"...Острог наш стоял на краю крепости, у самого крепостного вала. Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет божий: не увидишь ли хоть чего-нибудь? - и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу день и ночь расхаживают часовые... и тут же подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же подойдешь смотреть сквозь щели забора и увидишь тот же вал, тех же часовых и тот же маленький краешек неба, не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба".

Когда Ф.М.Достоевский писал эти строки, не было ни компьютеров, ни телевизоров, ни криминальной хроники с ее сегодняшней до ужаса обыденной ежедневной смертью, ни репортеров, с лихорадочным блеском в глазах перечисляющих количество жертв очередной катастрофы... Всего этого не было, но были убийцы, каторга, острог, арестанты и караульные, вольное небо и небо над острогом. Именно эти строки Достоевского звучат в начале фильма Владимира Молчанова и Сергея Урсуляка. Скажем прямо, авторы сильно рисковали, назвав свой фильм "Записки из Мертвого дома". И добавив: "По мотивам романа Ф.М.Достоевского". Чтобы решиться перенести на экран - да к тому же телевизионный - мотивы выдающегося произведения русской литературы, о котором Лев Толстой отозвался как о книге, лучше которой не знает изо "всей новой литературы, включая Пушкина", надо быть по меньшей мере людьми отважными. И тонкими, щепетильными. Ведь образованный зритель неуважения к классическому тексту не простит, а те, кто попроще, и вовсе могут нажать на кнопку, вырубив "ящик", мол, "достоевщина" какая-то.

К чести авторов, им удалось выйти из этой непростой ситуации победителями. В прямом и переносном смысле. За свой фильм Владимир Молчанов и Сергей Урсуляк получили телевизионную премию ТЭФИ (в 1998 году в номинации "Телевизионный документальный фильм или сериал"). Чем же они удивили жюри телеакадемиков?

Прежде всего простотой решения. Вдохновившись текстом Достоевского, они поехали в Вологодскую область, на остров Огненный. Удивительные, почти ирреальные места. Бесконечная водная гладь, посреди которой белеет цепочка невысоких зданий. Когда-то до революции здесь был монастырь, который большевики превратили в политическую тюрьму. А с 60-х годов нашего века - в последнее пристанище осужденных на смертную казнь. В наши же дни в остроге этом обитают те, кому президентской волей высшая мера заменена на пожизненное заключение. Вот к этим арестантам приехали создатели фильма и записали на видеокамеру несколько часов разговоров с ними. В окончательном варианте остались три больших синхрона (два персонажа - "из простых" и один - как рассказчик у Достоевского - "из дворян", с высшим образованием и грамотной речью). Эти черно-белые синхроны смонтированы с планами внутренних помещений тюрьмы (желтый коридор) и синие камеры, утренняя и вечерняя перекличка - подъем-отбой) и с несколькими пейзажами собственно острова Огненный.

В этом доме, мертвом доме, нет ни женщин, ни детей. Музыкальная тема дома здесь - незатейливо-легкомысленная затасканная песенка Патрисии Каас. Она возникает в самом начале фильма, а потом один из героев картины на вопрос, была ли в его семье любимая музыка, называет Каас. Песенка звучит над Мертвым домом, в котором нет женщин, воспоминание о них такое же далекое и бесплотное, как звуки этого блюза. Детей тоже нет. Они появляются лишь однажды, в одной из перебивок страшного, тяжелого синхрона с убийцей жены и троих детей Андреем Рязанцевым. Мальчишки, играющие у реки... Самое обыкновенное занятие--удовольствие, которое для заключенных спрятано за глухим забором, которого для них не будет никогда, как не будет и детей, ни своих, ни чужих.

Вот и все компоненты тридцатипятиминутного фильма с мощной внутренней энергией - как раз тот случай, когда самоигральный, бьющий по эмоциям материал (на сколько серий жалостливого "мыла" хватило бы!) подан сдержанно и скупо, без "выжимания слезы". Скрытая эмоция, как правило, отличает искусство от всего прочего.

Фильм Владимира Молчанова и Сергея Урсуляка начинается с проезда камеры по мосткам, ведущим в острог. По ним в тюрьму идет местный священник, идет отпускать грехи душегубам. Похожие кадры были когда-то в легендарной "Калине красной" Василия Шукшина, которая снималась в этих же местах. Егор Прокудин тоже шел по мосткам, только не туда, а оттуда, из неволи на волю. Вообще у работы Молчанова и Урсуляка немало перекличек с картиной Шукшина. Не только внешних, обусловленных местом действия и собственно героями, но и внутренних, смысловых, интонационных. Шукшин (как и Достоевский) видел в своем герое не рецидивиста, а человека. Человеческое пытаются разглядеть в убийцах-арестантах и авторы документальных "Записок...". Их почти не интересует уголовное прошлое арестантов, об убийствах те говорят как о чем-то будничном: "Ударил молотком по голове", "не знаю, что на меня нашло", "до сих пор понять не могу, как это случилось". О деталях преступлений, которые так любят смаковать во всевозможных "Дорожных патрулях" и в нашей вполне пожелтевшей прессе, авторы фильма не упоминают ни разу.

Молчанов снова цитирует Достоевского: "Помню, как однажды один разбойник хмельной... начал рассказывать, как он зарезал пятилетнего мальчика, как он обманул его сначала игрушкой, завел куда-то в пустой сарай, да там и зарезал. Вся казарма, доселе смеявшаяся его шуткам, закричала, как один человек, и разбойник принужден был замолчать; не от негодования закричала казарма, а так, потому что не надо было про это говорить; потому что говорить про это не принято". Говорить про это не принято, но Молчанов все-таки спрашивает об этом героев фильма. (А Достоевский напишет целый роман - "мутную историю" преступления и наказания Родиона Раскольникова.)

Тремя же главными героями фильма становятся убийца жены и двухлетней дочери Вячеслав Князев (как и рассказчик у Достоевского, убивший жену из ревности), убийца жены и троих детей Андрей Рязанцев и ранее несудимый бывший районный прокурор, убивший двух женщин ради денег, Вячеслав Шараевский.

Они говорят о смерти и о Боге. Свое наказание они называют "смерть в рассрочку". И нет для них ничего более мучительного. В этом, кстати, они тоже похожи на шукшинского Егора Прокудина, жившего мучительно и обретшего покой лишь с последним вздохом. Он искал смерти - они ее жаждут. Так прямо в камеру и говорят: "Лучше бы пуля в затылок, чем прозябание здесь". Лишение человека всякой свободы и всяких прав и есть, по Достоевскому, "полная, страшная, настоящая мука". Но у писателя каторжники надеются еще обрести волю (они живут с ощущением, что это временное, не навсегда), пусть через двадцать лет, но выйти на свободу. Нынешним обитателям казематов на острове Огненный ждать нечего, кроме полутора квадратных метров в чистом поле да столбика с номерной табличкой вместо надгробия.

Князев говорит Владимиру Молчанову, что после убийства смерти искал. Но Бог, мол, отвел ее и не дал ему сил умереть. Это достаточно любопытный поворот в размышлениях авторов фильма. Бог так решил. Другие арестанты тоже вспоминают о Боге. Бывший прокурор Шараевский говорит даже: "Я благодарен Богу, что он привел меня сюда". Пытаясь самому себе ответить на вопрос, почему это с ним случилось, он нашел ответ в книге Александра Меня, и ответ был: "Зло необъяснимо, алогично. Если ты его объяснишь, ты - Господь Бог..." Все дозволено, оказывается, не тогда, когда Бог умер, как считал Ницше, а когда он жив! Один из пожизненно заключенных, пытаясь найти себе оправдание, ссылается даже на события октября 1993 года - мол, вон сколько людей погубили, а никто за кровь эту не ответил, а я-то всего одного-двух... У Достоевского сказано: "В продолжение нескольких лет я не видел между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении... большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми". Но Молчанов все же делает главными героями фильма не тех, кто в своем преступлении обвиняет других, а раскаивающихся, мучающихся убийц, которым снятся жертвы, к которым по ночам приходит Бог, которые спрашивают себя: "Зачем?" Телевидение вещь грубая. Здесь предпочитают все разжевывать, акцентировать, обходиться без полутонов, без нюансов. Молчанов и Урсуляк, напротив, ни на чем не настаивают, ничего не педалируют, не подчеркивают. Их тактичная и спокойная интонация (похожая на интонацию рассказчика у Достоевского) придает всему повествованию особый объем, не свойственный современным телепрограммам. Они не демонстрируют сочувствие, но и не негодуют. Они наблюдают и делятся своими впечатлениями с нами.

Вообще эта работа - особенная прежде всего для Владимира Молчанова, фигуры на отечественном телевидении весьма своеобразной. Его мягкая, чуть ли не жеманная манера поведения в кадре требует обычно особого материала. Когда он беседует в студии с представителями интеллигентского бомонда или с аристократами, голубой кровью, у него это выходит вполне органично, хотя для большинства зрителей этот мир - такая же экзотика, как французская Ривьера. Когда Молчанов идет "в народ", в пивнушку, спускается в забой к шахтерам, он с его изысканностью воспринимается как инопланетянин. В шахте ведь тонкие пальцы не сомкнешь в элегантном жесте. А лексика пивной далеко не высокопарна.

В "Записках из Мертвого дома" Молчанов не появляется в кадре и почти не задает вопросов (однако при всем его журналистском такте уточнение: "Вы скольких убили в общей сложности, троих?" - звучит диковато и кощунственно). Он начитывает несколько цитат из Достоевского, которые по сути и являются основным сюжетообразующим элементом. Все остальное говорят арестанты. Говорят спокойно, отрешенно, как люди, познавшие некую высшую истину. Сам факт авторского доверия к ним и к их суждениям свидетельствует о качественном изменении Молчанова. Он уже не слегка манерный телеведущий, а профессионал-документалист, для которого человек в кадре ценнее и дороже своего собственного присутствия.

Единственное, чего, на мой вкус, не хватает этому фильму, - взгляда на арестантскую жизнь изнутри, быта острога. (Быта, который, кстати, у Достоевского и был основным содержанием романа.) Картинки тюремного быта даны здесь с точки зрения человека постороннего: обыск заключенного, арестанты, идущие в баню, операторские панорамы внутри тюрьмы... Очень уж разной была степень приближения к материалу у автора романа и у авторов документального фильма. Описывая в мелочах и подробностях жизнь каторжан, писатель тем самым выражал основную идею: "люди везде люди", "человек есть существо ко всему привыкающее". Молчанов и Урсуляк этим мотивом Достоевского не воспользовались. Их больше интересовала жизнь, которой уже нет, которая осталась за стенами острога. Что заставляет пожизненно заключенных жить - от подъема в семь утра до отбоя в десять вечера? Зачем? Во имя чего? Ответам на эти вопросы и посвящены документальные "Записки из Мертвого дома" конца ХХ века.