Путешествие пятое 

В созидательную деятельность крестьянства 

Россия... "обширная, девственная страна, 
ожидавшая населения, ожидавшая истории: 
отсюда древняя русская история есть история страны, 
которая колонизуется". 

С. М. Соловьев

Нравственное богатство наглядно исчисляется 
памятниками деяний на общее благо. 

В. О. Ключевский

Три сосны...

В элегии "Вновь я посетил..." разговор о родословии своего рода Пушкин продолжает воспоминанием о Михайловском, "холме лесистом", по берегам которого "рассеяны деревни", о трех соснах, стоявших "на месте том, где в гору подымается дорога...".

В 1835 году, когда писалась элегия, поэт увидел сосны: "Они все те же... Но около корней их устарелых (где некогда все было пусто, голо) теперь младая роща разрослась...". И вот аккорд:

Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст.
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум...

Прошло более 150 лет. Внуки, правнуки поэта и люди новых поколений приходят в Пушкинский заповедник, чтобы увидеть не только сохранившиеся и вновь воссозданные архитектурные сооружения в Михайловском, Тригорском, Петровском, Святогорье, но и походить по рощам, лугам и нивам, постоять у сосен и других деревьев - современников поэта, услышать "приветный шум" новых аллей, рощ и дубрав.

Вспоминается первое послевоенное посещение Сталинграда. Город уже восстановлен. Сохранен "Дом Павлова". Разбиты новые парки. Но особое чувство всеми переживалось у дерева, израненного, изорванного снарядами и пулями войны, но устоявшего. Оно сохранилось и с залеченными ранами продолжало жить. Был август. Пожелтевшие листья стали опадать. Поднял и я один листочек с этого дерева-героя.

В 1945 году с группой офицеров-воспитателей увидел, как зло и кощунственно была разрушена Ясная Поляна. У входа в дом усадьбы сохранилось дерево. Когда-то к нему был подвешен небольшой колокол. Он созывал семью и гостей Аьва Николаевича Толстого к столу. Дерево росло, новые кольца жизни обнимали его, и колокол, который оказался почти весь в этих объятиях, вместе с деревом, его сохранившим, продолжал жить...

В предыдущем путешествии мы узнали, что не только города, но и сельские поселения - деревни, построенные из дерева, - исчисляют свои родословия многими столетиями. А разве поля и сенокосы, что раскинулись обширными площадями вокруг деревень, не хранят память о тех полянах, отвоеванных первыми поселенцами у векового леса? Все имеет свои истоки, свое начало. И начало нынешних земледельческих угодий, включенных в агропромышленный комплекс, уходит в седую древность. Приходившие на новые, места славяне заводили пашню и строили деревню, не испрашивая ни у кого разрешения. Да и не у кого было спрашивать. Право земельной собственности определялось трудовой заявкой, возможностью окультурить "дикое", "черное", то есть ничейное пространство лесной целины по принципу: "куда соха и серп, топор и коса ходили из этой деревни". К тому же и само понятие "деревня" было иное, чем стало позже. До XVII века под деревней понималось не только поселение с дворами и хозяйственными постройками, но и весь комплекс земельных угодий "с ее лесом, с пожнями и с другою землею, что к ней из старины тянуло". И потому будет правильнее, если мы будем изучать родословие людей и их малых родин одновременно с историей их производительной трудовой деятельности, с ее памятниками материальной и духовной культуры. Уверен, что нравственное богатство народа действительно отражено в памятниках деяний на общее благо.

При всей афористичности приведенной в эпиграфе к этой главе оценки истории России С. М. Соловьевым, в ней глубокий смысл и отражение особенностей процесса заселения и освоения необъятных пространств, а также образования Российского государства в целом. В ходе непрерывной колонизации в различных формах, особенно народной, закладывалось как величие и богатство страны, так и ее неустроенность, вечное "ожидание населения" в силу извечной малой его плотности.

Процесс этот шел неравномерно. Если взять лесную часть страны от берегов Днепра до Тихого океана, то исторически выделилось три "начала" заселения и хозяйственного освоения огромных, своего рода "материнских", территорий. С каждым началом рождался очередной этап истории страны, которая "колонизуется".

Первый этап: 
от Приднестровья до Приильменья и Суздаля

Немалая эта территория издревле была заселена многими славянскими племенами. Здесь создавалась славянская государственность, известная в нашей истории под именем Киевская Русь. Здесь зарождалось производящее хозяйство, в том числе крестьянское. По мнению академика Б. А. Рыбакова, истоки происхождения славян можно найти в середине II тысячелетия до н. э.1 Это праславянский мир. На рубеже II и I тысячелетий до н. э. по археологическим источникам убедительно прослеживается его единообразие от Днепра до Одера. Геродот (V век до н. э.), прозванный "отцом истории", называл их "борисфенитами" (днепрянами), а также "сколотами" (по имени мифического древнего царя Кола-ксая - "Солнце-царь").

Словно в кадрах фильма, сменяется картина за картиной непрерывного движения народов через пространства, заселенные славянами. Под ударами степных сарматских кочевников в конце I тысячелетия до н. э. рухнули сколотские царства, но это нашествие было в известной мере преодолено, что подтверждается римскими источниками.

VI век новой эры - век великого расселения славян, положившего начало образованию групп родственных по происхождению и языку народов: северо-восточных славян (впоследствии - русские, украинцы, белорусы), западных (впоследствии - поляки, чехи, словаки, лужичане), южных (впоследствии - болгары, сербы, хорваты, словенцы, македонцы, боснийцы). Полянский князь Кий правил, по мнению академика Рыбакова, примерно в конце V - первой половине VI в. По приглашению одного из византийских императоров Кий совершил поездку в Царьград... Нестор имел основание начинать свой рассказ о Киевской Руси с этого прославленного в сказаниях князя. Уже в VI-VII вв. историческое значение Руси было велико. По мнению Б. А. Рыбакова, она находилась на рубеже двух миров - кочевого и земледельческого - и на перекрестке двух мощных людских потоков: давнего движения кочевников (сначала ираноязычных, а затем тюркоязычных) с востока на запад по степям до Центральной Европы и начавшегося в V-VI вв. переселения славянских племен из лесной и лесостепной зоны, пересекавшего степи и завершавшегося за Дунаем и за хребтами Балканского полуострова.

IX-XI века - время непрерывной борьбы с новыми волнами тюркоязычных народов. Силен был Хазарский каганат, но не выдержал силы дружин киевского князя Святослава и пал в 965 году.

С IX века в южнорусских степях появляются печенеги. Снова битва - в 1036 году они были разбиты и покорены русскими ратями; часть бежала в Венгрию. Более сложные отношения складывались у Киевской Руси с половцами, нахлынувшими в южнорусские степи в XI веке. А в XIII веке новая беда (монголо-татары), более сильная и длительная. Но Русь выдержала.

Истоки генеалогии крестьянского хозяйства

Окинем мысленным взором карту Киевской Руси, оживим ее временем IX века нашей эры. Величественный Киев, питаемый трудом смердов, окружен многими селами и пашнями, обрабатываемыми на черноземном юге железными плугами, в лесных северных районах - легкими однозубыми ралами и двузубыми сохами. Приглядимся внимательно к пашне и заметим разделенные на два и три поля деревенские угодья - значит уже получило распространение двух-трехполье2. При исследовании коллективом авторов под руководством А. Л. Шапиро в писцовых книгах конца XV века обнаружен материал, говорящий, что в Новгородской земле крестьянство уже давно жило деревенскими общинами, с наличием отдельного крестьянского хозяйства каждого двора, с большим удельным весом трехполья. Такая структура крестьянского мира и хозяйства позволяла учитывать как общинные, так и дворово-семейные интересы, обеспечивать здоровую основу земледелия, животноводства, промыслов и ремесел3.

Неоспоримо, что истоки производящего крестьянского хозяйства находятся в Приднепровье и в Приильменье, затем - Суздальском Ополье и вокруг Москвы. После смерти Владимира Мономаха Новгород становится Великим и центром обособившейся боярской республики. Богатеют бояре Киевской Руси и Новгорода. А смерды-крестьяне? Они расчищают от лесов и кустарников новые и новые площади под пашню, строят деревни, кормят бояр и князей.

Рост числа дворов - верное доказательство успехов в заселении и земледельческом освоении новых территорий. По подсчетам Г. Е. Кочина, в конце XV века в Новгородских пятинах насчитывалось около 45 тыс. дворов4. Вместе с этим наблюдалась и непрерывная миграция крестьян, о чем свидетельствуют сохранившиеся от XIV-XV веков жалованные грамоты на предоставление льгот податным "пришлым" крестьянам на 5-10, а то и до 20 лет. Правда, льготы предоставлялись и возвращенцам на старые угодья (на более короткие сроки), но это не останавливало передвижение. Поиски новых удобных мест для поселения и заведения хозяйства начались уже в ранние времена государственности. И уходили крестьяне не от хорошей жизни. Усиливалась феодальная эксплуатация, началась христианизация, которая первоначально принималась не всем народом. Ни установление Юрьева дня, ни его отмена и установление срочных лет, ни отмена и таких сроков для получения свободы, ни предоставляемые льготы не сдерживали миграции крестьянства. Объективно оно, крестьянство, своими неузаконенными миграциями осуществляло расширение заселяемых и осваиваемых им новых территорий, создавало предпосылки для расширения и государственных границ.

Многие историки (С. М. Соловьев, И. Д. Беляев, Н. Я. Аристов и др.), занимавшиеся историей крестьянства, почти однозначно, но ошибочно объясняли причины миграции славяно-русских крестьян лесной полосы. Соловьев, приписав якобы присущую им привычку к передвижениям, к бродяжничеству, говорил: "От такой расходчивости, расплывчатости, привычки уходить при первом неудобстве происходила полуоседлость... приучала к исканию легкого труда"5. Концепцию эту поддержали полностью или с оговорками многие дореволюционные историки. Вероятно, это объясняется малой в то время известностью таких, например, источников, как писцовые и переписные книги. В новейшей историографии убедительно доказано, что крестьянин бежал не от любви к бродяжничеству, а от все возраставшей феодализации, усиливавшегося крепостничества и от тяжести податей и повинностей, а также в силу наличия места, куда можно бежать. В отличие от английского и голландского крестьянина, русскому мужику необъятные просторы сулили пусть иллюзорные, на время, но возможности укрыться, пожить в условиях безгосударственности...

Создается крестьянское хозяйство и у славянских племен, заселявших центральную часть Европейской России.

Вот плодородные земли Суздальского Ополья, а севернее и восточнее их - леса, прорезанные густой сетью рек и озер. Смерды и ремесленники своим трудом укрепляли и здесь княжескую власть. Княжескими дворцами и величественными храмами спорят с Киевом и Новгородом города Владимир и Суздаль. Стоит уже церковь Покрова на Нерли, собор Спаса-Преображения в Переяславле-Залесском и белокаменный дворец князя Андрея Боголюбского во Владимире. Идет строительство новых городов, в том числе в 1147 году на месте конфискованной Юрием Долгоруким усадьбы боярина Кучки города Москвы. Обозревая этот край, увидим, что удален он от степей, загорожен от других кочевых народов непроходимыми лесами. Потому и набирает силу Владимиро-Суздальское княжество в междуречье Волги и Оки, с плодородным Опольем в центре.

В центральных районах Европейской России сложилась классическая система феодальных отношений, наиболее жесткая: с закрепощением крестьян в личную зависимость от феодала. Вспомним Пушкина, сказавшего об этой земле много позже:

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок...
Господский дом уединенный.
Горой от ветров огражденный.
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам...

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор...
Здесь барство дикое, без чувства, без закона.
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца...

Второй этап: 
от Вологды до Ледовитого океана и от Финляндии до Урала

Северная Русь... Русский Север, Европейский Север России... Так в разные времена назывались огромные территории нашей страны, простиравшиеся от границ с Финляндией до Уральских гор, от Вологды до берегов Ледовитого океана. Обширная земля, по площади равная десятку европейских государств, много веков играла большую роль в истории России. В начале XVI века, когда этот край полностью вошел в состав Российского государства, он увеличил территорию страны почти на 60 процентов, а в середине этого столетия Северная Русь составляла половину всей территории страны.

Суровы были здесь условия жизни для людей.

В тундре и лесотундре Заполярья и лето холодное. Прохлада летних месяцев даже при долгом дне усиливается влиянием Белого и Баренцева морей, которые поглощают массу тепла, расходуемого на таяние льдов и нагрев воды. Правда, зимой, когда надолго опускается заполярная ночь, моря немного "отапливают" тундру, препятствуя резкому охлаждению воздуха. Как тундра, так и лесотундра, представленная в европейском Заполярье в виде узкой полосы шириной от 20 до 120 км, не использовалась человеком под земледелие. Ненцы и саамы имели стада оленей. Больше возможностей для земледелия давала тайга, но и здесь люди должны были вступать в неимоверно трудную борьбу с суровой природой. Средняя температура в самом теплом месяце - июле - в зависимости от географической широты колеблется от 13° до 17°, а средняя январская - от -10° до -20°, в отдельные периоды этого студеного месяца понижаясь до -35° - -40°. Даже в Вологодской области снег на полях в некоторые годы сохраняется до конца апреля, а на севере иногда лежит до второй декады мая. Заморозки нередко наблюдаются и в июне. По исчислениям специалистов, теплообеспеченность вегетативного периода со средней суточной температурой в 10° составляет всего 106-110 дней в году. Еще суровее климат в северной и восточной частях тайги. А между тем вегетация ржи продолжается 150-170 дней, овса - 98-105 дней, а ячменя - 80-90 дней6.

Но были и благоприятные факторы, положительно влиявшие на заселение и освоение края. Ледовитый океан с его Баренцевым и Белым морями принимает сток почти всех северных рек. Располагаясь в области положительного баланса влаги, северные реки полноводны, мелеют летом и зимой не так резко, как реки юга Русской равнины. Истоки рек нередко довольно близко подходят друг к другу, что благоприятствовало созданию волоков, а позже каналов. Сухона и Двина, составившие основу Сухоно-Двинской речной магистрали от Вологды до берегов Белого моря, в известной мере географически выделили Центральное Поморье со всеми его особыми условиями для сельского хозяйства и промыслово-торговой деятельности. Самые многоводные реки Баренцева моря - Печора и верховье Камы - содействовали, вероятно, выделению ареала "Пермских городов", а бассейн реки Вятки - Вятской земли. Более ста тысяч озер Кольского полуострова, озера Карелии, занимающие 12-13 процентов ее суши, также оказывали влияние на заселение этого края, на занятость его населения. Наконец, необходимо отметить наличие пойменных речных долин с большими площадями сенокосных угодий, что оказало немалое влияние на развитие животноводства.

Как и в Киевской Руси, здесь, в крае, заселенном народами угро-финской языковой группы, славяне первоначально осваивали удобные для поселения и заведения своего хозяйства места по берегам рек и озер. Напомним, что прибрежный тип расселения не был для мигрантов необычным. Построенные однодворные деревни становились частью единого хозяйственного комплекса. Они отстояли друг от друга на расстоянии, определяемом наличием удобных мест для поселения. По мере хозяйственного освоения прибрежья между находившимися "врозни", но близко одно-двудворными деревнями происходило их объединение, своеобразное укрупнение, которое уже отражено в документах XV-XVI веков. На новые места приходили не обязательно в одиночку, а часто всей семьей, со скотом и земледельческими орудиями труда. Одиночки же входили во двор в качестве складников, соучастников хозяйственной деятельности.

Первая массовая волна славянской миграции на Север отмечается в конце IX-X веках, когда в местах их первоначального проживания в Киевской Руси и на Новгородской земле начальный этап заселения и освоения прибрежья заканчивался. Отличие и в том, что на Европейском Севере относительно более долгое время в сравнении с жизнью "материнской территории" славяне жили вне государственности. Государство настигало мигрантов не сразу. Во всяком случае в местах первых поселений это могло произойти через два-три столетия. Но и после включения северных земель в сферу государственного управления ни новгородская боярщина, ни княжеские рати, как это убедительно доказал Н. Е. Носов, не могли установить здесь классическую систему феодальных отношений с личной крепостной зависимостью крестьян. Вопреки желаниям государства, его силовым и правовым приемам, народ победил: здесь сложилась система, получившая позже название "государственного феодализма". Государство вынуждено было признать установившееся обычное право, сложившийся порядок деятельности общин, традиции землевладения и землепользования, ремесленно-промысловую и торговую деятельность на посадах и в деревне. Иван IV пошел на предоставление северным мирам, правда за довольно высокий выкуп, земского самоуправления. Даже абсолютизм XVIII столетия, усилив поборы в казну, мобилизации мужского населения на казенные работы и в армию, не отменил принципиальные основы жизни черносошно-государственных крестьян7.

Отметим "общее" в миграционных процессах. На Русском Севере, как и в центре страны, движение населения происходило первоначально в пределах обживаемого края. "Народная колонизация" и здесь служила делу дальнейшего заселения и хозяйственного освоения.

В XVI веке миграции северного крестьянства усилились. Постраничный просмотр писцовых и переписных книг последней четверти XVII века и ландратских переписных книг начала XVIII века дал возможность уяснить масштабы движения ремесленников и крестьян северных уездов. Миграции в различных формах (от прямого бегства до ухода бедноты по мирским отпускным грамотам) приобрела особо большой размах в XVI - начале XVIII века.

Ивашкин след

Если учесть, что уже в XVII веке на Севере было введено в земледельческое производство около 1,3 млн. гектаров отвоеванных от таежной лесной целины земель, то надо преклонить голову перед великим трудовым подвигом северного крестьянства.

Истоки этого подвига уходят в седую древность. Плыли по рекам или шли тропами смерды. Передвигаясь реками и волоками, переселенцы видели, что "дикий черный" лес плотной стеной подходил вплотную к рекам и озерам. Лишь изредка встречались безлесные или малолесные прогалинки.

К XIV веку все удобные для поселения берега рек, ближайшие к земле Новгородской, уже были заняты. Надо было двигаться дальше, в земли веси и чуди, по рекам неславянских названий: Кокшеньга, Норенга, Печенга...

Далеко оказался смерд Иванко со своей семьей, спасаясь от боярской власти. Вон, наконец, никем не занятый берег. Только кусты ольхи, да орешник наклоняли свои ветви к самой воде. И понравилось ему оно, это место, и остался здесь. Топором расчистил небольшую площадку от кустарника и сказал: "Здесь остановимся!" Затем топором срубил несколько деревьев и начал строить деревню, которая по его имени была названа Иванково, может, вначале Иванков починок. Через версту вниз по реке семья смерда Василько (а то и несколько семей) начала строить свою деревню. В реке - рыба, в лесу - птица и зверь. Прокормиться можно. Но поселившиеся здесь были земледельцами. Не могли они без хлеба жить. Стали заводить пашни. Скоту раздолье - только бы медведь "не задрал"... О деревнях Иванково и Васильково, почти рядом стоящих, начальные письменные известия нашел за 1496 и 1563 год соответственно.

Вот еще, к примеру, несколько ивашкиных, тимошкиных и иных следов строительства первых деревень, освоения пашен и сенокосов в Карелии: в 1496 году: "Дер. в Девятине, во дворе Тимошка Федков...", в 1563 году: "Дер. в Девятине, Тимошкин след, пустл". Еще из описания Обонежской пятины в 1563 г.: "Деревня на берегу за Белым ручьем, Павликов след, пуста...". Позже она возродилась, и ныне это деревня Павликовская Вытегорского района Вологодской области8.

В. Даль многообразно поясняет понятие слова "след", но общий.смысл его таков: "След, следы, признак, примета чего-либо прошлого, бывшего, отпечаток...". В моем словаре сотни крестьянских северных фамилий, оставивших свой отпечаток на наименованиях деревень, полей и пожен, дошедших к нам из глубины столетий. Из более чем пяти тысяч селений, возникших до XVII века, 20 процентов получили названия от первых строителей.

Как-то в одной из областных газет прочитал информацию о братьях Неклюдовых, взявшихся возродить к жизни родную деревню Неклюдиху. Бог мой! Неклюдовы... Неклюдиха... Ищу в документах XVII века селение с таким названием. В дозорных книгах Тотемского уезда 1619 года встречаю: "Деревня Федосеевская на реке на Тотьме и на Сухоне, а в ней: во дворе Гришка Дмитриев сын Неклюдов с детми Калинкою да Добрынкою; во дворе Филатко Иванов с братом Степанкою; во дворе Афонка Матвеев с братом Петрушкою да с сыном Кирилкою. Пашни пахотные худые земли 26 чети в поле, а в дву по тому ж, сена по реке по Леденской, по лужкам на Вязнике и на Бетранике 51 копна, лесу пашенного 8 десятин и непашенного 13 дес." (РГАДА. Ф. 1209. К. 419. Л. 290 об.-291).

Попробуем прокомментировать эту запись: деревня возникла в какое-то предыдущее время, основателем ее первоначально был, вероятно, крестьянин Федосей, по имени которого она и называлась. В 1679 году писец уже записывает: "Деревня Неклюдиха, а Федосеевская то ж". В ней значится 6 дворов, пашни с перелогом 32 чети, то есть 48 дес., или около 50 га, и сенокосов примерно столько же. Среди дворовладельцев преобладают Неклюдовы - прапрадеды нынешних их потомков.

И сказал он: "Так лучше"...

Он - это человек, мыслящий, конструирующий новое, совершенствующий старое, умеющий видеть прекрасное и созидать его своим трудом. В поисках истоков окультуренных человеком земледельческих угодий мы должны хотя бы кратко заполнить страницы нашей памяти свидетельствами о развитии агрикультуры, вкладе в нее народа, разработавшего все ее принципиальные основы. Соха, плуг, борона, серп, цеп... Сколько иронии, снобистско-снисходительных оценок высказано и сейчас высказывается о них! А ведь их принципиальные модели лежат в основе и современной сельхозтехники.

Обратимся к синхронистической таблице, составленной на основе обработанных архивных источников и публикаций. Шестнадцать поколений в труднейших условиях природной среды совершили чудеса. С помощью топора расчищены из-под кустарников и леса, площади, равные по территории ряду европейских государств.

Описание поморских уездов начала XVII века отразило более высокий уровень земледельческого производства на Европейском Севере в сравнении с сильнее разоренными тогда уездами Замосковного края. Так, по данным того времени, в 30 уездах Замосковного края было учтено всего 212 828 четей пахотной обрабатываемой земли в одном поле (319 242 дес. в трех полях). Огромные площади пахотных угодий были заброшены, стали переложными и лесом поросшими. В уездах Поморья площадь пашни полнотяглой и льготно-оброчной составляла 385 тыс. четей в одном поле (до 580 тыс. дес. в трех полях)9.

К этому времени была построена и основная масса прибрежного типа деревень, которые оказались наиболее устойчивыми, составив в 70-80-е годы нашего столетия в Вологодской области 60 процентов всех пока еще живших сельских поселений, в отдельных районах их удельный вес равнялся 70-80 процентам. В сельском хозяйстве во второй половине XVIII столетия стало вводиться многополье, впервые начато культивирование тимофеевки, выведены новые породы молочного скота.

Накапливался и культурный потенциал народов Европейского Севера. По данным подворной переписи Архангельской губернии 1785 года, здесь отмечена самая высокая грамотность крестьянства.

В конце XVIII века, по данным проведенного генерального межевания, площади пашен и сенокосов возросли чуть ли не в два раза. Такие официальные показатели были характерны для всей России. Многие дореволюционные историки взяли на веру итоговые показатели межевания. В советской литературе они вызвали недоверие.

Таблица 1

ЭТАПЫ ЗАСЕЛЕНИЯ И ОСВОЕНИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕВЕРА (X-XIX вв.)*

* Сведения даны по 16 уездам Европейского Севера; фактически показатели по региону еще выше.

Таблица 2.

РАЗВИТИЕ СИСТЕМ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ И АГРОТЕХНИКИ 
НА ЕВРОПЕЙСКОМ СЕВЕРЕ (X-XIX вв.)

* Принципиальные модели были в основном созданы в XVI-XVII вв., далее велось усовершенствование конструкций орудий.

Выяснилось, что подобные показатели в значительной степени объяснялись не реальным увеличением площадей, а новыми принципами обмежевывания угодий. Так, при описании земель черносошных уездов в XVI-XVII веках писцы заносили в книги только те пашенные угодья и сенокосы, которые были введены в хозяйственный оборот. При межевании же XVIII века землемеры с большой точностью измеряли и межевали дачи (а не угодья), включая в них площади не только обрабатываемых угодий, но и все земли, пригодные под пашню и сенокосы в пределах земельных дач. Достаточно посмотреть составленные тогда планы дач и сравнить их с показаниями писцовых книг, чтобы увидеть, как округлялись, объединялись когда-то разрозненные пожни и прилегающие к ним земли. В основу была взята положенная "пропорция" общей площади земель на ревизскую душу. Обычно такой нормы надела недоставало, но сам принцип сохранялся. Поэтому при межевании отпадала необходимость учитывать хозяйственную пригодность угодий (пашни переложные, лесом поросшие, лес пашенный и т. п.). В результате определилась классификация по общему назначению угодий: "усадебные земли", "пашни", "сенокосы", "леса" и "неудобные земли". В силу этого в "пропорцию" попадали не только разбросанные участки, но и все между ними малопригодные земли.

Особенно это относилось к сенокосным угодьям. О том, что размеры сенокосов в обмежеванных дачах обычно значительно больше площади, с которой собственно собирается и копнится сено, это скажет и сейчас любой пожилой крестьянин, помнящий еще единоличное хозяйство. Чем чересполоснее были полянки и пожни, располагаясь небольшими островками на необъятных просторах лесного океана, тем больше было примежевано заболоченных земель к числящимся по писцовым книгам угодьям.

Третий этап: от Урала до Тихого океана

С конца XVII века миграция в Сибирь стала преобладать над движением в другие районы страны. Начался период заселения и освоения поморскими северными крестьянами, ремесленниками, предприимчивыми торговыми людьми и землепроходческими отрядами (северянами Дежневым, Хабаровым и другими) огромных пространств площадью в 10 млн. квадратных метров. И здесь народ старался избежать оков государства. Однако, в отличие от начального периода народной колонизации Европейского Севера с длительным периодом безгосударственности, в Сибири государство быстрее настигало беглецов. Но попытка установить здесь крепостничество по образцу его форм в Центре разбилась об упорное и успешное сопротивление мигрировавшего сюда народа.

В результате и в Сибири также утвердилась смягченная форма феодальных отношений - система "государственного феодализма". И заслуга в этом принадлежала в первую очередь мигрировавшему сюда многонациональному населению Европейского Севера. Историки-сибиреведы показали, какой значимый вклад внесло поморское черносошное крестьянство в развитие производительных сил Сибири. Русские промышленные люди из Поморья знали путь в Сибирь задолго до похода Ермака. Во второй половине XVI века они проникали в Обскую губу и далее по реке Таз на восток в низовья Енисея, то есть за 40-50 лет до основания Енисейска. В 1597 году сольвычегодский посадский человек Артемий Бабинов начал прокладку новой дороги в Сибирь: от Соликамска через горные перевалы в верховья реки Туры, где в 1598 году был поставлен Верхотурский городок. Эта дорога на протяжении всего XVII века была "главными воротами в Сибирь", через которые шли официальные сношения Москвы с Зауральем. Но жителям Поморья были известны и другие дороги, по которым население могло пробираться, минуя заставы.

По показаниям ландратских книг, из 51 тысячи душ крестьян м. п., выбывших из 16 северных уездов, в Зауралье и в Сибирь ушло около 27 тыс., или 44,7 процента. Фактически этот показатель был значительно выше. Преобладание поморского населения в Сибири в конце XVI - первой половине XVII века отражено в Сибирских источниках. Например, в общем числе учтенных переселенцев в Енисейский уезд на долю поморов приходится в 1630-1631 гг. 81,6 процента, в 1648 г. - 74,6, в 1666-1667 гг. - 79,8, в 1690 г. - 91,7 процента. Известно, что несколько активнее шли миграционные процессы в тех северных уездах, в которых исследователями установлено раннее зарождение предбуржуазных отношений. Например, довольно внушительной была миграция из Двинского, Кеврольского, Устюжского, Сольвычегодского, а также других уездов, в которых все более заметными были связи/ сельского хозяйства с рынком. Шел процесс "выталкивания" из северных деревень малоимущих слоев населения. В Мангазейский уезд в 1631 году пришел 281 человек двинян, или 53,9 процента из числа всех сюда прибывших. Преобладание двинян в Мангазее понятно еще и потому, что для них это давно известный район. С 1639 по 1645 год только из Кеврольского и Мезенского уездов ушло около 1295 человек, из них более 48 процентов переселилось в Сибирь. Из Тотемского, Устюжского, Важского и Сольвычегодского уездов в 1630-1631 гг. в Мангазейский уезд прибыло 187 человек, или 35,9 процента, в Енисейский - 308 человек, или 80 процентов. Прибывшие из Поморья в Мангазею в 1651-1657 гг. составили 54,2 процента, а прибывшие в Енисейский уезд во все годы, за которые есть данные, составляли свыше 72 процентов. Среди переселенцев велика была доля людей из наиболее затронутых рыночными отношениями Устюжского и Сольвычегодского уездов, которые во все годы поставляли не менее 50 процентов всех прибывших из Центрального Поморья.

В. И. Шунков по переписным книгам Камышинской или Арамильской слобод, Колчаданского и Катайского острога 1695 года и Долматовских деревень 1669 года выявил 872 человека, указавших местность, откуда они пришли в Западную Сибирь. Выход из Поморья (включая Кунгурский уезд и вотчины Строгановых) показали 571 человек, или 65,5 процента. Из этого числа устюжан - 64, тотьмичей - 12, важна, устьянцев и сольвычегодцев - 44, а всего 120 человек (21 процент)11.

Пытаясь управлять процессом переселения, правительство в XVII веке начало осуществлять насильственный перевод людей из России в Сибирь "по указу", а также заселять возникавшие города и уезды ссыльными. Однако эфемерность этих мер скоро стала очевидна - люди разбегались. Тогда началось переселение "по прибору", т.е. путем набора добровольцев из черносошных крестьян и городских ремесленников Европейского Севера, но лишь из состава нетяглого населения: "от отца сын и от брата брат и от дяди племянник и от соседа суседи". Однако и это обернулось неожиданным результатом - хлынули массы мигрантов, поняв указ о "наборе" как разрешение ехать за Урал всем желающим.

Сибиреведы отметили такие масштабы передвижений: в 1639-1640 гг. Тобольской таможенной избой было зарегистрировано только проходящих в Восточную Сибирь 732 человека, в 1669-1670 гг. через Верхотурье проехал 2051 переселенец, ездивший в Европейскую Россию за женами и детьми. При этом в самом Тобольске из 253 человек, опрошенных о местах их выхода, выяснилось, что 241 человек происходил из черносошных уездов Европейского Севера.

Народ определил и путь развития, отличный от намечаемого правительством, которое стремилось за счет вербовки пришлых завести "государственные поля", государевы пашни. С этой целью власти установили практику предоставления льготных лет для устройства на новом месте жительства, первоначально до 2-8 лет, затем до 1-2 лет. За эти годы крестьяне должны поставить дворы, а "на дворе всякому человеку поставить по избе, да по клети, да двор огородить". Давалась также "подмога" - государственная ссуда. С государевой десятинной пашни хлеб поставлялся в казну. Остальная часть пашни была "особинной", с которой хлеб шел в пользу крестьянина. Для заведения государевых пашен использовалась инициатива из числа тех же пришлых, бравших на себя обязательство по организации слобод. Среди слободчиков также было много выходцев из черносошных северных уездов. И постепенно крестьянство и здесь одержало победу: в первой половине XVIII века десятинная пашня была отменена, господствующей стала особинная, создававшая более благоприятные условия для развития крестьянского хозяйства.

Число русского населения Сибири в XVIII веке увеличилось более чем в 2,5 раза: в 1719 году учтено 175,3 тысячи душ м. п., по III ревизии в 1762 году насчитывалось уже 269,4 тысячи душ м. п., а по V ревизии в 1795 году - 448,8 тысячи.

На моем столе десятки монографий и сборников статей о преемственности в новых поселениях Сибири корневого пласта культуры с мест выхода. Становление материальной культуры отразилось в традициях ведения земледелия и скотоводства, крестьянских промыслов, отношения к трудовой деятельности, в организации крестьянского хозяйства и двора с его семьей.

Привнесенная духовная культура продолжала развиваться применительно к местным условиям. Как и на Европейском Севере, в Сибири до становления школьного обучения существовало частное обучение, которое официально не учитывалось, чем и объясняется бытовавшее мнение о якобы сплошной неграмотности русского населения. Этого быть не могло, поскольку первая и основная волна мигрантов была из района с высоким по тому времени уровнем грамотности. Примечательны факты грамотного и добротного составления землепроходцами чертежей новых земель, наличие уже в XVII веке торговли книгами, свойственной русскому населению Сибири северорусской литературной традиции. Все это поддерживалось первыми сибирскими епископами - Киприаном, Нектарием, которые привезли из Новгорода не только книги, но и "книжных людей", в числе которых был и С. Есипов, автор первой сибирской летописи.

В Сибирь был перенесен былинный эпос, старообрядцами сохранялся дониконовский книжный фонд, сюда после запрета перешло и скоморошество - жанр народного театра, получила развитие сибирская школа иконописи и т. д.

* * *

В заключение необходимо отметить и такую общую для всех времен сторону первичного заселения и освоения территорий России, как малая плотность населения. Даже по данным статистических сборников за 70-80-е годы XX века, средняя плотность в целом по СССР составляла около 13 человек на 1 квадратный километр (РСФСР - около 9 чел.; Восточно-Сибирский район - 2,2 чел.). Для сравнения: плотность в Японии - 307, Южной Корее - 365 человек на квадратный метр. Да и увеличение плотности населения в 60-80-е годы у нас идет медленнее (в сравнении с Японией, к примеру, почти в 20 раз). Опять уместно вспомнить Сергея Михайловича Соловьева, первым понявшего проблему страны, "ожидающей населения".

Еще об одной, самой сложной в хозяйственном освоении территории, проблеме - экстенсивном характере процесса на протяжении всей истории. Увы, не осуществленными оказались многократные намерения перейти к интенсификации и в XX веке. Впервые поняли такую необходимость сами крестьяне еще в XVII веке, вводя тогда разумные мелиоративные мероприятия, создавая в XIX - первой четверти XX века мелиоративные кооперативы, выводя местные районированные семена зерновых и породы скота, организуя в 20-х годах нашего века движение единоличников-передовиков крестьянского хозяйства. 1929-й год был действительно годом "великого перелома", но в ином плане, чем это понималось Сталиным: началось разрушение хозяйства и его сердцевины, основной созидательной силы - хозяйства двора и его трудовой семьи. И если верно, что в Вологодской области сегодня в расчете на день выводится из оборота 120 гектаров сельхозугодий, то и это, увы, не в силу интенсификации земледелия...
     

К титульной странице
Вперед
Назад