Образ И. П. Бардина – руководителя Центрального Ордена Трудового Красного Знамени научно-исследовательского института черной металлургии, ученого с мировым именем, вице-президента АН СССР всегда будет служить нам примером в научной работе.
НЕУТОМИМЫЙ ТРУЖЕНИК
О. Н. Липская
С Иваном Павловичем Бардиным я познакомилась в 1940 г. После этого перешла в Наркомчермет, а затем, в связи с организацией по инициативе Ивана Павловича Центрального научно-исследовательского института черной металлургии, – в ЦНИИЧМ, где работала до 1976 г. Теперь, по прошествии многих лот, мне хочется рассказать об Иване Павловиче как депутате Верховного Совета СССР, директоре института и прекрасном человеке.
Предшествовавшая работа И. П. Бардина па металлургических заводах, строительство Кузнецкого металлургического комбината выработали у него, помимо трудолюбия, чувства государственной ответственности, еще и строгую дисциплинированность, неизменную пунктуальность. И в Наркомате черной металлургии, и в ЦНИИЧМ на письменном столе его кабинета под стеклом всегда лежал график, в котором по месяцам и дням были обозначены часы работы в Призидиуме АН СССР, Институте металлургии АН СССР, Госплане СССР и др. Иван Павлович строго придерживался этого графика. Здесь же, па столе неизменно находились папки дел по особо важным вопросам: применению кислорода в черной металлургии, порошковой металлургии, непрерывной разливки стали, прямому восстановлению железа. В свободные минуты Иван Павлович извлекал из шкафа портативную пишущую машинку и записывал мысли, выдержки из литературы и т. п. Особенно это практиковалось в вечерние и ночные часы в предвоенный период и во время войны, когда работа народного комиссара и его заместителей продолжалась далеко за полночь.
По возвращении в 1943 г. из эвакуации с Урала, где Иван Павлович занимался главным образом сырьевой базой для металлургических заводов, он продолжал интенсивную работу, сопровождая ее поездками в Донбасс по делам, связанным с восстановлением металлургических заводов. Одновременно много времени посвящал организации ЦНИИЧМ.
По заведенному порядку Иван Павлович приезжал в ЦНИИЧМ три раза в педелю: в понедельник, среду и пятницу, иногда чаще, в зависимости от важности дел. Работники института и экспериментального завода постоянно ощущали его руководство и всегда ждали его приезда. Одни – для обсуждения и решения задач научно-исследовательского характера, ознакомления с новинками в технических журналах, которые Иван Павлович как вице-президент АН СССР получал ранее ЦНИИЧМ, другие – как депутата Верховного Совета СССР (обращались люди «со стороны», главным образом приезжие, и сотрудники инстп-1 тута). Когда в приемной института появлялся шофер с переполненным портфелем, это означало – приехал директор. А сам Иван Павлович тут же отправлялся на строительстве института, на экспериментальный завод, в лаборатории, библиотеку и только затем вызывал руководителей, а иногда и непосредственных исполнителей для подробной информации о ходе работ, говорил о замеченных недостатках и упущениях. Порой удивлялись: всего лишь прошел мимоходом Иван Павлович, только окинул взглядом то или иное оборудование, установку, прибор, обменялся несколькими словам с работниками, а уже все подметил.
Трудолюбивый, энергичный, неуемный академик полагающиеся ему отпуска почти всегда проводил в командировках – в поездках на предприятия востока и юга, а выходные дни посвящал творческой работе на даче в поселке Луцино. Шагая по кабинету, он диктовал на пишущую машинку свои мысли. Кроме того, дома и на даче широко пользовался магнитофоном, записывая предстоящие выступлепия, статьи, лекции, и на следующий день пленки отправлял с шофером в ЦНИИЧермет для расшифровки и правки. Работа на даче иногда прерывалась не запланированными приездами ученых, ответственных работников, а по плану приезжал лишь художник А. И. Лактионов, писавший тогда портрет Ивана Павловича.
Приезжая в командировку, И. П. Бардин днем знакомился с производством, посещал руководителей административных органов, а вечером неизменно садился за портативную пишущую машинку, описывал состояние оборудования, условия работы, замеченные недостатки, характеризовал людей. Так, из поездки в Сибирь Иван Павлович привез отпечатанные им более 100 страниц. Позднее они вошли в дневниковые записи под названием «Поезд идет на Восток». Ш возвращении из командировки, в особых случаях, требующих вмешательства руководства, звонил или писал.
Дома у Ивана Павловича были две пишущие машинки и одна счетная машина. Счетной машиной он пользовался для многочисленных пересчетов, проверок представленных проектных материалов. В частности, такая машина помогла ему при обосновании в правительственных органах целесообразности строительства Череповецкого металлургического завода, а затем Западно-Сибирского. В последующем большое удовлетворение испытал Иван Павлович в связи со строительством Череповецкого металлургического завода, так как не обошлось без сомнений о целесообразности этого из-за вопроса о сырьевой базе для завода.
Нельзя но вспомнить о том, что Иван Павлович был сторонником того, чтобы история советской индустрии не была забыта. В частности, он высказывался о необходимости писать историю ЦНИИЧМ.
Не забывал Иван Павлович и о своих дневниковых записях. Этому способствовало и предложение Ивану Павловичу Профиздата, а затем и Политиздата об издании воспоминаний. В 1968 г. «Воспоминания» И. П. Бардина были выпущены издательством «Наука» 1[Бардин И. П. Избр. тр. М.: Наука, 1968, т. 2, с. 5–127. ].
Много сил и внимания уделял академик И. П. Бардин своим депутатским обязанностям. Все обращавшиеся к нему как к депутату Верховного Совета СССР всегда находили отклик. Часто, не откладывая в долгий ящик, он звонил в ту или иную организацию, обращался письменно. В отдельных случаях посылал секретаря в организацию, на дом для выяснения подробностей и оказания необходимой помощи. Надо заметить, что поступавшие к нему письма, написанные от руки и позже перепечатанные на машинке, в большинстве случаев Иван Павлович читал в подлиннике, это открывало ему человека.
Характерным примером стиля работы, оперативности Ивана Павловича может служить такой факт. В одну из поездок по Казахстану, где принимали Ивана Павловича тепло и радушно, в частности на Аятском месторождении, мы добрались по железной дороге до конечной ее станции. Оттуда нужно было на машинах проехать непосредственно к разработкам. Иван Павлович не хотел терять времени, воспользовался маленьким одноместным самолетом, на котором прибыл директор Магнитогорского металлургического комбината Г. И. Носов. Пока мы добирались, Иван Павлович побывал на карьере и выслушал доклад главного геолога Батищева-Тарасова.
Все, кто общался с Иваном Павловичем Бардиным, знали его как справедливого, скромного, принципиального pi демократичного человека. Он выслушивал мнения и советы и руководителей, и рабочих. Нельзя не сказать и о его внимании и доброте к людям. Так, после смерти Михаила Константиновича Курако Иван Павлович ежемесячно помогал материально его жене и дочери. На полученную им премию было приобретено пианино для детского сада ЦНИИЧМ. Много других подобных случаев можно было бы еще привести. Таким был Иван Павлович.
Деловитость, принципиальность, острая реакция на несправедливость, «горячность» были свойственны ему, внешне спокойному человеку. Вспоминаю, как однажды, после перенесенного им микроинфаркта, я робко попыталась напомнить ему, что следовало бы поменьше работать. Иван Павлович ответил: «Вот достроим институт (ЦНИИЧМ), там видно будет».
Его жизнь оборвалась буквально на рабочем посту – после важного взволнованного выступления на одном из совещаний. Так и не пришлось ему поработать с меньшим напряжением сил.
СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ
А. М. Чернышев
Иван Павлович Бардин. Писать о нем и легко, и трудно... Виднейший металлург современности, академик и вице-президент АН СССР, крупная личность в самом прямом и широком понимании этого слова, глыба человеческая, если можно позволить себе такое вольное выражение в его адрес; человек, обладавший громадным авторитетом вообще, не говоря уже о тех, кто трудился непосредственно в тяжелой промышленности. О нем столько известно, столько написано, что это неизбежно накладывает обязательство писать только то, что знаешь о нем сам, лично, писать о событиях и разговорах, которые имели место во время личных контактов с ним и которые с годами ценишь все больше и больше...
Я поступил в аспирантуру Института металлургии имени А. А. Байкова Академии наук СССР (ИМЕТ) осенью 1948 г., сразу после окончания Московского института стали (ныне – Московский институт стали и сплавов), по специальности «металлургия чугуна» к профессору Леониду Михайловичу Цылеву. Иван Павлович был директором ИМЕТ, коллектив которого в то время насчитывал около 70 человек. Еще в Институте стали мне довелось увидеть И. П. Бардина – он читал нам, студентам-четверокурсникам, первую вводную лекцию курса «Экономика черной металлургии» (последующие лекции читал нам доцент В. В. Рикман, которого очень Ценил Иван Павлович и с которым в дальнейшей работе в ИМЕТ я имел удовольствие много раз взаимодействовать). Впечатление от И. П. Бардина было тогда какое-то двоякое: внешность его впечатляла, она вполне соответствовала тогдашнему моему представлению о нем как о полулегендарном металлурге-доменщике, соратнике знаменитого М. К. Курако, но сама лекция оставила какое-то странное впечатление, потому что говорил он как-то невнятно, а то, что удалось расслышать, почему-то не поразило. А ведь лектор – сам Бардин! Уже потом, слыша много выступлений Ивана Павловича, главным образом на ученых советах и совещаниях, я осознал, что оратором, захватывающим аудиторию своим мастерством красноречия, Иван Павлович совсем не был. Его надо было слушать, напряженно вдумываясь в то, что он говорил. Говорил же он всегда по существу, и те усилия, которые приходилось затрачивать, чтобы расслышать его, вознаграждались содержанием услышанного. Правда, когда Иван Павлович бывал зол, он говорил, на мой взгляд, просто блестяще – четко, ясно и убийственно метко. Вот тут не слушать его было просто невозможно. Я помню, как после двух подобных выступлений аудитория невольно аплодировала ему.
Помню случай на Ученом совете института, где подводились итоги годовой работы. Ученый секретарь вместе с заместителем директора по научной работе подготовили отчетный доклад, который согласовали со всеми заведующими лабораториями, заслушали на партбюро института. Словом, солидный, обстоятельный доклад, отражающий работу Института за прошедший год. На заседании Ученого совета Иван Павлович прочел его от корки до корки, и присутствовавшие, не без оснований, были явно довольны нарисованной в докладе картиной. Между тем Иван Павлович, сняв и сложив очки, постучал ими по лежащему перед ним докладу и сказал: «Здесь вот сказано все очень хорошо и в общем все' верно. Но теперь, если позволите, я сам скажу!». И, засунув очки в наружный нагрудный карман пиджака, стал говорить о том, что отмечена успешная работа по одной из тем, а уже забыто, что тема эта начала разрабатываться с опозданием почти на два года, и те темпы, которыми сейчас ведется работа по этой теме, недопустимо медленны. Что в лабораториях мало порядка, что по коридорам болтается много народу, а на высокочастотных генераторах некоторые сотрудники устраивают вешалки для своих пальто, что многие сотрудники плохо следят за литературой – это видно по их библиотечным абонементам, что двор института захламлен, прибывающее оборудование медленно устанавливается и осваивается, в мехмастерской был случай появления работника на рабочем месте в нетрезвом состоянии (вот этого Иван Павлович вообще не прощал) и так далее, и тому подобное. Словом, это был конкретный, с указанием фамилий от заместителей директора до слесарей, абсолютно точный, так как он говорил про все это не с чьих-либо слов, и в высшей степени справедливый упрек директора в адрес коллектива. Аплодировали все, даже те, кого Иван Павлович подверг «разносу» в этом выступлении, и надо ли говорить о том, что воспитательное действие такого выступления было огромным.
В другой раз нечто подобное было па одном из технических совещаний, где обсуждался вопрос о сооружении опытной установки по безобжиговому химико-каталитическому окомкованию на Новотульском металлургическом заводе. Это предложение ИМЕТ и ИГИ АН СССР было встретили «в штыки», причем в выступлениях чаще других звучали слова: «я сомневаюсь». Звучали, как правило, в двух вариантах: в отношении осуществимости предложения и в отношении его технической и особенно экономической целесообразности, хотя первое уже было доказано в лабораторных опытах, а второе, собственно, и могло быть показано только при работе установки в заводских условиях (для чего и было созвано это совещание). Такая позиция – всеотрицающего сомнения, пришлась, видно, не по душе Ивану Павловичу, и он в своем выступлении в конце совещания говорил очень хорошо о трудной подчас судьбе нового в технике. Говорил, что если есть в идее здравое зерно, то ее обязательно нужно попробовать на практике, чтобы выяснить действительные технические возможности, иначе никогда не возникнет ничего нового, а будет топтание на месте, а именно это и является самым дорогостоящим мероприятием в технике. Что есть верный способ, к сожалению, широко распространенный, задушить любую техническую идею – это с самого начала, не выяснив еще реальные технические возможности идеи, потребовать доказательства ее экономической эффективности. Ведь нелепо прямое сравнение маленького мальчика с мужчиной, и чтобы но ошибиться, здесь нужно смотреть главным образом на заложенные в первом задатки и на перспективы их развития при его росте. Так же и с новой технической идеей. Предлагается новый железорудный материал, который, как показывают лабораторные эксперименты, за 20 или 30 минут восстанавливается на 80% и более даже в практически нейтральной атмосфере. Так как же можно это не попробовать? Иван Павлович решительно высказался за сооружение установки в Туле и закончил свое выступление словами: «Здесь много говорилось о сомнениях. Конечно, они есть, без них в новом деле не обойтись. Но ведь сомнение в его, так сказать, чистом виде удалось только одному-единственному человеку в мире – композитору Глинке. А инженер, кроме того, что он сомневается, обязан пробовать!».
Он смотрел на любое дело значительно шире и глубже многих, и поэтому иногда его решения и поступки казались окружающим не совсем попятными, а подчас даже и противоречивыми. Таков, например, случай с одним молодым сотрудником, который был уволен из научно-исследовательского института, где директором был Бардин, за неэтичный, по дошедшим до нас слухам, поступок по отношению к своему научному руководителю. Но вот спустя несколько месяцев этот сотрудник подал заявление о приеме его в другой исследовательский институт, где директором также был Бардин, и Иван Павлович подписал заявление, причем, насколько помнится, даже вопреки мнению треугольника института. Вроде налицо явная непоследовательность, а по мнению некоторых – даже беспринципность. Впоследствии, находясь в числе сопровождающих Ивана Павловича в одной из его многочисленных поездок по металлургическим предприятиям страны в его специальном вагоне-лаборатории, я воспользовался существовавшей в таких поездках большей свободой в общении и напрямик спросил Ивана Павловича об этой истории. Он очень внимательно, в упор, посмотрел на меня и, видимо, убедившись, что вопрос задан искренне, без всякой задней мысли, решил, наверное, не лишать меня возможности получить урок практического гуманизма. Он медленно, опять временами бросая на меня острый взгляд, сказал: «Да, я отчислил его там, потому что получил неопровержимые доказательства его вины. Но он еще молодой человек, не без способностей, и ему надо работать. Каждый хочет есть свой хлеб, и забывать это не следует. Поэтому я принял его сюда. Полагаю, то, что он потерял, не работая несколько месяцев, послужит ему и достаточным наказанием, и уроком на будущее».
Интересно его решение заложить сад па территории института. Было это в начале пятидесятых годов, когда еще не наступило время всеобщего понимания необходимости сохранения природы, зеленых насаждений. Скорее – наоборот: теснящиеся корпуса цехов и лабораторий да дымящие трубы служили неким символом идеалов времени. А Иван Павлович вдруг обязывает каждую из лабораторий по очереди работать по одному дню в месяц на посадке зеленных насаждений на территории института. Более того, в штате Института появился садовник, а супруга Ивана Павловича, Лидия Валентиновна Бардина, с академической дачи в Луцино привозит разные саженцы, маленькие елочки и прочую растительность для институтского сада. Многие молодые сотрудники, и я в их числе, недоумевали, но понимая, а зачем все это. Построили бы лучше еще пару лабораторных корпусов – это было бы дело! А сад?.. Конечно, все старательно работали в саду просто из уважения к Ивану Павловичу, хотя в душе и считали этот сад его причудой. И только спустя много лет пришло понимание, что закладка сада была отнюдь не причудой, а широким хозяйским взглядом, опережающим время. Давно уже нет Ивана Павловича, а сад-то, оказывается, мы делали для себя... Сейчас сад украшает не только Институт, но и Ленинский проспект.
Был еще случай, касающийся лично автора. Работая после защиты кандидатской диссертации младшим научным сотрудником, я вдруг получил приглашение от начальника одного из отделов перейти на работу в аппарат Президиума АН СССР. Так как к этому времени у меня увеличилась семья и поскольку работникам аппарата Президиума разрешалось работать на полставки в каком-либо из академических институтов (это даже поощрялось), то принятие приглашения разрешало все мои материальные затруднения, и я согласился. Так как отдел, в котором я собирался работать, был связан с курированием важных работ, ведущихся в нескольких институтах, то оформление туда длилось около двух-трех месяцев. Наконец, все сделано и остается только подписать распоряжение по Президиуму у руководства Академии. Жду подписания, как вдруг меня срочно вызывает тот самый начальник отдела, куда я оформлялся, и спрашивает, как ко мне относится И. П. Бардин. Полагая, что он готовится идти на подпись к Бардину и потому на всякий случай справляется об этом, отвечаю, что, по моему мнению, относится вполне удовлетворительно, что работаю под его непосредственным руководством, являюсь его соавтором в некоторых публикациях и вроде бы все в порядке. И тут он мне говорит, что сегодня утром Бардин подписывал документы, все подписал, кроме моего назначения, сказав только: «Не пойдет. Подберите другую кандидатуру». Я был в полнейшей растерянности, да и было от чего; значит, Иван Павлович либо считает меня неспособным, либо просто не доверяет мне, уже не знаю, что лучше! Не получив от меня вразумительного объяснения свершившемуся, начальник отдела прямо тут же при мне позвонил Ивану Павловичу и спросил его, чем же его не удовлетворяет моя кандидатура. Как он мне после рассказал, Иван Павлович ему ответил: «Кандидатура вполне подходящая, но он молодой человек и должен работать в лаборатории. Рано ему за канцелярский: стол садиться». И на попытки уговорить Ивана Павловича, что, дескать, и в отдел нужны молодые, да и из лаборатории я, мол, совсем-то не ухожу, Иван Павлович еще раз подтвердил свое решение.
Признаться, я был сильно расстроен, огорчен и в душе даже обижен: ведь в отделе, кроме всего,– кругозор, а в лаборатории – никакого роста, так как в то время получить должность старшего научного сотрудника никаких перспектив не было. Да и работа у меня в тот момент была весьма напряженной и, к сожалению, невыигрышной с научной точки зрения – занимался сооружением лабораторной доменной печи для комплексной металлургической оценки небольших опытных партий новых шихтовых рудных и топливных материалов. Было проектирование, изготовление, монтаж самой печи и всего достаточно обширного хозяйства к ней, включая кислородную станцию, на получение только разрешения строить которую у меня ушло более восьми месяцев! Было много всякой организационной и снабженческой деятельности, но научных результатов, могущих быть опубликованными, за эти пять лет у меня, естественно, не появилось. И хотя Иван Павлович бывал в лаборатории каждый вторник и четверг, однако ни разу не возник разговор о моем намечавшемся переходе в сотрудники аппарата Президиума, преграду которому поставил Иван Павлович. Но вот спустя примерно полгода в один из присутственных дней Ивана Павловича я пришел пораньше, за полчаса до начала рабочего дня, и только стал снимать пальто, как услышал, что кто-то входит в комнату. Обернувшись, увидел, что это Иван Павлович. Было восемь тридцать утра, и его появление было настолько неожиданным, что я, поздоровавшись, в растерянности что-то сказал о раннем его приходе в лабораторию. В ответ он сказал: «Это не я – рано, а вы – поздно!» и пригласил с собой на обход двора Института. Получилось, видимо, в силу действительно раннего прихода Ивана Павловича в Институт, что в тот раз двор обходили мы только вдвоем. Обычно заместитель директора по административно-хозяйственной части Степан Лаврентьевич Фокин и кто-нибудь из его подчиненных являлись участниками подобных директорских обходов, и редко дело обходилось без соответствующих внушений со стороны Ивана Павловича по поводу тех или иных упущений. А Иван Павлович видел абсолютно все, как мне приходилось неоднократно убеждаться, и ничего не забывал, хотя со стороны и казалось, что он идет слегка ссутулившись и вроде никуда не смотрит, кроме как себе под ноги.
Обошли строящуюся кислородную станцию, потом задний двор со складским хозяйством, потом так называемые «карманы» за главным корпусом, и все в основном молча. Когда уже шли обратно, Иван Павлович вдруг спросил: «Вы, кажется, недовольны своей работой? Почему?». Я отвечал, что это не совсем так, что работа живая и по-своему интересная благодаря взаимодействию с различными людьми, но что далеко все это от научной работы, нет результатов, нет, понятно, публикаций, по которым только и судят главным образом о работе научного сотрудника, что мои сверстники по аспирантуре уже имеют по пять-шесть публикации после защиты и среди них уже есть даже один старший научный сотрудник, а у меня при такой работе практически нет никаких перспектив, и это, конечно, уменьшает для меня удовлетворение от работы. В общем, высказался начистоту, как оно и было. Иван Павлович долго молчал, а потом сказал: «Но ведь кто-то и это должен делать! Ну, выпало это на вашу долю – работа есть работа,– и вы должны ее сделать. И напрасно считаете эти годы для себя потерянными, это я могу сказать вам твердо: если человек делает дело, а не бьет баклуши, то он приобретает опыт, который не пропадает и в жизни еще сослужит ему хорошую службу, поверьте мне. А насчет остального не беспокойтесь – ваше от вас не уйдет. Построите печь, начнете на ней работать – появятся и результаты. А в отношении вашего старшинства – подумайте о докладе на Ученом совете по безобжиговому окомкованию». Иван Павлович поднялся к себе в директорский кабинет.
Тогда мне его слова показались не очень убедительными, обычными словами в подобной ситуации, дескать, а что он мог тогда другое-то сказать? Потом действительно пустили печь и убедились, что безобжиговые окатыши – подходящий материал для выплавки чугуна, обладающий необходимой механической и термической прочностью в процессе его нагрева и восстановления. Был мой доклад на Ученом совете института, и был отказ в присвоении мне звания старшего научного сотрудника (а тогда это было необходимо для избрания на должность) со стороны Отделения технических наук из-за малого количества у меня печатных работ (всего три), а после защиты и вообще только одна, да и то обзорного характера, но другой у меня в то время и быть не могло. Тогда Иван Павлович велел мне срочно на базе моего доклада, соответственно расширив его, написать брошюру с подробным изложением того, что было сделано по химико-каталитическому окомкованию. И когда это было сделано, Иван Павлович в один из своих присутственных дней отменил все дела, в том числе и директорский прием, и самым внимательным образом прочел написанное, внес некоторые поправки, дал указание разбить материал па два доклада и представить их на намечавшееся совещание по топливной базе черной металлургии СССР. Одновременно он попросил одного из своих заместителей по Междуведомственной комиссии по железу как можно быстрее издать оба доклада отдельными брошюрами, с тем чтобы их можно было разослать по металлургическим предприятиям и институтам еще до выхода в свет сборника докладов на совещании. Через полтора с небольшим года Иван Павлович снова представил мое дело в Отделение технических наук АН СССР, уже с удвоенным количеством публикаций, и в ноябре 1959 г. мне присвоили звание, а через месяц – избрали на должность старшего научного сотрудника.
Действительно, скупое внешне бардинское слово было твердым, и он сам делал все, чтобы его слово не расходилось с делом, даже в таком вот случае, о котором шла речь. Но ведь и много после, когда довелось заниматься сооружением полузаводской и опытно-промышленной установок, а далее – и опытным цехом безобжигового окомкования, пришла очередь вновь удивиться: приобретенный за «потерянные годы» опыт действительно сослужил мне хорошую службу, полностью подтвердив глубокую справедливость слов Ивана Павловича, казавшихся мне вначале общими и почти риторическими. И совсем была удивительна глубина его правоты потом, когда в последующие годы я сам сознательно отказался от трех предложений перейти на работу в «высшие инстанции», поняв, что я получу гораздо большее удовлетворение от работы в лаборатории, чем от работы там, тем более что я уже имел некоторый опыт общения и взаимодействия с работниками аппарата в самых различных учреждениях.
Вся жизнь Ивана Павловича без остатка была отдана «делу», как любил говорить он сам. Высшей оценкой у него служила фраза: «Это похоже на дело!» Вспоминается в связи с этим один курьезный случай. В начале пятидесятых годов я под руководством заместителя заведующего нашей лабораторией Бориса Александровича Гесса-де-Кальве (кстати, приглашенного в институт самим Иваном Павловичем и очень уважаемого им) занимался темой по окускованию тонкоизмельченных магнетитовых концентратов. Перепробовали мы тогда много разных способов, включая брикетирование на различных связках, по удовлетворительного решения все не находилось. И вот однажды член-корреспондент АН СССР Леонид Михайлович Сапожников, заведующий лабораторией в Институте горючих ископаемых (ИГИ АН СССР) и член Ученого совета нашего института, со свойственным ему украинским юморком как-то сказал: «Вот поди ж ты! Здесь хорошие ребята никак не могут скрепить в кусок какой-то концентрат, не знают, чем это сделать. А у нас в ИГИ один чудак говорит, что изобрел такое, что может все скрепить, только не знает, что скреплять и зачем скреплять. Ей-богу, ребята, надо вас познакомить друг с другом». Этим «чудаком» оказался Павел Ильич Канавец, очень талантливый ученый, инженер и изобретатель, человек огромной и разносторонней эрудиции и большого творческого потенциала, весьма симпатичный по своим человеческим качествам, за возможность общения с которым в течение многих лет я благодарен судьбе. С первой же встречи мы поняли, что этот альянс нам всем необходим. И Борис Александрович привел Канавца к Бардину. Примерно в течение часа Павел Ильин докладывал о своих изысканиях и полученных результатах, демонстрировал образцы. Все это время Иван Павлович слушал очень внимательно, смотрел схемы, расчеты и образцы, по... не произнес ни слова! Наконец, он сказал, что «это похоже па дело», и встал, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре несколько озадаченный Канавец спросил Гесса, как это понимать и чего же можно ждать дальше. Он спросил даже: «А понял, мол, Бардин, о чем я докладывал?» Гесс рассмеялся и сказал, что Иван Павлович все прекрасно понял, что он очень высоко оценил способ и что теперь надо готовиться к широкому развертыванию работ в этой области. Павел Ильич весьма недоверчиво отнесся к этому, так как для него упор в бардинских словах пал па слово «похоже», а похоже, – это, мол, ведь еще не дело. По вскоре действительно из сотрудников обоих институтов была создана творческая бригада под руководством Ивана Павловича, силами которой в последующие годы разработана и проверена, вплоть до промышленных условий, технология химико-каталитического способа окомкования железорудных концентратов и других тонкоизмельченных материалов.
Иван Павлович, появляясь в Институте по вторникам и четвергам, интересовался всем, что делалось в лаборатории. Для меня самым тяжелым днем бывал четверг, потому что, когда Иван Павлович приходил па «башню» (исторически сложившееся название помещения, где находилась лабораторная доменная печь), он неизменно спрашивал: «Ну, что у вас нового?» И если с четверга до вторника проходило полных три дня (тогда работали и по субботам), да еще полдня четверга (прошлого), и мы за этот срок что-то все-таки успевали сделать, о чем можно было сказать Ивану Павловичу, то со вторника до четверга, т. е. всего за полтора дня, мы ничего толком, попятно, сделать не успевали, а утром в четверг приходилось говорить, что ничего нового у нас нет, а это было прямо как пытка! Иван Павлович не ругал и не упрекал нас, по ему действительно хотелось узнавать о чем-то новом, и когда этого не происходило, «на глаз» было видно, что он разочарован.
Кстати, о вторниках и четвергах. По молодости я не сразу отнесся к этим дням должным образом, и если требовалось по делу, то и в эти дни уезжал к проектантам, на огнеупорный завод, в Моссовет для преодоления очередного препятствия в получении разрешения на строительство кислородной станции. Референт Ивана Павловича, Кира Михайловна Николаева, очень энергичная, знавшая все про всех и могущая в считанные минуты достать нужного Ивану Павловичу сотрудника буквально из-под земли, находила и меня по телефону в других организациях. Мы с ней были в хороших, добрых отношениях, но дружба – дружбой, а служба – службой, и она не раз и но два «снимала с меня стружку» за отлучки по вторникам и четвергам, говоря с возмущением: «Ну, как вы не понимаете, Саша, что в эти дни вы должны быть в институте, даже если будет землетрясение или бог знает что там у вас еще случится в эти дни!» Наши разговоры в такие моменты обычно напоминали вольтову дугу, так как я искренне считал, что это неправильно, что я должен быть там, где требуют интересы дела, так, мол, сам Иван Павлович учит. Что я ведь не гуляю, а дело делаю, порученное опять же Иваном Павловичем, и т. д. и т. п. Словом, до меня действительно не доходило, за что она меня так пробирает и, как мне казалось, незаслуженно. Однажды, когда я был в Академпроекте, меня позвали к телефону и Кира Михайловна сказала, что Иван Павлович срочно требует меня к себе. Минут через двадцать я уже входил в приемную Ивана Павловича. Состоялась очередная короткая вспышка «вольтовой дуги», и Кира Михайловна буквально затолкнула меня в кабинет. Иван Павлович, слегка нахмуренный, сидел за столом. Я извинился за задержку и объяснил, что был в Академпроекте и по каким делам. Немного помолчав, Иван Павлович негромко сказал: «Я все понимаю. Но я бываю в институте «сего два дня в педелю. Неужели Вам так трудно быть в эти дни на месте?» Как я не провалился от стыда сквозь пол, не знаю!
Долгое время мы не могли наладить нормальную непрерывную работу нашей лабораторной доменной печи-малютки (объемом всего в 0,2 м3). Вроде делали все, как надо, и на шлак шихтовали по известным диаграммам, но даже и при обогащенном кислородом дутье у нас регулярно зарастал горн, запечатывались фурмы и летки, и процесс приходилось прекращать. Изрядно помучились на этом первом этапе ее освоения. Иван Павлович терпеливо ждал, пока мы с печью станем «на ты», и особо нас не торопил. Однажды, устав до предела на подготовке очередного пуска печи, чтобы не наделать ошибок в расчете в таком состоянии, просто не стали считать шихту по всем правилам, а поставили на ночь элементарную шихту из двух основных компонентов – окатышей и кокса, без всяких шлакообразующих добавок, отложив вопросы шлака до утра. И вдруг на такой шихте печь пошла, работала непрерывно сутки, израсходовав за это время около 600 кг кокса и весь наличный запас окатышей. Радость была безмерной, и только одно обстоятельство нас несколько обескураживало – за сутки из печи было выпущено около 150 кг высококремнистого литейного чугуна и практически совсем не было шлака. Этого мы тогда никак не могли себе объяснить, хотя и ломали головы вплоть до очередного прихода в лабораторию Ивана Павловича. Оп очень оживился, повеселел, узнав, что печь «пошла», и, естественно, спросил, сколько же получено металла и шлака. Получив ответ и переспросив насчет шлака, он долго смеялся, говоря: «Как же нет шлака? Совсем пет? Ну и ну! Ну и доменщики!» Он был в прекрасном настроении и долго сидел вместе с нами в лаборатории, обсуждая наши дела. Уже уходя, оп вдруг, как казалось, совсем ни к чему сказал: «А знаете, чем все кончилось, когда давно еще я плавил ферросилиций на малой печи в Дзержинке? Забил все газоотводы пылью! Помучались потом, когда их очищали!» И., сразу стало все попятным! В условиях весьма форсированной работы нашей печи с почти 40% кислорода в дутье шлаковые компоненты, благо количество их в элементарной шихте было сравнительно малым, возгонялись и уходили из печи в виде топкой пыли через колошник вместе с отходящими газами, имевшими весьма приличную скорость! Так Иван Павлович подсказал нам идею бесшлаковой плавки, которую мы впоследствии вполне освоили и используя которую, испытали в нашей печи в довольно жестких термических условиях много видов новых шихтовых материалов, сравнивая результаты их плавки с результатами плавки в нашей же печи обычных железных руд, агломератов и окатышей, хорошо «зарекомендовавших» себя в промышленных доменных печах.
В период строительства кислородной станции мне пришлось наблюдать один поучительный случай, о котором хочется рассказать. Для продолжения строительства станции потребовалось найти «по Академии наук», как говорят, внутренние резервы по финансам и по стройматериалам.
Необходимость такого шага выяснилась довольно неожиданно для Ивана Павловича, и он, находясь в этот момент в институте, позвонил в Центракадемстрой. Начальник оказался в командировке, основной его заместитель был болен, и тогда Иван Павлович попросил пригласить к телефону того, кто сейчас «за начальника», и спросил, может ли он сейчас приехать к нему в институт, и если может, то Иван Павлович пришлет сейчас за ним свою машину. По поручению Ивана Павловича я поехал на его машине в Центракадемстрой, и минут через двадцать приглашенный заместитель был уже в кабинете. Иван Павлович объяснил ему положение, возникшее с кислородной станцией, и спросил, за счет каких строящихся объектов по Академии можно было бы помочь строительству кислородной станции. Тот засуетился, стал говорить, что он немедленно наведет все справки, все выяснит и доложит и помощь, конечно, будет обеспечена... Иван Павлович, видя его затруднения и некоторую растерянность перед вице-президентом, стал в порядке подсказки сам называть объекты и примерно характеризовать состояние дел па них, указывая, где, видимо, не смогут до конца года освоить какие-то суммы, где, по-видимому, могут быть излишки в этом году бетонных плит и других стройматериалов и т. п. И тут быстро выяснилось, что тот просто не знает фактического положения дел па подведомственных ему объектах и что сведения, которые имел Иван Павлович, он не может ни подтвердить, пи тем более подкорректировать. Через пару минут такого разговора стало ясно, что Иван Павлович «закипает». Это можно было безошибочно определить по тому, как он вдруг начал немного нервно передвигать на своем столе с места на место чернильный прибор, папки, книги, журналы, все, что попалось под руку, и, задавая вопросы, не смотрел на собеседника. Того было просто жаль в силу его очевидной беспомощности. Вдруг Иван Павлович сказал; «Я Вас больше не задерживаю». Проводив посетителя до машины, которая должна была отвезти его обратно, я вернулся в кабинет. Иван Павлович все еще занимался передвижками на своем столе, и я тихо сел на стул у стены, ожидая, пока он успокоится. Наконец, передвижки замедлились, стали более редкими, как вдруг Иван Павлович как бы про себя произнес: «Забытый богом человек!». И, кинув на меня все еще колючий взгляд, громко отрубил: «Не привозите мне больше таких!».
Неделового отношения к делу он просто не терпел. Сам же всегда был высочайшим образцом ответственного отношения к любому делу. В одной из поездок, которые Иван Павлович совершал большей частью во время отпусков, он каждый вечер выходил из своего купе в общий салон с кипой книг, в большинстве иностранных, по... геофизическим вопросам! Проходя на свое место за общим столом, он смотрел па нас, молодых коллег и попутчиков, читающих художественную литературу, играющих в шахматы, в «слова», отгадывающих кроссворды, просто беседующих, словом – отдыхающих после трудового дня, и добродушно ворчал: «Опять время транжирите! Много его у вас, вот и не цените, транжирите! У, бездельники!». Он садился в кресло за столом и начинал страница за страницей просматривать всю эту кину. И так каждый вечер в течение двух или трех часов! И это после шести-семичасового пребывания на металлургическом предприятии, когда почти все время приходится быть на ногах! И это в его семьдесят с лишним лет! Когда же он отдыхает? Я как-то не выдержал и спросил его, зачем же нужна ему эта геофизика. Иван Павлович усмехнулся и ответил, что раз уж он поставлен на это дело, имея в виду свое председательство в советском комитете Международного геофизического года (МГГ), то, следовательно, нужно разбираться в том, чем должен заниматься. Потом уже, в Москве, обедая как-то вместе с двумя сотрудниками из МГГ в нашей институтской столовой (советский комитет МГГ помещался в здании ИМЕТ, «при Бардине»), я полушутя упрекнул их, сказав, что же, мол, они шефа-то нашего общего не жалеют – заставляют заниматься геофизикой в его-то возрасте и при его занятости. И в ответ на их недоумение рассказал им о занятиях Ивана Павловича в вагоне. Надо заметить, что они были почти шокированы этим известием. Сокрушались, зачем он это делает, ведь для решения чисто геофизических вопросов в комитете есть член-корреспондент АН СССР Буланже и другие специалисты, а Ивану Павловичу, дескать, незачем тратить на это время и силы. Тогда уже я спросил у них, а зачем им в МГГ Иван Павлович нужен, ведь как будто они сами беспокоились о том, чтобы советский комитет МГГ возглавлял именно Бардин? И они пояснили мне, что у комитета обширнейшие деловые связи с предприятиями и учреждениями многих отраслей промышленности и, что авторитет Ивана Павловича надежно обеспечит должное внимание к их просьбам и выполнение последних.
Действительно, я не могу представить Ивана Павловича «просто подписывающим» письма и документы, «просто с отписывающим» почту своим подчиненным. Зато мне доводилось видеть много его резолюций, несущих в себе его мнение, его решение по данному письму или документу, таких, как, например: «Я – за!» или: «Подготовьте ответ, что это чепуха!» – с устным добавлением: «Только в вежливой форме» – и подобных этим резолюций. И даже когда на письме стоит, например: «Гессу. Бардин», то это почти на сто процентов означало, что он уже изложил свое мнение Гессу устно. Он решал сам, не перекладывая ни на кого этой своей обязанности. Если же было нужно, он тут же вызывал к себе того или иного человека, обсуждал с ним вопрос и решал, как поступить, что сделать. И следует сказать, что это было своеобразной, весьма поучительной школой для сотрудников – видеть, как работает Бардин, видеть его в процессе директорской работы и в какой-то мере участвовать в пей. Это и учило, и подтягивало, так как требовательность его в деловых вопросах была хорошо известна, причем требовательность в первую очередь относилась им к себе самому, что вообще и не удивительно, так как работа в таком стило (так и хочется назвать его антибюрократическим!) возможна только тогда, когда разбираешься в деле абсолютно, т. е. и в общем плане, и в частностях, и даже – в мельчайших его нюансах! Конечно, подобное знание живого, непрерывно изменяющегося и совершенствующегося дела, каким является современная металлургия, может обеспечиваться только столь же непрерывной работой по его познанию. А как Бардин работал уже будучи академиком, я могу судить лишь по некоторым штрихам, которые наблюдал сам, главным образом во время поездок в вагоне-лаборатории.
До завтрака Иван Павлович уже успевал поработать в своем купе. С его слов знаю, что утром он читает специальные журналы, а о том, что он в это время еще и пишет что-то, догадываешься по стуку его пишущей машинки, доносящемуся из купе. После завтрака – поездка па очередной завод, рудник или в институт, где Иван Павлович знакомился с работой, оборудованием, осматривал цеха, установки. Это пять-шесть часов большого физического и нервного напряжения, так как почти все время находился на ногах и в шумных заводских условиях, он напряженно вслушивался в пояснения сопровождающих. Затем – возвращение в вагон, обед и послеобеденный отдых. Потом слышишь – опять застучала машинка в купе Ивана Павловича. После ужина – снова работа с литературой, часто в общем салоне, как в случае с геофизическими книгами, иногда – в купе. И, наконец, перед сном Иван Павлович минут 40–45 читал художественную литературу на иностранном языке – для того, чтобы не забывать разговорный язык. Последнее доставляло нам особое удовольствие, так как наутро, за завтраком, мы часто просили Ивана Павловичам рассказать, о чем же он вчера читал. И он, слегка посмеиваясь над собой и над нашими репликами, рассказывал, что жена там все-таки ушла, закатив большой скандал, а дочь, хоть и жалела отца, но все-таки с ним не осталась, банда рассыпалась, а шериф... и т. д. и т. п. Обычно Иван Павлович заканчивал свой рассказ словами: «Да я и не помню уже, что там было дальше. Так, ерунда какая-то!».
Случай помог мне узнать, а что же печатал Иван Павлович по вечерам, перед ужином. Однажды он вышел из купе, неся в руке три листика бумаги. Я в тот вечер сидел в кресле, расположенном ближе других к его купе, и что-то читал. Проходя мимо меня, Иван Павлович протянул эти листки мне со словами: «Посмотрите насчет опечаток». Взглянув на эти листки, я обомлел – там был подробный, с множеством деталей, отчет о том, что мы сегодня видели на металлургическом комбинате: указаны марки сталей, размеры и мощности агрегатов, содержания серы и фосфора в металле, диаметры валков, описаны введенные комбинатом какие-то усовершенствования в приводах прокатных станов и т. п. Как он мог все это запомнить, просто слушая, не записывая? Ведь я тоже все это видел и слышал, но уже к вечеру не помнил, наверное, десятой, а может, и того меньшей доли всех этих подробностей. Поневоле возникла мысль: что если после каждого своего посещения предприятия он пишет для себя подобный отчет и если прикинуть, сколько же он в течение своей жизни посетил заводов, руд-пиков и других предприятий, причем наверняка не по одному разу, то как же он знает металлургию страны! И не только теперешнее, скажем, ее состояние, но и в историческом плане, в ее развитии!
Эти листки бардинского отчета, личного отчета, меня тогда просто потрясли и многое прояснили. Ведь неудивительно тогда, что директора подчас знали историю развития своего предприятия хуже Ивана Павловича (а такой пример я наблюдал!), с глубоким вниманием прислушивались к нему, как-то по-особенному ждали его посещений. Директора двух крупнейших южных металлургических комбинатов, немолодые уже люди, лично встречали бардинский вагон во внеурочное время: один – ранним утром, другой – около полуночи. Конечно, Бардин – вице-президент Академии паук СССР, Государственный советник по черной металлургии, от слова которого много зависит в судьбах и людей, и предприятий, по, повторяю, не формально официальные приемы, устраиваемые ему, а особо уважительная теплота, выказываемая заводчанами самых различных рангов, не оставляет никакого сомнения в том, что встречают человека, а не его чины, встречают прежде всего металлурга Бардина.
Не сразу понимаешь, в чем же сила Ивана Павловича, почему его авторитет среди металлургов, особенно среди заводских работников, так высок. Ведь не работник своего министерства, а из Академии, далекого, в смысле подчиненности, ведомства, тем более приехал вроде как на экскурсию – знакомиться с заводом, да еще с целой свитой, о которой тоже приходится заботиться... Я могу высказать, конечно, только свою личную точку зрения по этому вопросу, но основанную па конкретных наблюдениях. Как правило, в конце пребывания Ивана Павловича па предприятии устраивалась встреча руководящего инженерного состава с пни в полуофициальной обстановке, где за чашкой чая шла непринужденная и очень разносторонняя беседа. Ивану Павловичу задавались многочисленные вопросы па самые различные темы: о состоянии и новинках в металлургии зарубежных стран и нашей страны, о перспективах развития мировой металлургии. Заводчане говорили о своих трудностях, о тех проблемах, с которыми они сталкиваются в процессе производства и которые не всегда могут решить сами, спрашивали совета по тем или иным конкретным делам, делились своими научными планами, интересуясь его мнением. И ничто пе оставалось без ответа, обсуждения. Вплоть до того, что вы, мол, хотите попробовать вот такой вариант процесса, а этого делать не следует, потому что именно на вашем заводе это уже пробовалось, до войны была даже построена установка, результаты получились просто неудовлетворительные.– У нас на заводе установка?.. Но где же? – Кажется, она находилась за мартеновским цехом... И вдруг один из присутствовавших на встрече инженеров говорит, что действительно наткнулся в этом месте па заросшие травой остатки какого-то фундамента, но не мог попять, что же тут было. Действительно, завод был восстановлен из пепла после окончания войны, сейчас на нем работает много новых людей, официальной истории предприятия, разумеется, не пишется, новые задачи, новый, ускоренный ритм жизни, и вот появляется «новая» идея, которая, как это часто случается в жизни, оказывается хорошо забытой старой.
С другой стороны, если завод ставит перед ним какие-то вопросы, на которые пока нет ответа, Иван Павлович тут же на месте советуется со своими спутниками и решает, что вот это надо проверить в ЦНИИЧМ, и Виктор Григорьевич Воскобойников берет это на заметку, а вот это – надо посмотреть в ИМЕТе, и «на карандаш» берет уже Борис Александрович Гесс... Три-четыре часа в такой беседе пролетают мгновенно. Легко себе представить, какую ценность имела она для заводских работников, по горло занятых вопросами производства, целиком поглощенных заботами текущего дня, выполнения производственного плана. Это был и обмен опытом (да на каком уровне!), и лекция о положении в мировой металлургии, и экскурсы в историю ее, и, пожалуй, самое главное – наглядное воплощение связи науки с производством, с промышленностью. Мне кажется, что именно вот эту индивидуальную особенность и силу крупнейшего металлурга первой половины XX века чувствовали и признавали все, от рядовых инженеров до государственных деятелен. Она вполне четко признавалась и за рубежом – достаточно вспомнить рассказ руководителя одной из американских сталелитейных компаний Смита, как он подверг проверке знания Бардина как доменщика на примере работы доменных печей этой компании. Его рассказ был напечатан в американском журнале «Бласт фернес энд стил плэнт» п в переводе па русский – в предисловии члена-корреспондента АН СССР Александра Михайловича Самарина к первому тому «Избранных трудов» И. П. Бардина,, выпущенному издательством «Наука» в 1963 г.
Только в одном Иван Павлович проявлял несколько «бюрократический подход», это в вопросе об очередном отпуске кого-либо из непосредственно работавших с ним сотрудников.
Расскажу, как я уходил в один из своих отпусков. Приобрел туристскую горно-пешеходную путевку на Кавказ, написал заявление на получение очередного отпуска и, так как все заместители Ивана Павловича нам, его сотрудникам, подписывать заявления на отпуск отказывались, в один из дней, когда Иван Павлович был в лаборатории, в самом конце разговора я положил перед ним свое заявление. Он глянул в него и сказал: «А, опять отпускная болезнь начинается! Придете в кабинет». И ушел, не подписав. Я тут же по телефону, пока он еще не дошел до кабинета, попросил Киру Михайловну записать меня на прием. Она стала было возмущаться: «Не могли в лаборатории что ли поговорить с ним? Ведь он у вас все утро был, а здесь к нему много народу записалось!», но узнав, что дело идет об отпуске, сразу записала. Я отдал ей свое заявление и стал ждать очереди на прием. В один из своих заходов в кабинет Кира Михайловна пододвинула мое заявление с края стола на середину, прямо перед Иваном Павловичем. Он посмотрел и молча отодвинул его па другой кран стола. Жду приема уже около четырех часов. Приняты все записанные и, кроме того, еще несколько человек, которых Иван Павлович вызвал к себе сам, а меня все не приглашает, хотя список записавшихся лежит перед ним и в нем все фамилии уже вычеркнуты им самим, кроме моей. Наконец, вхожу в кабинет. Иван Павлович хмурый: «Ну что, в отпуск захотели? Вы что, больны? Лечиться надо? В санаторий поедете?» – «Да нет, я здоров». – «Так зачем Вам это нужно? Вам надо работать и не терять попусту времени, раз Вы здоровы!» – «Так отпуск же положен раз в году для отдыха...» – «Отдых, отдых! Вы что, смертельно устали? Ваш покорный слуга семьдесят лет не ходил в отпуск и, как видите, жив, здоров, работаю! А Вы хотите валяться на пляжах, как какой-нибудь бездельник!» – «Да я не на пляжах, я пойду пешком через Кавказ...» – «Все равно!» Вижу, что, разговаривая, Иван Павлович уже перестает смотреть на меня, а это – плохой признак, и я говорю: «Как Вы решите, Иван Павлович, так и будет». Он прямо вскипел: «Что я решу? Что я решу, когда Вы решили идти?!» И, схватив со стола ручку, ставит на моем заявлении роспись, более похожую на корень квадратный из трех, и буквально в сердцах швыряет мне через стол заявление.
Выхожу из кабинета и не знаю уже – идти мне в отпуск после всего этого или не идти. Кира Михайловна, посмотрев на заявление, говорит: «Конечно, Саша, идите – подпись-то все-таки есть. А через месяц все забудется, образуется. По крайней мере – отдохнете». Поэтому мы старались идти в отпуск тогда, когда Иван Павлович должен был уезжать за рубеж или в очередную поездку, если, конечно, не получишь приглашение в вагон. Это чаще всего бывало в сентябре или октябре, т. е. когда жара везде уже кончалась и врачи разрешали ему поездки. О таких делах с ним действительно было очень трудно говорить, ведь сам-то он в отпуск практически не ходил. Если он числился в отпуске по нашему Институту и не ходил к нам, то это еще не значило, что он не работал в это время в Президиуме или ЦНИИЧМ. Он просто несколько уменьшал свою нагрузку, и все!
В заключение хочу рассказать еще об одном случае, имевшем место на Новотульском заводе осенью 1959 г. Иван Павлович, недавно перенесший достаточно тяжелое заболевание, вновь появился па работе и собрался на НТМЗ па три дня. В этот период на заводе в подбункерной галерее доменного цеха сооружалась опытно-промышленная установка по безобжиговому химико-каталитическому окомкованию. Там весьма быстро установили основное крупное технологическое оборудование (вроде шаровых и молотковых: дробилок и мельниц, гранулятора, известегасителя, бункеров исходных и сухих материалов, барабанной сушилки), составлявшее по весу и, главное, по стоимости около 85% от стоимости всей установки. Об этом, естественно, было своевременно отрапортовано и за работу соответственно уплачены деньги. Но затем сразу же бригада монтажников исчезла из поля зрения, и неизвестно было, кто и когда должен заканчивать сооружение установки. А следовало произвести монтаж всевозможных конвейеров, лотков, течек, питателей и грохотов, словом, всего того мелкого, главным образом транспортирующего, оборудования, которое объединяло все установленные агрегаты в единую технологическую нитку. Но поскольку возни с монтажом этой мелочи всегда бывает много и времени он занимает больше, чем монтаж крупного, тяжелого оборудования, а стоимость мелочи составляет всего 15%, то монтажники были совершенно не заинтересованы в работе по окончанию пашей установки, и все замерло. Многочисленные обращения к руководству НТМЗ практически заканчивались ничем – были обещания прислать на установку монтажников (и даже в большом количестве), но месяц шел за месяцем, а в подбункерной галерее так и стояли на своих фундаментах разрозненные агрегаты, не соединенные в установку. Положение просто нелепое, даже пожаловаться как следует не получалось. «Вам же на 85% смонтировали установку, так чего же еще хотите? Подождите, пока монтажники освободятся от работ на других объектах»,– говорили жалобщикам.
Иван Павлович уже два дня был на заводе, я оба дня дежурил под бункерами, ожидая его появления, но заводское начальство все катало его мимо установки по остальным цехам и объектам. Тогда утром третьего, последнего дня пребывания Ивана Павловича па заводе я пошел к нему на квартиру (на заводе имелась специальная квартира для него и других приезжих высокого ранга; она так и называлась всеми – «бардинская квартира»). Иван Павлович еще завтракал. Я спросил, будет ли он сегодня на установке. Он ответил, что это как будто не запланировано, хотя действительно непонятно, почему. Спросил, как дела. Я рассказал все, не утаив и то, что на установке практически нет освещения, лампочки поперегорели и никто их не меняет, что на полу неизвестно откуда натекшие лужи, словом, вид приличного запустения. Иван Павлович тут же позвонил главному инженеру и просил его предусмотреть посещение сегодня монтирующейся установки. Иван Павлович продолжил свой завтрак, а я, чтобы хоть как-то перевести разговор на более нейтральную и приятную тему, спросил его, читал ли оп недавно опубликованный в «Иностранной литературе» памфлет «Закон Паркипсона». Иван Павлович весело засмеялся и сказал, что не читал, а изучал! И рассказал, что оп видел Н. Паркинсона, профессора Сингапурского университета, и беседовал с ним, отметив, что это – очень умный и остроумный собеседник.
После завтрака Иван Павлович поехал дальше на завод, а я пошел на установку. И... не поверил своим глазам – вся установка залита светом, лампочки сияют, на полу никаких луж, все посыпано песочком! Правда, остальное – как и было. Приехал Иван Павлович в сопровождении заводского начальства. Увидев все это, он усмехнулся и глянул па меня,– а где же, мол, темнота, и лужи? – и начал обходить установку, хотя его и пытались отговорить от этого. С одного взгляда на сиротливо стоявшее поодиночке оборудование ему, опытнейшему строителю, стало все ясно! Он, нахмурясь, слушал объяснения и заверения главного инженера, а потом вдруг резко обратился ко мне: «А не забрать ли отсюда установку на другой завод, где к ней будет не такое безобразное отношение?». Главный инженер стал уже испуганным голосом заверять его, что это просто случайно сложившиеся на заводе условия привели к задержке в монтаже, что установка будет готова в самое ближайшее время. Вдруг Иван Павлович резко повернулся к нему и гневно спросил: «А Вы знаете, что сказал по этому поводу старик Крылов?».– «Нет, Иван Павлович, не знаю».– «Он сказал: мудрец отличен от глупца тем, что доводит дело до конца! А Вы кем хотите быть?» И, не ожидая ответа, пошел к машине, бросив на ходу: «В обком!». Когда машина уехала, среди оставшихся воцарилась неловкая тишина – обидели Бардина! И только главный уныло произнес: «Ну, теперь скипидар польется бочками!». Однако установка после этого случая вскоре, через пару месяцев, была практически готова.
В самом начале 1960 г. на боевом посту, прямо на заседании в Госплане сразу же после своего блестящего выступления о путях развития черной металлургии страны умер этот великий труженик, про которого, немного перефразируя сказанное о великом математике Леонарде Эйлере, можно сказать: «Он перестал работать... и жить».
ПОЕЗДКИ ПО СТРАНЕ
Б. А. Гесс-де-Калъве, Л. 3. Ходак
В последние годы жизни И. П. Бардин много ездил по стране: от Кольского полуострова до Сахалина, от Керчи до Норильска. Работа накапливала проблемы и вопросы, требовавшие для решения безотлагательного личного вмешательства на месте депутата Верховного Совета СССР, вице-президента АН СССР академика Ивана Павловича Бардина. Эти нерешенные проблемы предопределяли и маршруты его поездок.
Иван Павлович Бардин придавал большое значение личным контактам с людьми при ознакомлении с промышленностью. Будучи чрезвычайно занят выполнением своих основных работ в Президиуме АИ СССР, в Институте металлургии и ЦНИИЧМ, в Госплане СССР, Иван Павлович поездки по заводам, рудникам и другим промышленным предприятиям страны связывал с выполнением специальных правительственных заданий и зачастую приурочивал их к своему очередному отпуску. Когда Ивану Павловичу говорили, что во время отпуска надо отдыхать, он обычно с досадой отмахивался от советчиков и говорил, что отдыхать сейчас некогда, много срочных дел, а вот во время поездок он и отдыхает.
Вместе с собой И. П. Бардин каждый раз приглашал группу специалистов – заведующих лабораториями, директоров институтов, высококвалифицированных экономистов, геологов или строителей, обязательно включая одного-двух молодых сотрудников из институтов, которыми он руководил. Участие в такой поездке было почетно, интересно и очень ответственно. В пути И. П. Бардин внимательно и деликатно знакомился с молодыми коллегами, как бы «прощупывая» и оценивая их способности и склонности. Нечего говорить, что долгие беседы с выдающимся ученым, общение с человеком высоких душевных качеств, возможность непосредственно видеть академика И. П. Бардина в деле, за решением на месте самых насущных научных и технических проблем – оставляли неизгладимый след в памяти и служили отличной школой для его спутников, особенно молодых.
В пятидесятые годы перед страной, едва оправившейся от последствий войны, особенно остро стояли проблемы развития металлургии, энергетики, освоения природных богатств Сибири и Дальнего Востока. В это время неослабевающее внимание Ивана Павловича было приковано к созданию Череповецкого металлургического завода – металлургической базы Северо-Запада, ныне ставшего ведущим металлургическим предприятием страны и своеобразным памятником выдающемуся металлургу. Череповец в пятидесятых годах И. П. Бардин посетил несколько раз.
Вот как проходили эти отлично организованные поездки. В поездках Иван Павлович всегда вставал рано, в половине девятого утра в вагон-лабораторию приезжали руководители завода или предприятия, и после обсуждения порядка ознакомления с предприятием по намеченному Иваном Павловичем маршруту все направлялись на осмотр объектов.
При подходе к цеху или объекту руководитель предприятия представлял Ивану Павловичу и сопровождавшим его лицам начальника объекта, после чего Иван Павлович как-то очень легко принимал на себя инициативу дальнейшего ознакомления с деталями работы цеха. В переговорах с обслуживающим персоналом, после некоторого замешательства собеседников, очевидно, вызываемого суровым внешним видом Ивана Павловича и всем известным его высоким положением, собеседование принимало спокойный, деловой характер. Здесь полностью проявлялся талант Ивана Павловича в общении с трудовым народом: он быстро входил в курс дела, и если не находил недостатков в работе оборудования и технологии, то здесь же на рабочих местах весьма доброжелательно отзывался о работающих и охотно делился с ними своим богатым опытом.
Особенно трогательными были встречи со старыми соратниками – мастерами, рабочими, инженерами. Они обычно получались торжественно сердечными, а иногда и бурно радостными. Надо было видеть, с какой сердечностью и надеждой встречали Ивана Павловича всюду, куда он приезжал с деловыми целями. Убежденность в его мудрости и опытности, вера в ого возможности и справедливость укрепляли сильных в правоте принятых решений, вселяли уверенность в сомневающихся и нерешительных.
Вместе с тем значительные отклонения от технологии или неисправности в оборудовании воспринимались Иваном Павловичем очень болезненно, и сразу исчезало его хорошее настроение. В таких случаях он мрачнел, иногда здесь же на месте высказывал свое неудовольствие непосредственным исполнителям, по чаще за все упущения доставалось руководству объекта и еще больше руководству предприятия.
На обязательных заключительных совещаниях в кабинетах директоров, кроме подчас довольно жестких замечаний и упреков в адрес руководства предприятия, производился детальный разбор ряда обстоятельств, связанных с производством, давались четкие, конкретные указания и советы. Все совещания Иван Павлович проводил очень внимательно, не выпуская из рук пера и большого блокнота, в который заносил все серьезные претензии и просьбы руководства предприятия к вышестоящим инстанциям.
Такие совещания высоко ценились руководителями предприятий, так как большинство из них знало, что если даже их и отчитает Иван Павлович за обнаруженные недостатки, то в конечном счете его приезд принесет большую пользу производству. Совещания заканчивались в 17–18 часов, а иногда и позже. Вернувшись с совещания в вагон и пообедав, Иван Павлович отдыхал 1–2 часа, а затем вновь приступал к работе. По свежей памяти он составлял подробное описание своих впечатлений о предприятии.
Так «отдыхал» Иван Павлович во время поездок по стране. Для него каждый день поездки, даже воскресный, был рабочим. Казалось, он немного отдыхал во время переездов от одного предприятия до другого, продолжавшихся более суток. Однако и тогда работал весь день, тщательно изучая новинки советской и иностранной литературы. Огромная кипа самых новых книг па многих языках мира обязательно сопутствовала ему в каждой поездке, к концу путешествия бывала прочитана, размечена, итогом были новые замыслы и задания, в первую очередь его спутникам.
Помимо поездок по стране, за последние 10 лет жизни И. П. Бардин посетил с научными целями, а также как Председатель Советского национального комитета по проведению Международного геофизического года, 12 зарубежных стран: Польшу, ГДР, Венгрию, Китай, Испанию, Италию, Францию, Канаду, США, Индию, Бельгию, Чехословакию.
Последнюю свою поездку по стране И. П. Бардин совершил в ноябре-декабре 1959 г. В Череповце его особенно интересовали освоение метода сухого тушения кокса и работа нового непрерывного прокатного стана, в Свердловске – деятельность УФАН, в Нижнем Тагиле – сооружение прокатного стана; в Новосибирске с акад. М. А. Лаврентьевым обсуждались проблемы развития и научной деятельности Академгородка, в Кемерове – проблемы коксохимического производства, в Новокузнецке И. П. Бардин детально знакомился с ходом строительства Западно-Сибирского металлургического завода и выступил на встрече с молодыми строителями завода. В ходе этой поездки он выступал с докладами также в Череповце и Свердловске. Перед возвращением в Москву И. П. Бардин посетил могилу своего учителя и друга М. К. Курако. В морозный день, когда в воздухе висел туман от измороси, в ослепительно белой березовой роще молчаливо стоял убеленный сединами академик. Знал ли он, чувствовал ли, что ему осталось так мало жить? Почти полвека назад вдвоем с М. К. Курако они мечтали о «заводе будущего», и теперь эта мечта стала явью – за спиной облаками пара дышал Кузнецкий металлургический комбинат – завод, который мечтал построить М. К. Курако и который был построен под руководством И. П. Бардина.
И. П. БАРДИН И УЧЕНЫЙ СОВЕТ
М. П. Матвеева
Воспоминания о деятельности выдающихся людей обладают одной характерной особенностью: в них трудно, а порой и невозможно отделить себя от событий прошедшего времени и полностью исключить свою сопричастность к ним.
Судьба щедро подарила мне возможность общаться и даже работать со многими удивительными людьми нашего времени.
Одним из них был академик Иван Павлович Бардин. Наша первая встреча состоялась летом 1943 г. в здании Отделения технических наук.
Институт металлургии, который едва ли насчитывал в своем штате около двадцати сотрудников, размещался в комнате одного из верхних этажей. Путь туда казался бесконечным и необыкновенно тяжелым, мраморные ступени уходили из-под ног. Добравшись, наконец, я открыла дверь и увидела несколько столов, за которыми сидели разные люди. Академика Бардина я узнала не сразу, хотя перед приходом в институт рассматривала множество его фотографий. За огромным столом сидел крупный, уже немолодой человек и о чем-то говорил с двумя мужчинами. Я несмело подошла к столу и попросила разрешения подождать. «Да, мне говорили,– сказал Иван Павлович,– так чем же Вы будете заниматься?» Зная, что Иван Павлович очень занят и времени у него свободного нет, я одним духом выпалила все, что намеревалась сказать ему. Видимо, поняв мое волнение, он слегка улыбнулся и, взглянув на меня как-то сбоку, с лукавой хитринкой в прищуренных глазах, начал не спеша расспрашивать о городе Горьком, о моей работе в промышленности, о том, что меня интересует в пауке. Разговор был настолько непринужденным, что волнение мое сразу исчезло. Беседа пошла неторопливо, Бардин что-то рассказывал, спрашивал, что-то рассказывала ему я, и он внимательно слушал. Это был разговор двух людей, занимающихся одним делом.
Второй большой разговор состоялся через десять лет.
Здание института еще не было достроено, но институт уже перебазировался из временных помещений. Были и лаборатории, были и небольшие мастерские, даже небольшая плавильная. Правое крыло здания приняло первых сотрудников института, а их насчитывалось уже около сотни.
Лаборатория академика Н. Т. Гудцова занимала несколько комнат второго этажа правого крыла. «Тебя вызывает Иван Павлович»,– сказали мне в лаборатории. Я бросилась наверх и, войдя в кабинет, увидела рядом с Иваном Павловичем секретаря партийного бюро. После обычного приветствия, па которое Иван Павлович отвечал, кстати, как-то невнятно, как бы мимоходом, он предложил мне сесть и, чуть наклонив голову набок, сказал: «Мы хотим просить вас выполнять работу ученого секретаря института. Сейчас у нас с этим делом не все в порядке, нужно кое-что серьезно наладить». Секретарь кивнул головой. По правде говоря, я по столько испугалась, сколько расстроилась: раз поручают мне работу ученого секретаря, значит, меня считают плохим научным работником. Это я и сказала Ивану Павловичу. «Напротив,– ответил он,– мы видим, что вы способный научный работник, вот поэтому и поручаем вам работу ученого секретаря. Если ученый секретарь не ведет научной работы, то это плохой ученый секретарь. А вы справитесь. Согласны?». Времени на размышление мне дано не было... и я согласилась.
В научно-организационной работе Иван Павлович выделял работу Ученого совета особо. По существу она была главной формой общения с научным коллективом. План работы совета составляли на квартал. Заседания проходили еженедельно в определенный день и в определенный час.
В составе Ученого совета были видные ученые отраслевых институтов и промышленности. Так, бессменными членами Ученого совета были А. Ф. Головин – профессор Артиллерийской академии, Н. П. Щапов – крупный ученый, возглавлявший в стране работы по транспортному металлу, Б. В. Старк – профессор Московского института стали и др. Нередко приглашали генеральных конструкторов, наиболее видных ученых промышленности.
Несмотря на то что Ученый совет был плотно загружен рассмотрением диссертаций и присуждением ученых степеней, основной работой было рассмотрение и обсуждение научных результатов. Обсуждали отчеты и планы, как правило, рассматривали и состав исполнителей работ. Разгорались и жаркие дискуссии, однако Иван Павлович, высказывая то или иное мнение по работам, не «давил» своим авторитетом, считая, очевидно, что лучшим критерием истины является практика.
Иван Павлович хорошо знал институт и его сотрудников, знал, кто и на что способен. Нередко, читая подготовленный для него текст доклада, он отодвигал его в сторону со словами: «Вот вы тут мне все правильно написали, но я так скажу...» И дальше выступал не по написанному тексту.
Иван Павлович очень поддерживал разработку новых методик исследования, создание новых приборов и оборудования. В диссертационных работах высоко оценивал практические результаты.
Вспоминается защита кандидатской диссертации одним из воспитанников профессора Улитовского, посвященной получению микропроволоки, в стеклянной изоляции из жидкого металла. Диссертант не только создал установку, разработал технологию получения этой проволоки, но и, «наработав» большое количество проволоки, сумел удовлетворить потребность в ней важной отрасли промышленности. Однако работа встретила активное неодобрение некоторых членов совета. Выступавшие обвинили диссертанта в отсутствии сформулированной теории, неумении применить физико-химический анализ и т. д. Председательствовавший Иван Павлович энергично встал и довольно резко высказался в адрес критиков, упрекнув их в неумении оцепить главное, что было в этой работе. А главное было в решении важнейшей народнохозяйственной задачи.