Глава 7. Работа. Мой первый дом. Чехословакия-2. Болгария.
После аспирантуры я проработала в родном пединституте почти три года. Много всего произошло за это время и хорошего и плохого. Молодых преподавателей прибавилось. Из Московской аспирантуры вернулся блестяще образованный, талантливый, красивый и общительный Игорь Шайтанов, сын Олега Владимировича и Музы Васильевны Шайтановых, ученых, которые были одними из основателей филологического факультета Вологодского педагогического института. До Игоря на факультете иностранных языков было только трое мужчин – Владимир Александрович Хомяков, Герман Романович Гаммермайстер и Владимир Александрович Богданов. Но они были старше меня и по возрасту и по должностям.
Игорь был ровесником моего младшего брата Шуры, да еще оказалось, что они когда-то в школе играли вместе в футбол. Близость к брату, общие интересы на работе и в науке быстро сдружили нас. Кроме непосредственно преподавательской работы, Игорь возглавил студенческий театр, помогал в организации студенческого строительного отряда нашего факультета. Он сразу стал необыкновенно популярен среди студентов и преподавателей. А женская часть тех и других пребывала в состоянии перманентной влюбленности в Игоря.
Много лет мы были с ним близкими по духу людьми, одинаково относящимися к науке, работе, друзьям. И общих друзей у нас было множество, особое место среди которых до сих пор занимают прекрасные музыканты и блестящие педагоги, Виктор Кочнев и Лев Трайнин. И если с Витей нас познакомил и сблизил Игорь, то с Левой еще и его жена Рита, моя подруга по институту. Всех троих нас роднили счастливые детские впечатления и связи, юность, проведенная в Вологде, где все всех знали и все со всеми пересекались. Эти отношения и связи оказывались неиссякаемым источником светлых воспоминаний и радости, основой нашей теплой дружбы. Проработав пару лет в родном городе, Игорь уехал в Москву, туда, где его талант и редкое трудолюбие могли найти и нашли применение. Он быстро стал известным в научном мире Москвы и за рубежом, стал доктором филологических наук, профессором. Но, работа не мешала ему каждое лето, сначала одному, а потом вместе со второй женой Олей, приезжать к родителям и к нам, своим неизменным друзьям и подругам. И эти приезды вновь и вновь объединяли нас, вносили в нашу жизнь радость и живость общения.
Однажды во время зимних студенческих каникул в кругу друзей мы поговорили о том, что неплохо было бы встретиться летом в Кириллове. За повседневными заботами этот разговор забылся, тем более что Игорь жил в Москве, а я здесь, в Вологде. Пришло лето, и я отправилась в Кириллов со своим приятелем, Сергеем Щекиным, делать снимки местных красот. Мы только сошли с автобуса, как навстречу нам неожиданно попался Игорь, который сказал так, будто встреча и в самом деле была назначена на определенное время: «Сколько можно ждать? Мы с Олей здесь уже целую неделю живем». Всей компанией мы тут же отправились в любимую пирожковую Игоря Олеговича, есть кирилловские пироги (они и сейчас хороши!) и запивать их местным молоком. А уж потом пошли устраиваться в гостиницу «Русь». Мне достался одноместный люкс, темная маленькая комнатушка с кроватью на жутком пружинном матрасе. Сергей попал в многоместную комнату с какими-то приехавшими из района мужиками. Но все эти неудобства не имели значения, потому что стояла прекрасная погода, мы целыми днями бродили вокруг монастыря и купались в Сиверском озере. Как-то раз нам удалось взять напрокат лодку, и мы выплыли на середину озера, где находится отмель. Я спрыгнула в воду и на дне нашла два осколка древнего русского глиняного кувшина, такие я видела в краеведческом музее. В один из дней мы пешком пошли на гору Мауру, которая находится между Кирилловым и деревней Горицы, и далее на берег Волго-Балтийского канала. Целью похода была рыбалка, а ее логическим завершением – уха. Для меня встреча с другом составляла особую радость, потому что с Игорем мы могли говорить часами, и нам всегда было интересно вдвоем. В нашей четверке лидерами по темпераменту и по складу характеров были Игорь и я, мы болтали без умолку о книгах, о работе, обо всем на свете. Вскоре наши разговоры наскучили Сергею и Оле, они отстали и общались на какие-то свои темы. Выйдя на берег канала, Игорь выбрал себе местечко получше, у куста, свесившегося над водой, вынул удочку и стал готовиться к процессу ужения рыбы. Мне, как девушке с непроверенной рыбацкой репутацией, была выломана небольшая палка, к концу которой прикрепили леску с поплавком и крючком. Я прошла немного дальше по берегу и на совершенно голом месте приготовилась забросить удочку. Надо сказать, что рыбу ловить я люблю, но с большой неприязнью отношусь к червякам. Игорь, человек галантный, предложил мне свои услуги. Пока мы приступали к ловле, Оля с Сергеем мирно устроились в некотором отдалении от нас на травке и вели тихую беседу. Сначала клюнуло у Игоря, он гордо открыл рыбалку небольшой плотвичкой, затем другой, ершом и красноперым окуньком. Окрыленный успехом он с удовольствием насаживал червяков на мою удочку и возвращался к своему кусту. У меня тоже начало клевать, и я быстро догнала своего товарища. Мы тихо переговаривались, выясняя, кто, сколько рыбок поймал, при этом Игорь называл меня Танюшей и Таней. Мы бросали свой улов в общее ведро, которое попросили у связистов на горе Мауре. Однако вскоре рыбацкое счастье изменило опытному Игорю. Бывает так, что клюет, а потом вдруг как обрубит – и пусто! У меня же продолжался клев, несмотря на неудобное место и на палку вместо удочки.… Сначала голос Игоря, сравнивавшего наши рыбацкие успехи, утратил энтузиазм, и вопрос о количестве пойманных мною рыбешек зазвучал суше, и, наконец, он на полном серьезе заявил мне: «Татьяна Александровна, я больше червяков вам насаживать не буду!» Я не стала испытывать старую дружбу мелким эгоизмом, и мы свернули удочки. После неудачной попытки сварить на костре уху из нашего улова в ведре сомнительной чистоты, мы пережили набег на наш маленький бивуак стада голодных коров. Оля попыталась угостить одну корову хлебом. Не успела она отломить кусок от буханки черного хлеба, как корова ухватила эту буханку целиком и принялась ее жевать, а мы с ужасом наблюдали, как несчастное животное ворочает ее во рту, обнажая огромные желтые зубы и истекая слюной.
К вечеру, с чувством исполненного долга мы вернулись в Кириллов. Обратно в Вологду добираться пришлось на катере с подводными крыльями «Метеор», который довез нас до Шексны, откуда мы уехали домой на автобусе, предварительно с опасностью для жизни проползши под вагонами, стоящего на нашем пути поезда. На этом, однако, наши приключения не кончились. На автобусной остановке к Игорю вдруг бросился двухгодовалый ребенок, обхватил его ноги и закричал: «Папа! Папа!», в то время как растерянная мать ребенка пыталась оторвать его от нашего товарища. Игорь же просто остолбенел от неожиданности. Мы всю дорогу подтрунивали над ним, пока он не пригрозил расстаться с нами навсегда, если мы не прекратим над ним издеваться. Этот эпизод нашей дружбы один из множества не менее ярких и веселых эпизодов, жаль только, что обо всех написать нет возможности, поскольку задача передо мной стоит другая.
Вся факультетская молодежь, либо училась в аспирантуре, либо уже вернулась из аспирантуры, многие окончили высшие педагогические курсы иностранных языков в Москве и в Ленинграде. С этих курсов вернулась на нашу кафедру Таня Марченко, получившая в Питере, в Герценовском институте прозвище, «маленький профессор», за свою миниатюрность, блестящие знания теории и практики английского языка и педагогический талант. Таня на многие годы стала моей хорошей подругой. Она одна из тех русских женщин, которые, не полагаясь в жизни ни на кого другого, стремятся к успеху и сами добиваются его большим трудом, добрым отношением к людям, сердечным теплом, вниманием и уважением чужой точки зрения. Талантливый человек талантлив во всем, я раз за разом убеждаюсь в этом, вспоминая своих друзей и подруг. Как умела Таня из ничего создать в своей серой общежитской комнате уют и красоту, как умела на зависть всем сшить себе платья и юбки, связать кофточки, делавшие ее похожей на девушек с обложки модного журнала! Сколько радости и теплоты я получала от общения с ней! Таня Марченко осталась в моей памяти такой маленькой, незащищенной и в то же время сильной своим талантом, профессионализмом, душевным благородством и юмором. Мы оставались вместе до тех пор, пока она не была вынуждена уехать в Ярославль, чтобы помогать своим немолодым и больным родителям. В ее жизни на первом месте всегда были другие, а потом уже она сама!
Благодаря притоку талантливой молодежи, общий уровень преподавания на факультете вырос, и стало интереснее работать. Мне дали читать курс лекций по английской и американской литературе на межфакультетской языковой кафедре, а также поручили вести практические занятия и семинары по теории перевода и интерпретации текста. Это был уже серьезный уровень подготовки, не то, что мне приходилось делать до этого – преподавать азы английского языка на младших курсах. Все мое свободное время поглощалось подготовкой и написанием лекций, чтением научной литературы. Кроме того, я готовилась к защите своей диссертации, писала автореферат, ездила в Ленинград на встречи со своими оппонентами и научной руководительницей. После защиты диссертации в 1976 году меня избрали на должность старшего преподавателя кафедры английской филологии, которой руководил мой первый научный руководитель, доктор филологических наук, профессор В.А. Хомяков. Общая атмосфера на кафедре и на факультете была в то время необыкновенно творческой, я ходила на работу с желанием и удовольствием, радовалась успехам своих студентов и дружелюбному отношению своих старших коллег. И тут начались непредсказуемые события, подтолкнувшие меня оставить любимые курсы лекций и студентов и уйти в другой институт.
Сначала тяжелая болезнь на год оставила нас без Риммы Александровны Киселевой. Известие о том, что ее не будет с нами столько времени, и опасения за ее дальнейшую жизнь вывели всех из равновесия. Дальше начались гонения на В.А. Хомякова, позволившего себе неосторожно выказать свое отношение к тогдашним партийным методам руководства государством и областью. Мы и не заметили, как, наметившаяся было «оттепель», сменилась возвратом к старым запретам и слежке за инакомыслящими людьми. Владимир Александрович был человек не робкого десятка, но и ему плохо пришлось. Его быстро исключили из партии и сняли с должности заведующего кафедрой. От Владимира Александровича быстро отвернулись его бывшие друзья, но только не молодежь. Поэтому рикошетом досталось и нам. Все эти события происходили летом 1977 года. Осенью, после выхода на работу из отпуска, я обнаружила, что самых интересных курсов лекций меня уже лишили, и вообще, предложили перейти на межфакультетскую кафедру, или на подготовительные курсы. Я, может быть, с этим и смирилась бы, но кроме всего прочего, институт не мог дать мне жилье, а мне уже было за тридцать, и давно пора было отделиться от родителей. А снять квартиру одинокой девушке при существовавшем дефиците жилья не представлялось возможным. Помог случай, в одной из поездок в Ленинград я познакомилась с проректором по научной работе Вологодского политехнического института. Он предложил мне заведование кафедрой иностранных языков и решение квартирного вопроса. И если сразу я вежливо отказалась, то теперь отправилась на встречу с ректором «политеха», Александром Николаевичем Шичковым, чтобы обсудить именно эти вопросы. Заручившись его поддержкой, я в течение недели перевелась в политехнический институт и начала жить с чистого листа.
Хочу заметить, что я никогда не стремилась стать руководителем чего бы то ни было, в данном случае, заведующей кафедрой. Мне хотелось мирно заниматься научной работой и преподавать. Однако это был единственный способ получить квартиру, и я согласилась на предложение ректората. Кроме ректора и проректора меня в политехническом институте никто не ждал, особенно мой будущий коллектив. Как это обычно бывает, люди с большим недоверием относятся к чужакам и предпочитают, может быть, и худший вариант начальника, зато «выращенный в своем коллективе». В общем, меня встретили довольно враждебно. Поскольку кафедра была чисто женской, да еще и в большинстве своем преподавательницы были старше меня, мне показали все, на что способны умные, образованные и недовольные положением дел женщины. Военные действия с переменным успехом продолжались почти год. Писать об этом не буду, тем более что со временем мы притерлись друг к другу, сработались и стали вместе заниматься обучением и воспитанием молодых инженеров Вологодчины. Сама я – человек не конфликтный, поэтому не стала драматизировать события. Сначала я просто терпела мелкие уколы своих новых коллег, а также некоторый саботаж своих нововведений, без которых, конечно же, не обошлось. Однако постепенно я разобралась в своих новых коллегах, научилась сначала уважать, а затем и любить их. Не скажу, что все поголовно полюбили меня, но что ко мне стали относиться нормально, а затем и вполне дружелюбно, никто отрицать не станет. Самое главное – мы научились работать единой командой, стали интересоваться новыми, научными методами преподавания иностранных языков в техническом вузе. Молодые преподаватели пошли учиться в аспирантуру, вырос интерес к иностранным языкам среди наших студентов. Приятно вспомнить, какие веселые вечера на иностранных языках мы проводили, какую научно-методическую работу вели со студентами, как защищали дипломы на иностранных языках. В опросах по поводу качества преподавания, студенты чаще всего отдавали предпочтение преподавателям нашей кафедры. Я очень горжусь достижениями своих бывших коллег. Мы, филологи по образованию, нашли свою нишу в техническом институте – стали лучшими воспитателями студентов, работая кураторами групп и заместителями деканов факультетов по воспитательной работе.
Не буду поименно перечислять всех, с кем мне довелось работать тогда, чтобы никого не пропустить и не обидеть, ведь кафедра была довольно большая. В разное время на ней работало от двадцати до тридцати пяти женщин. Думаю, поначалу я была плохой заведующей кафедрой, неумелой и слишком стремящейся все улучшить, не думая о том, что и до меня люди работали и как-то справлялись со своими обязанностями. Однако за пятнадцать лет, которые мы провели вместе в трудах и заботах, я многому научилась в плане межличностных отношений, способов сотрудничества с коллегами, строительства коллектива, умения принимать на себя и нести ответственность за работу других людей. С благодарностью к своим бывшим коллегам я вспоминаю годы, когда я окончательно сложилась, как личность, повзрослела и многое поняла. Например, я поняла, как важно для людей простое внимание, искреннее желание выслушать и понять, поговорить и, по возможности, помочь разобраться в своих проблемах. Я пришла к выводу, что мы очень мало говорим с детьми, и с маленькими и с большими, да и с взрослыми людьми тоже. А это для них очень нужно, нужно для того, чтобы они не чувствовали одиночества, чтобы ощущали связь с окружающими, чувствовали себя необходимой частью общества, сопричастной всему, что в нем происходит. Я убедилась в том, что простой разговор со студентами учит их рассуждать, выстраивать логические цепочки мыслей и поведения, которые они, может быть, сами и не стали бы обдумывать. Я разговаривала со своими студентами обо всем: о жизни, о будущей работе, о беде русского народа – пьянстве, о любви, о книгах, о религии, о творчестве и так далее. И как отрадно было, когда они приходили ко мне со своими проблемами, даже с такими, которыми не могли поделиться со своими самыми близкими людьми, с родителями.
Еще я поняла, как важно человека хвалить! Хвалить за каждую маленькую победу, за каждый маленький успех, и тогда из этих малых величин вырастают большие успехи и победы. Сколько радости прибавляется в жизни человека, он начинает уважать себя и других! Мне самой в детстве не хватало внимания и похвалы, и казалось, заметь мой учитель, или родитель, какая умная у меня голова и сколько во мне трудоспособности, и я разбилась бы в лепешку, но стала бы еще лучше, еще способнее! Значит и другим людям нужно то же самое. И я от души хвалила своих студентов. Как ни странно, это оказалось лучшей мотивацией к изучению английского языка в техническом институте, и это еще раз подтверждает приоритетность в шкале ценностей человека любви, уважения и внимания к личности.
За пятнадцать лет работы в политехническом институте «через мои руки» прошло не менее двух тысяч студентов. По большей части я работала со студентами энергетического факультета. Это были лучшие юноши и девушки во всем институте. Их отбирали на этот престижный факультет из числа отличников всех школ города, а также из первой школы, где велось углубленное обучение иностранным языкам. Работать с такими детьми было одно удовольствие. Они, как правило, одинаково хорошо учились и по специальности, и по иностранному языку. Скучая по лекционной работе в пединституте, я разработала курс лекций по переводу технических текстов, и ввела его в программу дополнительного обучения. Кроме этого я вела факультатив по переводу художественной литературы. Бывшие ученики первой школы с не меньшим наслаждением, чем я, переводили сказки Оскара Уайльда, слушали сравнительный анализ подлинников и переводов английской поэзии. Мы слушали, переводили и пели песни группы «Битлз». На обычных занятиях, кроме учебников мы читали и переводили статьи из американских научных журналов по энергетике и электронике, которые выписывала областная библиотека.
Многих своих студентов я помню до сих пор. Одни выросли в талантливых инженеров и руководителей производства, банковских служащих, другие стали журналистами, поэтами и переводчиками. Учителю всегда греет душу мысль о том, что в каждом своем ученике он оставил частицу себя. Особенно радостно, когда твои мысли и чувства дали ростки в твоих бывших подопечных. Тогда тебя не покидает ощущение полноты и значимости собственной жизни.
Конечно, не все было безоблачно. Были студенты, которые не понимали, зачем им иностранный язык в техническом институте, и я терпеливо объясняла, что придет время, когда они либо займутся наукой, либо поедут в командировки за границу, и теперешние их усилия не пропадут даром. Тогда трудно было даже предположить, что пройдет совсем немного времени, начнется перестройка, и за границу поедут почти все, сначала потому что можно и из любопытства, а затем по работе. И ко мне придут мои самые последние троечники и скажут: «Как вы были правы, Татьяна Александровна! Английский язык нам понадобился. И мы вспомнили все, чему вы нас учили. Мало того, на фоне других мы выглядели лучше многих». Как я гордилась ими тогда!
Годы моей работы в политехническом институте – счастливые годы. Моя молодость вплелась в молодость самого института и его коллектива. У нас не только преподаватели, но и ректор, проректоры, деканы и заведующие кафедрами тоже почти все были молодые. Вместе мы излучали энергию и желание работать, добиваться успеха. Ректор давал нам полную свободу творчества, если мы справлялись с министерской программой. Мы справлялись и творили, осуществляя свои идеи и идеи нашего молодого руководства, поэтому ходить на работу было радостью. А какие незабываемые, веселые новогодние вечера устраивал наш ректорат для работников института! Мы не знали тогда выражения «корпоративные вечеринки», но институтские вечера для преподавателей сплачивали нас и превращали в друзей. Насколько это верно видно из следующего эпизода. В конце 1978 года, знаменательного для меня тем, что я получила квартиру, перед самым новогодним праздником стоял сильный мороз. У меня в доме не было градусника, поэтому я точно не знала насколько он сильный. Мы с сестрой Леной решили пойти на институтский вечер пешком, прогуляться. Мы медленно шли по темным, занесенным снегом улицам зимней Вологды, и разговаривали, предвкушая встречу с друзьями. И лишь на центральной площади, где окружающее пространство освещала праздничная елка, заметили, что людей вокруг совсем мало, стоит какая-то странная ватная тишина, а у нас над самыми головами висит плотный белый туман, закрывая небо и прижимая город к земле. Когда мы постучались в боковую дверь студенческого кафе, где проходил праздник, нам со смехом открыли дверь, приветствуя словами: «Еще две сумасшедшие пришли!» Оказалось, что на улице стоит сорокавосьмиградусный мороз. Однако это не помешало собраться молодым и самым отчаянным и от души повеселиться.
Как я уже говорила, в этом году произошло очень важное для меня событие, институт дал мне однокомнатную квартиру-«хрущевку» на улице Ворошилова.
Вопрос о получении мною этой квартиры решался на самом верху – наш ректор договаривался с мэром города, Владимиром Дмитриевичем Парменовым. И неизвестно получила ли бы я свое жилье так быстро, не будь мэр отцом моих друзей Тани и Димы Парменовых. Бесспорно, помогли и другие факторы – то, что я была уже заведующей кафедрой, и институт хотел обеспечить меня жильем, но решение все-таки оставалось за мэром, спасибо ему.
С Таней и Димой мы сблизились в Ленинграде, в мой последний год учебы в аспирантуре. Таня поселилась тогда в нашей комнате, в доме на Мойке, 48. Вслед за Таней появился Дима, который всегда находится рядом со своей красивой, умной и талантливой женой. Таня поступила в аспирантуру одновременно со мной, но так как она была «русисткой», то до этого жила со своими коллегами, так удобнее и полезнее для работы над диссертацией, а затем перебралась к нам. Дима в то время учился на заочном отделении Ленинградского политехнического института. Приезжая на сессии, он часто ночевал в нашей комнате вместе с Таней, был от нее неотделим и незаметно стал частью нашего маленького женского коллектива. А мы, в частности, я стали неотделимы от Димы, его семьи, его друзей, его родителей. Я думаю, что самое замечательное в Диме было его чувство семьи. Подчиняясь этому чувству, он строил свой мир, со своими внутренними законами, правилами, усвоенными из традиций семьи отцовской и дедовской, где все было строго, надежно, обустроено. В его мире каждый знал свое место и должен был соблюдать его условия, иначе начинался конфликт.
То, что его отец является мэром города, я узнала, вернувшись из аспирантуры домой. Я и раньше слышала что-то об этом, но ни тогда, ни теперь не придавала этой информации значения, любое начальство было для меня чем-то далеким, недоступным и, по сравнению с моей жизнью, не важным. Для большинства простых людей власть не имеет значения, пока они с ней не столкнутся. Что такое мэр и что такое быть сыном мэра я поняла через общение с Димой и его друзьями.
Владимир Дмитриевич Парменов был личностью незаурядной. Дима очень гордился отцом, который практически заложил основы того современного города Вологды, который мы видим сейчас. Я же помню его, как строгого и любящего отца, как работящего, ответственного человека, считающего город своим хозяйством и бывшего настоящим его хозяином, радетелем и строителем. Каждый день, до работы он объезжал город на машине марки «УАЗ» и осматривал каждую улицу, дома, дороги, стройки, предприятия и, если находил непорядок, строго взыскивал с провинившихся начальников. Конечно, тогдашняя Вологда была в несколько раз меньше, чем теперь, и крупные предприятия находились за чертой города, то есть меньше было и грязи. Тем не менее, летом улицы с утра были умыты поливальными машинами, и не только в центре, но везде. Речка Золотуха не стала еще сточной канавой, сады, парки и общее озеленение были заложены именно тогда, в годы его управления городом. Владимир Дмитриевич в строгости держал не только своих подчиненных, но и сыновей, никогда не давая им поблажек в воспитании. Я помню, что Димина трудовая деятельность начиналась с рытья канав в рабочей бригаде. Да и квартиру он и его семья получили не сразу, несколько лет они с Таней жили в комнате общежития пединститута.
Чувство семьи Дима распространял и на своих многочисленных друзей, впустив их однажды в свою жизнь, он относился к ним с любовью, но и со строгостью старшего члена семьи. Мы, его и Танины друзья, проводили неимоверное количество времени вместе, собираясь под их гостеприимным кровом по праздникам, по вечерам, засиживаясь за полночь и отправляясь на ночные прогулки по любимому городу. Мы много говорили с Димой, как все молодые люди горячо спорили, обсуждая «мировые» проблемы, но чаще просто веселились, объединяясь вокруг Диминого гнезда. У него собирались наши с Таней коллеги по институту и Димины коллеги по оптико-механическому заводу, где он тогда начал работать. Из наших с Таней друзей ближе всех мне стали Ира Смирнова и ее муж Виктор. Женя Шибаев и веселый, умный, артистичный Лев Колотилов тоже стали моими товарищами. Ира была моей коллегой по пединституту, а Виктор работал тогда хирургом в отраслевой Водниковской больнице. Они были моложе меня лет на пять и живут в моей памяти, как пара молодых, красивых, веселых и крепких ребят, у которых до поры до времени все было хорошо – была любовь, малыш Олежка, своя квартира на улице Ярославской и куча друзей. Я хочу и буду помнить их только такими, какими они были тогда. К сожалению, и он, и она уже ушли из жизни.
Моя квартира состояла из шестнадцатиметровой длинной и узкой комнаты, пятиметровой кухни и совмещенных удобств. Комнату и кухню соединял узкий проход. Переезжать от родителей помогали все, сестра, ее и мои друзья и, конечно, вездесущий Славка Попов. Он больше всех суетился и на весь свет шумел, что ни за что больше не будет заводить ученых подруг, чтобы не надрываться, перетаскивая такое количество книг. Обставить мою небольшую комнату не составило труда, я купила два книжных шкафа вологодского производства, из деревоплиты, покрытой лакированной бумагой цвета красного дерева, письменный стол и рабочее кресло, а также простенький пружинный диван. Кто не получал жилье впервые в жизни в тридцать два года, тому не понять охватившего меня счастья. У меня, наконец, был свой угол, место, куда я могла прийти после работы и расслабиться, почитать, подумать, принять друзей. Правда, сначала мне даже не хотелось никого принимать, а только быть там наедине со своей радостью. Мне настолько тогда хотелось побыть в тишине, что я даже телевизор не купила, и не покупала его еще много лет, пока не вышла замуж. От избытка чувств я сначала мыла пол в своей квартире каждый день, через месяц – раз в два дня, а через полгода, как все, раз в неделю. Вот как быстротечно счастье! Теперь я занялась переустройством своего гнезда. Я добыла через Диму линолеум на кухню и в коридорчик, аж пять квадратных метров. С помощью соседей, Тамары и Толи Андриановых оклеила стены красивыми вологодскими обоями из бумаги (других тогда не было, или я не знала об их существовании), покрасила светлыми красками кухню и ванную. На кухне Толя Андрианов, мой коллега по «политеху», выложил белой плиткой фартук над плитой и мойкой, а ванную комнату украсил черной плиткой! Я носилась по городу в поисках штор, люстры и светильников. Неожиданно нашла прекрасный, дорогущий вьетнамский ковер и не устояла, купила его. Современный молодой человек не увидит в этом ничего особенного. Но представьте, что в те годы мебель была только такая, какую я здесь описала, поэтому во всех квартирах стояли одинаковые шкафы и одинаковые диваны, на кухнях были одинаковые белые посудные шкафчики, столы и табуретки мебельного производства из города Сокола, Вологодской области. Плитка была только отечественная, прибалтийская, и только белая. Черную плитку я нашла случайно, и она смотрелась в ванной особенно изысканно. Люстры во всем городе были двух-трех видов, а шторы – исключительно льняные, полосатые, изготовленные в Череповце. На фоне современного изобилия в это даже как-то не верится. Хлопот было много, но душа моя жаждала этих хлопот и я целый год наслаждалась такими естественными для каждого человека мелкими радостями. И мне казалось, что радуются все вокруг. В этом я, правда, ошибалась. Через несколько лет одна из моих коллег, когда я спросила, довольна ли она полученной от института квартирой, ответила что уж конечно ее-то квартира хуже и меньше моей. Тут я с удивлением узнала, что мне, в свое время, якобы дали двухкомнатную квартиру. Узнав, что у меня такая же маленькая квартира, как у нее, моя коллега поджала губы и заметила, что уж моя-то квартира, должно быть, не выходит окнами на помойку, как ее. Да, моя квартира выходила окнами не на помойку, а в темный тесный двор. Однако мне мое жилье казалось тогда самым лучшим в мире, может быть, потому что я никогда не сравнивала себя и свой достаток с другими людьми и радовалась всему, что дарила мне жизнь.
Все на свете относительно! Моя дочка Маша, когда ей было два года, с гордостью рассказывала бабушкиным знакомым, что она живет в трехкомнатной квартире, состоящей из комнаты, кухни и ванной.
Летом мы с сестрой Леной снова собрались в Чехословакию. Прошло двенадцать лет со времени моей первой поездки к подруге Миле и десять лет с того страшного события в 1968 году, когда Чехословакия впервые попыталась выйти из состава социалистического лагеря и обрести политическую и экономическую самостоятельность. Дело было неслыханное. Выйти из социалистического блока, который противостоял западному блоку НАТО, означало нарушить военно-политическое равновесие, с таким трудом достигнутое в мире после второй мировой войны. Не имея понятия о реальной внешней политике Советского Союза, веря в заявления советской прессы о добровольном союзе стран социалистического лагеря, постоянно слыша и читая об огромной экономической помощи, предоставляемой нами этим странам, я не почувствовала ничего, кроме страха за своих друзей и недоумения. Как такое могло случиться, когда во время моей первой поездки к Миле ничто не предвещало этих грозных событий. Разве что, удивляло количество западных немецких туристов, которые были повсюду и вели себя как дома, да в пражских магазинах продавщицы делали вид, что они не понимают по-русски, когда я к ним обращалась. Все произошло пугающе быстро: недовольные пражане и жители других крупных городов вышли на улицы, требуя свободы самоопределения и протестуя против засилья просоветской коммунистической партии. Моя страна и другие страны восточного блока в течение суток ввели в Чехословакию войска, танки и пехоту для наведения порядка. Причем, как говорили потом очевидцы, русским солдатам было приказано не стрелять в людей, а подавлять их морально мощью танкового соединения, прошедшего по всем дорогам страны. Они и не стреляли, поэтому погибло много наших солдат, которых линчевала разъяренная толпа. Все это остается на совести наших тогдашних правителей. Зато немцы и румыны стреляли по беззащитным людям и были пролиты моря крови, и побитая Чехословакия вернулась в лоно социалистического лагеря. Я пишу об этом, потому что была так тесно связана с Милой, ее родителями и друзьями, потому что нас связывала настоящая дружба, и для нас эти события – незаживающая рана. Накануне всего происшедшего Милу и ее родителей общественность Свита подвергала остракизму, с ними перестали общаться, обзывали русофилами и угрожали расправой только за то, что у них побывала в гостях русская девушка, за их доброе отношение ко мне.
Десять лет спустя, время и усиленная финансовая подпитка существовавшего тогда режима, почти залечили душевные раны моих друзей, в очередной раз была усилена роль коммунистической партии и надзирающих органов, и страна вновь приобрела внешне процветающий вид.
Я во второй раз ехала к своей Миле, а Лена к ее сестре Ярке. Тремя годами раньше Мила отдыхала в Сочи и встретилась там со своим будущим мужем, русским молодым человеком из Москвы по имени Олег. Он был моложе Милы на восемь лет. Она звонила мне из Сочи и восторженно рассказывала, какой он красивый и умный и как он в нее влюблен. В те времена браки с такой разницей в годах были редки, и мне Милина идея выйти за него замуж совсем не понравилась. Я ее уговаривала подумать, подождать, посмотреть, как он будет вести себя, когда она уедет домой. Она меня послушала и уехала в Свит одна. Через некоторое время к нам приехал Олег, чтобы познакомиться и убедить меня, что он любит Милу. Он и в самом деле был очень красивым мальчиком, к тому же обаятельным и милым в обхождении. И как я ни была предубеждена против него, он сумел очаровать меня. А я никогда не умела особенно разбираться в мужчинах, да и альфонсы мне прежде не попадались. Должно быть, в Вологде их было мало, а в Москве я бывала редко и общалась там только со своей дорогой тетушкой Машей и ее семьей. В общем, они поженились и начали свою семейную жизнь в Москве. На первых порах им пришлось жить вместе с мамой Олега в коммунальной квартире. Милу потрясли две вещи, которые она наблюдала в этой семье – мама Олега не готовила еды, зато беспрестанно стирала и кипятила на общественной кухне белье. Как выразилась Мила «варила белье». То, что оно получалось белоснежным, ее радовало, но радость эта быстро улетучивалась, поскольку часто приходилось сидеть голодной. К счастью Мила была хорошей хозяйкой, а так как работой она не была перегружена, то готовила на всю семью. Некоторое время спустя Моссовет предоставил Миле, как иностранной гражданке, вышедшей замуж за советского подданного, отдельную, сильно подержанную однокомнатную квартиру в «хрущевском» доме. Не знаю, кто там жил до Милы и Олега, но квартира была в жутком состоянии, грязная, ободранная, с вонючими туалетом и ванной. Справившись с первым шоком от увиденного, Мила с большим энтузиазмом и со знанием дела взялась за приведение квартиры в божеский вид. Когда я их навестила, там уже были оклеены стены, было чисто и светло, но мебели пока не было – не на что было покупать, и ребята спали на надувных матрасах. Ни Мила, ни Олег не зарабатывали достаточно денег, чтобы сразу зажить обеспеченно и красиво. У Олега стали случаться нервные срывы, оказалось, что у него какое-то нервное заболевание, или он хотел внушить это Миле. Однако она проявила незаурядную силу характера и энергию, заставила его лечиться, а на лето отправила работать в строительный отряд, зарабатывать деньги на обустройство жилья. Были тогда такие отряды, обычно состоявшие из студентов, учащихся старших классов и разных училищ, но можно было устроиться туда и просто молодому человеку, имевшему в отряде знакомых. Организованные в начале шестидесятых годов двадцатого века, эти отряды изначально были комсомольскими передовыми дружинами, которые отправлялись за романтикой на стройки пятилеток, чтобы оставить свой след в развитии и обустройстве страны. Постепенно они выродились в строительные бригады мобильной рабочей силы, дававшие возможность многим молодым людям заработать летом денег на учебу в вузах и просто на жизнь. Олег уехал с одним из таких отрядов, который подрядился строить коровник в одном из северных регионов нашей необъятной страны. Вернулся он оттуда грязный, больной и без особых денег. Признался Миле в измене, очень каялся, плакал и уговорил ее уехать в Чехословакию, чтобы начать новую жизнь.
Они уехали. Поскольку у Олега не было высшего образования, Мила устроила его работать на металлургический комбинат в городе Кошице, простым рабочим-сталеваром. Сама Мила начала в это время карьеру работника органов государственной безопасности Чехословакии. Семейная жизнь у них трещала по швам. Именно тогда Мила и пригласила меня приехать в гости. Кошице – город словацких металлургов, очень похожий на Череповец и даже состоявший в его побратимах, однако, по-европейски ухоженный и не дымный. Олегу и Миле предоставили однокомнатную квартиру в новом доме, вдали от металлургического завода. До моего приезда Миле удалось отделать только кухню, зато как здорово! Она оклеила стены моющимися обоями в мелкую розочку, у нас таких еще не было, и постелить во всей квартире, включая кухню, коридорчик и ванную ковролин. Для меня это тоже было внове. А на мебель они пока все еще зарабатывали, из-за чего Мила очень переживала. Напрасно, потому что мне и так все нравилось. Нравилась уютная, довольно большая квартира, встроенная кухня, сверкающая чистотой ванна и отдельный туалет. Нравились и молодые Милины соседи – шофер Фердинанд и его беременная жена Мартина, одинокий Милин коллега по работе, пригласивший меня в гости к своей маме, где меня впервые угостили фаршированной курицей – блюдом на любителя. Удивительно было слышать, особенно после событий 1968 года, от жены Фердинанда, что словаки довольны современным уровнем жизни и хорошо понимают, что уровень этот держится исключительно на советской помощи и что они благодарны моей стране за это. Удивительно, потому что я не вызывала ее на этот разговор, да и вообще не касалась политики.
Из окна Милиной квартиры была видна новостройка домов для рабочих завода. Здесь впервые я увидела, как можно быстро и хорошо строить жилье. Строители не прекращали работу ни на минуту, и работали сутками в три смены. Ночью стройка освещалась ярким светом прожекторов, как в театре. Так продолжалось, пока очередной дом не был готов, и строители переходили к следующему. Ни разу не видела я перекуров или чтобы рабочие работали, а у них над душой стояло несколько наблюдателей, как это до сих пор практикуется у нас.
Не нравилось только поведение Олега, который задерживался после работы у друзей или приводил их домой после смены, где они пили пиво и засыпали прямо на полу до следующего рабочего дня. Я пробовала с ним говорить, но все разговоры заканчивались упреками в адрес моей любимой подруги, которая не заслуживала такого обращения. Наконец, Мила взяла отпуск и мы с ней уехали сначала к какому-то ее другу в деревню, а затем к тете Бианке в Свит. К сожалению, я ничем не смогла помочь своей подруге. И вскоре после моего отъезда Мила и Олег расстались. Мила очень тяжело переживала это расставание, потому что любила и понапрасну долгое время терпела унижения и разочарования. Олег же просто воспользовался ее доверчивостью и любовью, чтобы выехать за границу и остаться там на постоянное жительство.
По возвращении домой я погрузилась в новую работу и заботы о своем доме. С Милой же мы продолжали оживленную переписку.
Изменилась моя работа, изменился и еще более расширился круг моего общения. Мне всегда везло на друзей. Одни появлялись и вставали рядом со мной, переплетая свою жизнь с моей, становясь частью меня, иногда становясь ближе родственников. Другие проходили рядом, по касательной линии, как космические тела, выходящие на мою орбиту, но потом, притянутые более крупными планетами, отрывались и удалялись от меня в иные миры. Дружба – это любовь без страсти, чистое пламя, в котором не сгорают и не коптят, а дарят друг другу свет и тепло. Во все дни моей жизни я принимала и дарила эту дружескую любовь. Надеюсь, что мои друзья получили от меня столько же любви, сколько подарили ее мне.
Поженились мои самые близкие друзья, Ира Шум-Красильникова и Саша Шагалов, и стали мне еще дороже. Ира в своей любви к Саше, рождении их сына Артема расцвела, стала женственнее, мягче и окружила почти материнской заботой всех нас. Саша, такой привычный, близкий, оказался способным стать ученым, вузовским преподавателем и в то же время человеком, который мог своими руками сделать или починить любую вещь, от какой-нибудь мелочи до мебели в доме. Про таких людей, как он, говорят «золотые руки». У Саши не только руки, но голова и душа золотые. В жизни своей я не встречала человека более доброго, безотказного и друга более преданного, чем он. Ира и Саша всю мою жизнь со мной. Физически мы теперь может быть и дальше друг от друга, но духовно, как прежде, близки. И когда встречаемся, прошедшие годы как будто исчезают, и мы не видим перемен в подвергшихся временным изменениям лицах и отяжелевших фигурах. Мы по-прежнему родные друг другу люди. Как-то незаметно к Ире и Саше перекочевали многочисленные мои подруги и друзья – сестра Лена, Таня Марченко, семья Салтыковых со своими товарищами, Володя Шварков с друзьями и так далее…
Их квартира на ул. Мира, 17 стала домом, где мы часто собирались и откуда отправлялись в гости к другим своим товарищам. Часто, поздним вечером мы звонили Андрею и Гале Салтыковым, которые жили тогда в Кувшинове, и всей компанией, включая Шагаловых, отправлялись к ним, чтобы поболтать и посмеяться. Галя Салтыкова, маленькая, стройная женщина с огромными карими глазами, поразила меня своим талантом художника по трикотажу. Она всегда была красиво и модно одета, но больше всего мне нравилось то, что она видела красоту во всем, что ее окружало и к чему она прикасалась, ее умение из ничего сделать красивую вещь. Например, она могла за один день поменять интерьер своей квартиры, перекрасив всю старую полированную мебель белой автомобильной краской, а все вазочки, декоративную посуду и украшения комнат в красный цвет. После такого преображения обычная вологодская мебель выглядела как дорогой салонный гарнитур, добытый где-нибудь по большому блату. Она могла купить пуговицы и полностью представить себе костюм или платье, которые будут сочетаться с этими пуговицами, а затем воплотить свою идею в жизнь. Однако при всем размахе фантазии ее никогда не покидало чувство меры и точности подбора выразительных средств. Еще Галя писала милые стихи, умела заразительно весело рассказывать истории из своего ивановского детства, (она родом из Иванова). Меня всегда привлекали творческие люди, но Галя обладала еще и силой характера, волей, которые позволили ей пережить самые жестокие моменты ее очень непростой жизни. Кроме того, она была приветливой и хлебосольной хозяйкой, хотя, думаю, ей не всегда было приятно принимать толпу друзей, вваливающуюся в дом посреди ночи. Хорошо еще, что такие экскурсы мы совершали, в основном, в выходные дни. Андрей Салтыков был тогда первым в Вологде врачом-иглоукалывателем. Увлеченный восточными методами лечения людей, он серьезно занимался акупунктурой и при этом был веселым и общительным человеком. Салтыковы умели работать и отдыхать.
Галя ввела меня в круг людей, профессионально от меня далеких. Она познакомила меня с Наташей и Колей Раздомахиными, инженерами по пошиву одежды, приехавшими в Вологду отрабатывать три года после Ленинградского института легкой промышленности. Наташа и Коля были родом с Украины, высокие и красивые люди, безусловно, талантливые в своем деле. Наташа трудилась постоянно, кроме основной работы она занималась тем, что на дому обшивала всех своих знакомых и подруг, в том числе и меня. Я полюбила Наташу и Колю за их теплоту и общительность, готовность быть рядом в любое время. Даже, когда они вернулись в Питер, я могла приехать к ним в гости и жить сколько душе угодно. Конечно, я не злоупотребляла их добрым отношением и гостеприимством, но десяток вечеров мы с удовольствием провели вместе на их старой квартире, находившейся тогда вблизи знаменитой тюрьмы «Кресты». Помнится, как Наташа учила меня готовить свои любимые украинские, недорогие и быстро приготавливаемые блюда. Как мы с ней ездили в один из хмурых осенних дней на рынок на другом конце города. Ехать было далеко, а все места в автобусе заняты. Мы всю дорогу стояли и вполголоса напевали какую-то глупейшую песенку, переиначивали ее и смеялись, смеялись до слез. Так, что даже все остальные пассажиры начали улыбаться и поглядывать на нас. На рынке мы весело торговались с кавказцами и довольные привезли домой кучу зелени, фруктов и мяса. А потом приготовили царский ужин и вспоминали Вологду и говорили о жизни и о том, что Коле надо поступать в аспирантуру…
Через Андрея Салтыкова я познакомилась с Ирой и Володей Листовыми, жившими тогда на улице Беляева. Ира – коллега, учительница математики, а Владимир работал тогда в ресторане. Ира большого ума и внутренней силы женщина из тех, на ком мир держится. В ее семье он и держится на ней, на ее стойком характере и большой доброте. В своем доме Ира была центром притяжения. Именно к ней мы ездили в гости пить дефицитный тогда растворимый кофе хороших марок, а Володя развлекал нас первыми фильмами, которые мы смотрели на его видеомагнитофоне. Помню, что это были «ужастики». Тогда же я познакомилась с братом Ирины, Димой Вайсбергом и их мамой Риммой Капитоновной Вайсберг, лучшим детским врачом нашего города. Дима и Римма Капитоновна занимают в моем сердце особое место, по своим душевным свойствам, по деликатности и тонкости обращения с людьми я могу сравнить их только с Машей Ильюшиной.
На работе я постепенно сблизилась с Леной Ивановой, вызвавшей мою симпатию по нескольким причинам: мы вместе учились в пединституте, у нас было множество общих знакомых и друзей, она профессионально знала английский язык, (для меня профессионализм человека всегда был одной из важнейших его характеристик), была отличным преподавателем и переводчиком. Как и всех моих подружек, жизнь ее не баловала. В то время она одна воспитывала дочку Аню. Никогда не забуду, как я впервые встретилась с Аней у Лены дома, на Ленинградской улице. Ане было лет шесть, она носила большие очки и отличалась недетской серьезностью. Я сидела на диване и смотрела какую-то книгу, когда она подошла, встала прямо передо мной и долго серьезно смотрела мне в глаза, как будто спрашивая: «Кто ты? Что ты за человек и что тебе здесь надо? Стоит ли с тобой разговаривать?» В этом было столько недетской недоверчивости и желания быть увиденной и понятой, что я сидела, не шелохнувшись, и молчала, боясь испортить о себе первое впечатление, как никогда прежде не боялась, общаясь с взрослыми людьми.
В годы нашей совместной работы ее пожилые родители начали серьезно болеть и требовали ежедневного Лениного присутствия и внимания. Она разрывалась между родителями, своей маленькой дочкой и работой. Меня восхищали ее жизнелюбие и сила духа. Она изо всех сил боролась с проблемами, маленькой зарплаты ассистента кафедры ни на что не хватало, поэтому Лена подрабатывала переводчиком, репетиторствовала, шила и вязала, умудряясь выглядеть лучше и моднее всех обеспеченных преподавательниц нашей кафедры. Как и мне, ей всегда был присущ некоторый авантюризм, как я, она была смелой женщиной. А еще она из тех редких людей, которым можно и хочется доверять. Вот на этих свойствах и строилась наша дружба, которая продолжается до сих пор.
Примерно в это же время я познакомилась с Натальей Лабинцевой, еще одной замечательной женщиной в моей жизни, великой труженицей, прекрасным врачом, добрейшей и веселой подругой, столь же дорогой мне, как и Лена.
Широта Наташиной натуры выражалась в ее хлебосольстве, у нее часто собирались ее коллеги по работе, а вместе со мной приходили все мои друзья. Однажды, перед каким-то праздником она заглянула ко мне, и ей очень понравился, сваренный мною натуральный кофе. «Спиши слова», заявила Наташа, «ко мне завтра гости придут, удивлю их новым рецептом». Секрет моего кофе состоял в долгой и медленной варке его на маленьком огне. Его нужно было довести до кипения, но не кипятить, а в конце добавить чуть-чуть корицы и гвоздики. Со «словами» в руках Наташа отправилась домой. Она позвонила мне на следующий день после приема гостей: «Ничего отвратительнее твоего кофе мои гости никогда не пили! Варила я его точно по рецепту, но получилась жуткая бурда!» Тут и вспомнишь русскую поговорку «Одна мучка, да разные ручки!»
Мне дорога в Наташе еще одна черта ее характера – безотказность. Когда бы я ни попросила ее о врачебной помощи, она тут же откликалась и лечила сначала меня, а потом всю мою семью. А еще она лечила и лечит всех своих родных, друзей и знакомых и знакомых этих знакомых, и так далее. Думаю, что ее знает и любит добрая половина нашего города.
Наташина судьба сродни судьбам многих российских женщин – она трудна, и путь ее не усеян розами: рано оставшись одна с двумя малыми детьми, она днем была врачом, а по вечерам дополнительно занималась тяжелой физической работой, чтобы поставить их на ноги. Благодаря огромным усилиям она обеспечила своих мальчиков всем необходимым, чтобы они могли стать такими, какими выросли – один стал успешным предпринимателем, другой профессиональным переводчиком и менеджером известной вологодской фирмы.
Много лет я была связана со всеми этими людьми нежными узами дружбы, и я ценю необыкновенно то тепло и счастье, которые они подарили мне.
Летом 1979 года я по горящей путевке поехала на курорт Золотые Пески в Болгарию в составе вологодской группы туристов. Это было первое и последнее мое путешествие «в составе группы туристов». Я с детства предпочитала отдыхать либо с родителями, либо в одиночестве. Привлекло к этой поездке море, возможность покупаться и полежать на солнышке. Людей в нашей группе, однако, ничто не объединяло. Мы были разными по возрасту, роду занятий и восприятию окружающего, поэтому я общалась только с девушками, с которыми меня поселили в один гостиничный номер. Гостиница была прекрасная – построенный уступами многоэтажный дом, стоящий в ряду таких же домов-гостиниц среди высоких зеленых деревьев, на горном склоне, спускающемся к морю. Комнаты большие, светлые, с новой мебелью, не успевшей пропахнуть табаком и приобрести некоторую затертость от потока постоянно меняющихся людей, что обычно свойственно большинству гостиниц, даже самых дорогих и престижных. Наши окна и лоджия смотрели на море, а внизу росла огромная, цветущая липа, достававшая ветками до нашей лоджии на четвертом этаже и источавшая по вечерам медовый аромат. На липе сидели болгарские голуби, необычно крупные и издававшие не воркование, а «гугуканье», видимо за это их называют гугутками. Нас было трое в комнате – Ира, работник администрации УВД из Вологды, Галя, молодая рабочая, недавняя выпускница детского дома, и я. Ира по возрасту была ближе ко мне, хотя и моложе, а Галя совсем молоденькая девчонка. После обеда она обычно говорила нам: «Я на море не пойду, буду пищеварить». Мы с Ирой постарались получить от этой поездки как можно больше. Мы ездили на все экскурсии: в Варну, на гору Шипку с ее памятником российским солдатам и офицерам, воевавшим в девятнадцатом веке вместе с болгарами против турок, и в древний город Тырново. По дороге осматривали бескрайние долины, засаженные лавандой и розами и благоухающие на километры вокруг. Отдельно от группы гуляли по побережью, общались с болгарами. Однажды к нам подошли молодые, спортивного вида ребята и пригласили отдохнуть на пляже около дачи Тодора Живкова, тогдашнего коммунистического лидера Болгарии. Поскольку дело было днем, мы смело согласились. От нашего пляжа дача отделялась только металлической сеткой. Выглядела дача довольно скромно – двухэтажный неприметный дом серо-белого цвета. Из высокого цоколя дома выходила труба, из которой лилась вода, как оказалось, минеральная. Вот это мне очень понравилось: искупаешься в соленом море, а после встанешь под трубу и обмоешься минеральной водой, замечательно! Ребята рассказали нам много любопытного о хозяине дачи. Но больше всего мне понравился рассказ о том, как в Болгарию приезжал Владимир Высоцкий. Он выступал на Золотых Песках с большим успехом, а после вечернего концерта его так угостили, что он проспал автобус на самолет, который вылетал из Варны. Высоцкому выделили одну из правительственных машин, чтобы добраться до аэропорта. Водитель пошутил: «Повезу тебя, если будешь всю дорогу петь». Владимир согласился и честно пел всю дорогу от Золотых песков до Варны, чем поразил в самое сердце и водителя и охрану. Они не предполагали, что такой знаменитый человек так прост в обращении и так дружелюбен.
Нас очень хорошо обслуживали и кормили. Болгарские официантки, повара, администраторы и наши новые знакомые демонстрировали вековую благодарность русским людям за помощь в войне с турками, перенося ее на нас. Это очень трогало и вызывало в нас с Ирой ответные добрые чувства.
Запомнилось еще несколько впечатлений, показавшихся мне необычными.
От поездки в Варну осталось ощущение простора и воздушности этого города, в той части, где мы были, а именно в самом центре города, на большой площади, мощенной крупными светлыми каменными плитами, между которыми располагались более темные вставки, так, что вся площадь походила на шахматную доску. Погода в тот день была прохладной, и мы с Ирой надели темные брюки и свитера. Мы стояли на площади, вертели головами и смотрели на окружающих людей, когда к нам подошел пожилой болгарин и сказал: «Милые девушки, вы похожи на ласточек, которые сейчас взлетят».
Тырново – это город-музей, с его древней крепостью, от которой остались только мощные, широкие краснокирпичные стены, по которым мы прошли и взглянули сверху на весь утопающий в зелени город. Он стоит на вершине горы, и чтобы добраться туда, надо ехать, а потом идти по узкой дороге вверх, стараясь не свалиться вниз в пространство между склоном горы и сетками, протянутыми для безопасности вдоль всей трассы. Как объяснял нам гид, несмотря на все предосторожности, ежегодно несколько туристов обязательно сваливается в эти «карманы». К счастью, мало кто из них наносит себе вред. Не избежала этой участи и наша группа. Один череповецкий излишне любопытный и, должно быть, не очень трезвый мужичок свалился в такой «карман», и нам пришлось долго ждать, пока его оттуда достанут, отвезут в больницу, осмотрят и отпустят с Богом.
Однажды вечером нас отвезли в ресторан, в котором показывали танцы на горячих углях. Пока мы ужинали, на площадке в центре двора ресторана развели большой костер. К концу ужина, когда стемнело, он прогорел, и вышло несколько молодых людей в национальных костюмах, длинных полотняных рубахах, зауженных книзу штанах и расшитых бисером жилетах; на головах у них были фески, напоминающие турецкие головные уборы. Они разгребли, уложили и разровняли тлеющие угли довольно толстым слоем, а затем показали нам свои голые ступни, чтобы мы убедились, что они ничем не смазаны и, сначала пробежали по горячим углям, а потом стали ходить по ним под музыку и делать танцевальные па. Один из молодых людей схватил длинноволосую девушку из нашей группы и на руках пронес ее над тлеющими и светящимися в темноте углями, почти касаясь их волосами. Этот неожиданный выпад привел публику в восторг. Несомненно, это был обрядовый танец, пришедший из древности, из тех времен, когда на этой земле существовал культ огня. Удивительно, что он сохранился до наших дней. Ведь в древней Руси тоже были огнепоклонники, но у нас от того времени остались только свидетельства ученых, делавших раскопки на местах древних капищ.
Длинный пляж, вдоль всего побережья Золотых Песков делился на сектора, которые невидимой границей отделяли одну группу туристов от другой. Так, наша вологодская группа граничила с одной стороны с армянской группой, а с другой стороны – с грузинской. Интересно было наблюдать, как ведут себя представители разных народов в публичной атмосфере пляжа, и притом, что все одеты только в купальники. Я никогда раньше не видела столько армян вместе, да еще с женами и детьми. Я, конечно, читала о клановом укладе жизни горских народов, но здесь это все стало зримо и более понятно. Они отдыхали именно кланом, со всеми многочисленными чадами и домочадцами. Женщины и дети кучкой сидели под грибком, не отходя, далеко друг от друга. Мужчины нескольких кланов собирались в отдельную кучку и, стоя беседовали о чем-то своем в некотором отдалении от женщин и детей. Но все они постоянно находились в поле зрения друг друга, и между ними чувствовалась незримая связь. Мужчины были все небольшого роста, молодые и стройные. Их лиц я не помню, потому что больше на меня произвели впечатление лица армянских женщин и детей. Их было несколько, молодых матерей семейств. Они сидели в окружении своих детей, никогда до конца не раздетые, представляя собой совершенно статичную картину полных достоинства красавиц, как будто только что сошедших с древних тканых картин среднего востока, пышногрудых и крутобедрых, с черными кудрями и печальными глазами газелей. Их чудные малыши были похожи на ангелов Рафаэля, с такими же огромными, опушенными длинными ресницами глазами, как у их матерей. Странно, что у большинства взрослых армян эта дивная красота куда-то уходит. Да, наверное, не только у них. И в своем русском народе я замечала, что удивительно красивые малые дети тоже израстают и становятся уже в подростковом возрасте совершенно другими. В нашей вологодской группе тоже было несколько красивых женщин. Время от времени я замечала, как армяне исподволь поглядывают на них, но не более того. В присутствии своих женщин они сохраняли полный нейтралитет и достоинство.
Другое дело грузинская группа. Грузины приехали отдыхать отдельно от своих семей. Однако, наблюдая за армянами, они тоже не сразу бросились знакомиться с нашими женщинами, а потихоньку с каждым днем все ближе подвигались к нам по песочку, вместе загорая и купаясь, а уж потом стали предлагать угоститься грузинским коньяком и пойти вместе в ресторан. Мы с Ирой на эти призывы не откликнулись.
Наши вологжанки вообще пользовались у мужчин всех мастей большим успехом. Особенно удивительно было, когда за нашими девушками ухаживали болгары, потому что болгарки, на мой взгляд, по сравнению с нами гораздо краше. Многовековое смешение народов Болгарии с турками привело к тому, что их женщины обладают чудесной красотой, они стройны и миниатюрны, с маленькими головками, небольшими носиками и большими, прекрасными глазами. Правда у них, по мнению местных кавалеров, есть один большой недостаток – темная кожа. Наши крупные, голубоглазые, русые и белокожие девушки, даже не будучи красавицами, просто сводили болгар с ума.
За армянской группой отдыхали немцы. Они чувствовали себя, как и везде в Европе, полными хозяевами положения и места, шумели, пили пиво и писали прямо под пляжное ограждение, не давая себе труда дойти до бесплатного туалета. Переодевались они на виду у всех, беззастенчиво обнажая свои обрюзгшие телеса перед всем светом. Я не ханжа, но при таком скоплении людей разных национальностей и культур ждешь от соседей уважения.
Андрей Салтыков познакомил меня и сестру мою Лену с молодыми интернами, приехавшими в Вологду после Ленинградского медицинского института. Слава Цирульников, Миша Островский и Рома Гриншпон были на десять лет младше меня, и я чувствовала себя с ними «мамкой», а они радовались тому, что у них есть взрослая подруга, надежная опора в чужом городе, да и просто новый человек. Они не давали мне скучать. Мы часто гуляли по городу, болтали, смеялись, и я смотрела на родную Вологду их глазами. Мальчики столичного воспитания и обучения, они не пропускали ни одного концерта в филармонии, ни одного нового спектакля в драматическом театре, ни одной выставки в музее, ни одного нового фильма. Мы с сестрой особенно сблизились со Славой Цирульниковым. С первой минуты знакомства у нас появилось ощущение, что это абсолютно свой человек, понятный и близкий. Он очаровал даже мою строгую маму тем, что с восторгом поедал ее соления и маринованные грибы. Он вошел в нашу семью, как в свою, и был принят, как свой.
В 1980 году в Москве состоялась международная Олимпиада. Москву «очистили» от бомжей и проституток, выселив их на так называемый 101 километр. Кроме того, на время Олимпиады власти запретили иногородним гражданам въезд в столицу. На юг можно было проехать только объездными путями. Москвичи очень радовались этому положению, потому что в магазинах появились все дефицитные товары, новые импортные продукты питания, а очереди из голодных провинциалов исчезли, как по мановению волшебной палочки. «Колбасные» поезда, в которых вся Россия возила колбасу и сосиски из Москвы в свои города и веси, стояли на приколе. Как назло, к Лене приехала ее словацкая подруга Яра, сестра моей Милы, и нам приходилось из кожи вон лезть, чтобы кормить ее более или менее сносными продуктами. Замечательный сын, Славка, посылал родителям из Вологды ягоды, грибы и подношения своих больных, а родители взамен присылали ему всякие деликатесы, чтобы подкормить ребенка в чужом городе. В тот момент он получил посылку с финскими деликатесами, которые осели в Питере по дороге из Финляндии в Москву на Олимпиаду. Славка всегда кушал хорошо и с удовольствием, поэтому отличался плотным телосложением, тем более он меня до глубины души тронул, притащив эту посылку к нам ради угощения Яры. В посылке нашелся финский сервелат, сыр неземной вкусноты и финские шоколадные конфеты. Ярке мы наврали, что вся эта благодать куплена в Вологде по случаю.
Славка часто встречал меня после работы у института и провожал пешком до дома. Он тащил мою сумку с книгами и пакет с едой и, нарезая вокруг меня круги, орал на всю улицу, что он мой «насильник и потаскун», произведя эти слова от глаголов «носить» и «таскать», что по ходу действия и разъяснял восхищенной публике. Если мы большой компанией ехали в гости к Салтыковым, он всему автобусу (к всеобщей радости) сообщал, что везет в Кувшиново больных девушек на уколы. Однажды в новогодние каникулы наша компания разъезжалась от Салтыковых поздней ночью. Мне и Славке не хватило места в такси, не дождавшись другой машины, мы отправились в город пешком. Морозец был небольшой, шел мягкий крупный снег, и наш поход ничуть не страшил нас. Я взяла Славку под руку, и мы пошагали, где по проезжей дороге, где по каким-то тропинкам. Всю дорогу мы громко и весело пели революционные песни, пугая ворон на тополях, добрые люди давно сладко спали в своих постелях. Оказывается, от Кувшинова до центра Вологды совсем недалеко, всего тридцать минут бодрой ходьбы. В центре наши пути разошлись, я поехала на троллейбусе домой, а Славка на Ленинградскую улицу к алкоголику дяде Боре, у которого он в то время снимал комнату. Слава обладал незаурядными организаторскими способностями, все дружеские встречи, прогулки, походы в театр и в кино организовывал именно он. Ему я обязана радостью побывать на концерте Жванецкого, он открыл мне зал музыкального училища как концертный зал, уже тогда начавший принимать знаменитых музыкантов. С ним можно было обсудить все книжные новинки и новые фильмы, с ним я делилась впечатлениями о своих поездках за рубеж. Большинство моих друзей с радостью приняли его в свои ряды, потому что по общительности и добродушию ему не было равных.
Когда я поехала в Ленинград на курсы повышения квалификации, Славины родители, Инна и Аркадий, принимали меня как давнего хорошего друга. Я горжусь тем, что именно ко мне Славка в первый раз привел свою девушку, Лену Гончарову, и просил убедить ее выйти за него замуж, что я с успехом и сделала. Они до сих пор вместе, у них родилась прекрасная дочь, и хотя они давно живут в Израиле, нас связывают былая дружба и теплые воспоминания. Славкин отец, Аркадий, первым покидал Россию в 1986 году и приезжал прощаться со мной и с моим мужем. Вслед за Славой уехал Рома, женатый на вологжанке, медицинской сестре. Миша Островский уехал в Венгрию, вслед за своей женой – венгеркой, но это уже совсем другая история.