МИФ КАК СЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Поскольку в мифологии изучаются некие высказыва-
ния, эта наука является всего лишь частью более обшир-
ной науки о знаках, *.b.`cn около сорока лет тому назад
предложил создать Соссюр под названием СЕМИОЛОГИИ. Тем
не менее со времен Соссюра и иногда независимо от него
ряд направлении современной научной мысли постоянно
возвращается к проблеме значения, психоанализ, структу-
рализм, гештальтпспхология, некоторые новые на правле-
ния литературной критики, примером которых могут слу-
жить работы Башляра, изучают факты только в той мере, в
какой они что-то значат. Но если речь заходит о значе-
нии, возникает необходимость обращения к семиологии. Я
не хочу сказать, что все эти виды исследований равным
образом относятся к семиологии; их содержание различно.
Однако все они имеют одинаковый статус: это науки о
значимостях, они не удовлетворяются поиском фактов са-
мих по себе, они определяют и исследуют факты, ЧТО-ЛИБО
ЗНАЧАЩИЕ.
Семиология есть паука о формах, поскольку значения
изучаются в ней независимо от их содержания. Мне хоте-
лось бы сказать несколько слов о необходимости и о гра-
ницах такой формальной науки. Необходимость в семиоло-
гии такая же, как и необходимость во всяком точном на-
учном языке. Нельзя говорить о структуре в терми-
нах формы и наоборот. Вполне может быть, что в "жизни"
имеется только нераздельная совокупность структур и
форм. Но наука не властна над тем, что не выразимо, она
должна говорить непосредственно о жизни, если хочет из-
менить ее. Выступая против некоторых донкихотствующих
сторонников синтетического подхода, носящего, увы, пла-
тонический характер, всякая научная критика должна идти
на некоторую аскетичность, ми риться с искусственностью
аналитического подхода и при этом должна пользоваться
соответствующими методами и языками, если бы историчес-
кая критика не была так запугана призраком "формализ-
ма", она не была бы, вероятно, такой бесплодной; она
поняла бы, что специфическое изучение форм ни в чем не
противоречит необходимым принципам целостности и исто-
ричности. Совсем наоборот, чем более специфичны формы
той или иной системы, тем более она поддается истори-
ческому анализу. Пародируя известное изречение, я ска-
зал бы, что небольшая доза формализма удаляет нас от
Истории, а значительная формализация возвращает нас к
ней. Можно ли найти лучший пример целостного анализа,
чем "Святой Жене" Сартра с его одновременно формальным
и историческим, семиологическим и идеологическим описа-
нием святости? Напротив, опасно рассматривать форму как
двойственный объект: полуформу и полусубстанцию, наде-
лять форму субстанцией формы. Семиология, не выходящая
за собственные рамки, не является метафизической запад-
ней: она такая же наука, как и другие, необходимая, но
не исчерпывающая свой предмет. Главное - это понять,
что единство объяснения достигается не отсечением того
или иного подхода, а, если следовать Энгельсу, диалек-
тической взаимосвязью специальных наук, которые привле-
каются в том или ином случае. То же самое относится и к
мифологии: она одновременно является частью семиологии
как науки формальной и идеологии как науки историчес-
кой; она изучает оформленные идеи [2].
Напомню теперь, что в любого рода семиологической
системе постулируется отношение между двумя элементами:
означающим и означаемым. Это отношение связывает объек-
ты разного порядка, и поэтому оно является отношением
эквивалентности, а не равенства. Необходимо предосте-
речь, что вопреки обыденному словоупо треблению, когда
мы просто говорим, что означающее ВЫРАЖАЕТ означаемое,
во всякой семиологической системе имеются не два, а три
различных элемента, ведь то, что я непосредственно
воспринимаю, является не последовательностью двух эле-
ментов, а корреляцией, которая их объединяет. Следова-
тельно, есть означающее, означаемое и есть знак, кото-
рый представляет собой результат ассоциации первых двух
элементов. Например, я беру букет роз и решаю, что он
будет ОЗНАЧАТЬ мои любовные чувства. Может быть, в этом
случае мы имеем лишь означаемое, розы и мои любовные
чувства? Нет, это не так, в действительности имеются
только розы, "отягощенные чувством". Однако в плане
анализа мы выделяем три элемента: "отягощенные чувс-
твом" розы с полным основанием могут быть разложены на
розы и любовные чувства, и розы и чувства существовали
по отдельности до того, как объединиться и образовать
третий объект, являющийся знаком. Если в жизни я дейс-
твительно не в состоянии отделить розы от того, о чем
они сообщают, то в плане анализа я не имею права смеши-
вать розы как означающее и розы как знак; означающее
само по себе лишено содержания, знак же содержателен,
он несет смысл. Возьмем какой-нибудь темный камешек; я
могу сделать его что-либо значащим различными способа-
ми, пока это означающее и только; но стоит мне наделить
камешек определенным означаемым (например, он будет оз-
начать смертный приговор при тайном голосовании), как
он станет знаком. Разумеется, между означающим, означа-
емым и знаком имеются функциональные связи (как между
частью и целым), настолько тесные, что их анализ может
показаться тщетным предприятием, но скоро мы убедимся в
том, что различение этих трех элементов имеет первосте-
пенную важность для изучения мифа как семиологической
системы.
Конечно, эти три элемента имеют абсолютно формаль-
ный характер и им можно придать различное содержание.
Приведем несколько примеров. Для Соссюра, который имел
дело с семиологической системой особого рода, образцо-
вой с методологической точки зрения, а именно с языком,
означаемое представляет собой концепт, а означающее -
акустический образ (психического порядка); связь же
концепта с акустическим образом образует знак (напри-
мер, слово), то есть конкретную сущность [3]. Известно,
что Фрейд рассматривал психику как густую сеть отноше-
ний эквивалентности, отношений ЗНАЧИМОСТИ. Один из эле-
ментов отношения (я воздержусь от того, чтобы считать
его первичным) представляет собой явный смысл поведе-
ния, другой же элемент представляет собой скрытый, или
действительный, смысл (например, субстрат сновидения),
что касается третьего элемента, то и в данном случае он
является результатом корреляции первых двух элементов.
Это само сновидение в его целостности, неудавшееся
действие или невроз, которые осмысливаются как компро-
мисс, экономия сил, осуществляемая благодаря соединению
формы (первый элемент) и интенциональной функции (вто-
рой элемент). На этом примере легко убедиться, насколь-
ко важно различение знака и означающего: для Фрейда
сновидение - это не столько непосредственная данность
или латентное содержание, сколько функциональная связь
двух элементов. Наконец, в критике Сартра (этими тремя
хорошо известными примерами я и ограничусь) означаемое
представляет сбой изначальный кризис личности (разлука
с матерью у Бодлера, называние кражи своим именем у Же-
не); Литература как особый дискурс образует означающее,
и отно шение между личным переживанием и дискурсом соз-
дает художественное произведение, которое можно опреде-
лить как значение. Конечно, эта трехэлементная система,
несмотря на неизменность своей формы, не реализуется
всегда в одном и том же виде, я еще раз подчеркиваю,
что единство семиологии существует на уровне формы, а
не содержания; сфера ее применения ограничена, она име-
ет дело только с одним языком, только с одной операцией
прочтением или расшифровкой.
В мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систе-
му, о которой я только что говорил: означающее, означа-
емое и знак. Но миф представляет собой особую систему и
особенность эта заключается в том, что он создается на
основе некоторой последовательности знаков, которая су-
ществует до него; МИФ ЯВЛЯЕТСЯ ВТОРИЧНОЙ СЕМИОЛОГИЧЕС-
КОЙ СИСТЕМОЙ. Знак (то есть результат ассоциации, кон-
цепта и акустического образа) первой системы становится
всего лишь означающим во второй системе. Стоит напом-
нить еще раз, что материальные носители мифического со-
общения (собственно язык, фотография, живопись, рекла-
ма, ритуалы, какие-либо предметы и т.д.), какими бы
различными они ни были сами по себе, как только они
становятся составной частью мифа, сводятся к функции
означивания, все они представляют собой лишь исходный
материал для построения мифа; их единство заключается в
том, что все они наделяются статусом языковых средств.
Идет ли речь о последовательности букв или о рисунке,
для мифа они представляют собой знаковое единство, гло-
бальный знак, конечный результат, или третий элемент
первичной семиологической системы. Этот третий элемент
становится первым, то есть частью той системы, которую
миф надстраивает над первичной системой. Происходит как
бы смещение формальной системы первичных значений на
одну отметку шкалы. Поскольку это смещение очень важно
для анализа мифа, я попытаюсь изобразить его с помощью
следующей схемы; разумеется, пространственное располо-
жение частей схемы является здесь всего лишь метафорой.
____________________________________ | | | | 1. озна-
чающее | 2. означаемое | | | |
|------------------------------------------------------
--- | 3. знак | | | I. ОЗНАЧАЮЩЕЕ | II. ОЗНАЧАЕМОЕ |
|------------------------------------------------------
---| | III. ЗНАК |
|_____________________________________________________-
___|
Из схемы следует, что в мифе имеются две семиоло-
гические системы, одна из которых частично встроена в
другую; во-первых, mb. языковая система, язык (или
иные, подобные ему способы репрезентации); я буду назы-
вать его ЯЗЫКОМ-ОБЪЕКТОМ, поскольку он поступает в рас-
поряжение мифа, который строит на его основе свою собс-
твенную систему; во-вторых, это сам миф, его можно на-
зывать МЕТАЯЗЫКОМ, потому что это второй язык, НА КОТО-
РОМ говорят о первом. Когда семиолог анализирует метая-
зык, ему незачем интересоваться строением языка-объек-
та, учитывать особенности языковой системы; он берет
языковой знак в его целостности и рассматривает его
лишь с точки зрения той роли, которую он играет в пост-
роении мифа. Вот почему семиолог с полным правом одина-
ково подходит к письменному тексту и рисунку: ему важно
в них то свойство, что оба они являются ЗНАКАМИ, гото-
выми для построения мифа; и тот и другой наделены функ-
цией означивания, и тот и другой представляют собой
язык-объект.
Теперь пора привести один-два примера мифического
высказывания. Первый пример я позаимствую у Валери [4]:
представьте себе, что я ученик пятого класса французс-
кого лицея, я открываю латинскую грамматику и читаю в
ней фразу, взятую из басни Эзопа или Федра: quia ego
nominor leo. Я откладываю книгу и задумываюсь: во фразе
есть какая-то двусмысленность. С одной стороны, смысл
слов совершенно ясен: ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ. С дру-
гой стороны, эта фраза приведена здесь явно для того,
чтобы дать мне понять нечто совсем иное; обращаясь
именно ко мне, ученику пятого класса, она ясно говорит
мне: я семь пример, который должен проиллюстрировать
правило согласования предикатива с подлежащим. Прихо-
дится даже признать, что эта фраза вовсе не имеет целью
ПЕРЕДАТЬ мне свой смысл, она весьма мало озабочена тем,
чтобы поведать мне нечто о льве, о том, как его зовут;
ее истинное конечное значение заключается в том, чтобы
привлечь мое внимание к определенному типу согласова-
ния. Отсюда я делаю вывод, что передо мной особая надс-
троенная семиологическая система, выходящая за рамки
языка: ее означающее само образовано совокупностью зна-
ков и само по себе является первичной семиологической
системой (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ). В остальном же формальная
схема строится обычным образом: имеется означаемое (Я
ЕСМЬ ПРИМЕР НА ПРАВИЛА ГРАММАТИКИ) и есть глобальное
значение, которое представляет собой результат корреля-
ции означающего и означаемого; ведь ни именование жи-
вотного львом, ни пример на грамматическое правило не
даны мне по отдельности.
Возьмем другой пример. Предположим, я сижу в па-
рикмахерской, мне протягивают номер журнала "Па-
ри-Матч". На обложке изображен молодой африканец во
французской военной форме; беря под козырек, он глядит
вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Та-
ков СМЫСЛ изображения. Но каким бы наивным я ни был, я
прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображе-
ние: оно означает, что Франция - это великая Империя,
что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат
под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так
называемой колониальной системы, чем рвение, с которым
этот молодой африканец служит своим так называемым уг-
нетателям. И в этом случае передо мной имеется надстро-
енная семиологическая система: здесь есть означающее,
которое само представляет собой первичную семиологичес-
кую систему (АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ ОТДАЕТ ЧЕСТЬ, КАК ЭТО
ПРИНЯТО ВО ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ); есть означаемое (в дан-
ном случае это намеренное смешение принадлежности к
французской нация с воинским долгом); наконец, есть
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ означаемого посредством означающего.
Прежде чем перейти к анализу каждого элемента ми
фологической системы, следует договориться о терминоло-
гии. Теперь мы знаем, что означающее в мифе может быть
рассмотрено с двух точек зрений: как результирующий
элемент языковой системы или как исходный элемент сис-
темы мифологической. Следовательно, нам потребуется два
термина; в плане языка, то есть в качестве конечного
элемента первой системы я буду называть означающее
СМЫСЛОМ (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ, АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ ОТДАЕТ
ЧЕСТЬ ПОФРАНЦУЗСКИ), в плане мифа я буду называть его
ФОРМОЙ. Что касается означаемого, то здесь не может
быть двусмысленности, и мы оставим за ним наименование
КОНЦЕПТ. Третий элемент является результатом корреляции
первых двух; в языковой системе это ЗНАК, однако даль-
нейшее использование этого термина кажется неизбежно
двусмысленным, поскольку в мифе (и в этом заключается
его главная особенность) означающее уже образовано из
ЗНАКОВ языка. Третий элемент мифологической системы я
буду называть ЗНАЧЕНИЕМ. Употребление этого слова тем
более уместно, что миф действительно обладает двойной
функцией: он одновременно обозначает и оповещает, вну-
шает и предписывает.
ФОРМА И КОНЦЕПТ
Означающее мифа двулико: оно является одновременно
и смыслом и формой, заполненным и в то же время пустым.
Как смысл означающее предлолагает возможность какого-то
прочтения, его можно увидеть, оно имеет чувственную ре-
альность (в противоположность языковому означающему,
имеющему сугубо психическую природу); означающее мифа
содержательно: именование животного львом, приветствие
африканского солдата - все это достаточно вероятные со-
бытия, которые легко себе представить. Как целостная
совокупность языковых знаков смысл мифа имеет собствен-
ную значимость, он является частью некоторого события,
например, истории со львом или африканцем; в смысле уже
содержится готовое значение, которое могло бы оказаться
самодостаточным, если бы им не завладел миф и не прев-
ратил бы его в полую паразитарную форму. Сам по себе
смысл УЖЕ есть нечто законченное, он предполагает нали-
чие некоторого знания, прошлого, памяти, сравнения фак-
тов, идей, решений.
Становясь формой, смысл лишается своей случайной
конкретности, он опустошается, обедняется, история вы-
ветривается из него и остается одна лишь буква. Проис-
ходит парадоксальная перестановка операций чтения, ано-
мальная регрессия смысла к форме, языкового знака к оз-
начающему мифа. Если рассматривать предложение quia ego
nominor leo исключительно в границах языковой системы,
то оно сохраняет в ней все свое богатство, полноту, всю
отнесенность к конкретным событиям: я - животное, лев,
обитаю в такой-то стране, возвращаюсь с охоты и тут от
меня требуют, чтобы я поделился своей добычей с телкой,
коровой и козой, но поскольку я самый сильный, то прис-
ваиваю себе все части добычи, приводя различные доводы,
последний из которых заключается попросту в том, что Я
ЗОВУСЬ ЛЬВОМ. Однако в мифе данное предложение, стано-
вясь формой, не сохраняет почти ничего из этой длинной
цепи событий. Смысл предложения заключал в себе целую
систему значимостей, относящихся к истории, географии,
морали, зоологии, литературе. Форма устранила все это
богатство, возникшая в результате бедность содержания
требует нового значе ния, которое заполнило, бы эту
опустошенную форму. Надо отодвинуть историю со львом на
задний план, чтобы освободить место для примера на
грамматическое правило, надо заключить в скобки биогра-
фию африканского солдата, если мы хотим освободить об-
раз от прежнего содержания и подготовить его к приобре-
тению но вого означаемого.
Однако главное здесь заключается в том, что форма
не уничтожает смысл, она лишь обедняет его, отодвигает
на второй план, распоряжаясь им по своему усмотрению.
Можно было бы подумать, что смысл обречен на смертью но
это смерть в рассрочку; смысл теряет свою собственную
значимость, но продолжает жить, питая собой форму мифа.
Смысл является для формы чем-то вроде хранилища конк-
ретных событий, которое всегда находится под рукой, это
богатство можно то использовать, то пря тать подальше
по своему усмотрению, все время возникает необходи-
мость, чтобы форма снова могла пустить корни в смысле
и, впитав его, принять облик природы, но прежде всего
форма должна иметь возможность укрыться за смыслом.
Вечная игра в прятки между смыслом и формой составляет
самую суть мифа. Форма мифа - не символ; африканский
солдат, отдающий честь, не является символом Французс-
кой империи, он слишком реален для этого, его образ
предстает перед нами во всем своем богатстве, жизнен-
ности, непосредственности, простодушии, НЕОСПОРИМОСТИ.
И в то же самое время эта реальность несамостоятельна,
отодвинута на второй план, как бы прозрачна; немного
отступив, она вступает в сговор с явившимся к ней во
всеоружии концептом "французская империя"; реальность
становится ЗАИМСТВОВАННОЙ.
Обратимся теперь к означаемому. История, которая
словно сочится из формы мифа, целиком и полностью впи-
тывается концептом. Концепт всегда есть нечто конкрет-
ное, он одновременно историчен и интенционален, он яв-
ляется той побудительной причиной, которая вызывает к
жизни миф. Пример на грамматическое правило, французс-
кая империя - это все настоящие побудительные причины
сотворения мифа. Концепт помогает восстановить цепь
причин и следствий, движущих сил и интенций. В противо-
положность форме концепт никоим образом не абстрактен,
он всегда связан с той или иной ситуацией. Через кон-
цепт в миф вводится новая событийность: в примере на
грамматическое правило, в котором факт именования жи-
вотного львом предварительно лишается своих конкретных
связей, оказываются названными все стороны моего су-
ществования: Время, благодаря которому я появился на
свет в такую эпоху, когда грамматика является предметом
изучения в школе; История, которая с помощью целой со-
вокупности средств социальной сегрегации противопостав-
ляет меня тем детям, которые не изучают латынь; школь-
ная традиция, которая заставляет обратиться в поисках
примера к Эзопу или Федру, мои собственные языковые на-
выки, для которых согласование предикатива с подлежащим
есть примечательный факт, заслуживающий того, чтобы его
проиллюстрировали. То же самое можно сказать и об афри-
канском солдате, отдающем честь: его смысл, выступая в
качестве формы, становится неполным, бедным, лишенным
конкретных связей; как концепт "французская империя" он
снова оказывается связанным со всем миром в его целост-
ности - с Историей Франции, с ее колониальными авантю-
рами, с теми трудностями, которые она переживает те-
перь. Если говорить точнее, в концепт впитывается не
сама реальность, а скорее определенные представления о
ней, при переходе от смысла к форме образ теряет ка-
кое-то количество знаний, но зато вбирает в себя зна-
ния, содержащиеся в концепте. На самом деле, представ-
ления, заключенные в мифологическом концепте, являются
смутным знанием, сформировавшимся на основе слабых, не-
четких ассоциаций. Я настоятельно подчеркиваю открытый
характер концепта; это никоим образом не абстрактная,
стерильная сущность, а скорее конденсат неоформившихся,
неустойчивых, туманных ассоциаций; их единство и коге-
рентность зависят прежде всего от функции концепта.
В этом смысле можно утверждать, что фундаменталь-
ным свойством мифологического концепта является его
ПРЕДНАЗНАЧЕННОСТЬ: пример на грамматическое правило
предназначен для определенной группы учащихся, концепт
"французская империя" должен затронуть тот, а не иной
круг читателей; концепт точно соответствует какой-то
одной функции, он определяется как тяготение к чему-то.
Это напоминает нам характер означаемого в другой семио-
логической системе - во фрейдизме: для Фрейда вторым
элементом семиологической системы является латентный
смысл (содержание) сновидения, не удавшегося действия,
невроза. Фрейд справедливо полагает, что вторичный
смысл поведения является его истинным смыслом, то есть
смыслом, соответствующим целостной глубинной ситуации;
он представляет собой. как и мифологический концепт,
истинную интенцию поступка.
Означаемое может иметь несколько означающиех;
именно так обстоит дело с означаемым в языке и в психо-
анализе. То же самое можно сказать и о мифологическом
концепте: в его распоряжении имеется неограниченное
число означающих. Можно подобрать сотни латинских фраз,
иллюстрирующих согласование предикатива с подлежащим,
можно найти сотни образов, пригодных для обозначения
концепта "французская империя". Это говорит о том, что
в КОЛИЧЕСТВЕННОМ ОТНОШЕНИИ концепты намного беднее оз-
начающего; часто мы имеем дело всего лишь с воспроизве-
дением одного и того же концепта рядом означающих. Если
идти от формы к концепту, то бедность и богатство ока-
жутся в обратном отношении: качественной бедности фор-
мы, носительницы разреженного смысла, соответствует бо-
гатство концепта, открытого навстречу всей Истории; ко-
личественному же изобилию форм соответствует небольшое
число концептов. Повторяющаяся репрезентация одного и
того же концепта посредством, ряда форм представляет
огромную ценность для мифолога, так как она позволяет
произвести расшифровку мифа; ведь постоянство опреде-
ленного типа поведения дает возможность выявить его ин-
тенцию. Сказанное позволяет утверждать, что нет регу-
лярного соответствия между объемом означаемого и объ-
емом означающего; в языке это соответствие пропорцио-
нально, оно не выходит за пределы слова или по крайней
мере какой-либо конкретной единицы. Напротив, в мифе
концепт может соответствовать означающему, имеющему
очень большую протяженность; например, целая книга мо-
жет оказаться означающим одного-единственного концепта
и, наоборот, совсем краткая форма (слово или жест - да-
же непроизвольный, главное, чтобы он был воспринят) мо-
жет стать означающим концепта, насыщенного очень бога-
той историей. Эта диспропорция между назначающим и оз-
начаемым не характерна для языка, но она не является и
специфической принадлежностью мифа; например, у Фрейда
неудавшееся действие представляет собой такое означаю-
щее, ничтожность которого совершенно непропорциональна
истинному смыслу этого действия.
Я уже говорил о том, что мифические концепты лише-
ны всякой устойчивости: они могут создаваться, изме-
няться, разрушаться и исчезать совсем. Именно потому,
что они историчны, история очень легко может их упразд-
нить. Эта неустойчивость побуждает мифолога прибегать
особой терминологии, о которой я хотел бы сказать здесь
несколько слов, поскольку иногда она вызывает к себе
ироническое отношение: речь идет о неологизмах. Концепт
является составной частью мифа, поэтому если мы желаем
заняться расшифровкой мифов, нам надо научиться давать
названия концептам. Некоторые слова можно найти в сло-
варе: Доброта, Милосердие, Здоровье. Гуманность и т.д.
Однако, поскольку мы берем эти концепты из словаря, они
не историчны по определению. В мифологии же чаще всего
приходится давать названия эфемерным концептам, связан-
ным с конкретными обстоятельствами, неологизмы в этом
случае неизбежны. Китай - это одно; представление, ко-
торое еще совсем недавно имел о нем французскяй обыва-
тель, - это другое; особого рода мешанину из колоколь-
чиков, рикш и курилен опиума можно именовать не иначе,
как КИТАЙЩИНА. Не очень благозвучно? Остается лишь уте-
шиться тем, что неологизмы для обозначения новых поня-
тий никогда не произвольны: они создаются на основе
вполне осмысленных пропорциональных отношений [5].
ЗНАЧЕНИЕ
Как нам уже известно, третий элемент семиологичес-
кой системы представляет собой не что иное, как резуль-
тат соединения двух первых элементов; только этот ре-
зультат и дан для непосредственного наблюдения, только
он и воспринимается нами. Я назвал третий элемент зна-
чением. Ясно, что значение и есть сам миф, подобно то-
му, как соссюровский знак есть слово (точнее, конкрет-
ная сущность). Прежде чем описывать свойства значения,
надо немного поразмыслить над тем, каким образом оно
создается, то есть рассмотреть способы соотнесения кон-
цепта и формы в мифе.
Прежде всего надо отметить, что в мифе два первых
элемента совершенно очевидны (в противоположность тому,
что имеет место в других семиологических системах, один
не "прячется" за другой, оба даны нам ЗДЕСЬ, В ЭТОМ
МЕСТЕ (а не так, что один находится здесь, а другой
где-то там). Как это ни парадоксально, но миф НИЧЕГО НЕ
СКРЫВАЕТ; его функция заключается в деформировании, но
не в утаивании. Концепт вовсе не латентен по отношению
к форме; нет ни малейшей необходимости прибегать к под-
сознательному, чтобы дать толкование мифа. Очевидно, мы
имеем здесь два различных типа манифестации: форма дана
нам прямо и непосредственно, кроме того, она имеет не-
которую протяженность. Еще и еще раз надо подчеркнуть,
что это полностью обусловлено языковой природой мифоло-
гического означающего: поскольку означающее уже облада-
ет определенным смыслом, то оно может манифестироваться
только с помощью какого-то материального носителя (в то
время как в языке означающее сохраняет свою психическую
природу). Если миф выступает в устной форме, протяжен-
ность означающего линейна (ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ);
если миф представляет собой зрительный образ, его про-
тяженность многомерна (в центре изображения мы видим
мундир африканского солдата, выше - черноту его лица,
слева - руку, поднятую в приветствии и т.д.). Таким об-
разом, элементы формы занимают по отношению друг к дру-
гу определенное место, они находятся в отношении смеж-
ности; способ манифестации формы в данном случае прост-
ранственный. Напротив, концепт дается как некая целост-
ность, он представляет собой нечто вроде туманности,
более или менее расплывчатого сгустка представлений.
Элементы концепта связаны ассоциативными отношениями,
он опирается не на протяженность, а на глубину (хотя,
возможно, эта метафора слишком пространственна); способ
его манифестации мнемонический.
Отношение между концептом и смыслом в мифе есть по
существу отношение ДЕФОРМАЦИИ. Здесь мы наблюдаем опре-
деленную формальную аналогию со сложной семиологической
системой иного рода, а именно системой психоанализа.
Подобно тому, как у Фрейда латентный смысл поведения
деформирует его явный смысл, так и в мифе концепт де-
формирует смысл. Конечно, эта деформация становится
возможной только потому, что сама форма мифа образована
языковым смыслом. В простой системе, подобной языку,
означаемое ничего не может деформировать, поскольку
произвольное, полое означающее не оказывает ему никако-
го сопротивления. Но в мифе дело обстоит по-иному, в
нем означающее имеет как бы две стороны: одна сторона
содержательна - это смысл (история со львом, африканс-
ким солдатом), другая сторона лишена содержания - это
форма (ПОСКОЛЬКУ Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ; АФРИКАНЕЦСОЛДАТ-ФРАН-
ЦУЗСКОЙ АРМИИ-ОТДАЮЩИЙ-ЧЕСТЬ-ФРАНЦУЗСКОМУ ФЛАГУ). Оче
видно, концепт деформирует содержательную сторону, то
есть смысл: лев и африканский солдат лишаются своей ис-
тории и превращаются в пустые фигуры. Пример на правило
латинской грамматики деформирует акт называния льва во
всей его конкретной случайности: также и концепт "фран-
цузская империя" вносит разлад в систему первичного
языка, нарушает повествование о фактах, где идет речь о
приветствии африканцам одетого в солдатскую форму.
Nднако подобная деформация не ведет к полному исчезно-
вению смысла; и лев и африканец присутствуют в мифе,
поскольку концепт нуждается в них, их как бы урезают
наполовину, отнимая памятью но не существование; они
упорствуют в своем молчании и в то же время словоохот-
ливы, их язык целиком поступает в услужение концепту,
концепт именно деформирует смысл, но не упраздняет его,
это противоречие можно выразить так: концепт отчуждает
смысл.
Никогда не надо забывать о том, что миф - это
двойная система; в нем обнаруживается своего рода вез-
десущность: пункт прибытия смысла образует отправную
точку мифа. Сохраняя пространственную метафору, прибли-
зительность которой я уже подчеркивал, можно сказать,
что значение мифа представляет собой некий непрерывно
вращающийся турникет, чередование смысла означающего и
его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означива-
ния и чистой образности. Это чередование подхватывается
концептом, .которым использует двойственность означаю-
щего, одновременно рассудочного и образного, произволь-
ного и естественного.
Я не хочу заранее оценивать моральные последствия
такого механизма, но думаю, что не выйду за пределы
объективного анализа, если замечу, что вездесущность
означающего в мифе очень точно воспроизводит физическую
структуру АЛИБИ (известно, что это пространственный
термин): понятие алиби также предполагает наличие за-
полненного и пустого места, которые связаны отношением
отрицательной идентичности ("я не нахожусь там, где вы
думаете, что я нахожусь"; "я нахожусь там, где вы дума-
ете, что меня нет"). Но обычное алиби (например, в уго-
ловном деле) имеет свой конец; в определенный момент
реальность прекращает вращение турникета. Миф же предс-
тавляет собой ЗНАЧИМОСТЬ и не может рассматриваться с
точки зрения истины; ничто не мешает ему сохранять веч-
ное алиби; наличие двух сторон у означающего всегда
позволяет ему находиться в другом месте, смысл всегда
здесь, чтобы МАНИФЕСТИРОВАТЬ форму; форма всегда здесь,
чтобы ЗАСЛОНИТЬ смысл. Получается так, что между смыс-
лом и формой никогда не возникает противоречия, конф-
ликта; они никогда не сталкиваются друг с другом, пото-
му что никогда не оказываются в одной и той же точке.
Для сравнения можно привести следующую ситуацию: когда
я еду в автомобиле и смотрю в окно, то по своему жела-
нию я могу сосредоточить внимание или на пейзаже или на
стекле; я смотрю на стекло - и тогда пейзаж отодвигает-
ся на второй план, или, наоборот, стекло становится для
меня прозрачным и я воспринимаю глубину пейзажа. Ре-
зультат подобного чередования неизменен: я воспринимаю
присутствие стекла и в то же время оно для меня лишено
всякого интереса; пейзаж представляется мне ирреальным
и в то же время явлен мне во всей своей полноте. То же
самое можно сказать и об означающем в мифе: его форма
пуста, но она есть, его смысл отсутствует, но в то же
время он заполняет собой форму. Это противоречие можно
заметить только в том случае, если умышленно прекратить
такое чередование формы и смысла и сосредоточиться на
каждом из них как на объекте, отличающемся от другого,
если применить к мифу статическую процедуру расшифров-
ки, одним словом, если нарушить его собственную динами-
ку и рассматривать его с позиции не читателя, а мифоло-
га.
Именно двойственность означающего определяет обен-
ности значения в мифе. Мы уже знаем, что миф - это со-
общение, определяемое в большей мере своей интенцией (Я
СЕМЬ ПРИМЕР НА ГРАММАТИЧЕСКОЕ ПРАВИЛО), чем своим бук-
вальным смыслом (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ), и тем не менее бук-
вальный смысл, так сказать, обездвиживает, стерилизует,
представляет как вневременную, ЗА СЛОНЯЕТ эту интенцию.
(ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ФРАНЦУЗСКАЯ ИМПЕРИЯ? ВЕДЬ РЕЧЬ ИДЕТ О
КОНКРЕТНОМ ФАКТЕ: ВОТ БРАВЫЙ СОЛДАТ-АФРИКАНЕЦ БЕРЕТ ПОД
КОЗЫРЕК ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК ЭТО ДЕЛАЮТ НАШИ ПАРНИ). Эта
фундаментальная неднозначность мифического сообщения
имеет двоякое следствие для его значения; оно одновре-
менно является уведомлением и констатацией факта.