DUBIA
     
     
      ЛЕВКАД (Повесть, соч. Парни)
     
      Я родился в Етолии на берегах реки Ахелоя. Мне было шестнадцать лет, когда в первый раз я увидел юную Миртею, увидел прекрасную и сердце отдал ей навеки. С того времени все игры младенчества забыты. Часто ходил я мечтать в рощу, лежащую близ селения; всегда останавливался у подножия статуи Ерота и со вздохом произносил имя Миртеи. Однажды вечером бросил я розу к подножию истукана; поутру нашел ее на том же месте, но к ней была привязана другая роза, еще нераспустившаяся и недавно сорванная. Я затрепетал от радости; тысячи мыслей кружились в голове моей, и надежда освежила сердце, подобно росе, падающей на цветок увядший. Украсив венками подножие статуи, я возвратился в селение. Ночь помрачила лазурь небесную; с нею прилетели сладостные мечты; но я беспокоился, томился, и сны мелькали, не останавливаясь над моим обиталищем. Наступил день; я неоднократно подходил к хижине Миртеи; мне хотелось увидеть ее, упасть к ногам ее, поклясться в вечной любви, в любви достойной ее прелестей; но ах, тщетно! - я увидел женщину холодную; строгой вид ее пугал мою молодость; печально пошел я в рощу, и сам не знаю как очутился подле статуи. Вижу, прекрасная девушка привязывает венки к цветам моим! Тихонько подкрадываюсь, беру за руку; она вскрикнула, оборотила ко мне голову, опустила глаза в землю и закраснелась. Я сказал, упавши к ногам ее: "Люблю тебя, Миртея! давно люблю тебя и клянусь богом, который нас видит и слышит, что любовь моя будет вечная". Миртея полуоткрытыми устами, при-тая дыхание, голосом, подобным сладостному веянию Зефира, отвечала: "Приемлю твою клятву и взаимно клянусь, клянусь богом, который нас видит и слышит, что единственное желание мое - тебе угождать вечно".
      Я с нею виделся на этом месте каждое утро и каждой вечер; говорил ей о любви своей; она слушала; я еще говорил, и она еще слушала, и всегда с новым удовольствием. Я прижимал руку ее к своему сердцу; уста мои иногда касались ее розовых губок; я наслаждался благовонным ее дыханием... Излишняя смелость могла бы оскорбить Миртею; она прогневалась бы, и я умер бы от горести.
      Однажды я нашел ее печальною. "Боги мне дали строгую мать, - сказала Миртея, - боюсь, чтоб она не причинила нам несчастия, страшусь..." Поцелуй остановил ее жалобы. "Верь мне, Миртея, предусмотрение горестно и бесполезно! Настоящее наше; будущее покрыто мраком неизвестности: почто поднимать страшную завесу?"
      На другой день поутру уведомляюсь, что Миртея вступает в брак с богатым гражданином Фермоса. Удар грома был бы для меня не столько ужасен. Пришед в себя, я все еще не хотел верить моему несчастию. Бегу, лечу к Миртее. Двери ее увешаны цветочными цепями, розы рассыпаны у порога - несомнительный знак торжества брачного! Сердце мое закипело от гнева; срываю цветы, топчу их ногами... Бегу в рощу, свидетельницу наших радостей; разбиваю статую Ерота и удаляюсь от родины, проклиная места ненавистные.
      Ни время, ни отдаление не могли погасить любви моей; повсюду образ вероломной преследовал меня! Забуду, забуду ее! - говорил я в отчаянии, - забуду или умру! - и пошел путем, ведущим к Левкадскому мысу.
      Прихожу; бесчисленный народ покрывает берег моря. Жрецы совершают обряд излияния, приносят на жертву двух горлиц, взывают к Нептуну и садятся в ладьи, приготовленные для спасения жизни любовников, низвергающихся в пучину.
      Один юноша, по имени Миртил, подходит к берегу с челом, поникшим от печали. Прелестная Цефиза идет к берегу же, сопровождаемая хвалами народа. Громкие восклицания в честь красавицы пробуждают Миртила от задумчивости. "Как! - говорит он, - и ты, одаренная такими прелестями, и ты на заре жизни нашла ветреного любовника?" - "Где они верны?" - "Ах, я знаю одного, который постоянен, очень постоянен". - "Редкой пример!" - "Редкой, но возможной; смотри, к чему ведет меня постоянство!" - "Но разве ты не мог быть осторожнее в своем выборе?" - "А ты?" - "Я обманулась, и бездонные воды меня накажут!" - "И я решился погибнуть в шумной пучине. Но признайся, красавица, что это безрассудно". - "О конечно! Я уверена, что он один, нарушитель клятвы, достоин такой участи". - "Ах, и моя обманщица одна должна бы погибнуть в морской пучине". - "Накажу ли его моею смертию? нет, это новая победа для его тщеславия!" - "Не лучше ли отомстить ему другим образом?" - "Согласна..." - "Угодно ли, чтоб я был участником во мщении?"
      Цефиза, не отвечая ни слова, подала руку Миртилу, и оба удалились.
      Мы увидели одного жителя Евадии. Смерть похитила у него супругу, прекраснейшую и любимую им страстно. Жизнь была ему бременем несносным, и он кричал сидящим в лодках людям: "Если душа ваша знает сладость сожаления, не спасайте меня. Пусть волны морские соединят меня навеки с моей возлюбленной. Заклинаю вас именем всех богов, не спасайте меня!" Сказал и бросился в море. Но сильная рука его рассекает волны, и он счастливо выплывает на берег.
      Место его заступил молодой Афинянин. Он держал в одной руке портрет, а в другой локон волосов каштановых. Золото и перлы блистали на его одежде. Волосы его были опрысканы благовонными мастиками; нега изображалась в походке его и во всей наружности. "Циниска обожает меня; чувствую, что и я любить ее начинаю. Пора, пора ее оставить!" - Сказал и бросил в море портрет и локон. Возвращаясь назад, напевал он вполголоса гимн Вакху и с улыбкою посматривал на женщин.
      Являются две женщины из Сиракуз, обе знаменитые своею породою. Румянец стыдливости не играл на их ланитах; взгляды их были смелые, как у атлетов. Они обходят кругом скалу, идут на отлогой песчаной берег; там, скинув богатую обувь свою, слегка погружают ноги в воду и благодарят Нептуна за исцеление. Возвратись в толпу, одна берет за руку Афинского актера, другая богатого купца из Самоса.
      Очи всех зрителей устремились на юную чету любящихся, которые шли, держась за руки и проливая слезы. Они обнимались, как нежные друзья, а между тем все приближались к стремнине мыса. Почтенный старец останавливает их: "Дети! что вы хотите делать? что причиною вашей скорби?" - "Ах, мы любим друг друга, вот все наше несчастие! Любовь мучит нас день и ночь; одна мысль занимает нас; сон не смыкает очей; улыбка исчезла на устах; нет радости в сердце; тайная горесть снедает его. Разлука нам ужасна; это медленная смерть! беспрестанно ищем друг друга, а увидевшись, еще более страдаем; слезами растворяются наши поцелуи; мы боимся, чего? сами не знаем; ревность мучит нас: одним словом, любовь причина всех наших горестей, и мы хотим вылечиться от этой ужасной болезни". Старец улыбнулся и сказал: "Там на горе видите ли капище? оно посвящено Гименею. Войдите в него, и горести ваши исчезнут".
      Чета послушалась старца. На месте ее увидели молодую вдову. Печален был взор ее, печальна была ее одежда. Она вздохнула, приближилась к скале и - бросила взор на пространное море: "Хвала богам, вечная хвала Нептуну; я исцелена!"
      Является славная Сафо. Толпы зрителей окружили песнопевицу; громкие похвалы, вопли сострадания раздались по берегу. Она в юности своей оскорбила любовь и природу. Любовь ужасна в своем мщении. Огонь пылал в груди печальной Сафо, но Фаон был хладен, как лед. Лира, усовершенствованная ею, лира, наперсница печали, блистала в руках Лезвийской Музы; лавры и мирты осеняли ее голову; медленно и спокойно она приближилась, воспевая последнюю песнь любви, подобно величественному лебедю Меандра, и с края мыса бросилась в море... Волны сокрыли несчастную. Одни утверждали, что боги превратили ее в лебедя; другие - что Нереиды приняли ее лилейными своими руками и проводили до дна морского. Как бы то ни было, мы более не видали бессмертной Сафо.
      Толпы зрителей редели и наконец рассеялись. Я при-ближился к скале. Сердце мое билось, и я не решался... Мог ли я бояться смерти? Нет, я боялся этой хладной нечувствительности, которую мы называем равнодушием. Перестать любить - это ужасно! и я готов был остаться жить и мучиться. Но рассудок побеждает сердце; глаза мои измеряют пространство, и я хотел уже броситься... Но кто-то удерживает меня за полу туники; оборачиваюсь, вижу Миртею, бледную, чуть дышащую. Она в моих объятиях! "О Миртея, ветреная и вечно милая! зачем ты в сих местах?" - Очи ее раскрываются медленно. "Мог ли ты меня подозревать, неблагодарный! ты ушел, не выслушав моего оправдания. В тот день, когда жестокая мать приговорила меня на жертву, в день твоего отъезда, я искала тебя в роще, искала повсюду, и везде находила следы твоего отчаяния. Я хотела бежать с тобою из дому родителей, жить и умереть вместе. Под благодетельным покровом ночи возвратилась я в селение к твоей хижине. Отец твой сидел у дверей на пороге; он плакал, звал сына своего, возлюбленного сына, и слезы его лились ручьями. Я удалилась, искала тебя тщетно и пришла сюда, влекомая отчаянием, просить Нептуна об излечении меня от сердечной болезни".
      Надобно было чувствовать мои мучения, чтоб вообразить себе мое блаженство. Оно длится еще и теперь; оно кончится с жизнию. Я не забыл слов старца, но обещал Ероту никогда не входить в храм Гименея.
     
     
      ОТРЫВКИ ИЗ САФЫ
     
      1
           Блажен, как жители небесны,
      Тот, кто всегда с тобой сидит,
      Всегда твой слышит глас прелестный,
      Всегда усмешки милы зрит,
      Улыбки ясным дням подобны!
     
           Они другого восхищают;
      Но мне смертельны - рвут мой дух;
      А как уста твои вещают:
      Нейдет, еще нейдет мой друг;
      Тогда едва дышу, немею,
     
           Тогда язык мой цепенеет;
      То в жилах тонкий огнь бежит,
      То свет в очах моих тускнеет,
      Иль под челом туман висит,
      Иль в скуке шум глухой жужжит;
     
           То пот холодный выступает,
      То дрожь объемлет весь состав;
      Бой жил себя позабывает;
      Сухой травы бледнее став,
      Я вяну, млею, обмираю...
     
     
      2
      Уже вечерняя звезда во тьме блистает
      И прочих жителей к работам призывает;
      Но мне, любезна мать, никак не можно прясть;
      Лютейшая мое терзает сердце страсть.
      Блистающих Плиад уводит
      С собой сребристая луна.
           Настала полночь, - час проходит;
      А я - еще сижу одна...
     
     
      СРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО
      (Подражание Мелендеиу)
     
                Долины царь! о древний вяз!
           Где слава дней твоих зеленых?
      Где листьев густота, где тень, котора в оных
                     Скрывалась притаясь,
                И вдруг потом, дыша прохладой,
                Служила в полдень нам отрадой?
      Не слышно более, чтоб гордая твоя
                Глава от ветров трепетала.
      Ты здесь родился, взрос, вода сего ручья,
      Охотну дань платя, твой корень орошала;
      И зелень нежную лелеяла, питала;
                     Но вскоре, возгордясь,
                Бежал от мягкой ты постели;
      Как будто бы земной стыдяся колыбели,
                     Распространяясь
                Над всеми в воздухе широко,
                     Подъял главу высоко!
     
      Когда весна тебя озеленяла вновь
                И птички, чувствуя любовь,
      Чтоб свить себе гнездо, кустарников искали,
      Тогда к тебе они стадами прилетали,
                Садились по сучкам
                     И там
                Резвились, прыгали, шумели,
                Любви всесильной гимны пели.
      Едва с улыбкою румяная заря
      Лучами первыми поток живописала,
                     Как, нетерпением горя,
      С подругами к тебе пастушка прибегала.
                Они тут пением своим,
                Веселым, легким, стройным,
                Предметам милым, дорогим

      Давали знать, что ждут их с сердцем беспокойным.
                Под тенью скромною твоей,
                От глаз ревнивых в удаленьи,
      Любовники, тая огонь в душе своей,
                Делили радость и мученья!..
                Ты видел, как иной страдал,
      И рок свой проклинал, немилосердный, злобный;
      Иной надеялся, страшился и - молчал.
      Ты вздохов пламенных свидетель был безмолвный,
      И все таинственной завесой покрывал.
     
                В полуденный час лета знойный
      К тебе же приходил и загорелый жнец,
      (Имея на главе из васильков венец)
                Вкушать отрадный сон покойный;
      И защитив себя от солнечных лучей,
                     Под густотой твоей,
      На время забывал все горести, заботы.
      Когда же наступал способный час работы,
      С веселием в душе на нивы поспешал
                Вязать колосья золотые
      (Одни для жизни сей сокровища прямые!)
      И пеньем радостным он труд свой услаждал.
     
      ...........................................................
     
      Увы! небесный огнь лишил тебя навек
                     Одежды изумрудной,
                     И вскоре дровосек,
                     Свершивши подвиг трудной,
                     С секирой грозною в руках,
      На брег низвергнет сей... О страх!
      Я чувствую в душе невольно содроганье!..
     
                Величественный, гордый вяз!
                Прости, прости в последний раз!
      Прости листков твоих приятное шептанье,
                И вы простите имена,
      На твердой сей коре рукой любви сплетенны. -
      Одно мгновение!., и где остатки тленны?..
      Ах! тщетно для тебя настанет вновь весна;
      Ты умираешь с тем, чтоб ввек не возрождаться!.
      Уж члены все твои разбросаны в траве,
      И возносившейся ко облакам главе
                Во прахе суждено валяться!..
                Теперь твой безобразный пень
      Пугает только птиц; все мимо пролетают;
      Пастушки с песнями нейдут к тебе под сень,
      Но встречи тщательно с тобою избегают!
      Лишь горлица одна, в отчаянье, в тоске,
                Лишась подруги, сердцу милой,
                     Здесь сидя на песке,
      С печалию твоей сливает глас унылой;
      И это вдаль несет ее протяжной тон...
      Я сам, величие твое воображая,
      И дни счастливые протекши вспоминая,
                     Со вздохом испускаю стон.
     
      Жестокая тоска мятет меня, сражает;
      Мне мнится, будто твой засохший пень вещает:
      "Все гибнет! гибнет все!"... Так что ж такое жизнь?
     
     
      ЭПИГРАММА
     
      "Не годен ни к чему Глупницкого журнал".
      - Зоилы дерзкие, вы ль это говорите?
      Неблагодарные, я разве не видал,
      Когда, бывало, вы табак со мной курите,
      Когда что завернуть понадобится вам,
      Журнал Глупницкого всегда тут пригодится.
      Но я вас накажу: ни нумера не дам
      Журнала этого, когда вам не заспится.
     
     
      ПЕСНЯ
     
      Перестану лиру томну
      К песням строить навсегда;
      Буду грусть питать безмолвну:
      Пусть она со мной одна.


      Кто живет в разлуке с милой,
      Белой свет тому не мил;
      Бродит тот с душой унылой
      Средь людей, как средь могил.


      Нет ее - и льются слезы,
      Вид природы всей увял;
      С ней - душистей были б розы,
      С ней - свободно б я дышал.


      Стоит Надиньке прелестной
      Улыбнуться и взглянуть;
      Ах! один сей взор чудесной

      Может жизнь в меня вдохнуть.

      Октября 1, 1810


     
      * * *
     
      Кутузов, наш герой, сам бог тебя спасал
      В дни мира - от Прелест, в бою - от пуль французских;
      Но кто тебя спасет в Беседе от похвал
           И од Славено-Русских?
     
     
      СРАВНЕНИЕ САНКТПЕТЕРБУРГСКОИ РОДИМОЙ СЛОВЕСНОСТИ С ИНОЗЕМНОЮ
     
      Кто наши трагики - Грузинцов, Висковатов.
      Кто лирик наш? - Мурза Шихматов.
      Кто Депрео, Вольтер? - Шуб краденых певец.
      Кто Фонтенель, Томас? - Захаров молодец.
      Кто наш Фрерон? - Анастасевич.
      Гробокопатель Юнг? - Станевич.
      Ламотт, Шолье, Лафарг? - Всех перешиб Хвостов!
      Кто Мармонтель, Лагарп? - что за вопрос! Шишков!
      Кто Сен-Реаль, Вертот? - Гераков, внук Биаса.
      Такая честь! увы! для Росского Парнаса!
     
     
      ВЕСНА
     
      Снова к нам весна с небес,
      Как прелестный гость, слетела,
      И луга, и спавший лес
      В зелень пышную одела.
      От оков освободясь,
      И покойный, и счастливый,
      Побежал ручей игривый,
      По долине разрезвись.


      Воздух полн благоуханьем;
      Гордо бродит тучный вол;
      Овцы, прядая, блеяньем
      Оглашают злачный дол.
      В рощах слышны птичек трели,
      В речках пение Наяд;
      Звуки тихие свирели
      На луг бархатный манят.
      Девы пляшут в хороводе
      Иль, сплетясь рука с рукой,
      Гимны громкие свободе
      И Помоне молодой
      Дружным хором воспевают.
      И венками из цветов,
      Закрасневшися, венчают

      Милых сердцу пастухов...

      Всюду счастье, всюду радость;
      Все из полной чаши пьет
      И любви и неги сладость;
      Все с природой вновь цветет.
      Увядающий, угрюмый,
      Я один с тоской брожу
      И напрасно хладной думой
      Счастье прежнее бужу.
      Добужусь ли, безотрадной,
      Когда с Лидою вдвоем
      Спит оно в могиле хладной
      Непробудным, мертвым сном.


     
      * * *
     
      Пускай Фома себе бранится! -
      Нам на Фому грешно сердиться!
      Он вял, и бестолков, и глуп,
      И, как тупая бритва, туп, -
      А хочет все остриться.
     
     


К титульной странице
Вперед
Назад