А. Болотов. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. Том 2(25)

      Любезный приятель! Теперь, продолжая мое повествование, дошел я до наидостопамятнейшаго периода времени во всей тогдашней моей первой деревенской жизни, а именно до того месяца июля 1770 года, в который началось межеванье, и мы размежевывались с волостными или с деревнями, принадлежащими гг. Нарышкиным, Льву и Александру Александровичам; и как межеванье сие, по разным своим обстоятельствам и происшествиям, достойно подробного описания, как для любопытного сведения вам, а более в пользу и в память моим потомкам, до которых сие дойтить может; то и расскажу я обо всем происходившем хотя не в такой подробности, как описал я в тогдашнем моем журнале, однако так, что можно будет получить о тон довольное понятие.

      Совсем тем, как размежевка сия началась и производилась с нами уже в последних числах сего месяца, то наперед вкратце перескажу вам, что случилось в оной до того времени.

      Месяц сей с самого начала своего был как-то для меня неприятен и преисполнен некоторыми досадами и неприятностями. Еще в самый первый день оного произошла у меня с семьянинками моими хотя небольшая и ничего незначащая, но крайне для меня неприятная размолвка.

      Случилось это в самым обед. Не успели мы сесть за столь, как и начали они делать по домашним делам некоторые взыскания и говорить: для чего по сю пору еще того, для чего другого было не сделано.

      К таковым и на большую часть пустым и неосновательным взыскиваниям на мне сделана уже ими была за несколько времени, равно как небольшая привычка. Однако я не много на то смотрел, хотя признаюсь, что они меня всегда трогали; но в сей раз показались они мне как-то досаднее нежели в иное время.

      Я не мог утерпеть, чтоб не промолвить нескольких слов, кои сочтены колкими, и за них разсерженость, и весь почто день провожден в слезах и безмолвии.

      Мне было сие очень удивительно, ибо я далеко не столь великую проступку сделал, чтоб могла она их гораздо тронуть. Однако я жалел уже, что и говорил; ибо мир, и сладчайший покой и единодушие, каким мы всегда наслаждались, не столь мне неприятен был, чтоб похотел я нарушать его для причин столь маловажных.

      Но как пособить тому было уже не можно, то возымел уже прибежище к терпению и хотел, чтоб все сие утихло само собою; а чтоб дать волю утихать сердцу, ушел после обеда в поле для точнейшего осматривания одного оврага, пли вершины, наводящей на меня при будущем межеванье великое сумнение, и который назывался Грибовским оврагом и разделял землю нашу в Хмыровской пустоши с волостного. И чтоб лучше обо всем потолковать, то пригласил иттить с собою и моих ближних соседей, и обошел с ними всю оную пустошь.

      Не успел я к не совсем еще успокоившимся боярыням моим возвратиться, как новое происшествие встревожило дух мой. Приходит ко мне прикащик г. Казаринова из Болотова, приехавший только из Тулы, и сказывает от него, чтоб я по Алексинской моей деревне имел предосторожность...

      - "Ба! что это такое? возопил я, не новые ли какие там произошли проказы? и не сделалось ли опять чего досадного?" Я расспрашивал человека, но не мог ничего узнать более.

      Сие встревожило меня очень и тем паче, что я не знал, чего бы собственно и для него опасаться. Посоветуя о том с домашними, другого не нашли мы, как послать того же часа туда человека с известием и приказанием, чтоб остерегались
      сама, не ведая чего.

      Между тем как сие происходило и сосед мой Матвей Никитич еще у меня находился, сказывают нам, что к нему указ из Коширы прислан и что солдат у его ворот дожидается.

      - "Слава Богу, закричали мы: это конечно указ о твоей отставке и произведении в чин; поздравляем тебя, голубчик, побегай домой поскорее и сообщи нам известие".

      Он не сомневался и сам в том, и тотчас побежал. Но что ж вылилось? Солдат пришел от него ко мне, и пакет был не к нему, а ко мне из Экономического Общества с книжкою.

      Но как я удивился, когда по распечатании увидел в нем не 12-ую часть, которой я давно ожидал, а 13-ую с приложенным письмом, которым уведомляли меня, что посланные мною в собрание сочинения о картофеле апробованы и печатаются уже в 14-й части, а о 12-й я уже и не знал: не то она ко мне послана, не то нет, не то пропала.

      Легко можно заключить, что присылка сия произвела во мне хотя не такую радость, как в первый раз, однако все была радостна и приятна; но помянутое замешательство не допустило мне удовольствие от того прямо чувствовать.

      Однако в последующий день, хотя с трудом и некоторым для себя насилием, (удалось) всю бурю сию утишить и к вечеру восстановить опять прежний мир, согласие и спокойствие, чем и был я очень доволен.

      Еще не успело после сего и двух дней пройтить, как новое происшествие всех нас огорчило и перетревожило. Все мы, встав, начали было сей день препровождать очень весело, как вдруг видим, что идет по двору чей-то чужой человек.

      Надежда Андреевна, племянница моя, первая узнав, что был то их человек, воскликнула: "Ах, это наш человек из Кашина!" и власно, как предчувствуя предстоящую себе печаль, смутилась чрезвычайно и не зная, что принесет ей сия неожидаемая присылка, бледнела и немела вся.

      Она и имела к тому справедливую причину, хотя оной еще и не зияла; ибо человек сени привез ей печальное известие, что отец ее, а мой зять Андрей Федорович Травин лишился жизни.

      Нельзя изобразить, сколь много тронуло и как сильно поразило ее сие нечаянное и весьма горестное для нее известие. Облившись слезами, упала она без памяти и находилась почти весь день бесчувственною.

      Все наши утешения, все уговаривания и все, что мы ни говорили, не имело ни малого действия. Она не слушала и не принимала ничего, не хотела ни пить ни есть, и утопала только в слезах и воздыханиях.

      Можно сказать, что известие сие и нас всех много перетревожило. Хотя по персональности нам и не очень было его жаль, потому что был он для них худой отец; однако, сколь ни худо было сим несчастным детям при нем и сколь ни мало могли они от него какого добра надеяться, но без него обстоятельства для них сделались и того еще хуже.

      Осталось тогда после его их три девки и все невесты, да брать по тринадцатому году; а сверх того, имели они на руках у себя его вторую жену и весьма недоброхотную для себя мачеху. Из сродников же ближе меня никого у них не было, но и я, будучи в такой отдаленности, что мог тогда с ними сделать?

      Совсем тем видел я, что по всем обстоятельствам должен был тогда я иметь об них главную опеку и попечение; а сие самое и приводило меня в крайнее нестроение, и тем паче, что все соседи и тамошние их родные писали ко мне, чтоб я немедленно туда ехал защищать их от мачехи и оказывать им во всем свое вспоможение.

      Я сам знал, что требовала того от меня самая необходимость, и конечно бы немедленно и поехал, если б с другой стороны не удерживали меня известные межевые обстоятельства; ибо, при таких сумнительствах и при приближающем столь скоро межеваньи, можно ль было мне на час отлучиться?

      Итак, все сие смущало меня чрезвычайно; а как с другой стороны и Надежде Андреевне, как старшей тогда из всех детей, необходимо надлежало тогда ехать скорее в свой дом для принятия на себя хозяйства, то не понимал я, как мне отпустить ее одну домой; а если б дожидаться ей до того, покуда минует межеванье, так было б сие очень долго.

      Итак, по всему тому, не знали мы что тогда делать и весь тот день провели в смутных о том размышлениях и разговорах. Наконец положили, чтоб на утрие мне съездить к межевщику и осведомиться от него обстоятельнее, когда и скоро ли он нас межевать станет, и буде еще нескоро, то б ехать мне скорее в Кашин.

      Итак, в последующий день, встав и одевшись по ранее, поскакал я на Ведминский завод, где тогда межевщик наш имел главное свое пребывание.

      Был то помянутый г. Лыков, молодец, любивший погулять, попить, повеселиться, а притом любивший набивать карман, и искусство сие разумевший довольно. Он занимался тогда формальным межеванием Нарышкинской волости и, начиная от Дурнева, обошел уже большую половину окон.

      Я нашел его едва только проснувшимся и начал с ним тотчас о том говорить; но

      он не сказал мне ни того, ни сего, потому что он сам не знал, скоро ли он дойдет до смежства волостной земли с нами; а говорил только, что мне тогда никак нельзя отлучиться от дома и, что легко статься может, что недели чрез полторы он и до нас дойдет.

      Услышав все сие и приехав домой. сталь я с домашними моими думать, как быть и что делать. Препятствие, не дозволяющее мне отлучиться, было очевидно и неопровергаемо, и истому советовали и рассуждали мы более о том. тогда ли нам отправлять Надежду Андреевну, или ей меня дожидаться. Наконец положили, что отправить ее тогда ж и как можно скорее; а чтоб не одной ей ехать, то теща моя восприяла на себя труд проводить и отвезть ее туда, чем и был я крайне доволен.

      Таким образом, собравши, как могли скорее, в путь и снабдив всем нужным, отправили мы обеих путешественниц сих в Кашин и лишились собеседницы своей, которою мы были очень довольны, да и она так было к нам привыкла и нас полюбила, что при отъезде не могла здешних мест без пролития слез оставить.

      По отъезде их и оставшись только с женою, принялся я до наступления межеванья опять за прежние свои садовые и литературные упражнения; ибо по сделанной привычке не мог пробыть и одного часа без дела, а ходил либо в сады и там что-нибудь затевал, предпринимал и делал, либо садился за стол и в кабинете своем что-нибудь читал, или писал на бумаге. Но частые и беспрерывные почти приезды к нам около сего времени гостей делали мне в том великую остановку.

      В сие время случилось мне видеть одного из знаменитейших соседей моих, а именно живущего в смежном с дачами нашими селе Домнине г-на Хитрова, Николая Александровича. С сим человеком хотелось мне свести давно уже знакомство, но как жена у него была барыня светская, гордая, чиновная и особливого характера, то боярыни наши как-то не охотно хотели между собою знакомиться и дружиться; почему и в сей раз не поехали к брату моему Михайлу Матвеевичу, у которого Хитровым случилось быть, и куда приглашены были и мы, а принужден был я иттить один уже туда обедать.

      Я нашел в Хитрово человека очень хорошего, разумного и охотника до экономии, и мы все время проговорили с ним не умолкая и расстались, полюбив друг друга. Я звал было его к себе, но он отговорился невозможностью.

      Впрочем, во время сего свидания, случилось у нас смешное происшествие. Взойди после обеда престрашная туча с громом и молниею. Хитрова жена чрезвычайно боялась грома, я также был не смельчак в рассуждении сего пункта; но при всем своем страхе не мог утерпеть, чтоб нё смеяться, смотря на г-жу Хитрову и на странные ее восклицания и крики при каждом разе, когда сверкала молния и гремел гром.

      Что касается до предметов наших разговоров, то наиболее говорили мы о межеванье, к обоим нам уже скорыми шагами приближающемся.

      Он был также землями своими смежен с волостными, и сказывал нам, что слыша, что волостные везде, где ни межевались, производили со всеми соседями превеликие споры и у всех и дельно и недельно, а более наглевшим образом отхватывали себе земли, боялся и он также, чтоб они и у него не отхватили спорами чего-нибудь, так как они уже хвалились заблаговременно.

      Все таковые слухи были для нас очень неприятны: мы заключали из того наверное, что межевщик ими очень позадобрен, и что делают они все сие не по его ли наущению и позволению; ибо известное то было дело, что межевщики, во всех таковых спорах, находили свои интересы и пользовались от обеих сторон прибытками. Г-н Лыков же был нам с сей стороны очень подозрителен, ибо был он прямо на таковскую руку.

      Впрочем, рад я очень был, от г-на Хитрова услышав, что он с нами спорить никак был не намерен, также что спорные наши с князем Горчакавым урочищи есть упомянутые и в его крепостях.

      Что касается до сего другого и знаменитейшего нашего соседа и давнишнего соперника, князя Горчакова, владельца сельца Злобина, то был он в сие время уже генералом и особа гордая, надменная и некакого странного характера.

      Он прикосновен был дачами своими к нашим дачам в двух местах, а сверх того имел еще маленькое участие и в самых наших Дворяниновских дачах.

      И как еще у отца его с покойным дядею моим Матвеем Петровичем было одно, многие годы продолжавшееся и по сие время еще нерешенное судное дело об одном куске принадлежащего ему старинного леса, называемого Неволочью, в рассуждении которой покойный дядя отыскал как-то неоспоримые почти доказательства по живым урочищам, что оный принадлежать должен нам, и дело сие продлилось и не решено было единственно за чрезвычайною скупостью моего дяди; то князь, сын его и тогдашний владелец Неволочи, опасаясь опять возобновления сего дела, которое бы смертию дяди моего поостановилось и замолкло, и не сомневаясь в том, что мы будем спорить, нарочно для сего сам с Москвы съехал и жил в сие время уже давно в своем Злобине и на досуге вымышлял всякого рода способы, чем бы нас повредить при межеванье, а паче всего острил зубы на соседственную к нему нашу пустошь Хмырово и, как молва носилась, грозился как-то у нас ее отнять.

      Совсем тем, как он мне был знаком по службе и по Кёнигсбергу и был мне далеко не так страшен, как волостные, то хотелось мне с ним видеться; но как унизить себя пред ним и к нему ехать без приглашения не хотелось, то искал я случая увидеться с ним в общей нашей приходской церкви, что мне и удалось и еще в прошедшем месяце июне. И как свидание сие было у нас странное и отчасти достопамятное, то и опишу я оное так, как описал, в тот же день, в тогдашнем моем журнале.

      Было сие 6-го июня, что я, услышав, что он будет к обедне, восхотел и сам туда же съездить не столько для богомолья, сколько для того, чтоб видеться с князем, будущим моим по межеванью соперником.

      Признаюсь, что нетерпеливо хотел я видеть, как он со мною обойдется, а притом повеселиться непомерною его спесью и напыщением. Я действительно и ездил, и его высокопревосходительство и княжеское сиятельство увидеть удостоился, и могу прямо сказать, что он прямой князь, бо все в нем замешано было на гордости и превозношении.

      Уже и первое самое было то, что ему, по всему видимому, нас хорошенько у церкви проторить себя и ждать заставить; он соблаговолил не прежде как в двенадцатом уже часу возыметь свой великолепными выезд из сельца Злобина.

      Собравшийся к церкви народ ждал, ждал, но наконец, наскучив, стал уже расходиться по домам. Брат Михаила Матвеевич, который не спрося броду сунулся в воду, прождал его также часа два и, наскучив, уехал в Савинское к обедне.

      Но меня он не обманул. Я, заключая наперед, что он рано не приедет и что, может быть, из пышности захочет нарочно нас проторить, поехал хотя в обыкновенное время, но, заехав к Матвею Никитичу, просидел у него до самого того времени, как увидели едущего его по полю, а тогда поехал уже и я. Итак, князь был уже в церкви, как мы приехали.

      Он стоял, напыщенный спесью, на моем месте; был до сего горд, был горд, а тогда уже из рук вон! Я стал позади его, и хотя он довольно мог слышать, что я позади его стою, однако он стоял, как столб вкопанной и во всю обедню не только назад, но и на сторону не оборотился. Итак, мы с ним и не здоровкались.

      Досадно мне сие неведомо как было, и я внутренно хохотал такой глупой надменности, и нарочно вопреки тому делая, не задирал его и ему не кланялся, а хотел видеть, что воспоследует далее.

      Наконец, выходит поп с антидором; князь не пошел к нему, и я также. Итак, не видались мы и тут с ним. И как казалось мне, то не хотелось ему и вовсе со мною видеться, ибо как скоро отошла обедня и молебен, то пошел его сиятельство прикладываться к иконам, дабы я, между тем, вышел из церкви.

      Однако я не таков был глуп, а остался ждать, покуда совершит он свою набожную церемонию, которую производил он с такою важностью, что во время оной не взглянул ни однажды на народ и на меня. Но как кончилось сие, то необходимо надобно было уже нам видеться и ему иттить мимо меня.

      Я поклонился ему по старинному нашему знакомству, а он первым словом спросил меня, ездил ли я в Петербург? Удивил он меня сим вопросом, ибо я такого странного нимало не ожидал.

      - Нет, сказал я ему, у меня и на уме не бывало.

      - "Мне сказали, подхватил он: да кто ж это ездил, Ладыженский что ли?

      - Да, сказал я, Ладыженский ездил, и он вам, небось, сказывал.

      После сего первого явления, спросил он меня:

      - "Что ты так худ стал?"

      - Никак! говорю я; а все таков же!

      Третий вопрос был следующий:

      - "Где ты был, как я приехал? Мне сказали, что тебя не было дома".

      - Да, сказал я, я ездил кой-куда на сих днях.

      Сим весь разговор наш в церкви тогда кончился. Он остался с попом беседовать и брать просфиры, а мы вышли и остановились на крыльце. Он, вышедши, начал аллегорию говорить о нищих и расспрашивать чьи они, а я увидев, что сошла между тем и княгиня, жена его, подошел к ней, по старинному знакомству, поцеловаться, ибо тогда обыкновение еще было целоваться.

      Она по добродушию своему обошлась со мною очень ласково, спросила, все ли мы здоровы и благополучны и как увеселяемся деревенскою жизнью, и прочее, и я на все ответствовал таким же ласковым и благоприятным тоном.

      Между тень, с нетерпеливостью ожидал я, не пригласит ли меня князь к себе, однако у него и на уме того не было; а я тону был и рад, ибо, в таком случае, принужден бы я был к нему ехать. Таким образом кончилось наше свидание. Князь с помпою поехал домой, а мы также.

      Далее и кстати, расскажу вам еще об одном своем соседе, с которым я около сего же времени случайно познакомился. Был то живущим в деревне Дубачине г. Селиванов, по имени, Алексей Федорович.

      О сем человеке наслышался я уже издавна, что он был мудрого и особого характера, чрезвычайный охотник до собак, до птиц всякого рода, имел весь дом наполненный ими и вел странную и уединенную жизнь. Ныне давно уже хотелось из единого любопытства его видеть, ибо впрочем, как он ни к кому не езжал, то не лестно было и его знакомство. Но около сего времени, как случилось в селении у него стоять межевщику Хвощинскому, и мне надобно было у него побывать, то согласились мы с ним к сему чудаку сходить.

      И что ж нашли мы у него? Вся передняя и довольно просторная комната наполнена была у него разного рода собаками: были тут борзые, были лягавые и разных других родов, и большие и малые.

      Все они подняли такой лай, от всех их была такая вонь, что мы принуждены были почти заткнуть свои уши и ноздри при прохождении сквозь сию комнату, боясь, чтоб не оглушить себя и не задохнуться.

      За сею следовала другая, столь же просторная, но ничем не лучшая. Сия вся загромождена была несметным множеством клеток: иные из них висели в окошках и в таком множестве, что затемняли собою всю комнату; другими унизаны были все стены; третьи висели с потолка; а иные и крупнейшие помещены были в углах и в простенках, на полу и подле стен, и во всех их такое множество и малых и больших птиц, и производили они пением и щекотанием своим такой гром и шум, что не можно было слышать голоса говорящего вблизи человека. А как и сии животные не производили от себя благовония приятного, то не мог я, чтоб не пожать плечми и не подивиться человеку, провождающему жизнь в таковом многочисленном сообществе разных животных, и обоняя всякий день ужасное зловоние, от них происходящее.

      В самых комнатах хозяйских ничем почти было не лучше: они все были закоптелые, мрачные и наискучнейшие; а согласовались с тем и все приборы.

      Сам хозяин был уже немолодых лет и жил также не весьма прибористо. Он принял нас ласково, угощал нас кофеем, но кофеем таким, какого хуже я от роду не пивал; а все сие в совокуплении своем имело столь мало прелестей, что мы рады-рады были, когда вырвались из сей вонючей и вредной атмосферы на чистый надворный воздухе и, говоря между собою, не мог ли довольно надивиться образу жизни сего впрочем довольно достаточного человека, но о котором г. Хвощинский сказал такое слово, которое мне очень полюбилось; а именно, он, говоря о г. Селиванове, сказал, "что, братец, у него ничего нет, да и самого его нет."

      Но не сим, а совсем другим образом угостил у себя я сего любезного и доброго землемера, посетившего меня чрез несколько дней после того.

      От меня совсем с другими мыслями он поехал, и могу сказать, что он мне не только тогда, но и многие годы спустя, когда случалось видать мне его в Тамбове, оказывал, как бы родной какой, всевозможные ласки и благоприятствы.

      Тогда же обязал он меня очень поданием мне многих искренних и дружеских советов, в рассуждении приближающегося к нам межевания, и наставлениями как поступить при оном, ибо ему я во многом открылся.

      От г. Лыкова же советовал он мне брать возможнейшие осторожности и всего меньше верить всем его ласкам, наружным благоприятствам и лебезенью; но не так отзывался о помощнике его, второклассном землемере г. Сумароков, которого хвалил он мне и говорил, что он малый добрый, знающий честь и благородство, и все сие, как нам после самая опытность доказала, была точная правда.

      Наконец, скажу вам об одной смешной, но полезной выдумке, которую случилось мне около сего времени сделать.

      Родилась у меня в сей год озимая пшеница очень хороша; но как посеяна она была близко подле усадьбы, то напади на нее воробьи и в таком множестве, что мы не знали, что делать и как их отогнать, ибо и стреляли, и чего не делали, но ничто не помогало: остервенились проклятые и вред причиняли великий, и тогда выдумал я оное средство, а именно:

      Я смастерил чучелы, похожие очень на живых летущих ястребов, сшив их из тряпиц и картузной бумаги и раскрасив под натуру. Сии чучелы поцепил я на длинных шнурах и распетлял между двух высоких тычин, так что они вид имели летения, и дал им в приделанные когти по живому привязанному воробью; и как чучелы сии беспрерывно над пшеницею колебалися ветром и казались летящими, то сие так устрашило воробьев, что ни один из них не посмел показать и глаза, и нам удалось сим образом спасти свою пшеницу.

      Как вскоре за сим и началось уже наше межеванье, то хотя бы и следовало мне приступить теперь к описанию всех происшествий, при том бывших; но как без предварительного уведомления, в каких обстоятельствах находились в сие время ваши дачи, многое будет для вас темно и непонятно, то дозвольте мне наперед изъяснить вам оные.

      Обстоятельства наших земель были так спутаны и находились в таких замешательствах, что я со всем моим в межевых делах приобретенным знанием часто, при размышлениях об них, сам не знал, к чему пристать своими мыслями и которое из многих намерений выбрать и принять лучше и полезнее, для желаемого удержания оных за собою во всей целости.

      Ибо как устрашал меня не один оказавшийся великой пример, но и во многих местах спутанные и недовольно ясно в прежних писцовых книгах описанные живые урочищи и приметы, могущие послужить соседственным спорщикам в великую пользу, а нам во вред; то зная, что при тогдашнем межеванье весьма важны были и живые урочищи и могли многим помогать приобретать себе земли, то, не полагаясь во многом на собственное свое знание, советовал о многих сумнительствах и с господами знакомыми себе межевщиками. Но как и их советы и мнения не о всех были одинакие и одни толковали так, а иные инако, так что иногда приходил я оттого еще в пущее замешательство мыслей. Наиглавнейшее состояло в следующем:

      Все наши земли состояли, по несчастию, не из одной, а из осьми разных дач и пустошей, которые хотя и были между собою смежны, но собственных границ между оными и того, до которого места простиралась одна и с которого собственно начиналась другая, того не только я, но и никто из престарелых здешних старожилов не знал в точности, а знали только вообще места, где которая лежала.

      Но как все оные сообщить в одну дачу никоим образом было не можно, потому что не во всех их равное число владельцев находилось, а в иных было их более, а в других менее, а все таковые законами повелевалось не сообщать воедино, а размежевывать порознь; то и не знал я, где показывать им внутренние границы, да и идучи по окружной меже не видал, где показывать им началы и где окончания.

      Собственная дача сельца нашего Дворянинова лежала на реке Свинге, по обеим оной сторонам, и была сама по себе очень невелика, и половина оной лежала по течению сей реки вправо или к востоку, а другая по левую сторону, или к западу, и окружена была она отчасти своими, отчасти посторонними землями.

      С западной и северной стороны окружала ее сперва церковная земля, а потом земля смежного сельца Котова. За нею и с восточной стороны примыкала к ней пустошь наша Хмырово, а за сею волостная земля г-д Нарышкиных.

      С южной же стороны и за рекою Скингою и Гвоздевкою примыкала к ней пустошь наша Гвоздево, а за сею на запад земля деревни Трухиной или Болотовой.

      Владельцев в сей даче было тогда пятеро: четверо нас да князь Горчаков, имевший в ней маленькую частичку... И в рассуждении собственно сей дачи не ожидал и почти не опасался я споров, ибо с волостными разграничивала нас на большую часть одна писцовая Яблоновская вершина, а с косовскими писцовая же речка Трудавец. Однако как были прогалин и не по живым урочищам, то могли споры заводить с нами и те и другие.

      Вторую дачу составляла помянутая пустошь Хмырово, простирающаяся от Дворяниновской земли в северную сторону далече, и даже до самой речки Трешни и за оную, и содержала в себе земли довольное множество.

      Она окружена была со всех почто сторон землями чужими, и примыкала к ней сперва земля деревни Кетовой, потом земля деревни Злобиной, самой той, где находился тогда владелец ее, горделивой мой князь Горчаков.

      Далее за сею я за речкою Трешнею, приткнулась к ней концом земля деревни Городни, а за сею, и на великое пространство и даже до Дворяниновской земли, прилегала к ней боком земля волостная, отделяющаяся от ней отчасти живым писцовым урочищем, называемым Грибовским оврагом, отчасти полевою межею.

      В рассуждении сей пустоши опасался я уже более споров как от волостных, так и от князя Горчакова по Злобину. Сколько слухи до нас доходили, то грозились волостные отхватить от нас большую часть пустоши, утверждая, что будто бы Грибовской верх не тот, который мы называем, а другая вершина в этом же пустоши, по несчастию, находившаяся, и такое же точно положение имевшая, но лежавшая только ближе к Злобину.

      Канзь также твердил и хотел нас совсем из пустоши выгнать. А как владельцы в сей пустоши были самые тоже, как и в Дворяниновской, и посему должна она была совокуплена быть с нею, то и наводило сумнение на меня то обстоятельство, что, в случае спора, могла и Дворяниновская дача подвергнуться опасности.

      Третью дачу составляла пустошь Гвоздево, лежащая за речкою Гвоздевкою и прилегающая внутренними боками к земле Дворяниновке, Болотовской и пустоши Голенинки, а наружным боком к волостной земле и к речке Окинге или паче к заводскому Елкинскому пруду.

      В сей пустоши находилось уже шесть владельцев, и кроме нас и князя имел еще небольшое участие некто Казаринов, что после во владение досталось г-ну Огаркову, а потому и должиа была она отмежевана быть особо.

      В рассуждении сей пустоши, казалось бы, и не было причины опасаться мне споров, ибо она вся почти окружена была живыми писцовыми урочищами, а где не было их, там была видима еще старинная межа с прежними межевыми ямами; а сверх того по сей пустоши имели мы на волостных законную претензию.

      Помянутый их Елкинский заводской пруд запружен был на общей у нас с ними земле, и они за берег наш плачивали нам в старину по сту рублей денег ежегодно; но как завод перевелся, то платить перестали, а пруд все остался существующим. Итак, можно было и нам с ними еще о пруде законно спорить, почему и был я с сей стороны почти спокоен.

      Четвертую дачную землю составляла пустошь Голенинка, лежавшая за пустошью Гвоздевою в углу к волостной земле, и прилегающая одним боком к ней, а другим к дачной земле деревни нашей Болотовой, а третьим к лежащей за ними нашей пустоши Щиголевой.

      В сей пустоши хотя я и братья мои владения не имели, а имел только некоторое участие Матвей Никитич, главные же владельцы были Казаринов и Ладыженские; однако как и она связана была с нашими землями, то надобно было и об ней хлопотать.

      Пятую дачную землю составляла помянутая и самая отдаленнейшая от нас пустошь Щиголева, лежащая по конец всех наших земель и боком к землям села Домнина, г-на Хитрова, а прочими боками своими примыкала к землям нашим деревни Болотовки и пустоши Маховой; но где она с ними разграничивалась, того никто не знал и не ведал.

      В сей пустоши владельцами были мы да Ладыженские; Казаринова же и князя не было. И как она нигде живых урочищ не имела и бок ее к Домнину был описан так двоесмысленно и неясно, что я как огня опасался спора от Хитрова, и готовился уже уступить ему десятин двадцать, ежели б он заспорил.

      Шестую дачную землю составляла прикосновенная к ней пустошь Шахова. Сия проклятая пустошь наводила на меня более всех сумнения и была главнейшим предметом всех моих стараний, вымыслов и забот.

      Она лежала боком отчасти к Домнинской, а более к земле князя Горчакова, отделенной от ней речкою Язовкою. И как самое верховье сей речки было сумнительное, то от самого того и произошел, лет за 15 до того, у дяди моего с князем Горчаковым спор и исковое челобитье о лесе его, называемом Неволочью, находящемся в верховье сей речки и прилегающем к сей пустоши и обширностью десятин до 60 простирающемся.

      Сей спор, о котором упоминал я вам уже и прежде, не можно нам было никак оставить, ибо описанные в писцовых книгах живые урочищи и старинные межевые ямы, доныне еще видимые, гласили явно и почто неоспоримо в нашу пользу.

      Почему, хотя б мне, при открытом великом в землях наших примере, и не весьма хотелось сей спор при межеванье возобновлять и производить, дабы не приумножить тем еще большее количество излишней земли, которую и без того не знал я как сохранить; но принуждала меня к тому самая необходимость, ибо братья мои и слышать о том не хотели, чтоб от сего спора отстать и даже сердились на меня при едином намекании моем о том стороною.

      Седьмую дачную землю составляла небольшая пустошь Воронцова, прилегающая к помянутой Маховой одним боком, а другим к землям князя Горчакова, деревни Матюшиной, третьим к пустоши Ермаковой, принадлежавшей котовским с соседом моим Матвеем Никитичем, а четвертым к землям деревни Болотовой.

      Но как пустошь сия, отделенная от чужих земель хотя неоспоримыми живыми урочищами, принадлежала только тем же владельцам как и Шахова, а именно нам и Казаринову, то и должна была по законам соединена быть с оною воедино.

      Наконец, осьмою дачною землею была земля деревни нашей Трухиной или Болотовой, в которой было шесть помещиков, а именно: четверо нас, Болотовых, да Казаринов, да Ладыженские и которые земли лежали посреди всех наших дач, между Дворяниновскою, Гвоздевскою, Голенинскою, Щиголевскою, Шаховскою, Воронцовскою и Ермаковскою землею. Но, по всей ее окружности, неизвестно было мне, где находились ее точные пределы, а столько же мало знали о том и все наши старожилы.

      Кроме сих 8-ми больших дачных земель, имели мы еще маленький клочок отхожего Гвоздевского луга, лежащего за нашею церковью подле речки Язовки и совсем от наших земель отделенную.

      Вот в каких обстоятельствах находились наши земли. Я тысячу раз благодарил сам себя, что я все оные снял и положил на план заблаговременно, с аккуратнейшею внутреннею ситуациею, и чрез то приведен был в состояние заблаговременно и на плане там внутренние границы и смежности всем оным землям назначить, где по рассмотрению моему было приличнее.

      Что ж касается до помянутого примера, оказавшегося при измерении на плане во всей даче или землях наших вообще, то намерен я был расчислить оный по пропорции
      четвертной дачи на все оные земли и пустоши, дабы никому не было обидно, и все получили б в оном участие.

      Но не так воспоследовало, как я думал и, заблаговременно располагая, на плане своем назначивал.

      Но о сем расскажу я вам вперед в свое время; а теперь, как письмо сие уже увеличилось слишком, то дозвольте мне оное кончить и сказать вам что я есмь, и прочая. (Ноября 5 дня 1805 года).

      Любезный приятель! Приступая теперь, наконец, к описанию происходившего межеванья, скажу, что начальное было только по прикосновенности, а не формальное наше, ибо формально межевались тогда Нарышкина волость, а не мы, следовательно, и коснулось оно в сей раз до нас одним только боком.

      Приблизилось оно к нам при обходе волости со стороны от Квакина, и волостные должны были размежевываться с пустошами нашими: Голенинкою и Гвоздевою, а потом с Дворяниновскою и Хмыревскою дачею ... и дошло собственно до нас еще в конце июля месяца, а именно 22-го числа оного.

      Межевал нас с волостью помянутый землемер г. Лыков, человек, казавшийся по наружности очень добрым, к нам ласковым, дружелюбным и благоприятным; но как после оказалось, был он лукавый, скрытый, корыстолюбивый, бесчестный и негодный человек.

      Как мы с ним сделались давно и тогда еще знакомы, как он был далеко еще от нас, и он к нам очень часто езжал, и мы его во все это время поили и кормили, как добрую свинью, и всячески угощать и всем и всем служить ему старались, то и не ожидали мы никак, чтоб он посягнул на нас каким-нибудь злодейством и неправдами, и тем паче, что он всегда прикрывал себя непроницаемою личиною притворства и наружною к нам ласкою, благоприятством и усердием, и умел сие так хорошо делать, что я хотя и знал, что он угощен был досыта волостными, но побожиться бы за него был готов, что он никак не в состоянии, забыв честь совсем и все благородство, из бездельной корысти продать нас волостным и поступить с нами так бездельнически, как поступил он при тогдашнем случае.

      Мы хотя всячески к нему ласкались и всегда старались ему всем, чем могли, прислуживать, однако, как он за день до начала межеванья был имянинником, то не сомневаясь, что он в сей день сделает для нас обед и всех нас к себе позовет,
      изготовили было ему приличные к сему дню и добрые подарки.

      Однако он сего не сделал, и не допустила его до того либо скупость, ибо жил он очень скупо, либо совесть, ибо в самое то время ковали они с волостными начальниками и поверенными злые против нас ковы и составляли всевозможнейшие ухищрения и замыслы ко вреду нашему. А посему и остались все наши подарки дома; что было и очень кстати, потому что они пропали б по пустому и ничего бы в пользу нашу не подействовали.

      Между тем, как мы званья от межевщика дожидались, услышали мы, что волостные мужики все ходили около нашего Гвоздевского заказного леса, отыскивая какие-то ямы, посматривали места, где им иттить отводом при межеванье.

      Досадно нам сие всем было, и мы послали того часа людей, чтоб их стараться изловить, как бы неприятельских подзорщиков и шпионов, а после обеда и сами туда с братьями поехали.

      Не успели мы туда приехать, как сказывают нам, что поймали волостного мужика с нарубленным воровски в нашем заказе лесом.

      - О! о! - закричали тогда мои братья, - вот мы ему ужо дадим!

      А я себе на уме:

      - Не таково, не таково строго!

      И в самом деле не знал, что с ними делать.

      Ко мне, как к главному всей нашей стороны начальнику, представили его как пленника, и он только и знал, что валялся у меня у ног и просил помилования; что и было у меня на уме сделать, ибо я хотя и мог бы тогда поступить с ним, как с вором, и его не только жестоко наказать, но после отослать и в город, но, как я и в прочее время не такой был драчун и забияка, а тогда и подавно не хотелось мне раздражать волостных и тем более подавать на себя повода ко вражде: рассудил я его только постращать, будто бы хотим его сечь, а после отсылать связанного в город, а, наконец, оказал будто ему милость и, пожалев старости его, отпустил безо всего и не сделав ему никакого оскорбления.

      Итак, 21-го еще числа июля, как накануне того дня, в который началось самое межеванье с нами, получил я от поверенного моего, ходившего всякий день при межевщике, уведомление, что межевщик уже подошел очень близко к нашей даче и на утрие будет межевать волость с Хитровым.

      Сие нас всех перетревожило, ибо можно было заключить, что в этот день дойдет уже и до нашей земли. Итак, поднялись у нас сборы, хлопоты и кричанья:

      - Давай скорее лошадей! Готовь скорее есть! Собирайтесь все! Посылай работных! Вели везть столбы! - и так далее.

      Мы все, Болотовы, будучи тогда дома, согласились выехать на межу: Матвей Никитич со мною на одноколке, а братья в своей, ибо тогда ни дрожек, ни линеек в употреблении еще не было.

      Отобедав дома, поехали мы тотчас за Квакинский лес к Пахомову, где межа остановилась. Мы увидели уже издалека вехи и народ, однако его еще не было, а нашли мы тут г. Хитрова. Он вывез несколько возов столбов, и белых и черных, и окружен был народом. Волостные также его очень тревожили, похваляясь везде, что отхватят от него десятин тысячу, и он не знал, что с ними и делать.

      Мы прождали межевщика часа полтора или более; он все пировал у волостного управителя, но, наконец, выехал и он и начал межевать.

      Все ожидали, что будет тогда спор с Хитровым, однако против чаяния всех, пошли бесспорно по старому владению, чем Хитров чрезвычайно был доволен, а, может быть, имел и причину радоваться.

      Я, видя сие, сказал сам себе:

      - Вот со мною проклятые сим образом не разведутся! Но что делать? Так и быть!

      Подумав сим образом, пошли мы с братьями наперед к тому месту, где у нас с ними межа начнется, и стали их дожидаться, думая бессомненно, что они тотчас начнут с нами спор.

      Но, по счастью, все поверенные и начальные люди волостные были пьяненьки и немного поспутались; а я умел воспользоваться сим случаем и отвесть их от зачатия спора в том месте, где мне было б очень худо, а для них полезно, и которое они немного прозевали.

      По крайней мере, я был рад тому, что они первую линию протянули с нами бесспорно. Тут, думаю я, что они начнут спор, однако, гляжу, идут они в другую и третью линию бесспорно да и так еще, что несколько и из своего владения уступали.

      Не могу изобразить, как доволен я был и как обрадовался было я толь благому началу; но радость моя продлилась недолго.

      Уже на третьем пункте они остановились и, поставив веху совсем в нашем владении и далеко от рубежа, хотели было уже начинать спор. Но тут где ни возьмись дождь и пошел пресильный; а как самое то время и оба поверенные волостные что-то между собою не поладили и побранились, то и стали они просить межевщика, чтоб в тот день более не межевать и, остановив межеванье, дать им время одуматься, обещая, что они так, конечно, не пойдут, как они веху поставили.

      Я не знал тогда, послушаться ли их просьбы или убеждать межевщика, чтоб он продолжал межевать далее. Однако, подумав, что, может быть, они одумаются, хотя было это и нестаточное дело, согласился на то, чтоб тут перестать.

      Итак, прошли мы с ними в сей день только три линии и с полверсты, межуя еще только пустошь Голенкину с волостью, и межеванье отложено до понедельника, т.е. до 26-го числа июля.

      Я звал межевщика к себе, и он согласился ехать и, посидев у меня, заезжал к Матвею Никитичу, и мы оба старались его употчивать как можно лучше и поили, как свинью; и между прочим проговаривали опять о береге прудовом, но он по прежнему обыкновению тянул все в сторону волостных и не входил нимало во все мои неоспоримые и справедливые доказательства... Я досадовал тогда на сие внутренне и за особое несчастие себе поставлял, что получили мы в нем такого межевщика негодяя.

      В последующее затем воскресенье, как накануне того дня, в который надлежало начинаться опять межеванью, вздумалось нашим боярыням всем, собравшись гурьбою, съездить к межевщиковой жене в Ченцово, где они тогда стояли, в гости, ибо она давно их к себе приглашала. Они уговорили меня ехать вместе с ними.

      Самого межевщика мы не застали дома, он уехал в Саламыково к тамошнему приказчику пить; но жена его была дома, а скоро приехал и он, ибо она за ним тотчас послала.

      По лукавству своему притворился он, будто бы очень рад нашему посещению, а в самом деле желал лучше, чтобы мы к нему не приезжали.

      Но как бы то ни было, однако он первым словом начал мне сказывать радостное известие, что накануне сего дня был в Ченцовской половине у волостных сход, что говорили на нем, как со мною разводиться, читали писцовые книги и положили, чтоб со мною не спорить до самой реки Скинги.

      Извещение сие обрадовало меня чрезвычайно, почему и сидел у него я уже повеселее; а вскоре после того подошел туда же и ченцовский надзиратель и поверенный беззубый Лобанов.

      Тот также мне намекнул, что они авось-либо как-нибудь добредут до Скинги бесспорно. Итак, я внутренно веселился сему отзыву и радовался, что Бог на разум их наставил: ибо для меня великая б была подмога, если б они со мною хотя б в одном месте не спорили.

      Напротив того, о саламыковском приказчике и поверенном другой половины сказывал мне межевщик, что сей неотменно со мною в пустоши Хмыровой спорить хочет.

      И как сей спор был мне уже давно предсказан, то я о сем уже и не так тужил, ведая, что от сего приказчика как злого и пренегоднейшего человека ничего доброго ожидать было не можно, и потому почитал сей спор уже необходимым.

      Таким образом, находясь между страхом и надеждою, приехал я домой уже поздно, и сообща товарищам моим помянутое радостное извещение, обрадовал их тем чрезвычайно.

      Уверение сие почитал я столь справедливым и достоверным, что как в последующий день начали мы собираться ехать на межу, то не велел я брать с собою и столбов черных, а повезти одни белые в надежде, что станут проезжать межи сохами, велел взять с собою и оные.

      Но прежде приступления к описанию самого межевания волостных с нами, расскажу вам обо сне, какой я в ночь сию видел.

      "Мне снилось, что я вижу у себя множество серебряных денег и, удивляясь новости и гладкости их, стал их обтирать и вдруг увидел, что они были фальшивы и натертые только ртутью."

      Проснувшись, удивился я сему сновидению и признаюсь, что поразился оным немало, ибо снам я хотя и никогда не верил и мало об них помышлял, однако было у меня как-то издавна примечено, что всегда, когда ни видывал я во сне деньги, последовали вскоре за тем и всего чаще в самый тот же еще день происшествия какие-нибудь важные и неприятные.

      А в сей раз, желая лучше в том удостовериться, приискал еще в одной немецкой обо снах книжке деньги и увидел, что и тут сказано, что серебряные значат важные и серьезные дела, подумал, сам с собою говоря:

      - Вот какое вранье! Каким быть важным делам, когда волостные не хотят спорить!

      Однако последствие доказало, что сон мой сбылся наиточнейшим образом и не только в рассуждении виденных денег, но и самой фальшивости оных, как все то окажется в свое время.

      Теперь, начиная повествовать о собственном межеванье волостных с нами, скажу, что не успели мы подъехать к Шестунихе нашей, как пастухи сказывали нам, что волостные приказчики с мужиками разъезжали во все то утро около Шестунихи и осматривали места в наших дачах. Известие сие привело меня в великое сомнение.

      - Кой же черт, - говорили мы между собой, - уж не передумали ли они опять и не хотят ли начинать споры?

      Товарищи мои в том почти уже не сумневались, а я сам хотя и был между страхом и надеждою, однако сумнительные мысли пошли тотчас в голову.

      Незнание, как они поведут, и опасение, чтоб не повели они в сумнительных мне местах так, чтоб несправедливый их отвод имел некоторое сходство с писцовыми книгами, и чтоб мы не подверглись через то опасности потерять великое количество земли, и так, как бы повел я, будучи на их месте, меня очень тревожило.

      В особливости же наводило на меня то обстоятельство сомнение, что в Гвоздевской нашей пустоши находились многие и разные вершины, называющиеся ныне совсем уже не так, как назывались некоторые и порубежные в древние времена. И как им можно было выбирать из них любые и называть прежними названиями, то боялся я, чтоб они не выбрали такой, которая мне была опасна.

      Сверх того упоминалась в писцовых книгах одна порубежная дорожка, которой в натуре никакой не было, и я опасался, чтоб не назвали они ею большую проезжую дорогу, идущую от Елкина через всю Гвоздевскую пустошь, и чтоб чрез то, с видом вероятности, не отхватили они у нас множества земли.

      Словом, я находил столь многие и опасные сумнительствы, что полагал уже предварительно в мыслях, чтоб в случае, ежели заведут они где-нибудь опасный спор, то лучше уступать им иногда по небольшому количеству десятин, нежели допускать до большого спора.

      Чем ближе подъезжали мы к сборному месту, тем более увеличивалось мое сумнение; волостные мужики шатались везде по нашим землям и, наконец, наехали и самого надзирателя их, ездящего и осматривающего положения мест.

      - Здорово! Здорово! - говорили ему, а у самих не то на уме, и говорим между собою: - Вот лихая болесть его уже носит. Знать уж, конечно, дурное на уме, а то ему ездить бы тут было не для чего.

      Приехавши на сборное место, нашли мы толпу народа, но межевщика еще и в появе не было. Но первое огорчительное зрелище представилось в черных столбах, привезенных волостными вместо ожидаемых белых.

      Наши тотчас сие уже пронюхали, и брат Гаврила Матвеевич с горестию ко мне прибежал и говорит:

      - Братец! Ведь черные, а не белые столбы проклятые привезли? Знать хотят спорить!

      - Ну что ж делать? - сказал я ему. - Унять не можно.

      Итак, готовились мы уже к спору, о котором не было сумнения, ибо нашли мы волостных мужиков совсем в другом расположении, нежели мы чаяли.

      Со всем тем не преминул я употребить все свое красноречие, чтоб их уговорить. Я представлял им смирное и согласное до сего времени соседство; ласкал и обещал им и впредь оное: грозил вечное ссорою, ежели они ныне против всей справедливости нас обижать похотят; приступал к ним непутным делом; выбирал самых стариков и говорил им следующим образом:

      - Ну, мой друг! Ты уже в гроб смотришь, тебе уже немного жить остается! Скажи по совести и как тебе пред Богом явиться: владели ли вы когда-нибудь в сем месте? И были ли когда-нибудь у нас с вами споры?

      Нечего было тогда сим говорить: они признавались, что никогда не владели, и что никогда ни ссор, ни споров не было, и что мною довольны, равно как и предками нашими.

      - Ну для чего же, - подхватил я, - вы теперь на задор идете и ссору начинать хотите, которой никогда не бывало; для чего делаете вы вечную вражду, которой мы никогда не желали и ныне не желаем? Я ли к вам во владение вступаю? Я ли вас обижать хочу? И не вы ли сами, не зная для чего, против всей правды и невинно нас обижать предпринимаете?

      Сим и подобным сему образом старался я уговаривать, но они были глухи и подобны нечувствительным пням. Я сие ведал и потому не для того и говорил, чтоб их убедить надеялся, но хотел пристыдить их совесть, что и подлинно производило ожидаемое действие.

      Старики бранили молодых, что от них все сии затеи, а они никогда не хотели браниться и извинялись тем, что не их была воля. Тогда, оставя их, приступал я к их отводчикам, которые были самые плуты и выбраны к тому, как удальцы из всей волости,

      - Скажите, пожалуйте, - говорил я им, - почему вы взяли к себе в голову и почему утверждаете, что это ваша земля? Не видите ли писцовых ям, которые по нашей меже и поныне целы, кто их копал? Мы ли или межевщик? И когда мы у вас завлаживали?

      Нечего им было говорить, и они предъявляли один только и крайне смешной предлог, состоящий в том: для чего-де прежний межевщик не прямо, а все кривулинами шел?

      Нельзя было, чтоб сему их глупому оправданию не смеяться, и для того, смеючись, говорил я с горести:

      - Для чего ты, мой друг, тогда не родился и межевщику не сказал: "Для чете ты не сделаешь циркуля и всю нашу волость кружком и яичком не очертишь?"

      Одним словом, они были немы и наполнены только завистью и злостью.

      Между тем как сие происходило, подъехали волостные приказчики. Тут начался у нас разговор совсем о другой материи. Им нажаловались мужики о бывшем в лесу с пойманным мужиком происшествии, также о бывшей накануне того дня на Хмыровском поле сумятицы, поводом к которой было следующее.

      Между тем как мы накануне сего дня ездили с боярынями в Ченцово к межевщику, братья мои оставались дома. Не знаю, как-то проведали они, что у нас за дворами по Хмыровскому и Яблоновскому полю ходят волостные мужики, и осматривают и меряют землю.

      Они, воспылав досадою, бросились туда и гонялись за мужиками, а вскоре за сим прибежал и Матвей Никитич, имея при себе человек с тридцать; и дошло было до драки, однако ничего не было, хотя с обоих сторон множество народу с дубьем уже сбежалось.

      Мужики волостные нажаловались, что наши сняли будто с одного шляпу, а я, в Шестунихе, сняв с мужика рубашку, водил будто по всему лесу; и наглость их так была велика, что они в глаза упрекали сею, по мнению их, дурною поступкою.

      Досадно мне тогда чрезвычайно было, что сии бездельники за мою же добродетель меня же бранят, почему и говорил:

      - Жаль же мне, что я так был великодушен и пойманного мужика в лесу с накраденным моим лесом не выпорол, пускай же бы они говорили.

      Потом рассказал я приказчикам порядок всего происшествия, но сии господа были с мужиками одного почти помета, а особливо саламыковский, который подал тогда мне повод еще к вящей на него досаде и наияснейшим образом дал о себе знать, что он был наивеличайший плут и бездельник; а вот каким образом сие происходило.

      Между тем как мы о помянутых происшествиях считались, брат мой, Гаврило Матвеевич, по молодости и пылкости своей, разгорячившись и грозя мужикам, проболтнул:

      - Посмотрю-ка я, как-то волостные ко мне на дачу с сего времени толкнутся, и дурак я буду, ежели не укокошу кого-нибудь, кто мне попадется в руки!

      Приказчик саламыковский, прислушав сие и будучи самая ехидна, подхватил сие слово и тотчас начал являть понятым:

      - Слушайте, господа понятые! - говорил он, - Вот господин хочет убить до смерти человека, было бы вам это известно!

      Досадно мне сие чрезвычайно было; однако я с минуту времени молчал и дал время ему пораззеваться {Накричаться.}, и тем наказал Гаврилу Матвеевича за неосторожность, которой в самом деле чрезвычайно вструсился.

      Наконец, не мог я более вытерпеть и сносить поношение, которое делал такой бездельник моему толь близкому родственнику. Я вступился и напустил сам на приказчика.

      - Из чего ты это заключил, - с превеликим сердцем сказал я сему ябеднику, - что он хочет убить до смерти человека? И как ты смеешь трогать так благородного человека?.. Что такое значит укокошить? Еще я не знаю, почему бы это значило убить? Кокошить, кокошить: на это надобен еще лексикон, и разве по-твоему это значит убиение? А по-моему это ничего не значит, и слово совсем не русское.

      Дурно было тогда приказчику, ибо нашла коса на камень, и он, видя неминучую, тотчас сплыл и перестал о сем говорить. Однако я с сего времени получил весьма худое о сем негодном и даже опасном человеке мнение.

      Вскоре за сим приехал наш и межевщик и спрашивает у меня, какова погода? Я ответствовал ему с горестию, что она дурная, и что хотят спорить.

      - Как это, братец? - подхватил он речь. - Они не хотели спорить.

      - Ну, хотели ли или не хотели вчера, - говорю я, - а теперь хотят!...

      Я ожидал, что межевщику будет сие досадно и что он не преминет их уговаривать. Однако весьма в том обманулся, у него того и на уме не было.

      По подлой душе своей, раболепствуя уже слишком волостным, не посмел он им сказать и единого словечка, а поспешил снимать скорее румб {Одно из 32 направлений компаса.}, приказывая им ставить веху и продолжать далее.

      Досадно мне тогда до чрезвычайности было на межевщика, ибо сие доказало мне, что вчерашние его слова были только один обман, выдуманный наиглупейшим образом, власно как бы насмех нам, и я так на него тогда в духе злился, что растерзал бы его, если б было можно, за такую подлость.