Мы продолжаем серию публикаций (начало - в 16 и 17-м выпусках газеты за 1996 год), подготовленных по лекциям преподавателя Санкт-Петербургской духовной академии священника ГЕОРГИЯ МИТРОФАНОВА, прочитанных им в Коми государственном пединституте.
Чтобы вернуться к простой истине, что не богатые и бедные, а праведные и грешные составляют человеческое общество, нашей интеллигенции потребовалось пережить ужасы революции.
В защиту русской литературы следует сказать, что этот соблазн - построить социальный рай на земле, она разоблачила задолго до того, как он реализовался в нашей истории. И одним из первых, кто наиболее глубоко, наиболее дерзновенно осознал всю опасность этого соблазна был Федор Михайлович Достоевский. Тот самый Достоевский, который написал "Бедных людей", "Униженных и оскорбленных", много лет провел на каторге за свои политические иллюзии. Ему было суждено переболеть социальными иллюзиями в тяжелой форме. Но в результате мир получил пророка, сумевшего поразить его сердце.
* * *
Голос Церкви, подавленной государственной опекой, звучал в девятнадцатом веке лишь для немногих, особенно чутких душ. Российское общество еще исполняло православные обряды, но культурно все больше обособлялось, предпочитая церковной проповеди вдохновенный рык очередного романтического кумира.
Не многим удавалось встретиться с преподобным Серафимом Саровским или прочесть творения святителя Игнатия Брянчанинова, то есть убедиться, что православие живо и способно отвечать на вопросы современности. Для большинства сухая проповедь униженного в послепетровской России священника являлась единственным образцом пастырского слова. И эти слова часто отторгались человеком, воспитанным на Байроне или лирике Пушкина. За время вынужденного молчания Церкви в России выросло несколько поколений, утративших, полностью или частично, связь с православной культурой.
В то же время из Европы в XIX столетии к нам стало проникать то узкое гуманистическое мировоззрение, которое основывалось прежде всего на утонченном эгоизме. Ведь вместо искренней заботы о ближнем, гуманизм во главу угла ставит потребность человека в душевном комфорте. И если мешают комфорту страдания крестьян, значит нужно их устранить. Но кого устранить, страдания или крестьян? Гуманизму это, в принципе, безразлично.
* * *
Поначалу те ценности, который нес в себе гуманизм, казались христианскими. Затем - внехристианскими. И наконец обнаружилось, что они требуют отречения от Христа и Церкви. И, как ни странно, в девятнадцатом веке это мало кого испугало. Какими методами и какой ценой можно добиваться социального прогресса? Этот вопрос был задан и русскому обществу. Любыми,- ответило оно, не предполагая, как далеко может завести эта уверенность.
Вы помните, наверное, лейтмотив нашей публицистической литературы того времени: нравственный долг писателя и гражданина - быть борцом за угнетенных. Что тут можно возразить? Пожалуй, все правильно. Нравственный долг человека - стремиться создать такое общество, в котором не будет никаких конфликтов и противоречий, никакого несовершенства. Но такое общество на земле создать невозможно, ибо грех укоренен в природе человека так глубоко, что он будет проявлять себя в любом обществе. Но передовая общественная мысль с этим не соглашалась. Почему?
Здесь уместно вспомнить Руссо, сильно повлиявшего на русское общество и литературу. Основные тезисы этого великого гуманиста сводились к тому, что человек от природы добр. Эта мысль станет тривиальной для русской литературы, на ней воспитан и современный западный мир: человек добр, и только несовершенное общественное устройство мешает человеку быть совершенным.
Именно из идеи о том, что человек от природы добр, исходила русская общественная мысль, собираясь строить утопический мир будущего. И исключительно из "человеколюбия" она выдвинула тезис о том, что тем, кто будет проявлять свою греховность в совершенном обществе, не подобает жить в этом обществе. Этих людей нужно отвергнуть, принести в жертву обществу.
Ужасы современного мира были столь очевидны, а достоинства планируемого общества столь грандиозны, что вопрос о нравственной допустимости этих жертв поднимать в печати было просто неприлично.
Его, как правило, и не поднимали. Тех немногих, кто осмеливался возражать, либеральная публицистика мгновенно дискредитировала в глазах публики.
* * *
В этой ситуации и решился Достоевский - один из несомненных вождей общественного мнения - нарушить это табу, и рискуя своим именем встать на защиту православных христианских ценностей.
Сейчас некоторые чада нашей Церкви ставят в вину Достоевскому его недостаточную воцерковленность и те ошибки в книгах и в жизни, которых он мог бы легко избежать, став, например, монахом. Это неправильная точка зрения. Каждому человеку Господь уготовал свой путь. И на каждом пути неизбежны свои, "профессиональные" искушения. Мы не знаем, мог ли получиться из Достоевского хороший монах. Но нам известно, какое впечатление он произвел на изверившееся русское общество.
Иван Карамазов
Достоевский очень много размышлял на тему того, возможно ли, отказавшись от Бога, действительно преобразить мир, можно ли поверить, что служение ближнему, мораль и нравственность только выиграют, если мы откажемся от такой "абстракции", как бытие Божие.
Согласитесь: нам всем знакомы эти слова о том, что любовь к человеку является высшей ценностью в мире; любить нужно человека, служить нужно человеку, и только тогда мы исполним свой нравственный долг. Человеку! Но при чем здесь Бог? И вот Достоевский пишет роман "Братья Карамазовы", в котором постепенно приходит к осознанию лживости этой постановки вопроса, и блистательными художественными средствами развенчивает эту идею.
Один из главных героев этой книги - Иван Карамазов - классический шестидесятник, атеист, человек, отдавший долг социалистической утопии. Мы видим здесь трагедию души, сохранившей христианские понятия о морали, но утратившей веру. Мы видим, как в результате этого обращаются в прах все благие порывы человека. Иван, человек, безусловно, очень искренний, очень глубоко переживающий трагизм бытия, - кто он? С Богом он или с диаволом? - ставит вопрос Достоевский. Почему он становится вдохновителем отцеубийства? Почему человек, казалось бы искренне не принимающий зла, является сеятелем зла в этом мире? Почему именно к нему приходит бес как к своему единомышленнику, тождественному с ним по духу?
Все это чрезвычайно существенно. Иван Карамазов мучительно озабочен тем, чтобы на земле возникла гармония. И вместе с тем он настолько последователен, что готов отбросить любую гармонию, если в основе ее лежит несправедливость, тот самый невинно замученный младенец, о котором он неоднократно вспоминает. Но отбросив эту гармонию, он всякий раз остается ни с чем...
Старший из братьев Карамазовых гораздо более последователен, чем его "единоверцы" из числа русской интеллигенции. Он - плоть от плоти этой интеллигенции, но опережает ее в развитии и демонстрирует неизбежный крах ее идей.
* * *
Вы, наверное, помните слова Анатоля Франса, которые он произнес в одном из своих романов. Слова о том, что когда правители начинают с того, что хотят сделать своих подданных лучше, то заканчивают это тем, что они хотят перебить их всех до одного. В самом совершенном обществе человек остается греховным, противоречивым, а значит любая попытка построить рай на земле и уничтожить грех сведется к истреблению носителей греха. И Иван это понимает. И тем трагичней его положение.
Ведь совет отказаться от мечты о гармонии здесь не вполне уместен. Для безбожника это значит признать бессмысленность, безумность мира! И логически неизбежным становится следующий шаг - сойти с ума или покончить с собой. Вспомните "Сон смешного человека", где герой Достоевского пытается уйти из жизни, оказавшись в подобной ситуации. И это не художественный прием, а один из случаев, которыми были полны газеты того времени.
Кажется, что мы видим здесь логический тупик атеизма, стоящего перед выбором: безумие или кровь, неважно, своя или чужая. Но оказывается, что это еще не все, что выбора у атеизма, собственно говоря, нет, что кровь и безумие неотделимы друг от друга. Иван приходит к страшной истине: если Бога нет, то все позволено. Гармонии не будет уже никогда, и кровь людская будет литься всегда, и от этого не уйти, и пусть она льется. Он проливает кровь отца (не непосредственно, а как соучастник) уже не ради определенной цели. Если Бога нет, то жизнь бессмысленна, а раз она бессмысленна, то все позволено. Сделав этот вывод, Иван Карамазов становится, по существу, человеком, одержимым демоническими силами, которые используют его как им заблагорассудится и в конце концов сводят с ума.
Алеша
Но Достоевский, конечно, не ограничивается созерцанием трагедии своего героя. Он ставит вопрос: кто же все-таки может разрешить этот конфликт? Помните, как в разговоре Иван загоняет Алешу в интеллектуальный тупик рассказом о помещике, затравившем собаками мальчика на глазах у матери. Помните, как Иван подводит Алешу к страшному решению этой проблемы: "Что нужно сделать с этим помещиком?" "Расстрелять", - говорит Алеша тихо. Иван торжествует.
Это очень тонкий момент. Здесь Достоевский показывает, что Иван не способен понять Алешу. Ему кажется, что Алеша впадает в то же противоречие, что и он сам, но это не так. Просто есть предел милосердия у христианина, переступив через который, помиловав злодея, он оскорбит кровь и слезы жертвы. Но остановившись у этого предела, христианин вовсе не ожесточается. Он лишь уповает на Того, Единственного, Кто имеет право прощать грехи.
Кто может простить этого помещика? И вот тут Алеша неожиданно отвечает: Бог. Он обращается к Тому, кого не существует для Ивана.
Прав ли был Алеша, ответив именно так: "Расстрелять"? Еще при жизни Достоевского в нашей литературе появился большой поклонник философии Руссо - Лев Николаевич Толстой, который ответил бы иначе: этого помещика не просто нужно простить, а вообще ничего не надо с ним делать. Согласитесь, в нравственном плане это отталкивает нас еще больше, чем слова Алеши о расстреле. И вовсе не случайно то, что из учеников Толстого вышло немало сотрудников ЧК, этих иванов карамазовых ХХ века. Это был логический конец отвлеченного морализма.
* * *
Попытаемся вспомнить десять заповедей Ветхого Завета. По опыту я знаю, что большинство людей делает акцент прежде всего на шести последних заповедях: не убий, не укради... Но ведь это и до Моисея были хорошо известно - это общечеловеческая мораль. Все народы эти правила знали и старались их исполнять. В чем же заключалось Божественное откровение на горе Синай? Главным образом - в первых четырех заповедях. А эти заповеди говорят нам о необходимости верить в единого и истинного Бога. Есть естественная общечеловеческая мораль, она очень значима, но если мы попытаемся жить ею одной, не во имя Божие, то эта мораль приведет нас к духовной гибели. Именно так сформулировал эту мысль в "Братьях Карамазовых" Достоевский: "Если Бога нет...". Если Бога нет, то никакая мораль не убережет нас от зла.
Все социальные революции, совершенные ради утверждения общечеловеческих ценностей, приводили и будут приводить к обесцениванию человеческой личности. И в этом Достоевский, подобно Гоголю, оказывается удивительно созвучен церковной традиции. Эта традиция никогда не связывала успех церковной проповеди с какой-то социальной силой, с какой-то социальной революцией. Представьте себе апостола Павла, призывающего к свержению римской языческой государственности. Это немыслимо. Только через собственное преображение человек способен уменьшить роль зла в этом мире, изменить общество.
Как и Толстой, Федор Достоевский находился одно время под влиянием идей Руссо, но смог преодолеть это искушение. После чего все проекты переустройства общества стали казаться ему иллюзорными. Он увидел в них великий соблазн. Он разглядел в великих моралистах - соблазнителей, а в созидателях социалистического миропорядка неожиданно распознал бесов.
Великий Инквизитор
Бердяев считал Великого Инквизитора, этого героя романа "Братья Карамазовы", провозвестником всех утопистов ХХ века (вы знаете, что существовало две утопии: социальная, т.е. социализм, и национал-социальная - фашизм). Едва ли Достоевский понимал этот вопрос столь плоско. Обратите внимание: чем кончается легенда? Христос прощает Великого Инквизитора. Почему прощает? Видит ли Он в нем некую праведность? Перед нами - церковный иерарх средневековья. Он проницателен и понимает, сколь греховна человеческая природа. Он знает: любая гармония основана на лжи, и готов взять на себя этот грех, не обольщаясь на людской счет. Его конкретная любовь к несовершенному человеку заставляет его идти на сознательный обман. По существу, Великий Инквизитор - великий утопист, не верящий в социальные утопии и раскаивающийся в том, что делает. Подобно Ивану Карамазову, он страдает. Но не только за эти страдания Христос прощает его.
Самое главное - в другом. Великие счастливцы, живущие в социальных утопиях Великого Инквизитора, не узнают во Христе Спасителя, а сам он - этот Черный монах, узнает Христа сразу, потому что он не может жить, не думая о Нем, о своем конфликте с Богом. Он говорит Христу глубоко выстраданные слова о том, что люди не ждут Его, что им будет хорошо, если он, Инквизитор, отправит Его на костер. И тем не менее не делает этого, понимая всю безнадежность этого акта. И уже благодаря одному этому Инквизитор оказывается на уровень выше тех утопистов, для которых Христа не существует. И у него еще есть надежда спастись.
То есть "автор" этой легенды Иван Карамазов отдает себе отчет, что выход из того замкнутого круга, в котором он оказался, все-таки существует. Отчаяние его столь велико, что он им пренебрегает. Но выход есть.
Это чрезвычайно важный момент, который часто недооценивается: освобождение от социального утопизма может быть только через Спасителя. Желающий блага всему миру, но внутренне отчаявшийся Инквизитор, встретившись с Христом, не выдерживает проверки своих идей. Он говорит громко, логично. Христос молчит, а затем целует своего обличителя, чего тот меньше всего ожидает. Что ответить на это? Как возразить?!
Подготовил В.ГРИГОРЯН.