Ты теперь, коса, да прирастрепана,
Ко белу шатру, коса, привязана:
Расплели косу да три татарина».
Выходил татарин из бела шатра,
Он собой-то был татарин не млад, не стар,
Уговарил девицу-душу красную:
«Ты не плачь, не плачь, девица-душа красная,
Заутра, девица, будем дел делить,
Будем дел делить да паёк паёвить:
На первой пай кладем да красно золото,
На другой пай кладем да чисто серебро,
На третий пай кладем да красну девицу.
Будет ты мне, красна девица, достанешься, —
Я свезу тебя да во свою землю,
Я за братёлка да замуж выдаю».
Уходил татарин во белой шатер.
Пуще старого девица стала плакати,
У бела шатра да убивается,
Ко русой косы да причитается:
«Ты коса ль моя да светлорусая,
Ты коса ль моя да краса девочья!
Ты вечор была, коса, зачесана,
Хорошохонько была заплётана,
Ты теперь, коса, да прирастрепана,
Ко белу шатру, коса, привязана:
Расплели косу да три татарина».
Выходил татарин из бела шатра,
Он собой татарин вовсе млад,
Уговаривал девицу-душу красную:
«Ты не плачь, не плачь, девица-душа красная,
Заутра будем, девица, дел делить,
Будем дел делить да паёк паёвить:
На первой пай кладем да красно золото,
На другой пай кладем да чисто серебро,
На третей пай кладем да красну девицу.
Будет ты мне, красна девица, достанешься, —
Я свезу тебя да во свою землю,
Я возьму тебя да за себя замуж».
Уходил татарин во белой шатер.
Пуще старого девица стала плаката:
У бела шатра да убивается,
Ко русой косы да причитается:
«Ты коса ль моя да светлорусая!
Ты вечор была, коса, зачесана,
Хорошохонько была заплётана;
Ты теперь, коса, да прирастрепана,
Ко белу шатру, коса, привязана:
Расплели косу да три татарина».
Выходил татарин из бела шатра,
Уж собой татарин уж он вовсе стар,
Уговаривал девицу-душу красную:
«Ты не плачь, не плачь, девица-душа красная:
Заутра, девица, будем дел делить,
Будем дел делить да паёк паёвить:
На первой мы пай кладем да красно золото,
На другой мы пай кладем да чисто серебро,
На третей мы пай кладем да красну девицу.
Будет ты мне, красна девица, достанешься, —
Я свезу тебя да во чисто поле,
Отрублю у тя да буйну голову».
Уходил татарин во белой шатер.
Пуще старого девица прирасплакалась.
Что ль за этим ли за белым шатром
Тут стоял удалой доброй молодец,
Уж он все эти речи-ты выслухивал.
Уж он бел шатер взял до подошвы срыл,
Одного татарина копьем сколол,
Он другого татарина конем стоптал,
Он третьего татарина живком схватал.
Он подходит к девицы-души красный:
«Уж ты ой еси, девица-душа красная!
Ты чьего отца да чьей ты матушки?
Ты чьего роду да чьего племени?»
Отвечает ему девица-душа красная:
«Я отца Петра да Карамышова,
Я была у его да единая дочь;
Еще был у его да единакой сын,
Единой Козарин Петрович млад,
Во чистом поли да он полякуёт».
Тут спроговорил удалой доброй молодец:
«Уж ты здравствуй-ко, здравствуй, родима
сестра!
Ты поди ко мне да на добра коня,
Я свезу тебя да к отцу, к маменьке».
5.
Было во городе во Чернигове,
Воевали, бузовали три татарчинка,
Они били-разбивали наш Чернигов-град,
Намного они брали золотой казны,
А еще того побольше чечью жемчуга;
Полонили они душу ли красну девицу,
Тоё ли они Мамельфу дочь Никитичну.
Выводили они, собаки, во чисто поле,
Расставляли собаки шатры белые,
Расстилали они ковры шелковы,
Рассыпали они, собаки, казну на три вороха,
А чечуй жемчуг на три жеребья,
А душе красной девице жеребью нету.
Что возговорит собака, млад татарчинок:
«Ох вы ой еси, два брата, два названые!
Вы возьмите мой жеребий, золоту казну,
А взамен отдайте душу красну девицу».
Злы татарчинка казне обрадовалися
И душой красной девицей поступилися.
Он берет, бусурман, за праву руку
И повел ее, злодей, в особлив шатер;
Он и стал над ней, собака, надругатися
И стал над нею насмехатися:
Он взял ее, собака, за русу косу
И ударил ее, бусурман, о сыру землю.
Закричала же девица громким голосом:
«Ох вы ой еси, братцы-рыболовщички!»
Услыхал же то дородный добрый молодец,
Он и скачет ко белу шатру полотняному,
Он снимает с собаки буйну голову,
А душу красну девицу с собой берет.
ДЕВУШКА ВЗЯТА В ПЛЕН ВО ВРЕМЯ СНА МОЛОДЦА
6.
Что за горе, за беда на доброго молодца!
Уж я улицей иду — меня сон клонит;
Переулочком иду — дрема с ног валит.
Я пойду ли, молодец, вдоль по улице новой,
Я зайду ли, молодец, на почтовый двор.
На почтовом на дворе растворены ворота,
Растворены ворота, распечатаны стоят.
Я взойду ли, молодец, на высок, красен крылец,
Закричу я, молодец, громким голосом своим:
«Уж вы, слуги, мои слуги, слуги, верны кучера,
Вы подите-ко сюда, приведите мне коня!
Я пойду ли, молодец, во чисто поле гулять».
Уж я полем шел, за собой коня вел,
Коня вороного, кругом кованого,
Приоседланного, приобратанного;
Серебряны удила, шелковые повода;
У черкасского седла булатные стремена.
Как во чистыим во поле растет сыренькой дубок,
Растет сыренькой дубок, на нем сухонький сучок.
Как под этим под дубком шелкова трава росла,
Трава шелковая, цветики лазоревы.
Уж я выкормлю коня, уж я выглажу добра.
Привяжу свого коня я за сыренькой дубок,
...За сухонький за сучок.
Как под этим под дубком я раскину бел шатер,
Постелюшку постелю — подседельный войлочек.
В изголовье положу я черкасское седло;
Я с собою положу красну девицу — душу,
А сам лягу, молодец, на правой ее руке.
На правой ее руке, на белой ее груди.
Проспал, проспал молодец вплоть до белой до зари.
Я проснулся, молодец: при мне нету ничего:
Ни коня нет, ни седла, ни девушки, ни шатра.
Я пойду ли, молодец, вдоль зелена луга гулять.
Мне навстречу, молодцу, злой турчин скоро бежит.
Он кричит, он и свистит, что коней гонит поить.
На моем-то на коне красна девица сидит.
Прирастрепана у ней ее русая коса,
Призаплаканы у ней очи, ясные глаза.
7.
Как я полем-то шел —
Меня сон клонит. (2)
А другим-то полем шел —
Дрема с ног валит. (2)
Погляжу-то я, молодец,
Во чистое поле — (2)
Во чистом-то поле
Стоит старенький дуб. (2)
Подъезжаю я, молодец,
Ко старому к дубику, (2)
Привяжу я свово коня
Я за старенькой дуб; (2)
Сам раскину, расстелю
Бел тонкой шатер, (2)
Ляжу я, ляжу, молодец,
Сам я высплюся. (2)
Как я проспал, пролежал
Вплоть до белой до зори, (2)
Вплоть до беленькой до зореньки,
До Краснова солнышка. (2)
Эх, я проснулся, молодец,
Нет ни коня, ни седла, (2)
Ни конечка, ни седельца,
Ни девушки, ни шатра! (2)
Поглядел-то я, добрый молодец,
По чистому по полю, (2)
Эх, во чистом-то полюшке
Не пыль, не пыль тама пылит, (2)
Не пыль пылит — сам турчан бежит,
Сам турчан бежит.
Не один-то он бежит —
Он коней гонит. (2)
Вот на моем-то на конечке
Сидит красная моя девушка. (2)
Русая косынька у ней вся растрепана,
У ней вся растрепана;
Личко беленько у ней запыленное,
У ней запыленное;
Очи-глазоньки у ней позаплаканы,
У ней позаплаканы;
Гарнетуровым платочком утирается,
&;lt;Она&;gt; утирается.
Погляжу-то я, молодец, во-в темной лес
Во-в темной лес.
Во темном-то лесочке не огонь там
Не огонь там горит,
Не огонь там горит — кверху пламени стоит,
Кверху пламеня стоит.
У огня-то там сидят всё турченяточки,
Всё турченяточки,
И не как-то они сидят — они полон делят:
Кому деньги, кому платья,
Кому красна моя девушка. (2)
ТАТАРСКИЙ ПОЛОН
8.
Что во далече-далече, во чистом поле,
Огонек горит тут малешенек,
Дымок валит тут тонешенек.
У того огня да два татарина,
Два татарина-бусурманина,
Меж собой они дележ делят,
Кому-то что да доставалося.
Доставалась я, теща, зятюшку,
Доставалась да братцу сестрица.
Как возговорит да злой татарянин:
«Уж ты гой еси, с Руси русская да полоняночка!
Ты садись-кося на добра коня,
Да поедем-ка к нам в Литву.
Как у нас в Литве да хорошо добре,
Лучше вашего да лучше русского:
Во всю ноченьку да все огни горят,
Все огни горят да все котлы кипят,
Все котлы кипят да все мяса варят,
Все мяса варят да кобылятину».
Как возговорит да с Руси русская полоняночка:
«Уж ты гой еси, злой татарчанин!
Как у нас в Москве да хорошо добре,
Хорошо добре да лучше вашего,
Лучше вашего да татарского:
Как по всей Москве все церкви стоят,
Все церкви стоят, в колокол звонят,
В колокол звонят, люди сходятся,
Люди сходятся, да Богу молятся».
Подъезжает он к широку двору,
Он кричит-вопит громким голосом:
«Уж ты гой еси, млада турчанка,
Млада турчанка, молода жена!
Я привез тебе с Руси русскую да полоняночку».
Выходила же млада турчанка:
«Это черт у тебя, да не с Руси русская,
Это враг у тебя, да не полоняночка.
Что не сможет она ни столчи-смолоть,
Не сумеет она ни спечь-сварить,
Ни воды носить, ни коров доить.
Я заставлю ее три дела делать,
Три дела делать, три работушки:
Что первую-то работушку — гусей пасти,
Другую-то работушку — шелков кузов плесть,
А третью-то работушку — мое дитя качать».
Идти же мне да послушати,
Что не бьет ли она, не бранит ли его.
Хорошо добре да прибаюкивает:
«Ты баю-баю, мое дитятко,
Ты баю-баю, мое родимое!
Как по-старому да по-прежнему,
Как по-нашему да по-русскому,
Твой-то батюшко да мне-то зятюшко,
Твоя-то матушка мне-ка дочь родна:
Твою-то матушку малым-то малешеньку,
Глупым-то глупешеньку, семилетнюю во полон взяли».
Услыхала млада турчанка,
Она скоро бежит да во высок терем,
Она пала ей во резвы ноги:
«Уж ты гой еси, родима матушка!
Не заставлю тебя три дела делать,
Три дела делать, три работушки;
Ты живи у меня во ключницах,
Во ключницах да во ларешницах».
ТАТАРЫ ПОЛОН ДЕЛЯТ
9.
Не огни горят, не котлы кипят,
Во чистом поле
Все татары полон делят:
Доставалася дочь с матерью.
Приводят ее к молодой княгине:
«Вот тебе, молодая княгиня,
Я привел работницу».
Она говорит ему:
«Черт ли это за работница!
Ты заставь ее утят пасти
И еще ее заставь дитю качать».
Вот она дитю качат, прибаукиват:
«Ты бау, бау, татарский сын!
Ты по батюшке татарский сын,
А по матушке внученочек:
Твоя матушка во полон взята,
На вашей матушке есть приметочка,
На правой щеке бородавочка».
Ну посылает же молодая княгиня нянек-мамушек:
«Вы подите же, мамки-нянюшки,
Вы послушайте, как дитю качает,
Как молоду дитю полоняночка».
Тут приходят няньки-мамки,
Сказывают молодой княгине:
«Хорошо дитю качает полоняночка и прибаукивает,
Называет его по батюшке татарский сын,
А по матушке, говорит,
Ты мне внученочек,
Ваша мать во полон взята,
На твоей матушке есть приметочка,
На правой щеке бородавочка».
Побежала же молодая княгиня
Ко своей ко матери,
И испугалась, и обрадовалась:
«Сударыня ты моя матушка!
Уж что ты мне не сказалася?
Уж ты брось дитю,
Пущай &;lt;он&;gt; наплачется;
Ты брось шелков кужель прясть,
Пущай его куры путают;
Уж ты брось утят пасти,
Пусть птица таскает!»
МАТЬ-ПОЛОНЯНКА
10.
Не шум шумит, не гром гремит;
Молодой турчак полон делит;
Теща зятю досталась — берет ее за рученочки,
Ведет её к турчаночке, к полоняночке.
«Жена ли, моя сударыня!
Привел к тебе служаночку, служаночку, полоняночку;
Ты заставь ее три дела делати:
Первое дело — дитя качать,
Второе дело — гусей пасти,
Третие дело — постель стлать».
«Ты бай, бай, бай, молодой турчак!
Бранить тебя — мне грех будет;
А родней назвать — той веры нет;
По турчанину турчак будешь,
А по матери мне внук будешь.
Твоя матка — моя дочка,
Семи годков в плен взята,
А семнадцатый год во плену живет».
Услышала турчаночка: «Родимая моя матушка!
Не твое дело дитя качать,
Не твое дело гусей пасти,
Не твое дело постелю стлать.
Ты снимай шубку кожуриную,
Надевай шубку соболиную;
Мы пойдем с тобой во зеленой сад,
Во зеленой сад виноград щипать».
11.
Не шум шумит, не гром гремит,
Младый турчанин во полон берёт!
Доставалась теща зятю,
Повёз он ее ко турчаночке.
«Турчаночка, на вот тебе полоняночку!
Заставь ты ее трех дел делать:
Резвым ногам дитя качать,
Белым рукам гужель вертеть,
Ясным очам гусей стеречь».
Заставила турчаночка
Полоняночку дитя качать.
«Ты качай дитя, прибаюкивай:
«Аи, бай, люлю, молодый турчанин!»
Взяла полоняночка турчанёнычка,
Положила в люлечку.
Стала качать-прибаюкивать:
«А бай, люлю, молодый турчанин,
Мне тебя барином звать не хочется.
А унучиком — веры не имитца.
Твоя-то мать да мне дочь была,
Во полон &;lt;она&;gt; семи лет взята,
Во полону живет тридцать три года».
Посылает турчаночка своих нянюшек:
«Уж вы, нянюшки, матушки,
Вы подите, послушайте,
Качает ли полоняночка
Мого турчаниночка?
Качает ли, прилюлюкивает ли?»
Пришли нянюшки и мамушки,
Стали сказывать турчаночке:
«Качает она его, прилюлюкивает:
«А бай, люли, молодый турчанин,
Мне тебя барином звать не хочется,
А унучиком — веры не имитца;
Твоя-то мать да мне дочь была,
Во полон семи лет взята,
Во полону живет тридцать три года».
Пошла турчаночка к полоняночке,
Пала ей на коленочки:
«А матушка моя родимая!
Что ты мне прежде всего не призналася,
Не заставила б я тебя трех дел делать,
Не надела б я на тебя шубу сыромятную,
Надела б я на тебя шубу соболиную,
Взяла бы я тебя во высок терём...» —
«Дитятко мое милое!
Не скину я шубу сыромятную,
Не надену шубу соболиную,
Не пойду я во высок терем.
Лучше пусти меня на святую Русь,
К моим-то ли малым детушкам!» —
«Кучера вы, фалетуры!
Запрягайте моих вороных коней
Во золотую каретушку,
Везите мою матушку на святую Русь,
К ее ль то ли малым детушкам».
12.
Отец с сыном на сенокос пошли,
А мила доченька им есть понесла.
— Уж ты, доченька, поди поверши нам зелен стог.
Стояла-то она на зеленом стогу,
Вершила-то она зелен стог.
— Что это, батенька, в поле затуманилось,
Затуманилося в поле, запылилося?
Все людей везут скованных и связанных,
Связанных все арканами волосяными.
— Уж ты, доченька, слазь-ка с зелена стога,
Пойдемте спрячемтесь во зелен камыш.
— Уж я, батенька, пересмотрю, перегляжу,
Что это за людей везут?..
А отец с сыном в камыш ушли.
Уж подбегал же млад татарчанин,
Говорил же он красной девушке:
— Уж ты, девушка, слазь-ка с зелена стога!
Бросалась девушка на все на четыре сторонушки,
Опущала она свои ясны очи на сыру землю,
Опущала она свои рученьки на белую грудь.
Уж давал же ей млад татарчанин кроваву рану,
Уж сымал же он ее с зелена стога,
Сажал он ее на свово добра коня,
На добра коня, на иноходого.
Повез-то ее во свою земелюшку, в азиатскую.
Вводил же ее в свои высокие хоромушки.
— Уж ты будь же мне, девушка, хозяюшкой;
А я тебе, девушка, буду хозяином.
Отдавал же он ей с себя шелков пояс,
Отдавал же ей свои золоты ключи,
И препоручал девушке свои золоты погребцы.
— Уж ты, девушка, моя хозяюшка,
Ходи-ка ты в мои любимы погребцы.
Не задолго, не закоротко
Угождала к ним в полон
Ее родимая милая матушка.
Сажала она ее ногами дитя качать,
Руками же велела куделю прясть,
Глазами же велела гусей пасти.
Дитя качая, говорит родима матушка:
— Уж ты по-русскому — млад боярский сын,
А по-татарскому — млад татарчанин,
Уж твой-то батюшка — мой зятюшка;
А твоя-то мать — мне дочь родна,
А сам ты мне — унучёночек!
Говорит тут доченька таковы слова:
— Уж ты маменька моя родная!
Кабы знала я, кабы ведала, —
Не заставила б тебя дитя качать,
Не заставила б тебя куделю прясть,
Не заставила б тебя гусей пасти!
Тут сажала она ее за дубовый стол,
Становила перед ней яства сахарные,
Яства сахарные и пойла медвяные.
И стала матушка уговаривать доченьку:
— Пойдем-ка, доченька, убежим домой,
Говорит ей доченька таково слово:
— Нет, матушка, обзавелась я малыми деточками.
И говорит мать доченьке таково слово:
- Уж не стану я, доченька, жить у вас.
Отпустите меня в свой дом!
Уж сажал ее зятюшка на карого коня,
На карого коня, на иноходого,
Наделял ее золотой казной.
Отправляли ее во свою землю.
Проводили ее они с своего двора.
ДЕВУШКА БЕЖИТ ИЗ ТАТАРСКОГО ПЛЕНА
13.
Не белая лебедь со степи летит,
Душечка-девушка с полону бежит.
Что бежит девушка, не оглянется,
На ней кунья шуба раздувается,
Жерелочик на ней чернеется.
За ней-то гонят в погонюшки,
В погонюшки двое молодцев,
Двое молодца, оба не русские,
Оба не русские, они турецкие.
Не догнавши девушку, похвалялися:
«Мы догоним ее среди степи,
Среди-то степи Саратовской,
Мы изрубим ее тело белое,
Тело белое в мелки часточки,
Мы раскидай его по чисту полю.
Растерзают тело черны вороны».
14.
Не белая лебедка в перелет летит —
Красная девушка из полону бежит.
Под ней добрый конь растягается,
Хвост и грива у коня расстилаются,
На девушке кунья шуба раздувается,
На белой груди скат жемчуг раскатается.
На белой руке злат перстень как жар горит.
Выбегала красна девушка на Дарью-реку,
Становилась красная девушка на крутой бережок,
Закричала она своим зычным голосом:
«Ох ты сгой еси, матушка Дарья-река!
Еще есть ли по тебе броды мелкие?
Еще есть ли по тебе калины мосты?
Еще есть ли по тебе рыболовщички?
Еще есть ли по тебе перевозчички?»
Ниоткуль взялся перевозчичек.
Она возговорила своим нежным голосом:
«Перевези-ка ты меня на ту сторону,
К отцу, к матери, к роду-племени,
К роду-племени, на святую Русь.
Я за то плачу тебе пятьсот рублей,
А мало покажется — восемьсот рублей,
А еще мало покажется — ровно тысячу.
Да еще плачу я добра коня,
Да еще плачу с плеч кунью шубу,
Да еще плачу с груди скат жемчуг,
Да еще плачу свой золот перстень,
Свой золот перстень о трех ставочках:
Первая ставочка во пятьсот рублей,
А вторая ставочка в восемьсот рублей,
А третья ставочка ровно в тысячу,
Самому перстню сметы нету-ка». —
«А пойдешь ли, красна девица, замуж за меня?» -
«Сватались за меня князья и боярины,
Так пойду ли я за тебя, за мордовича!»
Бежали за девушкой два погонщичка,
Два погонщичка, два татарина,
Расстилала красна девица кунью шубу,
Кидалась красна девица во Дарью-реку,
Тонула красна девица, словно ключ, ко дну.
ДЕВУШКА ПРЕДПОЧИТАЕТ СМЕРТЬ ТАТАРСКОМУ ПЛЕНУ
15.
Да лелим мне, лелим!
Сидела Аннушка у тереме под окошком,
У тереме под окошком,
У Юрьевой головушки.
Завидела Аннушка —
Далеко у чистом полю
Белые шатры стоять,
Жаркие огни горять,
Сивые кони ходить.
«Братец Юрьючка,
Куды ж то мне деться,
Куды ж то мне деться,
Да куды схорониться?»
«Схороню тебе, сестрица,
У каменных палатах;
Посажу тебе, сестрица,
На белом камушку;
Поставлю, сестрица,
Да тридевять каменных палат;
Закутаю, сестрица,
Да тридевять дубовых дверей;
Замкну тебе, сестрица,
За тридевять золотых замков;
Поставлю, сестрица,
Да тридевять караульщичков».
Як приехал царь Крымской
Со чистого поля,
Со чистого поля,
От зеленой дубровы,
Ударил царь Крымской
Об Юрьины воротики:
Да тридевять караульщичек
Да усе разбегалися,
Да тридевять дубовых дверей
Усе раскутались,
Да тридевять золотых замков
Усе разомкнулись,
Да тридевять каменных палат
Усе развалились.
Осталась Аннушка
На белом камушку,
Ударилась Аннушка
Об сырой белой каминь.
Иде Аннушка пала,
Там церковь постала;
Иде ручки да ножки,
Там елки-сосонки;
Где буйная головка,
Там крутые горки;
Где русая коса,
Там темные лесы;
Где цветные платья,
Там зеленый лес;
Где кровь проливала,
Там синяя моря.
БРАТ СПАСАЕТ СЕСТРУ ИЗ ТАТАРСКОГО ПЛЕНА
16.
Посидимте-ка мы, братцы, да побеседоваем,
Уж мы скажемте, и ребята, про старинушку,
Уж мы скажемте, ребята, про старинушку,
Мы про старую старинку, про бывальчинку,
Мы про старую старинку, да про бывальчинку.
Да как то не пыль, братцы, и не копоть подымается,
И не пыль то, братца, знать, не копоть подымалася, -
Воевали, бушевали три татарченка,
Воевали, бушевали три татарченка,
Они били, разбивали нов Чернигов-город,
Они били, разбивали да нов Чернигов-город,
Выбивали басурманы да стены каменны,
Выбивали басурманы да стены каменны,
Выбирали басурманы много множества,
Много множества, собаки, золотой казны,
А еще того побольше чиста жемчуга.
Выезжали басурманы во дикую степь,
Во дикую степь, степь Саратовску,
Становилися собаки при раздольице,
При таком большом раздолье при широкима,
Рассыпали басурманы золоту казну,
Золоту казну, злы собаки, на три стороны.
Возметали басурманы на три жеребья.
А один-то вор-собака да к жеребью нейдет,
А один-то вор-собака к жеребью нейдет,
Он берет же красную девицу без жеребья,
Молодую душу он Фамельшу дочь Никитичну.
Он и взял же девчонку за белы руки,
Он повел ее, собака, во белой шатер,
Он повел ее, собака, во белой шатер,
И стал же басурманин насмехатися,
И стал же басурманин насмехатися.
Да над ее ли да белым телом надругатися.
Закричала же девчонка громким голосом:
«Уж ты брат ли мой, братец, сын купеческий!
Ты не отдай-ка ты меня, братец, злым татарченкам
Надо мною, над девчонкой, насмехатися,
Надо мною, над девчонкой, насмехатися,
Над моим ли-то белым телом надругатися».
Наезжал на них, собаков, злой охотничек,
Одного же он да он конем стоптал,
Одного же он, собаку, да он конем стоптал,
А другого басурмана он к хвосту привязал,
А другого басурмана он к хвосту привязал,
А третьего-то он, собаку, топором срубил.
Он размыкал их кости по дикою степи,
А молоду душу он девчонку он к себе ее взял,
А молоду душу он девчонку он к себе ее взял,
А молоду душу Фамельшу дочь Никитичну.
МОЛОДЕЦ РАСПРАВЛЯЕТСЯ С ТАТАРАМИ
17.
Воздалече то было, воздалеченьки,
Пролегала степь-дороженька.
Да никто по той дороженьке не хаживал.
Как и шел там, прошел с тиха Дона малолеточек.
Обнимала того малолеточка да темная ноченька.
«Как и где-то я, младец, ночку ночевать буду?
Ночевать я буду во чистом поле на сырой земле.
Как и чем-то я, добрый молодец, приоденуся?
Приоденусь я, младенец, своей тонкой бурочкой,
В голова-то положу с-под седла подушечку».
Наезжали на младца три татарина-басурманина.
Как один-то сказал: «Я его ружьем убью»;
А другой-то сказал: «Я его копьем сколю»;
Как и третий-то сказал: «Я его живьем возьму».
Как и тут-то ли душа добрый конь полохается,
Оттого-то ли младой малолеточек пробуждается,
На злых басурманинов младенец напускается.
Одного-то он с ружья убил,
Другого шельму басурманина он копьем сколол,
Как и третьего татарина он в полон взял.
ПОЕДИНОК КАЗАКА И ТУРКА
18.
Не черной ворон по горам летал,
Молодой турок по полям езжал,
Он смотрел-то, глядел силушку российскую,
Он высмотревши, стал насмехатися,
Над донскими казаками надругатися,
Еще называл силушку вороною:
«Ты ворона, воронушка, силушка российская!
Нет в тебе, силушка, против меня спорщика,
Нету поединщика».
Выбирался один молодой казак,
Выходил казак на ясен крылец,
Закричал казак своим громким голосом:
«Вы подайте-ка, братцы, коня мне неезженного,
Оседлайте-ка седельчико неседланное,
Вы наденьте-ка уздечку ненадевану,
Вы дайте-ка в руку нехлыстану[1] [Нехлыстана — плетка, не бывшая в употреблении],
Дайте-ка саблю вострую и копье булатное».
Садился казак на доброго коня,
Он и кланялся на все четыре стороны:
«Прости, батюшка и матушка,
Да еще прости, мать-сыра земля,
Прости меня, вольный свет,
Прости, донское войско».
Поехал казак во чистое поле,
Он съехался с турком, поздоровался,
Разъехались с турком, распростилися,
Они соскакались на тупых концах,
Он ударил турка во белую грудь,
Он вышиб турка с коня долой,
Отсек его буйну голову.
Возвратился к своему отцу, матери
В донское войско.
НЕВОЛЬНИК БЕЖИТ ИЗ НЕВОЛИ
19.
Из Крыму было, Крыму, из Нагаю,
Бежал тут млад невольничек из неволи,
Из той ли из Орды, братцы, из поганой.
Подходит млад невольничек ко Дунаю,
Изыскивал песчаного переходу.
Бессчастьице на молодца приходило:
На то время тихой Дунай становился,
Он тоненьким ледочком покрывался,
Молоденьким снежочком засыпался,
Лютыми морозами укреплялся.
Слезает молодец со добра коня,
Запел-та он с горя песню:
«Сторона ль ты, моя сторонушка,
Сторона ль ты родимая,
Родимая, прохладливая!
Знать-та мне на тебе не бывати,
Отца с матерью не видати».
20.
Как бежал-то, бежал молодой невольник,
Бежал-то он из неволи,
Как из той-то Орды из далекой,
Прибежал-то молодой невольник к реченьке он Дунаю.
На ту пору, на то время Дунай становился,
Как он тоненьким ледком сверху затягался
И беленьким снежком пушистым покрывался.
Не нашел-то молодой невольник себе переправы,
Переправы и переходу он, мелкого броду,
Становился же молодой невольник на крутенький
бережочек,
На крутенький бережочек, на сыпучий песочек,
Как ставши на песочек, он горько заплакал:
«Сторона ли ты моя, сторонушка, сторона милая!
Видно, мне, сторонушка, на тебе не бывать,
На тебе не бывать, отца, мать не видать».
МОЛОДАЯ ХАНЧА
21.
Как у нас, да й братцы, во улусишках,
Да братцы, во калмыцкиих,
Во калмыцкиих,
Собиралися да вот они собиралися,
Э да и они люди вольные соезжалися,
Вольные да люди вольные,
Темиргорцы-собаки вместе с бесерменцами.
Да все вместе собиралися,
Да сбиралися они думали
Да и вот крепкую думушку,
Да ее они заединую,
Заединую:
«Во которую мы сторонушку,
Да братцы, на удар да пойдем,
На удар пойдем?
Мы ударимся, да братцы, во улусишки,
во калмыцкие,
Во калмыцкие,
Да что на полю на нее,
Да во кибитушку да ее белу ханскую».
Да во ту пору его, молодого хана,
Да в доме не случилося,
Не случилося,
Да как поехал наш хан
Во мать во Расеюшку,
Да во мать каменну Москву,
Каменну Москву.
Молодая ханча да крепко испужалася,
Да она об двух конь-то ушла,
Об двух конь-то ушла, на полюшка ушла
Она и другую ишла да сама становилася,
Становилася,
Что кричит да зынчит своим громким голосом,
Своим княженецкиим,
Княженецкиим:
«Уж вы воины да вы мои служители,
Да вы мои служители,
Вы служители.
Да на кто же из вас да из вас перевозчиком,
Да из вас перевоз держит,
Перевоз держит?
Переправьте да меня, молодую ханчу,
На свою сторонушку,
На сторонушку!
За работу вам дам уж я на пятьсот-то рублей,
На пятьсот-то рублей.
Если мало будит, отдам всею тысячу,
Всею тысячу,
Если мало будит — да отдам я с руки золотой
перстень!»
СПАСЕНИЕ ПОЛОНЯНКИ
22.
По степи, степи Саратовской
Отец с дочерью стога метал.
Красна девушка на стогу стоит,
На стогу стоит, сама в степь глядит.
Увидала она двух киргизинов,
Двух киргизинов, басурманинов:
«Ты убойся, родной батюшка,
Ты бросай вилы на сыру землю,
А сам беги в камыш-траву,
А мне, девушке, знать, так Бог велел».
Подъезжали басурманины
К тому стогу несвершеному,
Закричали они громким голосом:
«Ты убойся, красна девушка,
Ты слезай, слезай с того стога,
С того стога несвершеного.
Если слезешь ты, мы тебя в плен возьмем,
А не слезешь — мы стог сожжем!»
Красная девушка убоялася,
С того стога на сыру землю бросалася.
Подъехали, ее подняли,
На добра коня посодили,
Стали удалятися.
Подъезжали они к Дарье-реке,
Через Дарью переправлялися.
Красна девушка от них удалялася.
Конь добра лошадь, как сокол летит,
На ней шубочка раздувается,
Красна девушка удаляется.
Переезжала она через Дарью-реку,
Там рыбаченьки рыбачили.
Закричала она громким голосом:
«Вы рыбаченьки, вы молоденьки,
Сберегите меня, красну девицу,
Красну девицу, молоду пленницу!»
КАЗАНЬ-ГОРОД
23.
Соловей кукушку подговаривал,
Подговаривал, все обманывал:
«Полетим мы, кукушка, во темны леса,
Мы совьем ли, кукушка, тепло гнездо,
И мы выведем малых детушек,
Малых детушек соловьятушек».
Молодец девицу подговаривал,
Подговаривал, все обманывал:
«Мы поедем, девица, во Казань-город,
Как Казань-город на краси стоит,
Казанка-речка медом протекла,
А малы ручьи зеленым вином;
По горам-горам по высоким
Лежат каменья самоцветные;
По лугам-лугам зеленым
Растет трава шелковая».
«Не обманывай, добрый молодец,
Я сама знаю, про то ведаю,
Что Казань-город на крови стоит,
А Казанка-речка кровью протекла,
Малые ручьи горючими слезми;
По горам-горам по высоким
Лежат головы молодецкие,
Молодецкие все солдатские;
По лугам-лугам по зеленым
Лежат кудри молодецкие,
Молодецкие все казацкие».
24.
У ключа, ключа, у колодеца
Добрый молодец поил коня,
Поил коня и не допаивал,
Красну девицу он подговаривал:
«Пойдем, девушка, в наш Казань-город,
Наш Казань-город на красы стоит,
Казань-реченька медом истекла,
Быстры ручейки зеленым вином,
И по горам-горам высокиим
Лежат камешки самоцветный,
По лужкам-лужкам сенокосныим
Лежат поясы шелковыи».
— «Не обманывай ты, добрый молодец,
Я в Казань-городе была рожена,
В Казань-реченьке была крещена,
В мелких ручейках была купана.
Ваш Казань-город на ножах стоит,
Казань-реченька да кровью протекла,
Быстры ручейки горючмы слезмы.
По горам-горам высоким
Лежат головы человечески,
По лужкам-лужкам сенокосныим
Лежат гады, гады серыи».
25.
У колодичка да ле у глубокого,
Чтой у ключика да ле у холодного,
Что у ключика да ле у холодного,
Молодой-то майор, ой, да ле тут коня-то ле поил,
Молодой майор, ох, да ле тут коня-то ле поил,
Коня карего, ох, да ле сухопарого,
Коня карего да ле сухопарого.
Ой, увидала его да ле красна девица,
Увидала его да ле красна девица,
Ой, за водой она пошла да ле за холодною,
За водой пошла да ле за холодною.
Ой, воду черпала, да ле ведра ставила,
Воду черпала, да ле ведра ставила,
Ой, ведра ставила, да ле с милым баяла,
Ведра ставила, да ле с милым баяла,
Ой, с милым баяла, да ле не добаяла,
С милым баяла, да ле не добаяла.
Ой, то ле стал-то парень девку подманивать,
То ле стал парень девку подманивать,
Ой, стал подманивать да ле подговаривать,
Подманивать да ле подговаривать:
«Ой, ты ли девица, да ле поди замуж за меня,
Ты ли девица, да ле пойди замуж за меня.
Ой, поедем мы с тобой да ле во Казань-город,
Мы поедем с тобой да ле во Казань-город.
Ой, чтой Казань-то город да ле на красы-то ле стоит,
Чтой Казань-то город да ле на красы-то ле стоит,
Ой, Казань-реченька да ле медова-то ле течет,
Казань-реченька да ле медова-то ле течет,
Ой, быстры ручейки да ле сладко-сахарны бежат,
Быстры ручейки да ле сладко-сахарны бежат,
Ой, на крутом бережку да ле черны камешки лежат,
На крутом бережку черны камешки лежат».
«Ой, ты ври, да не ври, да не обманывай,
Ты ври, да не ври, да не обманывай,
Ой, я сама-то ле была, сама видела,
Я сама там была, сама видела:
Ой, что Казань-то город да ле весь разбит-то стоит,
Что Казань-город да ле весь разбит стоит,
Ой, Казань-реченька да ле кровяна-то ли течет,
Казань-реченька да ле кровяна-то ли течет,
Ой, быстры ручейки да ле слезяны-то ли бежат,
Быстры ручейки да ле слезяны-то ли бежат,
Ой, на крутом бережку лежат головы-то ли солдатские».
ГРИШКА-РАССТРИГА
26.
Ты Боже, Боже, Спас милостивой!
К чему рано над нами прогневался —
Сослал нам, Боже, прелестника,
Злого Расстригу Гришку Отрепьева;
Уже ли он, Расстрига, на царство сел?
Называется Расстрига прямым царем,
Царем Дмитрием Ивановичем Углецким.
Недолго Расстрига на царстве сидел,
Похотел Расстрига женитися,
Не у себя-то он в каменной Москве,
Брал он, Расстрига, в проклятой Литве,
У Юрья пана Седомирского
Дочь Маринку Юрьевну,
Злу еретницу- безбожницу.
На вешней праздник Николин день,
В четверг у Расстриги свадьба была,
А в пятницу праздник Николин день,
Князи и бояра пошли к заутрене,
А Гришка- Расстрига он в баню с женой.
На Гришке рубашка кисейная,
На Маринке соян хрущетой камки.
А час-другой поизойдучи,
Уже князи и бояра от заутрени,
А Гришка- Расстрига из бани с женой.
Выходит Расстрига на красной крылец,
Кричит-ревет зычным голосом:
«Гой еси, клюшники мои, приспешники!
Приспевайте кушанье разное,
А и постное и скоромное:
Завтра будет ко мне гость дорогой,
Юрья пан со паньею!»
А втапоры стрельцы догадалися,
За то-то слово спохватилися,
В Боголюбов монастырь металися
К царице Марфе Матвеевне:
«Царица ты Марфа Матвеевна!
Твое ли это чадо на царстве сидит,
Царевич Димитрей Иванович?»
А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала
И таковы речи во слезах говорила:
«А глупы стрельцы вы, недогадливы!
Какое мое чадо на царстве сидит?
На царстве у вас сидит Расстрига
Гришка Отрепьев сын;
Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович
на Угличе
От тех от бояр Годуновыех;
Его мощи лежат в каменной Москве
У чудных Софеи Премудрыя;
У того ли-то Ивана Великого
Завсегда звонят во царь-колокол,
Соборны попы собираются,
За всякие праздники совершают понафиды
За память царевича Димитрия Ивановича,
А Годуновых бояр проклинают завсегда».
Тут стрельцы догадалися,
Все они собиралися,
Ко красному царском крылечку металися,
И тут в Москве взбунтовалися.
Гришка-Расстрига догадается,
Сам в верхни чердаки убирается
И накрепко запирается.
А злая его жена Маринка-безбожница
Сорокою обвернулася
И из палат вон она вылетела.
А Гришка-Расстрига втапоры догадлив был,
Бросался он со тех чердаков на копья вострыя
Ко тем стрельцам, удалым молодцам —
И тут ему такова смерть случилась.
ОТРАВЛЕНИЕ СКОПИНА
27.
Скопину-то рано мати наговаривала:
«Ты не езди, Скопин, в каменну Москву,
Не торгуйся с купцами Саморонскими,
Не бери ты товару саморонского,
Не кумися ты с дочерью Малютиной!»
Не послушался Скопин родну матушку,
Уж поехал-то Скопин в каменну Москву,
Подружился он с купцами Саморонскими,
Покумился он с дочерью Малютиной,
Покрестил-то он сына Скурлатовых.
«Я чего, кум, сижу, к куме в гости нейду?»
«Я чего, кума, сижу, кума не потчиваю?»
Подходила к поставцу доморубленному,
Доставала она чару серебряную,
Наливала тое чару заморским вином.
По краям той чары змеи шипят,
Посредине той чары ключи кипят.
Принимал Скопин чару единой рукой,
Выпивал-то он чару на единый дух.
Его белые ручки опустилися,
Его резвые ноги подломилися,
Его ясные очи помутилися...
Выходил-то Скопин на красно крыльцо,
Еще падал-то Скопин на добра коня,
Приносила его лошадь добрая
В отцовский дом к родной матушке.
Выходила Скопина мать на красно крыльцо:
«В старину-то я Скопинушке говаривала:
Ты не езди, Скопин, в каменну Москву,
Не дружи ты с дочерью Малютиной!
Не послушал, Скопин, родну матушку,
Уж поехал ты, Скопин, в каменну Москву,
Подружился ты с дочерью Малютиной,
Уж и съела кума молодого Скопина,
Погубила, злодейка, добра молодца!
Не стоять уж Скопину на резвых ногах,
Уж и быть Скопину полоненному,
Во темной во могиле схороненному!»
28.
У князя было у Владимира,
Было пированье почетное,
Ой кстили дитя княженецкое,
Ах, кто кум тот был, кто кума была?
Ай кум-от был князь Михаила Скопин,
Князь Михаила Скопин сын Васильевич;
А кума-то была дочь Скурлатова.
Они пили, ели, проклажалися,
Пивши, евши, похвалялися.
Выходили на крылечко на красное,
Уж как учали похвалу чинить князья, бояра.
Один скажет: «У меня много чистого серебра».
Другой скажет: «У меня больше красна золота».
Ах, что взговорит князь Михаила Скопин,
Михаила Скопин сын Васильевич:
«Еще что вы, братцы, выхваляетесь?
Я скажу вам не в похвалу себе,
Я очистил царство Московское,
Я вывел веру поганскую,
Я стал за веру христианскую».
То слово куме не показалося,
То крестовой не пондравилось:
Наливала она чару водки крепкую,
Подносила куму крестовому,
Сам же он не пил, а ее почтил:
Ему мнилось, она выпила,
А она во рукав вылила.
Наливала еще куму крестовому:
Как выпил князь Михаила Скопин,
Резвы ноги подломилися,
Белы руки опустилися.
Уж как брали его слуги верные,
Подхватили его под белы руки,
Повезли его домой к себе.
Как встречала его матушка:
«Дитя мое, чадо милое,
Сколько ты по пирам ни езжал,
А таков еще пьян не бывал».
«Ах ты гой еси, моя мать родная!
Сколько я по пирам ни езжал,
А таков еще пьян не бывал:
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скурлатова!»
ЦАРЬ В КАБАКЕ
29.
Что из славного города из Санкт-Питера
Пролегала путь широкая дорожечка.
Что по той пути широкия дорожечке
Туда шло-пошло удалых тридцать молодцов;
Молодец к молодцу, волос к волосу,
Волос к волосу молодцы, да голос к голосу.
Случилось им идти мимо царев кабак,
Мимо то же кружало государево.
Еще все они, молодцы, на проход прошли,
Что один из них, добрый молодец, оставается.
Приворачивал молодец на царев кабак,