- Разумеется! А в этом месяце как раз открывается новый театр на Бродвее. Как только наша труппа уедет, я постараюсь устроиться там.
      Керри с интересом слушала ее. Очевидно, не так уж трудно получить место в театре. Может быть, она тоже устроится где-нибудь, когда труппа уедет из города.
      - Скажите, платят везде более или менее одинаково? - спросила она.
      - Да, - ответила маленькая девушка. - Иногда немного больше. У нас тут, между прочим, платят неважно.
      - Я получаю двенадцать, - сказала Керри.
      - Да что вы? - изумилась та. - Я получаю пятнадцать. А вы, я замечаю, стараетесь куда больше моего! На вашем месте я бы этого не потерпела. Вам платят меньше, пользуясь вашей неопытностью. Вы тоже должны были бы получать пятнадцать.
      - Но мне не дают, - сказала Керри.
      - Уверяю вас, что вы получите больше в другом месте, если только захотите, - продолжала маленькая девушка, которой Керри очень нравилась. - Вы прекрасно справляетесь с делом, и режиссер это знает.
      Надо сказать правду: Керри, сама того не сознавая, держала себя на сцене с достоинством и грацией, выделявшими ее среди других. Этим она была обязана естественности своих движений и полному отсутствию самомнения.
      - И вы думаете, что в театре на Бродвее я могла бы зарабатывать больше? - спросила она.
      - Безусловно! - ответила ее новая приятельница. - Вот мы вместе пойдем и узнаем. А говорить уж буду я!
      Керри слушала ее, исполненная благодарности.
      Этот маленький воин рампы очень нравился ей. Девушка в золотом шлеме и воинском облачении казалась такой опытной, такой уверенной в себе!
      "Если бы я тоже могла так находить работу, мне нечего было бы беспокоиться за будущее", - размышляла Керри.
      Зато по утрам, когда на нее обрушивались всякие хозяйственные обязанности, а Герствуд, по обыкновению, сидел и всем своим видом заставлял ее думать, какое он тяжкое бремя, Керри горько сетовала на судьбу. Правда, благодаря расчетливости Герствуда прокормиться им было нетрудно и, пожалуй, могло бы хватить и на квартиру. Но сверх того не оставалось ни цента. И когда Керри купила себе туфли и еще кое-какие необходимые мелочи, проблема квартирной платы весьма осложнилась.
      За неделю до рокового дня Керри вдруг сообразила, что их средства на исходе.
      - Мне кажется, у меня не хватит денег, чтобы внести плату за квартиру! - воскликнула она во время завтрака, заглядывая в сумочку.
      - Сколько у тебя есть? - спросил Герствуд.
      - У меня осталось двадцать два доллара, но надо еще всю неделю покупать продукты. А если я истрачу на это деньги, которые получу в субботу, то ничего не останется на следующую неделю. Скажи, пожалуйста, Джордж, этот друг твой, Дрэйк, не скоро еще откроет отель?
      - Нет, думаю, скоро, - ответил Герствуд. - По крайней мере, он уверял меня в этом.
      Через некоторое время он добавил:
      - Ничего, не тревожься! Лавочник, наверное, согласится обождать. Мы столько времени покупаем у него, что на неделю или две он не откажет нам в кредите.
      - Ты думаешь, он согласится ждать?
      - Я в этом уверен.
      В тот же день, зайдя в лавку за фунтом кофе, Герствуд сказал, глядя прямо в глаза лавочнику:
      - Вы бы не согласились, мистер Эслодж, рассчитываться за все сразу в конце недели?
      - Пожалуйста, пожалуйста, мистер Уилер! - ответил тот. - Отчего же нет?
      Герствуд, даже в тяжелые времена продолжавший держаться с известным тактом, больше ничего не добавил. Все оказалось так просто. Он захватил свою покупку и отправился домой.
      Началось отчаянное метание человека, очутившегося в тупике.
      Квартирная плата была внесена, и на очереди был расчет с лавочником. Герствуд уплатил ему из своих десяти долларов, а в конце недели получил деньги от Керри. В следующий раз он отложил расчет с лавочником и таким образом сохранил свои десять долларов, а Эслодж получил в четверг или пятницу по субботнему счету.
      Эти неурядицы заставили Керри искать каких-нибудь новых впечатлений. Герствуд, очевидно, не понимал, что у нее могут быть еще и иные потребности. Он мысленно распределял ее заработок так, чтобы его хватило на все насущные расходы, но, видимо, и не собирался вносить что-либо сам.
      "И он еще говорит мне: "Не тревожься!" - размышляла Керри. - Если бы он хоть немного тревожился, он не сидел бы тут целыми днями, дожидаясь моего возвращения! Он нашел бы себе какую-нибудь работу. Не может быть, чтобы мужчина за семь месяцев не сумел, при желании, подыскать себе какое-то занятие!"
      Вид Герствуда, всегда неряшливо одетого и хмурого, побуждал Керри искать развлечений вне дома. Два раза в неделю в театре бывали утренники, и тогда Герствуду приходилось довольствоваться холодной закуской, которую он сам себе готовил. Были еще два дня, когда репетиции начинались в десять утра и кончались в час. А помимо того, Керри стала навещать некоторых подруг из кордебалета, в том числе голубоглазого маленького воина в золотом шлеме. Это вносило разнообразие в ее скучную, тоскливую жизнь в уединенной квартире, где сидел и бездельничал ее угрюмый муж.
      Голубоглазого воина звали Лола Осборн. У нее была комната на Девятнадцатой улице, близ Четвертой авеню, в районе, теперь сплошь застроенном конторскими зданиями. Окна комнатки выходили во двор, где росло несколько тенистых деревьев.
      - Разве ваша семья живет не в Нью-Йорке? - спросила однажды Керри свою подругу.
      - Да, но я не могу ужиться с родителями, - ответила та. - Они хотят, чтобы я делала то, что им нравится... А вы постоянно живете здесь?
      - Да.
      - С вашей семьей?
      Керри было стыдно сказать, что она замужем. Она столько раз жаловалась Лоле на то, что очень мало получает, и так часто делилась с подругой своими тревогами за будущее, что теперь ей было неприятно говорить о муже.
      - Нет, я живу у родственников, - солгала она.
      Мисс Осборн считала само собой разумеющимся, что Керри тоже вольна распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Она постоянно зазывала ее к себе, предлагала маленькие совместные прогулки, и в конце концов Керри перестала вовремя приходить домой. Герствуд заметил это, но его положение не позволяло ему ссориться с ней. Несколько раз Керри возвращалась домой так поздно, что, едва успев приготовить что-нибудь на скорую руку, тотчас же мчалась в театр.
      - Разве во второй половине дня у тебя тоже бывают репетиции? - осведомился как-то Герствуд. При этом он постарался скрыть свою горечь и сомнения, побудившие его задать этот вопрос.
      - Нет, но я подыскиваю себе другое место, - ответила Керри.
      Так оно в действительности и было, но все-таки это лишь с большой натяжкой могло сойти за объяснение. Мисс Осборн побывала с Керри у режиссера, собиравшегося ставить на Бродвее новую оперетту, а когда от него подруги вернулись в комнату Лолы, было только три часа дня.
      Вопросы Герствуда Керри поняла как покушение на ее личную свободу. Она совсем упускала из виду, что уж и так пользовалась большой свободой. Но человек всегда дорожит последними своими достижениями и бдительно охраняет то, что ему удалось завоевать.
      Герствуд прекрасно понимал создавшееся положение. Он был для этого достаточно умен. В то же время в нем сохранилась еще известная доля порядочности, не позволявшая ему открыто протестовать. Находясь в состоянии необъяснимой апатии, Герствуд все глубже и глубже погружался в какое-то оцепенение и спокойно взирал на то, как Керри постепенно уходит из его жизни, - точно так же он добровольно выпускал из рук все возможности вновь выбраться на поверхность. Все же он не мог удержаться от мягких, бесполезных и надоедливых замечаний, которые с каждым днем все более и более расширяли пропасть, образовавшуюся между ним и Керри.
      Однажды, глядя из-за кулис на ярко освещенную сцену, где кордебалет, сверкая бутафорией, занимался упражнениями, главный режиссер спросил балетмейстера:
      - Кто эта девушка, четвертая справа? Вот та, что поворачивается сейчас к нам лицом?
      - Ее зовут мисс Маденда, - ответил балетмейстер.
      - Хорошенькая, - сказал главный режиссер. - Почему бы вам не поставить ее во главе цепи?
      - Хорошо, поставлю, - согласился тот.
      - Да, непременно так и сделайте! Она несравненно лучше той, которая сейчас ведет цепь.
      - Отлично, я так и сделаю.
      На следующий день Керри вызвали из ряда. Похоже было, что ее ждет выговор.
      - Сегодня вы поведете колонну, - сказал ей балетмейстер.
      - Слушаю, сэр, - ответила Керри.
      - Постарайтесь вложить побольше жизни в ваши движения, - добавил он. - Побольше огня.
      - Слушаю, сэр.
      Керри была изумлена. Она подумала было, что девушка, возглавлявшая кордебалет, внезапно заболела, но, убедившись, что та стоит тут же, в ряду, и с явной враждебностью глядит на нее, все поняла: эта честь предоставлена ей за "заслуги". Керри умела красиво склонить голову набок и при этом изящно держала руки, так что они не висели у нее плетьми. И теперь, оказавшись во главе колонны, она постаралась очень эффектно использовать свое уменье.
      - Эта девчонка знает, как держаться на сцене! - заметил в другой раз режиссер.
      У него даже мелькнула мысль побеседовать с ней лично. Если бы он не придерживался неизменного правила не заводить никаких дел с артистками кордебалета, он уже давно заговорил бы с ней.
      - Поставьте ее во главе белой колонны! - снова посоветовал он балетмейстеру.
      Белая колонна состояла из двадцати с лишним девушек в белоснежных, с голубой каймой, фланелевых костюмах, отделанных серебром. На девушке, возглавлявшей колонну, был роскошный костюм тех же цветов, но в отличие от остальных на ней были эполеты и серебряный поясок, а сбоку болталась коротенькая шпага. Керри снабдили всеми этими доспехами, и несколько дней спустя она появилась в них на сцене, гордясь своими лаврами.
      Но приятнее всего было то, что ей повысили жалованье с двенадцати до восемнадцати долларов.
      Герствуд так и не узнал об этой перемене.
      "Не стану отдавать ему все деньги! - решила Керри. - Достаточно и того, что я плачу за все. Мне нужно купить столько вещей!"
      Следует заметить, что за второй месяц службы в театре Керри накупила немало всевозможных вещей, нисколько не считаясь с тем, какие это будет иметь последствия. Пусть себе Герствуд изворачивается, как знает, с квартирной платой, пусть ищет кредита в соседних лавках. Ей необходимо больше следить за собой!
      Первым ее шагом была покупка блузки, и при этом она убедилась, как мало можно приобрести на то, что у нее остается, и как много - если тратить весь заработок на себя. Керри совсем забывала о том, что, живя одна, она все равно вынуждена была бы платить за стол и квартиру и не могла бы тратить все восемнадцать долларов на наряды.
      А однажды Керри остановила свой выбор на платье, которое не только съело всю прибавку к жалованью, но и заставило ее взять из неприкосновенных двенадцати долларов. Она понимала, что заходит слишком далеко, но женская любовь к нарядам одержала верх.
      На следующий день Герствуд сказал:
      - Мы должны лавочнику пять долларов сорок центов.
      - Неужели так много? - слегка нахмурившись, произнесла Керри.
      Она взялась за кошелек, чтобы оставить Герствуду денег.
      - У меня всего только восемь долларов двадцать центов.
      - И за молоко мы задолжали шестьдесят центов, - напомнил Герствуд.
      - Да ведь и за уголь еще не уплачено, - добавила Керри.
      Герствуд ничего не сказал. Он видел, что она покупает много вещей в ущерб хозяйству и рада всякой возможности уйти из дому и прийти попозже. Все это, чувствовал он, не кончится добром.
      И вдруг Керри выпалила:
      - Право, не знаю, как и быть. Я не могу платить за все. Я слишком мало для этого зарабатываю.
      Это было уже прямым вызовом, и Герствуду пришлось поднять перчатку. Но он старался сохранять спокойствие.
      - Я вовсе не хочу, чтобы ты платила за все, - сказал он. - Я только прошу немного помочь мне до тех пор, пока я не найду работы.
      - Ну конечно, как будто я слышу это в первый раз! - ответила Керри. - Ты пойми, что моего заработка не может хватить на все. Просто не знаю, как быть дальше.
      - Но ведь я старался найти работу! - воскликнул Герствуд. - Что же ты прикажешь мне еще делать?
      - Ты, видно, мало старался, - стояла на своем Керри. - Я вот нашла!
      - А я тебе говорю, что сделал все от меня зависящее! - ответил он, рассерженный ее словами. - И незачем тебе попрекать меня своими успехами! Я только просил немного поддержать меня, пока я не подыщу работу. Я еще не вышел в тираж! Я еще стану на ноги.
      Он пытался говорить с достоинством, но голос его слегка дрожал. Гнев Керри мгновенно утих. Ей стало стыдно.
      - Вот, возьми, - сказала она и высыпала на стол содержимое кошелька. - Здесь не хватит на все, но если можно обождать до субботы, - то я уплачу и остальное.
      - Можешь это оставить себе, - грустно сказал Герствуд, отодвигая часть денег. - Я хочу только уплатить лавочнику.
      Керри спрятала деньги и рано принялась за стряпню, - ей хотелось, чтобы обед поспел вовремя. Она чувствовала себя виноватой после этой маленькой вспышки.
      Вскоре, однако, каждый из них снова задумался о своем.
      "Керри зарабатывает больше, чем она мне говорит, - размышлял Герствуд. - Она хочет уверить меня, будто получает только двенадцать долларов, но разве на эти деньги можно накупить столько вещей? Впрочем, мне все равно. Пусть делает со своими деньгами, что ей угодно. Вот я подыщу какое-нибудь занятие, и тогда пусть проваливает ко всем чертям!"
      Сейчас его мысли были вызваны гневом, но это могло предопределить отношение Герствуда к Керри в будущем.
      "Ну и пусть сердится, - думала Керри. - Надо напоминать, чтобы он искал работу. Я не могу его содержать, это несправедливо".
      Как раз тогда Керри и познакомилась с несколькими молодыми друзьями мисс Осборн. Эти молодые люди однажды заехали к Лоле и пригласили ее покататься в экипаже. В это время у нее была Керри.
      - Поедем с нами! - предложила Лола подруге.
      - Нет, не могу.
      - Да полно, Керри, поедем! Ну, скажи, пожалуйста, чем ты так занята? - настаивала та.
      - К пяти часам мне необходимо быть дома, - ответила Керри.
      - А зачем?
      - К обеду.
      - О, не беспокойся, нас угостят обедом, - возразила Лола.
      - Нет, нет, я не могу! - противилась Керри. - Я не поеду.
      - Ну, пожалуйста, Керри! Это такие славные мальчики! Вот увидишь, мы вовремя доставим тебя домой. Ведь мы только прокатимся по Сентрал-парку.
      Керри подумала и, наконец, сдалась.
      - Но помни, Лола, - сказала она, - в половине пятого я должна быть дома.
      Эта фраза вошла в одно ухо мисс Осборн и вышла в другое.
      После знакомства с Друэ и Герствудом Керри с оттенком цинизма относилась к молодым людям вообще и особенно к таким, которые казались ей ветреными и беспечными. Она чувствовала себя значительно старше их. Их комплименты казались ей пошлыми и глупыми.
      И все же она была молода душой и телом, а юность тянется к юности.
      - Не беспокойтесь, мисс Маденда, - почтительно заметил один из молодых людей, - мы вернемся вовремя. Неужели вы можете предполагать, что мы задержим вас насильно?
      - Кто вас знает! - улыбнулась Керри в ответ.
      Они отправились на прогулку в коляске: Керри разглядывала нарядно одетую публику, прогуливавшуюся в парке, и слушала глупые комплименты и незамысловатые остроты, которые в некоторых кружках сходили за юмор. Она упивалась видом этой вереницы экипажей, тянувшихся от ворот у Пятьдесят девятой улицы, мимо Музея изящных искусств до ворот на углу Сто десятой улицы и Седьмой авеню. Она вновь подпала под чары окружавшей ее роскоши - элегантных костюмов, пышной упряжи, породистых лошадей - всего этого изящества и красоты. Снова сознание собственной бедности мучительно кольнуло ее, но Керри постаралась забыть об этом - хотя бы настолько, чтобы не думать о Герствуде.
      А тот ждал и ждал. Часы пробили четыре, пять, наконец, шесть. Уже темнело, когда он поднялся с качалки.
      - Как видно, она сегодня не собирается приходить домой! - угрюмо произнес он.
      "Да, так всегда бывает, - мелькнуло у него в уме. - Она идет в гору, и для меня в ее жизни уже нет места!"
      Керри же спохватилась, что опаздывает, когда на часах уже было четверть шестого. Экипаж в это время находился далеко, на Седьмой авеню, близ набережной реки Харлем.
      - Который час? - спросила она. - Мне нужно домой.
      - Четверть шестого, - ответил один из ее спутников, взглянув на изящные часы без крышки.
      - О боже! - воскликнула Керри.
      Но она тотчас откинулась на подушки экипажа и, вздохнув, добавила:
      - Что ж, упущенного не воротишь! Теперь уже поздно.
      - Ну, конечно, поздно! - поддержал ее один из юнцов, мысленно рисовавший себе интимный обед и оживленную беседу, которая могла привести к новой встрече после театра.
      Керри чрезвычайно понравилась ему.
      - Давайте поедем в "Дельмонико" и подкрепимся немного! - предложил он. - Что ты скажешь на это, Орин?
      - Идет! - весело отозвался тот.
      Керри подумала о Герствуде. До сих пор она ни разу еще не пропускала обеда без уважительной причины.
      Экипаж повернул назад, и лишь в четверть седьмого компания села обедать. Снова повторилось все то, что было в свое время в ресторане "Шерри", и на Керри нахлынули тяжелые думы. Она вспомнила миссис Вэнс, которая так и не показывалась после оказанного ей Герствудом приема, подумала об Эмсе, образ которого особенно ярко запечатлелся в ее памяти. Ему нравились более интересные книги, чем те, что она читала, более интересные люди, чем те, с кем она встречалась. Его идеалы находили отзвук в ее сердце.
      "Хорошо быть выдающейся актрисой!" - вспомнила она высказанную им мысль.
      А какая актриса она?..
      - О чем вы задумались, мисс Маденда? - спросил один из ее спутников. - Хотите, я угадаю?
      - О нет, и не пытайтесь! - отозвалась Керри.
      Она принялась за еду. Ей удалось несколько забыться и разделить общее веселье. Но когда, после обеда молодые люди завели речь о том, чтобы снова встретиться после спектакля, Керри покачала головой.
      - Нет, - твердо заявила она, - я не могу. У меня уже назначена встреча после театра.
      - О, полно, мисс Маденда! - умоляющим голосом произнес молодой человек.
      - Нет, нет, не могу! Вы были очень милы ко мне, но я прошу меня извинить.
      Молодой человек был в отчаянии.
      - Не падай духом, старина! - шепнул ему товарищ. - Попытаемся после спектакля: авось она передумает.
     
     
      40. ОБЩЕСТВЕННЫЙ КОНФЛИКТ. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
     
      Надежды молодых людей на ночное развлечение не оправдались. По окончании спектакля Керри отправилась домой, думая о том, как бы объяснить свое отсутствие Герствуду. Он уже спал, но проснулся и поднял голову, когда она проходила мимо к своей кровати.
      - Это ты, Керри? - окликнул он ее.
      - Да, я, - ответила она.
      Наутро, за завтраком, Керри захотелось сказать что-то в свое оправдание.
      - Я не могла вчера вырваться к обеду, - начала она.
      - Да полно, Керри! - отозвался Герствуд. - Зачем заводить об этом разговор? Мне это безразлично. И напрасно ты оправдываешься.
      - Но я никак не могла прийти! - воскликнула она и покраснела.
      Заметив выражение лица Герствуда, как будто говорившее: "О, я прекрасно все понимаю!" - она добавила:
      - Как тебе угодно! Мне это тоже безразлично.
      С этого дня ее равнодушие к дому еще больше возросло. У нее уже не оставалось никаких общих интересов с Герствудом, им совершенно не о чем было говорить. Она заставляла его просить у нее на расходы, ему же это было ненавистно. Он предпочитал избегать булочника и мясника, а долг в лавке Эслоджа довел до шестнадцати долларов, сделав запас всяких консервированных продуктов, чтобы некоторое время ничего не покупать. После этого Герствуд стал покупать в другом бакалейном магазине и такую же штуку проделал с мясником. Керри, однако, ничего так и не знала. Герствуд просил у нее ровно столько, на сколько с уверенностью мог рассчитывать, и постепенно запутывался все больше и больше, так что развязка могла быть лишь одна.
      Так прошел сентябрь.
      - Когда же наконец мистер Дрэйк откроет свой отель? - несколько раз спрашивала Керри.
      - Скоро, должно быть, - отвечал Герствуд. - Но едва ли раньше октября.
      Керри почувствовала, что в ней зарождается отвращение к нему.
      "И это мужчина?" - часто думала она.
      Керри все чаще и чаще ходила в гости и все свои свободные деньги - что составляло не такую уж большую сумму - тратила на одежду. Наконец было объявлено, что через месяц труппа отправляется в турне.
      "Последние две недели!" - значилось на афишах и в газетах.
      - Я не поеду с ними! - заявила мисс Осборн.
      Керри отправилась с нею в другой театр, решив поговорить там с режиссером.
      - Где-нибудь играли? - был его первый вопрос.
      - Мы и сейчас играем в "Казино", - ответила за обеих Лола.
      - А, вот как!
      И обе тотчас были ангажированы. Теперь Керри стала получать двадцать долларов в неделю.
      Керри была в восторге. Она начала проникаться сознанием, что не напрасно живет на свете. Таланты рано или поздно находят признание!
      Жизнь ее так переменилась, что домашняя атмосфера стала для нее невыносимой. Дома ее ждали лишь нужда и заботы. Так, по крайней мере, воспринимала Керри бремя, которое ей приходилось нести. Ее квартира стала для нее местом, от которого лучше было держаться подальше. Все же она ночевала дома и уделяла довольно много времени уборке комнат. А Герствуд только сидел в качалке и, не переставая раскачиваться, либо читал газету, либо размышлял о своей невеселой участи. Прошел октябрь, за ним ноябрь, а Герствуд все сидел и сидел на том же месте и почти не заметил, как наступила зима.
      Он догадывался, что Керри идет в гору, - об этом говорил ее внешний облик. Она была теперь хорошо, даже элегантно одета. Герствуд видел, как она приходит и уходит, и иногда мысленно рисовал себе ее путь к славе.
      Ел он мало и заметно похудел. У него совсем пропал аппетит. Одежда его говорила о бедности. Мысль о том, чтобы приискать какую-нибудь работу, казалась ему даже смешной. И он сидел сложа руки и ждал, но чего - этого он и сам бы не мог сказать.
      В конце концов жизнь стала совсем невозможной. Преследования кредиторов, равнодушие Керри, мертвое безмолвие в квартире и зима за окном - все это, вместе взятое, неминуемо должно было привести к взрыву. Он наступил в тот день, когда Эслодж собственной персоной явился на квартиру и застал Керри дома.
      - Я пришел получить по счету, - заявил лавочник.
      Керри не проявила особого удивления.
      - Сколько там? - спросила она.
      - Шестнадцать долларов, - ответил Эслодж.
      - Неужели так много?! - воскликнула Керри. - Это верно? - обратилась она к Герствуду.
      - Да, - подтвердил тот.
      - Странно, я понятия об этом не имела, - сказала Керри.
      У нее был такой вид, точно она подозревала Герствуда в каких-то ничем не оправданных тратах.
      - Все это в самом деле было взято, - сказал Герствуд и, обращаясь к Эслоджу, добавил: - Сегодня я ничего не могу вам уплатить.
      - Гм! - буркнул Эслодж. - А когда же?
      - Во всяком случае, не раньше субботы, - ответил Герствуд.
      - Вот как! - рассердился лавочник. - Хорошенькое дело! Мне нужны деньги. Я хочу получить по счету!
      Керри стояла в глубине комнаты и слушала. Она была ошеломлена. Как это некрасиво, как гадко! Герствуд тоже был немало раздосадован.
      - Говорить сейчас об этом все равно без толку, - сказал он. - Приходите в субботу, и вы получите часть денег.
      Лавочник ушел.
      - Как же мы расплатимся с ним? - спросила Керри, которая все еще не могла прийти в себя от невероятных размеров счета. - Я не могу заплатить столько денег.
      - Да и незачем, - ответил Герствуд. - На нет и суда нет. Придется ему обождать.
      - Но я не могу понять, как же мог набежать такой счет? - недоумевала Керри.
      - Что ж, мы все это съели, - сказал Герствуд.
      - Странно, - не сдавалась Керри, все еще терзаемая сомнениями.
      - Ну, скажи на милость, зачем ты так говоришь? - воскликнул Герствуд. - Разве я один ел продукты? Ты говоришь так, словно я эти деньги присвоил!
      - Я знаю только, что это ужасно много, - стояла на своем Керри. - Нельзя меня заставлять столько платить. Это гораздо больше, чем у меня сейчас есть.
      - Ну, будет тебе, - сказал Герствуд, опускаясь в кресло.
      Керри ушла, а он сидел, обдумывая, что бы предпринять.
      В то время в газетах начали появляться заметки, передававшие слухи о том, что в Бруклине назревает забастовка трамвайщиков. Они были недовольны длинным рабочим днем и низкой заработной платой. Как и всегда, рабочие с целью воздействовать на хозяев и заставить их идти на уступки выбрали почему-то холодное зимнее время.
      Герствуд читал газеты и думал о том, что забастовка может блокировать все движение в городе. Она разразилась за день или за два до его размолвки с Керри. Однажды под вечер, когда все было окутано серой мглой и надо было ожидать снега, вечерние газеты возвестили, что трамвайщики прекратили работу на всех линиях Бруклина.
      Герствуд был хорошо знаком с предсказаниями газет о предстоящей в эту зиму безработице и с сообщениями о паническом настроении на денежном рынке; он читал это с большим интересом, поскольку сам сидел без работы. Он обратил внимание на требования бастующих вагоновожатых и кондукторов, которые заявляли, что стали теперь получать наполовину меньше, чем раньше, когда они получали по два доллара в день, так как в последнее время управление дорог начало усиленно пользоваться "разовыми" и одновременно увеличило рабочий день постоянных служащих до десяти, двенадцати и даже четырнадцати часов в сутки. "Разовыми" называли людей, которых управление нанимало для того, чтобы обслуживать вагоны в самое горячее время, то есть в часы наибольшего наплыва пассажиров. За каждый рейс "разовому" платили двадцать пять центов. Как только кончалась горячая пора, этих людей отпускали на все четыре стороны. Хуже всего было то, что никто не знал, когда ему предоставят работу; тем не менее нужно было являться в парк с утра и в хорошую и в дурную погоду и ждать у ворот, пока ты не понадобишься трамвайному управлению. Средний заработок при системе "разовых" редко превышал пятьдесят центов в день, то есть плату за два рейса. Иными словами, платили только за три с лишним часа работы, а ожидание в счет не шло.
      Трамвайные служащие утверждали, что эта система все шире и шире входит в практику и недалеко то время, когда из семи тысяч трамвайных работников только немногие будут получать регулярно по два доллара в день. Они требовали, чтобы эта система была отменена, чтобы рабочий день, не считая случайных задержек, не превышал десяти часов и чтобы плата была не ниже двух с четвертью долларов в день. Они настаивали на немедленном удовлетворении всех своих требований. Но трамвайные компании ответили решительным отказом.
      Герствуд вначале сочувствовал рабочим и признавал справедливость их требований. Можно даже утверждать, что он до конца сочувствовал забастовщикам, каковы бы ни были в дальнейшем его действия. Читая почти все известия, он обратил внимание на тревожные заголовки, которыми начинались газетные заметки о забастовке. Он прочел их от начала и до конца и запомнил названия всех семи трамвайных компаний, а также точное число бастующих.
      "Как глупо бастовать в такие холода, - размышлял он. - Впрочем, от души желаю им победы".
      На следующий день газеты пестрели уже более подробными сообщениями. "Бруклинцы ходят пешком! - писала газета "Уорлд". - Рыцари труда блокировали движение трамваев через мост! Семь тысяч человек бросили работу!"
      Герствуд читал все это и пытался предсказать исход забастовки. Он верил в силу трамвайных компаний. "Забастовщики едва ли возьмут верх, - думал он. - У них нет денег. Полиция, конечно, будет оказывать помощь трамвайным компаниям. Публике необходим трамвай".
      Он отнюдь не сочувствовал владельцам трамвайных линий, но сила была на их стороне. К тому же трамваи нужны населению.
      "Нет, этим ребятам не выиграть!" - решил он в конце концов.
      Среди всяких других заметок Герствуд прочел циркуляр одной трамвайной компании, гласивший:
     
      "Трамвайная линия Атлантик-авеню. Ко всеобщему сведению.
      Ввиду того, что вагоновожатые, кондукторы и другие служащие нашей компании внезапно бросили работу, мы предлагаем всем лояльным служащим, бастующим против воли, вернуться на свои места, о чем следует заявить до двенадцати часов 16 января. Этим лицам будет предоставлена работа под надлежащей охраной, в порядке поступления заявлений, и сообразно с этим они будут направлены на разные маршруты. Все, не подавшие подобного заявления, будут считаться уволенными, а вакантные места будут предоставляться новым служащим по мере найма их компанией.
      Директор-распорядитель Бенджамен Нортон."
     
      Герствуд обратил внимание и на следующее объявление в одном из столбцов отдела "Спрос на рабочую силу":
     
      "Требуется 50 опытных вагоновожатых, знакомых с системой Вестингауза, для управления только почтовыми вагонами в Бруклине. Охрана гарантируется".
     
      От него не ускользнули слова об охране в обоих объявлениях. В этом сказывалась неприступная мощь трамвайной компании.
      "Полиция на стороне компании, - снова подумал он. - Забастовщики ничего не добьются!"
      Впечатление от прочитанного было еще свежо в уме Герствуда, когда в присутствии Керри произошел инцидент с лавочником. И без того многое раздражало Герствуда, а это послужило последним толчком. Никогда еще Керри не обвиняла его в воровстве, а ведь сейчас ее слова, в сущности, были почти равносильны этому. Она усомнилась в том, что такой счет мог вырасти естественным путем. А он так старался сократить расходы, чтобы они не казались ей обременительными! Он обманывал мясника и булочника, лишь бы поменьше тревожить Керри. К тому же он лично ел очень мало, почти голодал.
      - Черт! - вырвалось у него. - Я еще могу найти работу! Я еще не выбыл из строя!
      Он решил, что теперь уж и впрямь необходимо за что-то приняться. Слишком унизительно сидеть тут и выслушивать подобные оскорбления! Ведь если так будет дальше, то ему вскоре бог весть что придется сносить!
      Герствуд встал и выглянул на улицу. Погода была пасмурная. И вдруг у него мелькнула мысль отправиться в Бруклин.
      "Отчего же нет? - подсказывал ему разум. - Там каждый может получить работу. Ты будешь зарабатывать два доллара в день!"
      "А как насчет забастовщиков? - шептал какой-то голос. - Тебя могут изувечить".
      "О, это маловероятно! - отвечал самому себе Герствуд. - Трамвайные компании поставили на ноги всю полицию. Всякий, кто пожелает вести вагон, найдет должную защиту".
      "Но ведь ты не умеешь водить вагон", - говорил голос сомнения.
      "Незачем и наниматься вагоновожатым, - отвечал рассудок. - Уж билеты-то я, наверное, сумею выдавать".
      "Но там нужны главным образом вагоновожатые".
      "О, они охотно возьмут кого угодно".
      Несколько часов Герствуд дискутировал сам с собой, перебирая все "за" и "против" и чувствуя, что нет особой необходимости спешить в таком верном деле.
      А наутро он надел свой лучший костюм (который тем не менее имел довольно жалкий вид) и стал готовиться в путь. Он завернул в бумажку немного хлеба и холодного мяса. Керри, заинтересованная, не спускала с него глаз.
      - Куда ты идешь? - спросила она наконец.
      - В Бруклин, - ответил Герствуд.
      Но так как Керри все еще с удивлением смотрела на него, он добавил:
      - Я думаю, что найду там работу.
      - Трамвайщиком? - изумилась Керри. - И ты не боишься?
      - Чего же бояться? - отозвался Герствуд. - Все трамвайные служащие - под охраной полиции.
      - В газетах пишут, что вчера избили четырех штрейкбрехеров.
      - Это так, - согласился Герствуд, - но нельзя верить всему, что сообщают в газетах. А трамвай все равно будет ходить.
      У Герствуда был сейчас довольно решительный вид, но это была решимость отчаяния, и Керри стало больно за него. Она точно вдруг увидела призрак прежнего Герствуда, мужественного и сильного.
      Небо было затянуто тучами, и в воздухе носились редкие хлопья снега.
      "Не особенно приятная погода для путешествия в Бруклин!" - невольно подумала Керри.
      Герствуд ушел раньше ее, и это уже само по себе было знаменательным событием. Дойдя до угла Четырнадцатой улицы и Шестой авеню, он сел в трамвай. Герствуд читал в газете, что десятки людей являются с предложением своих услуг в конторы Бруклинской трамвайной компании и всех принимают на службу.
      Герствуд, молчаливый и мрачный, добирался туда сначала конкой, потом на пароме. Дальше путь предстоял нелегкий, так как трамвай не шел, а день был холодный, но Герствуд упрямо шагал вперед. Стоило ему очутиться в Бруклине, как он сразу почувствовал, что находится в районе забастовки. Это сказывалось даже в поведении людей. На некоторых путях не было ни одного трамвайного вагона. На перекрестках стояли небольшие группы. Мимо Герствуда проехало несколько открытых фургонов с расставленными на них табуретками. На фургонах были надписи: "Флэтбуш" или "Проспект-парк. Плата 10 центов". Герствуд заметил, какие холодные и угрюмые лица у рабочих. Они вели здесь войну.
      Добравшись до конторы трамвайной компании, Герствуд увидел возле здания нескольких человек в штатском, а также группу полицейских. Вдали, у перекрестка, стояли другие люди, очевидно, забастовщики, и наблюдали за тем, что происходит. Все дома кругом были маленькие, деревянные, а улицы плохо вымощены. После Нью-Йорка Бруклин производил весьма убогое впечатление.
      Герствуд пробрался в самый центр маленькой группы, за действиями которой наблюдали и полисмены и прочие стоявшие поблизости люди. Один из полицейских обратился к нему:
      - Что вы ищете?
      - Я хочу спросить, не найдется ли тут работы.
      - Контора вот здесь, наверху, - ответил синий мундир.
      Судя по выражению лица этого блюстителя порядка, он относился безучастно к тому, что происходит, но в глубине души явно сочувствовал бастующим и потому сразу возненавидел пришедшего штрейкбрехера. С другой стороны, по долгу службы он был обязан поддерживать порядок. Над истинной ролью полиции в человеческом обществе ему никогда не приходило в голову задумываться. Не того склада он человек, чтобы задаваться подобными вопросами. В нем смешались два чувства, которые уравновешивали друг друга. Он стал бы защищать этого человека, как самого себя, но лишь потому, что это ему приказано. А скинув синюю форму, он переломал бы ребра всем скэбам [скэб - презрительное прозвище штрейкбрехера (англ.)].
      Герствуд поднялся по грязной лестнице и очутился в маленькой, не менее грязной комнате, где находилось несколько конторских служащих. Они сидели за длинным, отгороженным барьером столом.
      - Что вам угодно, сэр? - обратился к нему человек средних лет, поднимая глаза от бумаг.
      - Вам нужны люди? - спросил, в свою очередь, Герствуд.
      - А вы кто же будете? Вагоновожатый?
      - Нет, я никогда не работал трамвайщиком, - ответил Герствуд.
      Он нисколько не был смущен. Он знал, что трамвайные компании нуждаются в людях. Если одна контора его не возьмет, то наймет другая. И ему было совсем безразлично, как отнесется к нему этот служащий.
      - Гм! - пробормотал клерк. - Мы, конечно, предпочитаем людей с некоторым опытом...
      Видя, однако, что Герствуд равнодушно улыбается, он добавил:
      - Ну, я думаю, вы скоро научитесь управлять вагоном. Как ваша фамилия? - спросил он.
      - Уилер.
      Клерк написал распоряжение на маленькой карточке.
      - Идите вот с этим в парк и передайте мастеру. Он покажет вам, что нужно делать.
      Герствуд вышел, спустился с крыльца и снова очутился на улице. Он пошел в указанном направлении, а полицейские глядели ему вслед.
      - Еще одному охота попытать счастья! - заметил полицейский Кийли, обращаясь к полицейскому Мепси.
      - Я думаю, уж намнут ему шею! - спокойно отозвался его товарищ.
      Они уже видели немало забастовок.
     
     
      41. ЗАБАСТОВКА
     
      Трамвайный парк, куда направили Герствуда, страдал от острого недостатка людей: там распоряжались, в сущности, всего три человека. За работой явилось много новичков, это были большей частью опустившиеся, изголодавшиеся люди, чьи лица говорили о том, что только крайняя нужда толкает их на такой отчаянный шаг. Они бодрились, но вид у них был пришибленный.
      Герствуд прошел сквозь депо в глубь парка и очутился на просторном огороженном дворе с целой сетью рельсовых путей и разветвлений. Здесь двигалось несколько вагонов, которыми управляли ученики под наблюдением инструкторов. Другие ученики дожидались своей очереди у задних ворот одного из огромных сараев. Герствуд молча наблюдал за этой сценой и ждал. Он мельком оглядел своих будущих коллег, хотя, в сущности, они интересовали его не больше, чем вагоны. В общем, это была не особенно приятная на вид компания. Среди них были и люди тощие, изможденные, попадались и толстяки, было и несколько жилистых субъектов с нездоровым цветом лица, побывавших, видимо, во всяких переделках.
      - Вы читали, что управление дорог собирается вызвать на помощь полицию? - услышал Герствуд неподалеку от себя.
      - И вызовут! - отозвался кто-то другой. - В подобных случаях всегда так поступают.
      - Вы думаете, нам грозят неприятности? - спросил штрейкбрехер, лица которого Герствуд не мог различить.
      - Нет, не думаю, - последовал ответ.
      - Этот шотландец, что отправился с последним вагоном, рассказал мне, будто ему в голову запустили куском угля, - вставил чей-то голос.
      В ответ послышался нервный смешок.
      - Одному из наших, который ездил по Пятой авеню, очень не поздоровилось, как пишут в газетах, - произнес кто-то, растягивая слова. - У него в вагоне разбили все стекла, а его самого вытащили на улицу раньше, чем подоспела полиция.
      - Все это верно, но сегодня дежурит больше полицейских.
      Герствуд слушал, не особенно вдумываясь в слова штрейкбрехеров. Все эти люди, казалось ему, были изрядно напуганы, болтали они лихорадочно и с единственной целью - успокоить собственную тревогу.
      Он равнодушно смотрел на курсировавшие по двору вагоны и ждал.
      Двое из дожидавшихся очереди подошли ближе и стали за его спиной. Они были весьма словоохотливы, и Герствуд прислушался к их словам.
      - Вы не трамвайщик? - спросил один из них.
      - Я? Нет, я работал на бумажной фабрике, - отозвался другой.
      - А я до октября работал в Ньюарке, - в тон ему сказал первый.
      Они понизили голоса, и Герствуд некоторое время ничего не мог разобрать. Но вскоре оба заговорили громче.
      - Я нисколько не виню этих ребят за то, что они бастуют. По-моему, они совершенно правы. Но, с другой стороны, мне до смерти нужна работа.
      - Вот и мне тоже, - живо подхватил второй. - Найдись какая-нибудь работенка в Ньюарке, я и не подумал бы соваться сюда!
      - Да, подлая стала жизнь! - согласился с ним первый. - Бедняку теперь совсем некуда деваться. Хоть среди улицы околевай, и никто тебе не поможет.
      - Это вы правильно сказали! Я потерял место на фабрике, потому что она закрылась. Хозяева наготовили большой запас товару, а потом и прикрыли лавочку.
      Этот разговор привлек внимание Герствуда. Как-никак, он все еще считал себя стоящим выше окружающих его людей. В его представлении это были грубые, невежественные люди, которыми кто угодно мог помыкать.
      "Бедняги!" - подумал он.
      И в этом слове проявилось то пренебрежение к бедным людям, которое было свойственно ему в дни его процветания.
      - Следующий! - крикнул один из инструкторов.
      - Ваша очередь, - сказал кто-то, притрагиваясь к рукаву Герствуда.
      Герствуд выступил вперед и поднялся на площадку вагона. Инструктор прямо приступил к делу, считая лишними всякие предварительные слова.
      - Вот видите эту рукоятку? - сказал он, указывая на рубильник в потолке вагона. - Она служит для включения тока. Если вы хотите осадить вагон, перекиньте ее в эту сторону. Если хотите ехать вперед, поверните ее сюда. Если вам нужно выключить ток, толкните ее на середину.
      Герствуд с легкой усмешкой слушал эти незамысловатые объяснения.
      - Вот эта ручка регулирует скорость мотора. Если повернете ее сюда, вот до этого места, у вас получится скорость шесть километров в час. До этого места - двенадцать. А если повернете до отказа - все двадцать.
      Герствуд спокойно слушал его. Ему и раньше нередко случалось наблюдать за работой вагоновожатых, и он нисколько не сомневался, что, немного поупражнявшись, справится с этим делом. Инструктор разъяснил ему еще некоторые подробности и затем сказал:
      - Теперь я отведу вагон назад.
      Герствуд безмятежно ждал, пока вагон не вкатился задним ходом в депо.
      - Запомните одно, - продолжал инструктор, - трогать с места надо потихоньку. Дайте вагону пройти на первой скорости. Большая часть новичков норовит сразу повернуть ручку до отказа. Так нельзя. Это опасно. И мотор изнашивается. Вы так не делайте, понятно?
      - Понятно, - сказал Герствуд.
      Он терпеливо ждал, а инструктор все говорил и говорил.
      - Ну, теперь давайте сами, - сказал он наконец.
      Бывший управляющий баром взялся за ручку и, как ему казалось, легонько повернул ее. Ручка подалась значительно легче, чем Герствуд ожидал. От этого вагон с такой силой рванулся вперед, что Герствуда швырнуло к двери.
      Сконфуженно улыбнувшись, Герствуд выпрямился, а инструктор налег на тормоз и остановил вагон.
      - Надо быть осторожней, - только и сказал он.
      Герствуд вскоре обнаружил, что регулировать скорость хода и пользоваться тормозом далеко не так просто, как он думал. Раза два он чуть было не пролетел вместе с вагоном сквозь ограду: к счастью, его вовремя выручал инструктор. Последний был вообще очень терпелив, но ни разу не улыбнулся.
      - Привыкайте работать обеими руками одновременно, - сказал он. - Тут надо попрактиковаться.
      Пробило уже час, а Герствуд все еще занимался с инструктором на передней площадке вагона. Скоро его стал мучить голод. К тому же повалил снег, и он сильно продрог. Ему дьявольски надоело гонять вагон взад и вперед по короткой колее.
      Наконец вагон был отведен в тупик на конце ветки. Инструктор, а следом за ним и Герствуд сошли с него. Герствуд вошел в депо, уселся на подножку вагона и достал свой скудный завтрак, завернутый в газетную бумагу. Воды поблизости не оказалось, а хлеб был довольно черствый, и все же Герствуд с наслаждением ел его. Тут было не до обеденных ритуалов. Он сидел, жуя хлеб, и наблюдал, как люди выполняют эту нудную, тяжелую работу. Она была неприятна - ужасно неприятна во всех своих стадиях. Не потому, что казалась ему унизительной, а потому, что была тяжела. "Всякому другому она тоже далась бы не легче!" - утешал он себя.
      Поев, Герствуд поднялся и снова стал в очередь.
      Предполагалось, что он будет практиковаться целый день, но большая часть времени ушла на ожидание.
      Настал вечер, а с ним пришел и голод. Надо было подумать о том, где провести ночь. Половина шестого... пора было бы поесть. Если отправиться домой, то ему придется потратить на это два с половиной часа: сначала идти в такой собачий холод пешком, а потом ехать. Кроме того, Герствуду было приказано явиться на работу в семь часов утра, и если бы даже он добрался домой, ему пришлось бы встать ни свет ни заря.
      В кармане у Герствуда было всего лишь доллар и пятнадцать центов - деньги, взятые у Керри на покупку двухнедельного запаса угля.
      "Наверное, здесь есть какое-нибудь место, где можно будет переночевать, - подумал Герствуд. - Где, например, ночует этот парень из Ньюарка?"
      Он решил спросить у кого-нибудь. Неподалеку от него у ворот депо дожидался очереди молодой паренек. Это был почти мальчик, лет двадцати, не больше, долговязый и тощий, с лицом, свидетельствовавшим о годах лишений. Стоило подкормить как следует этого юношу, и он быстро бы принял цветущий, самоуверенный вид.
      - Тут что-нибудь дают, если у человека нет ни гроша? - дипломатично осведомился Герствуд.
      Юноша повернулся и испытующе посмотрел на него.
      - Вы это насчет еды? - спросил он.
      - Да, и спать мне тоже негде. Я не могу на ночь возвращаться в Нью-Йорк.
      - А вы поговорите с мастером. Я думаю, он это устроит. Меня, например, он устроил.
      - Вот как?
      - Да. Я просто сказал ему, что у меня ни гроша за душой. Не могу же я добираться домой, когда живу я у черта на куличках.
      Герствуд ничего не сказал и только откашлялся.
      - Насколько я понимаю, у них тут наверху есть комната для ночлега, - продолжал молодой человек. - Не знаю, что она собой представляет, но, надо полагать, местечко дрянное. Мастер дал мне и билетик на обед. Воображаю, чем там кормят!
      Герствуд улыбнулся. Юноша громко рассмеялся.
      - Плохие шутки, а? - добавил он, тщетно ожидая услышать успокоительный ответ.
      - Да, пожалуй, - согласился Герствуд.
      - Я на вашем месте сейчас же поговорил бы с мастером, а то он еще уйдет.
      Герствуд последовал его совету.
      - Не найдется ли здесь местечка, где можно было бы переночевать? - спросил он. - Если мне возвращаться в Нью-Йорк, то, боюсь, я никак не успею вернуться...
      - Наверху есть несколько коек, - прервал его мастер. - Можете занять одну, если хотите.
      - Благодарю вас, - сказал Герствуд.
      Он намеревался попросить и талон на обед, но не мог улучить для этого подходящую минуту и примирился с тем, что в этот вечер придется поесть за собственный счет.
      "Попрошу завтра", - решил он.
      Герствуд закусил в дешевом ресторанчике по соседству, а так как было очень холодно и его томило одиночество, он тотчас же отправился искать указанное ему пристанище. Трамвайная компания по совету полиции решила не пускать вагонов после наступления сумерек.
      Помещение, где очутился Герствуд, очевидно, предназначалось для дежурных ночной смены. Тут было девять коек, два или три табурета, ящик из-под мыла и маленькая пузатая железная печка, в которой пылал огонь. Как ни рано пришел Герствуд, кто-то уже опередил его и грел у печки озябшие руки.
      Герствуд тоже подошел к печке и протянул руки к огню. Он пал духом от скудости и убожества всего, что связано с этой его затеей, но крепился, внушая себе, что должен выдержать до конца.
      - Холодно, а? - спросил человек, сидевший у огня.
      - Изрядно.
      Воцарилось продолжительное молчание.
      - Неважное, я бы сказал, место для ночлега. Как, по-вашему? - снова заметил человек, сидевший у печки.
      - Все же лучше, чем на улице, - ответил Герствуд.
      Снова молчание.
      - Пожалуй, пора и на боковую! - послышался тот же голос.
      Человек встал и направился к одной из коек; вскоре он растянулся на ней, сняв только башмаки, и завернулся в засаленное одеяло, а голову обмотал старым, грязным шерстяным шарфом. Это зрелище было отвратительно Герствуду, и он отвел глаза и стал смотреть в огонь, стараясь думать о другом. Вскоре он тоже решил лечь и, выбрав себе койку, стал снимать башмаки. В это время вошел знакомый ему молодой человек и, увидев Герствуда, по-видимому, захотел поговорить.
      - Лучше, чем ничего! - заметил он, озираясь вокруг.
      Герствуд решил, что эти слова не относятся непосредственно к нему, а выражают лишь удовлетворение тощего юноши, и потому промолчал.
      Юноша же подумал, что Герствуд не в духе, и принялся потихоньку насвистывать. Но, заметив, что кто-то уже спит, он тотчас прекратил свист и погрузился в молчание.
      Герствуд постарался устроиться возможно лучше: он лег не раздеваясь и загнул грязное одеяло так, чтобы оно не касалось его лица. Вскоре, однако, усталость взяла свое, и он задремал. Одеяло приятно согревало его, и он, отбросив всякую брезгливость, натянул его до подбородка и уснул.
      Утром его приятные сновидения нарушил топот: несколько человек двигались по холодной, безрадостной комнате. А Герствуду снилось, что он в Чикаго, в своей уютной квартирке. Джессика собиралась куда-то идти, и он, Герствуд, разговаривал с ней. Он так отчетливо видел эту сцену, что, пробудившись, был ошеломлен представившимся ему контрастом. Он приподнял голову, и горькая действительность заставила его быстро очнуться.
      "Пожалуй, лучше встать", - подумал он.
      Воды в помещении не было. Герствуд обулся и встал, расправляя застывшее тело. Его костюм был сильно помят, волосы всклокочены.
      - А, черт! - пробормотал он, надевая шляпу.
      Внизу уже пробуждалась жизнь.
      Герствуд нашел водопроводный кран над желобом, из которого, очевидно, поили лошадей. Но полотенца у него не было, а носовой платок был грязен со вчерашнего дня. Герствуд ограничился тем, что промыл глаза ледяной водой. Потом отправился разыскивать мастера, который оказался уже на месте.
      - Завтракали? - спросил тот.
      - Нет, - ответил Герствуд.
      - Тогда поторопитесь! Впрочем, у вас есть еще время. Ваш вагон не готов.
      Герствуд колебался.
      - Не можете ли вы дать мне талон в столовую? - попросил он, делая над собой огромное усилие.
      - Получите, - сказал мастер, протягивая талон.
      Герствуд позавтракал так же скудно, как обедал накануне, - кусочек жареного мяса и чашка скверного кофе - и затем вернулся в парк.
      - Ну вот, - сказал мастер, подзывая его пальцем, - через несколько минут можете выводить вагон!
      Герствуд взобрался на переднюю площадку вагона, стоявшего в полутемном депо, и стал ждать сигнала. Он волновался, но все же испытывал некоторое облегчение: что угодно, лишь бы не оставаться дольше в этом депо.
      Шел четвертый день забастовки, и дело начало принимать плохой оборот. Следуя советам прессы и тех, кто возглавлял забастовку, бастующие вели борьбу довольно мирно. До сих пор еще не произошло никаких сколько-нибудь серьезных столкновений. Бастующие иногда останавливали вагоны и вступали в переговоры со штрейкбрехерами, а те, случалось, сдавались на уговоры и уходили. В некоторых вагонах были выбиты стекла, было несколько стычек, сопровождавшихся криками и угрозами, но только человек пять или шесть пострадали серьезно. И даже в этих редких случаях руководители забастовки порицали подобные действия, приписывая их неорганизованной толпе.
      Но вынужденное бездействие и сознание, что полиция поддерживает трамвайные компании и помогает им одержать победу, ожесточали бастующих. Они видели, что с каждым днем число курсирующих вагонов все возрастает, а заправилы трамвайных компаний не перестают громко кричать, что сопротивление стачечников сломлено. Это приводило бастующих в отчаяние. Им стало ясно, что вскоре все вагоны будут на линии, а люди, осмелившиеся заявить протест, останутся за бортом. По-видимому, мирные методы борьбы шли только на пользу трамвайным магнатам.
      Страсти быстро разгорались, и бастующие начали нападать на вагоны, набрасываться на штрейкбрехеров, затевать побоища с полицией и разбирать рельсы. Наконец стали даже раздаваться выстрелы. Уличные бои участились, и город был наводнен полицией.
      Герствуд, однако, ничего не знал о перемене в настроении бастующих.
      - Выводите вагон! - крикнул ему мастер, энергично махнув рукой.
      Кондуктор, такой же новичок, как и Герствуд, вскочил на заднюю площадку и дал два звонка - сигнал к отправлению. Герствуд повернул рукоятку, и вагон плавно выкатился на улицу. Здесь на переднюю площадку поднялись два дюжих полисмена и разместились по обе стороны от Герствуда.
      У дверей депо раздался звук гонга. Кондуктор снова дал два звонка, и Герствуд повернул рукоятку.
      Полицейские спокойно осматривались вокруг.
      - Здорово морозит сегодня! - пробасил полисмен, стоявший по левую руку Герствуда.
      - Хватит с меня и вчерашнего, - угрюмо отозвался второй. - Не хотелось бы мне иметь такую работу постоянно.
      - Мне тоже.
      Ни тот, ни другой не обращали ни малейшего внимания на Герствуда, который стоял на холодном ветру, пронизывавшем его насквозь, и вспоминал последние наставления мастера. "Ведите вагон ровным ходом, - сказал тот. - Ни в коем случае не останавливайтесь, если человек, который просит взять его, не похож на настоящего пассажира. А главное, не останавливайтесь там, где толпа".
      Полицейские немного помолчали, потом один из них заметил:
      - Наверное, последний вагон прошел благополучно: его нигде не видать.
      - А кто из наших был там? - спросил второй полисмен, подразумевая своих товарищей, приставленных для охраны вагоновожатого.
      - Шефер и Райян.
      Снова водворилось молчание. Вагон ровно катился по рельсам. Эта часть города была еще мало заселена, и Герствуду попадалось немного встречных. Если бы не такой сильный ветер, пожалуй, не на что было бы и жаловаться. Но его благодушному настроению пришел конец, когда доехали до поворота, которого Герствуд заранее не заметил. Он тотчас выключил ток и сильно налег на тормоз, но все же опоздал, и поворот получился неестественно быстрым. Герствуд был взволнован и хотел было сказать что-нибудь в свое оправдание, но воздержался.
      - Надо быть поосторожней с этими штуками! - снисходительным тоном произнес полисмен, стоявший слева.
      - Правильно, - стыдясь за себя, согласился Герствуд.
      - На этой линии много таких крутых поворотов, - вставил полисмен, стоявший справа.
      За углом начинался более людный район. Сперва показались один или два пешехода, потом из ворот вышел мальчик с бидоном молока. Он-то и послал вдогонку Герствуду первый нелестный эпитет.
      - Скэб! - крикнул он. - Скэб!
      Герствуд слышал, конечно, это приветствие, но постарался пропустить его мимо ушей и даже не думать о нем. Он знал, что еще неоднократно услышит это слово, а возможно, и что-нибудь похуже. Несколько поодаль, на перекрестке, стоял человек, который, увидев трамвай, замахал, требуя, чтобы он остановился.
      - Не обращайте на него внимания, - посоветовал один из полисменов. - Он что-то замышляет.
      Герствуд послушался и, достигнув перекрестка, убедился, насколько прав был полисмен. Едва человек понял, что Герствуд хочет проехать мимо, он потряс кулаком и завопил:
      - Ах ты, подлый трус!
      Группа людей, стоявших на углу, не преминула послать вслед вагону несколько сочных ругательств.
      Герствуд слегка нахмурился. Действительность оказывалась значительно хуже, чем он вначале предполагал. Когда они проехали еще три или четыре квартала, впереди показалась какая-то груда, наваленная прямо на рельсы.
      - А! Они уже успели тут поработать, - заметил один из полицейских.
      - Пожалуй, у нас с ними будет крупный разговор, - сказал другой.
      Герствуд подвел вагон вплотную к баррикаде и остановился. Не успел он сделать это, как кругом собралась толпа, состоявшая главным образом из бастующих кондукторов, вагоновожатых, их друзей и попросту сочувствующих.
      - Сойди с вагона, приятель, - раздался чей-то голос, звучавший более или менее дружелюбно. - Ведь ты же не станешь отнимать хлеб у голодных?
      Герствуд держался за рукоятки мотора и тормоза, не зная, как быть. Он побледнел.
      - Выключи мотор! - заорал один из полисменов, высовываясь с площадки вагона. - Назад! Прочь с дороги! Не мешайте человеку делать свое дело!
      - Послушай, приятель, - сказал тот, который возглавлял бастующих, не обращая ни малейшего внимания на полицейского и разговаривая только с Герствудом, - мы все такие же рабочие, как и ты. Будь ты настоящим вагоновожатым и с тобой обращались бы, как с нами, тебе тоже, полагаю, было бы обидно, если бы кто-то занял твое место, не так ли? И ты бы не хотел, чтобы кто-то лишал тебя возможности добиваться своих прав. Верно, друг?
      - Прочь с дороги! Прочь с дороги! - грубо крикнул полисмен. - Пошли прочь отсюда!
      Он соскочил с площадки и, став перед толпой, стал оттеснять ее от трамвайного полотна. Второй полисмен в то же мгновение очутился рядом с ним.
      - Назад! Назад! - кричали оба. - Отойдите! Довольно дурить! Прочь отсюда, говорят вам!
      Казалось, что это гудит и волнуется маленький улей.
      - Нечего меня толкать, - возмущенно крикнул один из бастующих. - Я ничего дурного не делаю!
      - Пошел прочь отсюда! - взревел полисмен, размахивая дубинкой. - Прочь, не то я тебя сейчас по башке! Прочь, говорю!
      - К черту! - крикнул другой бастующий и с силой оттолкнул полисмена, сопровождая все это крепкой бранью.
      Трах! Дубинка полисмена опустилась на голову рабочего. Тот часто-часто замигал, покачнулся, вскинул руки вверх и, зашатавшись, отступил. В ответ на это чей-то кулак мгновенно обрушился на затылок полицейского. Взбешенный полисмен ринулся в самую гущу толпы, яростно нанося направо и налево удары дубинкой. Ему умело помогал его собрат, который при этом поливал разъяренную толпу отборной бранью. Серьезных повреждений никто не получил, так как бастующие с изумительной ловкостью увертывались от ударов. И теперь, столпившись на тротуаре, они осыпали полисменов бранью и насмешками.
      - А где же кондуктор? - крикнул один из полицейских.
      Оглянувшись, он увидел, что тот, нервничая, стоит рядом с Герствудом. Герствуд, не столько испуганный, сколько пораженный, наблюдал за разыгравшейся на его глазах сценой.
      - Почему вы не сходите и не убираете камней с пути? - крикнул полицейский. - Уснули там, что ли? Собираетесь весь день простоять тут? Живо слезайте!
      Тяжело дыша от волнения, Герствуд соскочил на землю вместе с нервным кондуктором, хотя полисмены звали только последнего.
      - Смотрите поторапливайтесь! - сказал полисмен.
      Несмотря на холод, полисменам было очень жарко. Вид у них был свирепый. Герствуд приступил к делу: вместе с кондуктором он убирал с пути булыжник за булыжником, согреваясь работой.
      - Ах ты, скэб проклятый! - кричала толпа. - Трус подлый! Красть у людей работу, на это вы годитесь! Грабить бедняка, мошенники этакие! Мы еще доберемся до вас, подождите!
      Эти возгласы неслись со всех сторон. Каждое замечание сопровождалось аккомпанементом брани и проклятий.
      - Ладно, работайте, мерзавцы! - грубо крикнул кто-то. - Делайте свое подлое дело! Из-за вас, кровопийц, и душат бедняка.
      - Чтоб вы подохли голодной смертью! - крикнула какая-то старая ирландка, открывая окошко и высовываясь на улицу. - И ты тоже, гад! - добавила она по адресу одного из полисменов.
      - Подлый убийца! Я тебе покажу бить моего сына дубинкой по голове! Гнусный, кровожадный дьявол! Ах ты!..
      Полисмен сделал вид, будто ничего не слышит, и только пробормотал про себя:
      - Пошла ты к черту, старая ведьма!
      Камни были, наконец, убраны, и Герствуд снова занял свое место на площадке, провожаемый хором ругательств. Полицейские один за другим поднялись к нему, и кондуктор дважды дернул веревку.
      Дзинь! Бум! В окна и двери полетели булыжники. Один пронесся мимо самого уха Герствуда, другой вдребезги разбил стекло.
      - Полный ход! - крикнул один из полисменов, и сам ухватился за рукоятку.
      Герствуд повиновался, и вагон стрелой понесся вперед, сопровождаемый градом камней и проклятий.
      - Этот сукин сын треснул меня по шее! - заметил один из полисменов. - Но я здорово угостил его за это по башке!
      - Наверно, и я оставил кой-кому память о себе! - похвастался другой полисмен.
      - Я, между прочим, знаю того парня, который назвал меня подлой рожей, - сказал первый. - Я еще посчитаюсь с ним!
      - Я сразу подумал, что будет драка, как только увидел толпу, - сказал его товарищ.
      Герствуд смотрел вперед, разгоряченный и взволнованный. Сцена, разыгравшаяся за последние несколько минут, ошеломила его. Ему приходилось читать о подобных вещах, но действительность превзошла все, что рисовало его воображение. По натуре он не был трусом. То, что он уже испытал, породило в нем твердое намерение выдержать до конца.
      Он совсем перестал думать о Нью-Йорке и о своей квартире. На этом пробеге по Бруклину, казалось, сосредоточились все его мысли.

К титульной странице
Вперед
Назад