Вагон катился теперь по торговой части Бруклина, не встречая препятствий. Публика смотрела на разбитые стекла и на вагоновожатого не в форменной одежде. Время от времени вдогонку неслось "скэб" и тому подобное, но никто не делал попытки остановить вагон. Когда они прибыли к конечному пункту, один из полисменов вызвал по телефону свой участок и донес о случившемся.
      - Там и сейчас еще засада, - услышал Герствуд. - Вы бы послали кого-нибудь очистить это место!
      Обратный путь вагон прошел более спокойно. Правда, вслед неслись камни и брань, но прямых нападений больше не было. Герствуд облегченно вздохнул, завидев вдали трамвайный парк.
      - Ну, - сказал он про себя, - на первый раз все сошло благополучно.
      Вагон был введен в депо, и Герствуду дали передохнуть, но вскоре вызвали снова. На этот раз его сопровождала другая пара полисменов. Герствуд, теперь несколько более уверенный в себе, полным ходом гнал вагон по невзрачным улицам, не испытывая уже прежнего страха. Погода была скверная, все время сыпал снежок, и прямо в лицо бил порывистый ледяной ветер.
      От быстрого движения вагона стужа чувствовалась еще сильнее. Одежда Герствуда вовсе не подходила для такой работы. Он дрожал от холода, топал ногами, потирал руки, но молчал. Новизна и опасность положения несколько умерили отвращение и горечь от того, что он вынужден делать такую работу, но не настолько, чтобы прогнать уныние и тоску.
      "Собачья жизнь! - размышлял он. - Докатиться до такого - как это тяжело!"
      Только одно поддерживало в нем решимость - память об оскорблении, которое нанесла ему Керри. Не так уж он низко пал, чтобы сносить обиды! Он еще кое на что способен и может временно выдержать даже такую работу. Потом дела поправятся. Он скопит немного денег.
      Какой-то мальчишка запустил в него комом мерзлой земли, угодившим ему в плечо и причинившим довольно острую боль. Это особенно обозлило Герствуда.
      - Щенок негодный! - пробормотал он.
      - Он вас не поранил? - осведомился полисмен.
      - Нет, пустяк!
      На углу одной из улиц, где вагон на повороте замедлил ход, забастовщик-вагоновожатый крикнул Герствуду с тротуара:
      - Будь мужчиной, друг, и сойди с вагона! Помни, что мы боремся только за кусок хлеба, - это все, чего мы хотим. У каждого из нас есть семья, которую нужно кормить.
      Человек говорил самым мирным тоном и, по-видимому, не имел никаких враждебных намерений.
      Герствуд притворился, будто не слышит его. Глядя прямо перед собой, он снова дал полный ход. Однако в голосе забастовщика звучали нотки, которые задели его за живое.
      Так прошло утро и большая часть дня. Герствуд сделал три рейса. Обед, который он съел, был весьма скуден для такой работы, и холод все сильнее пробирал его.
      В конце пути он каждый раз слезал с вагона, чтобы хоть сколько-нибудь размяться и согреться, но от боли еле сдерживал стоны.
      Какой-то служащий парка из жалости одолжил ему теплую шапку и меховые рукавицы, и Герствуд был бесконечно благодарен ему.
      Во время второго послеобеденного рейса Герствуд был вынужден остановить вагон в пути, так как толпа бросила поперек дороги старый телеграфный столб.
      - Убрать это с пути! - одновременно закричали оба полисмена, обращаясь к толпе.
      - Еще чего! Ого! Убирайте сами! - неслось в ответ.
      Полисмены соскочили с площадки, и Герствуд собрался было последовать за ними.
      - Нет, вы лучше оставайтесь на месте! - крикнул ему полисмен. - Не то кто-нибудь угонит вагон.
      Посреди гула возбужденных голосов Герствуд вдруг услышал почти над самым ухом:
      - Сойди, приятель! Будь мужчиной! Нехорошо бороться против бедняков. Предоставь это богачам!
      Герствуд тотчас же узнал забастовщика, окликнувшего его на перекрестке, и опять сделал вид, будто ничего не слышит.
      - Сойди, дружище, - доброжелательным тоном повторил тот. - Нехорошо идти против всех. И лучше бы тебе совсем в это дело не вмешиваться!
      Вагоновожатый, очевидно, отличался философским складом ума, его голос звучал убедительно.
      Откуда-то на помощь первым двум появился третий полисмен и побежал к телефону вызывать подкрепление.
      Герствуд озирался вокруг, исполненный решимости, но вместе с тем и страха.
      Кто-то схватил его за рукав и попытался силой стащить с площадки вагона.
      - Сходи отсюда! - услышал Герствуд и в то же мгновение чуть не полетел кувырком через решетку.
      - Пусти! - в бешенстве крикнул он.
      - Я тебе покажу, скэб проклятый! - ответил какой-то молодой ирландец, вскакивая на площадку.
      Он нацелился кулаком Герствуду в челюсть, но тот наклонился, и удар пришелся в плечо.
      - Пошел вон! - крикнул полисмен, спеша на помощь Герствуду и уснащая свою речь бранью.
      Герствуд уже успел прийти в себя, но был бледен и дрожал всем телом. Дело принимало серьезный оборот. Люди смотрели на него полными ненависти глазами и издевались над ним. Какая-то девчонка строила ему гримасы. Решимость его начала убывать, но в это время подкатил полицейский фургон, и из него выскочил отряд полисменов. Путь был живо расчищен, и вагон мог двигаться дальше.
      - Ну, теперь живо! - крикнул один из полицейских, и вагон снова помчался вперед.
      Финал был на обратном пути, когда на расстоянии двух или трех километров от парка им повстречалась многочисленная и воинственно настроенная толпа. Район этот казался на редкость бедным. Герствуд хотел было прибавить ходу и быстро промчаться дальше, но путь снова оказался загороженным. Уже за несколько кварталов Герствуд увидел, что люди тащат что-то к трамвайным рельсам.
      - Опять они тут! - воскликнул один из полисменов.
      - На этот раз я им покажу! - отозвался второй, начиная терять терпение.
      Когда вагон подъехал ближе к тому месту, где волновалась толпа, у Герствуда подступил ком к горлу. Как и раньше, послышались насмешливые окрики, свистки, и сразу посыпался град камней. Несколько стекол было разбито, и Герствуд еле успел наклониться, чтобы избежать удара в голову.
      Оба полицейских бросились на толпу, а толпа, в свою очередь, кинулась к вагону. Среди нападавших была молодая женщина, совсем еще девочка с виду, с толстой палкой в руках. Она была страшно разъярена и в бешенстве замахнулась на Герствуда, но тот увернулся от удара. Несколько человек, ободренных ее примером, вскочили на площадку и стащили оттуда Герствуда. Не успел он и слова произнести, как очутился на земле.
      - Оставьте меня в покое! - только успел он крикнуть, падая на бок.
      - Ах ты, паршивец! - заорал кто-то.
      Удары и пинки посыпались на Герствуда. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Потом двое мужчин его куда-то потащили, а он стал обороняться, стараясь вырваться.
      - Да перестаньте! - раздался голос полисмена. - Никто вас не трогает! Вставайте!
      Герствуд пришел в себя и узнал полицейских. Он чуть не падал от изнеможения. По подбородку его струилось что-то липкое. Герствуд прикоснулся рукой: пальцы окрасились красным.
      - Меня ранили, - растерянно произнес он, доставая носовой платок.
      - Ничего, ничего! - успокоил его один из полисменов. - Пустячная царапина!
      Мысли Герствуда прояснились, и он стал озираться по сторонам. Он находился в какой-то лавочке. Полисмены на минуту оставили его одного. Стоя у окна и вытирая подбородок, он видел свой вагон и возбужденную толпу. Вскоре подъехал один полицейский фургон, и за ним второй. В эту минуту подоспела также и карета "скорой помощи". Полиция энергично наседала на толпу и арестовывала нападавших.
      - Ну, выходите, если хотите попасть в свой вагон! - сказал один из полисменов, открывая дверь лавчонки и заглядывая внутрь.
      Герствуд неуверенно вышел. Ему было холодно, и к тому же он был очень напуган.
      - Где кондуктор? - спросил он.
      - А черт его знает, - ответил полисмен. - Здесь его, во всяком случае, нет, - добавил он.
      Герствуд направился к вагону и, сильно нервничая, стал подыматься на площадку.
      В тот же миг прогремел выстрел, и что-то обожгло Герствуду правое плечо.
      - Кто стрелял? - услышал он голос полисмена. - Кто стрелял, черт возьми?!
      Оставив Герствуда, оба полисмена кинулись к одному из ближайших домов; Герствуд помедлил и сошел на землю.
      - Нет, это уж слишком! - пробормотал он. - Ну их к черту!
      В сильном волнении он дошагал до угла и юркнул в ближайший переулок.
      - Уф! - произнес он, глубоко переводя дух.
      Не успел он пройти и полквартала, как увидел какую-то девчонку, которая пристально разглядывала его.
      - Убирайтесь-ка вы поскорее отсюда! - посоветовала она.
      Герствуд побрел домой среди слепящей глаза метели и к сумеркам добрался до переправы. Пассажиры на пароходике с нескрываемым любопытством смотрели на него. В голове Герствуда был такой сумбур, что он еле отдавал себе отчет в своих мыслях. Волшебное зрелище мелькавших среди белого вихря речных огней пропало для него. Едва пароходик причалил, Герствуд снова побрел вперед и, наконец, добрался до дому.
      Герствуд вошел. В квартире было натоплено, но Керри не оказалось дома. На столе лежало несколько вечерних газет, видимо, оставленных ею. Герствуд зажег газ и уселся в качалку. Немного спустя он встал, разделся и осмотрел плечо. Ничтожная царапина - ничего более. Он, все еще в мрачном раздумье, вымыл руки и лицо, на котором запеклась кровь, и пригладил волосы. В шкафчике он нашел кое-что из съестного и, утолив голод, снова сел в свою уютную качалку. Какое приятное чувство он испытал при этом!
      Герствуд сидел, задумчиво поглаживая подбородок, забыв в эту минуту даже про газеты.
      - Н-да! - произнес он через некоторое время, успев несколько прийти в себя. - Ну и жаркое же там заварилось дело!
      Слегка повернув голову, он заметил газеты и с легким вздохом взялся за "Уорлд".
      "Забастовка в Бруклине разрастается, - гласил один из заголовков. - Кровопролитные столкновения во всех концах Бруклина!"
      Герствуд устроился в качалке поудобнее и погрузился в чтение. Он долго и с захватывающим интересом изучал описание забастовки.
     
     
      42. ВЕЯНИЕ ВЕСНЫ. ПУСТАЯ РАКОВИНА
     
      Всякий, кто считает бруклинские приключения Герствуда ошибкой, тем не менее должен признать, что безуспешность его усилий не могла не повлиять на него отрицательно. Керри, конечно, не могла этого знать. Герствуд почти ничего не рассказал ей о том, что произошло в Бруклине, и она решила, что он отступил перед первым грубым словом, бросил все из-за пустяков. Просто он не хочет работать!
      Она выступала теперь в группе восточных красавиц, которых во втором акте оперетты визирь проводит парадом перед султаном, производящим смотр своему гарему. Говорить им ничего не приходилось, но как-то раз (в тот самый вечер, когда Герствуд ночевал в трамвайном парке) первый комик, будучи в игривом настроении, взглянул на ближайшую девушку и произнес густым басом, вызвавшим легкий смех в зрительном зале:
      - Кто ты такая?
      Совершенно случайно это была именно Керри, делавшая в это время низкий реверанс. На ее месте могла оказаться любая другая девушка. Первый комик не ожидал никакого ответа, но Керри набралась смелости и, присев еще ниже, ответила:
      - Ваша покорная слуга!
      В ее реплике не было ничего особенного, но что-то в ее манере понравилось публике - уж очень смешон был свирепый султан, возвышавшийся над скромной рабыней.
      Первый комик остался доволен ответом, тем более что от него не укрылся смех в зале.
      - А я думал, ты просто Смит, - изрек комик, желая продлить шутку.
      Керри, однако, испугалась своего поступка.
      Все в труппе были предупреждены, что всякая отсебятина в словах или жестах может повлечь за собою штраф, а порой даже увольнение. Но когда перед началом следующего акта Керри стояла за кулисами, известный комик, проходя мимо, узнал ее в лицо, остановился и сказал:
      - Можете и впредь отвечать так же. Но больше ничего не прибавляйте!
      - Благодарю вас, - робко ответила Керри.
      Когда комик ушел, она вся дрожала от волнения.
      - Ну, и повезло же тебе, - заметила одна из ее подруг. - У нас у всех немые роли.
      Против этого ничего нельзя было возразить. Каждому ясно было, что Керри сделала первый шаг к успеху.
      На следующий день за ту же реплику ее опять наградили аплодисментами, и она отправилась домой, ликуя и твердя себе, что эта маленькая удача должна принести какие-нибудь плоды. Но едва она увидела Герствуда, вся ее радость улетучилась, все приятные мысли испарились, и их место заняло желание положить конец этой невозможной жизни.
      Утром она спросила его, чем окончилась его затея.
      - Там теперь не решаются пускать вагоны иначе, как под управлением полисменов, - ответил ей Герствуд. - Сказали, что до будущей недели им никто не понадобится.
      Наступила новая неделя, но Керри не видела никакой перемены в планах Герствуда. Им по-прежнему владела крайняя апатия. С невозмутимым равнодушием глядел он каждое утро, как Керри отправляется на репетицию, а вечером - на представление, и только читал и читал. Несколько раз он ловил себя на том, что смотрит на какую-нибудь заметку, а мысли его витают где-то далеко. Впервые он заметил это, когда ему попалось описание какого-то веселого вечера в одном из чикагских клубов, к которому он в свое время принадлежал. Герствуд сидел, опустив глаза, и в ушах его раздавались давно забытые голоса и звон бокалов. "Да вы просто молодчина, Герствуд!" - услышал он слова своего друга Уокера.
      Воображение перенесло его в кружок ближайших друзей. Вот он стоит, отлично одетый, и с улыбкой выслушивает возгласы одобрения, которыми его награждают за хорошо рассказанный анекдот...
      Вдруг Герствуд поднял глаза. В комнате было так тихо, что ясно слышалось тиканье часов. Герствуд подумал, что, по всей вероятности, задремал. Но он все еще держал газету прямо перед собой и понял, что это ему не приснилось. "Как странно!" - подумал он.
      Когда это повторилось еще раз, он уже не удивился.
      Иногда к нему являлись с требованием об уплате по счету мясники, зеленщики, угольщики, булочники, постоянно менявшиеся, так как ради получения кредита Герствуд то и дело переходил из одного магазина в другой. Он любезно принимал кредиторов, всячески изворачивался, но в конце концов просто перестал открывать двери, делая вид, что в квартире никого нет. Или же выпроваживал "гостей" самым бесцеремонным образом.
      "Из пустого кармана ничего не выжмешь, - размышлял он. - Будь у меня деньги, я бы уплатил им".
      Маленький солдат рампы Лола Осборн, видя успех Керри на сцене, сделалась как бы спутником будущего светила. Она понимала, что сама никогда ничего не добьется, и поэтому инстинктивно, точно котенок, уцепилась за Керри бархатными лапками.
      - О, ты пойдешь в гору! - не переставала она твердить, с восхищением глядя на подругу. - Ты такая способная!
      Несмотря на свою робость, Керри действительно обладала большими способностями. Если другие верили в нее, она чувствовала, что должна, а раз должна, то она дерзала. Накопленный жизненный опыт и нужда оказали ей огромную услугу. Нежные слова мужчин перестали кружить ей голову. Она теперь знала, что мужчины могут изменяться и не оправдывать ее ожиданий. Лесть потеряла над нею всякую силу. Только умственное превосходство, превосходство благожелательного человека могло бы еще тронуть ее душу, но для этого нужен был такой человек, как Эмс.
      - Терпеть не могу актеров нашей труппы, - сказала она однажды Лоле. - Они все так влюблены в себя!
      - А ты не находишь, что мистер Баркли очень мил? - возразила Лола, которой тот накануне снисходительно улыбнулся.
      - О, да, он, конечно, мил, - согласилась Керри, - но он человек неискренний. Все у него напускное.
      Вскоре Лоле представился случай убедиться в том, что и Керри порядком привязалась к ней.
      - Ты платишь за квартиру там, где ты живешь? - как-то спросила Лола.
      - Конечно, плачу, - ответила Керри. - Почему ты меня об этом спрашиваешь?
      - Потому что знаю одно место, где можно дешево получить прелестную комнату с ванной. Для меня одной она слишком велика, а вот на двоих была бы как раз. И платить придется всего шесть долларов в неделю.
      - Где это? - спросила Керри.
      - На Семнадцатой улице.
      - Я, право, не знаю, стоит ли менять, - ответила Керри, прикидывая в то же время, что это выходило бы всего по три доллара на каждую.
      Подумала она и о том, что если бы ей не приходилось содержать никого, кроме самой себя, у нее оставалось бы целых семнадцать долларов в неделю.
      Впрочем, за этим разговором пока ничего не последовало, и все оставалось по-прежнему до того дня, когда на долю Керри выпал первый маленький успех с придуманной ею репликой. Это совпало с бруклинскими злоключениями Герствуда. Керри стала подумывать о том, что ей необходима свобода. Она хотела уйти от Герствуда и заставить его самого заботиться о себе.
      Но он вел себя подчас так странно, что Керри опасалась, как бы он не воспрепятствовал ее уходу. Чего доброго, он начнет преследовать ее и разыскивать в театре! Правда, она не верила, что он способен на такое, но все-таки как знать?.. Подобная возможность была для нее крайне неприятна, и эта мысль, естественно, сильно беспокоила ее.
      Развязка ускорилась благодаря тому, что Керри получила от дирекции предложение занять скромное место одной актрисы, заявившей о своем уходе из труппы.
      - Сколько же ты будешь получать? - был первый вопрос Лолы Осборн, услыхавшей об этой удаче.
      - Я и не спросила, - призналась Керри.
      - А ты непременно узнай. Боже! Пойми, что ты никогда ничего не добьешься, если не будешь требовать. Проси не меньше сорока долларов в неделю.
      - О, что ты! - воскликнула Керри.
      - Ну, конечно! - стояла на своем Лола. - Во всяком случае, попытайся.
      Керри сдалась на уговоры, но выждала некоторое время, и только, когда режиссер сказал ей, в каком туалете она должна будет выступать, она набралась духу и спросила:
      - А сколько я буду теперь получать?
      - Тридцать пять долларов, - ответил тот.
      Керри была так ошеломлена этим и пришла в такой восторг, что и не подумала просить больше. Она была вне себя от радости и чуть не задушила Лолу, которая, выслушав эту новость, кинулась ей на шею.
      - Но все-таки это еще далеко не то, что ты должна была бы получать, - сказала Лола. - Не забывай, что тебе самой придется заказывать туалеты для ролей.
      Услышав это, Керри вздрогнула.
      Где же взять на них денег? У нее ничего не было отложено. И скоро предстояло платить за квартиру.
      "Не стану платить, вот и все! - решила она, вспомнив о своих нуждах. - Мне эта квартира и не нужна вовсе. Не буду отдавать своих денег. Перееду, - и кончено!"
      И как раз в это время Лола еще настойчивее стала наседать на подругу.
      - Давай поселимся вместе, Керри! - умоляла она. - У нас будет чудесная комнатка, а стоить будет сущие пустяки.
      - Мне это улыбается, - откровенно призналась Керри.
      - Так за чем же дело стало? - воскликнула Лола. - Нам будет так весело вместе, вот увидишь!
      Керри задумалась.
      - Пожалуй, я перееду, - сказала она. - Только не сейчас. Я еще должна подумать.
      Мысль о свободе не оставляла ее. К тому же приближался срок уплаты за квартиру, а в самом ближайшем времени необходимо будет заказывать новые платья.
      Чтобы оправдать себя в собственных глазах, Керри достаточно было вспомнить о бесконечной лени Герствуда. С каждым днем он становился все молчаливее, с каждым днем все больше опускался.
      А Герствуд по мере приближения срока уплаты за квартиру тоже стал задумываться над тем, что комнаты стоят слишком дорого. Слишком уж его донимали кредиторы, то и дело являвшиеся за деньгами. Двадцать восемь долларов - большие деньги!
      "Керри тяжело столько платить, - рассуждал он. - Мы могли бы найти что-нибудь подешевле".
      Поглощенный этой мыслью, он сказал Керри за завтраком:
      - Ты не находишь, что эта квартира слишком дорога для нас?
      - Конечно, нахожу, - ответила Керри, не догадываясь, однако, к чему он клонит.
      - Мне кажется, что нам хватило бы квартиры и поменьше, - продолжал Герствуд. - Нам не нужно столько комнат.
      Если бы Герствуд посмотрел на нее внимательнее, он по выражению ее лица понял бы одно: она была очень встревожена тем, что он явно намерен оставаться с нею. И, предлагая ей еще более нищенскую жизнь, он, по-видимому, не видел в этом ничего недостойного.
      - Право, не знаю, - сказала она, сразу насторожившись.
      - Наверное, есть дома, где сдаются квартиры в две комнаты, этого для нас было бы вполне достаточно.
      Керри инстинктивно возмутилась.
      "Ни за что! - решила она. - Откуда взять денег на переезд? И подумать только: вечно жить с ним в двух комнатах! Нет, пока не случилось что-нибудь ужасное, лучше поскорее истратить все деньги на платья!"
      В тот же день Керри так и сделала. А после этого оставался один только путь.
      - Лола, - сказала она подруге, зайдя к ней, - я согласна переехать.
      - Вот славно! - воскликнула та.
      - Можно ли сделать это сейчас же? - спросила Керри, имея в виду комнату, о которой говорила ей девушка.
      - Разумеется! - заверила ее Лола.
      Они тотчас отправились осматривать комнату. У Керри оставалось еще десять долларов, вполне могло хватить на стол и квартиру в течение недели. Она выступит в новой роли через десять дней, а жалованье с прибавкой ей заплатят через неделю после этого. Керри внесла половину за свое новое жилище.
      - У меня осталось ровно столько, чтобы протянуть до конца недели, - призналась она подруге.
      - О, у меня есть деньги! - тотчас же вызвалась помочь ей Лола. - Займи у меня двадцать пять долларов.
      - Благодарю, не надо, - сказала Керри. - Я думаю, что сумею как-нибудь обернуться.
      Они решили переехать в пятницу, до которой оставалось всего два дня.
      Теперь, когда вопрос был решен, Керри вдруг пала духом. Она чувствовала себя чуть ли не преступницей. Каждый день, наблюдая за Герствудом, она убеждалась, что, несмотря на всю свою непривлекательность, он все же достоин жалости.
      Приглядываясь к нему вечером того дня, когда она приняла решение переехать, Керри подумала, что он не столько бесхарактерный и бездеятельный по натуре, сколько затравленный и обиженный судьбою человек. Его взгляд утратил былую остроту, лицо носило явные признаки надвигающейся старости, руки стали дряблыми, в волосах пробивалась седина. Не подозревая нависшей над ним беды, он раскачивался в качалке, читал газету и не замечал, что за ним наблюдают.
      Зная, что конец близок, Керри стала более внимательна к нему.
      - Ты бы сходил, Джордж, за банкой персикового компота, - предложила она, кладя на стол бумажку в два доллара.
      - Хорошо, - отозвался Герствуд и при этом с удивлением посмотрел на деньги.
      - И, может быть, ты найдешь хорошую спаржу, - добавила Керри. - Я приготовила бы ее к обеду.
      Герствуд встал, взял деньги и пошел одеваться. И снова Керри заметила, как обтрепались его вещи. Она и раньше не раз обращала внимание на его ветхую одежду, но теперь почему-то внешность Герствуда особенно бросилась ей в глаза. Может быть, он и в самом деле ничего не может сделать? Ведь в Чикаго он преуспевал. Какой он бывал оживленный и подтянутый, когда приходил на свидание в парк! Один ли он во всем виноват?
      Герствуд вернулся и положил на стол покупки и сдачу.
      - Оставь эту мелочь себе, - заметила Керри. - Нам, вероятно, понадобится еще что-нибудь.
      - Нет, - с своеобразной гордостью ответил Герствуд. - Держи уж ты деньги у себя.
      - Ну, полно, Джордж! - настаивала Керри, сильно волнуясь. - Ведь, наверное, что-то придется еще покупать.
      Герствуд был несколько удивлен этим, но он и не догадывался, конечно, каким жалким казался он в эту минуту Керри. Ей стоило огромных усилий сдержать дрожь в голосе.
      Надо заметить, что точно так же Керри отнеслась бы и ко всякому другому человеку. Вспоминая последние минуты жизни с Друэ, она всегда упрекала себя в том, что плохо обошлась с ним. Она надеялась, что никогда больше не встретится с молодым коммивояжером, но ей было стыдно за себя. Правда, ушла она от него не по своей воле. Когда Герствуд приехал к ней ночью и сообщил, что с Друэ случилось несчастье, сердце ее разрывалось от жалости, и она немедленно помчалась к нему, чтобы хоть чем-нибудь помочь. Где-то во всем этом была жестокость, но, не умея мысленно проследить, где она кроется, Керри остановилась на мысли, что Друэ никогда не узнает, какую роль сыграл тут Герствуд, и ее поступок объяснит лишь черствостью - поэтому ей было неприятно, что человек, в свое время хорошо к ней относившийся, чувствует себя обиженным ею.
      Она не отдавала себе отчета в том, что делает, поддаваясь подобным чувствам. А Герствуд, заметив мягкость Керри, подумал: "А все же она очень добрая по натуре".
      Когда Керри в тот же день пришла к Лоле, та, напевая, уже укладывала вещи.
      - Почему ты не переедешь сегодня же, Керри, вместе со мной? - спросила она.
      - Не могу, - ответила Керри. - Я перееду в пятницу. Скажи, Лола, ты не могла бы одолжить мне те двадцать пять долларов?
      - Конечно, - ответила Лола, доставая свою сумочку.
      - Мне нужно еще кое-что купить, - сказала Керри.
      - О, бери, пожалуйста! - воскликнула девушка, обрадовавшись возможности услужить Керри.
      Герствуд уже несколько дней выходил из дому только за продуктами да за газетами. Наконец ему надоело сидеть взаперти, но холодная, сырая погода продолжала удерживать его дома. В пятницу выдался чудесный день, предвещавший весну и напоминавший людям о том, что земля не навеки лишилась тепла и красоты. С голубого неба, где сияло золотое светило, лились на землю хрустальные потоки теплого света. Воробьи мирно и весело чирикали на мостовой. А когда Керри открыла окно, с улицы ворвался южный ветерок.
      - Как сегодня хорошо! - заметила она.
      - Правда? - отозвался Герствуд.
      Сразу после завтрака он надел свой лучший костюм и направился к двери.
      - Ты вернешься к ленчу? - спросила Керри, скрывая волнение.
      - Нет, - ответил Герствуд.
      Очутившись на улице, он направился по Седьмой авеню к северу, ему хотелось дойти до реки Гарлем. Когда-то, направляясь для переговоров в контору пивоваренного завода, он хорошо запомнил этот район города, и теперь ему интересно было посмотреть, как изменилась река и ее берега.
      Миновав Пятьдесят девятую улицу, Герствуд по краю Сентрал-парка дошел до Семьдесят восьмой улицы. Стали попадаться знакомые места, и Герствуд, свернув в сторону, принялся разглядывать многочисленные новые дома, выросшие здесь за последнее время. Все кругом заметно изменилось к лучшему. Огромные пустыри быстро застраивались. Вернувшись к парку, Герствуд прошел вдоль него до Сто десятой улицы, потом снова свернул на Седьмую авеню и к часу добрался до реки. Она красивой серебристой лентой змеилась перед ним среди мягких песчаных пригорков справа и высоких лесистых холмов слева. Так приятно было подышать весенним воздухом, и Герствуд, заложив руки за спину, несколько минут стоял и любовался панорамой реки. Потом он пошел по набережной, разглядывая суда. В четыре часа, когда, уже стало смеркаться и в воздухе потянуло свежестью, Герствуд решил возвращаться домой. Он проголодался и с удовольствием думал об обеде и о теплой комнате.
      Когда в половине шестого он добрался до своей квартиры, было уже темно. Герствуд знал, что Керри нет дома: за шторами не было видно света, газеты торчали в дверях, куда Их засунул почтальон. Герствуд отпер дверь своим ключом, зажег газ и сел, решив немного отдохнуть. "Впрочем, - подумал он, - если Керри и придет сейчас, обед все равно запоздает". Он читал до шести, потом встал, чтобы приготовить себе что-нибудь поесть.
      И только тогда Герствуд заметил, что у комнаты какой-то непривычный вид. В чем же дело? Он огляделся вокруг, словно ему чего-то недоставало, и вдруг увидел конверт, белевший близ того места, где он всегда сидел. Этого было вполне достаточно, - все стало ясно.
      Герствуд протянул руку и взял письмо. Дрожь прошла по всему его телу. Треск разрываемого конверта показался ему слишком громким. В записку была вложена зеленая ассигнация. Герствуд читал, машинально комкая зеленую бумажку в руке.
     
      "Милый Джордж, я ухожу и больше не вернусь. Мы не можем иметь такую квартиру: это мне не по средствам. Я помогла бы тебе, конечно, если б была в состоянии, но я не могу работать за двоих да еще платить за квартиру. То немногое, что я зарабатываю, мне нужно для себя. Оставляю тебе двадцать долларов, - все, что у меня есть. С мебелью можешь поступать, как тебе угодно. Мне она не нужна. Керри".
     
      Герствуд выронил записку и спокойно оглядел комнату. Теперь он знал, чего ему недоставало, - маленьких настольных часов на камине, принадлежавших Керри. Он переходил из комнаты в комнату, зажигая свет. С шифоньерки исчезли все безделушки. Со столов были сняты кружевные салфетки. Он открыл платяной шкаф - там ничего не оставалось из вещей Керри. Он выдвинул ящики комода - белья Керри там не было. Исчез и ее сундук. Его собственная одежда висела там же, где всегда. Все остальное тоже было на месте.
      Герствуд вернулся в гостиную и долго стоял, глядя в пол. Тишина давила его. Маленькая квартирка стала вдруг до ужаса пустынной. Он совсем забыл, что ему хотелось есть, что сейчас время обеда. Казалось, уже наступила поздняя ночь.
      Внезапно Герствуд вспомнил, что все еще держит в руке деньги. Двадцать долларов, как писала Керри. Он вышел из комнаты, не погасив света, с каждым шагом все острее ощущая пустоту квартиры.
      - Надо выехать отсюда! - вполголоса произнес он.
      И вдруг сознание полного одиночества обрушилось на него.
      - Бросила меня! - пробормотал он. И опять повторил: - Бросила!
      Уютная квартира, где он провел в тепле столько дней, стала теперь воспоминанием. Его обступило что-то жестокое и холодное. Он тяжело опустился в качалку, подпер рукой подбородок и так сидел без всяких мыслей, отдавшись одним только ощущениям.
      Потом его захлестнула волна жалости к себе и боль утраченной любви.
      - Не нужно ей было уходить! - произнес он. - Я еще нашел бы какую-нибудь работу.
      Он долго сидел неподвижно и наконец заметил вслух, словно обращаясь к кому-то:
      - Разве я не пытался?
      Наступила полночь, а Герствуд все еще сидел в качалке, раскачиваясь и уставясь в пол.
     
     
      43. МИР НАЧИНАЕТ ЛЬСТИТЬ. ВЗОР ИЗ МРАКА
     
      Обосновавшись в своей уютной комнате, Керри думала о том, как отнесся Герствуд к ее бегству. Она наскоро разобрала вещи, а затем отправилась в театр, почти уверенная, что столкнется с ним у входа. Но Герствуда там не было, ее страх исчез, и она прониклась более теплым чувством к нему. Потом, до окончания спектакля, она совсем забыла о нем и, только выходя из театра, снова с опаской подумала, что Герствуд, возможно, поджидает ее. Но день проходил за днем, а он не давал даже знать о себе, и Керри перестала опасаться, что Герствуд станет ее беспокоить. Немного погодя она, если не считать случайных мыслей, совсем освободилась от гнетущего уныния, которое омрачало ее жизнь в прежней квартирке.
      Удивительно, как быстро профессия засасывает человека. Слушая болтовню Лолы, Керри многое узнала о закулисной жизни. Она уже знала, какие газеты пишут о театрах, какие из них уделяют особое внимание актрисам, и тому подобное. Она внимательно читала все, что находила в газетах, не только о труппе, в которой играла крошечную роль, но и о других театрах. Постепенно жажда известности овладела ею. Она хотела, чтобы о ней писали, как о других, и с жадностью изучала хвалебные и критические статьи о разных знаменитостях сцены. Мишурный мир, в котором она очутилась, целиком завладел ею.
      В то время газеты и журналы впервые начали проявлять интерес к фотографиям красивых актрис, интерес, который потом стал таким пылким. Газеты, в особенности воскресные, отводили театру большие страницы, где можно было полюбоваться лицами и телосложением театральных знаменитостей. Журналы (по крайней мере, два или три из наиболее новых) тоже время от времени помещали не только портреты хорошеньких "звезд", но и снимки отдельных сцен из нашумевших постановок. Керри с возрастающим интересом следила за этим. Появится ли когда-нибудь сцена из оперетты, в которой она играет? Найдет ли какая-нибудь газета ее фотографию достойной напечатания?
      В воскресенье, перед своим выступлением в новой роли, Керри просматривала в газете театральный отдел. Она не ожидала найти ничего о себе лично, но в самом конце, среди более важных сообщений, вдруг увидела нечто такое, от чего трепет пробежал по всему ее телу.
     
      "Роль Катиш в оперетте "Жены Абдуллы", которую раньше играла Инеса Кэрью, теперь будет исполнять Керри Маденда, одна из самых способных артисток кордебалета".
     
      Керри пришла в неописуемый восторг. О, как чудесно! Наконец-то! Первая долгожданная восхитительная заметка в прессе. Ее называют способной! Она сделала над собою усилие, чтобы не рассмеяться от радости. Интересно знать, видела ли это Лола?
      - Тут есть заметка о роли, которую я завтра буду исполнять, - сообщила она подруге.
      - Неужели? Вот славно! - воскликнула Лола, подбегая к ней. - Если ты будешь хорошо играть, - добавила она, прочитав заметку, - тебе отведут в следующий раз еще больше места в газетах. Мой портрет был однажды в "Уорлде".
      - Ну? - удивилась Керри.
      - Еще бы! - гордо ответила маленькая Лола. - Даже рамкой был обведен.
      Керри рассмеялась.
      - А вот моего портрета еще ни разу не помещали, - сказала она.
      - Ничего, поместят! - обнадежила ее Лола. - Вот увидишь! Ты играешь лучше многих других, чьи портреты постоянно печатают.
      Керри была глубоко благодарна ей за эти слова. Она готова была расцеловать Лолу за ее сочувствие и похвалу. Она так нуждалась в этом, моральная поддержка была необходима ей сейчас, как хлеб насущный!
      Керри хорошо сыграла, и в газете опять появилось несколько строк о том, что она вполне справилась с ролью. Это доставило ей огромное удовольствие. Она стала думать, что ее уже заметили.
      Когда Керри получила свои первые тридцать пять долларов, они показались ей огромной суммой. Три доллара, которые она платила за комнату, были сущим пустяком. Она вернула Лоле двадцать пять долларов, и все же у нее осталось семь. Всего с остатком от прежнего заработка оказалось одиннадцать долларов. Из них она внесла пять в счет заказанных платьев. Теперь ей предстояло платить еженедельно только три доллара за комнату и пять в счет туалетов, остальное она могла тратить на еду, развлечения и на все прочее.
      - Я советовала бы тебе отложить кое-что на лето, - сказала ей Лола. - В мае мы, вероятно, закроемся.
      - Я так и сделаю, - отозвалась Керри.
      Регулярный доход в тридцать пять долларов для человека, который несколько лет еле сводил концы с концами, - это большие деньги. Кошелек Керри разбухал от зеленых ассигнаций. Не имея никого, о ком она должна была бы заботиться, она начала покупать себе наряды и безделушки, хорошо питалась, всячески украшала свою комнату. Вскоре, разумеется, появились и друзья. Она познакомилась с некоторыми молодыми людьми, принадлежавшими к свите Лолы, а для знакомства с актерами их труппы не требовалось ни времени, ни официального представления. Один из них увлекся Керри и несколько раз провожал ее домой.
      - Зайдем куда-нибудь поужинать! - предложил он ей как-то после театра.
      - Хорошо, - согласилась Керри.
      В розоватом свете ресторана, переполненного любителями полуночного веселья, Керри внимательно присмотрелась к своему спутнику. Весь он был как-то ходулен и преисполнен самомнения. Его беседа не поднималась над уровнем банальных тем: он мог говорить только о нарядах и материальном преуспеянии.
      Когда они вышли, он сладенько улыбнулся:
      - Вы, что же, пойдете прямо домой?
      - Да, - ответила Керри таким тоном, как будто это подразумевалось само собой.
      "Очевидно, она далеко не так наивна, как кажется!" - подумал актер, проникаясь к ней еще большим уважением и восхищением.
      Вполне естественно, что Керри, так же как и Лола, не прочь была весело проводить время. Иногда они днем ездили кататься по парку, после театра ужинали компанией в ресторане, а перед началом спектакля гуляли по Бродвею, щеголяя туалетами. Керри была вовлечена в водоворот столичных развлечений.
      Наконец в одном из еженедельников появился ее портрет. Для Керри это было неожиданностью, и у нее дух захватило, когда она увидела подпись: "Мисс Керри Маденда, одна из любимиц публики в оперетте "Жены Абдуллы". Следуя совету Лолы, Керри снялась у знаменитого Сарони, и репортер раздобыл один из этих ее портретов.
      У Керри блеснула мысль приобрести несколько номеров журнала, но она тотчас же вспомнила, что, в сущности, ей некому послать их. Во всем мире никого, кроме Лолы, не интересовал ее успех.
      В смысле человеческого общения столица - место холодное и неприветливое. Керри вскоре поняла, что ее небольшие деньги не принесли ей ничего. Мир богатых и знаменитых был недоступен для нее, как и прежде. Керри убедилась, что люди ищут в ее обществе только легкого веселья, не питая к ней, в сущности, никаких дружеских чувств. Все искали удовольствий для себя, нимало не думая о возможности грустных последствий для других. С нее хватит Герствуда и Друэ.
      В апреле Керри узнала, что ее труппа заканчивает сезон в середине или в конце мая, в зависимости от сборов. На лето были намечены гастроли, и Керри думала о том, будет ли она приглашена. Что же касается Лолы Осборн, то с ее скромным жалованьем она легко могла найти ангажемент в самом Нью-Йорке.
      - Я слышала, что в "Казино" собираются летом что-то ставить, - сказала она. - Сходим туда, попытаем счастья!
      - Охотно, - ответила Керри.
      Они отправились в "Казино", и им предложили зайти еще раз шестнадцатого мая. Между тем их собственный театр закрывался пятого.
      - Кто хочет ехать с труппой на гастроли, должен на этой неделе подписать договор, - заявил директор.
      - Ни в коем случае не подписывай! - уговаривала Лола Осборн. - Я не поеду.
      - А если я не получу ничего другого, что же тогда? - с сомнением спросила Керри.
      - Что бы там ни было, я не поеду! - стояла на своем маленькая Лола, которая в случае нужды всегда могла перехватить денег у своих поклонников. - Я однажды поехала в турне, и к концу у меня не осталось ни гроша.
      Керри задумалась над ее словами. Она еще никогда не ездила в гастрольное турне.
      - Как-нибудь проживем лето, - добавила Лола. - Мне, например, до сих пор всегда удавалось продержаться.
      Керри не подписала договора.
      Директор "Казино" никогда не слыхал про Керри, но газетные заметки, которые она ему представила, произвели на него некоторое впечатление, чему еще больше способствовали портрет в журнале и ее имя на афишах. Он дал ей немую роль с жалованьем в тридцать долларов в неделю.
      - Ну, что я тебе говорила? - торжествовала Лола. - Нельзя уезжать из Нью-Йорка! Как только уедешь, про тебя тотчас забудут!
      Керри была хорошенькой, поэтому человек, подбиравший иллюстрации для театральной страницы воскресных газет, выбрал в числе других и ее фотографию. А так как она была очень хорошенькой, то ее фотографии уделили большое место на странице и даже написали о ней несколько строк. Керри была в восторге.
      И все же заправилы театра ничего этого как будто не видели, ибо обращали внимания на Керри не больше, чем раньше. Роль у нее была очень маленькая. В качестве безмолвной жены квакера Керри должна была просто присутствовать в нескольких сценах. Автор комедии знал, что хорошая актриса может многое сделать с такой ролью, но, увидев, что ее предоставили какой-то начинающей, заявил, что с таким же успехом мог бы совсем вычеркнуть эту роль.
      - Бросьте ворчать, старина! - сказал ему режиссер. - Если в первую неделю из этого ничего не выйдет, мы выкинем роль - и делу конец!
      Керри понятия не имела об их тайных намерениях. Она угрюмо изучала свою немую роль, чувствуя, что ее снова оттесняют на самые задворки. На генеральной репетиции вид у нее был самый несчастный.
      - А знаете, не так уж плохо! - заметил автор пьесы, когда режиссер обратил его внимание на то, какое забавное впечатление производит угрюмость Керри. - Велите ей хмуриться еще больше, пока Спаркс пляшет.
      Керри сама не сознавала, что между бровей у нее залегла морщинка, а губы капризно надулись.
      - Нахмурьтесь немного, мисс Маденда! - сказал режиссер, приближаясь к ней.
      Керри приняла это за упрек и весело улыбнулась.
      - Нет, нахмурьте брови, - повторил режиссер. - Нахмурьте, как вы это делали только что!
      Керри смотрела на него в немом изумлении.
      - Я говорю вполне серьезно, - заверил ее режиссер. - Хмурьтесь! Постарайтесь придать себе самый сердитый вид, пока Спаркс танцует. Я хочу посмотреть, какое это произведет впечатление!
      Это не составляло никакой трудности. Керри насупила брови насколько могла. И вышло до того смешно, что даже режиссер развеселился.
      - Очень хорошо! Если она все время будет держать себя так, зрителям это понравится.
      И, приблизившись к Керри, он добавил:
      - Старайтесь хмуриться в продолжение всей сцены. Делайте свирепое лицо. Пусть зрителям кажется, что вы взбешены. Ваша роль тогда получится очень смешной.
      В вечер премьеры Керри казалось, что в ее роли нет ровно ничего интересного. Веселая, обливавшаяся потом публика во время первого действия, по-видимому, даже не заметила ее. Керри хмурилась, хмурилась, но это было ни к чему. Все взоры были устремлены на других актеров.
      Во втором действии, когда зрителям несколько приелся скучный диалог, они стали обводить глазами сцену и заметили Керри. Она неподвижно стояла в своем сером платье, и ее миловидное личико свирепо хмурилось. Сперва все думали, что это естественное раздражение, временно овладевшее артисткой и вовсе не предназначенное смешить публику. Но так как Керри продолжала хмуриться, переводя взгляд с одного действующего лица на другое, публика стала улыбаться.
      Степенные джентльмены в передних рядах решили про себя, что эта девочка - весьма лакомый кусочек. Они с удовольствием разгладили бы поцелуями ее нахмуренные брови. Сердца их устремились к ней. Она была уморительна.
      Наконец первый комик, распевавший на середине сцены, услышал смешки в такие минуты, когда смеха, казалось бы, вовсе не следовало ожидать. Еще смешок и еще... Когда он кончил, вместо громких аплодисментов послышались весьма сдержанные хлопки.
      Что это значит? Комик догадывался, что происходит что-то неладное.
      И вдруг, уходя со сцены, он заметил Керри. Она стояла на подмостках одна и продолжала хмуриться, а публика хохотала.
      "Черт возьми! Я этого не потерплю!" - решил комик. - Я не допущу, чтобы мне портили роль! Либо она прекратит этот трюк на время моей сцены, либо я ухожу!"
      - Помилуйте, в чем дело? - сказал режиссер, выслушав его протест. - Ведь в этом и заключается ее роль. Не обращайте на нее внимания.
      - Но она убивает мою роль!
      - Ничего подобного, она нисколько не портит вашей роли! - старался успокоить его режиссер. - Это только, так сказать, дополнительный смех.
      - Вы так думаете? - воскликнул комик. - А я вам говорю, что она испортила всю сцену! Я этого не потерплю!
      - Ладно, обождите до конца спектакля. Или лучше до завтра. Посмотрим, что можно будет сделать.
      Но уже следующее действие показало, что нужно сделать. Керри стала центром комедии. Чем больше зрители присматривались к ней, тем больше приходили в восторг. Все другие роли терялись в той забавной и дразнящей атмосфере, которую Керри создавала на сцене одним своим присутствием. И режиссеру и всей труппе было ясно, что она имеет большой успех.
      Газетные критики завершили ее триумф. Во всех газетах появились пространные хвалебные рецензии о комедии, причем имя Керри повторялось на все лады. И все единогласно подчеркивали, что ее игра вызывает заразительный смех.
      Один театральный критик в "Ивнинг уорлд" писал:
      "Мисс Маденда - одна из лучших характерных актрис, которых мы когда-либо видели на сцене "Казино". Ее игре свойствен спокойный, естественный юмор, который согревает, как хорошее вино. Ее роль, очевидно, не была задумана как главная, так как мисс Маденда мало времени проводит на сцене. Но публика с обычным для нее своеволием решила вопрос сама. Маленькая квакерша самой судьбой предназначена была в фаворитки публики с первой минуты своего появления у рампы. Не удивительно поэтому, что на ее долю выпали все аплодисменты. Капризы фортуны поистине курьезны..."
      Критик одной из вечерних газет в поисках ходкого каламбура закончил рецензию такими словами:
      "Если хотите посмеяться, взгляните, как хмурится Керри!"
      Влияние всего этого на карьеру Керри было чудодейственным. Уже утром она получила поздравительную записку от режиссера.
      "Вы покорили весь город! - писал он. - Я рад за Вас и за себя".
      Автор комедии тоже написал ей.
      Вечером, когда Керри явилась на спектакль, режиссер, ласково поздоровавшись с ней, сказал:
      - Мистер Стивенс (так звали автора) готовит для вас небольшую песенку, которую вы со следующей недели будете исполнять.
      - Но я не умею петь, - возразила Керри.
      - Пустяки! Стивенс говорит, что песенка очень простая и будет вам вполне по силам.
      - Я с удовольствием попытаюсь, - сказала Керри.
      - Будьте любезны зайти ко мне в кабинет до того, как начнете переодеваться, - обратился к ней директор театра. - Мне нужно поговорить с вами.
      - Хорошо, - сказала Керри.
      Когда Керри явилась к нему, он достал какую-то бумажку и сразу начал:
      - Видите ли, мы не хотим вас обижать. Ваш контракт в течение ближайших трех месяцев дает вам право только на тридцать долларов в неделю. Что вы скажете, если я предложу вам сто пятьдесят долларов в неделю при условии продления договора на год?
      - О, я согласна! - ответила Керри, едва веря своим ушам.
      - В таком случае подпишите.
      Керри увидела перед собой контракт, такой же, как и предыдущий, с разницей только в сумме жалованья и в сроке. Ее рука дрожала от волнения, когда она выводила свое имя.
      - Сто пятьдесят долларов в неделю! - пробормотала она, оставшись одна.
      Она поняла, что не может представить себе реальное значение этой огромной суммы, - да и какой миллионер смог бы? - и для нее это были лишь ослепительно сверкавшие цифры, в которых таился целый мир неисчерпаемых возможностей.
      А Герствуд в то время сидел в третьеразрядной гостинице на улице Бликер и читал об успехах Керри. Сперва он даже не понял, о ком собственно идет речь, но внезапно сообразил и тогда снова прочел заметку от начала и до конца.
      - Да, наверное, это она! - вслух произнес он.
      Потом он оглядел грязный вестибюль гостиницы.
      "Ну что ж, ей повезло!" - подумал он, и перед ним на миг мелькнуло прежнее сияющее роскошью видение: огни, украшения, экипажи, цветы. Да, Керри проникла в обнесенный стеною город! Его роскошные врата открылись и впустили ее из унылого и холодного мира. Она теперь казалась Герствуду такой же далекой, как и все знаменитости, которых он когда-то знавал.
      - Ну что ж, и пусть, - произнес он. - Я не буду ее беспокоить.
      Это было непреклонное решение, принятое смятой, истерзанной, но все еще не сломленной гордостью.
     
     
      44. И ЭТО НЕ В СТРАНЕ ЧУДЕС. ТО, ЧЕГО НЕ КУПИТ ЗОЛОТО
     
      Когда после разговора с директором Керри вернулась за кулисы, оказалось, что ей отведена другая уборная.
      - Вот ваша комната, мисс Маденда! - сказал ей один из служителей.
      Теперь ей больше не приходилось взбираться по нескольким лестницам в крохотную каморку, которую она делила с другой актрисой. Ей была предоставлена относительно просторная и комфортабельная уборная с удобствами, каких не знала "мелкая сошка". Керри с наслаждением вздохнула. Ощущение радости было сейчас скорее чисто физическим. Вряд ли она вообще о чем-либо думала... Она отдыхала душой и телом.
      Мало-помалу комплименты, которые расточались по ее адресу, дали Керри почувствовать ее новое положение в труппе. Теперь уже никто не отдавал ей приказаний, ее только "просили", и притом весьма вежливо. Остальные члены труппы с завистью поглядывали на нее, когда она выходила на сцену в своем скромном платьице, которого не меняла в продолжение всего спектакля. Все те, кто раньше смотрел на нее сверху вниз, теперь своей вкрадчивой улыбкой, казалось, хотели сказать: "Ведь мы всегда были друзьями!" Один только первый комик, роль которого несколько поблекла по милости Керри, держался холодно и неприступно. Выражаясь иносказательно, он отказывался лобызать руку, нанесшую ему удар.
      Исполняя свою маленькую роль, Керри мало-помалу начала понимать, что аплодисменты предназначаются именно ей, и это несказанно радовало ее. Но почему-то у нее рождалось при этом смутное ощущение вины: она как будто чувствовала себя недостойной всех этих почестей. Когда товарищи по сцене вступали с ней в беседу, она сконфуженно улыбалась. Самоуверенность, апломб подмостков были чужды ей. Мысль держать себя высокомерно никогда не приходила ей в голову. Она всегда оставалась самой собой.
      После спектакля она вместе с Лолой уезжала домой в экипаже, который предоставила ей администрация театра.
      А потом настала неделя, когда она вкусила первые плоды успеха. Не беда, что она еще ни разу не держала в руках своего нового жалованья. Мир верил ей и так. Она стала получать письма и визитные карточки. Некий мистер Уизерс, о котором она понятия не имела и который бог весть откуда узнал ее адрес, с вежливыми поклонами вошел к ней в комнату.
      - Простите, что я осмелился вторгнуться к вам. Я хотел бы спросить, не собираетесь ли вы переменить квартиру?
      - Нет, я не думала об этом, - простодушно ответила Керри.
      - Я, видите ли, представитель "Веллингтона" - нового отеля на Бродвее. Вы, наверное, читали о нем в газетах.
      Керри действительно слыхала о новом отеле, особенно славившемся своим великолепным рестораном.
      - Так вот, - продолжал мистер Уизерс, - у нас есть сейчас несколько комфортабельных номеров, на которые мы хотели бы обратить ваше внимание, если вы еще не решили, где поселиться на лето. Наш отель - совершенство во всех отношениях: горячая вода, отдельная ванна при каждом номере, образцовая прислуга, много лифтов и тому подобное. Что же касается нашего ресторана, то вы, я полагаю, слышали о нем.
      Керри слушала мистера Уизерса, молча смотрела на него и спрашивала себя, не принимает ли ее этот человек за миллионершу?
      - А какие у вас цены? - спросила она наконец.
      - Вот об этом я и хотел поговорить с вами по секрету, - ответил мистер Уизерс. - Наши обычные цены - от трех до пятидесяти долларов в день.
      - Господи! - вырвалось у Керри. - Я при всем желании не могла бы платить таких денег.
      - Я вас прекрасно понимаю, - ответил мистер Уизерс. - Но позвольте мне объяснить вам, как обстоит дело. Я сказал, что это наши обычные цены, но, как и всякий другой отель, "Веллингтон" имеет и особые цены. Возможно, что вы не подумали об этом, но ваше имя для нас очень много значит.
      - А! - вырвалось у Керри, которая начала наконец соображать, в чем дело.
      - Ну конечно! Репутация каждого отеля зависит от того, кто в нем живет. Известная актриса, - и он вежливо поклонился, а Керри зарделась, - привлекает к отелю внимание и - хотя вы, быть может, мне не поверите - хороших постояльцев.
      - Так, так! - рассеянно пробормотала Керри, взвешивая в уме своеобразное предложение гостя.
      - Ну вот, - продолжал мистер Уизерс, вертя в руках мягкую шляпу и постукивая по полу носком лакированного ботинка, - мы хотели бы, чтобы вы переехали к нам. Цена не должна смущать вас. Скажу больше, об этом не стоит даже говорить! На летнее время подойдет любая цена. Назовите сами цифру, которая не будет для вас обременительной.
      Керри хотела было прервать его, но мистер Уизерс, не дав ей вставить ни слова, продолжал:
      - Вы можете зайти к нам сегодня или завтра, - конечно, чем скорее, тем лучше, - и мы предоставим вам на выбор наши лучшие комнаты с окнами на улицу.
      - Вы очень любезны, - ответила Керри. - Я буду рада поселиться у вас, но я хотела бы платить, что следует. Я не желаю...
      - Пусть это вас не тревожит, - прервал ее мистер Уизерс. - Этот вопрос, уверяю вас, мы сумеем разрешить так, что вы будете вполне довольны. Три доллара в день не слишком много для вас? Ну вот, это и нас вполне удовлетворит. Вы будете вносить плату клерку в конце недели или в конце месяца, как вам удобнее, и будете получать от него расписку в том, что за комнату уплачено сполна по обычной цене.
      Мистер Уизерс умолк, ожидая ответа.
      - Так вы зайдете взглянуть на комнаты? - добавил он, видя, что Керри колеблется.
      - Я с удовольствием зашла бы, но сегодня утром у меня репетиция, - ответила Керри.
      - Я не предлагаю вам идти сейчас же, заходите, когда вам будет угодно. Может быть, сегодня во второй половине дня?
      - Хорошо, - согласилась Керри.
      Но вдруг она вспомнила про Лолу, которой не было дома.
      - Я совсем забыла, - сказала Керри. - У меня есть подруга, которая будет жить там, где живу я.
      - О, прекрасно, - любезно согласился мистер Уизерс. - Вам предоставляется решать самой, с кем вы пожелаете жить. Мы устроим все так, как вам будет угодно.
      Он отвесил поклон и отступил к двери.
      - Итак, мы можем ожидать вас около четырех?
      - Да, - ответила Керри.
      - Я сам буду в отеле и покажу вам комнаты, - сказал мистер Уизерс и вышел.
      После репетиции Керри рассказала об этом Лоле.
      - Они так и сказали? - воскликнула Лола (по ее представлениям, в "Веллингтоне" должно было быть несколько директоров). - Какая прелесть! Вот чудеса-то! Такой роскошный отель! Мы там однажды обедали с двумя шикарными кавалерами, помнишь?
      - Да, помню, - ответила Керри.
      - Трудно даже представить себе что-нибудь лучше этого отеля!
      - Значит, мы сегодня сходим туда перед спектаклем, - сказала Керри.
      Мистер Уизерс предложил им три комнаты с ванной во втором этаже. Комнаты были отделаны в шоколадных и темно-красных тонах, ковры и портьеры были под цвет обоев. Три окна выходили на суетливый Бродвей, другие три - на боковую улицу. Номер состоял из двух очаровательных спален, где стояли кровати - белая эмаль с бронзой, - такие же шифоньеры и белые стулья, отделанные оборками из лент, и гостиной, где были концертный рояль, массивная лампа с великолепным абажуром, письменный столик, несколько огромных мягких качалок, позолоченная шкатулка со всякими причудливыми мелочами и книжные полки. На стенах висели картины, на диванах были разбросаны подушки, на полу стояли скамеечки для ног, обитые коричневым плюшем. Такие комнаты обычно стоили сто долларов в неделю.
      - О, как чудесно! - воскликнула Лола после того, как подруги обошли комнаты.
      - Да, здесь удобно, - сказала Керри и, приподняв кружевную занавеску, посмотрела на кишевший народом Бродвей.
      Ванная была светлая и просторная - стены выложены белым кафелем, ванная мраморная, с синим бордюром и никелированными кранами, большой, сверкающий зеркалами трельяж на стене и электрические бра в трех местах.
      - Вас это удовлетворяет? - спросил мистер Уизерс.
      - Вполне, - ответила Керри.
      - В таком случае комнаты к вашим услугам, когда бы вы ни пожелали переехать сюда. Перед вашим уходом мы передадим вам ключи.
      Керри обратила внимание на устланный коврами коридор, мраморный вестибюль и эффектную приемную. Только в мечтах она рисовала себе подобную красоту и уют.
      - Как ты думаешь, не переехать ли нам сразу? - предложила она Лоле, улыбаясь при мысли об их скромной комнате на Семнадцатой улице.
      - Ну, разумеется! - сейчас же согласилась та.
      На следующий день их сундуки были отправлены на новую квартиру.
      Однажды в пятницу, когда Керри переодевалась после утреннего спектакля, к ней в уборную постучались.
      Она взглянула на поданную мальчиком карточку и даже вздрогнула от неожиданности.
      - Передайте, что я сейчас выйду, - сказала она, снова посмотрев на карточку, и тихо добавила: - Миссис Вэнс!
      - Ах вы плутовка! - воскликнула та при виде Керри, направлявшейся к ней навстречу через пустую сцену. - Как же это случилось?
      Керри весело рассмеялась. Ее бывшая приятельница не проявляла ни малейшего смущения. Можно было подумать, что только случайно они так долго не встречались.
      - Я и сама не знаю, - ответила Керри, снова почувствовав симпатию к этой красивой и, в сущности, доброй женщине.
      - Вы знаете, я увидела в воскресной газете ваш портрет и сразу узнала вас. Но ваш псевдоним совсем сбил меня с толку. Я решила, что это или вы, или женщина, удивительно похожая на вас. "Пойду и узнаю сама!" - подумала я. Никогда в жизни я не была так изумлена! Ну, как же вы поживаете?
      - Благодарю вас, хорошо, - ответила Керри. - А вы? - спросила она.
      - Очень хорошо... Но, боже, какой успех, дорогая! Какой успех! Газеты только о вас и пишут. Воображаю, как вы возгордились! Я почти боялась идти к вам.
      - Ах, что за вздор! - Керри даже покраснела. - Вы знаете, что я всегда рада вам.
      - Как бы то ни было, но я вас разыскала. Не поедете ли вы ко мне пообедать? Где вы живете?
      - В отеле "Веллингтон", - ответила Керри, и в голосе ее невольно зазвучали горделивые нотки.
      - Вот как! - воскликнула миссис Вэнс, на которую название отеля произвело должное впечатление.
      Миссис Вэнс тактично избегала справляться о Герствуде, о котором она не могла не подумать, находясь в обществе Керри. Она не сомневалась в том, что Керри ушла от него. Об этом нетрудно было догадаться.
      - Благодарю вас, но сегодня я, к сожалению, не могу, - отклонила Керри предложение приятельницы. - У меня очень мало времени. К половине восьмого я должна вернуться в театр. Но, может быть, вы пообедаете у меня?
      - Я была бы очень рада, но никак не могу, - ответила миссис Вэнс, с жадностью разглядывая Керри. - Я дала слово, что буду дома в шесть часов.
      Быстро взглянув на крохотные золотые часики, приколотые у нее на груди, она добавила:
      - Мне пора. Когда же вы зайдете к нам, если вообще собираетесь нас навестить?
      - Когда вам будет угодно, - сказала Керри.
      - В таком случае завтра, хорошо? Мы живем в отеле "Челси".
      - Опять переехали? - со смехом воскликнула Керри.
      - Да, представьте себе! Не могу больше полугода оставаться на одном месте. Так помните: я вас жду в половине шестого!
      - Хорошо, не забуду, - ответила Керри, долгим взглядом провожая приятельницу.
      У нее мелькнула мысль, что теперь она стоит на социальной лестнице не ниже этой женщины, а, пожалуй, даже и выше. Что-то в манерах и внимании миссис Вэнс подсказывало ей, что теперь она, Керри, может держаться покровительственно.
      Как и накануне, швейцар "Казино" подал Керри несколько писем. Началось это уже с первого спектакля. Керри заранее знала их содержание. Любовные записки не были новостью для артисток. Керри вспомнила, что первое такое послание она получила еще девочкой, в Колумбия-сити. А с тех пор, как она стала выступать в кордебалете, ее не переставали умолять о свиданиях, и эти письма доставляли ей и Лоле, которая тоже их получала, минуты бурного веселья.
      Но теперь письма стали приходить пачками. Джентльмены, накопившие большие состояния, перечисляли все свои добродетели, не исключая экипажей и породистых лошадей. Одно такое письмо гласило:
     
      "У меня миллион долларов чистоганом. Я мог бы окружить Вас какой угодно роскошью. Вы ни в чем не знали бы отказа. Я говорю об этом не потому, что желаю хвастать деньгами, а потому, что я люблю Вас и счел бы за счастье выполнять каждое Ваше желание. Только любовь побуждает меня писать Вам. Не согласитесь ли Вы уделить мне полчаса, чтобы я мог лично высказать Вам свои чувства?"
     
      Те письма, которые Керри получала, пока жила с Лолой Осборн на Семнадцатой улице, она прочитывала с большим интересом - хотя, впрочем, без всякого восторга, - чем те, которые начали поступать после ее переезда в роскошные апартаменты отеля "Веллингтон". Но даже и тут ее тщеславие - или то сознание собственных достоинств, которое в более бурном своем проявлении называется тщеславием - не было настолько пресыщено, чтобы эти письма ей наскучили. Преклонение - в любой форме - никогда не приедалось и было, конечно, приятно ей, но она прекрасно понимала разницу между своим прежним и нынешним положением. Раньше у нее не было славы и не было денег. Теперь пришло и то и другое. Раньше она не знала преклонения, никто не предлагал ей своей любви. Теперь пришло и то и другое. В чем же дело? Она улыбалась при мысли, что мужчины вдруг стали находить ее более привлекательной. Все это только делало ее более холодной и равнодушной.
      - Пойди-ка сюда, - сказала она Лоле. - Посмотри только, что пишет этот субъект!

К титульной странице
Вперед
Назад