В. А. Гаврилин, Т. Д. Томашевская, 1982 г.
Я считаю - и Валерий Александрович писал- мои детство и юность и его были очень схожи. Так же, как у Валерика, у меня не стало папы, в 37-м мы остались с мамой. Я кончила седьмой класс, меня приняли в музыкальное училище. Война, училище закрыли. Я пошла работать в санбакинститут на Советском проспекте. Еще не было и паспорта, помог знакомый врач. Институт работал на фронт, варили вакцину. Мы делали ампулы. Я продолжала учиться, бегала через реку в вечернюю школу. Не было дров. Надо было выгрузить из реки 10 кубометров, три дадут. А что мы с мамой!.. Кончилась война, позвонил директор училища Илья Григорьевич Гинецинский, и я пошла учиться. Училище закончила в 51-м году.
В этот год я и встретила Валерика. Первый год работала в музыкальной школе, набиралась опыта, ездила в Москву, на уроки в школы. Валерика я встретила в Вологде, в детском доме на репетиции хора.
Однажды заметила кругленькое личико, умные глазки, мальчик выделялся тем, что он пел самозабвенно, пытался выразить то, о чем пел. Дети есть дети: кто зевал, кто еще что-то, он - нет! Сказала нашему директору Ивану Павловичу Смирнову, мол, какой замечательный мальчик. С этого дня, пожалуй, мы с Валериком не расставались. Он меня спрашивал, может ли он учиться музыке. Ему очень хотелось стать музыкантом. Было ему 11 лет - переросток, в школу мы брали с пяти-шести лет. Что касается слуха, ритма и памяти, все было блестяще, он был очень способный. Просил меня не на третий ли день принести ему книгу, почитать о симфоническом оркестре, когда он и не учился еще ничему! «Не рано ли, Валерик? -Нет, пожалуйста!» Я заметила: у него подмышкой часто был томик Гейне. Сначала он написал очень маленькую пьеску, потом еще, а в консерватории - две «Немецкие тетради». Я приносила и другие томики, он читал. сольфеджио, хору, музлитературе Валерик занимался у Ивана Павловича, я вела фортепьяно. Школа наша была где сейчас Дом бракосочетаний, мы ее очень любили. Мой класс размещался внизу, три окна сбоку. Я не помню, сколько длился первый урок, сколько -последующие. Вопросов у Валерика было много. Чувствовалось: это необыкновенная любовь к музыке. После уроков он провожал меня, чтобы задать еще сколько-то вопросов. Первые уроки, мне казалось, были очень удачными. Слушали музыку, я играла ему, знакомились с инструментами. А потом я решила подбирать с ним по слуху. Однажды принесла маленький, по его возрасту, текст, и мы пробовали сочинять музыку. Вот за это он схватился. Каждый раз просил принести еще что-нибудь. Мы с ним иногда сочиняли стихотворения, и на этот текст он дома (в детском доме), сочинял музыку, приносил мне. Самое страшное, что у них музыке давался один час в день. Детей было много: из блокадного Ленинграда, из нашей области.
И он стал заниматься ночами. Знал, где висит ключ от нижнего зала. Тихонечко пробирался, стулом закрывал дверь. Нажимал левую педаль, а рояль старый: три педали, и ни одна не действовала. Я играла тоже без педали. Он нажимал левую крайнюю, считал, что поможет. Однажды директор детдома Анна Харлампиевна Романова мне звонит по телефону: «Татьяна Дмитриевна, не знаю, что делать с вашим Валеркой! Просыпаюсь в два часа ночи: музыка! Радио выключено. Пошла вниз. Зал заперт. Постучала, открыл. Пришлось побеседовать с ним, чтобы больше этого не было. На следующую ночь то же самое. И так далее». Я с Валерой поговорила, мне жалко было его здоровья, такой маленький. Но он прекрасно представлял, что ему уже 11 лет и нужно работать день и ночь. Ночные занятия продолжались, потихонечку он играл.
Проучились мы с ним год. Однажды - я этого не ожидала - приходит ко мне на урок, руки держит за спиной. «Татьяна Дмитриевна! Это вам».
Подал мне листы из альбома по рисованию. Нотной бумаги было не найти. Аккуратно начерчен нотный стан, пять или шесть страниц. Не знаю, где он узнал мой день рождения. Подарил мне первое свое сочинение. (Вот они все у меня. Они ездили и в Москву, и в Ленинград, когда снимались фильмы.) «Красавица-рыбачка» на текст Гейне. Я говорю: «Ты сам должен сыграть, раз написал. Давай...» Он исполнял... Потом он написал детский вальс, польку и еще многое.
Проучились мы около трех лет. Приехал преподаватель Ленинградской консерватории Иван Михайлович Белоземцев. Впоследствии я узнала, что Белоземцев проезжал по Архангельской, Мурманской, Вологодской областям с целью отобрать детей для школы при консерватории и никого не нашел. Нас пригласили к директору музыкального училища. Присутствовал и директор нашей школы. Мы с Валериком накануне сидели у меня дома, переписывали его сочинения. Вдруг возьмут, а мне жалко!
«Что ж, молодой человек!» Начали проверять слух. Сомнений не было! И я рискнула. «Иван Михайлович, сочинениями это назвать нельзя, а так, попытки к сочинительству... - Ну, это хорошо! Ставьте на пюпитр!» И Валерик, настолько скромный, застенчивый, вдруг говорит: «Извините, вдруг вы не все поймете в моих нотах, не так трактуете...» Я его за рубашечку дергаю, а Иван Михайлович: «Пожалуйста, с удовольствием! Еще сыграйте! Еще!..» - Видимо, остался доволен. - «Хорошо, сообщу...»
Мы с Валериком ушли. Но... тогда я этого не знала. Он уже заканчивал общеобразовательную школу, несколько человек отправляли в ФЗО, и он был назначен в один из районов области! Он, оказывается, знал и несколько приездов сюда из Ленинграда вспоминал, какой был бы кошмар! Я поговорила с Анной Харлампиевной. «Его прослушали. У него единственный шанс. Он талантлив. Мы, может, гордиться будем. Не только мы с вами. Вологда, может, Россия будет гордиться!» Она была добрая женщина, но говорит: «Я не имею права, у него жива мать. А она хочет, чтобы он был ученым, может быть, математиком. Папа у него был очень умный человек». Она мне отказала. Я второй раз с ней говорила, с завучем - непреклонны.
И я пошла узнавать, в какой тюрьме находится его мать. Советский проспект... А мне самой было ой как мало лет. Когда видела здание тюрьмы, на другую сторону переходила. Но так хотелось, чтобы он вышел в люди! Я знала, что он добьется своего, потому что он много работал, большой талант!.. В один прекрасный день мамочке своей говорю: «Мама, я пошла в тюрьму! - Как?!» Я ей все рассказала. Она говорит: «Правильно!» Надеть было нечего, но мне казалось, что надо выглядеть. Белый пыльничек, белая шляпка - пошла.
Вокруг тюрьмы кто пьет, кто ест, кто селедку чистит - не пробиться, я еле упросила кого-то подвинуться, чтобы пройти в проходную. Солдат стоял. «Вы знаете, мне нужно к начальнику... - Что вы! Месяцами не могут попасть. Свидания не разрешены. Вы видите, что творится у тюрьмы! Нельзя». Я говорю: «Мне нужен только начальник». «Тем более! Освободите помещение!» Я ушла. Стояла долго на углу. Через час пошла снова.
«Это очень важное дело. Мы отправляем ребенка. А здесь его мать, и нужно ее разрешение на это. Судьба решается! - Ну, у нас мало ли какие судьбы решаются. Освободите помещение!» Я опять ушла. Хотела идти домой. Я так страдала, чувствовала, что у меня ничего не получится и Валерик поедет в ФЗО.
Походила по городу, зашла куда-то. Часа через три-четыре пошла снова. Стоял другой часовой. Я и говорю: «Вы знаете, я уже сегодня приходила, просила, не разрешили». И этому я все рассказала. Видимо, такой у меня вид был - безвыходный. Он позвонил. Начальник сказал: «Пусть подождет». Идет еще солдат с ружьем и говорит: «Проходите!» Ввели в главное здание. Большущий кабинет, сидит начальник. Чувствуется, строгий. «Что вы хотите?»
Как могла, заикаясь, запинаясь, захлебываясь, быстро старалась, потому что он сказал: «Как можно скорее излагайте свою просьбу. Свидание не разрешено, учтите. Я не могу разрешить». Я рассказала, он сел, подумал, нажал что-то. Вошел мужчина. «Приведите заключенную Гаврилину ко мне в кабинет». Она вошла. Черное пальто. Запахнула немножко, как будто там надето что-то худенькое. У нее были распущены красивые пепельные волосы. Она меня как увидела, так и заплакала: «Случилось что-нибудь с Валерием?» А ведь она меня не знала, никогда не видела. Я говорю: «Нет, ничего не случилось». Я с ней ласково так разговаривала: «Клавдия Михайловна, милая, такое дело. Я пришла к вам с большой просьбой. Решается судьба вашего сына. Его прослушали...» Я ей все рассказала. «Разрешение ваше будет?» Она подумала, у нее слезы потекли. «Нет! Я хочу, чтобы он шел по математике, у него по всем предметам отлично, чтобы он был настоящим человеком. Музыка! Это хорошо, но не такая уж солидная специальность». Я опять ей доказываю. Мне начальник помог. Он как-то рукой сделал по столу. «Мамаша! Вам же говорят дело! Вы послушайте! Почему вы не хотите? Ведь это учитель, она понимает!» И она сразу вся обмякла, чувствовалось, в этой обстановке она спорить не будет. «Я согласна...» Мне хотелось подойти, обнять ее, поцеловать, поблагодарить. Но мигом, как вошла, так и вывели. Да и тронуться с места мне нельзя, наверное, было. Я очень благодарила начальника, что он пошел навстречу. Он говорит: «Ну, ладно, хорошо бы теперь получилось то, что вы говорили!» Я ушла. Анне Харлампиевне сказала.
Пришло приглашение Валерику, и вскоре он поехал в Ленинград! Детский дом дал ему сто рублей, хорошую форму, его постригли, снарядили, и с ним поехала воспитательница. Она вернулась, а Валерий вспоминал, будучи взрослым. На консультации надо было ходить через весь Ленинград. Или ездить. А он эти сто рублей проел за неделю. Каждое утро туда-сюда из общежития пешком. Есть было почти нечего.
Он все сдал хорошо и был принят. И дальше еще больше у меня болела душа за него. Я знала, какие трудности придется испытать, чтобы учиться в десятилетке при консерватории. Там чуть не с трех лет дома готовят детей. А его взяли в 6-й класс. Там все было сложно, и он опять занимался ночами. У него были замечательные друзья. «Одержимые» их называли. Как это не играть все сонаты Гайдна или Бетховена, или Моцарта. Надо все играть. Иначе нечего учиться. Надо все изучить самостоятельно... Брали в библиотеке клавир, скажем, Гайдна, и вечером, ночью шли в библиотеку. Двое переписывали ноты (клавир один, утром будет нарасхват), а один мыл пол. Потому им и давали ноты. Вскоре они достигли очень многого. Вот пишет Ада Шнитке, она знала Валерия. «Он такими темпами продвигался! Когда его взяли в 6-й класс, я была уверена, что из этого ничего не получится. В первый надо, и то... И ведь он все догнал, всех догнал!» Опять-опять ночами. Все это впоследствии сказалось на его здоровье, он стал болеть, сердечко побаливало.
После десятилетки Валерий Александрович поступил в Консерваторию, затем учился в аспирантуре.
Георгий Васильевич Свиридов вспоминал: «Когда исполнялась дипломная работа - «Русская тетрадь» - замечательное произведение, Шостакович сидел в ложе. Когда выходил - я проходил мимо - у него текли слезы. Плакал. Сказал, что это будет большой музыкант, прекрасный композитор. Но мы вправе ждать от него еще более масштабных произведений».
Пожелания Дмитрия Дмитриевича сбылись!
И вот премьера симфонии -действа «Скоморохи» в Колонном зале Дома Союзов в Москве. Оркестр Федосеева, хор. Какие-то съемки были. Исчез Валерий Алексаныч, не знаю и где. Наталья Евгеньевна, жена, волнуется: он неважно себя чувствует. Я пошла в фойе: его там и не видно! Толпа! Я тихонечко подошла, за руку дергала-дергала, и все-таки мы с ним вышли. Он мне по телефону вечером: «Вы меня спасли!»
На премьере балета «Анюта» я тоже была. Большой театр. Васильев, Максимова -звезды, его большие друзья. Два акта, сцена с цыганами, чудные декорации. На Максимову с верхних ярусов сыпались одни головки роз, она была вся засыпана. За три остановки до театра спрашивали билеты. За любую цену. После спектакля все кричали: композитора! композитора!.. Он заболел, остался в Ленинграде, Наталья Евгеньевна осталась с ним, мы поехали с ее мамой, Ольгой Яковлевной.
Он родился в Вологде. Показывал родильный дом мне. Мама его работала в дошкольном детском доме в Кадникове. Ее родные жили в Вологде. По-видимому, она была у них в гостях, и Валерик родился именно в Вологде. Идем с ним и с Натальей Евгеньевной, и он всегда показывает: вот, где я родился... Из Кадникова мать перевели в более крупный детдом в село Воздвиженье, рядом Перхурьево (ныне Вологодского района), которое биографы называют иногда местом его рождения. Валерий всегда хохотал: какое странное название... Я не встречала такой любви к родине, как у Гаврилина. Вот моя квартира. Это место, куда он приходил как домой. Река у нас близко, Соборная горка. Первые разы он ходил один. Вечер, закат, храмы отражаются в воде. Он же был художник, тонкий знаток живописи, эстетики, философии, политики. Мой муж Николай Дмитриевич был интересным человеком, они беседовали часами.
Первый раз, когда мы поехали в Перхурьево, он так волновался: встреча с детством. Он был чувствителен до невозможности. Дом самый красивый, в центре деревни. Лестница, площадка. «Мы тут с мамой всегда чай пили!» Был поражен, когда вошли в комнату. Закуточек, кирпичная лежаночка, на которой они с сестрой грелись. Печку переделывали, а лежаночка осталась. Тут он жил в войну. Война дала отпечаток на всю последующую жизнь. Он видел, как уходили на фронт. Как приходили с фронта. И как не приходили: как женщины вечерами пели заунывные песни.
Мама была директором детского дома. Не хватило 300 граммов сливочного масла - не у нее, у поварихи! - килограмма песку и крупы в пределах килограмма. Она подняла этот детский дом, все ее хвалили - 300 граммов масла - и под откос.
Мы с Валерием Александровичем и Натальей Евгеньевной были и в Кадникове. Проходили мимо дома на улице Карла Маркса, где до последних лет был дошкольный детский дом, где работала мама Валерия. В Кадникове жила ныне покойная кормилица Валерика Александра Александровна Боброва, мы побывали у нее.
С мамой Валерия я встречалась еще. В Ленинграде они жили в Озерном переулке, три или четыре комнатки. И Клавдия Михайловна выходит! Наша вторая встреча. Она жила в Череповце, у дочери, но и в Ленинграде бывала, помогала воспитывать своего внука Андрюшу. Еще раз мы встретились за год до ее смерти. Она не ожидала тюрьмы, это подкосило ее. В тюрьме она выходила ко мне с пепельными волосами, а тут вся седая. Тюрьму не упоминала, ей было тяжело. Я не спрашивала ни о чем: живой свидетель.
Папа Валерия был зав Сокольским РОНО Александр Павлович Белов. Валерий похож на него. Говорят, был талантливый человек. Ушел добровольцем на фронт. Погиб под Ленинградом. Когда родился Валерий, мать ему так объясняла, ему дали фамилию ее - Гаврилин. Он просил меня написать о его детстве, потому что, говорил, так пишут иногда, что диву даешься, где и берут.
Я была на всех его премьерах. Это было чудесно. Он писал открытки на праздники. Первую песню подарил мне. Забавный факт был. Я приехала, а у Валерия должен быть концерт в Доме-музее Н. А. Римского-Корсакова. Афиши висели давно. Публика собралась замечательная: студенты консерватории, профессора. Зал маленький, уютный. Валерий заболел, и Наташа не пошла. «Татьяна Дмитриевна, спасите положение! Я позвоню, что вы придете!» Встретили, концерт прошел хорошо, меня всей толпой до дома Валерия проводили. Они о Гаврилине знали мало. Расскажите, говорят. Я часа полтора! С каким вниманием слушали! Кабинет Римского-Корсакова, бархат. Говорят, сюда один человек входит, прибираться. Разрешили мне посидеть в кресле Николая Андреевича. Села: хоть бы не развалилось. Все обошлось хорошо.
С ним и с Натальей Евгеньевной пошли на Волкове кладбище. У могилы артиста Николая Симонова остановился. «Какое хорошее место!» И вот Симонов слева, как входишь, а Валерий справа...
На похоронах я стояла рядом с Андреем Павловичем Петровым. Все ничего, но как заиграла музыка - Валерия! - чувствую: буду падать. Выступлений было много. Андрей Павлович в заключение сказал: «Не в обиду будь сказано всем нашим композиторам, московским, ленинградским, я должен сказать, это ясно как день: Гаврилин был не только замечательным композитором, он был изумительным пианистом, ни один из нас так не играл, нет!»
Я слушала игру Валерия по утрам. Он играл три часа: Бетховен, Моцарт, Шуберт, Шопен... И так всю жизнь... У меня есть карточка: последний день, уже жизни нет в лице. А он еще работал с режиссером Белинским.
Накануне смерти Валерии сказал жене Наташе: «Я все-таки проложил именно свою Дорожку в музыке. Она ни на чью не похожа...»
«Профсоюзная газета», №№ 26-28,1999 г.
Книга Памяти
Сокольский район. Том А-Л. Запись № 273.
«Белов Александр Павлович, ст. лейтенант, год рождения 1899.
Погиб 2.8.1942 г. Ленинградская область, район станции Лисово, деревня Новое».
Лисово следует читать как: Лигово. Вызывает сомнение и год гибели, поскольку другие источники говорят: 1941 г. - А. А.
***
Воспитанник Гаврилин Валерий Александрович «прибыл в (Октябрьский) детский дом 20.07.1950 г. по путевке ОБЛОНО номер 279. Выбыл 31.08.1953 г. в Ленинград, в школу при Консерватории».
Справка из Объединенного архива отдела образования администрации г. Вологды представлена Еленой Васильевной Копышевой и Елизаветой Васильевной Лукичевой.