Как явился на свет «Торговый дом братьев Милютиных»
Если все это и стало для меня раньше других понятно,
то только потому, что я жил одной жизнью с народом.
И. Милютин. «Россия и Германия».
Одной из глав своей, во многом автобиографической, книги «Россия и Германия» Иван Андреевич предпосылает любопытный эпиграф:
«Трудись, Демидыч, помогу», — слова императора Петра I, отправлявшего за Урал первого Демидова. Нужно же, наконец, чтобы эти слова были начертаны на чьем-либо знамени».
Рцы[1].
Рискуя вызвать у наших читателей революционные ассоциации, скажем, что Милютин, будучи человеком решительным, сам поднял такое знамя, на котором начертал идею социально-экономических преобразований Череповца. Начертал простым словом, доступным и крестьянам, и провинциальному дворянству, и купечеству из рискового торгового люда. Его избрали городским головой в то время, когда Россия вступала на путь серьезных правительственных реформ. К этому времени Милютин успел сколотить на продаже хлеба крепкий капитал, что существенно подкрепляло его политическую власть.
Молодые, а следовательно, дерзкие замыслы переполняли его кипучую натуру. В трудно читаемых черновиках Милютина, между прочим, баловавшегося стихами, можно найти такие строки:
Предназначенье дней великих
Свершится, может быть, тобой...
Он мог сказать это только наедине с самим собой, ибо в жизни, или, как мы говорим, в быту был скромен и, конечно же, как все мы, грешен, не без огонька тщеславия, которое, впрочем, со временем и окупилось.
Родился Иван Милютин 8 апреля 1829 года, младший брат его Василий — двумя годами позже. Родились в мещанской семье, в той части Воскресенского проспекта, которая называлась ещё «Благовещенской половиной» и где проживали так называемые «буржуа» — земледельцы, торговцы, судовладельцы. В «аристократической» же стороне, бравшей начало от Воскресенского собора, обосновалась знать: дворяне, управляющие городом в силу своего привилегированного положения.
В те времена маленькие уездные города или, лучше сказать, «городки» мало чем отличались друг от друга, разве что видами церковных строений. Те же, как и всюду, берёзки и краснеющие рябинки под окнами деревянных, обшитых тесом и вросших в землю домов, войти в которые можно было только по мостику через обязательную канаву. Приличнее выглядели «присутственные места» — они могли быть каменными и даже двухэтажными. Добавьте к этому торговые ряды, лавки, питейные заведения, а на краю «городка», что, впрочем, в двух шагах от центра, тюремный «острожек» да таборы цыган. Люди в таких городках жили тихо, спокойно, незатейливо. Сено раскидывали и сушили прямо на улице — во всяком случае так это делали в Череповце.
О родителях И. А. Милютина известно весьма немного. Отец, занимавшийся скупкой и перепродажей скота в Петербург, умер рано, в 1838 году, в самом расцвете сил — 32 лет. Мать продолжала вести торговлю в лавке, а делами отца занялись несовершеннолетние отроки — Иван и Василий. Жизнь продолжалась, только детство закончилось слишком рано.
В книге «Краткий очерк возникновения города Череповца...» милютинский секретарь Ф. И. Кадобнов, описывая детство своего героя, отчётливо вспоминает лишь, как варили в то время пиво двух сортов к праздникам. Вспоминает с удовольствием и в подробностях да так, что, будь тот солод в наличии, можно было бы и сейчас сварить забористое пивцо по его рецепту. Что касается школьного воспитания, то, похоже, юный Иван Милютин успел короткое время поучиться в начальном училище. Кстати, это первое учебное заведение в Череповце было открыто в начале XIX века с помощью городского головы Василия Никифоровича Демидова. В те далёкие времена, когда «Городовое положение» существовало лишь на бумаге, писанной ещё при Екатерине II, головы являлись главными управляющими городского общества. Они назначались Государем из двух кандидатов, избранных уже городской Думою, тогда состоявшей из дворян, купцов первой гильдии и почётных граждан. Демидов подарил городу под начальное училище собственный деревянный дом и на свой счет сделал в нем необходимые поправки, а городское общество обязалось ежегодно давать по 150 рублей на содержание училища.
В доме, оставшемся без старшего мужчины, над всем главенствовала бабушка Акулина (Акулина Федоровна Волкова — тетка матери и крестная мать юных коммерсантов). Авторитет ее был непререкаем и среди своих домашних, и среди всех добропорядочных жителей города. Она вошла в семейство Милютиных вместе с молодой женой и осталась там на долгие годы, взрастив наших молодых героев, которым и в зрелом возрасте приходилось выслушивать ее замечания: «Ой, ребята, смотрите: растащат вас», или «Смотрите, проиграетесь, так после догадаетесь, да поздно будет». Ей доверялось вести счет деньгам — и бумажным и монетам — и в том не было бы ничего удивительного, если бы не одно обстоятельство — с рождения она была незрячей. Она не видела, но никто мимо неё не мог пройти неузнанным. Умерла бабушка Акулина 100 лет от роду, когда любимому крестнику Ване стукнуло 40 годков.
Но вернёмся к нашим малолетним героям. Они взялись за дело своего отца, вовсе не подозревая о многих тонкостях этого тяжелейшего промысла. Схема их торгового предприятия была проста: скупать по деревням коров, телят, овец и перегонять их в Петербург для продажи на мясо. Схема была проста, да труд каторжный. Пройдет время, и личный секретарь Ивана Милютина впишет в биографию своего шефа из этого периода лишь несколько слов: «Эта операция происходила на сто верст в окружности от города и производилась вся пешком. Придя в деревню с вечера, на другой день, уже с двух часов ночи они отправлялись колотить палками в окно в каждый дом, спрашивая: нет ли на продажу какой-либо животины, чтобы до выгона скота на пастьбу уже осмотреть его. Это делалось круглый год. Расстояние в 600 верст до Петербурга проходилось пешком, вместе со скотом, от 20 до 30 верст в день (сутки). Ночевали в лесу или в поле, разведя «пажек». Доили коров и поили молоком родившихся в пути телят, которые везлись на лошади, из чугунка, из которого и сами пили чай. Купленный же и отгулявшийся скот шел для мяса, на продажу и в посол, в чаны от 100 до 400 пудов».
Вдоль и поперёк босыми ногами измерили братья Милютины Череповецкий уезд. Знакомые места теперь поворачивались к ним сторонами совершенно неведомыми. Им не хватало времени для систематического образования даже в начальном училище, зато представилась хорошая возможность узнать экономическую географию деревни со всеми её особенностями.
В Череповецком уезде
Лишь просохнет весенняя влага, согреется земля, как возвращаются домой те из крестьян, кто провёл зиму в кузницах, в молотобойнях, при домницах. А это значит, что пришёл Егорьев день (Георгий Победоносец — 6 мая н.с.) — праздник пастухов. Ранним утром добрые хозяева выгоняют свою скотину на пастбище, подбадривая её вербою, специально хранившейся для этого случая ещё с вербного воскресения. (С этого момента и начинался поход наших юных охотников за продажной скотиной). А на поле уже сеяли яровые сорта пшеницы и ржи, ячмень, овёс, коноплю, лён, не забывая при этом нарубить в лесу деревья с сучьями, чтобы осенью приняться за «сжение угля». Уборка хлебов и его молотьба заканчивались 1 октября (ст. ст.), а через месяц крестьяне уже стояли за наковальнями.
Церкви Георгия
Победоносца и Успения в Мороцком
Было время, когда Уломская волость поставляла в больших количествах гвоздь — строительный, лодочный и сапожный, затем уклад, косы, наковальни, лопаты, кованые котлы, лемехи, сошники для сох и косуль, втулки, шпонки, подковы, крюки шторные, и зеркальные, и водопроводные. Здесь же, в деревне Совала, мастер Харлам Богданов ковал знаменитые ковши до восьми пудов весом. В деревнях Коротово, Жидихово, Игнатово делали плуги, веялки, молотилки. Большой Двор и Ботово специализировались на производстве топоров, вил, серпов, ножниц, село Нелазское — сковород. Многие череповецкие купцы вели значительную торговлю железом и железными изделиями, преимущественно гвоздями, с Петербургом, Ригой, Москвой, Ярославлем, Нижним Новгородом, Киевом и Ростовом-на-Дону. Вот только кузницы сельских мастеров были, как писал очевидец, «выше всякого возможного безобразия. Стены и крыши едва держатся, сквозь щели воет ветер, проходит дождь и снег; горн почти развалился; наковальню нередко составляет кусок безобразного железа, о мехах и молотках говорить стыдно». Но, как пели в народной песне:
Безлюдье кузнецы,
Что безлюдье кузнецы
Без иф жить-то не моци.
По рекам Мологе, Шексне, Суде, Андоге стучали топоры, звенели пилы, и сходили на воду баржи: мариинки, барки и, так называемые, «полулодки», специально предназначенные для перевозки хлеба, а потому отделанные более тщательно. Большим спросом пользовались знаменитые гармоники, получившие фирменное название — «черепанки», к коим прилагались поярковые шляпы, сшитые также местными мастерами. Занимались работой и вовсе не квалифицированной, вплоть до сбора ивовой коры, бересты и разной лесной ягоды, приносившей тем не менее кое-какие деньги.
Но первое место по числу занятых рук держал в уезде сапожный промысел. Более всего он был развит в Шухободской волости. Спрос на сапоги и башмаки зависел от продолжительности сырого времени в году или, как тогда говорили, «от воды». В плохую погоду веселее стучали сапожные молотки, а лукавые мастера приговаривали:
Сбывали товар в Череповце, Весьегонске, Устюжне. Через Ригу сапоги «уходили» за границу. Череповецкий торговец обувью Черняев поставлял сработанные в Богословской волости сапоги воинским частям Петербургского военного округа.
Близкое знакомство с трудом крестьянина-ремесленника позволило впоследствии Ивану Андреевичу высказать мысль, пусть не оригинальную, но проникнутую твердым убеждением: «Наша Русь мудреная и загадочная страна как по запасу природных богатств, так и по проявлению таящихся богатырских сил».
Когда старшему братцу Ивану исполнилось пятнадцать лет, матушка, имевшая некоторые связи в среде рыбинских торговцев хлебом, решила, что пора приобщить детей к делу более почтенному и прибыльному. По её заказу недалеко от Рыбинска было построено судно-полулодок[2] длиною в 20 сажень. С этой баржей молодые купцы и отправились в Рыбинск.
Расположенный на разливе трех рек — Волги, Мологи и Шексны, — Рыбинск развивался как первый хлебный рынок внутри России. С ним даже Нижний Новгород — главная всероссийская ярмарка — не в силах был конкурировать в части продажи хлеба. И действительно, как можно соревноваться с Рыбинском, если он стоит у начала трёх дорог, ведущих к богатым, но малохлебным районам империи? Вот потому-то и собирались здесь продавцы с южных районов страны и оптовые покупатели северной части России. Собирались, и в почти дружеской обстановке, как правило, в трактире, совершали акты взаимовыгодных сделок.
Шестнадцатилетним молодым человеком явился Иван Милютин на «Кресте» — знаменитой рыбинской площади близ часовни Югского монастыря. Можно только догадываться, какие чувства испытали братья, увидев этот феерический праздник барыша, праздник торгового искусства. Каждый год в мае сюда съезжались более ста тысяч тех, кто так или иначе был связан с хлебной торговлей, и начинался великолепный спектакль, называемый хлебной ярмаркой. Оживали девять главных пристаней, и более двухсот «складочных» магазинов наполняли свои закрома, а набежавших к Рыбинску судов было так много, что, как утверждали очевидцы, Волгу можно было перейти не замочив ног.
Ах, где же тот новый Гоголь, всезнающий и всевидящий, который описал бы рыбинские торги, как Николай Васильевич Сорочинскую ярмарку. Описал бы так, чтобы запахло вдруг пряными мешками с хлебным зерном, чтобы можно было вновь услышать голоса далеких дней. А посмотреть тут было на что.
Вот бывалый покупатель не спеша погружает ладонь в глубь мешка с зерном, избранного им из общей партии, и замирает на мгновение, чтобы прочувствовать товар «изнутри». Затем извлекает полную пригоршню и, ссыпая назад, словно просеивая, как завороженный вслушивается в шуршащую струю падающего зерна. И уже знает и сорт, и качество, и настоящую цену этому продукту. Мешки не принято было взвешивать (хотя весы всегда находились рядом) — покупатель «на глаз» определял вес до фунта. И ежели продавец приходил «в сумление», оспаривая оценку покупателя и решался на перевес, то быстро убеждался в своей неправоте.
Среди пшеничного товара на Рыбинской бирже ходили два вида зерна — «размольное» и «биржевое» — и мука двух сортов. Крупное «размольное» зерно шло на крупчатые заводы, а мелкозернистое «биржевое», так называемая «саксонка» или «русское», уходило на Петербургскую хлебную биржу. Качество пшеницы определялось ее «натурой», то есть весом, заключающимся в четверти (10 пудов чистого продукта). Чем вес больше, тем зерно лучше. Кроме пшеничных, Рыбинская биржа предлагала ржаные хлеба — сибирские или казанские, овес и, так называемые, «приварочные» — гречневую крупу и пшено, лучшие сорта которых поступали с Моршанских пристаней.
Итак, к началу майских торгов в Рыбинске собиралось более тысячи скупщиков, подрядчиков, поверенных иностранных и русских экспортных фирм, а с ними до трех тысяч лоцманов, до семи тысяч коногонов — большей частью рыбинские крестьяне, пошехонские, мологские. Этот неустроенный люд, зимой обычно занимавшийся извозом, к поставщикам вынужден был обращаться через посредников — «овсянников», которые, кроме найма, монопольно ведали еще снабжением, в частности, овсом для лошадей, и заламывали при этом трехкратные цены. Не будешь брать — потеряешь работу. А вокруг сновали нищие, прикормленные купечеством, сборщики подаяний «на церкву Божию», «на благовестное колоколо». В великом числе бродили они за собором и гостиным двором по «обжорному» ряду, где торговцы харчем предлагали бурлакам и лоцманам немудреную пищу: вареный горох, лапшу, судака соленого, гречневики в виде бурлацких шапок. Особым спросом пользовался «мозжучный квас» — настой из можжевеловых ягод.
Среди всей этой пестроты благоденствовал еще один промысел — воровской — вечный спутник барыша, называемый здесь «мартышничеством». Ночью, разъезжая на лодках, «мартышки» очень ловко тянули с барж все, что попадало под руки. Награбленное исчезало в кабаках за Волгой у «приемщиков» краденого.
Вот в такой мир наживы и разорения вступили братья Милютины, однако без всякого смятения или неуверенности, и очень быстро преуспели в нем. По-видимому, сказалась так рано пройденная школа выживания.
Фирма «Торговый дом братьев Милютиных» в лице двух молодых, теперь уже, будем говорить, купцов начала с того, что загрузила свое судно закупленным на «Кресте» зерном и отправилась на Калашниковскую набережную Петербурга, где сосредотачивалась хлебная торговля столицы. В те времена Калашники представляли собой пологий берег Невы, в который утыкались носы сотен барж, в основном с хлебным грузом. Это было царство приказчиков, «крючников» и крыс, существенно округлявших хлебный груз в меньшую сторону.
У милютинского биографа Федора Кадобнова сказано коротко: «... он (И. А. Милютин. — Р.Б.) поехал в Рыбинск, там взял на поставку хлеб, нагрузил его и отправился на нем до Петербурга. Доставя благополучно хлеб и сдав его, возвратился с судном домой в Череповец. От этой операции чистого барыша было получено около 200 рублей»[3].
На самом же деле происходило всё не так просто. Реки Шексна и Ковжа, Ладожское и Онежское озера вошли в состав Мариинской системы, соединявшей северную столицу с Рыбинском, в своем естественном состоянии. Даже с опытными лоцманами тяжело было подниматься по Шексне с ее многочисленными грядами, порогами, изменчивым фарватером и быстрым течением (в основном выше Череповца). Неожиданности подстерегали у каждого поворота реки. Эти гиблые места носили звучные названия, такие например, как Судьбицкие гряды, Баран порог, Повалиха гряда, Черная гряда, Коленораменский порог, Болтун порог, Гряды косые. Существовали даже специальные денежные премии для лоцманов за благополучный проход каждого порога. Не менее опасно было Белое озеро, когда в ненастную погоду все мрачнело, вздыбливалось и терзало проходящие суда. Здесь к тому же приходилось нанимать пароходные буксиры у вытегорского купца Столбкова за немалые деньги, поскольку он имел на этот счет привилегии с 1830 года.
Следует сказать, что в России в начале девятнадцатого века довольно активно приступили к развитию водных путей сообщения. Их проблемами занимались многие: император Павел I, занявший деньги на строительство водного канала у своей супруги - императрицы Марии Федоровны (за что канал получил наименование Мариинского), государственный секретарь М. М. Сперанский, написавший «Правила для сплава лесов россыпью по малым рекам и озерам Новгородской губернии, впадающим в судоходные реки»; а трудолюбивый принц Георгий Гольштейн-Ольденбургский, получив в жены сестру Александра I, а с ней и титул «Ваше Императорское Высочество», стал главным директором Департамента водяных коммуникаций. При этом он был еще и генерал-губернатором Новгородским, Тверским и Ярославским, почему и докладывал в 1811 году Правительствующему Сенату о рисунке герба города Череповца, который, как известно, во времена империи входил в состав Новгородской губернии. 25 декабря 1812 года принц Ольденбургский погибает в сражении, а место главного директора Департамента получает известный инженер генерал-лейтенант Ф. Деволант. Кстати, его Департамент на время войны переедет в Череповец. Послужной список у Ф. Деволанта был весьма интересен. Тридцатитрехлетним он сражался за независимость Северо-Американских Штатов, в России проектировал города — Николаев, Новочеркасск, Таганрог, а вместе с Дерибасом занимался строительством города и порта Одесса. Работал он и над Днепровскими порогами, и над белорусским Огинским каналом. Наконец, под руководством Деволанта были успешно выполнены работы по строительству Мариинской и Тихвинской водных систем. Через год после завершения работ на Мариинской системе он писал:
«Впрочем, хотя судоходство по сему пути приняло полное свое действие, но должно сказать, что оно не было еще до ныне так значительно, как бы ожидать того было можно... Главнейшие сему суть две важные причины: первая, крайний недостаток рабочего народа для препровождения судов, от малого населения того края и в особенности на Крохинской пристани при истоке Шексны из Бела-озера. Рабочие люди с Рыбинска никогда не доходят далее Крохина, следовательно, здесь должно нанимать или вновь, или до самого С.-Петербурга, или до Вытегры, где также встречается в приискании их подобное затруднение... Сверх того, места за Белым озером, по Ковже и по самому Мариинскому каналу, который соединяет сию реку с Вытегрою, весьма еще дики и пусты, где судовщикам нельзя почти найти никаких для себя припасов».
Хотя строки эти были написаны за тридцать лет до первого вояжа Милютина, актуальность их сохранялась долгое время, так что Ивану Андреевичу пришлось испытать на себе все прелести такого путешествия,
Существовала еще масса других неприятностей на пути к столице: это и заливаемые бечевники, и сибирская язва, косившая тягловых лошадей. Последнее обстоятельство являлось просто Божьим наказанием для речных торговцев. Особенно страдало местное население. «Пришекснинский или Пошехонский край, — читаем мы в «Живописной России», — сделался кладбищем падали, гнездом заразного яда и главным центром периодически повторяющихся падежей. Сибирская язва прочно поселилась на Шексне, Недаром жители деревень, лежащих между Белозерском и Рыбинском, иногда встречали коноводов кольями и гнали прочь»[5].
Но как бы там ни было, молодому купцу удалось не только благополучно совершить свой первый коммерческий рейс Рыбинск — Петербург в одну навигацию, но и получить прибыль в двести рублей. Случай для новичка почти невероятный, но так свидетельствует его биограф. Удача способствовала Милютину и на следующий год, когда он провел уже четыре судна, что сделало его заметной фигурой среди волжского купечества. В это время братья лишились матери. Оставшись на попечении бабушки Акулины, взявшей торговлю в лавке на себя, Иван и Василий стали полными хозяевами успешно начатого ими дела. Пришло время, и по настоянию той же бабушки Акулины каждый из братьев по достижении 20-летнего возраста женился — Иван в 1849 году, а Василий в 1851. Братьям, на всю жизнь сохранившим уважительное отношение друг к другу, пришлось поделить сферы своего влияния, ибо интересы старшего в большей степени становятся интересами городского общества. Так и пошла за ними присказка череповецкого происхождения, что мол «Иван Андреевич прожекты пишет, а Василий Андреевич деньги добывает».
Удачливость Ивана Андреевича как молодого коммерсанта открыла перед ним двери городского магистрата. В 24 года он «по выборам» поступил на службу в городскую ратушу. Через два года сограждане выбирают его первым бургомистром городского магистрата. Стать лидером среди трех тысяч малообразованных жителей Череповца в то время, когда город очень и очень напоминал деревню, для энергичного человека не составило большого труда. Однако настоящая власть как в городе, так и в уезде, так же как и крестьяне со всем своим имуществом и домочадцами, принадлежали тогда поместному дворянству. Купец, как вспоминал Милютин, далее лакейской и передней не смел ногой перешагнуть. Хозяйственные заботы были возложены на бургомистров и старост, а дворяне, кроме «бесконечного времяпрепровождения и взаимной гостьбы» (так выражался молодой бургомистр) да ещё чинов, ничем не интересовались. Население города и уезда, по мнению Ивана Андреевича, жило так целые века — «разъединено с властвующими, но не руководящими хозяевами, которые сами не только не двигались вперед, но еще и загромождали пути к свету».
Первый этап своей деятельности на городском поприще И. А. Милютин прокомментировал так:
«Сначала, при старых порядках, я был свидетелем властвования городничего и старого исправника с его, так называемым, земским (полицейским) судом; был зрителем царства откупов, мне выпало на долю проходить судейскую практику в качестве первого бургомистра городового магистрата, где приходилось нередко с трепещущим сердцем подписывать страшные приговоры, решающие участь человека на век (плети, кнут, каторга), согласно подведенным секретарем законам. В этих случаях одно облегчало, что магистрат не был последнею инстанциею, — выше его стояла уголовная палата. Затем, довелось мне заправлять старою думою, которая заключалась в лице городского собрания, почти всегда сопровождаемого с какой-либо стороны ведром водки по задворкам, точь-в-точь как это делалось недавно на наших волостных и сельских сходах».
В общем, как выразился И. С. Аксаков при воспоминании о старом суде, — и «волос становится дыбом и мороз дерет по коже».
Милютин угадал свой час. 4 февраля 1861 года он становится городским головой — в тот момент, когда по России катилась волна важных правительственных реформ, круто меняя физиономию общества.
«Свои общественные дела, мы начали так сказать с корня, и первым для нас представился храм Божий: мы возобновили его без роскоши, как дом для молитвы, дом убежища и духовного утешения в горе и печалях. Мы это сделали не из политики, а из послушания святому чувству, и этим мы приобрели доверие и поддержку от наших стариков и заслужили их благословение нашим начинаниям».
Здесь речь идет о Благовещенском храме, деревянный купол которого разрушился от времени. Иван Андреевич был глубоко верующим человеком и государственную службу, можно сказать, начал по-христиански — помолясь. С этой поры старший Милютин почти полностью отдает себя служению обществу. У него складывается своя собственная, хорошо им продуманная экономическая программа развития города, ясная стройная концепция будущей деятельности.
«(...) Интерес к общественной деятельности является бесконечным, как сама идея совершенствования (...) Став на эту точку зрения, вы согласитесь со мной: стоит хлопотать, и если мы каждый день по капле будем вкладывать в общественную сокровищницу своего толкового участия, своих забот и посильных жертв, то мы сможем в немного лет создать твердое основание для благосостояния общественной и семейной жизни. Вопрос в том, как устроить, чтобы эти крошки и капли подобно материалам, доставляемым трудолюбивой пчелой в улей, были чисты, сладки и служили бы на пользу и благо всем участникам общественного улья».
Уже через пять лет после избрания Ивана Андреевича городским головой о Череповце в столичной печати писали как о городе небольшом, но красивом: «Восемь его улиц довольно широки и прямы: из них средняя улица — Воскресенский проспект; на ней главная Торговая площадь, публичные ярмарки, а в зимнее время — торговые дни или базары, на которых производится сбыт изделий крестьян уезда. По обеим сторонам Воскресенского проспекта корпуса деревянных лавок: фруктовых, мучных и мелочных товаров и гостиный двор»[6].
Череповец расстался со своим сонным состоянием и сделал это вовремя. Россия стояла на пороге больших перемен.
Примечания:
1. Рцы — псевдоним Ивана Федоровича Романова (1861—1913 гг.), русского писателя, публициста, большого друга В. В. Розанова.
2. Полулодок — несамоходное судно; характеризуется особой, отличающей его от других судов, формой форштевня и носовой части, сильно выдающейся вперед, которая образует так называемый отвал и крутую кривизну обводов; кормовая часть, срезанная под плоскость, образует транец, или, по местному выражению, задник. Полулодки — суда полупалубные, то есть имеют носовой и кормовой баки и зонт. Груза полулодки поднимали до 52000 пудов и служили 6—10 навигаций. Предназначались для перевозки хлеба, кирпича, цемента, угля, строительных конструкций. Согласно «Списка речных непаровых судов» в 1900 году в бассейне Невы и на Мариинской системе полулодок плавало 2437 единиц.
3. Цитируется по книге Федора Ивановича Кадобнова, вышедшей в Калуге в 1910 году под несколько замысловатым названием: «Краткий Очерк возникновения города Череповца Новгородской губернии и его героический рост за время 50-летней деятельности Городского Головы И. А. Милютина. 1909 год.». — Калуга, 1910.
4. Обводные каналы были готовы на Белом озере в 1846 году, то есть через год после первого рейса Ивана Милютина, а на Онежском озере лишь в 1852 году.
5. Максимов С. Волга от Ржева до Ярославля // Живописная Россия. — Т. 6. — Ч. 2. — СПб.-М., 1899.
6. В. В. Город Череповец // Воскресный досуг. — СПб. — 1867. — № 215.
Родился Иван Милютин 8 апреля 1829 года, младший брат его Василий — двумя годами позже. Родились в мещанской семье, в той части Воскресенского проспекта, которая называлась ещё «Благовещенской половиной» и где проживали так называемые «буржуа» — земледельцы, торговцы, судовладельцы. В «аристократической» же стороне, бравшей начало от Воскресенского собора, обосновалась знать: дворяне, управляющие городом в силу своего привилегированного положения.
