А. Болотов. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. Том 2(24)

      Любезный приятель! День Пасхи праздновали мы по старинному обыкновению и так, как праздновали его наши предки.

      Продолжавшаяся еще половодь и сделавшаяся от сошедшего уже совсем снега повсеместная ростеполь сколь многие не предполагала нам препоны к езде к своей приходской церкви, однако мы, все оные не уважив, и хотя с превеликим трудом и кое-как и кой-на чем, поехали накануне еще сего дня в село наше и, переехав по сделанной на скорую руку на Гвоздевке гати, доехали еще туда засветло и, по старинному обыкновению, ночевав, хоть и с беспокойством, в доме у попа, отслушали завтреню вместе со всем народом, а потом и обедню; но от церкви переезжали уже реку в деревне, хотя вода была так еще глубока, что доставала по самые дроги нашей коляски.

      Отобедав с одними попами и отдохнув, провели мы сей день хотя одни, ибо никто из деревенских соседей к нам не приехал, но довольно весело.

      Сперва уселись было мы со всею семьею играть в кадриль, но прекраснейшая погода выгнала нас скоро из хором. День случился тогда самый ясный и погода теплая и самая вешняя. Снегу почти нигде было уже не видно, и одни только вершины кое-где белелись. Напротив того, натура хотя и не начинала еще облекаться в зеленую свою одежду, и весна господствовала только в комнатах; однако, несмотря на то, все места представлялись уже очам в ином и приятнейшем виде.

      Поля, имеющие сокрытую в недрах своих всю надежду земледельца, являли остаток прежней зелени своей и веселили сердце поселянина. Они, взирая на оные, радовались духом, видя, по своему наречию, "корешок довольно надежный".

      Любитель садов имел и мог уже находить тысячу предметов, ему увеселение доставляющих. Сие я довольно испытал собственною своею опытностью.

      Как еще ни грязно было в садах, но не мог я утерпеть, чтоб все их не обегать и не посетить все любимейшие места в них. Они едва освободились только тогда от зимнего своего белого покрывала и все, так сказать, наперерыв друг перед другом призывали меня к себе и требовали, чтоб я каждое из них посетил и осмотрел, все ли целы, все ли здоровы и все ли благополучно перенесли всю минувшую суровость зимы жестокой.

      Инде встречали собою зрение мое яблони и груши и веселили уже некоторыми признаками будущего их в сей год изобилия цвета, а, может быть, и плодов самих. В другом месте должен я был пробираться к грядкам, имеющим в себе что-нибудь сокрытое. Я веселился, находя их в добром и надежном состоянии.

      Одни только гвоздички, сии нежные и чужеземные произрастения, представились мне в несчастном и печальном виде. Хищные земляные зверьки похитили у них все их листья и повредили так, что они от того погибнуть были должны.

      Напротив того, тюльпанные грядочки и места увеселяли собою дух и зрение мое. Сии ранние и прекрасные произрастения, несмотря на всю еще суровость тогдашнего воздуха и невзирая на то, что никакая еще травка не начинала оживать, стремились уже вон, равно как изъявляя свое мужество и презрение всей будущей еще стужи и морозов.

      Все они вылезли уже тогда из земли, сокрывающей в недрах своих луковицы их и коренья, и, свернувшись еще листочками своими, либо желтелись, либо краснелись.

      Я не мог смотреть на них без удовольствия особливого и обойтись без того, чтоб их, по обыкновению своему, не приласкать и с новым появлением на свет не приветствовать.

      В других местах призывали меня к себе розены и грецкие орехи. Старание садовника раскутало их от духоты и освободило от зимнего покрова и защиты. Казалось, что все они веселились, начиная дышать опять свободным воздухом на просторе.

      Инде звала меня к себе скороспешная сиринга, для утешения зрения моего своими раздувающимимся уже почками, а в другом месте прекрасные первенцы весны и цветущие уже ягодки очаровывали собою мое зрение и заставляли веселиться. Одним словом, все уже начинало власно как помышлять о будущем своем великолепии и все производило любителю натуры садов и уединения приятное увеселение.

      С другой стороны, по случаю тогдашнего праздника, весь народ казался погруженным в некоторый особый и невинный род веселия и удовольствия.

      Там виден был старец, вышедший из своей хижины, в которой препроводил он всю зиму, как в заточении, бояся показаться на стужу. Он стоял, опершись на костыль свой, и глотал свежий и приятный воздух в себя и им власно как оживотворялся.

      Инде играла молодость между собою и невинными утехами забавлялась. Повсюду видимы были небольшие кучки и круговинки {Круговина, круговинка - кружок, сидящие в кружок.} и малых и взрослых, катающих яйца или бьющиеся ими. Самые такие, которые пережили уже большую половину века своего и приближались уже к старости, делали сообщество с ними и занимались с малолетними делом, которое не иным чем, как невинною игрушкою почесть можно.

      У меня перед окнами была целая толпа сих веселящихся. Я велел для лучшего увеселения их сделать им особливого рода лунку, {Лунка - ямка, в которую вкатывают мяч или шар; здесь - желобок, по которому катают яйца на Пасху.} чем они крайне были довольны.

      Самые боярыни наши не могли усидеть сей день в хоромах, но вышли и в первый еще раз посетили сады мои, или места в них обсохшие.

      Беседка моя на горе начинала уже быть обитаемою и лишаться пустоты своей, а ввечеру принуждены мы были кое-как сделать для них проход к круглым моим качелям в саду, и мы с ними обновили сие лето, покачавшись на оных.

      С сего же дня начали мы и ужинать не при наемном свете, но еще засветло. Казалось, что и сие сопряжено было с некаким особым удовольствием.

      Сим образом провели мы сей первый день Святой недели, хотя одни и без гостей, но довольно весело; из прочих же дней не было ни одного, в который бы не было кого у нас или мы у кого; и когда за распутицею не можно было никуда вдаль ездить, то переходили и переезжали мы из дома в дом своей деревни и употребляли все роды забав для удовольствия и увеселения своего.

      Во вторник были у нас, по старинному обыкновению, образа и весь двор наполнен был народом, ибо тогда было еще обыкновение, что с образами хаживали не по утрам одним, а во весь день, и образа даже ночевали вне церкви и где случится, и народа всегда следовала превеликая толпа за оными; и как они в господских домах долго и по целому дню пребывали, то после угощения всех сих годичных гостей производимы были на дворах разные игры и в разных местах катания яиц. И день таковой обыкновенно бывал очень весел.

      В середу же были они у моего брата Михаила Матвеевича, и всех нас угощал он у себя, а в четверг происходило все сие у Матвея Никитича, и мы все были у него и также веселились; а в пятницу ездили мы с братом в Сенино, к Александру Ивановичу Ладыженскому, верхами, ибо ни на чем ином ездить еще было не можно, и вода так была еще велика, что мы с трудом и верхами переезжали; а оттуда проводил он нас до нашей деревни, и у нас во всех домах дня два праздновал; а сим образом нечувствительно и с удовольствием и провели мы всю сию неделю.

      Между тем как мы сим образом время свое в праздности и одних увеселениях и забавах препровождали, натура была не такова нерадива, но действуя и работая каждую минуту, в немногие сии дни произвела великую во всем перемену.

      Вся земля не только уже обсохла, но начинала уже и одеваться зеленью, во всех произрастениях начинал уже сильно действовать сок.

      Многие из них готовились уже распуститься и одевать себя листом, и как сие время было высочайшее и наиудобнейшее для вешнее садки в садах, то по увеличивающейся с каждым годом охоте моей к садам, горел я уже нетерпеливостью и вожделением, чтоб скорей прошли гулящие дни и можно было приняться за вешние работы и не упустить сего нужного, по весьма краткого периода времени тщетно.

      И потону не успела пройтить и кончиться святая неделя, как и принялся я за мои сады и как за чищение, охоливание и прибирание всего в них, так и за посадку в них разных дерев и кустарников, и занимался тем не только ежедневно, но почти всякий час и с такою ревностью, что не желал уже, чтоб в сие время кто-нибудь ко мне приезжал и отрывал меня от работ сих, почему ни в которое время так мало ни бывал я рад оным, как в сие; а того досаднее были мне случающиеся иногда в такие времена необходимые отлучки от дома и разъезды по гостям.

      В сих упражнениях и безпрерывных почти садовых работах препроводил я всю Фомину неделю и не отлучался почти никуда от дома, а отказывая напрямки всем призывавшим меня к себе.

      Сие случилось в особливости с кумом моим г. Ладыженским; сену вздумалось прислать звать меня к себе в понедельник еще обедать. Присланный нашел меня в саду и только что разработавшего и не успел мне посольства своего проговорить, как, захохотав, возопил я:

      - Статошное ли это дело, братец! Такое ли теперь время, чтоб разъезжать? гуляют теперь одни только лежебоки и тунеядцы, а экономам теперь на минуту отлучаться некогда. Поклонись, братец, Александру Ивановичу и скажи, что ей-ей-де, батюшка, мне не возможно и недосуг, да ты и сам, мой друг, видишь, что я по самую шею занят делами и я ни для кого теперь не отлучусь от дома.

      А сим образом отбояривал я нередко без дальних церемониалов и других; но никто мне так досаден не бывал, как наши госпожи боярыни, когда случалось, что они в нужные такие времена подзывали куда-нибудь ехать в гости, и когда не доставало способов отклонить чем-нибудь таковые езды и неблаговременные отлучки, а принуждено против хотения и для сделания им единственно удовольствия, бросая и покидая все, с ними ехать.

      В субботу или в последний день сей недели, между прочими делами, имел я удовольствие обновить в первый раз новопостроенную в саду у меня и самую ту семиугольную беседку, которая и поныне еще, хотя уже на другом месте, существует.

      Она поспела около сего времени совсем, и обновление маленького сего увеселительного храмика состояло в уединенном чтении в ней "Платоновой богословии", которая книга мне в особливости тогда полюбилась; вкупе с сим соединил я и увеселение себя тогдашними красотами натуры, которая час от часу становилась уже прелестнее.

      Приятности весны умножались уже с каждым часом, все начинало уже тогда развертываться. Смородина была уже зеленехонька, в цветнике цвели уже самые ранние луковочные цветы, звезды; они цвели у меня еще в первый раз и я никогда их до того не видывал, и какая была для меня радость, когда я их нечаянно цветущие увидел.

      Прекрасные маленькие голубые гиацинтики, цветки весьма любимые мною, готовы были также к расцветанию и вместе с прочими, также вылезающими из земли цветочными произрастениями, меня увеселяли; а погода случилась тогда такая хорошая и приятная, что я в сей день по нескольку раз посещал каждое место и не мог приятным вешним воздухом довольно надышаться и препроводил весь сей день на воздухе.

      Но в последующий за сим день напротив того занят я был совсем другого рода и важнейшими суетами. Положено было у нас, чтоб в сей день, по приглашению тётки жены моей, ехать в Калединку, но вдруг получаем мы известие, что будет к нам к вечеру г-н Полонский.

      Сие нас остановило, а не успели мы, съездивши к обедне, отобедать, как сказывают Нам, что едет карета. Мы не сомневались, что был то г-н Полонский, однако в том обманулись. Это были наши алексинские молодые, приехавшие к нам с свадебным визитом. Гостей сих мы давно уже дожидались и они насилу, насилу собрались к нам приехать. Они обрадовали нас своим приездом, но вкупе навлекли и хлопоты; ибо как они еще не обедали, то принуждены мы были суетиться о том, чтоб их скорее накормить.

      Они сказывали нам, что вместе с ними хотел было к нам быть и алексинский воеводский товарищ, г-н Солнцевъ, человек мне совсем незнакомый, но о котором сказывали они мне, что он, наслышавшись много обо мне и читая сочинения моего книги, несказанное желание имеет со мною познакомиться и просил их, чтоб они меня с ним познакомили.

      Признаюсь, что сие приятно было мне слышать, ибо сие щекотило некоторым образом мое самолюбие и я таковому гостю очень бы был рад.

      По накормлении моих гостей и посидев с ними, повел было я г-на Ферапонтова в свой сад для показания ему всех достопамятностей в оном; но не успели мы с ним в сад войтить, как гляжу бежит ко мне от соседа моего Матвея Никитича слуга его Самойла.

      - Что такое и зачем? спросил я.

      - "Матвей-де Никитич приказал кланяться и донесть вам о своей радости, что Бог даровал ему сына".

      - Слава, слава Богу! возопил, обрадуясь, сие услышан. Вот новая отрасль маленькой нашей фамилии; радуюсь душевно и дай Бог ему вырост великим. Но как, братец, его назвали?

      - "Не знаю, ответствует мне слуга: но дитя очень худ и приказали что просить, чтоб пожаловали как можно скорее для принятия его от купели, послали уже и за попом давно".

      Сие привело меня в превеликое построение; не хотелось мне оставить и просьбы родственника сего втуне и тем паче, что хотелось мне его тем обязать и одолжить, но нельзя было и гостя не, бывалого оставить. Но что делать, думаю я, что на меня не прогневается, а это нужда законная. Итак, говорю слуге, что буду, а прибежал бы он мне сказать, как поп придет.

      Не успел я его отпустить и продолжал еще беспокоиться о том мыслями, как приходят ко мне в сад обоих братьев моих старосты, - требовать резолюцию о наемной их земле с несколькими человеками наемщиков.

      Я, занят будучи иным делом, говорю им, что мне теперь не время с ними хлопотать и чтоб шли они к Михайлу Матвеевичу.

      - "Мы были уже у него, ответствовали они мне: но братец занемог и очень болен и прислал нас к вам".

      - Вот еще новость! воскликнул я, давно ли он занемог?

      - "Со вчерашнего дня, и болен очень".

      Что было, тогда делать, принужден был прохлопотать и с ними несколько времени; но едва только я кончил сие дело, как прибегает без души опять Самойла и говорит, чтоб я пожаловал скорее, что поп уже пришел и дитя очень худ.

      Что тогда оставалось делать? я принужден был просить гостя своего, чтоб на мне не взыскал, что я на короткое время отлучуся, и как он сам меня к тому побуждал, то побежал я благим матом туда.

      Я нашел там и действительно всех в великой горести и печали и дитя почти умершее, и как все было уже готово, то мы и начали его крестить с дочерью г-жи Темирязовой, Прасковьей Васильевной, случившеюся тогда у них в доме. Но я могу сказать, что крестины сии были со грехом пополам и я истинно не знаю, живого или мертвого ребенка мы тогда крестили.

      По крайней мере не видал я ни одного признака жизни, а говорили только, что он изредка будто рыгал, а дыхания не было; но когда в холодную воду его погрузили, то скончалось оно совершенно, не могши перенесть такого удара и поп совершил уже дальнейший обряд и миропомазание по единому уверению, что жилки будто бы еще бились, однако сего было вовсе неприметно, и дитя было мертво.

      Таким образом фамилия и род наш умножился было в сей день новою отраслью, но и опять оной лишился. Мы тогда несчастье сие по молодости лет отцовых ни мало не уважили.

      Но мог ли я тогда вообразить себе, что отрасль сия была гораздо важнее и что она была самая последняя на суку, поколение сего дома составляющего и что с ребенком сим пресеклось все мужское поколение сего старинного и знаменитейшаго дома нашей фамилии и все стяжание оного перейдет со временем в посторонний и другой род и фамилию.

      Произошло несчастье сие от того, что мать повредила себя, ездивши за три дни до того на тряских дрожках к Михайле Матвеевичу, и к тому ж пристала к ней жестокая горячка и она сама находилась тогда в такой опасности, что мы опасались о ее жизни.

      Гости у нас в сей раз не ночевали, а поехали в Молино, и мы, проводив их, спешили навестить наших болящих; боярыни поехали навещать бедную родильницу, а мы с Надеждою Андреевною, моею племянницею, пошли навещать Михайлу Матвеевича, и нашли его действительно очень больным и не шутя занемогшим, и, по всем признакам, горячкою. Итак, оба наши соседственные домы посещены были тогда печалями.

      Что же касается до г-на Полонского, то он к нам в сей день не бывал и мы прождали его напрасно.

      На утрие не стали мы уже далее отлагать езды своем в Калединку, но после беда в путь сей отправились, боярыни - все в коляске, а я, для лучшего простора, в одноколке. Мы взяли в сей раз с собою и малютку дочь нашу Елисавету, которая в сие время уже все почти говорила, и это был первым ее выезд из родительского дома в гости.

      Чтоб не скучно было мне ехать, то вздумал я дорогою делать дело, которое исполнить давно собирался, а имени вымерить наиточнейшим образом расстояние между моею деревнею и Калединкою, в которую мы так часто езжали; что я и исполнил и нашел, что она гораздо от нас далее, нежели мы думали. Мы полагали не более 18, а оказалось ровно 24 версты.

      Образ измерения сего изобретен был самим мною, и как он самый легкий, неубыточный и удобный для всякого и без малейшей остановки въезде может в летнее время производим быть в действо, то и упомяну я об оном обстоятельнее.

      Все дело состояло в том, что я вымерял обод заднего колеса моей одноколки вершками, и на число сие разделил число вершков в вымерить версте; вышедшее из сего деления число означало сколько раз долженствовало колесо мое обернуться в четверти версты, и как оно было 60, то, посадив мальчика за одно со мною, велел беспрестанно смотреть на колесо и, считая каждое обращение его, насчитывать 60 раз и тогда закричать раз, дабы я мог услышать и заметить разы сии ножом на палочке зарубкою; а чтобы удобнее ему было считать, то к одной спице того колеса привязан был клочок красненького суконца, и как 4 зарезанных мною зарубки составляли версту, то и мог я видеть где каждая верста начиналась и оканчивалась и места сии замечать в уме своем.

      Род измерения сего так мне полюбился, что я после того многие расстояния сим образом вымерял и измерял помянутым образом колесо у моей кареты, которое обращается еще медленнее и не более 55 раз в четверти версте, а вместо зарезывания на палочке загибал каждый раз на рогаточке, нарезанной из карты, какие употреблялись при игрании в трисет. Для удобнейшего же считания можно приделывать к колесу и пружинку, которая бы при каждом обращении щелкала.

      В Калединке пробыли мы в сей раз не более одних суток, но, оставив тёщу мою там, возвратились обратно.

      Не успел я приехать, как мое первое попечение было распроведать о состоянии больных наших; но бедным им нимало не легчало, а становилось час от часу хуже. Оба они больны были жестокими горячками, свирепствовавшими тогда падь многими в нашей деревне.

      Обстоятельство сие меня очень смущало и огорчало и тем паче, что болезни сии были прилипчивыми; следовательно и частые посещения больных могли быть бедственны и опасны.

      Однако, несмотря на то, я отваживался несколько раз посещать оных и в рассуждении брата моего очень боялся, чтоб он не умер; ибо скоро дошло до того, что принуждено было его исповедать и причастие, а наконец сделался так труден, что особоровали его и маслом.

      Но по счастию превозмогла еще болезнь его молодость и натура. Чрез несколько дней ему полегчало и он от болезни своей освободился, а выздоровела также и несчастная родильница.

      К усугублению огорчений моих, в сие время, получил я, вскоре по приезде моем из Калединки, еще одно печальное известие о кончине внучатного дяди моего, Захарья Федоровича Каверина.

      Добрый и искренно мною любимый и почитаемый родственник, заслуживающий по добродушию своему лучшую участь, нежели какую он имел: препроводил всю свою жизнь в военной службе, дослужился наконец до полковничьего ранга и, получив отставку, ехал уже в небогатый свой домишко и разогнанную беспутною и беспримерно злою женою его деревнишку провожать вечер дней своих в сельском уединении.

      Но смерть пресекла дни его во время путешествия сего власно, как желая свободить его от тех бесчисленных досад и огорчений, какие он мог бы иметь, живучи в деревне.

      Но как бы то ни было, но как он меня искренно и много любил, то я очень сожалел о потерянии сего своего родственника, которого праху желаю и поныне ненарушимого покоя.

      Наконец и сам я подвержен был около сего времени двум опасностям: во-первыхъ, чуть было сам не занемог горячкою и от того настрадался очень, но по счастию удалось мне опять чиханием не допустить болезнь до усиления, а прервать ее в самом начале.

      Во-вторых, чуть было не выколол себе глаза, от чего спасла меня невидимо всемогущая десница моего Бога.

      Случилось сие в один день, когда производились у меня в саду многие работы: я, бегая для осматривания оных то в то место, то в другое, набежал однажды на конец небольшого, но острого и сухого древесного сука так хорошо, что он воткнулся даже мне в лицо повыше брови и на палец только шириною от глаза.

      Итак, не легко ль бы я мог потерять глаз, если б не отвратил сего несчастия от меня благодетельный и пекущийся о благе моем промысл Господень? О, как благодарил я за то моего Бога!

      Но письмо мое достигло до обыкновенной своей величины; итак, прервав на сем месте свое повествование, скажу вам, что я есмь, и прочая. (Октяб. 31 дня 1805).

      Любезный приятель! С месяцем маием наступила у нас весна совершенная, и как мы были все около сего времени совершенно здоровы, то, пользуясь хорошею и приятною векшею погодою и частыми свиданиями с друзьями своими и соседями, провели мы всю первую половину сего месяца очень весело.

      Я почти во все время сие не выходил из сада и занимался тысячами разных дел, сколько таких, коих требовала самая необходимость, а не менее происходящих от разных затей и новых каких-нибудь выдумок и предприятий, относящихся до украшения садов моих.

      Наиглавнейшим из сих было приготовление места под фонтан, который чрезвычайно хотелось мне по близости хором своих сделать. Но как назначал я место под него на берегу, подле самой находящейся пред домом на горе сажелки, то хотелось мне сделать к нему от дома спокойный и красивым вход и сделать бассейн его из дома видимым; но как для сего надобно было разрывать много глинистый высокий берег, то и занимались мы несколько дней сею работою, которая кроме сего доставила мне и другое удовольствие.

      Мы нашли в сей глине великое множество разноцветных и особых камушков, которыми я так прельщался, что набрал их целую коллекцию и сделался в сем случае натуралистом.

      Но ничто так много не доставило мне удовольствия, как один выкопанный тут круглый кремень, в котором по расколочении его нашли мы пророс, или столь прекрасную кристаллизацию, что незнающим можно было почесть камушки сии гранеными брильянтами, на какие они и действительно походили.

      Мы все не могли довольно налюбоваться ясности, чистоте, регулярности натуральных граней и самой игре сих блестящих камушков и начудиться сей игре натуры.

      И как наковыряли мы и из внутренней пустоты кроме сего несколько десятков и из них некоторые были довольно крупны, а иные мелки, а из живущих на заводах у нас немцев случилось быть одному золотых дел мастером, то из любопытства и для
      достопамятности велел я из них сделать перстень, и оный был так хорош, что жена моя могла носить на себе оный, и мне очень было его жаль, когда чрез несколько лет после сего бездельники украли его у нас вместе с ларчиком.

      Впрочем до фонтанов я был такой охотник, и нетерпеливость моя видеть скорее у себя какой-нибудь была так велика, что мне вздумалось даже из единой, так сказать, резвости, между тем покуда помянутое место под порядочный фонтан готовили, смастерить себе маленький, миниатюрный и ничего мне не стоивший.

      И как предприял я сие в такое время, когда боярыни мои ездили в гости и употребил к тому не более двух часов, то не можно изобразить сколь великий сюрприз сделал я им, моим хозяйкам и тетке жены моей, случившегося тогда быть вместе с ними.

      Они не могли довольно налюбоваться им и надивиться моей выдумке и тому, что я успел в такое короткое время смастерить сию игрушку, в особливости же утешалась им моя племянница, и, мы нередко сиживали вместе с нею и любовались хотя тонким, но нарочито высоким и прекрасным биением оного.

      Но не менее утешались им и все гости, бывшие у нас 9-го мая, как в день вешнего деревенского нашего праздника.

      Сих против чаяния и ожидания моего съехалось со всех сторон и набралось такое множество, что я не мог поместить даже всех в моем зале, и принуждено было приготовить другой стол в побочной комнате, и как погода случилась тогда самая благоприятная, и они почти все у меня ночевали, то день и вечер и последующее даже утро препроводили мы отменно весело и занимались не только разными увеселительными играми, но и гуляньями в садах моих и качаньемъ на качелях в оном, и все разъехались от меня не инако, как с великим удовольствием.

      Вскоре после сего случилась мне от дома моего отлучка и езда на несколько дней в такие места, где никогда еще мне бывать не случалось.

      Имели мы одного, хотя не близкого родственника жены моей, живущего в калужских окрестностях, а именно: г. Карпова, Петра Михайловича.

      Как он был человек не старый, очень затейливый и любопытный и к нам всегда очень ласкался, да и был у нас в последний раз о празднике, изъявляя при том усердное желание, чтоб и мы у него когда-нибудь побывали; то и решились мы к нему съездить, а особливо при случившейся тогда езды соседа нашего г. Ладыженскаго в тамошние места, для богомолья в Калужку к тамошнему явленному образу.

      Сему образу хотелось давно и самим боярыням моим помолиться; и так было сие и с сей стороны кстати, к тому же убеждал нас к сему путешествию г. Ладыженский, хотевший ехать вместе с нами.

      Мы отправились в сей путь 22-го числа мая, и как время сие было наилучшее и приятнейшее во всем годе и ехали мы целою компаниею и на дороге заезжали кое-куда в гости, то провели мы въезде сей хотя более недели, но без скуки и приятно.

      Первый наш заезд был в Калединку. Тут застали мы еще обед, а после обеда хотели было ехать, но тетка убедила нас остаться ночевать и отпраздновать с нею вместе случившийся наутрие Троицын день.

      Итак, мы тут ночевали, были в Никитине у обедни и, отобедав, на другой день поехали далее, и как ехать надобно нам было чрез Алексин, то намерены мы были в сей день ехать ночевать в городе сем у нового нашего родни г. Ферапонтова.

      Он был нам очень рад и старался угостить всячески; и как приехали мы к нему еще довольно рано, то и имел я случай познакомиться тут с помянутым г. Солнцевым. Он прибежал к нам тотчас, как скоро узнал о нашем приезде, и мы подружишись с ним с первого взгляда и провели несколько часов в приятных разговорах. Он был очень хороший, любопытный и такой человек, с которым не скучно было быть вместе.

      Намерение наше было в следующий день отправиться, как свет, в путь свой далее; но не то сделалось, что думали: воспоследовала нечаянная и досадная остановка. Мы приказываем запрягать лошадей, а нам сказывают, что некого, и что лошади наши все пропали.

      - Как! закричал я, встревожась чрезвычайно: и куда они делись?

      - "Стерегли их ночью в лесу, говорят мне, и они отчего-то шарахнулись и Бог знает, куда брызнули все; не осталось ни одной".

      - Ах какая беда! возопил я, чтоб не распропали они еще у нас, и что нам тогда будет делать?

      - "Может быть и найдут, отвечали мне: побежали и поскакали повсюду искать их, авось-либо и отыщут.

      Совсем тем горе тогда настало на всех нас, и мы не знали что делать; но по счастию около полудни их нечаянно нашли и привели к нам; а мы между тем отслушали обедню и принуждены были у г. Ферапонтова остаться обедать, и после обеда ходили смотреть построенную им каменную церковь и на колокольне часы, а после того не стали мы уже медлить, но, переехав под городом на пароме реку Оку, отправились в свой путь.

      Мы ехали весь день и спешили, желая доехать в тот же день до г. Карпова, но за преужасными дурными горами не могли никак поспеть, а принуждены были ночевать на поле в колясках.

      Поутру поехали мы далее и приехали к г. Карпову еще очень рано, однако его не застали дома, он только что уехал в Калугу; но по счастию жена его была дома и послала тотчас за ним.

      Он возвратился к нам уже после обеда и был приездом нашим очень обрадован и старался нас всячески угостить.

      Как с охотником до садов проговорили мы с ним наиболее об них, равно как и о других материях, и провели день сей без скуки, а на другой - спешили мы съездить в Калужку и Калугу и поехали туда так рано, что застали еще обедню.

      Отслушав оную и отслужив своп молебны, пообедали мы по дорожному в колясках и поехали из сего более славного, нежели знаменитого села в Калугу.

      Город сей, который я до того еще не видывал, показался мне и тогда довольно уже изрядным, и находилось в нем довольно каменных домов и ряды изрядные; но в сравнении с нынешним его состоянием был он тогда ничего незначащим.

      Мы, искупив в рядах, что было нам надобно, зашли в девичий монастырь к одной родственнице нашей, г-же Ходыревой, с которою теще моей хотелось видеться и, просидев у нее до вечерень, поехали обратно в Сварожню, к г. Карпову, ночевать; ибо от него до Калуги было только 12 верст расстоянием, почему и успели мы приехать еще в сумерки.

      Ввечеру сделал г. Карпов для нас потеху, и палил из своих пушек и кидал из мортир гранаты, и мы вечер сей провели очень весело.

      В последующий день положили мы пуститься в обратный путь и отпросились у г. Карпова очень рано поутру. Он снабдил меня разными семенами и горшком с виноградом, и я приязнью его и ласкою был очень доволен.

      Мы обедали на дороге в славных Кошурских горах, при берегах реки Оки, а к вечеру и довольно еще рано доехали до Алексина, так что я успел еще побывать у г. Солнцева и просидеть у него несколько часов.

      Ночевали же мы опять у г. Ферапонтова, а на другой день поехали мы уже прямо большою серпуховскою дорогою; в свою деревню возвратились благополучно и довольно еще рано.

      Не успел я сим образом путешествие свое кончить, как необходимость заставила меня, оставив и сады и все прочее, садиться за стол и приниматься за другое и важнейшее дело.

      Мне насказали столько о приближающемся со всех сторон к нам межеванье, что я начал опасаться, чтоб не застигло оное меня не совсем еще к нему приготовившимся {См. примечание 7 после текста.}.

      И как общее и действительное количество земли в наших дачах было мне еще не известно, то озабочивался я очень тем, что у меня не вся еще дача положена была на план и на оном измеряна; в минувшее лето хотя обошел я и всю ее вокруг с инструментом, но как-то не успел я тогда положить все обходы мои на план, да и не знал, сомкнётся ли он еще или нет.

      Итак, ну-ка я приниматься скорей за бумагу, циркули и карандаши и оканчивать сие дело; ну-ка сидеть и трудиться над тем наитщательнейшим образим и не вставая с места, и трудиться так, что я в тот же день сие дело кончил и имел неописанное удовольствие видеть, что план мой сомкнулся наивожделеинейшим образом и через самое то оказалось, что самодельщина моя, домашняя астролябия, была хорошохонька и могла служить вместо лучшей аглинской, чем я чрезвычайно был доволен.

      Теперь осталось только огромный план сей разбить, по обыкновению, в треугольники и оные для узнания количества всей земли, измерить и исчислить; но сие сделать было не безделка, и я как ни трудился над тем, но в один день не мог того никак сделать, но принужден был сидеть над тем целых два дня.

      Когда же дошло дело до общего сложения площадей всех треугольников, то не могу изобразить, с какими разными и беспокойными душевными движениями производил я сие последнее дело.

      Неописанная нетерпеливость мучила меня узнать: пример ли будет в нашей даче или недостаток? С коликим вожделением желал я последнего или, по крайней мере, того, чтоб дача была полная, с толиким страхом и боязнию опасался первого; ибо известное то было дело, что при тогдашнем межеванье все дачи, имевшие примеры, подвергались бесчисленным бедствиям и опасностям и сопряжены бывали с бесконечными хлопотами, а напротив того, все имеющие недостатки - выигрывали. Словом, пример был мне так страшен, что я даже боялся и помыслить об оном.

      Но увы! Чего я опасался, то и свершилось. Последняя черта черкнута, дело кончено, и роковой удар воспоследствовал и поразил меня так, что закипела во мне вся кровь, вострепеталось сердце и я остолбенел от изумления! Холодный пот прошиб даже все тело мое, и я несколько секунд не мог опомниться и собраться с духом.

      Словом, оказалось, что дача наша была не только полная, но было в ней и множество еще примерной земли, и число оной простиралось даже до 400 десятин, количество, не составлявшее безделки, но весьма по невеликости и всей дачи и чрезвычайно важное и такое, что в случае потеряния всего сего примера, могли б мы потерпеть неописанный убыток и во всем нашем хозяйстве страшную расстройку и даже разорение.

      Что было тогда делать? Истинно несколько минут или паче часов, не знал я, что делать, как быть и что при таком обстоятельстве предпринимать лучше?

      Наконец, по многом думании и гаданиям, остановился я на том, чтоб, во-первых, сокрыть важное сие открытие, буде б можно, во глубине одного только своего сердца; но как сего было никак нельзя сделать, то открыть тайну сию одним только разве моим деревенским соседям, как главнейшим в даче нашей соучастникам, да и тем не инако, как взяв наперед с них клятву, чтоб они никому того не сказывали, но сохранили б тайну эту в сердцах своих за свято.

      Во-вторых, выдумывать заблаговременно все удобовозможные способы к удержанию за собой и спасению сего толь важного излишества земли и употреблять оные, смотря по будущим обстоятельствам межеванья, и так, как оные требовать будут.

      Вообще же всем сим приближающимся межеванием нимало не шутить, но уважая оное по достоинству, иметь бдительное за всеми происшествиями око и сообразно с оными располагать всегда и свои меры.

      Положим сие за нужное и необходимое, почел я приготовить сколько-нибудь к тому ж и обоих моих соседей, т.е. брата своего Михаилу Матвеевича и Матвея Никитича, ибо третий наш сосед находился тогда в Петербурге.

      И для того на другой же день после того пригласил я их обоих к себе и, затворившись с ними в своем кабинете для тайной с ними конференции, стал показывать им свой план и исчисление, и как они, любопытствуя, спросили:

      - Что по оному выходит?

      То сказал я им:

      - Что, братцы, дело наше очень худо! Но я вам прежде не скажу, покуда вы не дадите мне святейшей клятвы никому того ни под каким видом не сказывать, что вы теперь услышите, и не давать и даже вида никакого, а всего паче не проговариваться о том перед людьми своими. Собственная наша общая всех нас польза необходимо того требует.

      - Очень хорошо! - сказали они, удивившись такому преддверию, - мы готовы в том поклясться и как вам угодно побожиться; но что ж бы такое было?

      - А вот то, мои друзья, что предстоит нам при межевании превеликая опасность, чтоб не потерять нам превеликое множество земли! Дача наша не только полна, но вот, посмотрите, сколько в ней еще излишней земли и примера.

      Сказав сие, показал я им смету и исчисление. Они ахнули, оное увидев, и говорили, что они никак того не ожидали и не поверили б, если б кто иной им о том стал сказывать.

      - Но как нам быть? - спросили они потом. - И что делать?

      - А то, - отвечал я им, - чтоб знать о сем надобно одним только нам, а от прочих скрывать то наизвозможнейшим образом, а напротив того, везде давать тон и твердить, что во всех наших дачах и пустошах недостаток еще великий. А между
      тем, при всем будущем межеванье, не дремать и не сморкать нос левою рукою, а употреблять все средства, какие только можно, к сохранению и удержанию своего примера. Но сие, пожалуйте, предоставьте уже мне, как более вас все межевые дела ведующему; я верно не премину учинить все, что только возможно будет, и не упущу ничего из примечания, а вы мне только помогайте распроведываниями своими и делайте то, что я вам приказывать когда стану.

      - Очень хорошо, братец, - сказали они мне, - мы готовы все то делать, что вы нам приказывать станете, и охотно вам во всем помогать, а постарайтесь только, пожалуйста.

      Сим и подобным сему образом говорили мы на сем тайном между собою совете, и я, взяв с них клятву и настроив в чем было надобно, отпустил их от себя; но признаюсь, что не совсем был доволен тем, что они далеко не так важно вступились в сие дело, как того я от них ожидал, и, по малому сведению своему, межевых дел далеко не так уважали, как было надобно.

      Но не успел настать последующий за сим день, как, гляжу, бегут они ко мне сообщать разные дошедшие до них уже межевые слухи; они рассказывали мне, что все наши соседи, по дошедшим до них слухам, грызут на земли наши зубы и хотят отхватывать у нас ее со всех сторон. Волостные, сказывают, ждут не дождутся межевщика, говорили они мне, и только и твердят, что хотят везде и со всеми спорить и отхватывать.

      С другой стороны, сказывают, Хитров грызет зубы на наше Щиголево, а князь Горчаков на сих днях сам прискакал сюда для межеванья, и говорят, что и в ус не дует о том, чтоб уступить нам Неволочь, но говорит и твердит что-то о Хмырове нашем и будто не следует нам эта пустошь; а и прочие соседи, сказывают, также мурзятся {От мурза - татарский князь. Мурзиться - злиться, сердиться.}.

      Выслушав все сие от них, говорю я им:

      - Вот видите, братцы, сами, какая страшная туча поднимается на нас, буде все то правда; однако страшен сон, да милостив Бог, и не все то перенять, что по реке плывет. Многое из сего, может быть, и неправда, однако и презирать совсем все слухи таковые не годится, и я благодарю вас за сообщение мне оных; а впрочем поглядим-посмотрим, иному-то может и не удастся ничего сделать, а чтоб не наплясался и сам от кого-нибудь; шеи же и мы своей не протянем самопроизвольно!...

      Сим и подобным сему образом ободрял тогда я их, а сам в себе не то думаю; но слухи сии более меня тревожили и смущали, нежели могли они приметить. Словом, межеванье так меня озабочивало, что с сего времени у меня с ума почти не сходило, и я помышлял о нем более, нежели о чем прочем, и чисто за ним не шли и сады мои на ум мне.

      Со всем тем, как межеванье меня ни занимало, но мне предлежало другое еще и также необходимое дело: не окончен был еще сочиняемый мною "наказ управителю" по желанию Экономического Общества, и надобно было поспешить окончанием его, дабы успеть переписать его набело и послать в Петербург так, чтобы он туда мог приттить до наступления еще августа месяца.

      Итак, по окончании помянутого дела, принялся я за сие, и все остающееся мне от садов праздное время сталь употреблять на оное.

      В прибавок к сему, навязались тогда на меня еще новые и совсем посторонние хлопоты.

      В Харьковской губернии и во всем тамошнем краю был тогда губернатором некто Евдоким Алексеевич Щербинин, самый тот, которого с женою мы за несколько времени до сего познакомились и к ней верст 12 от нас отстоящую деревню Якшино ездили.

      Сему украшенному орденами вельможе и весьма доброму человеку, наслышавшемуся обо мне от жены своей, вздумалось препоручить мне сию деревню свою в смотрении и просить меня о принятии на себя труда иметь об ней попечение. О сем писал он ко мне уже за несколько пред сим временем, и как я тогда попримолк, то около сего времени получил я от него вторичное письмо, наполненное мне похвалами и убедительнейшими о том просьбами.

      Что было тогда делать? С одной стороны льстило сие моему самолюбию и было очень не противно, а с другой весьма мне не хотелось ввязываться в чужие дела и хлопоты, а особливо в тогдашнее время, когда и у самого все часы заняты были делами и недосугами многими.

      Однако, подумав о том несколько и рассудив, что услугу оказать знатному такому человеку не худо, и что может быть и сам он мне вперед годится, решился на желание его согласиться и вступил в сие надзирание над его деревнею. И как оное требовало, чтоб временно я лично езжал в сие селение и там входил во все домашние распоряжения, то в последующие времена я не один раз и бывал в сей деревне и занимался разными хлопотами, и г. Щербинин был стараниями моими очень доволен и, приезжая однажды сюда, благодарил меня очень за мои труды и полюбил меня много; но бременем сим отягощен был я не очень долго.

      Но смерть похитила у нас сего доброго генерала и почтения достойного вельможи, и ему не удалось ничем взаимно мне за хлопоты и труды мои услужить, и вся польза, полученная мною от него, состояла в тон, что, в бытность свою здесь, поделился он со мною присланными тогда к нему из Харькова прививочными яблоневыми черенками, и я завел у себя сию породу украинских яблок; и как они получены были из Харькова, то и назвал их харьковскими, хотя впрочем называются они в торговле литовскими, а в Туле палцыгскими.

      С наступлением месяца июня, имел я удовольствие видеть и вторую мою работу вчерне оконченною и "наказ" мой сочиненным, также обнять брата моего Гаврилу Матвеевича, возвратившегося из Петербурга.

      Я очень был рад, что подъехал он к сему времени и межеванью, и ласкался надеждою получить от него себе какое-нибудь вспоможение; ибо он был хотя моложе прочих, но рачительное, проворнее и осмысленнее нежели они оба.

      Я не преминул сообщить ему также свою тайну и взять с него также клятву о неоткрывании оной никому, и он даль мне ее охотно.

      Не успело сего произойтить, как и коснулось уже дач моих межеванье, однако не здешних, а Калитинских, в Коширском уезде, и я принужден был несколько недель ездить туда почти ежедневно и хлопотать по межеванью.

      Ибо как межеванье никогда не приходило так дружно, чтоб вдруг началось и вдруг бы одним разом и окончилось, а ко всякой даче сперва по нескольку раз прикасалось только бочком, при обмежевании дач снежных и соседственных, и по окончании всех тех и нередко чрез долгое время после того доходила, наконец, и до ней очередь, и она обмежевывалась совершенно. То подобное тону случилось и с сею моею дачею: несколько раз межеванье оной начиналось и опять пресекалось, то есть при обмежевывании соседственных дач.

      И как по известному мне в даче моей великому недостатку необходимость заставляла меня связать ее со всеми соседственными дачами спорами, то принужден был я всякий раз, когда ни прикасалось к моей даче межеванье, туда без души скакать, терпеть труды и беспокойствы, провожать на ветре и на жару многие дни и часы, и нередко в тщетном и всего досаднейшем пустом чего-нибудь ожидании; а потом хлопотать с соседями и межевщиками, заводить против воли и хотения со всеми соседями и единственно для того споры, что не откроется ли где в соседственных дачах примерная земля и недостаток мой не мог ли б награжден быть из оных, и в намерении, чтоб в противном случае от всех своих споров отказаться и оные паки уничтожить.

      Извиняться в том пред соседьми необходимостью производить споры сии, ни мало с ними не ссорясь и не браняся, а шутя и смеяся с ними и с межевщиком, который случился тогда быть человек очень добрый и мне знакомый, а именно самый тот г-н Хвощинский, с которым я имел уже дело, и который был после в Тамбове губернским прокурором и мне всегда благоприятствовал.

      И как межевщик сей давал во всем мне совершенную волю, и я делал, что хотел, то, проводив в сих разъездах, спорах и разных межевых хлопотах весь почти июнь месяц, отстал от всех других почти дел и впрах измучился.

      Но чем бы, выдумали, награжден я был за все сии многочисленные хлопоты и труды?-- ничем иным, как только неизреченною досадою на самого себя, что я был, при всем бдительности своем, так неосторожен, что при сень случае, не узнав брода сунулся в воду, и всем тень дело свое испортил, или"по крайней мере все хлопоты и труды свои потерял по пустому.

      Ибо действительно вышло наконец, что я все сим споры предпринимал по-пустому и без всякой для себя пользы, почему и принужден был все оные опять оставить и уничтожить, а остаться при границах прежнего своего владения и при всем своем оказавшемся недостатке.

      Причиною всему тому была не столько ошибка моя, сколько одно особое обстоятельство, которое мне было в точности неизвестно и в заключениях моих о котором я ужасно как обманулся, да и не обмануться не мог никак по случайному стечению всего в сем деле.

      Я вам в прежних моих письмах упоминал, что дача сия была у меня еще в прошлом году измерена, снята инструментом на план и аккуратно исчислена, и я не наугад заключал о своем недостатке, а казалось с достоверностью совершенною; ибо по крепостям моим следовало нам, с соседкою Марфою Маркеловною, иметь земли на 100 четвертей, а ее и половины столько не было.

      Но дача сия была как-то в старину разделена на две половины, и одна половина следовала нам, а другая другим двум гг. Бакеевым, Тихону Васильевичу и Силе Борисьевичу. Половинами сими и владели мы розно, да и писаны они в писцовых книгах половинами; итак, что иное можно было заключать, что и их половина была точно такая ж, как и наша, а особливо, когда при обходе своей половники, ибо их измеривать мне было не можно, видел я по глазомеру, что и у них столь же земли во владении, сколько у нас было.

      Но что ж вышло? Не успел межевщик всю дачу нашу обмежевать, как по обыкновению сталь требовать, чтоб все мы подавали ему о количестве следуемой нам по крепостям земли сведения....
      Я тотчас свое приготовил, но как долженствовало его сообщить с таким же и от других господ Бакеевых, то посылаю я к поверенным их сказывать, чтоб они сведение писали, или приносили ко мне свои крепости для написания оного.

      Но как я вздурился от досады, когда они, явясь ко мне, сказывают, что им писать сведения своего не с чего; что у них крепостей нет, что они у их господ в Москве, что они много уже раз о присылке их к господам писали, но они все еще к ним их не присылали.

      Господи, как мне тогда досадно было на сих господ их! Я хотя за верное полагал, что и по их крепостям надобно и в другой половине дачи столько же быть сколько у нас, т. е. 100 четвертей; однако надлежало в том удостовериться крепостями.

      - Да что ж они там думают и спят? закричал я, и по сю пору прислать не могут, а кажется Тихон Васильевич и сам еще сенатский секретарь н знает как это надобно!

      - Бог их знает! ответствовали поверенные мне.

      Но как крепости их были необходимо надобны и надобны вскоре, то другого не нашел я, как написать письмо о том к Тихону Васильевичу и велеть послать оное к нему с нарочным человеком в Москву.

      Но вообразите себе, что изволил господин сей написать в ответ о том к своим поверенным! Он предписывал только им, чтоб они ни в какие споры и ни с кем не входили (хотя сие было уже слишком поздно, ибо споры все были сделаны), о себе же говорил, что он ни с кем ссориться не хочет, а крепости-де привезет с собою мать его, которая нынешним летом в деревню будет.

      Господи! как я тогда взбешен был и как мысленно ругал г. Бакеева, нерассудившаго нимало того, что межевщику не ждать же было стать приезда его матушки, которая, Бог знает, когда еще с Москвы съедет, и до тех пор дела своего не делать.

      Побранив и поругав его в мыслях, думал я, что другого не оставалось мне тогда делать, как, севши в коляску, скакать самому в Серпухов в межевую контору и там, из имеющихся в ней списках с писцовых книг, выправиться самому, сколько четвертей в другой половине сельца Калитина, которая была у них во владении, дабы, удостоверившись в том, можно было смело и без крепостей подать сведение. Итак, недолго думая, велел я запречь лошадей и в Серпухов поехал.

      Но не помню, чтоб когда-нибудь езда мне была так скучна, досадна и во всем неудачна, как в сие время; н первое было уже то, что я, за прибылою в реке Оке водою, с превеликим трудом чрез ее переправился и чуть было не перепортил всех лошадей своих, взводя на паром оных: так худа и опасна была пристань.

      Далее; как в Серпухове надлежало мне дни два или три пробыть, то, приехав туда, не знал я где пристать; приставали мы в иное время всегда н женском монастыре у старушки, родственницы нашей, Катерины Богдановны; но в сей раз не хотелось мне ее собою отяготить и обеспокоить, но и в другом месив я и не смел стать, боясь, чтоб она за то не осердилась, да и не знал где. Итак, пристал против хотения своего у ней.

      Я не застал старухи дома: у них в монастыре был тогда праздник, Иванов день, и она была в гостях у своей соседки.

      - "Ну, то-то, право хорошо! воскликнули тогда, о сем услышав. Я и позабыл, что сегодня праздник и что не найду никого ни в канцелярии городской, ни в межевой конторе, в которых обоих местах надобно было мне тогда побывать. И зачем это я сегодня сюда поехал? Но так уж и быть, когда переменить того не можно!"

      Повидавшись со старухою, пошел я наперед в канцелярию воеводскую, и не нашел в ней ни собаки: один только часовой со шпагою, да пьяный подьячие, спящий на лавке.

      Видя, что тут выправляться о надобном мне деле и толку искать было не у кого, пошел я далее в межевую контору и думаю, что и там не лучшая будет удача.

      Однако, я в сем мнении очень обманулся, и тут счастье послужило мне уже больше, почти ж все к неудовольствию одному.

      Я застал тут двух подьячих, но из которых один был самый тот, котораго б мне иском искать было надобно, ибо у сего самого и были те писцовыя книги на руках, в которых мне о Калитинской даче справиться надлежало. Обласкавшись с ним, говорю я ему:

      - Не можно ли справиться с писцовою книгою об одной дачке?

      - "Для чего, и извольте! сказал он, и тотчас достал из сундука книгу и приискал мне по алфавиту Калитинскую дачу.

      Но вообразите, сколь велико было изумление и смущение мое, а вкупе досада и неудовольствие мое, когда я тут против всякого чаяния и ожидания увидел, что в помянутой другой половине сельца Калитина написано было не сто, а только сорок четвертей земли дачной! Я обомлел даже от сей неожидаемости и не хотел даже верить глазам своим.

      - "Боже мой! возопил я потом сам в себе: что это такое? и какая ужасная ошибка, по незнанию сего, мною сделана! Теперь вижу я, что все мои хлопоты и труды деланы были тщетно и споры затеваемы и производимы были совсем по пустому. Посему вижу я, что дача наша вообще полная, и что нет в ней никакого недостатка, и вся недостающая земля не у чужих, а по всему видимому у внутренних соседей моих во владении находится. И мне, если хотеть, то у них ее отыскивать надобно и просить для сего на свой кошт землемера; но чего это будет стоить и не обойдется ли она мне в куплю? А к тому ж, Богу известно, каким образом вошла она им во владение, и как никогда у нас с ними ни споров, ни челобитья не было, а владели и мы и они издревле спокойно; то почему знать, не сделано ли было между предками нашими, как ближними между собою родными, какой сделки, или полюбовного между собою раздела и уравнения, а не даром ни от кого не было на них просьбы?"

      Мысль сия казалось мне отчасу вероятнейшею и побудила меня наконец воскликнуть: "А! когда так, то к чему мне нарушать покой праха моих предков и разрушать то, что они сделали и может быть клятвами то утвердили. Нет! нет! да не будет сего никогда! Лучше, хотя со стыдом, откажусь от всех споров и останусь опять при владении прежнем, нежели предприму что-нибудь во вред моим родственникам педальным и почтенным".

      Сим образом говоря сам с собою в мыслях, и тем много досаду и смущение свое уменьшив, сталь я далее выправляться о количестве дачной земли пустоши Ермаковой, ввернувшейся в средину нашей Дворяниновской дачи, принадлежащей соседу моему князю Горчакову, Павлу Ивановичу и при снимании и измерении наших дач само по себе изверившейся.

      Пустошь сия малиною своею н известным уже мне наличным в ней числом земли наводила на меня сумнение, и я боялся, чтоб не было в ней недостатка, и не претерпеть бы нам чего от оной в случае спора от Котовских, а посему и хотелось мне об ней также выправиться.

      Но в какое изумление привела она и меня, когда, приискав ее, увидел я, что в ней надлежало быть земли действительно гораздо больше, нежели сколько по исчислению моему оказалось.

      - "Ахти! говорил я сам в себе: вот и тут беда и открытие неприятное! Но о сем надобно мне помолчать и сокрыть тайну сию в одном своем сердце до поры до времени".