Напоил нас, накормил да и животом надели,
Надели ты нас, Усов, по пятидесят рублей,
А большому атаману полтораста рублей».
А крестьянин-ат божится: «Право, денег нет».
А старуха ратится: «Ни полушечки!»
А дурак на печи, что клеит, говорит:
«А братцы Усы, удалы молодцы!
А и есть-де ведь у батюшки денежки,
А и будет вас, Усов, всех оделять,
А мне-то дураку, не достанется;
А все копит зятьям, растаким матерям».
А проговорит Усища, большой атаман:
«Братцы Усы, за свои промыслы!
Ох, ну-тко, Афонас, доведи его до нас!
Ах, ну-тко, Агафон, да вали его на огонь!
А берите топоры с подбородышами,
Ах, колите заслон, да щепайте лучину,
Добывайте огонь, кладите на огонь середи избы,
Валите крестьянина брюхом в огонь,
А старуху валите ж... на огонь!»
Не мог крестьянин огня стерпеть,
Ах, стал крестьянин на огонь пердеть,
Побежал крестьянин в большой анбар,
Вынимая из-под каменю с деньгами кубышечку,
Приносил крестьянин да бряк на стол:
«Вот вам, Усам, по пятидесят рублев,
А большому-та Усищу полтораста рублев!»
Вставали Усы, они крестьянину кланяются:
«Да спасибо те, крестьянин, на хлебе-на соли,
И на овсяном толокне, на кислом молоке!
Напоил нас, накормил, животом наделил.
Ах, мы двор твой знаем и опять зайдем,
И тебя убьем, и твоих дочерей уведем,
А дурака твоего в есаулы возьмем».
53.
Эй, Усы, Усы проявились на Руси,
Проявились Усы за Москвою за рекой,
За Москвою за рекой, за Смородиною.
У них усики малы, колпачки на них белы,
На них шапочки собольи, верхи бархатные,
Ой, смурые кафтаны, полы стеганые,
Пестрядинные рубашки, золотны воротники,
Со напуском чулки, с раструбами сапоги,
Ой, шильцем пятки, остры носки,
Еще окол каблучка хоть яичком покати.
Собирались Усы во единый круг,
Ой, один из них Усище-атаманище,
Атаманище, он в азямище.
Еще крякнул Ус громким голосом своим:
«Ой, нуте-тка, Усы, за свои промыслы!
Вы берите топоры, вы рубите вереи!
За Москвою за рекою, что богат мужик живет,
Он хлеба не сеет — завсегда рожь продает;
Он пшеницы не пашет — все калачики ест;
Он солоду не ростит — завсегда пиво варит;
Он денежки сбирает, да в кубышечку кладет.
Мы пойдемте, Усы, разобьемте мужика!
И вы по полю идите, не гаркайте,
По широкому идите, не шумаркайте,
На забор лезьте, не стукайте,
По соломушке идите, не хрястайте,
Вы во сенички идите, не скрыпайте,
Во избушку идите, все молитовку творите».
Ой, тот ли Усище-атаманище,
Он входит в избу, сам садится впереду,
Ничего не говорит, только усом шевелит,
По сторонушкам он посматривает.
Напырялась, нашвырялась полна изба Усов:
Ой, на печи Усы и под печью Усы,
На полатях Усы, на кроватушке Усы,
Ой, крикнул Ус громким голосом своим:
«Ой, ну-ка, хозяин, поворачивайся,
Поворачивайся, раскошеливайся,
Ты давай нам, хозяин, позавтракати!»
Ой, хозяин тот несет пять пуд толокна,
А хозяюшка несет пять ведр молока.
И мы попили-поели, мы позавтракали.
«Ой, ну-ка, хозяин, поворачивайся,
Поворачивайся, раскошеливайся,
Ты давай нам, хозяин, деньжоночки свои!»
Ой, хозяин тот божится: «Нету денег у меня».
А хозяюшка ратится: «Нет ни денежки у нас».
Одна девка за квашней: «Нет полушки за душой»
А дурак сын на печи он свое говорит:
«Ах, как-то у батьки будто денег нет!
На сарае сундук во пшеничной во муке».
Ой, крикнул Ус громким голосом своим:
«Ой, нуте-ко, Усы, за свои промыслы!
Ой, кому стало кручинно, нащепай скоро лучины,
Вы берите уголек, раскладывайте огонек,
Вы кладите хозяина с хозяюшкою!»
Ой, хозяин на огне изгибается,
А огонь около его увивается,
А хозяин-от дрожит, за кубышечкой бежит;
А хозяюшка трясется, да с яндовочкой несется.
Ой, мы денежки взяли и спасибо не сказали,
Мы мошоночки пошили, кошельки поплели,
Сами вниз поплыли, воровать еще пошли.
54.
А как были Усы, проявились на Руси,
А во матушке в каменной Москве.
На них шапочки собольны, вершки бархатны,
А кафтаны-армяки кумачом опушены,
Бороды, как помелы, а Усы, как кнуты.
Проведали Усы: за рекой живет мужик.
Он пашню не пашет — сам рожь продает;
Он деньги не кует — деньги взаймы дает;
Он солоду не растит — часто пиво варит.
Приходят Усы ко его ко двору.
Воротечки все позаперты стоят —
Они тын разобрали и на двор собрались.
Тот с борку и другой с борку,
И полная изобочка набуркалась.
На лавке Усы и под лавкой Усы,
И на печке Усы и под печкой Усы,
И за столом сидят Усы, и под столом сидят Усы.
А большие Усища-атаманище
Впереди ён сидит, ничего ён не говорит,
Только усом шевелит, поворачивает:
«Было б нам, хозяюшка,
, поесть и позавтракать!»
А хозяин-то божится: «Право, хлеба нет!»
А хозяюшка божится: «Нет ни крошечки!»
А хозяина связали, как борова палить,
А хозяюшку связали, как овечку стричь.
А хозяин говорит им:
«Ох вы, братцы, Усы, удалые молодцы!
Вы не дайте раззориться — дайте выговорить!..»
А хозяин-то пищит — коровашечку тащит,
А хозяюшка ревет — молока кринку несет.
Сыновья-то подбегают — пироги с полки хватают.
Они по разу хватили — понабралися,
А по другому-то хватили — Христу кланялися.
«Те спасибо, хозяин, на хлебе-на соли,
А тебе спасибо, хозяюшка, на пресном молочке!
Ищо этыим, хозяин, не отойдешься:
Надели нас, хозяин, по пятидесят рублев,
А большому Усищу-атаманищу полтораста рублев!»
Хозяин-то божится: «Право, денег нет!»
А хозяюшка божится: «Нет ни денежки!»
А хозяина связали, как борова палить,
А хозяюшку связали, как овечку стричь...
Хозяин и говорит:
«Ох вы, братца, Усы, удалые молодцы!
Вы не дайте раззориться, дайте выговорить:
Во задней во клети, во засеке во муки
Стоит денег сундук!»
«Наделяй-ко Усов по пятидесят рублев,
А большому Усищу-атаманищу полтораста рублев!..»
Они и говорят:
«Поживи, мужик, подоле, — накопи денег поболе;
Мы назад пойдем — к тебе зайдем;
Тебя дома не застанем — твой дом сожгем!»
разбойничья лодка
55.
Что повыше было села Лыскова,
А пониже было Богомолова,
Как на той было Волге-матушке,
Там плывет-гребет легкая лодочка.
Хорошо лодочка изукрашена,
Пушками, ружьецами постановлена.
На носу сидит атаман с ружьем,
На корме сидит есаул с багром,
По краям лодки добрые молодцы,
Добрые молодцы, все разбойнички.
Посерёд лодки стоит бел шатер,
Под шатром лежит золота казна,
На казне сидит красная девица,
Есаулова родная сестрица,
Атаманова полюбовница.
Она плакала-заливалася, —
Не хорош-то, вишь, сон ей привиделся:
«Расплеталася коса русая,
Выплеталася лента алая,
Лента алая, ярославская;
Распаялся мой золот перстень,
Выкатился дорогой камень:
Атаману быть застреленому,
Есаулу быть поиману,
Добрым молодцам быть повешенным,
А и мне ли, красной девушке,
Во тюрьме сидеть, во неволюшке;
А за то, про то красной девушке, —
Что пятнадцати лет на разбой пошла,
Я шестнадцати лет души губила,
Я зарезала парня белокурого,
Из белой груди сердце вынула.
На ножу сердце встропахнулося,
А и я, млада, усмехнулася!»
56.
Ах ты, наш батюшка, Ярославль-город,
Ты хорош, пригож, на горе стоишь,
На горе стоишь, на всей красоте,
Промежду двух рек, промеж быстрыех,
Промежду Волги-реки, промеж Котрасли.
С луговой было со сторонушки,
Протекала тут Волга-матушка,
Со нагорной да со сторонушки,
Пробегала тут речка Котраска.
Что сверху то было Волги-матушки,
Что плывет, гребет легка лодочка,
Хорошо-то была лодочка изукрашена,
У ней нос, корма раззолочены;
Что расшита легкая лодочка на двенадцать весел.
На корме сидит атаман с ружьем,
На носу сидит есаул с багром,
По краям лодки добры молодцы,
Посреди лодки красна девица,
Есаулова родна сестрица,
Атаманова полюбовница.
Она плачет, что река льется,
В возрыданьи слово молвила:
«Не хорош-то мне сон привиделся:
Уж как бы у меня, красной девицы,
На правой руке на мизинчике,
Распаялся мой золот перстень,
Выкатался дорогой камень,
Расплеталася моя руса коса,
Выплеталась лента алая,
Лента алая ярославская.
Атаману быть пойману,
Есаулу быть повешену,
Добрым молодцам головы рубить,
А мне, красной девице, в темнице быть».
57.
Как повыше села Лыскова,
А пониже было Юркина,
Против самого Богомолова,
В луговой было во сторонушке,
В захолустьице Волги-матушки
Выпадала тут речка быстрая
Своим устьицем в Волгу-матушку,
По прозваньицу речка Керженка
Выплывала тут легка лодочка,
Ах, не ловецкая лодка, молодецкая,
Ах, молодецкая, воровска косна,
Ах, воровска косна, лодка марьевска,
А разбойнички богомоловски.
Атаман-ат на носу он с багром стоит,
Есаул-ат на корме он с веслом сидит;
Середь лодочки золотая казна,
На казне сидит красная девица,
Атаманова полюбовница,
Есаулу-то сестра родная.
Красная девица призадумалась;
Призадумавши, придремалася,
Придремавши, приуснулася,
Приуснувши, сон привиделся:
Атаману-то быть застрелену,
Есаулу-то быть изрублену,
А разбойничкам по тюрьмам сидеть,
А мне, девушке, быть на волюшке!
ДЕВИЦА В ПЛЕНУ У РАЗБОЙНИКОВ
58.
На степи-то, степи на Саратовской
Протекала тут мать Сура-река,
На Суре-реке легка лодочка.
Ты взойди, взойди, солнце красное,
Обогрей, солнце, добрых молодцев,
Добрых молодцев, воров-разбойников!
Назади сидит атаман с ружьём,
На корме сидит есаул с багром,
Середи лодочки красна девица.
Она плачет, что река льётся,
Горючи слезы, что волны бьются.
Атаман девку уговаривал:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица!
Ты бери себе золотой казны,
Сколько тебе надобно,
Надевай на себя платья цветного!» —
«Ты голубчик мой, атаман большой!
Мне не надобно твоего платья цветного,
Не хочу твоей золотой казны!
Ты зачем увёз из моей стороны,
Разлучил меня с отцом, с матерью,
С отцом, с матерью, с родом-племенем!»
59.
Ты взойди, взойди, красное солнышко,
Над горой взойди над высокою,
Над дубровушкой над зеленою,
Обогрей ты нас, добрых молодцев,
Атамана со казаками,
Есаула с добрыми молодцы,
Еще кормщика с водоливщиком,
Обсуши ты нам платье цветное
После бури, после вихорю,
После грома, после молнии,
После дожжика лиючего,
В конце лета, в конце теплого
В начале осени, в начале холодныя.
Во сыром бору стоючи,
Без шатров и без палаток мы,
Что без верхнего платья теплого,
Мы на легкой были пашенке,
На рукопашном на сраженьице.
Ничего-то мы не пошкотили,
Полонили только девицу,
Красну девицу, дочь отецкую.
Что пониже было города Нижнего,
Что повыше было села Лыскова,
Супротив того села Юрьева,
С луговой было со сторонушки,
Выпадала тут речка Керженка.
Что по той ли речке Керженке
Как плывет тут легка лодочка,
Хорошо лодочка изукрашена,
Что расшита легка лодочка
На двенадцатеры веселечки,
На корме сидит атаман с ружьем,
На носу сидит есаул с багром,
По краям лодки — добры молодцы,
Посередь лодки — красна девица,
Разбойническая пленница
Атаманова полюбовница,
Она плачет, что река льется,
Возрыдает, что ключи кипят.
Как возговорит красна девица:
«Ты прости-прости, отец и мать,
Ты прости-прости, и род-племя,
Уж мне с вами не видатися, —
Я досталася разбойникам,
Не нажить уж мне своей воли».
ДЕВИЦА – АТАМАН РАЗБОЙНИКОВ
60.
Загуляла я, красна девица, загуляла
Со удалыми со добрыми молодцами,
Со теми ли молодцами, со ворами.
Немного я, красна девица, гуляла,
Гуляла, красна девица, тридцать шесть лет,
Была-то я, красна девица, атаманом
И славным и преславным есаулом.
Стояла я, красна девица, при дороге
Со вострым я со ножичком булатным:
Ни конному, ни пешему нет проезда,
Не много я, красна девица, душ губила,
Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,
А старого и малого в счет не клала.
Я ездила по городам, по уездам,
Захотела, красна девица, загуляти
Во славное в Московское государство,
Захотелось мне, красной девице, посмотрети,
Богатых там купцов мне поглядети,
Мне каменны палаты поломати,
Железные запоры отпирати.
Загуляла я, красна девица, загуляла
На славное Петровское на кружало.
Без счету я, девица, деньги выдавала,
Не глядя рублевички за стоечку бросала:
«Вы пейте, мои товарищи, веселитесь!»
Уж тут-то я, красна девица, бодрость оказала,
Уж храбро я и бодро поступала,
Атамановы поступки показала.
Уж тут меня, девицу, признавали,
По имени красну девицу называли,
По отчеству меня величали.
Назад руки красной девице завязали,
Повели меня, красну девицу, в полицу,
Подымали красну девицу на дыбу,
Уж смело красна девица отвечала:
«Постойте, судьи мои, не судите!
Чего вам от меня больше желати?
Сама я вам, красна девица, повинюся,
Немного-то я, красна девица, гуляла.
Гуляла я, красна девица, тридцать шесть лет,
Была я, красна девица, атаманом,
Стояла я, красна девица, при дороге,
Со вострым я со ножичком булатным:
Ни конному, ни пешему нет проезда.
Не много я, красна девица, душ губила,
Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,
А старого и малого в счет не клала.
Захотела я, красна девица, загуляти
Во славное в Московское во царство,
По широким по улицам походити,
Богатых там купцов поглядети,
Мне каменны палаты поломати,
Железные запоры отпирати.
Загуляла я, красна девица, загуляла
На славное Петровское кружало.
Не глядя я рублевички вынимала,
За стоичку без счету подавала,
Атамановы поступочки показала:
Ух тут меня, девицу, признавали,
По имени красну девицу называли,
По отечеству меня величали,
Назад руки красной девице завязали,
Повели меня, красну девицу, в полицу.
Судите, судьи, меня поскорее,
Раскладывайте огни на соломе,
Вы жгите мое белое тело,
После огня мне голову рубите.
Вы слушайте, судьи, моего приказа:
Ведите меня с товарищи в чисто поле,
Зачинайте вы класть всех сряду,
Меня, красну девицу, напоследок».
Я, лежа там, красна девица, возрыдала,
Об товарищах своих я пожалела,
Что рано я вас, девица, погубила,
Я всей вине, красна девица, причина,
Простите, мои приятели, доброхоты.
ДОПРОС РАЗБОЙНИКА
61.
Ты запой, запой, сиротина, с горя песенку!
«Хорошо песни петь, кто поужинал;
Я встал, молодец, не завтракал;
Хорош был обед,
Что хлеба-соли нет,
Нет ни соли, ни хлеба,
Нету кислых щей.
Я лег-то, молодец, не ужинал!
Я пойду с горя в сырой бор,
Я возьму себе ножичек,
Вырежу себе иголочку[1] [Разумеется большая толстая дубина, с которой он намерен на разбой идти. — Собир.]
Я пойду шить, кроить
На чужой стороне!
И я раз стебнул, —
У меня сто рублей;
Я в другой стебнул, —
У меня тысяча;
И я в третий стебнул, —
Казны-денег сметы нет!»
Пристигала молодца
Темна ночь осенняя —
Где же молодцу ночевать будет?
Ночевать будет в сыром бору,
В сыром бору, под сосною.
Сырой-то бор шумит, шумит,
Зеленая сосна шатается,
Молодец слезами заливается:
«Уж мне ли, доброму молодцу,
Завтра в допросе быть,
Уж станет меня
Царь-государь допрашивать:
«Ты скажи, скажи, детинушка,
Детинушка, крестьянский сын,
Ты с кем воровал?
С кем разбой держал?»
«Первый со мной товарищ —
Конь — добрая лошадь,
А другой-то товарищ —
Сабля вострая,
А третий-то товарищ —
Я сам молодец!»
«Сполать, сполать, детинушка,
Крестьянский сынок!
Ты умел воровать, детинушка,
Умей ответ держать.
Я за то детинушку пожалую
В чистом в поле хоромами —
Не мшоными, не свершеными»[1] [Под «хоромами не мшоными и не свершеными» разумеется виселица — Собир.]
62.
Не шуми, мати, зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати!
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти,
Перед грозного судью — самого царя.
Еще станет государь-царь меня спрашивать:
«Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,
Еще много ли с тобой было товарищей?» —
«Я скажу тебе, надежа православный царь,
Всее правду скажу тебе, всю истинну.
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ — темная ночь;
А второй мой товарищ — булатный нож;
А как трети-ет товарищ — то мой доброй конь;
А четвертой мой товарищ — то тугой лук;
Что рассыльщики мои — то калены стрелы».
Что возговорит надежа православный царь:
«Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной!»
63.
Ночка моя темная, ночка осенняя!
Уж и где ж молодцу ночевать будет?
Ночевать молодцу во сыром бору,
Во сыром бору, что под сосною.
Зеленая сосна качается;
Добрый молодец пробуждается,
Пробуждается, сам пужается:
«Припаду ко сырой земле, послушаю,
Что не стонет ли мать-сыра земля...»
Не качайся, сосна зеленая!
Не путайся, сердце ретивое,
Ретивое сердце молодецкое!
Уж как завтра-то добру молодцу,
Добру молодцу во допрос идти.
Станет царь-государь тебя спрашивати:
«Уж ты с кем воровал, с кем разбойничал?» —
«Я один воровал и разбой держал,
А товарищем был что мой верный конь;
А другой-то товарищ — булатный нож;
А пристанище — темная ночь».
Станет тебя царь-государь жаловати:
«Два столба тебе с перекладиною,
Еще крепкая петля пеньковая!»
64.
Ах ты, сердце, мое сердце молодецкое!
Крепче твердого булата, крепче камени!
Ты трепещешь повсечасно в белом теле,
А доселе не вещало, не сказывало,
Что быть доброму детине во поймане;
Что ногам его проворным быть скованным;
Что сидеть ему, детине, в темной темнице,
За запором и решеткой железными.
Ах мне завтра, горемыке, в допросе быть
Перед грозным судиею, пред самим царем.
Станет царь наш правосудный меня спрашивать:
«Ты скажи, скажи, детинушка, добрый молодец,
Повинись мне, с кем ты грабил, с кем разбой держал?»
«Донесу я, государь, со всею истиной.
Воровали, разбивали со мной четверо:
Первый друг мне и товарищ был мой добрый конь;
А по нем второй товарищ — мой булатный нож;
На посылку я посылал калены стрелы,
Куда я их посылаю, туда сам нейду». —
«Исполать тебя, — царь скажет, — добрый молодец!
Надлежит тебя, детину, мне пожаловать,
Что высокими хоромами в чистом поле,
На двух столбиках дубовых с перекладиной,
С перекладиной кленовой и со петлею».
ПРАВЕЖ
65.
Что у нас было на святой Руси,
На святой Руси, в каменной Москве,
Середи-то торгу, братцы, среди площади,
Тут бьют доброго молодца на правеже,
Нагого-босого и разутого.
Поставили его на бел горюч камень,
Стоит молодец — сам не трёхнется,
Русы его кудри не ворохнутся,
Лишь из глаз горючи слезы.
Случилося тут ехати
Самому царю православному,
Грозному царю Ивану Васильевичу.
Как возговорит царь Иван сударь Васильевич:
«Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
За что вы пытаете доброго молодца,
Нагого-босого и разутого,
Поставя его на бел горюч камень?
Стоит молодец — сам не тряхнется,
Русы его кудри не ворохнутся,
Только катятся из глаз горючи слезы
По белому лицу по румяному?»
Тут возговорят бурмистры-целовальнички:
«Ох ты гой еси, наш батюшка православный царь,
Грозный царь Иван сударь Васильевич!
Пытаем мы с него золоту казну,
Золоту казну, платье цветное,
Не много, не мало — сорок тысяч».
Возговорит тут православный царь:
«Ох ты гой еси, добрый молодец!
Почему тебе золота казна доставалася,
И как она тебе приходила?»
Возговорит добрый молодец:
«Ох ты гой еси, наш батюшка православный царь,
Грозный царь Иван сударь Васильевич!
Была у меня дубиночка вязовенькая,
И клал я дубиночку на плечико,
Ходил я, добрый молодец, по чисту полю,
По чисту полю, по темну лесу,
Нашел я воров-разбойников.
Тут-то они дуван дуванили,
Золоту казну делили мерою,
А цветное платье делили ношами;
Тут-то я ее отбил у них».
Возговорит православный царь,
Грозный царь Иван сударь Васильевич:
«Куда ты девал эдаку золоту казну?»
Возговорит добрый молодец:
«Точил я ее всё по домам по питейным,
А поил я всё голь кабацкую,
А цветное платье — одевал все наших босыих».
Возговорит православный царь:
«Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
Заплатите ему за каждый удар по пятидесяти рублей,
А за бесчестие заплатите ему пятьсот рублей».
66.
Как у нас-то было в матушке каменной Москве,
Что пымали доброго молодца безвинного, без поличного.
Повели доброго молодца на бел горюч камень,
И стали бить доброго молодца безвинного, без поличного.
Стоит добрый молодец — сам не тряхнется,
Его русые кудерюшки не ворохнутся,
Только катятся у молодца горючи слезы
По его лицу по румяному.
Лучилось тут ехать самому царю Ивану Васильевичу.
Как не золотая трубонька вострубила,
Что возговорит наш батюшка православный царь:
«Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички,
Большие головушки, ларечнички!
За что вы доброго молодца пытаете?»
Что возговорят бурмистры-целовальнички:
«Ой ты гой еси, наш батюшка православный царь!
Требуем мы с него золотую казну,
Не много, не мало — сорок тысяч рублей».
Как возговорит надёжа православный царь:
«Ой ты гой еси, удалый добрый молодец!
Почему эта казна тебе доставалася
И почему причиталася?»
Что возговорит удалый добрый молодец:
«Это, батюшка, казна не царская и не барская,
А эта казна монастырская,
Того ли монастыря Соловецкого.
Я охоч был, батюшка, гулять по чисту полю,
И была у меня, батюшка, дубиночка,
Не мала, не велика — ровно в тридцать пуд.
Заходил я, батюшка, во темны леса Соловецкие.
И вышел я, батюшка, на полянушку,
Тут добрые молодцы дуван дуванили.
Поднял я, батюшка, дубинушку выше себя
И ударил выше себя об зеленой дуб,
То они с шуму, с грому разбежалися,
А со звуку, батюшка, раскидалися.
Потому эта казна мне, батюшка, доставалася
И потому причиталася».
Что возговорит надёжа православный царь:
«Ой вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
Заплатите доброму молодцу за увечьице,
Заплатите за бесчестьице,
И отдайте доброму молодцу сорок тысяч рублей».
67.
Еще сколько я, добрый молодец, ни гуливал,
Что ни гуливал я, добрый молодец, ни хаживал,
Такого я чуда-дива не нахаживал,
Как нашел я чудо-диво в граде Киеве:
Середи торгу-базару, середь площади,
У того было колодчика глубокого,
У того было ключа-то подземельного,
Что у той было конторушки Румянцевой,
У того было крылечка у перильчата,
Уж как бьют-то добра молодца на правеже,
Что на правеже его бьют занапраслину,
Что нагого бьют, босого и без пояса,
В одних гарусных чулочках-то без чоботов,
Правят с молодца казну да монастырскую.
Из-за гор-то было, гор, из-за высокиих,
Из-за лесу-то было, лесочку, лесу темного,
Что не утренняя зорюшка знаменуется,
Что не праведное красно солнышко выкатается, —
Выкаталась бы там карета красна золота,
Красна золота карета государева,
Во каретушке сидел православный царь,
Православный царь Иван Васильевич.
Случилося ему ехать посередь торгу,
Уж как спрашивал надёжа православный царь,
Уж как спрашивал доброго молодца на правеже:
«Уж скажи-скажи, детина, правду-истину,
Еще с кем ты казну крал, с кем разбой держал?
Если правду ты мне скажешь, я пожалую,
Если ложно ты мне скажешь, я скоро казню:
Я пожалую тя, молодец, в чистом поле,
Что двумя тебя столбами да дубовыми,
Уж как третьей — перекладинкой кленовою,
А четвертой тебя — петелькой шелковою».
Отвечал ему удалый добрый молодец:
«Я скажу тебе, надёжа православный царь,
Я скажу тебе всю правду и всю истину:
Что не я-то казну крал, не я разбой держал,
Уж как крали-воровали добры молодцы,
Добрые молодцы, донские казаки.
Случилось мне, молодцу, идти чистым полем,
Я завидел в чистом поле — сырой дуб стоит,
Сырой дуб стоит в чистом поле крековистый.
Что пришел я, добрый молодец, к сыру дубу,
Что под тем было под дубом под крековистым
Что донские-то казаки они дел делят,
Они дел делили, дуван дуванили.
Подошел я, добрый молодец, к сыру дубу,
Уж как брал-то я сырой дуб посередь его,
Я выдергивал из матушки сырой земли,
Как отряхивал коренья о сыру землю.
Уж как тут-то добры молодцы испугалися,
Со делу они, со дувану разбежалися,
Одному мне золота казна досталася,
Что не много и не мало — сорок тысячей.
Я не в клад-то казну клал, животом не звал,-
Уж я клал тое казну во большой-от дом,
Во большой-от дом — во царев кабак».
ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ И КАЗНА МОНАСТЫРСКАЯ
68.
А ходил-гулял добрый молодец по чисту полю,
Искал себе поединщичков,
И находил во чистом поле:
Сидят шестьдесят удалых добрых молодцев
И поделяют ёны золоту казну.
И приходит этот дородний добрый молодец,
Сам говорит таковы слова:
«Аи же вы, удалы дородны добры молодцы!
Дайте мне-ка вы золотой казны
Хоть малый жеребеечек?»
И проговорят все удалы добры молодцы:
«Голячок ты, удаленький молодец!
Не можешь нажить себе золотой казны!
А не дадим тебе малого жеребеечка,
А не дадим тебе и трех рублей,
А не дадим тебе и трех алтын!»
Показалось ему это слово
За досаду, за обиду за великую.
Ухватил черленый вяз
И ударил черленым вязом по сырой земле;
От того удара богатырского
Мать-сыра земля сколыбалася,
А добры молодцы испугалися,
По чисту полю разбегалися,
И оставили ёны золоту казну.
Взял удалый добрый молодец золоту казну
И понес в каменну Москву.
Приходит в каменну Москву на царев кабак
И купил-брал зелена вина.
Сам говорил таковы слова:
«А пейте, братцы, зелена вина!
Не пропить моей золотой казны:
Есть у меня золотой казны сорок тысячей».
И пригодилися служки монастырские,
И доносили его царскому величеству.
И приводят этого удалого добра молодца.
И стал царь его допрашивати:
«Скажи, скажи, удалый дородный добрый молодец,
Был ли ты красть монастыря Румянцева,
И был ли ты нести золотой казны?»
Говорит удалый добрый молодец:
«Ай же ты, царь Петр Алексеевич!
А не был я красть монастыря Румянцева,
И не был я нести золотой казны.
А ходил-гулял во чистом поле
И находил во чистом поле
Шестьдесят удалых добрых молодцев,
И поделяют ёны золоту казну,
И золотой казны сорок тысячей,
И просил я у них золотой казны
Хотя малого жеребеечка.
А ёны говорят, удалые молодцы:
«Голячок ты, удаленький молодец!
Не можешь нажить себе золотой казны!
А не дадим тебе малого жеребеечка,
А не дадим тебе и трех рублей,
А не дадим тебе и трех алтын!»
Показалось мне это слово
За досаду, за обиду за великую,
Ухватил я черленый вяз
И ударил черленым вязом по сырой земле;
От того удара богатырского
Мать-сыра земля сколыбалася,
А добры молодцы испугалися,
По чисту полю разбегалися,
И оставляли ёны золоту казну».
Проговорит его царское величество:
«Аи же ты, удалый дородний добрый молодец!
Ходи-гуляй по чисту полю
И стой за веру христианскую!»
БЕГСТВО МОЛОДЦА-РАЗБОЙНИКА
69.
Как светил да светил месяц во полуночи,
Светил в половину,
Как скакал да скакал один добрый молодец
Без верной дружины.
А гнались да гнались за тем добрым молодцом
Ветры полевые,
Уж свистят да свистят в уши разудалому
Про его разбои.
А горят да горят по всем по дороженькам
Костры стражевые,
Уж следят да следят молодца-разбойника
Царские разъезды,
А сулят да сулят ему, разудалому,
В Москве белокаменной каменны палаты.
ВОРЫ
70.
Собирается вор Копейкин
На славном на устье Карастане,
Он со вечера, вор Копейкин, спать ложился,
Ко полуночи вор Копейкин подымался,
Он утренней росой умывался,
Тафтяным платком утирался,
На восточну сторонушку Богу молился.
«Вставайте, братцы полюбовны!
Нехорош-то мне, братцы, сон приснился:
Будто я, добрый молодец, хожу по край морю,
Я правою ногою оступился,
За крепкое деревце ухватился,
За крепкое дерево, за крушину.
Не ты ли меня, крушинушка, сокрушила?
Сушит да крушит добра молодца печаль-горе.
Вы кидайтеся-бросайтеся, братцы, в легки лодки,
Гребите, ребятушки, не робейте,
Под те ли же под горы под Змеины».
Не лютая тут змеюшка прошипела,
Свинцовая тут пулюшка пролетела.
71.
Ты долина моя, долинушка, раздолье широкое!
Ничего на тебе, моя долинушка, не уродилось, —
Уродился на тебе, моя долинушка, только зелен садик.
Мимо садика, мимо зелена лежала дороженька,
Что лежала-то дороженька неширокая,
Никто по той дороженьке нейдет, не проедет, —
Проезжал же по той дороженьке один вор Гаврюшка,
Он на трех на своих троечках разношерстных:
Перва троечка у него коней вороныих,
Друга троечка у него коней гнедыих,
Третья его троечка коней соловьих.
Что гнались-то за вором Гаврюшенькой три погони:
Первая погонюшка — злые татары,
Другая погонюшка — злые корсаки,
Третья погонюшка — молоды казаки.
Не догнали вора Гаврюшеньку всего версты за три.
Приезжает вор Гаврюшенька во город Воронеж,
Он атласу и бархату закупает,
Никто-то вора Гаврюшеньку не признает,
Что за купчика вора Гаврюшеньку почитают.
Случилось идти вору Гаврюшеньке мимо темницы,
Признавали вора Гаврюшеньку своя братья.
«Уж ты батюшка наш Гаврюшенька, разбей ты темницу,
Уж ты выпусти нас всех, колодничков, на волю,
На ту ли на волюшку — на матушку Волгу».
«Уж вы братцы мои товарищи, мне теперь не время —
За мной ли за Гаврюшенькой гонят три погони:
Первая погонюшка — злые татары,
Другая погонюшка — злые корсаки,
Третья погонюшка — молоды казаки.
Первой-то я погонюшки не боюся,
Другой-то я погонюшке поклонюся,
Третьей-то я погонюшке покорюся».
БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И СЕСТРА
72.
Во граде было Киеве,
Жила, была молода вдова.
У ней было девять сыновей,
Десятая дочь любимая,
Ее братья возлелеяли,
Возлелея, замуж выдали
За младого за морянина,
За хорошего боярина.
Поехал он с нею за море:
Там год живут и другой живут;
На третий год встосковалися,
Поехали к своей матушке.
Они день едут и другой едут,
На третий день становилися
Кашу варить и коней кормить.
Не злы вороны налетели,
Злы разбойники наехали,
Морянина смерти предали,
Морянченка в море бросили,
Морянушку в полон взяли.
Разбойники после спать легли.
Один из них не спит, не лежит,
Не лежит он, он Богу молится,
Сам морянку выспрашивает:
«Морянка, морянка, морянушка,
Из которого ты города,
Ты какого отца-матери?»
«Я города, сударь, Киева,
Жила, была молода вдова,
У ней было девять сыновей,
Десятая я несчастная.
Меня братья возлелеяли,
Возлелеяли, замуж выдали
За младого за морянина,
За хорошего боярина».
Взвопил он тут громким голосом:
«Вы братья, вы братья родимые.
Не морянина мы зарезали —
Мы зарезали зятя милого!
Не морянченка в море бросили,
А племянника мы родного!
Не морянушку в полон взяли —
Полонили сестру милую!
Сестрица, сестрица родимая,
Не сказывай нашей матушке;
Опять тебя отдадим замуж,
Наделим тебя больше прежнего».
Что возговорит во слезах сестра:
«Вы чем меня ни наделите,
Мила друга не воскресите».
73.
Как во городе было во Астрахани,
Тут жила была молода вдова;
Как у этой-то у вдовы было восемь сынов,
Было восемь сынов, а девятая дочь.
Братцы сестрицу взлелеяли;
Взлелеявши, замуж выдали
Уж как за море-то за морянина;
Сами же в разбой пошли.
Жила их сестрица ровно девять лет,
Ровно девять лет за морянином;
Поживши она за морем, сыночка родила.
С морянчиком в гости поехала к матушке;
Поехавши же, она встретилась
Со своими братцами с разбойниками.
Они же, не узнав ее, морянчика в воду бросили;
А морянушку в полон взяли.
Семь же разбойников спать легло;
Старшему же спать не хочется:
Он стоит да Богу молится.
Стал выспрашивать он морянушку:
«Ты скажи, скажи, морянушка,
Чьего ты отца-матери?»
Сказала же морянушка разбойникам,
Чьего она роду-племени.
Старший брат стал будить разбойников:
«Вы вставайте, братцы милые!
Убили мы зятя милого, морянина,
Племянничка же в воду бросили,
Сестрицу же родную в полон взяли!»
Все братцы созналися,
Расплакались, разрыдалися,
Все вместе собралися,
Разбой бросили, сами в монастырь пошли,
С сестрой же милой распрощалися.
74.
Во славном городе во Киеве,
У славного царя у Владимира
Жила-была молода вдова.
У вдовушки было девять сынов,
Десятая дочь любезная —
Поили, кормили, пелегали.
Девять сынов под разбой пошли,
Десятую дочь замуж выдали
По край моря за морьянина.
Они прижили малого детища.
Она год живет и другой живет,
На третий год стосковалася,
Стала она морьянина в гости звать:
«Пойдем, морьянин-свет,
Ты к теще, а я к матушке,
Ты к шурьям, я к милым братьям».
Они день идут и другой идут,
На третий день становилися,
Нарубили огонечек малёшенек,
Пустили дымочек тонешенек.
Напали воры-разбойники,
Они морьянина зарезали,
Морьянинка в воду бросили,
Морьянинку во полон взяли.
Как все-то разбойнички стали пить и есть,
Один-то разбойничек не пьет, не ест,
Не пьет, не ест, Богу молится.
Все разбойнички спать легли,
Один-то разбойничек не спит, не лежит,
Господу Богу молится.
И стал он у марьянинки расспрашивать:
«Ты скажи, скажи, морьянинка,
С какого ты села-города
И которого отца-матери?»
Стала ему морьянинка рассказывать:
«У славного царя у Владимира
Жила-была молода вдова,
У вдовушки было девять сынов,
Десятая дочь любезная:
Поили, кормили, пелегали.
Девять сынов под разбой пошли,
Десятую дочь замуж выдали
По край моря за морьянина».
«Вставайте, братцы родимые!
Не морьянина мы зарезали,
Не морьянинка в воду бросили,
Не морьянинку в полон взяли, —
Мы зарезали зятя любезного,
В воду бросили племянника,
Родну сестру взяли во полон».
Вставали братцы родимые,
Просили у сестры прощеньица:
«Отчего ты нам не сказалася,
Что ты нам родна сестра?»
Пошли к родной матушке,
Становились на коленки все
И просили у нее прощеньица:
«Прости нас, родна матушка,
Не знавши зарезали зятя любезного,
В воду бросили племянника,
Родну сестру взяли во полон».
75.
Как было у вдовки у распашеньки
Девять сыновей да одинока дочь.
Девять сыновей да во разбой пошли,
Во разбой пошли да во разбойнички,
Во денные, ночные подорожнички.
Одиноку дочь замуж выдала,
А за то ль за славно за синё море,
За того ль купца, купца заморского.
«Уж я год там жила, не подумала,
А на другой год чадо родила,
А на третий годик стосковалася,
Я у свёкрушка да у свекровушки,
Я у свёкрушка да подовалася,
А ведь с мужем мы да сговорилися,
Как тут сели мы да в малу лодочку,
Еще муж-то мой сел во велесушки,
А ведь я, млада, да во правильщички,
Чадо милое да ко белым грудям.
Как ведь сели мы да тут поехали.
Как проехали мы до среди моря, —
Как с-под той ли западной сторонушки
Налетела тучка, тучка черная,
Тучка черная, сама бурливая,
А бурливая да сердитая.
Понесло тут нас да по синю морю,
Понесло тут нас к крутому бережку,
Ко желтым пескам, ко мелким камешкам.
Как напали тут на нас разбойнички,
А денные, ночные подорожнички.
Они мужа моего пристрелили,
Чадо милое да в воду бросили,
А меня младую во полон взяли,
Во полон взяли да обесчестили.
А ведь все разбойнички да спать легли,
А один разбойничек он спать не лег,
Он пред образом да Богу молится,
Богу молится, в грехах прощается,
А он горько так слезами уливается.
Тут разбойничек да стал братьёв будить:
«А вставайте-тко, братцы родимые,
А вставайте, что мы понаделали?
В ведь зятя-то да мы пристрелили,
А племянничка да в воду бросили,
А родну сестру да во полон взяли,
Во полон взяли да обесчестили».
Как вставали все братья-разбойнички,
А перед образом да Богу молятся,
Богу молятся, в грехах прощаются,
А родной сестре да поклоняются:
«Ты прости, прости, сестра родимая,
А прости ты нас, что мы наделали:
Мужа твоего да мы пристрелили,
А племянничка да в воду бросили,
А тебя младу мы во полон взяли,
Во полон взяли да обесчестили».
Говорит сестра да горько плакала:
«А мне мужа жаль, что вы застрелили,
А мне пуще жаль чадо милое,
Чадо милое да в воду брошено,
А мне жаль себя, что обесчестили,
Обесчестили да не разбойнички,
Обесчестили да братья родные».
Так ведь с той поры да с того времени
Былину поют да на святой Руси, —
Молодым людям на смех да на диво,
А престарелым на потешенье.
МУЖ-РАЗБОИНИК
76.
Девка мылася да белилася,
Белилася,
Хорошо, чисто снаряжалася,
Снаряжалася,
В чистом зеркале да смотрелася,
А смотрелася,
А красоты ле своей да дивилася,
Да дивилася:
«Красота ли моя да дородество,
Дородество,
А женихов-то мне-ка бытто не было,
Бытто не было,
А как идти-то мне было не за кого,
Бытто не за кого.
Ох меня сватали за посадские,
За посадские,
Еще за яруславские,
Яруславские,
Что из Питера молоды купцы,
Молоды купцы,
А из деревни до... ах, добры молодцы,
Добры молодцы.
Как не отдал меня родной батюшко,
Родной батюшко,
А не притакнула меня родима матушка,
Матушка,
Не как отдал-то меня родной батюшко,
Родной батюшко,
А приневолила родима матушка,
Меня матушка
Она за вора да за разбойничка.
Что со вечера муж коня седлал,
Муж коня седлал,
Со полуночи со двора съезжал,
Со двора съезжал,
К утру раннему он домой приезжал,
Домой приезжал:
«Ты ставай-ко, жена, моя немилая,