СТИХОТВОРЕНИЯ
     
      ПОСЛАНИЕ К СТИХАМ МОИМ
     
      SifHez-moi hbrement, je
      vous le rends, mes freres.
      Voltaire [126] [Освистывайте меня без стеснения, я вам отвечу тем же, собратья мои. Вьльтер (фр.)]
     
      Стихи мои! опять за вас я принимаюсь!
      С тех пор как с музами, к несчастью, обращаюсь,
      Покою ни на час... О, мой враждебный рок!
      Во сне и наяву Кастальский льется ток!
      Но с страстию писать не я один родился:
      Чуть стопы размерять кто только научился,
      За славою бежит - и бедный рифмотвор
      В награду обретет не славу, но позор.
      Куда ни погляжу, везде стихи марают,
      Под кровлей песенки и оды сочиняют.
      И бедный Стукодей, что прежде был капрал,
      Не знаю для чего, теперь поэтом стал:
      Нет хлеба ни куска, а роскошь выхваляет
      И грациям стихи голодный сочиняет;
      Пьет воду, а вино в стихах льет через край;
      Филису нам твердит: "Филиса, ты мой рай!"
      Потом, возвысив тон, героев воспевает:
      В стихах его и сам Суворов умирает!
      Бедняга! удержись... брось, брось писать совсем!
      Не лучше ли тебе маршировать с ружьем!
      Плаксивин на слезах с ума у нас сошел:
      Все пишет, что друзей на свете не нашел!
      Поверю: ведь с людьми нельзя ему ужиться,
      И так не мудрено, что с ними он бранится.
      Безрифмин говорит о милых... о сердцах...
      Чувствительность души твердит в своих стихах;
      Но книг его - увы! - никто не покупает,
      Хотя и <Глазунов> в газетах выхваляет.
      Глупон за деньги рад нам всякого бранить,
      И даже он готов поэмой уморить.
      Иному в ум придет, что вкус восстановляет:
      Мы верим все ему - кругами утверждает!
      Другой уже спешит нам драму написать,
      За коей будем мы не плакать, а зевать.
      А третий, наконец... Но можно ли помыслить -
      Все глупости людей в подробности исчислить?..
      Напрасный будет труд, но в нем и пользы нет:
      Сатирою нельзя переменить нам свет.
      Зачем с Глупоном мне, зачем всегда браниться?
      Он также на меня готов вооружиться.
      Зачем Безрифмину бумагу не марать?
      Всяк пишет для себя: зачем же не писать?
      Дым славы, хоть пустой, любезен нам, приятен;
      Глас разума - увы! - к несчастию, не внятен,
      Поэты есть у нас, есть скучные врали;
      Они не вверх летят, не к небу, но к земли.
     
      Давно я сам в себе, давно уже признался,
      Что в мире, в тишине мой век бы провождался,
      Когда б проклятый Феб мне не вскружил весь ум;
      Я презрел бы тогда и славы тщетный шум
      И жил бы так, как хан во славном Кашемире,
      Не мысля о стихах, о музах и о лире.
      Но нет... Стихи мои, без вас нельзя мне жить,
      И дня без рифм, без стоп не можно проводить!
      К несчастью моему, мне надобно признаться,
      Стихи как женщины: нам с ними ли расстаться?..
      Когда не любят нас, хотим мы презирать,
      Но все не престаем прекрасных обожать!
     
     
      МЕЧТА
      Первая редакция
     
      О, сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой,
      Сойди ко мне с небес в туманных облаках
      Иль в милом образе супруги боязливой,
      С слезой блестящею во пламенных очах!
           Ты, в душу нежную поэта
                Лучом проникнув света,
      Горишь, как огнь зари, и красишь песнь его,
      Любимца чистых сестр, любимца твоего,
           И горесть сладостна бывает,
                Он в горести мечтает.
      То вдруг он пренесен во Сельмские леса,
           Где ветр шумит, ревет гроза,
      Где тень Оскарова, одетая туманом,
      По небу стелется над пенным океаном;
           То с чашей радости в руках
      Он с бардом песнь поет - и месяц в облаках,
      И Кромлы шумный лес, безмолвствуя, внимает,
      И эхо вдалеке песнь звучну повторяет.
      О, сладостна мечта, ты красишь зимний день,
      Цветами и зиму печальную венчаешь,
           Зефиром по цветам летаешь
      И между светлых льдин являешь миртов тень!
     
      Богиня ты, мечта! Дары твои бесценны
           Своим невольникам в слезах.
           Цепями руки отягченны,
           Замки чугунны на дверях
      Украшены мечтой... Какое утешенье
                Украсить заключенье,
      Оковы променять на цепь веселых роз!..
      Подругу ль потерял, источник вечных слез,
           Ступай ты в рощицу унылу,
           Сядь на плачевную могилу,
      Задумайся, вздохни - и друг души твоей,
      Одетый ризою прозрачной, как туманом,
           С прелестным взором, стройным станом,
           Как нимфа легкая полей,
           Прижмется с трепетом сердечным,
      Прижмется ко груди пылающей твоей.
      Стократ мы счастливы мечтаньем скоротечным!
     
      Мечтанье есть душа поэтов и стихов.
           И едкость сильная веков
      Не может прелестей сокрыть Анакреона,
      Любовь еще горит во Сафиных мечтах.
           А ты, любимец Аполлона,
                Лежащий на цветах
      В забвенье сладостном, меж нимф и нежных граций,
           Певец веселия, Гораций,
           Ты в песнях сладостно мечтал,
      Мечтал среди пиршеств и шумных и веселых,
      И смерть угрюмую цветами увенчал!
           Найдем ли в истинах мы голых
      Печальных стоиков и твердых мудрецов
           Всю жизни бренной сладость?
           От них эфирна радость
      Летит, как бабочка от терновых кустов,
      Для них прохлады нет и в роскоши природы;
      Им девы не поют, сплетяся в хороводы;
           Для них, как для слепцов,
      Весна без прелестей и лето без цветов.
      Увы, но с юностью исчезнут и мечтанья,
           Исчезнут граций лобызанья!
      Как светлые лучи на темных облаках,
                Веселья на крылах
                Дни юности стремятся:
                Не долго на цветах
                В беспечности валяться.
                Весеннею порой
                Лишь бабочка летает,
                Амуров нежный рой
                Морщин не лобызает.
                Крылатые мечты
                Не сыплют там цветы,
      Где тусклый опытность светильник зажигает.

      Счастливая мечта, живи, живи со мной!
           Ни свет, ни славы блеск пустой
           Даров твоих мне не заменят.
      Глупцы пусть дорого сует блистанье ценят,
      Лобзая прах златой у мраморных крыльцов!
                Но счастию певцов
      Удел есть скромна сень, мир, вольность
                                                                       и спокойство,
                Души поэтов свойство:
                Идя забвения тропой,
           Блаженство находить мечтой.
           Их сердцу малость драгоценна:
                Как бабочка влюблена
           Летает с травки на цветок,
           Считая морем ручеек,
      Так хижину свою поэт дворцом считает
                И счастлив!.. Он мечтает.
     
     
      БОГ
     
      На вечном троне
      Ты средь облаков сидишь
      И сильною рукой гром мещешь и разишь.
      Но бури страшные и громы Ты смиряешь
      И благость на земли реками изливаешь.
      Начало и конец, средина всех вещей!
      Во тьме Ты ясно зришь и в глубине морей.
      Хочу постичь Тебя, хочу - не постигаю.
      Хочу не знать Тебя, хочу - и обретаю.
      Везде могущество Твое напечатленно.
      Из сильных рук Твоих родилось всё нетленно.
      Но всё здесь на земли приемлет вид другой:
      И мавзолеи где гордилися собой,
      И горы вечные где пламенем курились,
      Там страшные моря волнами вдруг разлились:
      Но прежде море где шумело в берегах,
      Сияют класы там златые на полях
      И дым из хижины пастушечьей курится.
      Велишь - и на земли должно всё измениться.
      Велишь - как в ветер прах, исчезнет смертных род!
      Всесильного чертог, небесный чистый свод,
      Где солнце, образ твой, в лазури нам сияет
      И где луна в ночи свет тихий проливает,
      Туда мой скромный взор с надеждою летит!
      Безбожный лжемудрец в смущеньи на вас зрит.
      Он в мрачной хижине тебя лишь отвергает:
      В долине, где журчит источник и сверкает
      В ночи, когда луна нам тихо льет свой луч
      И звезды ясные сияют из-за туч
      И Филомелы песнь по воздуху несется, -
      Тогда и лжемудрец в ошибке признается
      Иль на горе, когда ветр северный шумит,
      Скрипит столетний дуб, ужасно гром гремит,
      Паляща молния по облаку сверкает,
      Тут в страхе он к Тебе, Всевышний, прибегает,
      Клянет себя, клянет и разум тщетный свой,
      И в страхе скажет он: "Смиряюсь пред Тобой.
      Тебя - тварь бренная - еще не понимаю,
      Но что Ты милостив, велик, - теперь то знаю!"
     
     
      ЭЛЕГИЯ
     
      Как счастье медленно приходит,
      Как скоро прочь от нас летит!
      Блажен, за ним кто не бежит,
      Но сам в себе его находит!
      В печальной юности моей
      Я был счастлив - одну минуту,
      Зато, увы! и горесть люту
      Терпел от рока и людей!
      Обман надежды нам приятен,
      Приятен нам хоть и на час!
      Блажен, кому надежды глас
      В самом несчастье сердцу внятен!
      Но прочь уже теперь бежит
      Мечта, что прежде сердцу льстила;
      Надежда сердцу изменила,
      И вздох за нею вслед летит!
      Хочу я часто заблуждаться,
      Забыть неверную... но нет!
      Несносной правды вижу свет,
      И должно мне с мечтой расстаться!
      На свете все я потерял,
      Цвет юности моей увял:
      Любовь, что счастьем мне мечталась,
      Любовь одна во мне осталась!
     
     
      ПОСЛАНИЕ К ХЛОЕ
      Подражание
     
      Решилась, Хлоя, ты со мною удалиться
      И в мирну хижину навек переселиться.
      Веселий шумных мы забудем дым пустой:
      Он скуку завсегда ведет лишь за собой.
      За счастьем мы бежим, но редко достигаем,
      Бежим за ним вослед - ив пропасть упадаем!
      Как путник, огнь в лесу когда блудящий зрит,
      Стремится к оному, но призрак прочь бежит,
      В болота вязкие его он завлекает
      И в страшной тишине в пустыне исчезает, -
      Таков и человек! Куда ни бросим взгляд,
      Узрим тотчас, что он и в счастии не рад.
      Довольны все умом, фортуною - нимало.
      Что нравилось сперва, теперь то скучно стало;
      То денег, то чинов, то славы он желает,
      Но славы посреди и денег он - зевает!
      Из хижины своей брось, Хлоя, взгляд на свет:
      Четыре бьет часа - и кончился обед:
      Из дому своего Глицера поспешает,
      Чтоб ехать, - а куда? - беспечная не знает.
      Карета подана, и лошади уж мчат.
      "Постой!" - она кричит, и лошади стоят.
      К Лаисе входит в дом, Ааису обнимает,
      Садится, говорит о модах - и зевает;
      О времени потом, о карточной игре,
      О лентах, о пере, о платье и дворе.
      Окончив разговор, который истощился,
      От скуки уж поет. Глупонов тут явился,
      Надутый, как павлин, с пустою головой,
      Глядится в зеркало и шаркает ногой.
      Вдруг входит Брумербас; все в зале замолкает.
      Вступает в разговор и голос возвышает:
      "Париж я верно б взял, - кричит из всех он сил,
      И Амстердам потом, гишпанцев бы разбил..."
      Тут вспыхнет, как огонь, затопает ногами,
      Пойдет по комнате широкими шагами;
      Вообразит себе, что неприятель тут,
      Что режут, что палят, кричат "ура!" и жгут.
      Заплюет всем глаза герой наш плодовитый,
      Но вдруг смиряется и бросит вид сердитый;
      Начнет рассказывать, как турка задавил,
      Как роту целую янычаров убил,
      Турчанки нежные в него как все влюблялись,
      Как турки в полону от злости запыхались,
      И битые часа он три проговорит!..
      Никто не слушает, а он кричит, кричит!
      Но в зале разговор тут общим становится,
      Всяк хочет говорить и хочет отличиться,
      Какой ужасный шум! Нельзя ничто понять,
      Нельзя и клевету от правды различать.
      Но вдруг прервали крик и вдруг все замолчали,
      Ни слова не слыхать! Немыми будто стали.
      Придите, карты, к нам: все спят уже без вас!
      Без карт покажется за век один и час.
      К зеленому столу все гости прибегают
      И жадность к золоту весельем прикрывают.
      Окончили игру и к ужину спешат,
      Смеются за столом, с соседом говорят:
      И бедный человек живее становится,
      За пищей, кажется, он вновь переродится.
      Какой я слышу здесь чуднейший разговор!
      Какие глупости! Какая ложь и вздор!
      Педант бранит войну и вместе мир ругает,
      Сердечкин тут стихи любовные читает,
      Тут старые Бурун нам новости твердит,
      А здесь уже Глупон от скуки чуть не спит!
      И так-то, Хлоя, век свой люди провождают,
      И так-то целый день в бездействии теряют,
      День долгий, тягостный ленивому глупцу,
      Но краткий, напротив, полезный мудрецу.
      Сокроемся, мой друг, и навсегда простимся
      С людьми и с городом, в деревне поселимся,
      Под мирной кровлею дни будем провождать:
      Как сладко тишину по буре нам вкушать!
     
     
      ПЕРЕВОД 1-й САТИРЫ БОАЛО
     
      Бедняга и поэт и нелюдим несчастный,
      Дамон, который нас стихами все морил,
      Дамон, теперь презрев и славы шум напрасный,
      Заимодавцев всех своих предупредил.
      Боясь судей, тюрьмы, он в бегство обратился,
      Как новый Диоген, надел свой плащ дурной,
      Как рыцарь, посохом своим вооружился
      И, связку навязав сатир, понес с собой.
      Но в тот день, из Москвы как в путь он собирался,
      Кипя досадою и с гневом на глазах,
      Бледнее, чем Глупон, который проигрался,
      Свой гнев истощевал почти что в сих словах:
      "Возможно ль здесь мне жить? Здесь честности не знают!
      Проклятая Москва! Проклятый скучный век!
      Пороки все тебя лютейши поглощают,
      Незнаем и забыт здесь честный человек.
      С тобою должно мне навеки распроститься,
      Бежать от должников, бежать из всех мне ног
      И в тихом уголке надолго притаиться.
      Ах! если б поскорей найти сей уголок!..
      Забыл бы в нем людей, забыл бы их навеки.
      Пока дней парка нить еще моих прядет,
      Спокоен я бы был, не лил бы слезны реки.
      Пускай за счастием, пускай иной идет,
      Пускай найдет его Бурун с кривой душою,
      Он пусть живет в Москве, но здесь зачем мне жить?
      Я людям ввек не льстил, не хвастал и собою,
      Не лгал, не сплетничал, но чтил, что должно чтить.
      Святая истина в стихах моих блистала
      И музой мне была, но правда глаз нам жжет.
      Зато фортуна мне, к несчастью, не ласкала.
      Богаты подлецы, что наполняют свет,
      Вооружились все против меня и гнали
      За то, что правду я им вечно говорил.
      Глупцы не разумом, не честностью блистали,
      Но золотом одним. А я чтоб их хвалил!..
      Скорее я почту простого селянина,
      Который потом хлеб кропит насущный свой,
      Чем этого глупца, большого господина,
      С презреньем давит что людей на мостовой!
      Но кто тебе велит (все скажут мне) браниться?
      Немудрено, что ты в несчастии живешь;
      Тебе никак нельзя, поверь, с людьми ужиться:
      Ты беден, чином мал - зачем же не ползешь?
      Смотри, как Сплетник здесь тотчас обогатился,
      Он князем уж давно... Таков железный век:
      Кто прежде был в пыли, тот в знати очутился!
      Фортуна ветрена, и этот человек,
      Который в золотой карете разъезжает,
      Без помощи ее на козлах бы сидел
      И правил лошадьми, - теперь повелевает,
      Теперь он славен стал и сам в карету сел.
      А между тем Честон, который не умеет
      Стоять с почтением в лакейской у бояр,
      И беден, и презрен, ступить шага не смеет;
      В грязи замаран весь, он терпит холод, жар.
      Бедняга с честностью забыт людьми и светом:
      Итак, не лучше ли в стихах нам всех хвалить?
      Зато богатым быть, в покое жить нагретом,
      Чем добродетелью своей себя морить?
      То правда, государь нам часто помогает
      И музу спящую, лишь взглянет, - оживит,
      Он Феба из тюрьмы нередко извлекает.
      Чего не может царь!.. - Захочет - и творит.
      Но Мецената нет, увы! - и Август дремлет.
      Притом захочет ли мне кто благотворить?
      Кто участь в жалобах несчастного приемлет
      И можно ли толпу просителей прибить,
      Толпу несносную сынов несчастных Феба?
      За оду просит тот, сей песню сочинил,
      А этот - мадригал. Проклятая от неба,
      Прямая саранча! Терпеть нет боле сил!..
      И лучше во сто раз от них мне удалиться.
      К чему прибегнуть мне? Не знаю, что начать?
      Судьею разве быть, в приказные пуститься?
      Судьею?.. Боже мой? Нет, этому не быть!
      Скорее Стукодей бранить всех перестанет,
      Скорей любовников Лаиса отошлет
      И мужа своего любить как мужа станет, >
      Скорей Глицера свой, скорей язык уймет,
      Чем я пойду в судьи! Не вижу средства боле,
      Как прочь отсюдова сейчас же убежать
      И в мире тихо жить в моей несчастной доле,
      В Москву проклятую опять не заезжать.
      В ней честность с счастием всегда почти бранится,
      Порок здесь царствует, порок здесь властелин,
      Он в лентах, в орденах повсюду ясно зрится,
      Забыта честность, но фортуны милый сын,
      Хоть плут, глупец, злодей, в богатстве утопает,
      И даже он везде... Не смею говорить...
      Какого стоика сие не раздражает?
      Кто может, не браня, здесь целый век прожить?
      Без Феба всякий здесь хорошими стихами
      Опишет город вам, и в гневе стихотвор
      На гору не пойдет Парнас с двумя холмами.
      Он правдой удивит без вымыслов убор.
      "Потише, - скажут мне, - зачем так горячиться?
      Зачем так свысока? Немного удержись!
      Ведь в гневе пользы нет: не лучше ли смириться?
      А если хочешь врать, на кафедру взберись,
      Там можно говорить и хорошо и глупо,
      Никто не сердится, спокойно всякий спит.
      На правду у людей, поверь мне, ухо тупо".
      Пусть светски мудрецы, пусть так все рассуждают!
      Противен, знаю, им всегда был правды свет.
      Они любезностью пороки закрывают,
      Для них священного и в целом мире нет.
      Любезно дружество, любезна добродетель,
      Невинность чистая, любовь, краса сердец,
      И совесть самая, всех наших дел свидетель,
      Для них - мечта одна! Постой, о лжемудрец!
      Куда влечешь меня? Я жить хочу с мечтою.
      Постой! Болезнь к тебе, я вижу, смерть ведет,
      Уж крылия ее простерты над тобою.
      Мечта ли то теперь? Увы, к несчастью, нет!
      Кого переменю моими я словами?
      Я верю, что есть ад, святые, дьявол, рай,
      Что сам Илья гремит над нашими главами.
      А здесь в Москве... Итак, прощай, Москва, прощай!..
     
     
      К ФИЛИСЕ
      Подражание Грессету
     
      Qu heureux est le mortel qui, du monde ignore,
      Vit content de lui-meme en un com retire,
      Que 1 amour de ce rien qu'on nomme renommee
      N'a jamais enivre d une vaine fume... [127] [Блажен смертный, который, неведомый миру, // Живет, довольный самим собой, в укромном уголке, // Которому любовь к тому тлену, что зовется славой, // Никогда не кружила головы своим суетным угаром (фр.)]
     
      Что скажу тебе, прекрасная,
      Что скажу в моем послании?
      Ты велишь писать, Филиса, мне,
      Как живу я в тихой хижине,
      Как я строю замки в воздухе,
      Как ловлю руками счастие.
      Ты велишь - и повинуюся.
     
      Ветер воет всюду в комнате
      И свистит в моих окончинах,
      Стулья, книги - все разбросано:
      Тут Вольтер лежит на Библии,
      Календарь на философии.
      У дверей моих мяучит кот,
      А у ног собака верная
      На него глядит с досадою.
      Посторонний, кто взойдет ко мне,
      Верно, скажет: "Фебом проклятый,
      Здесь живет поэт в унынии".
     
      Правда, что воображение
      Убирает все рукой своей,
      Сыплет розаны на терние,
      И поэт с душой спокойною
      Веселее Креза с золотом.
      Независимость любезную
      Потерять на цепь золочену!..
      Я счастлив в моей беспечности,
      Блажен смертный, который, неведомый миру,
      Живет, довольный самим собой, в укромном уголке,
      Которому любовь к тому тлену, что зовется славой,
      Презираю гордость глупую,
      Не хочу кумиру кланяться
      С кучей глупых обожателей.
      Пусть змиею изгибаются
      Твари подлые, презренные,
      Пусть слова его оракулом
      Чтут невежды и со трепетом
      Мановенья ждут руки его!
     
      Как пылинка вихрем поднята,
      Как пылинка вихрем брошена,
      Так и счастье наше чудное
      То поднимет, то опустит вдруг.
      Часто бегал за фортуною
      И держал "е в руках моих:
      Чародейка ускользнула тут
      И оставила колючий терн.
      Славу, почести мы призраком
      Называем, если нет у нас;
      Но найдем - прощай, мечтание!
      Чашу с ними пьем забвения
      (Суета всегда прелестна нам),
      И мудрец забудет мудрость всю.
      Что же делать нам?.. Бранить людей?.
      Нет, найти святое дружество,
      Жить покойно в мирной хижине;
      Нелюдим пусть ненавидит нас:
      Он несчастлив - не завидую.
     
      Страх и ужас на лице его,
      Ходит он с главой потупленной,
      И спокойствие бежит его!
      Нежно дружество с улыбкою
      Не согреет сердца хладного,
      И слеза его должна упасть,
      Не отертая любовию!
      Посмотри, Дамон как мудрствует.
      Он находит зло единое.
      "Добродетель, - говорит Дамон, -
      Добродетель - суета одна,
      Добродетель - призрак слабых душ.
      Предрассудок в мире царствует,
      Людям всем он ослепил глаза".
      Он не долго будет думать так,
      Хладна смерть к нему приближится:
      Он увидит заблуждение,
      Он увидит. Совесть страшная
      Прилетит к нему тут с зеркалом;
      Волоса ее растрепаны,
      На глазах ее отчаянье,
      А в устах - упреки, жалобы.
      Полно! Бросим лучше дале взгляд.
     
      Посмотри, как здесь беспечная
      В скуке дни влечет Аталия.
      День настанет - нарумянится,
      Раза три зевнет - оденется.
      "Ах!., зачем так время медленно!" -
      Скажет тут в душе беспечная,
      Скажет с вздохом и заснет еще!
     
      Бурун ищет удовольствия,
      Ездит, скачет... увы! - нет его!
      Оно там, где Лиза нежная
      Скромно, мило улыбается?..
      Он приходит к ней - но нет его!..
      Скучной Лиза ему кажется.
      Так в театре, где комедия
      Нас смешит и научает вдруг?
      Но и там, к несчастью, нет его!
      Так на бале?.. Не найдешь его:
      Оно в сердце должно жить у нас...
     
      Сколько в час один бумаги я
      Исписал к тебе, любезная!
      Все затем, чтоб доказать тебе,
      Что спокойствие есть счастие,
      Совесть чистая - сокровище,
      Вольность, вольность - дар святых небес.
      Но уж солнце закатилося,
      Мрак и тени сходят на землю,
      Красный месяц с свода ясного
      Тихо льет свой луч серебряный,
      Тихо льет, но черно облако
      Помрачает светлый луч луны,
      Как печальны вспоминания
      Помрачают нас в веселый час.
     
      В тишине я ночи лунныя
      Как люблю с тобой беседовать!
      Как приятно мне в молчании
      Вспоминать мечты прошедшие!
      Мы надеждою живем, мой друг,
      И мечтой одной питаемся.
      Вы, богини моей юности,
      Будьте, будьте навсегда со мной!
     
      Так, Филиса моя милая,
      Так теперь, мой друг, я думаю.
      Я счастлив - моим спокойствием,
      Я счастлив - твоею дружбою...
     
     
      ПЕРЕВОД ЛАФОНТЕНОВОЙ ЭПИТАФИИ
     
      Иван и умер, как родился, -
      Ни с чем; он в жизни веселился
      И время вот как разделял:
      Во весь день - пил, а ночью спал.
     
     
      ПОСЛАНИЕ К Н. И. ГНЕДИЧУ
     
      Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях?
                И что в стихах
      Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
           С Фингаловым певцом мечтаешь
                Иль резвою рукой
           Венок красавице сплетаешь?
           Поешь мечты, любовь, покой,
           Улыбку томныя Корины
      Иль страстный поцелуй шалуньи Зефирины?
           Все, словом, прелести Цитерских уз -
      Они так дороги воспитаннику Муз -
      Поешь теперь, а твой на Севере приятель,
      Веселий и любви своей летописатель,
      Беспечность полюбя, забыл и Геликон.
      Терпенье и труды ведь любит Аполлон -
           А друг твой славой не прельщался,
           За бабочкой, смеясь, гонялся,
      Красавицам стихи любовные шептал
      И, глядя на людей - на пестрых кукл, - мечтал:
      "Без скуки, без забот не лучше ль
                                                        жить с друзьями,
           Смеяться с ними и шутить,
           Чем исполинскими шагами
      За славой побежать и в яму поскользить?"
           Охоты, право, не имею
           Чрез то я сделаться смешным,
           И умным, и глупцом, и злым,
      Иль, громку лиру взяв, пойти вослед Алкею,
      Надувшись пузырем, родить один лишь дым,
      Как Рифмин, закричать: "Ликуй, земля, со мною!
      Воспряньте, камни, лес! Зрю муз перед собою!
      Восторг! Лечу на Пинд!.. Простите, что упал:
           Ведь я Пиндару подражал!"
      Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами,
      В покойном уголке тихонько притаясь,
           Но с светом вовсе не простясь:
      Играя мыслями, я властвую духами.
     
           Мы, право, не живем
           На месте всё одном,
           Но мыслями летаем;
                То в Африку плывем,
      То на развалинах Пальмиры побываем,
      То трубку выкурим с султаном иль пашой,
      Или, пленяся вдруг султановой женой,
           Фатимой томной, молодой,
           Тотчас дарим его рогами;
      Смеемся муфтию, деремся с визирями,
      И после, убежав (кто в мыслях не колдун?),
      Увидим стройных Нимф, услышим звуки струн,
      И где ж очутимся? На бале и в Париже!
      И так мечтанием бываем к счастью ближе,
           А счастие лишь там живет,
                Где нас, безумных, нет.
      Мы сказки любим все, мы - дети, но большие.
      Что в истине пустой? Она лишь ум сушит,
           Мечта все в мире золотит,
                И от печали злыя
                     Мечта нам щит.
      Ах, должно ль запретить и сердцу забываться,
      Поэтов променя на скучных мудрецов!
      Поэты не дают с фантазией расстаться,
      Мы с ними посреди Армидиных садов,
           В прохладе рощ тенистых,
      Внимаем пению Орфеев голосистых.
      При шуме ветерков на розах нежных спим
           И возле Нимф вздыхаем,
           С богами даже говорим,
           А с мудрецами лишь болтаем,
      Браним несчастный мир да, рассердись... зеваем.
      ...............................................................
      Так, сердце может лишь мечтою услаждаться!
                Оно все хочет оживить:
      В лесу на утлом пне друидов находить,
      Укрывшихся под ель, рукой времян согбенну;
                Услышать Барда песнь священну,
      С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
                     О ратнике младом.
           Все сердцу в мире сем вещает.
           И гроб безмолвен не бывает,
      И камень иногда пустынный говорит:
                               "Герой здесь спит!"
     
      Так, сердцем рождена, поэзия любезна,
      Как нектар сладостный, приятна и полезна.
           Язык ее - язык богов;
      Им дивный говорил Омир, отец стихов.
      Язык сей у творца берет Протея виды.
      Иной поет любовь: любимец Афродиты,
      С свирелью тихою, с увенчанной главой,
                Вкушает лишь покой,
           Лишь радости одни встречает
      И розами стезю сей жизни устилает.
                                    Другой,
      Как славный Тасс, волшебною рукой
           Являет дивный храм природы
      И всех чудес ее тьмочисленные роды:
                Я зрю то мрачный ад,
      То счастия чертог,
      Армидин дивный сад;
      Когда же он дела героев прославляет
           И битвы воспевает,
      Я слышу треск и гром, я слышу стон и крик...
           Таков поэзии язык!
     
      Не много ли с тобой уж я заговорился?
      Я чересчур болтлив: я с Фебом подружился,
      А с ним ли бедному поэту сдобровать?
      Но, чтоб к концу привесть начатое маранье,
           Хочу тебе сказать,
      Что пременить себя твой друг имел старанье,
      Увы, и не успел! Прими мое признанье!
      Никак я не могу одним доволен быть,
      И лучше розы мне на терны пременить,
      Чем розами всегда одними восхищаться.
           Итак, не должно удивляться,
                Что ветреный твой друг -
                Поэт, любовник вдруг
      И через день потом философ с грозным тоном,
           А больше дружен с Аполлоном,
           Хоть и нейдет за славы громом,
                Но пишет все стихи,
                Которы за грехи,
      Краснелся, друзьям вполголоса читает
           И первый сам от них зевает.
     
     
      <НА СМЕРТЬ И. П. ПНИНА>
     
      Que vois-je, e'en est fait;
      je t'embrasse, et tu meurs.
      Voltaire [128] [Что вижу я, все кончено; я тебя обнимаю, и ты умираешь. Вольтер (фр.).]
     
      Где друг наш? Где певец? Где юности красы?
      Увы, исчезло все под острием косы!
      Любимца нежных муз осиротела лира,
      Замолк певец: он был, как мы, лишь странник мира!
      Нет друга нашего, его навеки нет!
            Недолго мир им украшался:
            Завял, увы, как майский цвет,
      И жизни на заре с друзьями он расстался!
     
      Пнин чувствам дружества с восторгом предавался;
      Несчастным не одно он золото дарил...
      Что в золоте одном? Он слезы с ними лил.
            Пнин был согражданам полезен,
      Пером от злой судьбы невинность защищал,
            В беседах дружеских любезен,
            Друзей в родных он обращал.
      И мы теперь, друзья, вокруг его могилы
            Объемлем только хладный прах,
            Твердим с тоской и во слезах:
            Покойся в мире, друг наш милый,
      Питомец граций, муз, ты жив у нас в сердцах!
      Когда в последний раз его мы обнимали,
      Казалось, с нами мир грустил,
      И сам Амур в печали
      Светильник погасил:
      Не кипарисну ветвь унылу,
      Но розу на его он положил могилу.

                                          *
                        Безрифмина совет:
      Без жалости все сжечь мое стихотворенье!
      Быть так! Его ж, друзья, невинное творенье
                  Своею смертию умрет!
     
     
      IMPROMPTU
      СТАРОЙ ДАМЕ, КОТОРАЯ ПРОСИЛА ПОДДЕРЖАТЬ ЕЕ ОПАХАЛО
     
      О Зевс! создавый нас
      В сердитой час!
      Скажи, зачем Руфилл за трусость Генералом,
      Зачем в журналах славен Красе,
      А я - лишь с опахалом?
     
     
      К МАЛЬВИНЕ
      Ах! чем красавицу мне должно,
      Как не цветочком, подарить?
      Ее, без всякой лести, можно
      С приятной розою сравнить.
     
      Что розы может быть славнее? -
      Ее Анакреон воспел.
      Что розы может быть милее? -
      Амур из роз венок имел.
     
      Ах, мне ль твердить, что вянут розы,
      Что мигом их краса пройдет,
      Что лишь появятся морозы,
      Листок душистый опадет.
     
      Но что же, милая, и вечно
      В печальном мире сем цветет?
      Не только розы скоротечно,
      И жизнь - увы! - и жизнь пройдет.
     
      Но Грации пока толпою
      Тебе, Мальвина, вслед идут,
      Пока они еще с тобою
      Играют, пляшут и поют,
     
      Пусть розы нежные гордятся
      На лилиях груди твоей!
      Ах, смею ль, милая, признаться?
      Я розой умер бы на ней.
     
     
      СОВЕТ ДРУЗЬЯМ
     
      Faut-il etre tant volage,
      Ai-je dit au doux plaisir [129] [Нужно ли быть столь мимолетным? - сказал я сладостному наслаждению (фр.)]
     
      Подайте мне свирель простую,
      Друзья! и сядьте вкруг меня
      Под эту вяза тень густую,
      Где свежесть дышит среди дня,
      Приближьтесь, сядьте и внемлите
      Совету музы вы моей:
      Когда счастливо жить хотите
      Среди весенних кратких дней,
      Друзья! оставьте призрак славы,
      Любите в юности забавы
      И сейте розы на пути.
      О юность красная! цвети!
      И, током чистым окропленна,
      Цвети хотя немного дней,
      Как роза, миртом осененна,
      Среди смеющихся полей;
      Но дай нам жизнью насладиться,
      Цветы на тернах находить!
      Жизнь - миг! не долго веселиться,
      Не долго нам и в счастье жить!
      Не долго - но печаль забудем,
      Мечтать во сладкой неге будем:
      Мечта - прямая счастья мать!
      Ах! должно ли всегда вздыхать
      И в майский день не улыбаться?
      Нет, станем лучше наслаждаться,
      Плясать под тению густой
      С прекрасной нимфой молодой,
      Потом, обняв ее рукою,
      Дыша любовию одною,
      Тихонько будем воздыхать
      И сердце к сердцу прижимать.
     
      Какое счастье! Вакх веселый
      Густое здесь вино нам льет,
      А тут в одежде тонкой, белой
      Эрата нежная поет:
      Часы крылаты! не летите,
      Ах! счастье мигом хоть продлите!
     
      Но нет! бегут счастливы дни,
      Бегут, летят стрелой они;
      Ни лень, ни сердца наслажденья
      Не могут их сдержать стремленья,
      И время сильною рукой
      Губит и радость и покой!
     
      Луга веселые, зелены!
      Ручьи прозрачны, милый сад!
      Ветвисты ивы, дубы, клены,
      Под тенью вашею прохлад
      Ужель вкушать не буду боле?
      Ужели скоро в тихом поле
      Под серым камнем стану спать?
      И лира и свирель простая
      На гробе будут там лежать!
      Покроет их трава густая,
      Покроет, и ничьей слезой
      Прах хладный мой не окропится!
      Ах! Должно ль мне о том крушиться?
      Умру, друзья! - и всё со мной!
      Но Парки темною рукою
      Прядут, прядут дней тонку нить...
      Корина и друзья со мною, -
      О чем же мне теперь грустить?
     
      Когда жизнь наша скоротечна,
      Когда и радость здесь не вечна,
      То лучше в жизни петь, плясать,
      Искать веселья и забавы
      И мудрость с шутками мешать,
      Чем, бегая за дымом славы,
      От скуки и забот зевать.
     
     
      ПАСТУХ И СОЛОВЕЙ
     
      Басня
     
      Владиславу Александровичу Озерову
     
            Любимец строгой Мельпомены,
                  Прости усердный стих безвестному Певцу!
                  Не лавры к твоему венцу,
      Рукою дерзкою сплетенны,
      Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам
      Творцу Димитрия, кому бессмертны Музы,
            Сложив признательности узы,
                  Открыли славы храм?
      А храм сей затворен для всех зоилов строгих,
      Богатых завистью, талантами убогих.
      Ах, если и теперь они своей рукой
      Посмеют к твоему творенью прикасаться,
      А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой,
            Захочешь с Музами расстаться
                  И боле не писать,
      Тогда прошу тебя рассказ мой прочитать.
     
      Пастух, задумавшись в ночи безмолвной мая,
      С высокого холма вокруг себя смотрел,
      Как месяц в тишине великолепно шел,
      Лучом серебряным долины освещая,
      Как в рощах липовых чуть легким ветерком
                  Листы колеблемы шептали
      И светлые ручьи, почив с природой сном,
      Едва меж берегов струей своей мелькали.
                        Из рощи соловей
      Долины оглашал гармонией своей,
      И эхо песнь его холмам передавало
      Всё душу пастуха задумчиво пленяло,
      Как вдруг Певец любви на ветвях замолчал.
      Напрасно наш пастух просил о песнях новых.
      Печальный соловей, вздохнув, ему сказал:
                  "Недолго в рощах сих дубовых
                        Я радость воспевал!
                  Пройдет и петь охота,
                  Когда с соседнего болота
      Лягушки кваканьем как бы назло глушат;
      Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!"
      "Пой, нежный соловей, - пастух сказал Орфею, -
                  Для них ушей я не имею.
      Ты им молчаньем петь охоту придаешь:
      Кто будет слушать их, когда ты запоешь?"
     
     
      К ТАССУ [130] [Сие послание предположено было напечатать в заглавии перевода "Освобожденного Иерусалима"]
     
      Позволь, священна тень! Безвестному Певцу
      Коснуться к твоему бессмертному венцу
      И сладость пения твоей Авэонской Музы,
      Достойной берегов прозрачной Аретузы,
      Рукою слабою на лире повторить
      И новым языком с тобою говорить! [131] [Кажется, до сих пор у нас нет перевода Тассовых творений в стихах]
      Среди Элизия, близь древнего Омира
      Почиет тень твоя, и Аполлона лира
      Еще согласьем дух Поэта веселит.
      Река забвения и пламенный Коцит
      Тебя с любовницей, о Тасс, не разлучили: [132] [Торквато был жертвою любви и зависти Всем любителям словесности известна жизнь его]
      В Элизии теперь вас Музы съединили,
      Печали нет для вас, и скорбь протекших дней,
      Как сладостну мечту, объемлете душей...
      Торквато, кто испил все горькие отравы
      Печалей и любви и в храм бессмертной славы,
      Ведомый Музами, в дни юности проник, -
      Тот преждевременно несчастлив и велик! [133] [Тасс десяти лет от роду писал стихи и, будучи принужден бежать из Неаполя с отцом своим, сравнивал себя с молодым Асканием. До тридцатилетнего возраста кончил он бессмертную поэму "Иерусалима", написал "Аминту", много рассуждений о словесности и пр.]
      Ты пел, и весь Парнас в восторге пробудился,
      В Феррару с Музами Феб юный ниспустился,
      Назонову тебе он лиру сам вручил
      И Гений крыльями бессмертья осенил.
      Воспел ты бурну брань, и бледны Эвмениды
      Всех ужасов войны открыли мрачны виды:
      Бегут среди полей и топчут знамена,
      Светильником вражды их ярость разжжена,
      Власы растрепанны и ризы обагренны,
      Я сам среди смертей... и Марс со мною медный...
      Но ужасы войны, мечей и копий звук
      И гласы Марсовы как сон исчезли вдруг:
      Я слышу вдалеке пастушечьи свирели,
      И чувствия душой иные овладели.
      Нет более вражды, и бог любви младой
      Спокойно спит в цветах под миртою густой.
      Он встал, и меч опять в руке твоей блистает!
      Какой Протей тебя, Торквато, пременяет,
      Какой чудесный бог чрез дивные мечты
      Рассеял мрачные и нежны красоты?
      То скиптр в его руках или перун зажженный,
      То розы юные, Киприде посвященны,
      Иль факел Эвменид, иль луч златой любви.
      В глазах его - любовь, вражда - в его крови;
      Летит, и я за ним лечу в пределы мира,
      То в ад, то на Олимп! У древнего Омира
      Так шаг один творил огромный бог морей
      И досягал другим краев подлунной всей.
      Армиды чарами, средь моря сотворенной,
      Здесь тенью миртовой в долине осененной,
      Ринальд, младой герой, забыв воинский глас,
      Вкушает прелести любови и зараз...
      А там что зрят мои обвороженны очи?
      Близь стана воинска, под кровом черной ночи,
      При зареве бойниц, пылающих огнем,
      Два грозных воина, вооружась мечом,
      Неистовой рукой струят потоки крови...
      О, жертва ярости и плачущей любови!..
      Постойте, воины!.. Увы!., один падет...
      Панкред в враге своем Клоринду узнает,
      И морем слез теперь он платит, дерзновенной,
      За каплю каждую сей крови драгоценной... [134] ["Gli occhi tuoi pagheran... // Di quel sanque ogni stilla un mar di pianto. // La Gierusalemme Canto XII." <3a каждую каплю этой крови твои глаза заплатят морем слез. Иерусалим. Песнь ХП.> (ит.).]
      Что ж было для тебя наградою, Торкват,
      За песни стройные! Зоилов острый яд,
      Притворная хвала и ласки царедворцев,
      Отрава для души и самых стихотворцев.
      Любовь жестокая, источник зол твоих,
      Явилася тебе среди палат златых,
      И ты из рук ее взял чашу ядовиту,
      Цветами юными и розами увиту,
      Испил и, упоен любовною мечтой,
      И лиру и себя поверг пред красотой.
      Но радость наша - ложь, но счастие - крылато;
      Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!
      В темницу мрачную ты брошен, как злодей,
      Лишен и вольности, и Фебовых лучей.
      Печаль глубокая Поэтов дух сразила,
      Исчез талант его и творческая сила,
      И разум весь погиб! О вы, которых яд
      Торквату дал вкусить мучений лютых ад,
      Придите зрелищем достойным веселиться
      И гибелью его таланта насладиться!
      Придите! Вот Поэт превыше смертных хвал,
      Который говорить героев заставлял,
      Проникнул взорами в небесные чертоги, -
      В железах стонет здесь... О, милосердны боги!
      Доколе жертвою, невинность, будешь ты
      Бесчестной зависти и адской клеветы?
     
      Имело ли конец несчастие Поэта?
      Железною рукой печаль и быстры лета
      Уже безвременно белят его власы,
      В единобразии бегут, бегут часы,
      Что день, то прежня скорбь, что ночь - мечты
      ужасны...
      Смягчился наконец завет судьбы злосчастной.
      Свободен стал Поэт, и солнца луч златой
      Льет в хладну кровь его отраду и покой:
      Он может опочить на лоне светлой славы.
      Средь Капитолия, где стены обветшалы
      И самый прах еще о римлянах твердит,
      Там ждет его триумф... Увы!., там смерть стоит!
      Неумолимая берет венок лавровый,
      Поэта увенчать из давних лет готовый.
      Премена жалкая столь радостного дни!
      Где знамя почестей, там смертны пелены,
      Не увенчание, но лики погребальны...
      Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!
     
      Нет более тебя, божественный Поэт!
      Но славы Тассовой исполнен ввеки свет!
      Едва ли прах один остался древней Трои,
      Не знаем и могил, где спят ее герои,
      Скамандр божественный вертепами течет,
      Но в памяти людей Омир еще живет,
      Но человечество Певцом еще гордится,
      Но мир ему есть храм... И твой не сокрушится!
     
     
      <ОТРЫВОК ИЗ I ПЕСНИ   "ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА"> [135] [Может быть, охотники до стихов с снисхождением прочитают опыт перевода некоторых октав из бессмертной Тассовой поэмы. Если не найдут высоких пиитических мыслей, красоты выражений, плавности стихов, то вина переводчика: подлинник бессмертен.]
     
      Пустынник Петр говорил в верховном совете.
      Он предложил Готфреда в вожди

      Скончал пустынник речь... Небесно вдохновенье!
      Не скрыто от тебя сердечное движенье,
      Ты в старцовы уста глагол вложило сей
      И сладость оного влило в сердца князей,
      Ты укротило в них бунтующие страсти,
      Дух буйной вольности, любовь врожденну к власти:
      Вильгельм и мудрый Гелф, первейший из вождей,
      Готфреда нарекли вождем самих царей.
     
      И плески шумные избранье увенчали!
      "Ему единому, - все ратники вещали, -
      Ему единому вести ко славе нас!
      Законы пусть дает его единый глас;
      Доселе равные! его послушны воле,
      Под знаменем святым пойдем на бранно поле,
      Поганство буйное святыне покорим.
      Награда небо нам: умрем иль победим!"
     
      Узрели воины начальника избранна
      И властию почли достойно увенчанна.
      Он плески радостны от войска восприял.
      Но вид величия спокойного являл.
      Клялися все его повиноваться воле.
      Наутро он велел полкам сбираться в поле,
      Чтоб рать под знамена священны притекла.
      И слава царское веленье разнесла.
     
      Торжественней в сей день явилось над морями
      Светило дня, лучи лиющее реками!
      Христово воинство в порядке потекло
      И дол обширнейший строями облегло.
      Развились знамена, и копья заблистали,
      Скользящие лучи сталь гладку зажигали;
      Но войско двинулось: перед вождем течет
      Тяжела конница и ей пехота вслед.
     
      О память светлая! тобою озарены
      Протекши времена и подвиги забвенны,
      О память, мне свои хранилища открой!
      Чьи ратники сии? Кто славный их герой?
      Повеждь, да слава их, утраченна веками,
      Твоими возблестит небренными лучами!
      Увековечи песнь нетлением своим,
      И время сокрушит железо перед ним!
     
      Явились первые неустрашимы Галлы:
      Их грудь облечена в слиянные металлы,
      Оружие звенит тяжелое в руках.
      Гуг, царский брат, сперва был вождем в сих полках;
      Он умер, и хоругвь трех лилий благородных
      Не в длани перешла ее царей природных,
      Но к мужу, славному по доблести своей:
      Клотарий избран был в преемники царей.
     
      Счастливый Иль-де-Франс, обильный, многоводный,
      Вождя и ратников страною был природной.
      Нормандцы грозные текут сим войскам вслед:
      Роберт, их кровный царь, ко брани днесь ведет.
      На Галлов сходствует оружье их и нравы;
      Как Галлы, не щадят себя для царской славы.
      Вильгельм и Адемар их войски в брань ведут,
      Народов пастыри за веру кровь лиют.
     
      Кадильницу они с булатом сочетали
      И длинные власы шеломами венчали.
      Святое рвение! Их меткая рука
      Умеет поражать врагов издалека.
      Четыреста мужам, в Орангии рожденным,
      Вильгельм предшествует со знаменем священным;
      Но равное число идет из Пуйских стен,
      И Адемар вождем той рати наречен.
     
      Се идет Бодоин с Болонцами своими:
      Покрыты чела их шеломами златыми.
      Готфреда воины за ними вслед идут,
      Вождем своим теперь царева брата чтут.
      Корнутский граф потом, вождь мудрости избранный,
      Четыреста мужей ведет на подвиг бранный;
      Но трижды всадников толикое число
      Под Бодоиновы знамена притекло.
      Гелф славный возле них покрыл полками поле,
      Гелф славен счастием, но мудростию боле.
      Из дома Эстского сей витязь родился,
      Воспринят Гелфом был и Гелфом назвался;
      Каринтией теперь богатой обладает
      И власть на ближние долины простирает,
      По коим катит Рейн свой сребряный кристалл:
      Свев дикий искони там в детстве обитал.
     
     
      <ОТРЫВОК ИЗ XVIII ПЕСНИ "ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА">
     
      Адские духи царствуют в очарованном лесе; Ринальд,
      по повелению Готфреда, шествует туда, дабы истребить
      чары Исменовы
     
      Се час божественный Авроры золотой:
      Со светом утренним слиялся мрак ночной,
      Восток румяными огнями весь пылает,
      И утрення звезда во блесках потухает.
      Оставя по траве, росой обмытой, след,
      К горе Оливовой Ринальд уже течет.
      Он в шествии своем светилы зрит небренны,
      Руками вышнего на небесах возжженны,
      Зрит светлый свод небес, раскинут как шатер,
      И в мыслях говорит: "Колико ты простер,
      Царь вечный и благий, сияния над нами!
      В день солнце, образ твой, течет под небесами,
      В ночь тихую луна и сонм бессчетных звезд
      Лиют утешный луч с лазури горних мест.
      Но мы, несчастные, страстями упоенны,
      Мы слепы для чудес: красавиц взор влюбленный,
      Улыбка страстная и вредные мечты
      Приятнее для нас нетленной красоты".
      На твердые скалы в сих мыслях востекает
      И там чело свое к лицу земли склоняет.
      Но духом к вечному на небеса парит.
      К востоку обратясь, в восторге говорит:
      "Отец и царь благий, прости мне ослепленье,
      Кипящей юности невольно заблужденье,
      Прости и на меня излей своей рукой
      Источник разума и благости святой!"
      Скончал молитву он. Уж первый луч Авроры
      Блистает сквозь туман на отдаленны горы;
      От пурпурных лучей героев шлем горит.
      Зефир, спорхнув с цветов, по воздуху парит
      И грозное чело Ринальда лобызает;
      Ниспадшею росой оружие блистает,
      Щит крепкий, копие, железная броня
      Как золото горят от солнечна огня.
      Так роза блеклая, в час утра оживая,
      Красуется, слезой Аврориной блистая;
      Так, чешуей гордясь, весною лютый змей
      Вьет кольца по песку излучистой струей.
      Ринальд, блистанием оружья удивленный,
      Стопами смелыми - и свыше вдохновенный -
      Течет в сей мрачный лес, самих героев страх.
      Но ужасов не зрит: в прохладе и тенях
      Там нега с тишиной, обнявшись, засыпают.
      Зефиры горлицей меж тростников вздыхают,
      И с томной сладостью журчит в кустах ручей.
      Там лебедь песнь поет, с ним стонет соловей,
      И гласы сельских Нимф и арфы тихоструйной
      Несутся по лесу, как хор единошумной.
      Не Нимф и не Сирен, не птиц небесных глас,
      Не царство сладкое и неги, и зараз
      Мечтал найти Ринальд, но ад и мрак ужасный,
      Подземные огни и трески громогласны.
      Восторжен, удивлен, он шаг умерил свой
      И путь остановил над светлою рекой.
      Она между лугов, казалось, засыпала
      И в зеркальных водах брега образовала,
      Как цепь чудесная, вкруг леса облегла.
      Пространство все ее текуща кристала
      Древа, соплетшися ветвями, осеняли,
      Питались влагою и берег украшали.
      На сводах мраморных мост дивный, весь златой,
      Явил через реку герою путь прямой.
      Ринальд течет по нем, конца уж достигает,
      Но свод, обрушившись, мост с треском низвергает.
      Кипящие валы несут его с собой.
      Не тихая река, но ток сей, что весной,
      Снегами наводнен, текущими с вершины,
      Шумит и пенится в излучинах долины,
      Представился тогда Ринальдовым очам.
      Герой спешит оттоль к безмолвным сим лесам,
      В вертепы мрачные, обильны чудесами,
      Где всюду под его рождалися стопами
      (О, призрак волшебства и дивные мечты!)
      Ручьи прохладные и нежные цветы.
      Влюбленный здесь нарцисс в прозрачный ток глядится,
      Там роза, цвет любви, на терниях гордится;
      Повсюду древний лес красуется, цветет,
      Вид юности кора столетних лип берет,
      И зелень новая растения венчает.
      Роса небесная на ветвиях блистает,
      Из толстыя коры струится светлый мед.
      Любовь живит весь лес, с пернатыми поет,
      Вздыхает в тростниках, журчит в ручьях кристальных,
      Несется песнями, теряясь в рощах дальных,
      И тихо с ветерком порхает по цветам.
      Герой велик и мудр, не верит он очам
      И адским призракам в лесу очарованном.
      Вдруг видит на лугу, душистом и пространном,
      Высокий мирт, как царь, между дерев других.
      Красуется его чело в ветвях густых,
      И тень прохладная далеко вкруг ложится.
      Из дуба ближнего Сирена вдруг родится,
      Волшебством создана. Чудесные мечты
      Прияли гибкий стан и образ красоты.
      Одежда у нее, поднятая узлами,
      Блестит, раскинута над белыми плечами.
      Сто Нимф из ста дерев внезапу родились
      И все лилейными руками соплелись.
      На мертвом полотне так - кистию чудесной
      Изображенный - зрим под тению древесной
      Лик сельских, стройных дев, собрание красот:
      Играют резвые, сплетяся в хоровод,
      Их ризы, как туман, и перси обнаженны,
      Котурны на ногах, власы переплетенны.
      Так лик чудесных Нимф наместо грозных стрел
      Златыми цитрами и арфами владел.
      Одежды легкие они с рамен сложили
      И с пляской, с пением героя окружили.
      "О ратник юноша, счастлив навеки ты,
      Любим владычицей любви и красоты!
      Давно, давно тебя супруга ожидала,
      Отчаянна, одна, скиталась и стенала.
      Явился - и с тобой расцвел сей дикой лес,
      Чертог уныния, отчаянья и слез".
      Еще нежнейший глас из мирта издается
      И в душу ратника, как нектар сладкий, льется.
      В древнейши, баснями обильные века,
      Когда и низкий куст, и малая река
      Дриаду юную иль Нимфу заключали,
      Столь дивных прелестей внезапу не рождали.
      Но мирт раскрыл себя... О призрак, о мечты!
      Ринальд Армиды зрит стан, образ и черты,
      К нему любовница взор страстный обращает,
      Улыбка на устах, в очах слеза блистает,
      Все чувства борются в пылающей груди,
      Вздыхая, говорит: "Друг верный мой, приди,
      Отри рукой своей сих слез горячих реки,
      Отри и сердце мне свое отдай навеки!
      Вещай, зачем притек? Блаженство ль хочешь пить,
      Утешить сирую и слезы осушить,
      Или вражду принес? Ты взоры отвращаешь,
      Меня, любовницу, оружием стращаешь...
      И ты мне будешь враг!.. Ужели для вражды
      Воздвигла дивный мост, посеяла цветы,
      Ручьями скрасила вертеп и лес дремучий
      И на пути твоем сокрыла терн колючий?
      Ах, сбрось сей грозный шлем, чело дай зреть очам,
      Прижмись к груди моей и к пламенным устам,
      Умри на них, супруг!.. Сгараю вся тобою -
      Хоть грозною меня не отклони рукою!"
      Сказала. Слез ручей блестит в ее очах,
      И розы нежные бледнеют на щеках.
      Томится грудь ее и тягостно вздыхает;
      Печаль красавице приятства умножает,
      Из сердца каменна потек бы слез ручей -
      Чувствителен, но тверд герой в душе своей.
      Меч острый обнажил, чтоб мирт сразить ударом;
      Тут, древо защитив, рекла Армида с жаром:
      "Убежище мое, о варвар, ты разишь!
      Нет, нет, скорее грудь несчастныя пронзишь,
      Упьешься кровию твоей супруги страстной..."
      Ринальд разит его... И призрак вдруг ужасной,
      Гигант, чудовище явилося пред ним,
      Армиды прелести исчезнули, как дым.
      Сторукий исполин, покрытый чешуёю,
      Небес касается неистовой главою.
      Горит оружие, звенит на нем броня,
      Исполнена гортань и дыма и огня.
      Все Нимфы вкруг его Циклопов вид прияли,
      Щитами, копьями ужасно застучали.
      Бесстрашен и велик средь ужасов герой!
      Стократ волшебный мирт разит своей рукой:
      Он вздрогнул под мечом и стоны испускает.
      Пылает мрачный лес, гром трижды ударяет,
      Исчадья адские явились на земле,
      И серны молнии взвились в ужасной мгле.
      Ни ветр, ни огнь, ни гром не ужаснул героя...
      Упал волшебный мирт и, бездны ад закроя,
      Ветр бурный усмирил и бурю в облаках,
      И прежняя лазурь явилась в небесах.
     
     
      ВОСПОМИНАНИЕ
      (Полный текст стихотворения)
     
      Мечты! - повсюду вы меня сопровождали
      И мрачный жизни путь цветами устилали!
      Как сладко я мечтал на Гейльсбергских полях,
            Когда весь стан дремал в покое
      И ратник, опершись на копие стальное,
      Смотрел в туманну даль! Луна на небесах
            Во всем величии блистала
      И низкий мой шалаш сквозь ветви освещала.
      Аль светлый чуть струю ленивую катил
      И в зеркальных водах являл весь стан и рощи:
      Едва дымился огнь в часы туманной нощи
      Близ кущи ратника, который сном почил.
      О Гейльсбергски поля! О холмы возвышенны!
      Где столько раз в ночи, луною освещенный,
      Я, в думу погружен, о родине мечтал;
      О Гейльсбергски поля! в то время я не знал,
      Что трупы ратников устелют ваши нивы,
      Что медной челюстью гром грянет с сих холмов,
            Что я, мечтатель ваш счастливый,
            На смерть летя против врагов,
            Рукой закрыв тяжелу рану,
      Едва ли на заре сей жизни не увяну. -
      И буря дней моих исчезла, как мечта!..
            Осталось мрачно вспоминанье...
      Между протекшего есть вечная черта:
            Нас сблизит с ним одно мечтанье.
      Да оживлю теперь я в гпамяти моей
            Сию ужасную минуту,
      Когда, болезнь вкушая .люту
            И видя сто смертей,
      Боялся умереть не в родине моей!
      Но небо, вняв моим молениям усердным,
            Взглянуло оком милосердным;
      Я, Неман переплыв, узрел желанный край
            И, землю лобызав c слезами,
      Сказал: "Блажен стократ, кто с сельскими богами,
      Спокойный домосед, земной вкушает рай
      И, шага не ступя за хижину убогу,
            К себе богиню быстроногу
            В молитвах не зовет!
            Не слеп ко славе он любовью,
      Не жертвует своим спокойствием и кровью:
      Могилу зрит свою и тихо смерти ждет".
      Семейство мирное, ужель тебя забуду
      И дружбе и любви неблагодарен буду?
      Ах, мне ли позабыть гостеприимный кров,
            В сени домашних где богов
      Усердный эскулап божественной наукой
      Исторг из-под косы и дивно исцелил
      Меня, борющегось уже с смертельной мукой!
      Ужели я тебя, красавица, забыл,
      Тебя, которую я зрел перед собою,
      Как утешителя, как ангела небес!
            На ложе горести и слез
      Ты, Геба юная, лилейною рукою
      Сосуд мне подала: "Пей здравье и любовь!"
      Тогда, казалося, сама природа вновь
            Со мною воскресала
            И новой зеленью венчала
            Долины, холмы и леса.
      Я помню утро то, как слабою рукою,
      Склонясь на костыли, поддержанный тобою,
      Я в первый раз узрел цветы и древеса...
      Какое счастие с весной воскреснуть ясной!
      (В глазах любви еще прелестнее весна.)
            Я, восхищен природой красной,
      Сказал Эмилии: "Ты видишь, как она,
      Расторгнув зимний мрак, с весною оживает,
      С ручьем шумит в лугах и с розой расцветает;
      Что б было без весны?.. Подобно так и я
      На утре дней моих увял бы без тебя!"
      Тут, грудь ее кропя горючими слезами,
            Соединив уста с устами,
      Всю чашу радости мы выпили до дна.
     
      Увы, исчезло все, как прелесть сладка сна!
      Куда девалися восторги, лобызанья
      И вы, таинственны во тьме ночной свиданья,
      Где, заключа ее в объятиях моих,
      Я не завидовал судьбе богов самих!..
            Теперь я, с нею разлученный,
      Считаю скукой дни, цепь горестей влачу,
      Воспоминания, лишь вами окриленный,
                  К ней мыслию лечу
            И в час полуночи туманной,
                  Мечтой очарованный,
      Я слышу в ветерке, принесшем на крылах
                  Цветов благоуханье,
                  Эмилии дыханье;
                  Я вижу в облаках
      Ее, текущую воздушною стезею...
      Раскинуты власы красавицы волною
                  В небесной синеве,
      Венок из белых роз блистает на главе,
            И перси дышат под покровом...
                  "Души моей супруг! -
                  Мне шепчет горний дух, -
                  Там в тереме готовом
                  За светлою Двиной
                  Увижуся с тобой!..
      Теперь прости..."
      И я, обманутый мечтой,
      В восторге сладостном к ней руки простираю,
      Касаюсь риз ее... и тень лишь обнимаю!
     
     
      СТИХИ Г. СЕМЕНОВОЙ
     
      Е in si bel corpo piu cara venia [136] [В прекрасном теле прекраснейшая душа (ит.).].
      Тасс. V песнь "Освобожденного
      Иерусалима"
     
      Я видел красоту, достойную венца,
      Дочь добродетельну, печальну Антигону,
      Опору слабую несчастного слепца;
      Я видел, я внимал ее сердечну стону -
      И в рубище простом почтенной нищеты
            Узнал богиню красоты.
     
      Я видел, я познал ее в Моине страстной,
      Средь сонма древних бард, средь копий и мечей,
      Ее глас сладостный достиг души моей,
      Ее взор пламенный, всегда с душой согласный,
      Я видел - и познал небесные черты
            Богини красоты.
     
      О дарование, одно другим венчанно! [137] [Дарование поэта и актрисы.]
      Я видел Ксению, стенящу предо мной:
      Любовь и строгий долг владеют вдруг княжной;
      Боренье всех страстей, в ней к ужасу слиянно,
      Я видел, чувствовал душевной полнотой
            И счастлив сей мечтой!
     
      Я видел и хвалить не смел в восторге страстном;
      Но ныне, истиной священной вдохновен,
      Скажу: красот собор в ней явно съединен -
      Душа небесная во образе прекрасном
      И сердца доброго все редкие черты,
      Без коих ничего и прелесть красоты.
     
      Ярославль,
      Сентября 6
     
     
      КНИГИ И ЖУРНАЛИСТ
     
      Крот мыши раз шепнул: "Подруга! ну зачем
            На пыльном чердаке своем
      Царапаешь, грызешь и книги раздираешь:
      Ты крошки в них ума и пользы не сбираешь?"
            "Не об уме и хлопочу,
                  Я есть хочу".
      Не знаю, впрок ли то, но эта мышь уликой
      Тебе, обрызганный чернилами Арист.
      Зубами ты живешь, голодный журналист,
      Да нужды жить тебе не видим мы великой.
     
     
      ЭПИГРАММА НА ПЕРЕВОД ВИРГИЛИЯ
     
      Вдали от храма муз и рощей Геликона
      Феб мстительной рукой Сатира задавил [138] [Всем известна участь Марсия],
      Воскрес урод и отомстил:
      Друзья, он душит Аполлона!

     
      * * *
     
      Пафоса бог, Эрот прекрасной
      На розе бабочку поймал
      И, улыбаясь, у несчастной
      Златые крылья оборвал.
      "К чему ты мучишь так, жестокий?"
      Спросил я мальчика сквозь слез.
      "Даю красавицам уроки", -
      Сказал - ив облаках исчез.
     
     
      ВИДЕНИЕ НА БРЕГАХ ЛЕТЫ
     
      Ma muse sage et discrete
      Saif de L'homme d'honneur le poete
      Boileau. [139] ["Моя муза, осмотрительная и осторожная, // Умеет, высмеивая поэта, не затронуть чести человека." Буало (фр.)]
     
      Вчера, Бобровым утомленный,
      Я спал и видел чудный сон!
      Как будто светлый Аполлон,
      За что, не знаю, прогневленный,
      Поэтам нашим смерть изрек;
      Изрек - и все упали мертвы,
      Невинны Аполлона жертвы!
      Иной из них окончил век,
      Сидя на чердаке высоком
      В издранном шлафроке широком,
      Голоден, наг и утомлен
      Упрямой рифмой к светлу небу.
      Другой, в Цитеру пренесен,
      Красу, умильную как Гебу,
      Хотел для нас насильно... петь
      И пал без чувств в конце эклоги;
      Везде, о милосердны боги!
      Везде пирует алчна смерть,
      Косою острой быстро машет,
      Богату ниву аду пашет
      И губит Фебовых детей,
      Как ветр осенний злак полей!
      Меж тем в Элизии священном,
      Лавровым лесом осененном,
      Под шумом Касталийских вод,
      Певцов нечаянный приход
      Узнал почтенный Ломоносов,
      Херасков, честь и слава россов,
      Честолюбивый Фебов сын,
      Насмешник, грозный бич пороков,
      Замысловатый Сумароков
      И, Мельпомены друг, Княжнин.
      И ты сидел в толпе избранной,
      Стыдливо Грацией венчанный,
      Певец прелестныя мечты,
      Между Психеи легкокрылой
      И бога нежной красоты;
      И ты там был, наездник хилой
      Строптива девственниц седла,
      Трудолюбивый, как пчела,
      Отец стихов "Телемахиды",
      И ты, что сотворил обиды
      Венере девственной, Барков!
      И ты, о мой певец незлобный,
      Хемницер, в баснях бесподобный!
      Все, словом, коих бог певцов
      Венчал бессмертия лучами,
      Сидели там олив в тени,
      Обнявшись с прежними врагами;
      Но спорили еще они
      О том о сем - и не без шума
      (И в рае, думаю, у нас
      У всякого своя есть дума,
      Рассудок свой, и вкус, и глаз).
      Садились все за пир богатый,
      Как вдруг Маинин сын крылатый,
      " Присланный вышним божеством,
      Сказал сидящим за столом:
      "Сюда, на берег тихой Леты,
      Бредут покойные поэты;
      Они в реке сей погрузят
      Себя и вместе юных чад.
      Здесь опыт будет правосудный:
      Стихи и проза безрассудны
      Потонут вмиг: так Феб судил!" -
      Сказал Эрмий - и силой крил
      От ада к небу воспарил.
     
      "Ага! - Фонвизин молвил братьям,
      Здесь будет встреча не по платьям,
      Но по заслугам и уму". -
      "Да много ли, - в ответ ему
      Шептал, смеяся, Сумароков, -
      Певцов найдется без пороков?
      Поглотит Леты всех струя,
      Поглотит всех, иль я не я!"
      "Посмотрим, - продолжал вполгласа
      Поэт, проклятый от Парнаса, -
      Егда прийдут..." Но вот они,
      Подобно как в осенни дни
      Поблеклы листвия древесны,
      Что буря в долах разнесла, -
      Так теням сим не весть числа!
      Идут толпой в ущелья тесны,
      К реке забвения стихов,
      Идут под бременем трудов;
      Безгласны, бледны, приступают,
      Любезных чад своих купают...
      И более не зрят в волнах!
      Но тут Минос, певцам на страх,
      Старик угрюмый и курносый,
      Чинит жестокие вопросы:
     
      "Кто ты, вещай?" - "Я тот поэт,
      По счастью, очень плодовитый
      (Был тени маленькой ответ),
      Я тот, венками роз увитый
      Поэт-философ-педагог,
      Который задушил Вергилья,
      Алкею окоротил крылья.
      Я здесь, сего бо хощет бог
      И долг священных природы..." [140] [Полустишие, взятое из прекрасного сочинения Мерзлякова "Тень Кукова", которое никто не понимает.]
      "Кто ж ты, болтун?" - "Я... Мер-зля-ков!"
      "Ступай и окунися в воды!"
      "Иду... во мне вся мерзнет кровь...
      Душа всего... душа природы,
      Спаси, спаси меня, любовь!
      Авось..." - "Нет, нет, болтун несчастный,
      Довольно я с тобою выл! [141] [Г. Мерзляков продолжал, как видно, Душеньку, если неудачно, то пространно. Амур у него на 70 страницах плачет.] -
      Сказал ему Эрот прекрасный,
      Который тут с Психеей был.
      Ступай!" Нырнул - и нет педанта.

      "Кто ты?" - спросил допросчик тень,
      Несущу связку фолианта.
      "Увы, я целу ночь и день
      Писал, пишу и вечно буду
      Писать; все прозой, без еров.
      Невинен я; на эту груду
      Смотри, здесь тысячи листов,
      Священной пылию покрытых,
      Печатью мелкою убитых
      И нет ера ни одного.
      Да, я!.." - "Скорей купать его!"
     
      Но тут явились лица новы
      Из белокаменной Москвы.
      Какие странные обновы!
      От самых ног до головы
      Обшиты платья их листами,
      Где прозой детской и стихами
      Иной кладбище, мавзолей,
      Другой журнал души своей,
      Другой Меланию, Зюльмису,
      Глафиру, Хлою, Милитрису,
      Луну, Веспера, голубков,
      Баранов, кошек и котов [142] [Свидетельствуюсь московскими журналами.]
      Воспел в стихах своих унылых
      На всякий лад для женщин милых
      (О, век железный!..). А оне
      Не только въяве, но во сне
      Поэтов не видали бедных.
      Из этих лиц уныло-бледных
      Один, причесанный в тупей,
      Поэт присяжный, князь вралей,
      На суд явил творенья новы.
      "Кто ты?" - "Увы, я пастушок,
      Вздыхатель, завсегда готовый;
      Вот мой венок и посошок,
      Вот мой букет цветов тафтяных,
      Вот список всех красот упрямых,
      Которыми дышал и жил,
      Которым я насильно мил.
      Вот мой Амур, моя Аглая" [143] [Аглая, несчастная Грация, вовсе не дева, а журн<ал>кн. Шаликова], -
      Сказал и, тягостно зевая,
      Спросонья в Лету поскользнул!
      "Уф! я устал, подайте стул,
      Позвольте мне, я очень славен.
      Бессмертен я, пока забавен".
      "Кто ж ты?" - "Я Русский и поэт.
      Бегом бегу, лечу за славой,
      Мне враг чужой рассудок здравый.
      Для Русских прав мой толк кривой,
      И в том клянусь моей сумой".
      "Да кто же ты?" - "Жан-Жак я Русский.
      Расин, и Юнг, и Локк я Русский,
      Три драмы Русских сочинил
      Для Русских; нет уж боле сил
      Писать для Русских драмы слезны;
      Труды мои все бесполезны!
      Вина тому - разврат умов", -
      Сказал - в реку! и был таков!
      Тут Сафы русские печальны,
      Как бабки наши повивальны,
      Несли расплаканных детей.
      Одна - прости бог эту даму! -
      Несла уродливую драму,
      Позор себе и для мужей,
      У коих сочиняют жены.
      "Вот мой Густав, герой влюбленный..."
      "Ага! - судья певице сей, -
      Названья этого довольно:
      Сударыня! мне очень больно,
      Что вы, забыв последний стыд,
      Убили драмою Густава.
      В реку, в реку!" О, жалкий вид!
      О, тщетная поэтов слава!
      Исчезла Сафо наших дней
      С печальной драмою своей;
      Потом и две другие дамы,
      На дам живые эпиграммы,
      Нырнули в глубь туманных вод.
      "Кто ты?" - "Я - виноносный гений.
      Поэмы три да сотню од,
      Где всюду ночь, где всюду тени,
      Где роща ржуща ружий ржот [144] [Этот стих слово в слово г Боброва, я ничего не хочу присваивать],
      Писал с заказу Глазунова
      Всегда на срок... Что вижу я?
      Здесь реет между вод ладья,
      А там, в разрывах черна крова,
      Урания - душа сих сфер
      И все титаны ледовиты,
      Прозрачной мантией покрыты,
      Слезят!" - Иссякнул изувер
      От взора грозныя Эгиды.
     
      Один отец "Телемахиды"
      Слова сии умел понять.
      На том брегу реки забвенья
      Стояли тени в изумленье
      От речи сей: "Изволь купать
      Себя и всех своих уродов", -
      Сказал, не слушая доводов,
      Угрюмый ада судия.
      "Да всех поглотит вас струя!.."
      Но вдруг на адский берег дикий
      Призрак чудесный и великий
      В огромном дедовском возке
      Тихонько тянется к реке.
      Наместо клячей запряженны,
      Там люди в хомуты вложенны
      И тянут кое-как, гужом!
      За ним, как в осень трутни праздны,
      Крылатым в воздухе полком
      Летят толпою тени разны
      И там и сям. По слову "Стой!"
      Кивнула бледна тень главой
      И вышла с кашлем из повозки.
      "Кто ты? - спросил ее Минос, -
      И кто сии?" На сей вопрос:
      "Мы все с Невы поэты росски", -
      Сказала тень. "Но кто сии
      Несчастны, в клячей превращенны?"
      "Сочлены юные мои,
      Любовью к славе вдохновенны,
      Они Пожарского поют
      И тянут старца Гермогена;
      Их мысль на небеса вперенна,
      Слова ж из Библии берут;
      Стихи их хоть немножко жестки,
      Но истинно варяго-росски".
      "Да кто ты сам?" - "Я также член;
      Кургановым писать учен;
      Известен стал не пустяками,
      Терпеньем, потом и трудами;
      Аз есмь зело славенофил", -
      Сказал и пролог растворил.
     
      При слове сем в блаженной сени
      Поэтов приподнялись тени;
      Певец любовныя езды
      Осклабил взор усмешкой блудной [145] [В "Езде на остров любви" истолкована блудная усмешка.]
      И рек: "О муж, умом не скудный!
      Обретший редки красоты
      И смысл в моей "Деидамии",
      Се ты! се ты!.." - "Слова пустые", -
      Угрюмый судия сказал
      И в реку путь им показал.
      К реке все двинулись толпою,
      Ныряли всячески в водах;
      Тот книжку потопил в струях,
      Тот целу книжищу с собою.
      Один, один славенофил,
      И то повыбившись из сил,
      За всю трудов своих громаду,
      За твердый ум и за дела
      Вкусил бессмертия награду.
      Тут тень к Миносу подошла
      Неряхой и в наряде странном,
      В широком шлафроке издранном,
      В пуху, с нечесаной главой,
      С салфеткой, с книгой под рукой.
      "Меня врасплох, - она сказала, -
      В обед нарочно смерть застала,
      Но с вами я опять готов
      Еще хоть сызнова отведать
      Вина и адских пирогов:
      Теперь же час, друзья, обедать,
      Я - вам знакомый, я - Крылов!" [146] [Он познакомился с духами через "Почту".]
     
      ____________________________
     
      "Крылов, Крылов", - в одно вскричало
      Собранье шумное духов,
      И эхо глухо повторяло
      Под сводом адским: "Здесь Крылов!"
      "Садись сюда, приятель милый!
      Здоров ли ты?" - "И так и сяк".
      "Ну, что ж ты делал?" - "Все пустяк -
      Тянул тихонько век унылый,
      Пил, сладко ел, а боле спал.
      Ну, вот, Минос, мои творенья,
      С собой я очень мало взял:
      Комедии, стихотворенья
      Да басни, - все купай, купай!"
      О, чудо! - всплыли все, и вскоре
      Крылов, забыв житейско горе,
      Пошел обедать прямо в рай.
     
      Еще продлилось сновиденье,
      Но ваше длится ли терпенье
      Дослушать до конца его?
      Болтать, друзья, неосторожно -
      Другого и обидеть можно.
      А боже упаси того!
     
     
      ЭПИТАФИЯ
     
      Не нужны надписи для камня моего,
      Пишите просто здесь: он был, и нет его!
     
     
      НА ПЕРЕВОД "ГЕНРИАДЫ", ИЛИ ПРЕВРАЩЕНИЕ ВОЛЬТЕРА
     
            "Что это! - говорил Плутон, -
            Остановился Флегетон,
      Мегера, Фурии и Цербер онемели,
            Внимая пенью твоему,
            Певец бессмертный Габриели?
                  Умолкни!.. Но сему
                  Безбожнику в награду
      Поищем страшных мук, ужасных даже аду,
                        Соделаем его
                        Гнуснее самого
                        Сизифа злова!"
      Сказал и превратил - о ужас! - в Ослякова.
     
     
      ОТЪЕЗД
     
      Ты хочешь, горсткой фимиама
      Чтоб жертвенник я твой почтил?
      Для Граций Муза не упряма,
      И я им лиру посвятил.
     
      Я вижу, вкруг тебя толпятся
      Вздыхатели - шумливый рой!
      Как пчелы на цветок стремятся
      Иль легки бабочки весной.
     
      И Марс высокий, в битвах смелый,
      И Селадон плаксивый тут,
      И юноша еще незрелый,
      Тебе сердечну дань несут.
     
      Один - я видел - все вздыхает,
      Другой как мраморный стоит,
      Болтун сорокой не болтает,
      Нахал краснеет и молчит.
     
      Труды затейливой Арахны,
      Сотканные в углу тайком,
      Не столь для мух игривых страшны,
      Как твой дли нас волшебный дом.
     
      Но я один, прелестна Хлоя,
      Платить сей дани не хочу
      И, осторожности удвоя,
      На тройке в Питер улечу.
     
     
      К MAШЕ
     
      О, радуйся, мой друг, прелестная Мария!
      Ты прелестей полна, любови и ума,
      С тобою грации, ты грация сама.
      Пусть Парки век прядут тебе часы златые!
            Амур тебя благословил,
            А я - как ангел говорил.
     
     
      ОДА, XIX
      К АРИСТУ ФУСКУ
     
      Беспорочный житьем и чистый от злодеяний
      Не нуждается Маврскими дротиками, ни луком,
      Ни ядовитыми обремененными стрелами,
            О Фуск, колчаном.
     
      Хотя чрез мели путь кипящие
      Или делает чрез негостеприимный
      Кавказ, или те места, кои баснословный
            Лижет Гидасп.
     
      Либо от меня волк в лесу Сабинском
      Пока мою пел Лалагу, и далее
      Предела попечениям бродил свободен
            Бежал безоружного:
     
      Такого чудовища ни воинственная
      Дауния в обширных питала дубах,
      Ни Юбы земля родила, львов
            Бесплодная кормилица.
     
      Поставь меня в ленивых полях, где никакое
      Древо горячим не освежается зефиром,
      Которую страну света туманы и худой
            Воздух гнетут
     
      Поставь под колесницу слишком приближенного
      Солнца, в земле, жилищем отказанной, -
      Сладостно смеющуюся Лалагу буду любить,
            Сладостно говорящую.

     
      * * *
     
      У Волги-реченьки сидел
            В кручинушке унылой
      Солдат израненной и хилой.
      Вздохнул, на волны поглядел
            И песенку запел:
     
      "Там, там в далекой стороне
            Ты, родина святая! -
      Отец и мать моя родная,
      Вас не увидеть боле мне
            В родимой стороне".
     
      "Куда летите, паруса?" -
            На родину святую.
      "Зачем вы, пташки, в цепь густую,
      Зачем взвились под небеса?" -
            В родимые леса.
     
      "Все в родину летит свою,
            А я бреду насилу.
      Сквозь слезы песенку унылу
      Путем-дорогою пою
            Про родину мою.
     
      Несу котомку на плечах,
            На саблю подпираюсь,
      Как сирот<иноч>ка, скитаюсь
      В лесах дремучих и песках
            На волжских берегах.
     
      О, смерть в боях не так страшна,
            Как страннику в чужбине.
      Там пуля смерть, а здесь в кручине
      Томись без хлеба и без сна,
            Пока при<дет> она.
     
      ...............................................
     
      Жена останется вдовой,
            А дети сиротами.
      Вам сердце молвит: за горами
      В стране далекой и чужой,
            Знать, умер наш родной.
     
      ...............................................
     
      Зачем, зачем, ре<ка> Дунай,
            Меня не поглотила!
      Зачем ты, пуля, изменила..."
     
      ..................................................
     
     
      СТИХИ НА СМЕРТЬ ДАНИЛОВОЙ, ТАНЦОВЩИЦЫ С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО ИМПЕРАТОРСКОГО ТЕАТРА [147] [Она представляла Психею в славном балете "Амур и Психея"]
     
      Вторую Душеньку или еще прекрасней,
                        Еще, еще опасней,
      Меж Терпсихориных любимиц усмотрев,
      Венера не могла сокрыть жестокий гнев:
            С мольбою к Паркам приступила
                  И нас Даниловой лишила.

      С.-Петербург.

     
      * * *
     
           Известный откупщик Фадей
      Построил богу храм... и совесть успокоил,
           И впрямь! На всё цены удвоил:
      Дал богу медный грош, а сотни взял рублей
                     С людей.

     
      * * *
     
           "Теперь, сего же дня,
      Прощай, мой экипаж и рыжих четверня!
      Лизета! ужины!.. Я с вами распрощался
           Навек для мудрости святой!"
           "Что сделалось с тобой?
           "Безделка!.. Проигрался!"
     
     
      ИСТИННЫЙ ПАТРИОТ
     
      "О хлеб-соль русская! о прадед Филарет!
                О милые останки,
      Упрямство дедушки и ферези прабабки!
                Без вас спасенья нет!
           А вы, а вы забыты нами!" -
           Вчера горланил Фирс с гостями
      И, сидя у меня за лакомым столом,
      В восторге пламенном, как истый витязь русский,
      Съел соус, съел другой, а там сальмис французский,
      А там шампанского хлебнул с бутылку он,
      А там... подвинул стул и сел играть в бостон.
     
     
      СРАВНЕНИЕ
     
      "Какое сходство Клит с Суворовым имел?"
           "Нималого!" - "Большое".
      "Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел
      И пекся об одном желудке и покое;
      Великий вождь вставал с зарей для ратных дел,
           А Клит спал часто по неделе".
      "Все так! да умер он, как вождь сей... на постеле".
     
     
      ИЗ АНТОЛОГИИ
     
           Сот меда с молоком -
      И Майн сын тебе навеки благосклонен!
           Алкид не так-то скромен:
      Дай две ему овцы, дай козу и с козлом;
      Тогда он на овец прольет благословенье
           И в снедь не даст волкам.
           Храню к богам почтенье,
           А стада не отдам
           На жертвоприношенье.
        По совести!
      Одна мне честь,
      Что волк его сожрал, что бог изволил съесть.
     
     
      НА СМЕРТЬ ЛАУРЫ
      Из Петрарки [148] [Сонет "Rotta ? 1'alta colonna e'l verde lauro".]
     
      Колонна гордая! о лавр вечнозеленый!
      Ты пал! - и я навек лишен твоих прохлад!
      Ни там, где Инд живет, лучами опаленный,
      Ни в хладном Севере для сердца нет отрад!
     
      Все смерть похитила, все алчная пожрала -
      Сокровище души, покой и радость с ним!
      А ты, земля, вовек корысть не возвращала,
      И мертвый нем лежит под камнем гробовым!
     
      Все тщетно пред тобой - и власть, и волхвованья...
      Таков судьбы завет!.. Почто ж мне доле жить?
      Увы, чтоб повторять в час полночи рыданья
      И слезы вечные на хладный камень лить!
     
      Как сладко, жизнь, твое для смертных оболыценье!
      Я в будущем мое блаженство основал,
      Там пристань видел я, покой и утешенье -
      И все с Лаурою в минуту потерял!
     
     
      ВЕЧЕР
      Подражание Петрарке
     
      В тот час, как солнца луч потухнет за горою,
      Склонясь на посох свой дрожащею рукою,
      Пастушка, дряхлая от бремени годов,
      Спешит, спешит с полей под отдаленный кров
      И там, пришед к огню, среди лачуги дымной
      Вкушает трапезу с семьей гостеприимной,
      Вкушает сладкий сон, в замену горьких слез!
      А я, как солнца луч потухнет средь небес,
      Один в изгнании, один с моей тоскою,
      Беседую в ночи с задумчивой луною!
     
      Когда светило дня потонет средь морей
      И ночь, угрюмая владычица теней,
      Сойдет с высоких гор с отрадной тишиною,
      Оратай острый плуг увозит за собою
      И, медленной стопой идя под отчий кров,
      Поет простую песнь в забвенье всех трудов;
      Супруга, рой детей оратая встречают
      И брашна сельские поспешно предлагают.
      Он счастлив - я один с безмолвною тоской
      Беседую в ночи с задумчивой луной.
     
      Лишь месяц сквозь туман багряный лик уставит
      В недвижные моря - пастух поля оставит,
      Простится с нивами, с дубравой и ручьем
      И гибкою лозой стада погонит в дом.
      Игралище стихий среди пучины пенной,
      И ты, рыбарь, спешишь на брег уединенной!
      Там, сети приклонив ко утлой ладие
      (Вот все от грозных бурь убежище твое!),
      При блеске молнии, при шуме непогоды
      Заснул... И счастлив ты, угрюмой сын природы!
     
      Но се бледнеет там багряный небосклон,
      И медленной стопой идут волы в загон
      С холмов и пажитей, туманом орошенных.
      О песнопений мать, в вертепах отдаленных,
      В изгнанье горестном утеха дней моих,
      О лира, возбуди бряцаньем струн златых
      И холмы спящие, и кипарисны рощи,
      Где я, печали сын, среди глубокой нощи,
      Объятый трепетом, склонился на гранит...
      И надо мною тень Лауры пролетит!
     
     
      ЭЛИЗИЙ
     
      О, пока бесценна младость
      Не умчалася стрелой,
      Пей из чаши полной радость
      И, сливая голос свой
      В час вечерний с тихой лютней,
      Славь беспечность и любовь!
      А когда в сени приютной
      Мы услышим смерти зов,
      То, как лозы винограда
      Обвивают тонкий вяз,
      Так меня, моя отрада,
      Обними в последний раз!
      Так лилейными руками
      Цепью нежною обвей,
      Съедини уста с устами,
      Душу в пламени излей!
      И тогда тропой безвестной,
      Долу, к тихим берегам,
      Сам он, бог любви прелестной,
      Проведет нас по цветам
      В тот Элизий, где все тает
      Чувством неги и любви,
      Где любовник воскресает
      С новым пламенем в крови,
      Где, любуясь пляской Граций,
      Нимф, сплетенных в хоровод,
      С Делией своей Гораций
      Гимны радости поет.
      Там, под сенью миртов зыбкой,
      Нам любовь сплетет венцы
      И приветливой улыбкой
      Встретят нежные певцы.
     
     
      МАДАГАСКАРСКАЯ ПЕСНЯ
     
      Как сладко спать в прохладной тени,
      Пока долину зной палит
      И ветер чуть в древесной сени
      Дыханьем листья шевелит!
     
      Приближьтесь, жены, и, руками
      Сплетяся дружно в легкий круг,
      Протяжно, тихими словами
      Царя возвеселите слух!
     
      Воспойте песни мне девицы,
      Плетущей сети для кошниц,
      Или как, сидя у пшеницы,
      Она пугает жадных птиц.
     
      Как ваше пенье сердцу внятно,
      Как негой утомляет дух!
      Как, жены, издали приятно
      Смотреть на ваш сплетенный круг!
     
      Да тихи, медленны и страстны
      Телодвиженья будут вновь,
      Да всюду, с чувствами согласны,
      Являют негу и любовь!
     
      Но ветр вечерний повевает,
      Уж светлый месяц над рекой,
      И нас у кущи ожидает
      Постель из листьев и покой.
     
     
      СКАЛЬД
     
      "Воспой нам песнь любви и брани,
      О скальд, свидетель древних лет,
      Твой меч тяжел для слабой длани,
      Но глас века переживет!"
      "Отцов великих славны чада! -
      Егил героям отвечал, -
      Священных скальдов песнь - награда
      Тому, кто в битвах славно пал:
      И щит его, и метки стрелы -
      Они спасут от алчной Гелы.
      Ах, мне ли петь? Мой глас исчез,
      Как бури усыпленный ропот,
      Который, чуть колебля лес,
      Несет в долины томный шепот.
      Но славны подвиги отцов
      Живут в моем воспоминаньи;
      При тусклом зарева мерцаньи
      Прострите взор на ряд холмов,
      На ветхи стены и могилы,
      Покры<ты> мхом, - там ветр унылый
      С усопших прахом говорит;
      Там меч, копье и звонкий щит
      Покрыты пылью и забвенны...
      Остатки храброго священны!
      Я их принес на гроб друзей,
      На гроб Аскара и Елои!..
      А вы, о юноши-герои,
      Внемлите повести моей".
     
     
      ФИЛОМЕЛА И ПРОГНА [149] [Филомела и Прогна - дочери Пандиона. Терей, супруг последней, влюбился в Филомелу, заключил ее в замок, во Фракии находящийся, обесчестил и отрезал язык. Боги, сжалившись над участию несчастных сестер, превратили Филомелу в соловья, а Прогну в ласточку.]
     
      Из Лафонтена
     
                Когда-то Прогна залетела
      От башен городских, обители своей,
                В леса пустынные, где пела Сиротка Филомела,
                И так сказала ей:
           "Здорово, душенька-сестрица!
      Ни видом не видать тебя уж много лет!
                Зачем забыла свет?
           Зачем наш край не посещала?
      Где пела? где жила? Куда и с кем летала?
                Пора, пора и к нам
                Залетом по веснам;
           Здесь скучно: все леса унылы,
                И колоколен нет".
                "Ах, мне леса и милы!" -
                Печальный был ответ.
      "Кому ж ты здесь поешь, - касатка возразила, -
                В такой дали от жила,
                От ласточек и от людей?
      Кто слушает тебя? Стада глухих зверей
           Иль хищных птиц собранье?
      Сестра! грешно терять небесно дарованье
                В безлюдной стороне.
           Признаться... здесь и страшно мне!
      Смотри: песчаный бор, река, пустынны виды,
           Гора, висяща над горой,
           Как словно в Фракии глухой,
      На мысль приводят нам Тереевы обиды.
                И где же тут покой?"
      "Затем-то и живу средь скучного изгнанья,
                Боясь воспоминанья,
                Лютейшего сто раз:
                Людей боюсь у вас", -
           Вздохнув, сказала Филомела,
      Потом "Прости, прости!" - взвилась и улетела
                Из ласточкиных глаз.
     
      Череповец
     
     
      ПЕВЕЦ, ИЛИ ПЕВЦЫ В БЕСЕДЕ СЛАВЕНО-РОССОВ
      Балладо-эпико-лиро-комико-эпизодический гимн
     
      Певец

      Друзья! все гости по домам!
           От чтенья охмелели!
      Конец и прозе и стихам
           До будущей недели.
      Мы здесь одни. Что делать? пить
           Вино из полной чаши!
      Давайте взапуски хвалить
           Славянски оды наши!
     
      Сотрудники

      Мы здесь одни.
           Что делать? пить
      Вино из полной чаши!
           Мы станем взапуски хвалить
      Славянски оды ваши!
     
      Певец

      Сей кубок чадам древних лет!
           Вам слава, наши деды!
      Друзья! почто покойных нет
           Певцов среди Беседы?
      Их вирши сгнили в кладовых,
           Изглоданы мышами;
      Иль продают на рынке в них
           Салакушку с сельдями!
      Но дух отцов воскрес в сынах!
           Мы все для славы дышим;
      Давно здесь в прозе и стихах
           Как Тредьяковский пишем!
     
      Члены и сотрудники

      Мы все для славы дышим!
     
      Певец

      Чья тень парит под потолком
           Над нашими главами?
      За ним, пред ним (о страх!) кругом
           Поэты со стихами!
      Се Тредьяковский в парике
           Насаленном, с кудрями,
      С "Телемахидою" в руке,
           С Роленем за плечами.
      Почто на нас, о муж седой,
           Вперил ты страшны очи?..
      Мы все клялись! клялись тобой
           С утра до полуночи
      Писать, как ты, тебе служить!
           Мы все с рассудком в споре.
      Для славы будем пить и жить!
           Нам по колено море!
     
      Члены

      Напьемся пьяны Музам в дань,
           Как пили наши деды!
      Рассудку гибель, вкусу брань,
           Хвала сынам Беседы!
      Пусть Ломоносов был умен
           И нас еще умнее,
      За пьянство стал бессмертен он!
           А мы... его пьянее!

      Члены и сотрудники

      Для славы будем жить и пить!
           Врагам беда и горе!
      На что рассудок нам щадить?
           Нам по колено море!
     
      Певец

      Друзья! большой бокал отцов
           За лавку Глазунова!
      Там царство вечное стихов
           Шихматова лихова!
      Родного крова милый свет!
           Знакомые подвалы!
      Златые игры первых лет,
           Невинны мадригалы,
      Что вашу прелесть заменит?
           О лавка дорогая!
      Какое сердце не дрожит,
           Тебя благословляя!..
     
      Члены

      Там все знакомо для певцов!
           Там наши детки милы!
      Кладбище мирное стихов,
           Бумажные могилы!
      Там царство тленья и мышей!
           Там - Николев почтенный,
      И древний прах календарей,
           И прах газет священный!
     
      Певец

      Да здравствует Беседы царь
           Сумбур, твоя держава!
      Бумажный трон твой наш алтарь,
           Пред ним обет наш, слава!
      Не изменим! мы от отцов
           Прияли глупость с кровью!
      Сумбур, здесь сонм твоих сынов!
           К тебе горим любовью!
      Наш каждый ратник Славянин,
           Галиматьею дышит!
      Бежит предатель сих дружин
           И галлицизмы пишет!

      Члены и Сотрудники

      Наш каждый ратник Славянин,
           Галиматьею дышит!
      Бежит предатель сих дружин
           И галлицизмы пишет!
     
      Певец

      Тот наш, кто день и ночь кадит
           И нам молебны служит;
      Пусть публика его бранит,
           Но он о том не тужит!
      За нас стоит гора горой!
           В Беседе не зевает,
      Прямой сотрудник, брат прямой,
           И в брани помогает!
     
      Члены

      Хвала тебе, Славенофил,
           О, муж неукротимый,
      Ты здесь рассудок победил
           Рукой неутомимой!
      О сколь с наморщенным челом
           В Беседе ты прекрасен!
      Сколь холоден перед столом
           И критикам ужасен!
      Упрямство с ним старинных лет.
           Хвала седому деду!
      Друзья! он, он родил на свет
           Славенскую Беседу!
     
      Члены и Сотрудники

      Друзья! он, он родил на свет
           Славенскую Беседу!
     
      Сотрудники

      Он нас, сироток, воскормил.
     
      Потемкин

      Меня читать он учит.
     
      Жихарев

      Моих он Бардов похвалил.
     
      Шихматов

      Меня в Пиндары крючит!
     
      Певец

      Хвала тебе, о дед седой!
           Хвала и многи лета!
      Ошую пусть сидит с тобой
           Осьмое чудо света.
      Твой сын, наперсник и клеврет
           Шихматов безглагольный,
      Как ты, Славян краса и цвет,
           Как ты, собой довольный! -
      Хвала тебе, о Шаховской,
           Холодных шуб родитель,
      Отец талантов, муж прямой,
           Ежовой покровитель! -
      Телец упитанный у нас,
           О ты, болван болванов,
      Хвала тебе, хвала сто раз,
           Раздутый Карабанов! -
      Хвала, читателей тиран,
           Хвостов неистощимый!
      Стихи твои как барабан
           Для слуха нестерпимы,
      Везде с стихами - тут и там!
           Везде ты волком рыщешь!
      Пускаешь притчу в тыл врагам,
           Стихами в уши свищешь!
      Лишь за поэму - прочь идут,
           За оду - засыпают,
      Лишь за посланье - все бегут
           И уши затыкают! -
      Друзья! вишневки поскорей
           И выпьем в честь Весталки!
      У ней давно семья детей
           И детки - очень жалки!
      Сегодня оду в свет родит,
           А завтра - снова бремя!
      Ей перья сам Шишков чинит
           От дел в досужно время.
      За ней есть много дев других;
           Все взапуски плодятся:
      Но диво в том, что чада их
           Полмертвые родятся.
      Хвала, псаломщик наш, старик
           Захаров преложитель!
      Ревет он, аки вол иль бык,
           Лугов пустынных житель.
      Хвала тебе, протяжный Львов,
           Ковач речений смелый!
      И Палицын, гроза чтецов,
           В Поповке поседелый!
      Хвала, наш пасмурный Гарвей,
           Обруганный Станевич,
      И с Польской Музою своей
           Холуй Анастасевич!
     
      Члены

      Друзья! широкий ковш пивной
           За здравье Соколова!
      Он, право, чтец у нас лихой
           И создан для Хвостова!
      В его устах стихи ревут,
           Как волны пеной плещут:
      От грома их невольно тут
           Все барыни трепещут!
      Хвала тебе, о наш Дьячок,
           Бездушный Политковской!
      Жуешь, гнусишь - и вдруг стишок
           Родишь Варягоросской!
      Их груди каменной хвала!
           Хвала скулам железным!
     
      Члены и Сотрудники

      Их груди каменной хвала,
           Хвала скулам железным!
      Но месть тому, кто нас бранит
           И пишет эпиграммы,
      Кто пишет так, как говорит,
           Кого читают дамы!
     
      Певец-Сеид

      Сей кубок мщенью! други, в строй!
           И мигом перья в длани!
      Сразить иль пасть, наш роковой
           Обет в чернильной брани!
      Вотще свои, о Карамзин,
           Ты издал сочиненья;
      Я, я на Пинде властелин
           И жажду лишь отмщенья!
     
      Члены и Сотрудники

      Нет Логики у нас в домах,
           Грамматик не бывало.
      Мы Пролог в руки - гибни враг
           С твоей дружиной вялой!
      Отведай, дерзкий, что сильней -
           Рассудок или мщенье!
      Пришлец! мы в родине своей.
           За глупых - Провиденье!
     
      Певец

      Друзья! прощанью сей стакан!
           Уж свечки погасили:
      Пробили зорю в барабан
           И к завтрене звонили.
      Пора домой! Пора ко сну!..
           От хмеля я шатаюсь!..
     
      Хвостов

      Дай басню я прочту одну
           И после распрощаюсь!
     
      Все

      Ах нет, домой, друзья, домой!
           Чу!., петухи пропели!
      Прощай, Шишков, наш дед седой,
           Прощай - мы охмелели;
      Но ты нас в путь благослови!
           А вы, друзья - лобзанья!
      В завет и верный любви,
           И нового свиданья!
     
     
      НА ПОЭМЫ ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ
     
           Не странен ли судеб устав!
           Певцы Петра - несчастья жертвы:
      Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав,
      Другие живы все, но их поэмы мертвы!
     
     
      ПЕРЕХОД РУССКИХ ВОЙСК ЧЕРЕЗ НЕМАН
      1 ЯНВАРЯ 1813 ГОДА
      (Отрывок из большого стихотворения)
     
      Снегами погребен, угрюмый Неман спал.
      Равнину льдистых вод и берег опустелый
                И на брегу покинутые селы
                Туманный месяц озарял.
      Все пусто... Кое-где на снеге труп чернеет,
      И брошенных костров огонь, дымяся, тлеет,
                И хладный, как мертвец,
                Один среди дороги,
           Сидит задумчивый беглец,
      Недвижим смутный взор вперив на мертвы ноги.
     
      И всюду тишина... И се, в пустой дали
      Сгущенных копий лес возникнул из земли!
      Он движется. Гремят щиты, мечи и брони,
           И грозно в сумраке ночном
      Чернеют знамена, и ратники, и кони:
      Несут полки славян погибель за врагом,
      Достигли Немана - и копья водрузили.
      Из снега выросли бесчисленны шатры,
           И на брегу зажженные костры
      Все небо заревом багровым обложили.
                И в стане царь младой
                Сидел между вождями,
      И старец-вождь пред ним, блестящий сединами
           И бранной в старости красой.
     
     
      СЦЕНЫ ЧЕТЫРЕХ ВОЗРАСТОВ
     
      ПЕРВЫЙ ВОЗРАСТ
     
      Детские пляски, игры и проч. Несколько детей, отделясь от других, приближаются к зрителям, держа недоплетенные цветочные вязи. Позади их несколько раз повторяется следующий куплет:
     
      Сбирайте цветочки
      С зеленых лугов!
      Плетите веночки
      Из пестрых цветов!
     
      1-е дитя

      Сегодня большой праздник для нас, милые товарищи. Сегодня возвратятся наши добрые родители.
     
      Несколько детей
      (обнимая друг друга)

      Какая радость! Сегодня возвратятся они, наши милые, добрые родители!
     
      1-е дитя

      Из далекой стороны!
     
      Несколько детей

      Победителями! Победителями!
     
      1-е дитя

      Мое сердце бьется от радости! Бедная маминька и сестрицы ожидали батюшку с таким нетерпением! Они боялись, чтоб злые солдаты не убили его в сражении. Теперь нечего уже бояться.
     
      Один ребенок
      (отделясь от тек, которые толпятся вокруг жертвенника, подбегает с вязью цветов)

      Полно вам болтать, милые друзья! Собирайте лучше цветы в эти корзинки; украшайте ими жертвенник в честь победителей. Может быть, они увидят его и полюбуются нашими трудами. Кроме цветов и сердец наших мы ничего не имеем: и те приносим с радостию.
     
      Все дети вместе

      Давайте собирать цветы!
     
      Общий хор и пляска.
     
      Сбирайте цветочки
      С зеленых лугов,
      Плетите веночки
      Из алых цветов!
     
      1-е дитя

      Мы дети - не знаем
      Заслуги отцов;
      Мы их увенчаем
      Венками цветов.
     
      Хор

      Скорее цветочки
      Сбирайте с лугов,
      Плетите веночки
      Царю из цветов.
     
      1-е дитя

      О други! Спешите
      Навстречу ему:
      Весь путь устелите
      Цветами ему.
     
      Хор

      Врагов победитель,
      Он кроток душой!
      Он наш покровитель,
      Он ангел святой!
     
      Несколько детей вдруг
      Чу! Знать, кто-то едет?
      Не он ли?

      (Bсe дети, убегая, поют.)

      О други, спешите
      Навстречу ему:
      Весь путь устелите
      Цветами ему!
     
     
      ВТОРОЙ ВОЗРАСТ
      (Юноши и девицы за разными занятиями поют.)
     
      Все вкушает в жизни сладость,
      Царский чувствуя приход.
      Пой в восторге шумном младость,
      Пой здесь счастливый народ!
     
      Хор

      Богом царь благословенный
      Возвратится скоро к нам!
      Царь велик, но не отринет
      Скудных юности даров
      И с улыбкой взоры кинет
      На усердие сынов.
     
      Хор

      Богом царь благословенный,
      Возвратись скорее к нам!

      (Несколько юношей и девиц, отделясь от прочих, рассматривают занятия товарищей.)
     
      1-й юноша

      Трудитесь, трудитесь, милые друзья; минута торжественная приближается. Говорят, что славные наши воины недалеко: с ними, конечно, и государь. Он увидит наши занятия: плоды искусств, художеств, рукоделий и наук. Мы ему посвятим их.
     
      2-й юноша

      И он, конечно, не отринет слабых, но усердных приношений, в местах, ему от детства любезных. (Д е в и ц а аккомпанирует на арфе )
     
      Дуэт девиц

      Он любит тени сих лесов,
      Безмолвие природы,
      Журчанье здешних ручейков,
      Пастушечью свирель и наши хороводы.
      Он любит отдыхать близь матери своей
      От шума грозного Арея,
      И счастье мирное полей
      Монарха веселит не менее трофея.
     
      Дуэт юношей

      Он лавры похищал
      Из рук неистовой Беллоны;
      Царям он возвращал
      И царства и короны...
     
      Юноши и девицы

      Весь мир его боготворит,
      В немом поникнув изумленьи.
      Он правде друг, он вере щит
      И Россов утешенье.
     
      1-й юноша

      И впрямь!
      Какими чудесами наполнили свет наши непобедимые воины под его начальством! Взгляните на карту и удивляйтесь!
      Где только ветры могут дуть,
      Проступят там полки орлины! (Ломоносов)
     
      Хор молодых земледельцев
      (в отдалении)

      Язык наш прост - сердца простые,
      Сильна рука в бою, в трудах;
      Нас помнил царь в чужих краях
      И мир принес в поля родные.

      Вдали бюст государя в зеленой беседке, где за кустами занимается художник оканчиванием его, и по мере приближения той минуты, в которую будет петь следующий куплет подходящий хор девиц, мало-помалу его открывают.
     
      Xор

      Обложим вкруг, друзья, цветами
      Мы образ нашего царя,
      Его бессмертия заря
      Венчает яркими лучами.
     
      1-й юноша

      Смотрите, какое удовольствие блистает на всех лицах! Веселая молодость вне себя от радости. Пляски, хороводы начинаются; разделим их с товарищами.

      Все вкушает жизни сладость,
      Царский чувствуя приход.
      Пой в восторге шумном младость!
      Пой здесь счастливый народ!
     
      Хор

      Богом царь благословенный
      Возвратится скоро к нам!
      Царь велик, но не отринет
      Скудных юности даров
      И с улыбкой взоры кинет
      На усердие сынов.
     
      Хор

      Богом царь благословенный,
      Возвратись скорее к нам!
     
      Юноши

      Придет время, и с отцами
      Мы победы разделим;
      К славе их пойдем следами -
      Иль умрем, иль победим!
      Богом царь благословенный
      Нас к победам поведет!
      Пляска оканчивается
     
      1-й юноша

      Мы кончили наши занятия; возвратимся к своим родителям. Но прежде, по обыкновению нашему, принесем теплые молитвы о том, кому обязаны мы нашим благоденствием - славою отечества!
     
      Общий хор

      Молим, юноши и девы,
      Сохрани, о щедрый бог!
      Драгоценны дни царевы,
      Счастья нашего залог!
      Дни монарха, дни драгие,
      Сохрани, о щедрый бог!
     
     
      ТРЕТИЙ ВОЗРАСТ
      Жены за разными занятиями поют.
     
           Счастливый час соединенья,
           Источник радости и слез;
           Прийди, о дар благих небес,
           Счастливый час соединенья!
                Сподвижников царя
      Несите к нам скорей, бездонные моря!
           Вы, ветры, тише, тише вейте
           И волны воздымать не смейте!
     
      Хор

           Сподвижников царя
      На родину несут бездонные моря.
     
      Одна

           К ним жены руки простирают.
           Зовет их голос чад родных.
           То страх, то радость наполняет
           Попеременно души их.
           С полей кровавой брани
           Придут ли все в страну отцов
           Вкусить любви и славы дани
      На лоне мирных жен, в объятиях сынов?
     
      Одна из жен

      Мир и победа возвращают их в отечество. Здесь всё ожидает их с нетерпением, и минута свидания наградит нас за горестные слезы.
     
      Одна из жен
      (перед нею младенец в колыбели)

           Как сладко почивает
           Младенец в тишине!
      Улыбка на устах невинного играет,
      Супруга милого напоминая мне.
           С полей кровавой брани
      Прийдет ли он в страну отцов
      Вкусить любви и славы дани
      В награду дивных дел и доблестных трудов?
     
      Одна из жен

      До сих пор мое сердце было исполнено и страхом и надеждою. Но успокоимся, милые подруги! Час свидания близок; в скором времени возвратятся наши герои, покрытые славою. Между тем ты, Анюта, спой нам песенку, а мы попляшем.

      Одна из жен поет песенку, а другие пляшут.
     
      Юноша
      (вбегая, говорит)

      Сейчас я видел гонца, который сказывал, что наши воины попутным ветром летят на парусах к пристани и многие уже вышли на берег!
     
      Xор

      О верные подруги!
      Свиданья близок час.
      Спешат, спешат супруги
      Обнять с любовью нас.
      Уже, веселья полны,
      Летят чрез сини волны...
      Свиданья близок час!
      По суше рьяны кони
      Полки героев мчат.
      Звенят стальные брони,
      В руке блестит булат;
      Шеломы их блистают,
      Знамена развевают...
      Свиданья близок час!
     
      Одна из жен

      Так! Близок, близок час свидания... Но... если не обманываюсь, вдали раздаются голоса, смешанные со звуками военной музыки. Слышите ли?

      Все жены покидают свои занятия и в беспокойстве слушают.
     
      Одна из жен

      Так, военная музыка... Она приближается.
     
      Другая

      Голос труб!
     
      Хор
      (вдали)

      Гром победы, грома глас,
      Громче, громче раздавайся!
      В целом мире повторяйся:
      Русский царь Европу спас!
      Слава, слава государю!
      Слава, слава, слава нам!
     
      Одна из жен

      Это они без всякого сомнения.
     
      Все вместе

      Они, они! Их знакомый голос.
     
      Хор воинов
      (ближе)

      Нас он в битвах предводил,
      Он разрушил все твердыни!
      Царства злобы и гордыни
      Нашей грудью сокрушил!
      Слава, слава государю!
      Слава, слава, слава нам!
     
      Одна из жен

      Теперь уже нет сомнения,
      любезные подруги: это они!
      Полетим навстречу!
     
     
      ЧЕТВЕРТЫЙ ВОЗРАСТ
      Старики и старухи за разными занятиями.
     
      1-й старик
      (прочитав бумагу)
     
      Тишина и мир царствуют во вселенной; все благословляют великое имя того, кто утешил ими страждущее человечество, и гласы радости повсюду раздаются.
     
      1-я старуха

      С каким нетерпением ожидаем мы наших внуков! Скоро, скоро обнимем их дрожащими руками!
     
      Другая

      Сердце матери бьется от радости неизъяснимой.
     
      Инвалид

      И я, дряхлый воин, еще раз обниму моих правнуков!.. Но какую весть приносишь ты нам?
     
      1-й старик
      (входит поспешно; все встают, кроме инвалида)

      Радостную весть! Наши воины возвратились, и там гремят их победные песни.
     
      Несколько стариков
      (вместе)

      Как? Возвратились?
     
      Другие

      О, принесем благодарение всевышнему!
     
      Гимн хором

      Ты внял, о боже, старцев глас,
      Ты принял теплые молитвы,
      Победою венчая битвы,
      Обрадовал при гробе нас.
     
      Храни царя, о царь небес!
      Храни народ, тобой спасенной!
      Он удивил страны вселенной
      Величием твоих чудес.
     
      О боже! Ты услышал глас
      И старцев теплые молитвы;
      Ты чад привел с кровавой битвы
      Обрадовать при гробе нас.
     
      Инвалид

      Благодарю тебя, всемогущий боже, за продолжение преклонных дней моих до той счастливой минуты, в которую еще раз увижу, во всем сиянии славы, достойного правнука Петра Великого, под знаменами которого я служил в моей молодости! Я закрою глаза мои при звуке побед, побед доселе неслыханных, и угасну в радости.

      Здесь слышна военная музыка.
     
      1-й старик

      Там слышна военная музыка наших воинов. Так! Это они!

      (Воины, в сопровождении жен и детей, обнимают стариков и изъявляют знаки почтения дряхлому инвалиду.)
     
      Несколько воинов

      Велел нам бог еще обнять вас, почтенные родители!
     
      Инвалид
      (обнимая двух воинов)

      Благословляю вас, внуки мои! Вы не уступили в доблести своим дедам.
     
      Жены
      (обнимая воинов)

      С какою радостию мы обнимаем вас, покрытых славою!
     
      Одна из жен

      Ах! и наши сердца трепещут при названии славы! (Обращаясь к своему супругу.) Сколько раз я страшилась за тебя! Сколько раз потерею жизни моей желала я отвратить удары, на тебя устремленные; и сколько раз мое сердце наполнялось чистейшею радостию от одной мысли, что ты сражаешься под русскими знаменами за бога, за царя и за всех нас, что ты возвратишься покрытый славою; что, указывая на меня, на сына твоего, сограждане повторяют: вот жена, вот сын храброго воина! И слезы благодарности блистают в глазах их!
     
      Дитя

      И мы, дражайшие родители, мы будем со временем достойны отцов наших.
     
      1-й воин

      Радость моя неизъяснима! Чего недостает нам? Тот, который предводил нас на поле славы, разделял с нами труды и все опасности, отдыхал под нашими шатрами и в дождь и в ненастье; тот, который награждал нас щедрою рукою, ныне возвратился с нами и с нами разделяет радость нашу. Он любит нас, как детей своих.
     
      Кантата

      Ты возвратился, благодатный!
      Наш кроткий ангел, луч сердец!
      Твой воссиял нам зрак прекрасный,
      О царь! отечества отец!
      Внемли ж усердья клики звучны:
      О, сколько мы благополучны,
           Отца в монархе зря!
           Ура! Ура! Ура!
     
      Ты мужества явил примеры,
      Россию твердой спас душой!
      Защитник был святыя веры
      И, доблестьми прямой герой,
      Явил дела великодушны!
      О, сколько мы благополучны,
           Отца в монархе зря!
           Ура! Ура! Ура!
     
      Ты возвратился, царь, нам милый,
      И счастье наше возвратил,
      Прогнал от нас те дни унылы
      И страх, который нас томил,
      Что были мы с тобой разлучны.
      О, сколько мы благополучны,
           Отца в монархе зря!
           Ура! Ура! Ура!
     
      1-й старик

      Кончим торжественный день в храме всевышнего. Мы все, и стар и млад, должны благодарить его за бесчисленные милости.
     
      Общий хор

      Друзья, на время нашу радость,
      Восторгов клики прекратим:
      Во храм, во храм мы поспешим
      Благодарить небесну благость.
      Бог правды был нам в бранех щит,
           Хвала ему да возгремит!
     
     
      НОВЫЙ РОД СМЕРТИ
     
      За чашей пуншевой в политику с друзьями
      Пустился Бавий наш, присяжный стихотвор.
      Одомаратели все сделались судьями,
      И каждый прокричал свой умный приговор,
           Как ныне водится, Наполеону:
           "Сорвем с него корону!" -
           "Повесим!" - "Нет, сожжем!" -
           "Нет, это жестоко... в Казну отвезем
           И медленным отравим ядом". -
           "Очнется!" - "Как же быть?" -
                "Пускай истает гладом!" -
           "От жажды!..." -
           "Нет!" - вскричал насмешливый Филон, -
      Нет! с большей лютостью дни изверга скончайте!
      На Эльбе виршами до смерти зачитайте,
      Ручаюсь: с двух стихов у вас зачахнет он!"
     
     
      ЭЛЕГИЯ
     
      Я чувствую, мой дар в поэзии погас,
      И муза пламенник небесный потушила;
           Печальна опытность открыла
           Пустыню новую для глаз.
      Туда влечет меня осиротелый гений,
      В поля бесплодные, в непроходимы сени,
           Где счастья нет следов,
      Ни тайных радостей, неизъяснимых снов,
      Любимцам Фебовым от юности известных,
      Ни дружбы, ни любви, ни песней муз прелестных,
      Которые всегда душевну скорбь мою,
      Как лотос, силою волшебной врачевали.
           Нет, нет! себя не узнаю
           Под новым бременем печали!
      Как странник, брошенный из недра ярых волн,
      На берег дикий и кремнистый
      Встает и с ужасом разбитый видит челн,
      Валы ревущие и молнии змиисты,
      Объявшие кругом свинцовый небосклон;
      Рукою трепетной он мраки вопрошает,
      Ногой скользит над пропастями он,
           И ветер буйный развевает
      Молений глас его, рыдания и стон... -
      На крае гибели так я зову в спасенье
           Тебя, последний сердца друг!
      Опора сладкая, надежда, утешенье
           Средь вечных скорбей и недуг!
      Хранитель ангел мой, оставленный мне Богом!..
      Твой образ я таил в душе моей залогом
      Всего прекрасного... и благости Творца.
      Я с именем твоим летел под знамя брани
      Искать иль гибели, иль славного венца.
      В минуты страшные чистейши сердца дани
      Тебе я приносил на Марсовых полях:
      И в мире, и в войне, во всех земных краях
      Твой образ следовал с любовию за мною;
      С печальным странником он неразлучен стал.
      Как часто в тишине, весь занятый тобою,
      В лесах, где Жувизи гордится над рекою
      И Сейна по цветам льет сребряный кристалл,
      Как часто средь толпы, и шумной, и беспечной,
      В столице роскоши, среди прелестных жен,
      Я пенье забывал волшебное сирен
      И мыслил о тебе лишь в горести сердечной.
           Я имя милое твердил
           В прохладных рощах Альбиона
      И эхо называть прекрасную учил
           В цветущих пажитях Ричмона.
      Места прелестные, и в дикости своей,
      О камни Швеции, пустыни скандинавов,
      Обитель древняя и доблестей и нравов!
      Ты слышала обет и глас любви моей,
      Ты часто странника задумчивость питала,
      Когда румяная денница отражала
      И дальние скалы гранитных берегов,
      И села пахарей, и кущи рыбаков
           Сквозь тонки, утренни туманы
      На зеркальных водах пустынной Троллетаны.
      Исполненный всегда единственно тобой,
      С какою радостью ступил на брег отчизны!
      "Здесь будет, - я сказал, - душе моей покой,
      Конец трудам, конец и страннической жизни".
      Ах, как обманут я в мечтании моем!
      Как снова счастье мне коварно изменило
           В любви и дружестве... во всем,
                Что сердцу сладко льстило,
      Что было тайною надеждою всегда!
      Есть странствиям конец - печалям никогда!
      В твоем присутствии страдания и муки
           Я сердцем новые познал.
           Они ужаснее разлуки,
      Всего ужаснее! Я видел, я читал
      В твоем молчании, в прерывном разговоре,
                В твоем унылом взоре,
      В сей тайной горести потупленных очей,
      В улыбке и в самой веселости твоей
           Следы сердечного терзанья...
     
      Нет, нет! Мне бремя жизнь! Что в ней без упованья?
                Украсить жребий твой
      Любви и дружества прочнейшими цветами,
      Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой,
      Блаженством дней твоих и милыми очами,
      Признательность твою и счастье находить
           В речах, в улыбке, в каждом взоре,
      Мир, славу, суеты протекшие и горе,
      Всё, всё у ног твоих, как тяжкий сон, забыть!
      Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья,
      Без дружбы, без любви - без идолов моих?..
           И муза, сетуя, без них
           Светильник гасит дарованья.
     
     
      ЭПИТАФИЯ ВЯЗЕМСКОМУ
     
      Писал стихи, а не пасквили
      И в карты вовсе не играл:
      Его не многие хвалили,
      Он всех охотно прославлял.
     
     
      <С. С. УВАРОВУ>
     
      Среди трудов и важных муз,
      Среди учености всемирной
      Он не утратил нежный вкус;
      Еще он любит голос лирной,
      Еще в душе его огонь,
      И сердце наслаждений просит,
      И борзый Аполлонов конь
      От муз его в Цитеру носит.
      От пепла древнего Афин,
      От гордых памятников Рима,
      С развалин Трои и Солима,
      Умом вселенной гражданин,
      Он любит отдыхать с Эратой,
      Разнообразной и живой,
      И часто водит нас с собой
      В страны Фантазии крылатой.
      Ему легко: он награжден,
      Благословен, взлелеян Фебом:
      Под сумрачным родился небом,
      Но будто в Аттике рожден.
     
     
      К ТВОРЦУ "ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО"
     
      Когда на играх Олимпийских,
      В надежде радостных похвал,
      Отец истории читал,
      Как грек разил вождей азийских
      И силы гордых сокрушал, -
      Народ, любитель шумной славы,
      Забыв ристанье и забавы,
      Стоял и весь вниманье был.
      Но в сей толпе многонародной
      Как старца слушал Фукидид!
      Любимый отрок Аонид,
      Надежда крови благородной!
      С какою жаждою внимал
      Отцов деянья знамениты
      И на горящие ланиты
      Какие слезы проливал!
     
      И я так плакал в восхищеньи,
      Когда скрижаль твою читал,
      И гений твой благословлял
      В глубоком, сладком умиленьи...
      Пускай талант - не мой удел!
      Но я для муз дышал недаром,
      Любил прекрасное и с жаром
      Твой гений чувствовать умел.
     
     
      КНЯЗЮ П. И. ШАЛИКОВУ
      (при получении от него в подарок книги, им переведенной)
     
           Чем заплачу вам, милый князь,
           Чем отдарю почтенного поэта?
      Стихами? Но давно я с музой рушил связь
           И без нее кругом летаю света,
      С востока к западу, от севера на юг -
           Не там, где вы, где граций круг,
           Где Аполлон с Парнасскими сестрами,
           Нет, нет, в стране иной,
           Где ввек не повстречаюсь с вами:
           В пыли, в грязи, на тряской мостовой,
      "В картузе, с козырьком, с небритыми усами",
                Как Пушкина герой,
           Воспетый им столь сильными стихами.
           Такая жизнь для мыслящего - ад.
      Страданий вам моих не в силах я исчислить.
           Скачи туда, сюда, хоть рад или не рад.
           Где ж время чувствовать и мыслить?
           Но время, к счастью, есть любить
           Друзей, их славу и успехи
                И в дружбе находить
      Неизъяснимые для черствых душ утехи.
           Вот мой удел, почтенный мой поэт:
      Оставя отчий край, увижу новый свет,
      И небо новое, и незнакомы лицы,
      Везувий в пламени, и Этны вечный дым,
      Кастратов, оперу, фигляров, папский Рим
      И прах, священный прах всемирный столицы.
      Но где б я ни был (так я молвлю в добрый час),
           Не изменюсь, душою тот же буду
                И, умирая, не забуду
      Москву, отечество, друзей моих и вас!

      11 сентября 1818
     
     

К титульной странице
Вперед
Назад