуправлением в самое ближайшее время.
Потом делегацию провели на машинный двор, показали жилой поселок: школу на 536 мест, детсад, многоэтажные дома. Завязалось обсуждение. Мнения насчет застройки разделились.
– Квартиры со всеми удобствами – это хорошо. Но многоэтажность... Разве это село? Похоже на городскую окраину.
Тогда Лобытов показал ту деревянную улицу на два посада, с которой начинали поселок в шестьдесят первом:
– Это – село?
– Это вчерашний день села, – согласились делегаты.
– Тогда каким же вы видите завтрашний? – допытывался Лобытов.
Насчет завтрашнего дня сельской застройки ясности ни у кого не было.
7
В колхозе снова праздничное событие. Чествовали главного агронома. Льву Михайловичу Белову было присвоено звание «Заслуженный агроном РСФСР». Эта весть расстрогала Белова до глубины души. Были у него и ордена, и грамоты, но такую награду он счел самой дорогой для себя.
– Ордена, – соткровенничал он Лобытову, – можно заслужить на любой работе. А звание... – он задумался, не находя подходящих слов, и неожиданно сказал: – Спасибо тебе, Михаил Григорьевич!
– Мне-то за что? – удивился Лобытов.
– Ну как за что? Небось, председателя в первую очередь спрашивали, когда область готовила на меня документы в Москву. Еще раз спасибо.
– На здоровье, – отшутился Лобытов.
– Да вот со здоровьем-то и худенько стало, – вздохнул Белов.
– А ты держись. Нам с тобой еще работать и работать.
– До пенсии – рукой подать...
– Так это по возрасту. По возрасту-то и мне пора бы на заслуженный, как говорят. Шестьдесят три недавно стукнуло. Ровесники на пенсии. А я пока не собираюсь.
– Ты – другое дело. У тебя другой генетический склад. Особый.
– Ишь нашел – «особый». А другие? Вон Румянцева Фелицата, доярка из второй бригады. Больше тридцати лет в животноводстве. Ну, ушла на пенсию. А долго ли насидела? Попросилась снова на ферму. И работает не хуже молодых, а в Харычеве условия – ой-ё-ёй, не сравнить с Огарковской фермой. Или Рубцова Елизавета. Тоже за шестьдесят. Тоже на пенсии. А работает, да еще и первенствует. Во как – ветераны-то! Нет, Лев Михайлович, и тебе без дела будет невмоготу.
– Знаю, – ответил Белов. – Но в полную силу скоро не смогу, а вполсилы – не имею права.
Лобытов бодрился, но от таких разговоров становилось и ему грустно. Собирается в отставку соратник, беззаветно служивший колхозу почти двадцать лет. Вместе бедовали, вместе отводили беды от колхоза, пополам делили удачи. Как бы трудно пришлось ему без такого надежного человека, без такого прекрасного агронома! Его умом, его старанием вернула себе плодородную силу земля. Короток век человеческий, и в этот срок можно много успеть. Белов успел сделать дело своей жизни: принял землю, способную народить пять центнеров хлеба на гектаре, а сдаст ее своему последователю – в десять раз плодороднее. Да-да, в бригаде Николая Сивова на некоторых участках овес дал по 50 центнеров. В сущности, душа агронома может быть спокойна: хлеборобский долг он оплатил сполна.
– Значит, о пенсии – всерьез?
– Всерьез. И замену себе наметил.
– Олег?
– Он.
Олег Мохте – из приезжих, каких немало в «Родине». Сначала работал в экономической службе колхоза и учился заочно на агронома. Характер горячий, настырный. За что Олег ни возьмется – доведет до конца. Такие заочную учебу на половине не бросают. Дотянул и защитился на «отлично». «Землю чувствует, как живую», – сказал о нем Лобытову Белов. Михаил Григорьевич и сам благоволил к Олегу, но рекомендация Белова поставила точку на выборе нового колхозного агронома.
...А вскоре еще одна весть всколыхнула всех от мала до велика: колхоз наградили орденом Трудового Красного Знамени. К наградам люди уже были привычны. В шестьдесят шестом многих передовиков отметили орденами и медалями, в том же году за высокие урожаи и перевыполнение наряд-заказа по продаже зерна государству колхоз получил Красное знамя Совета Министров республики. На Выставке достижений народного хозяйства СССР появилась экспозиция, посвященная «Родине», и выставкой наградил колхоз Дипломом первой степени. Участником ВДНХ стал колхоз и на следующий год. А в канун 50-летия Великого Октября коллективу было вручено Памятное знамя Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР и ВЦСПС.
И вот – общий орден. Эта награда окрылила людей. Она как бы добавила всем сил и энергии.
На торжественном собрании, когда коллективу вручали орден, было принято обязательство: план начавшейся пятилетки по продаже молока выполнить за четыре с половиной года, мяса и льнопродукции – за четыре, зерна – за три года.
...Семьдесят первый год хозяйство завершило сравнительно удачно, хотя не обошлось без горчинки. Итог года можно было считать удачным, если руководствоваться усредненными мерками. Перед государством отчитались, себя тоже не обидели, но обязательство по урожайности не выполнили. Брались получить по сорок центнеров зерна на круг, вышло – по тридцать восемь. Вроде и невелик недобор при в общем-то хорошей урожайности, которая для многих хозяйств пока не более как мечта, но недобор есть недобор. Посчитали, прикинули и решили восполнить его на следующий год.
Но в семьдесят втором на страну обрушилась засуха. Не обошла она и Нечерноземье. За все лето дождя так и не дождались. Трескалась земля, горели леса и торфяники. Пересыхали ручьи, обмелели реки. Истомился колос. Раньше времени, так и не поднявшись в полный рост, пожухли сеяные травы. Поблекли луга. Из беды выручали разве только поливные пастбища-клетки. Выдержали солнечный натиск клевера. Устояли и зерновые – на мелиорированных, хорошо удобренных полях.
По двести пудов зерна с гектара все же взяли. На общем «погоревшем» фоне колхоз выглядел вполне благополучно. Но разве это утешение? Какое уж тут утешение, если по пятьдесят пудов от намеченного недобрали.
С опаской заглядывали в семьдесят третий год. Как-то он сложится? Не пригрозит ли снова засухой? Ждали с той надеждой, о которой хорошо сказано в старой русской пословице: «На бога надейся, да сам не плошай». Под богом разумели погоду.
Накануне сева яровых собрали правление. Земля, доложил главный агроном Мохте (он уже сменил Белова), вот-вот поспеет. Начинать сев надо как можно раньше. «В апреле? – засомневались многие. – А вдруг зимние холода вернутся, снег выпадет? Бывало и такое. Нынче нельзя рисковать. В прошлом году недобор, надо покрывать».
– Конечно, – соглашался Мохте, – чем раньше сеять, тем труднее. И для техники, и для механизаторов. У вас сомнения насчет качества на севе? У меня тоже. Но! Чем раньше посеем, тем раньше появятся всходы. Предположим, опять засуха. На чем в прошлом году многие хозяйства проиграли? Затянули с севом, получились поздние всходы, до засухи они не окрепли. Потому и не выстояли. Если рассчитывать на повторение засухи, то ранний сев – это значит ранние, крепкие всходы. А не будет засухи – мы все равно ничего не потеряем, только выиграем в сроках уборки.
Лобытов был за предложение агронома. Сев начали 27 апреля. К празднику Победы закончили. Но весенняя страда этим не кончилась. Попавшие под прошлогоднюю засуху озимые и клевера вышли из зимы сильно изреженными. Комиссия для обследования поврежденных площадей вывела пугающе огромную цифру: повреждено более семисот гектаров.
Что делать? Сдаться на милость минувшей засухи-победительницы? Оставить поля до уборки такими, как есть? Или пересевать?
– Пересевать, – твердо заявил Мохте. – Двух мнений тут быть не может.
– Подумай хорошенько, Олег Александрович, – забеспокоился еще не принявший окончательного решения Лобытов. – Семьсот гектаров – это же вторая посевная.
– Давайте считать. Без пересева мы больше пятидесяти центнеров зеленой массы не возьмем. А если засеять однолетними? Сто центнеров – гарантия. Да, себестоимость подпрыгнет... Но скот на зиму кормами мы обеспечим. Вы, Софья Николаевна, за какой вариант?
Стогова поддержала агронома.
– Что ж, рискнем, – подытожил Лобытов.
– Риск – если оставим как есть! – вскипел Мохте. – Пересеем – никакого риска.
– Не горячись, Олег, – осадил его Лобытов. – Риск в пашем деле всегда есть. Но решение принято: пересеваем.
Посевная затянулась. Но не это сейчас тревожило земледельцев и животноводов. Пересеянные площади все равно не могли дать столько зеленой массы, сколько обычно брали с площадей многолетних трав в хорошие годы. Поэтому обеспеченность скота на зимовку сочными кормами все лето вызывала тревогу. Тот же вопрос – что делать? – долго оставался открытым.
И тогда решили: те площади озимой ржи, которые из зимы вышли неповрежденными и остались неперепаханными, скосили на силос. С привычной, догматической точки зрения этот шаг можно было принять за вопиющую безалаберность. Рожь, зерновую культуру – и на силос? Но у председателя и агронома были наготове верные доводы. Зерна эта рожь нынче могла дать не больше двадцати центнеров с гектара. А зеленой массы – больше ста двадцати центнеров. Что лучше, если иметь в виду тяжело складывавшийся кормовой баланс на зимовку?
Итак, с двухсот гектаров из трехсот пятидесяти рожь пошла на силос. Получили около двух тысяч тонн сочного корма. Посеянная на перепаханных после скошенной ржи площадях горохо-овсяная смесь дала по 165 центнеров зеленой массы с гектара. Подбили «бабки»: каждый интенсивно использованный гектар дал колхозу по пять тысяч кормовых единиц с высоким содержанием протеина. Хоть и в меньшем, чем планировали, количестве, но все же запаслись в это вновь засушливое лето сеном и травяной мукой. Получили неплохой урожай фуражного ячменя на мелиорированных площадях. Рассчитали кормовой баланс на зимовку, и отлегла тревога от сердца.
Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Беда научила: надо лучше работать с однолетними кормовыми культурами. Два укоса на одном поле, два урожая – это же капитальный выигрыш! И не только для зимних запасов. Озимую рожь, клевер, траву с культурных пастбищ и с «диких» сенокосов – бери все это до середины лета. Вика, горох с овсом, посеянные летом на освободившихся площадях в разные сроки, дадут густую массу ближе к осени. А в октябре – отава клеверов, овощная ботва.
Так с весны до глубокой осени в колхозе начал действовать «зеленый конвейер». Он позволил не только досыта кормить коров и телят в теплое время года, но и давал на зиму достаточный запас силоса, сена, сенажа и витаминно-травяной муки.
Два засушливых лета, последовавших одно за другим, показали, что колхозные земли, включенные в севообороты, при условии гибкого агрономического маневра способны противостоять капризам погоды. Народнохозяйственные планы по сумме трех лет (1971 – 1973) пятилетки были перевыполнены, а зерна государству продали столько, сколько намечали на всю пятилетку.
Тридцать восемь центнеров зерна с гектара в засуху – это по всем параметрам предел возможного. И тут ни себя, ни колхозников упрекнуть Лобытову было не за что. Но эти годы оставили в душе председателя горьковатый осадок. Ведь давали слово взять не меньше чем по сорок центнеров! Не взяли. Объективная причина? Пусть ею прикрывается кто угодно другой. Таких причин можно найти в любой год: то весна запоздалая, то лето засушливое, то август дождливый. Но ведь отдельные-то поля не сплоховали! Хороший гектар и в засуху отозвался пятитонным урожаем. Значит, землю еще доводить и доводить до самых высоких кондиций плодородия.
Мохте и Лобытов не раз брались за отчет почвенного обследования полей, сделанный приглашенными специалистами. Вот они, объективные причины. 1 177 гектаров, или 43 процента пашни, нуждаются в известковании. 66 процентов земель содержат меньше 10 миллиграммов подвижного фосфора на 100 граммов почвы. А на некоторых полях – и того меньше. 35 процентов пашни имеет от 12 до 4 миллиграммов обменного калия. Именно эти земли дают наименьшую отдачу. Именно им в первую очередь нужен полный комплекс удобрений.
Второй путь – мелиорация и культуртехника. Начиная с 1966 года колхоз этим путем, за счет бюджетных ассигнований и собственных вложений, присовокупил к пашне 1 200 гектаров. Они теперь дают примерно треть всей продукции растениеводства.
Мелиораторам хватит работы еще на многие годы, и все же запас ныне непригодных для пахоты земель в колхозе невелик. Наступит день, когда прирезать будет вообще нечего и неоткуда. Значит, для роста урожайности надо повышать мастерство механизаторов, улучшать агротехнику возделывания культур, совершенствовать структуру посевов.
Возьмем последнее условие, размышлял, отложив отчет, Лобытов. Основная задача земледельцев – обеспечить главную колхозную отрасль, животноводство, полноценными кормами. Однако не все культуры, которые ныне выращивает колхоз, равноценны по продуктивности. Колосовые (ячмень, например) дают пятьдесят центнеров кормовых единиц с гектара (зерно плюс солома), многолетние и однолетние травы – по 20 – 25 центнеров кормовых единиц. Загвоздка и в том, что многолетние травы при подсеве под высокоурожайные зерновые резко снижают урожай зеленой массы, а наука до сих пор не дала никаких рекомендаций, как этот урожай повысить. В колхозе вынуждены применять самодеятельный способ: на второй год многолетние травы подсевали еще раз, чтобы получить более плотную, густую массу, и травка из-за этой дополнительной операции обходилась дороговато. Сокращать площади сеяных трав? Но, во-первых, сломаются севообороты. Во-вторых, нарушится сбалансированность кормов по белку. Где же выход? Как снизить себестоимость производства кормов?
И тут Стогова поделилась с Лобытовым любопытными сведениями, которые она нашла в одном журнале. Оказывается, использование амидно-концентратных добавок, обогащение силоса карбамидом, приготовление сенажа и кормовых брикетов из ячменя и овса, убранных целиком в период молочно-восковой спелости, позволяют выдерживать нужную сбалансированность рационов. То есть они значительно сокращают потребность в зеленой травяной массе. Значит, можно сократить посевы трав и эти площади отвести под зерновые. На тот случай, если на сеяные травы обрушится какая-то погодная поруха, потери можно компенсировать зеленой массой с естественных лугов, которые все больше приводятся в порядок. Луговая трава годится и на витаминную муку, и на сенаж, не говоря уж о том, что именно с лугов получается самолучшее сено.