ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ "Размышления" -- это личные записи римского импе- ратора Марка Аврелия Антонина, сделанные им в 70-е гг. II в. н. э. Они отражают упорное стремление Марка Авре- лия руководствоваться в своем мироощущении стоическим учением. Благодаря исключительному положению Марка Ав- релия и его развившемуся литературному дарованию этот документ, позволяющий (редчайший случай в истории ан- тичной литературы!) наблюдать не столько даже личную жизнь, сколько напряженную личную работу над освоением достижений многовековой стоической традиции, стал впос- ледствии одним из наиболее читаемых памятников мировой литературы. Книги имеют свою судьбу -- эта книга, можно сказать, создана судьбой. В настоящем издании читателю предлагается новый перевод "Размышлений" Марка Аврелия, выполненный А. К. Гавриловым. При ознакомлении с переводом рекомендуется постоянное обращение к экзегетическому комментарию Яана Унта, поясняющему содержание текста, особенно в смысле истории идей; такое обращение тем более настоятельно, что текст насыщен специальной стоической терминологией, которая в тексте Марка Аврелия (а следовательно, и в переводе) не растолковывается, зато может быть отлично разъяснена благодаря изобилию фрагментов Древней Стой, текстам Эпиктета и др. В этой же связи читателю, прис- тупающему к чтению памятника, полезно предварительно ознакомиться с указателем важнейших понятий и терминов, выявляющим те характерные слова и словоупотребления, которые особенно остро нуждались в комментарии. Текстологические примечания, составленные перевод- чиком, дают отчет в том, какой именно текст воспроизве- ден в переводе и разъясняется в комментарии. Приняв их во внимание, заинтересованный читатель может увереннее предпринять сопоставление предлагаемого перевода с дру- гими -- русскими или иностранными -- переводами, что вполне естественно для этого памятника, текстология и самый жанр которого создает множество трудностей. Арабские цифры в тексте "Размышлений" указывают на экзегетический комментарий, звездочки -- на текстологи- ческие примечания. Отыскивается как то, так и другое по номеру книги и записи в традиционной нумерации. Статья А. И. Доватура "Римский император Марк Ав- релий Антонин" характеризует эпоху, биографические обс- тоятельства и государственную деятельность римского им- ператора (генеалогическая таблица и хронологический указатель полезны для быстрого обзора этого материала). В статье Яана Унта "ёРазмышления" Марка Аврелия как ли- тературный и философский памятник" анализируется сос- тав, происхождение и назначение памятника; там же дан очерк основньк понятий стоической философии, знакомство с которыми необходимо для адекватного восприятия текс- та. Той же цели служат указатели имен и цитат и упомя- нутый уже Указатель важнейших терминов, встречающихся в тексте Марка Аврелия. Все указатели настоящего издания составлены Яаном Унтом. Записи Марка Аврелия неоднократно -- полностью и частично -- переводились на русский язык. Истории этих переводов и обзору перипетий русской рецепции памятника посвящена статья А. Гаврилова "Марк Аврелий в России"; там же выясняются принципы, положенные в основу нового перевода. Статья "Римский император Марк Аврелий Антонин", помещенная в настоящем томе, оказалась одной из послед- них работ А. И. Доватура (1897 -- 1982), который наряду с университетским преподаванием и исследовательской де- ятельностью более 50 лет занимался переводами с древних языков: переводил сам, правил переводы других, органи- зовывал коллективные работы. К редактированию настояще- го тома Аристид Иванович отнесся любовно и строго: лич- ность Марка Аврелия, по всей видимости, выдержала испы- тание его дисциплинированного и критичного ума. Общая с учителем работа теперь становится для младших участни- ков не только драгоценным воспоминанием, но и залогом единства в отношении к филологическому труду. Редакция приносит благодарность рецензентам М. Е. Сергеенко и М. Л. Гаспарову, которые сообщили участни- кам ряд полезных замечаний, а также Л. В. Андреевой (Эрмитаж), давшей ряд советов при подборе иллюстраций. Неизмеримо многим в смысле техники комментирования и основных филологических приемов настоящая книга обязана университетскому преподаванию Я. М. Боровского и А. И. Зайцева.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ Со времени выхода в свет первого издания этой кни- ги коллеги и читатели высказали -- письменно, устно, печатно, -- множество критических замечаний, поучитель- ных даже тогда, когда воспользоваться ими при переизда- нии было трудно. Том в целом был с доброжелательно-кри- тичной взыскательностью прочитан Я. М. Боровским, сооб- щившим целый ряд наблюдений и советов. Накопились и собственные наблюдения, тем более что переводчик рабо- тает над двуязычным изданием "Размышлений", где перевод естественно было по возможности еще больше приблизить к подлиннику, а текстологические замечания излагать го- раздо подробнее, чем в приложении к "Литературным па- мятникам". В настоящем издании предприняты в соответствии с этим некоторые изменения. Текст перевода был сверен и поправлен во многих местах; принципы перевода оставлены прежними -- не потому, что они безусловны, а потому, что переводчику, если он много лет работает над текс- том, просто ничего не остается лучше, как держаться сложившегося у него подхода к памятнику. Текстологичес- кие примечания иногда поправлены там, где переводчик решительно переменил свое мнение. Наибольшее число поп- равок, изменений, дополнений приходится на статью "Марк Аврелий в России". Указатели уточнены. Статья А. И. До- ватура оставлена без изменений. А. Гаврилов Петербург, июнь 1992 г.
ПЕРВАЯ КНИГА 1. От деда моего Вера -- добронравие и негневли- вость. 2. От славной памяти, оставленной по себе родите- лем, скромное, мужеское. 3. От матери благочестие и щедрость, воздержание не только от дурного дела, но и от помысла такого. И еще -- неприхотливость ее стола, совсем не как у бога- чей. 4. От прадеда -- что не пошел я в общие школы, а учился дома у хороших учителей и понял, что на такие вещи надо тратиться не жалея. 5. От воспитателя, что не стал ни зеленым, ни си- ним, ни пармуларием, ни скутарием; еще выносливость и неприхотливость, и чтобы самому делать свое, и не вда- ваться в чужое; и невосприимчивость к наговорам. 6. От Диогнета несуетность; неверие в россказни колдунов и кудесников об их заклинаниях, изгнаниях ду- хов и прочее; и что перепелов не стал держать и волно- ваться о таких вещах; что научился сносить свободное слово и расположился к философии и слушал сперва Бак- хия, потом Тандасида и Маркиана; что еще мальчиком со- чинял диалоги и пристрастился спать на шкурах и ко все- му, что прививают эллины. 7. От Рустика я взял представление, что необходимо исправлять и подлечивать свой нрав; не свернул в увле- чение софистической изощренностью, не стал писать умоз- рительных сочинений, выдумывать учительные беседы или еще, вообразив невесть что, выступать самоистязателем да благодетелем; и что отошел от риторики, поэзии, сло- весной изысканности; что не расхаживал дома пышно оде- тый или что-нибудь еще в таком роде; и что письма я стал писать простые, наподобие того, как он писал моей матери из Синуессы; и еще что в отношении тех, кто раз- досадован на нас и дурно поступает, нужен склад отзыв- чивый и сговорчивый, как только они сами захотят вер- нуться к прежнему; и читать тщательно, не довольствуясь мыслями вообще; и не спешить соглашаться с тем, кто во- обще что-либо тебе говорит; и что встретился я с эпик- тетовыми записями, которыми он со мной поделился. 8. От Аполлония независимость и спокойствие перед игрой случая; чтобы и на миг не глядеть ни на что, кро- ме разума, и всегда быть одинаковым -- при острой боли или потеряв ребенка, или в долгой болезни; на живом примере я увидел явственно, что может один человек быть и очень напористым, и расслабившимся; и как, объясняя, не раздражаться; и воочию увидел я человека, который считал опыт и ловкость в передаче умозрительных положе- ний наименьшим из своих достоинств; у него я научился принимать от друзей то, что считается услугой, не теряя при этом достоинства, но и не бесчувственно. 9. От Секста благожелательность; образец дома с главою-отцом; мысль о том, чтобы жить сообразно приро- де; строгость без притворства; заботливая предупреди- тельность в отношении друзей; терпимость к обывателям и к тем, кто мыслит несозерцательно; умение ко всем при- ладиться, так что обращение его было обаятельнее всякой лести и в то же время внушало тем же самым людям глубо- чайшее почтение; а еще постигающее и правильное отыска- ние и упорядочение основоположений, необходимых для жизни; и что никогда он не подавал малейшего признака гнева или другой какой страсти, но был одновременно предельно нестрастен и вместе предельно приветлив; пох- валы -- и те у него были без шума, и многознания напо- каз не выставлял. 10. От Александра-грамматика неосуждение -- то, что он не начинал бранить тех, кто выговаривал что-ни- будь, как варвары, или не по-столичному или неблагоз- вучно, а только изловчался произнести как следует, в виде ответа, подтверждения или встречного рассмотрения не слова уже, а дела, или с помощью другого какого-ни- будь ловкого упоминания. 11. От Фронтона, что я разглядел, какова тиранская алчность, каковы их изощренность и притворство, и как вообще неприветливы эти наши так называемые патриции. 12. От Александра-платоника:! не говорить никому часто и без нужды и в письмах не писать, что я-де за- нят, и не извинять себя вечно таким способом, когда в отношении тех, с кем ты живешь, не делаешь надлежащего, ссылаясь на обступившие тебя дела. 13. От Катула -- не пренебрегать ни одним дружес- ким упреком, даже если неразумно упрекают, но пытаться еще и восстановить прежнее; также учителей восхвалять с восторгом, как вспоминают о Домиции и Афинодоте; и к детям привязанность подлинная. 14. От брата моего Севера любовь к ближним, исти- не, справедливости; и что благодаря ему я узнал о Тра- зее, Гельвидии, Катоне, Дионе, Бруте и возымел предс- тавление о государстве, с законом, равным для всех, где признаются равенство и равное право на речь; также о единодержавии, которое всего более почитает свободу подданных. А еще от него ненатужное и ровное напряжение в почитании философии; благие дела и великая щедрость, добрые надежды и вера в дружбу друзей; и нескрытность перед теми, кого случалось ему осуждать; и что его друзьям не приходилось гадать, чего он хочет или не хо- чет, а было это всегда ясно. 15. От Максима владение собой, никакой неустойчи- вости и бодрость духа, как в прочих испытаниях, так и в болезни; размеренность нрава, любезность, достопочтен- ность; как он без сокрушения выполнял поставленные пе- ред собой задачи; и как все ему верили, что он как го- ворит, так и думает, а что делает, то беспорочно дела- ет. Никогда не изумлен, не потрясен, нигде не торопится и не медлит, не растерянный и не унылый, без готовой улыбки или, наоборот, без гнева и подозрений; благоде- тельствующий и прощающий, и нелживый; от него представ- ление, что невывернутый лучше, чем вправленный; и еще, никогда не казалось, что он свысока смотрит на кого-ни- будь, но никто не осмелился бы признать себя лучше его; и какая обходительность. 16. От отца нестроптивость, неколебимое пребывание в том, что было обдумано и решено; нетщеславие в отно- шении так называемых почестей; трудолюбие и выносли- вость; выслушивание тех, кто может предложить что-либо на общую пользу, и неуклонность при воздаянии каждому по его достоинству, умение, когда нужно, напрячься или расслабиться; как он положил предел тому, что связано с любовью к мальчикам; всепонимание и разрешение друзьям даже трапезу с ним не делить, не только что не выезжать с ним в дальний путь -- всегда оставался прежним с те- ми, кто был чем-нибудь задержан. Во время совещаний расследование тщательное и притом до конца, без спешки закончить дело, довольствуясь теми представлениями, что под рукой; дружил бережно -- без безумства и без пресы- щения; самодостаточность во всем, веселость лица; пред- видение издалека и обдумывание наперед даже мелочей, притом без театральности; и как ограничил возгласы и всяческую лесть; всегда он на страже того, что необхо- димо для державы; и при общественных затратах, словно казначей, бережлив; и решимость перед обвинениями во всех таких вещах; а еще то, что и к богам без суеверия, и к народу без желания как-нибудь угодить, слиться с толпою: нет, трезвость во всем, устойчивость, и без этого невежества, без новшеств. Тем, что делает жизнь более благоустроенной, если по случаю что-нибудь такое было в избытке, пользовался, без ослепления, как и без оправданий, так что покуда есть -- брал непринужденно, а нет -- не нуждался. И то, что никто о нем не мог ска- зать, будто он софист, что доморощенный, что ученый, нет -- муж зрелый, совершенный, чуждый лести, способный постоять и за свое, и за чужое. Кроме того, уважая под- линно философствующих, прочих не бранил, но уж и не поддавался им; а еще его общительность и любезность без пресыщения; и забота о своем теле с умеренностью -- не из жизнелюбия или для того, чтобы красоваться, но и без небрежения, а с тем, чтобы благодаря собственной заботе как можно меньше нуждаться во врачебной, в лекарствах или наружных припарках. А особенно то, что он был неза- вистлив и уступчив к тем, кто в каком-нибудь деле наб- рал силу -- в слоге, скажем, или в законах осведомлен, нравах, еще в чем-нибудь -- таким он ревностно содейс- твовал, чтобы каждый был прославлен тем, в чем превос- ходит других. Делая все по заветам отцов, он даже и то не выставлял напоказ, что вот по заветам отцов поступа- ет. А еще то, что не перекидывался, не метался, а дер- жался одних и тех же мест и тех же дел. А еще, что пос- ле острых приступов головной боли он, снова молодой и цветущий, был при обычных занятиях, и что не много было у него тайн, а совсем мало и редко, притом всегда в связи с государственными делами; при устроении зрелищ и сооружении построек, при раздачах и тому подобном вни- мательность и размеренность человека, вперившего взгляд в самое то, что должно быть сделано, без мысли о славе, которая от этого произойдет. Не из тех, кто купается не вовремя, вечно украшает дом или выдумывает какие-нибудь блюда, ткани, расцветку одежды, печется, чтобы люди его были все как на подбор. Одежда, в которой он из Лория возвращался в город, и многое, что случалось в Ланувии; как он обошелся в Тускуле с извиняющимся откупщиком, и прочее в этом духе. Ничего резкого, не говорю уж без- застенчивого или буйного; никогда он не был что называ- ется "весь в поту" -- нет, все обдуманно, по порядку и будто на досуге, невозмутимо, стройно, сильно, внутрен- не согласно. К нему подойдет, пожалуй, то, что расска- зывают о Сократе, который мог равно воздерживаться или вкусить там, где многие и в воздержании бессильны, и в наслаждении безудержны. А вот иметь силу на это, да еще терпеть и хранить трезвость как в том, так и в другом -- это свойство человека со сдержанной и неодолимой ду- шой, какую он явил во время болезни Максима. 17. От богов! получил я хороших дедов, хороших ро- дителей, хорошую сестру, хороших учителей, домашних, родных, друзей -- все почти. И что никому из них я по опрометчивости не сделал чего дурного -- это при душев- ном складе, от которого мог я при случае что-нибудь та- кое сделать, -- благодеяние богов, что не вышло стече- ния обстоятельств, которое меня бы изобличило. И то, что я не воспитывался дольше у наложницы деда, и что сберег юность свою, и не стал мужчиной до поры, но еще и прихватил этого времени. Что оказался в подчинении у принцепса и отца, отнявшего у меня всякое самоослепле- ние и приведшего к мысли, что можно, живя во дворце, не нуждаться в телохранителях, в одеждах расшитых, в факе- лах и всех этих изваяниях и прочем таком треске; что можно выглядеть почти так же, как обыватели, не обнару- живая при этом приниженности или же легкомыслия в госу- дарственных делах, требующих властности. Что брат у ме- ня был такой, который своим нравом мог побудить меня позаботиться о самом себе, а вместе радовал меня уваже- нием и теплотой; что дети рождались здоровые и не урод- ливые телом. И что не пробился я далеко в риторических, пиитических и прочих занятиях, на которых я, пожалуй, и задержался бы, если бы почувствовал, что легко продви- гаюсь на этом пути. Что успел я моих воспитателей окру- жить тем почетом, о каком, казалось мне, каждый мечтал, а не откладывал, полагаясь на то, что они еще не стары и что попозже сделаю это. Что узнал Аполлония, Рустика, Максима. Что явственно и нередко являлось мне представ- ление о жизни в согласии с природой, так что, поскольку это от богов зависит и даяний оттуда, от их поддержки или подсказки, ничто мне не мешало уже по природе жить, и если меня не хватает на это, так виной этому я сам и то, что не берег божественные знаменья и чуть ли не наставления. Что тело мое столько времени выдерживало такую жизнь. Что не тронул ни Бенедикты, ни Феодота, да и потом выздоравливал от любовной страсти. Что досадуя часто на Рустика, я не сделал ничего лишнего, в чем по- том раскаивался бы. Что мать, которой предстояло уме- реть молодой, со мною прожила последние свои годы. Что всякий раз, когда я хотел поддержать бедствующего или нуждающегося в чем-нибудь, никогда я не слышал, что у меня нет средств для этого; и что самому мне не выпада- ла надобность у другого что-нибудь брать. И что жена моя -- сама податливость, и сколько приветливости, неп- рихотливости. Что у детей довольно было хороших воспи- тателей. Что в сновидениях дарована мне была помощь, не в последнюю очередь против кровохарканья и головокруже- ний, и как это поможет в Кайете. И что, возмечтав о фи- лософии, не попал я на софиста какого-нибудь и не засел с какими-нибудь сочинителями да за разбор силлогизмов; и не занялся внеземными явлениями. Ибо все это "в богах имеет нужду и в судьбе".
ВТОРАЯ КНИГА Писано в области квадов близ Грана. 1. С утра говорить себе наперед: встречусь с сует- ным, с неблагодарным, дерзким, с хитрецом, с алчным, необщественным. Все это произошло с ними по неведению добра и зла. А я усмотрел в природе добра, что оно прекрасно, а в природе зла, что оно постыдно, а еще в природе погрешающего, что он родствен мне -- не по кро- ви и семени, а причастностью к разуму и божественному наделу. И что ни от кого из них не могу я потерпеть вреда -- ведь в постыдное никто меня не ввергает. а на родственного не могу же я сердиться или держаться в стороне от него, раз мы родились для общего дела, как ноги и руки, как ресницы, как верхний ряд зубов и ряд нижний. Так вот: противодействовать другому противно природе, а негодовать и отвращаться -- это противодейс- твие. 2. Что бы я ни был такое -- все это плоть, дыханье и ведущее. Брось книги, не дергайся -- не дано. Нет, как если б ты уже умирал, пренебреги плотью; она грязь, кости, кровянистая ткань, сплетение жил, вен, протоков. Посмотри и на дыханье: что оно такое? дуновение, да и не постоянное, а то изрыгаемое, то заглатываемое вновь. Ну а третье -- ведущее. Так сообрази вот что: ты уже стар; не позволяй ему и дальше рабствовать и дальше дергаться в необщественных устремлениях, а перед судь- бой и дальше томиться настоящим или погружаться в гря- дущее. 3. Что от богов, полно промысла; что от случая -- тоже не против природы или увязано и сплетено с тем, чем управляет промысл. Все течет -- оттуда; и тут же неизбежность и польза того мирового целого, которого ты часть. А всякой части природы хорошо то, что приносит природа целого и что ту сохраняет. Сохраняют же мир превращения, будь то первостихий или же их соединений. Прими это за основоположения, и довольно с тебя. А жаж- ду книжную брось и умри не ропща, а кротко, подлинно и сердечно благодарный богам. 4. Помни, с каких пор ты откладываешь это и сколь- ко уже раз, получив от богов отсрочку, ты не воспользо- вался ею. А пора уж тебе понять, какого мира ты часть и какого мироправителя истечение, и очерчен у тебя предел времени; потратишь его, чтобы так и не просветлиться душой -- оно уйдет, ты уйдешь, и уж не придется больше. 5. С мужеской, с римской твердостью помышляй вся- кий час, чтобы делать то, что в руках у тебя, с надеж- ной и ненарочитой значительностью, приветливо, благо- родно, справедливо, доставив себе досуг от всех прочих представлений. А доставишь, если станешь делать всякое дело будто последнее в жизни, удалившись от всего слу- чайного и не отвращаясь под влиянием страсти от решаю- щего разума, вдали от притворства, себялюбия, неприятия сопутствующих решений судьбы. Видишь, сколь немногим овладев, можно повести благотекущую и богоподобную жизнь -- ведь и боги ничего больше не потребуют от то- го, кто это соблюдает. 6. Глумись, глумись над собой, душа, только знай, у тебя уж не будет случая почтить себя, потому что у каждого жизнь -- и все. Та, что у тебя, -- почти уже пройдена, а ты не совестилась перед собою и в душе дру- гих отыскивала благую свою участь. 7. Дергает тебя что-нибудь вторгающееся извне? -- Ну так дай себе досуг на то, чтобы узнать вновь что-ни- будь хорошее, брось юлой вертеться. Правда же, остере- гаться надо и другого оборота: ведь глупец и тот, кто деянием заполнил жизнь до изнеможения, а цели-то, куда направить все устремление, да разом и представление, не имеет. 8. Не скоро приметишь злосчастного от невнимания к тому, что происходит в душе другого; а те, кто не осоз- нает движений собственной души, на злосчастие обречены. 9. О том всегда помнить, какова природа целого и какова моя, и как эта относится к той, и какой частью какого целого является, а еще что никого нет, кто восп- рещал бы и делать, и говорить всегда сообразно природе, частью которой являешься. 10. Сравнивая погрешения, Феофраст хоть и делает это сравнение по-обыденному, однако по-философски ут- верждает, что проступки, допущенные из вожделения, тя- желее тех, что от гнева. Разве не явственно. что разг- неванный отвращается от разума с некой печалью, втайне сжимаясь; тот же, кто погрешает из вожделения, сдавшись наслаждению, представляется как бы более распущенным и вместе расслабленным в своих погрешениях. Так что пра- вильно и достойно философии он утверждал, что погреше- ния, совершенные в наслаждениях, заслуживают более тяж- кого обвинения, чем когда с печалью. И вообще, один по- хож скорее на потерпевшего обиду и понуждаемого к гневу печалью; другой же прямо с места устремляется к неспра- ведливости, вожделением увлекаемый к деянию. 11. Поступать во всем, говорить и думать, как че- ловек, готовый уже уйти из жизни. Уйти от людей не страшно, если есть боги, потому что во зло они тебя не ввергнут. Если же их нет или у них заботы нет о челове- ческих делах, то что мне и жить в мире, где нет божест- ва, где промысла нет? Но они есть, они заботятся о че- ловеческих делах и так все положили, чтобы всецело за- висело от человека, попадет ли он в настоящую-то беду, а если есть и другие еще беды, так они предусмотрели и то, чтобы в каждом случае была возможность не попадать в них. А что не делает человека хуже, может ли делать хуже жизнь человека? Что ж, по неведению ли, или зная, да не умея оберечься наперед или исправиться после, до- пустила бы это природа целого? Неужто по немощи или не- расторопности она так промахнулась, что добро и худо случаются равно и вперемешку как с хорошими людьми, так и. с дурными? Ну а смерть и рождение, слава, безвест- ность, боль, наслаждение, богатство и бедность -- все это случается равно с людьми хорошими и дурными, не яв- ляясь ни прекрасным, ни постыдным. А следовательно, не добро это и не зло. 12. Как быстро все исчезает, из мира -- само те- лесное, из вечности -- память о нем; и каково все чувс- твенное, в особенности то, что приманивает наслаждением или пугает болью, о чем в ослеплении кричит толпа. Как это убого и презренно, смутно и тленно, мертво! Разум- ной силе -- усмотреть, что такое они, чьи признания и голоса (несут) славу? И что такое умереть? и как, если рассмотреть это само по себе и разбить делением мысли то, что сопредставляемо с нею, разум не признает в смерти ничего кроме дела природы. Если же кто боится дела природы, он -- ребенок. А тут не только дело при- роды, но еще и полезное ей. Как прикасается человек к богу и какой своей частью, и в каком тогда состоянии эта доля человека. 13. Нет ничего более жалкого, чем тот, кто все обойдет по кругу, кто обыщет, по слову поэта. "все под землею" и обследует с пристрастием души ближних, не по- нимая, что довольно ему быть при внутреннем своем гении и ему служить искренно. А служить -- значит блюсти его чистым от страстей, от произвола, от негодования на что-либо, исходящее от богов или людей. Ибо то, что от богов, своим превосходством вселяет трепет, а что от людей -- по-родственному мило. Ведь иной раз и жалко их за неведение того, чтб добро и чтб зло. Ибо этот недуг ничуть не лучше того, из-за которого лишаются способ- ности различать черное и белое. 14. Да живи ты хоть три тысячи лет, хоть тридцать тысяч, только помни, что человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и живет лишь той, которую теряет. Вот и выходит одно на одно длиннейшее и кратчайшее. Ведь настоящее у всех равно, хотя и не рав- но то, что утрачивается; так оказывается каким-то мгно- вением то, что мы теряем, а прошлое и будущее терять нельзя, потому что нельзя ни у кого отнять то, чего у него нет. Поэтому помни две вещи. Первое, что все от века единообразно и вращается по кругу, и безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, двести или бесконеч- но долго. А другое, что и долговечнейший и тот, кому рано умирать, теряет ровно столько же. Ибо настоящее -- единственное, чего они могут лишиться, раз это и только это, имеют, а чего не имеешь, то нельзя потерять. 15. Что все -- признание. Верно, конечно, то, что отвечали на это кинику Мониму, но верно и то, что изре- чение это пригодно, если принять его силу в пределах истины. 16. Душа человека глумится над собой более всего, когда он начинает, насколько это в его силах, отрывать- ся и как бы нарывать на мировом теле, потому что него- довать на что-либо значит отрываться от природы, кото- рой крепко держится природа всякой другой части. Глу- мится также, когда отвращается от кого-нибудь или еще кидается во вражду, как бывает с душой разгневанных. В-третьих, глумится, когда сдается наслаждению или бо- ли. В-четвертых, когда делает или говорит что-нибудь притворно и лживо. В-пятых, когда отправит безо всякой цели какое-либо деяние или устремление, действуя произ- вольно или бессвязно, между тем как надо, чтобы и самая малость сообразовалась с некоторым назначением. А наз- начение существ разумных -- следовать разуму и установ- лениям старейшего града и его государственности. 17. Срок человеческой жизни -- точка; естество -- текуче; ощущения -- темны, соединение целого тела -- тленно; душа -- юла, судьба -- непостижима, слава -- непредсказуема. Сказать короче: река -- все телесное. слепота и сон -- все душевное; жизнь -- война и пребы- вание на чужбине, а память после -- забвение. Тогда что способно сопутствовать нам? Одно и единственное -- фи- лософия. Она в том, чтобы беречь от глумления и от тер- заний поселенного внутри гения -- того, что сильнее наслаждения и боли, ничего не делает произвольно или лживо и притворно, не нуждается в том, чтобы другой сделал что-нибудь или не сделал; и который приемлет, что случается или уделено, ибо оно идет откуда-то, от- куда он сам; который, наконец, ожидает смерти в кротос- ти разумения, видя в ней не что иное, как распад пер- востихий, из которых составляется всякое живое сущест- во. Ведь если для самих первостихий ничего страшного в том, чтобы вечно превращаться во что-то другое, для че- го тогда нам коситься на превращение и распад всего? Оно же по природе, а что по природе -- не зло.
ТРЕТЬЯ КНИГА Писано в Карнунте. 1. Высчитывать не только, как с каждым днем раст- рачивается жизнь и остается все меньшая часть ее, -- и то высчитай, что проживи человек дольше, неизвестно, достанет ли у него силы-то ума для понимания вещей и того умозрения, которое заботится об искушенности в бо- жественном и человеческом. Ведь начнет же дуреть: ды- шать, кормиться, представлять, устремляться и все такое будет без недостатка, а вот располагать собой, в надле- жащее по всем числам вникать, первопредставления расч- ленять и следить за тем, не пора ли уже уводить себя и прочее, что нуждается в разумной мощи, -- это все рань- ше угасает. Значит должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что пони- мание вещей и сознание кончаются еще раньше. 2. Следует примечать и в том, что сопутствует про- исходящему по природе, некую прелесть и привлекатель- ность. Пекут, скажем, хлеб, и потрескались кое-где края -- так ведь эти бугры, хоть несколько и противоречащие искусству пекаря, тем не менее чем-то хороши и особенно возбуждают к еде. Или вот смоквы лопаются как раз тог- да, когда переспели; у перезрелых маслин самая близость к гниению добавляет плодам какую-то особенную красоту. Так и колосья, гнущиеся к земле, сморщенная морда льва, пена из кабаньей пасти и многое другое, что далеко от привлекательности, если рассматривать его отдельно, од- нако в сопутствии с тем, что по природе, вносит еще бо- лее лада и душу увлекает; поэтому кто чувствует и вду- мывается поглубже, что происходит в мировом целом, тот вряд ли хоть в чем-нибудь из сопутствующего природе не найдет, что оно как-то приятно слажено. Он и на подлин- ные звериные пасти станет смотреть с тем же наслаждени- ем, как и на те, что выставляются живописцами и ваяте- лями как подражание; своими здравомысленными глазами он сумеет увидеть красоту и некий расцвет у старухи или старика, и притягательность новорожденного; ему встре- тится много такого, что внятно не всякому, а только то- му, кто от души расположен к природе и ее делам. 3. Гиппократ, излечивший много болезней, заболел и умер. Халдеимногим предрекли смерть, а потом их самих взял рок. Александр, Помпеи, Гай Цезарь, столько раз до основания изничтожавшие города, сразившие в бою десятки тысяч конных и пеших, потом и сами ушли из жизни. Ге- раклит, столько учивший об испламенении мира, сам на- полнился водой и, обложенный навозом, умер. Демокрита погубили вши, Сократа -- другие вши. Так что же? -- сел, поплыл, приехал, вылезай. Если для иной жизни, то и там не без богов, а если в бесчувствии, то переста- нешь выдерживать наслаждение и боль и услужение сосуду, который тем хуже, что сам он в услужении, ибо одно -- разум и гений, другое -- земля и грязь. 4. Не переводи остаток жизни за представлениями о других, когда не соотносишь это с чем-либо общеполез- ным. Ведь от другого-то дела откажешься, воображая, значит, что делает такой-то и зачем бы, и что говорит, и что думает, и что такое замышляет и еще много всяко- го, отчего сбивается внимание к собственному ведущему. Должно поэтому уклоняться того, чтобы в цепи представ- лений было случайное или напрасное, а еще более -- су- етное или злонравное; приучать себя надо только такое иметь в представлении, чтобы чуть тебя спросят: "О чем сейчас помышляешь?", отвечать сразу и откровенно, что так и так; и чтобы вполне явственно было, что все там просто и благожелательно и принадлежит существу общест- венному, не озабоченному видениями услад или вообще ка- ких-нибудь удовлетворении, а еще -- что нет там ка- кой-нибудь вздорности или алчности, или подозрительнос- ти, или еще чего-нибудь такого, в чем не сможешь приз- наться не краснея, что оно у тебя на уме. И вот такой человек, который более уж не откладывает того, чтобы быть среди лучших, есть некий жрец и пособник богов, распоряжающийся и тем, что поселилось внутри его, бла- годаря чему человек этот наслажденьями не запятнан, не изранен никакой болью, ни к какому насилию не причас- тен, ни к какому не чувствителен злу; подвижник он под- вига великого -- ни единой не покорился страсти, спра- ведливостью напоен до дна; от всей принимает души все, что есть и дано судьбой. А представлениями о том, что говорит, делает или думает другой, он себя без крайней и общеполезной надобности не часто займет. То, что при нем, то ему для действия, а что отмерено судьбой, в то он вглядывается непрестанно; в том он поступает прек- расно, а в этом уверился, что оно благо. Ибо удел, от- меренный каждому, несом целым и целое несет. А еще он и то помнит, что единородно все разумное, и что попечение о всех людях отвечает природе человека, а славы стоит добиваться не у всех, а у тех только, кто живет в сог- ласии с природой. А кто не так живет, про тех он всегда помнит, каковы они дома и вне дома, ночью и днем, и с кем водятся. Вот и не станет он считаться хотя бы и с хвалой таких людей, которые и сами-то себе не нравятся. 5. Не действуй как бы нехотя, необщественно или же необдуманно, или же зависимо. Пусть вычурность не изук- расит твою мысль; многословен и многосуетен не будь. И пусть бог, что в тебе, будет покровитель существа му- жеского, зрелого, гражданственного, римлянина, правите- ля, того, кто сам поставил себя в строй и по звуку тру- бы с легкостью уйдет из жизни, не нуждаясь ни в клят- вах, ни в людском свидетельстве; в нем лишь веселие и независимость от помощи другого и независимость от того покоя, который исходит от других. Верно: "исправным быть, а не исправленным". 6. Если находишь в человеческой жизни что-нибудь лучше справедливости, истины, здравомыслия, мужества или вообще того, чтобы мысль твоя довольствовалась со- бою, когда ты благодаря ей действуешь по прямому разу- му, и судьбой довольствовалась, когда принимаешь то, что уделено нам не по нашему выбору; если, говорю я, усмотрел ты что-нибудь лучше этого, то, обратившись к нему всей душой, вкуси от этой прекраснейшей из нахо- док. Если же не появится ничего, что лучше поселенного в тебе гения, который и собственные устремления себе подчинил, и свои представления обследует, и от чувс- твенных переживаний себя, как выражается Сократ, отта- щил, и богам себя подчинил, а о людях печется; если ты находишь, что все прочее более мелко и убого, чем он, то не давай места такому, к чему однажды потянувшись и прибившись, уже без судорожного усилия не сможешь пред- почитать то, что есть благо и само по себе, и твое. Не- дозволительно выставлять против разумного и деятельного блага что бы то ни было чужеродное, хоть бы хвалу от многих, или должности, богатство, или вкушение наслаж- дений. Все эти вещи, даже если кажется, что понемногу они кстати, вдруг овладевают и несут за собой. Так из- бери же, говорю, просто и свободно то, что лучше, и этого держись. -- Тем лучше, чем больше приносят поль- зы. -- Если как разумному тебе полезно, храни. А если как животному, то докажи и соблюдай свое суждение без ослепленья. Смотри только, основательно рассуди. 7. Никогда не расценивай как полезное тебе что-ни- будь такое, что вынудит тебя когда-нибудь нарушить вер- ность, забыть стыд, возненавидеть кого-нибудь, заподоз- рить, проклясть, притворствовать, возжелать чего-ни- будь, что нуждается в стенах и завесах. Право, тот, кто предпочел собственный разум и своего гения, и таинства его добродетели, тот не разыгрывает трагедию, не стена- ет, не нуждается ни в одиночестве, ни в многолюдстве. А главное -- станет жить, не гоняясь и не избегая, а бу- дет ли он больший отрезок времени распоряжаться душой и объемлющим ее телом или же меньший, это ему ничуть не важно. Да хоть бы и пора было удалиться -- уйдет так же легко, как на всякое другое дело из тех, которые можно сделать почтительно и мирно. Всю жизнь он будет остере- гаться единственно того, как бы мысль его не оказалась в каком-нибудь развороте, не подходящем для разумного государственного существа. 8. Не отыщешь в мысли выученного и очищенного ни- какого нагноения, пятна или воспаления, и рок не заста- нет его жизнь незавершенной, так чтобы можно было срав- нить его с лицедеем, который ушел не кончив, не доиг- рав. А еще ничего рабского, никаких ухищрений, никак он не скован и не отщеплен, не подотчетен, не зарылся в нору. 9. Силу признавать -- чти. В ней все для того, чтобы признание в твоем ведущем не было больше несвязно с природой и устроением разумного существа. Они ведь требуют неопрометчивости, расположения к людям и покор- ности богам. 10. Так брось же все и только этого немногого -- держись. И еще помни, что каждый жив только в настоящем и мгновенном. Остальное либо прожито, либо неявственно. Вот, значит, та малость, которой мы живы; малость и за- коулок тот, в котором живем. Малость и длиннейшая из всех слав, что и сама-то живет сменой человечков, кото- рые вот-вот умрут, да и себя же самих не знают -- где там давным-давно умершего. 11. К названным выше опорным положениям пусть при- ложится еще и то, чтобы всегда находить пределы и очер- тания тому или иному представляемому, рассматривая его естество во всей наготе, полно и вполне раздельно, и говорить себе как собственное его имя, так и имена тех вещей, из которых оно составилось и на которые распада- ется. Ничто так не возвышает душу, как способность на- дежно и точно выверить все, что выпадает в жизни и еще так смотреть на это, чтобы заодно охватывать и то, в каком таком мире и какой прок оно дает, и какую цен- ность имеет для целого, а какую для человека, граждани- на высочайшего града, перед которым остальные города -- что-то вроде домов. Что оно, из чего соединилось и как долго длиться дано ему природой -- тому, что сейчас создает мое представление? И какая нужна здесь доброде- тель -- нестроптивость, мужество, честность, самоогра- ничение, самодостаточность, верность и прочие. Вот по- чему всякий раз надо себе говорить: это идет от бога, а это по жребию и вплетено в общую такнь, а это так полу- чается или случай, а это -- единоплеменника, родствен- ника и сотоварища, не ведающего только, чтб тут ему по природе. А я вот ведаю и потому отнесусь к нему и пре- данно, и справедливо по естественному закону нашей общ- ности. Вместе с тем в вещах средних ищу должную оценку каждой.