На общем фоне своеобразным исключением выглядел Чебсарский район Северного края, образованный в ходе административной реформы 1929-1930 гг. из пяти северо-западных волостей Вологодской губернии. Из 568-ми населенных пунктов, объединенных в 15 сельсоветов, 267 (47,0%) приходилось на хутора и выселки. Естественно, что такая концентрация в одном районе частного землепользования была во многом случайна и явилась следствием административного районирования. Тем не менее следует подчеркнуть, что этот район принадлежал к сугубо земледельческим районам, без сколь-либо заметной роли в экономике крестьянского двора отхожих промыслов и "кустарничества". Примечательно, что основу индивидуального землепользования составляли здесь "столыпинские" хутора12.
Можно ли говорить в этой связи о преемственности в развитии участковых форм землепользования в 1917-1920 гг. со "столыпинскими" хуторами и отрубами? Из имеющихся данных о численности участковых форм землепользования в Северном крае по времени их образования за период с 1917 по 1928 гг. следует, что 53,9% из числа хуторов и отрубов, существовавших в Северном крае в 1928 г., образовались в ходе аграрной реформы П.А.Столыпина и пережили бурный период аграрной революции. По сведениям земельных органов Северо-Двинской губернии, относящихся, правда, к концу 1920 г., из 2057-ми хуторов, вынесших удар "черного передела", 1535 хуторов (74,6%) находились в Опаринском переселенческом районе, обустроенном под хутора в период 1907-1912 гг., а остальные 522 располагались большей частью в районах, прилегавших к Опаринскому13.
Понятно, что после 1917 г. поменялся юридический статус участкового земледелия, – из собственников земли хуторяне и отрубники превратились в пользователей государственной земли, а размер этой земли был приведен в соответствие с существующими передельными нормами. Тем не менее, в данном случае крайне важно увидеть проявленное крестьянами стремление к единоличному хозяйствованию. В 1920-е гг. по числу землепользователей, при абсолютном преобладании общинных форм, хутора и отруба занимали в регионе второе место. Земельные площади, занимаемые ими, неуклонно увеличивались, по крайней мере, до второй половины 1920-х гг. При этом участковое землепользование отличалось наибольшей стабильностью.
Структура угодий отрубных и хуторских дворов, так же как и в общине, включала в себя пашенный клин, сенокос, усадебные земли, а также выгонные, лесные и другие участки. Причем, если хутора были полностью изолированы от земель общины, то при отрубной системе землепользования угодья общего пользования, как правило, не обособлялись. Правда, в силу своеобразия и неупорядоченности поземельных отношений на Европейском Севере хуторские и отрубные земли могли полностью или частично входить в то или иное земельное общество. Если участковое землепользование в составе общины представляло собой переходную ступень к полной индивидуализации, то изолированные от общины хозяйства являлись классическим примером такой индивидуализации.
Рассмотрим на примере Вологодской губернии тот и другой вариант землепользования. Прежде всего проанализируем структуру угодий тех участковых землепользователей, которые входили в земельные общества. По сведениям, относящимся к 1925 г., пашня, усадьба и сенокосные угодья отрубных хозяйств в обществах, как и следовало предполагать, исходя из их преимущественно сельскохозяйственной (земледельческой) специализации, составляли большую часть всех угодий. По губернии в целом их доля в структуре земельных площадей равнялась 70,9%. В Каргопольском уезде их размер составлял 76,9%, в Кадниковском – 50,7%, в Тотемском – 47,1%. Удельный вес окультуренных земель отрубников в среднем в два раза превосходил аналогичные угодья общины, составлявшие 36,8% от общего фонда земель.
На долю земель, занятых лесами, выгонами, кустарником и пр., приходилось всего 29,1% отрубного фонда земель. Обращает на себя внимание незначительный удельный вес выгонных земель, всего 6,0% от всех угодий. В Кадниковском уезде для отрубов, находящихся в составе земельных обществ, выгонные земли вообще не выделялись. Вполне очевидно, что отрубники дополнительно пользовались общинным выгоном.
Применительно к хуторским формам землепользования доля пашенных, сенокосных и усадебных земель снижалась до 27,2%. 72,8% земель были заняты "пользовательными" угодьями. "Выгоннные" угодья в данном случае составляли 46,4%, – почти половину всех земельных угодий. Этот показатель мог свидетельствовать лишь об одном, – преимущественно животноводческой специализации указанного типа хуторов. Впрочем, сравнительно малое количество показателей (всего 7 землепользователей) не исключает элемента случайности в анализе.
Основу участкового землепользования составляли изолировавшиеся от общины хозяйства. Какими особенностями характеризовался данный тип землепользования? В Вологодской губернии в 1925 г., как и у всех землепользователей в обособленных дворах, основу земельных угодий составляли пашенный клин, сенокос и усадебные земли. Размер этой части угодий у отрубников составлял 72,3%. Наибольшим удельным весом культурной земли (85,9%) отличались отрубные участки Вельского уезда. В Вологодском уезде их размер снижался до 76,6%, в Каргопольском – до 70,9%, в Кадниковском – до 60,0%, в Тотемском – до 47,0%. Значительный удельный вес лугов в структуре угодий позволяет говорить о преимущественно животноводческой специализации этих хозяйств. Что касается хуторов, то на долю этих угодий у них приходилось 38,2%. Размер сенокосных угодий также в два раза превосходил площадь пашни.
Анализ участкового землепользования приводит к выводу о большей рационализации ведения хозяйства данным типом землепользователей. Судя по приведенным материалам, доля удобных земель в структуре угодий у них была значительно выше, чем в общине. Для отрубов, состоявших в общине, она составляла 89,7%, для хуторов – 83,4%, для не состоявших в общине отрубов и хуторов – 95,0-95,8%, тогда как в общине – лишь 71,2%.
Выделение на хутора и отруба всегда являлось предметом ожесточенных споров и носило характер крайне острого социального конфликта. Не случайно, что значительная часть "столыпинских" хуторов погибла в ходе аграрной революции, а землепользование большинства оставшихся подверглось поравнению, в соответствии с местными "трудопотребительными" нормами. Выдел на хутор в условиях национализации земли и отмены частной земельной собственности в конечном итоге зависел от государственной политики в этом вопросе, противившейся индивидуализации крестьянского землепользования; а также от согласия земельного общества, которое, как выясняется, шло на эту меру явно неохотно.
Исходя из данных специальной анкеты ЦСУ 1922 г. следует, что после аграрной революции 1917-1921 гг. на Европейском Севере большинство "миров" (68,5%) противилось хуторскому выделу, что служило важной причиной, сдерживавшей рост участкового землепользования. В роли же потенциальных хуторян выступали бедняцкие и середняцкие хозяйства (84,5%), очевидно надеявшиеся на государственную поддержку по переселению и обустройству.
Тем не менее, вплоть до 1927/28 г., статистика отмечала постоянный рост участкового землепользования. В первую очередь это касалось Вологодской и Северо-Двинской "земледельческих" губерний. Если в Архангельской губернии общинное землепользование составляло 98,8% всех земель, а на долю хуторского и отрубного приходилось только 0,6%, то в Вологодской губернии 2,7% земельного фонда находилось в участковом пользовании. Особенно большим удельным весом отличалось участковое землепользование в Северо-Двинской губернии, составлявшее в общей сложности 4,6%. В последующие годы роль отрубов и хуторов начинает повсеместно снижаться. В Северо-Двинской губернии в 1928/29 г., по сравнению с предшествующим годом, в общем объеме доля общинных земель возросла с 95,1% до 95,5% и товарищеских земель с 0,3% до 0,6%. Изменение пропорций в формах землепользования произошло за счет падения роли участкового землепользования с 4,6% до 3,9%14.
Общая численность индивидуальных дворов в 1927/28 г. составляла в Вологодской губернии 10705 хуторских и отрубных землепользователей. Для данной губернии 1925 год служил своеобразным рубежом, на котором число хуторов превысило уровень 1916 г. в 1,8 раза, и в 4,1 раза – уровень 1923 г. К этому времени число отрубов достигло 11265-ти, что также значительно (в 23,5 раза!) превосходило уровень 1916 г., и в 18,6 раза – показатели 1923 г. Если учесть, что по отчетным данным Северо-Двинского земельного управления на 1 января 1928 г. численность единоличных землепользователей составляла 4 тысячи15, то их общее количество по Европейскому Северу составит к концу 1927 г. около 15-ти тысяч. Это значительно превышало показатели 1917 г.
Государственная политика в вопросах землепользования на протяжении 1920-х гг. основывалась, с одной стороны, на пресловутом "классовом подходе", который привел, в конце концов, к формированию своего рода "культа бедноты" в деревне, а с другой – на уверенности в перспективности только лишь коллективных форм хозяйствования. Не случайно поэтому, что вопреки провозглашенному принципу свободы форм землепользования, уже в октябре 1925 г. появился секретный циркуляр НКЗ РСФСР "О прекращении хуторских разверстаний", принятый в соответствии с установками комиссии ЦК РКП(б) по работе в деревне. Подчеркивалось, что "не только не может ставиться в качестве положительной задачи разверстание земель на хутора, как наиболее разобщающее землепользование и укрепляющее индивидуальное хозяйствование, но и должны быть принимаемы активные меры к прекращению дальнейшего хуторского разверстания и привлечению населения к иным формам землепользования, от которых переход к коллективам был бы наименее затруднен"16.
Указания сверху не замедлили сказаться в практике землеустроительных органов на местах. Судя по данным о землеустроительных работах по обустройству участкового землепользования (выдел и разверстание на хутора и отруба) на Европейском Севере за период 1922-1929 гг., участковое землеустройство достигло своей высшей точки в 1923/24 г. – 19876,1 га. В последующие годы объемы работ неуклонно сокращались. В 1926/27 г. обустроенная площадь хуторов и отрубов составляла лишь 52,3% от уровня 1923/24 г. Одновременно с практическими шагами по сокращению хуторских и отрубных землеотводов усилиями партийных и комсомольских организаций начинается кампания по дискредитации участкового хозяйствования. Взятый правящей партией курс на коллективизацию сельского хозяйства в ряде мест был расценен, как установка на сворачивание хуторов. К примеру, в Шенкурском уезде Архангельской губернии совещание секретарей волостных ячеек ВКП(б), состоявшееся 10 января 1928 г., приняло резолюцию "О коллективизации хуторских и отрубных хозяйств коммунистов", обязывавшую местных партийцев быть примером в этой показательной кампании.
Обобществление хуторов и отрубов, принадлежащих коммунистам, предполагалось организовать следующим образом: "а) проводить вливание в хуторско-отрубные хозяйства маломощных хозяйств коммунистов и б) партийных, которые благодаря слабости хозяйства имеют тенденцию к "бегству" в город на заработки, этим самым достичь коллективизации индивидуальных хуторских, отрубных хозяйств и закрепления в сельском хозяйстве бедняков, тем самым уменьшая безработицу в городе".
Волостным комитетам партии поручалось "повести соответствующую подготовительную работу как среди коммунистов – хуторян и отрубников, так и бедняков, подготовляя их к практическому проведению этого мероприятия с тем, чтобы к весне 28 г. часть хуторских, отрубных хозяйств, там, где есть условия для этого, уже коллективизировать". Рекомендовалось "при проведении коллективизации... производить тщательный отбор вливаемых хозяйств по работоспособности и общим качеством вливаемых и их семей (дабы в последующем не произошли развалы на почве этого)"17.
Принятие в декабре 1928 г. Всесоюзным ЦИК закона "Общие начала землепользования и землеустройства" означало окончательный выбор курса на обобществление сельского хозяйства. Сохраненный в законе принцип свободного выбора форм землепользования, превращался в фикцию. Все преимущества в земельном обустройстве отдавались колхозам. На фоне этой политики хуторяне и отрубники превращались в злейших врагов коллективизации. На повестку дня ставился вопрос об изживании хуторов, о "расхуторизации". 1929 год стал переломным годом в судьбе участкового землепользования.
Под нажимом властей в Вологодской губернии за период с 1918 г. по 1928 г. было переведено в другой вид землепользования ("свернуто") 1359 хозяйств. Ликвидация участкового землепользования в губернии сопровождалась в первую очередь обратным движением в общину (1304 хозяйства из 1359). По всей вероятности, большая их часть была ликвидирована в ходе уравнительного передела земли 1918-1920 гг. Не случайно, что в качестве основной причины обратного перехода к общине земельные органы называли неравномерное земельное обеспечение и возможность "увеличения доли путем общего передела всех земель". Инициаторами переделов отрубов выступали малоземельные слои деревни18. 55 коллективов, созданных на месте хуторов и отрубов, образовались в 1927/28 г., видимо, не без влияния внешних обстоятельств.
После создания Северного края с центром в Архангельске процесс ликвидации хуторов значительно ускорился. Административная реформа, проведенная на Европейском Севере РСФСР, по мнению С.И.Шубина, служила цели подчинения Центру местных партийных и советских элит и, тем самым, носила ярко выраженный политический характер19. Оформление Северного края произошло на первом съезде Советов, который состоялся 19–23 августа 1929 г. К этому времени было повсеместно ликвидировано прежнее административное деление, созданы 4 округа (Архангельский, Вологодский, Няндомский и Северо-Двинский) и проведено районирование. В течение 1929 г. ЦК ВКП(б) и краевому центру удалось полностью подчинить своему влиянию и запугать местную номенклатуру. Особенно тяжелые испытания выпали на долю вологодского и северодвинского руководства. Их обвинили в "искажении классовой линии" и директив наркомзема по землеустройству, в массовом насаждении хуторов и отрубов и слабой работе "по реорганизации основной массы бедняцко-середняцких хозяйств"20.
В периодической печати появились обличительные публикации ответственных работников краевого комитета партии и земельного управления А.В.Лютина "Основные проблемы сельского хозяйства Северного края"21 и В.Страхова "Как это могло получиться? (Об искривлении классовой линии в земельной политике)"22. Автору последней статьи было "понятно стремление кулака отгородиться на хуторе от земельного общества, "отмежевать" свой надел в форме хутора или отруба, "закрепить" таким путем свое землепользование". По его мнению, "можно понять и середняка, который тянется на хутор, желая силой индивидуального хозяйства создать благополучие, мечтающего дорасти до кулака. Во всяком случае, в том, что крестьянское кулацкое хозяйство тянется на хутор – нет ничего неожиданного и непонятного. Нет неожиданного в этой тяге и отдельных середняков, если среди них не велось работы по коллективизации".
В.Страхов обвинял вологжан и устюжан в абсолютно другом – в отсутствии борьбы "с отсталыми хвостистскими" настроениями деревни, в потворстве "собственническим индивидуалистическим устремлениям отсталой кулацкой части деревни", в искажении "классовой линии в земельной политике", разоблачал "ставку в этой политике "на крепкого хозяйственного мужика" ("чей бы хлеб не был, лишь бы был")23. Обвинения сопровождались массовыми проверками и чистками. Осенью 1929 г. в Вологодском округе "за сращивание с кулацко-чуждыми элементами, искривления в классовой линии, бездеятельность и дискредитацию Советской власти" были сняты и отданы под суд значительная часть работников исполнительной власти24.
В ноябре 1929 г. появилась директива Северного краевого комитета ВКП(б) "Об усилении руководства землеустройством", которая, в частности, требовала: "Подвести итоги землеустроительных работ и лиц, превративших землеустройство в средство развязывания капиталистических элементов деревни, привлечь к ответственности &;lt;…&;gt; Подчинить землеустройство основной задаче – социалистической реконструкции сельского хозяйства и систематического ограничения капиталистических элементов в деревне &;lt;…&;gt; Немедленно прекратить землеустройство, связанное оформлением старых и новых хуторских и отрубных хозяйств, приняв все меры к коллективизации землеустроенных выселков и отрубов"25.
Результаты кампании по "расхуторизации" северной деревни не замедлили сказаться. "Отчетный год является годом довольно резкого перелома в этом отношении", – отмечалось в сводке земельного управления Северного края за 1928/29 г. В Няндомском округе в течение этого года было ликвидировано 99 хуторов из 271 (36,5%) и 1731 отруб из 2051 (84,4%)26.
Таким образом, частные формы землепользования, возродившиеся на Севере в либеральный период нэпа, по структуре и организации земельной территории отличались большим рационализмом и соответствовали в основе своей параметрам преимущественно сельскохозяйственного предприятия. Оказавшись классово-чуждым элементом в системе поземельных отношений, культивируемых властью, они первыми подверглись остракизму. Судьба участкового землепользования трагическим образом предваряла судьбу общинного землепользования в ходе массовой коллективизации деревни.
Трубин М.К.
«ИДТИ ВО ДВОРЯНА»
На протяжении почти что двадцати лет занимаясь поиском корней своего родового древа, при частых беседах с людьми не раз приходилось слышать слова: «дворяк», «дворянин», «примак», а в сибирской глубинке – «чомур». Поначалу этому слову особого значения не придавал. Сам я хоть и родился в сельской местности, но все мои последующие годы проходили в городских условиях. Поэтому, естественно, я не мог знать смысла этого слова. По мере того, как накапливался с годами материал не только по истории своего рода, но и других родовых династий Вилегодского района, невольно закрадывалась мысль: «А почему человек зачастую оставлял родительский дом и шел жить в дом невесты? Какая нужда была у той самой женщины-одиночки принимать к себе мужчину из чужой деревни»? На эти вопросы не сразу нашлись ответы.
В современном цивилизованном мире сегодня никого и ни чем не удивишь. В частности, житьем-бытьем. Взять хотя бы такой пример: молодая супружеская пара заранее решила с согласия родителей где они будут жить: жених на квартире невесты или она у него. А точнее сказать – жить у того, у кого подходящие жилищные условия. Это явление часто наблюдается в повседневной жизни и стало обычным делом. Нередко можно услышать, особенно в деревнях, фразу: «ушел «во дворяна», что значило – перешел жить в дом жены. А ведь были времена, когда уход мужчины в дом невесты считался большим позором и осуждался всей крестьянской общиной. Действительно, что это за мужчина, если собрался обзавестись семьей, а у самого нет ничего, кроме души? Но обратимся к истории.
Этимология слова «дворяк» уходит своими корнями в седую древность нашей матушки-России. С древнейших веков, как только человек приобщился к земле и стал ее обрабатывать, она становилась его собственностью и главным мерилом крестьянской жизни. Земля его кормила, поила и одевала. Из поколения в поколение, от отца к сыну (дочери не в счет) по наследству переходила кормилица-земля. По площади земельных угодий определялось и социальное положение крестьянина. Если в наследство доставался малый участок земли, такой землепользователь считался малоземельным, а в сущности, слыл бедным. У кого было достаточно много земли, считался в обществе зажиточным, богатым крестьянином. Такой землепашец в случае нужды мог без особых материальных затрат прикупить землицы. У бедного такой возможности не было.
В богатой или середняцкой семье народившимся сыновьям при женитьбе была возможность поровну поделить отцовскую землю. Не было нужды куда-то уходить и оставлять наследованную по закону землю. А вот у бедной семьи зачастую создавалась иная картина. Родит жена мужу 2-3-х сыновей, а следом народятся дочери, и последним появится на божий свет опять сын. Пока этот последыш достигнет брачного возраста, старшие братья обзаведутся семьями, разделят меж собой и без того малый клочок земли, не оставив ничего последнему. Сестрам, кроме приданого, земля не полагалась. Их спешили скорей отдать в замужество. А что оставалось делать последнему «поскребышу»? Вот тут-то и подстерегала его судьба-злодейка. Она толкала его, «хочешь не хочешь», идти жить в дом невесты.
А как на это смотрела деревенская община? Реакция была самая недоброжелательная. Хорошо, если проявил себя эдаким шустрым и мастеровым работником, так сказать, «от скуки на все руки». Тогда гнев смягчали на милость и ставили условие – уйти под фамилию жены. А это было совсем неприятно – расставаться с родовой фамилией. В бедную же деревню принимали без всяких условий и без разбора. А какие условия жизни создавались у женщин, когда принимали в свой дом мужика? Резонно задать и другой вопрос: «А что, у нее не было братьев-наследников»? В том-то и дело, что не было.
Народятся у хозяина дома одни девки, хоть плачь. И ни одного парня Бог не пошлет. Кому же оставлять отцовскую землю? Сама жизнь предусмотрела пути выхода из этого тупика. Поочередно отдавая дочерей в замужество, последнюю дочь отец оставлял при доме и разрешал принять ей чужака – в свой дом. Молодой муж становился новым хозяином двора. Сколько приходилось этому хозяину, обосновавшемуся в чужой деревне, услышать в свой адрес унизительных оскорблений, постоянно чувствуя себя изгоем. Такое положение у мужчины было вплоть до ХХ века. Один из очевидцев, лично переживший такое, на старости лет не раз говорил своей дочери: «Прежде зажги берестяной туесок, и когда огонь разгорится, подержи его на голове. Если выдержишь, тогда можешь идти «во дворяна». Вот тому несколько примеров из жизни крестьян прошлого века.
Дело было еще до революции. В одной из деревень Казаковского прихода осталась вдова. Было ей где-то под сорок лет с небольшим. Не куковать же ей одной всю оставшуюся жизнь. И решила она попробовать второе замужество. На противоположной стороне реки Городищная, на угоре в деревне Чернушенская, проживали трудолюбивые братья Малых. Один из этих молодчиков и решил посвататься к ней. Все у них состоялось: и взаимная любовь, и обоюдное согласие жить вместе, но вот беда – мужики в деревне, в которой она проживала, отказали ей напрочь. Так и сказали: «Если хочешь замуж, бери кого-нибудь из нашей деревни, а чужака нам не надо». Она их не послушалась и стала встречаться с любимым Дмитрием тайно, у речки, под угором. Мужики из деревни Семеновской все же подкараулили их и так избили жениха, что вскоре он от побоев зачах и умер. А она, Елизавета, успела от него забеременеть и родить двойню – Таисью и Фаддея. Все они выжили, стали взрослыми и обзавелись семьями. Внучата их проживают в Котласе и помнят историю их родителей.
Другой случай произошел в деревне Берег, но это было уже при Советской власти, в 1920-х годах. Как-то решил один селянин другой деревни сосватать одиноко живущую женщину. Не успел выпить чашку чая у гостеприимной вдовы, как вдруг заваливаются трое местных жителей. Поздоровались, перекрестились на божницу, извинились перед хозяйкой за столь неожиданный приход. Удобно усевшись на предложенное для гостей место, как бы невзначай полюбопытствовали: «А что это у тебя, хозяюшка, за гость такой»? Она им отвечает: «То да се, вот пришел свататься». Тогда они с вопросом к гостю пристали: «Ты, мил человек, почему у нас-то не спросил»? После неприятного молчания тут же предложили: «Ставь ящик водки, а тогда посмотрим – жить тебе в нашей деревне или нет». Чем дело закончилось, автору неизвестно.
И последний пример. Дело происходило в начале 1940-х годов в деревне Васино Никольского прихода. Один человек, по службе военный, после регистрации брака возвращался с молодой женой на местожительство в ее родную деревню. Перед этим друзья его предупредили: «Возьми на всякий случай с собой пистолет, тебя уже готовятся встретить». И действительно, как только показались дома, молодожены увидели, что на главной дороге, ведущей в деревню, стояли мужики: кто с косой, кто с цепями, а иные с колами. Пришлось незваному жениху сделать несколько выстрелов в воздух. Только тогда они разошлись. Вот такие были времена. Это неплохо бы знать нашей молодежи, чтобы не терять понятие настоящего мужчины. Задумал жениться – сначала подумай: а способен ли ты содержать семью?
Уткин А.Н.
ИНОСТРАННЫЕ ПОДДАННЫЕ
В СОЛЬВЫЧЕГОДСКОМ УЕЗДЕ. 1917-1918 гг.
1 августа 1914 года в 7 часов 10 минут немецкий посол граф Пурталес появился в российском Министерстве Иностранных дел и передал объявление войны Германией России. Это событие стало поворотным пунктом в истории России и её народа.
Начавшаяся война внесла свои коррективы в жизнь германских, австрийских и венгерских подданных, проживающих в России. По решению правительства военнообязанные лица мужского пола высылались из западных регионов России на окраины. Сольвычегодский уезд стал местом временного проживания свыше 1100 человек военнообязанных – австрийских и германских подданных. Ответственность за их расселение и обустройство возлагалась в 1917 г. на участковых начальников милиции, старших милиционеров и их помощников в населенных пунктах. Учет военнообязанных, прибывших на место жительства, вели начальники милиции участков и их помощники (до февраля 1917 года – полицейские урядники). В Сольвычегодском уезде было 4 участка:
1-й участок – Метлинская, Слободчиковская и Рябовская волости. Центр – г. Сольвычегодск.
2-й участок – с. Ильинск (центр).
3-й участок – с. Верхняя Тойм.(центр).
4-й участок – с.Черевково (центр).
На милицию возлагался контроль за соблюдением военнообязанными установленных правил поведения и передвижением их по территории участка или населенного пункта. Так, по распоряжению начальника Сольвычегодской уездной милиции от 26 мая 1917 года, участковым начальникам милиции предписывалось сделать распоряжение служащим милиции о принятии самых энергичных мер по наблюдению за военнообязанными при содействии военной милиции, делая проверку не менее 2-х раз в сутки: утром и вечером. Квартирным хозяевам, у которых проживают немцы, надлежит еще раз напомнить п.16 обязательного постановления Сольвычегодского уездного Временного комитета, а также предупредить их, что за несвоевременное заявление об отлучке военнообязанных они подлежат ответственности по ст.29 Устава о наказаниях1.
Кроме того, в том же распоряжении на участковых милиционеров возлагалась обязанность составлять протоколы как на военнообязанных, так и на хозяев. Военную милицию предписано оставить на местах до особого распоряжения. Ужесточились требования по переписке, «запрещался прием телеграмм от иностранцев-военнообязанных, а также от организаций, касающихся этих лиц по всякому адресу»2.
Такие строгие указания по отношению к проживающим на местах военнообязанным не были лишены оснований. Покровский Совет крестьянских депутатов 6 августа 1917 г. по вопросу о поведении немцев постановил довести до сведения начальника Сольвычегодской милиции, что в последнее время надзор за военнообязанными, проживающими в д. Княжица Метлинской волости, ослаб, что военнообязанные появляются в деревнях Покровской волости. Принимая во внимание, что в летние дни в деревне находятся только старики, такое положение нетерпимо. Подписалось 15 членов совета3.
Младший милиционер Пантелеева д. Княжица докладывала начальнику милиции 1-го участка Сольвычегодского уезда о том, что «военнопленные – германские подданные, самовольно отлучались из деревни Княжицы в г. Сольвычегодске 21 дек. 1917 г. не получив разрешения Шультиг Людвиг38 лет, Коря Коринович 26 лет, Эмиль Келор 35 лет»4.
Несмотря на строгие меры, ограничивающие передвижение военнообязанных без надлежащего оформления, были случаи самовольного отъезда из предписанных для проживания мест. По донесению начальника милиции 2-го участка от 11 апреля 1918 г., самовольно выехали из села Ильинска Рых Павел, 47 лет; Керл Антон, 46 лет; Миллер Эмиль, 37 лет; Янке Франц, 45 лет, – все германские подданные. Телеграммой от 21 сентября 1917 г. начальник милиции уезда Лутов извещал начальников участков о том, что скрылся австрийский подданный, румын Иван Боер, 38-ми лет, с женой Еленой 30-ти лет и сыном Ильей 3-х лет. Предписывалось задержать их и доставить в уездную милицию.
C началом мирных переговоров с Германией отток военнообязанных германских и австрийских подданных значительно усилился. Из Афанасьевской волости самовольно выехали в Котлас 10 человек военнопленных. Список бежавших с мест поселения в конце 1917 – начале 1918 гг. германских, австрийских и турецких военнопленных, подлежащих розыску, достиг свыше 100 человек. Массовые побеги вынудили военное ведомство принять меры о клеймении одежды военнопленных. Согласно приказа по Московскому военному округу от октября 1917 г. предписывалось клеймить одежды немецких, австрийских и турецких подданных специальным знаком: треугольник и под ним слова «Воен. Плен.» Знак располагался на левом рукаве ближе к плечу (размер 3? на 1? вершка).
Тяжелые бедствия переживала страна. Нехватка продовольствия, разруха, перебои на транспорте заставили управу ввести ограничения на потребление хлеба. 16 июля 1917 года продовольственная управа сообщала в Сольвычегодскую уездную милицию норму потребления хлеба: « 1 фунт муки на человека, каковую можно выдавать военнообязанным рабочим, что касается остальных продуктов, таковым удовлетворять военнообязанных рабочих наравне с местным населением»5.
Трудности, в которых оказались военнообязанные германские и австрийские подданные, заставили уездный Комитет помощи германским военнообязанным, созданный из самих военнообязанных, взять на себя миссию распределения и выдачи пособий нуждающихся из числа военнообязанных на местах.
Была разработана инструкция от 1 февраля 1917 года по раздаче пособия через Петроградское отделение Американского банка. Согласно этой инструкции выплачивалось взрослым – 20 рублей, детям до 12 лет – 10 рублей. В семьях: двое взрослых – по 20 рублей каждому; взрослые и дети от 12 лет – по 15 рублей, высшее пособие – 125 рублей. Одинокое лицо или целая семья могли получать со стороны не свыше 12-ти рублей, причем пособие выдавалось полностью. Все поступления свыше 12 рублей подлежали вычету из пособия, то есть одинокие, получающие 32 рубля со стороны, не имели права получать пособие из комитета.
Приводился пример: военнообязанные, получающие 18 рублей со стороны, могут получать из комитета 14 рублей. Семья (муж, жена и двое детей) может получать из комитета 70 рублей. Если семья получает из других источников 30 рублей, то 18 рублей (30 минус 12) подлежат вычету из пособия.
Комитету предписывалось следить за правильностью выплаты пособий и рассматривать каждый случай нарушения инструкции. Что касается военнообязанных, принадлежащих к сословиям чернорабочих и ремесленников, отказывающихся от предлагаемой работы для того, чтобы получать пособие из комитета, то в случае доказанности такого отказа от работы, комитету предоставляется право лишать военнообязанных пособия и вычеркнуть из списка нуждающихся.
Недостаток продовольствия, медикаментов, неустроенность быта вызывали заболевания среди военнообязанных. По докладу начальника второго участка милиции с. Ильинск, умерло по болезни 7 человек. К донесению приложено подробное описание врача Ильинской больницы Куравлева. По четвертому участку: скончались австрийские подданные – 12 человек, которые проживали в с. Черевково, в том числе по болезни 11 человек, один человек утонул, из умерших 1 женщина. Смерть не щадила и детей. В том же докладе по с. Черевково: умерло двое детей в возрасте по одному году, двое по 8 месяцев и один 9-ти лет. В Верхней Тойме умерло 2 человека (27 лет и 41 год), по Березонаволоцкой волости – 5 человек.
В Совет крестьянских, рабочих и солдатских депутатов г. Сольвычегодска поступили заявления, в которых 9 военнообязанных, проживающих в д. Княжица, просили о разрешении выезда за границу для лечения с приложением копий врачебных свидетельств, но им было отказано в удовлетворении. По причине болезни жены обратился военнообязанный Курт Ристау, который просил разрешение выехать в г. Харьков, где жена родила сына, и просил выдать ему проходное свидетельство. Наблюдались и случаи психических заболеваний. Таких больных отказывались принимать местные больницы и возвращали в распоряжение военного начальства для помещения их в соответствующие лечебные учреждения.
Смерть от несчастных случаев среди иностранных подданных также имела место в д. Княжица и с.Черевково. В рапорте Сольвычегодскому уездному Народному Комиссару от 1 апреля 1918 года начальник милиции 1-го участка предоставил список военнообязанных германских подданных, которые утонули во время купания в реке Вычегда и погребены на острове вблизи д. Княжица, а имущество их передано в распоряжение Королевской Шведской Миссии, продано и деньги переданы родственникам. Это германские военнообязанные Дитрих Флеминг, 33-х лет; Ромульд Гониш, 26-ти лет; Георг Геринг, 30-ти лет; и Герман Валлис, 23-х лет.
Отдельные случаи враждебного отношения к иностранным подданным вызывали ответную реакцию со стороны как Королевской Шведской миссии, так и уездного Комитета помощи германским военнообязанным в г. Сольвычегодске. В телеграмме на имя Вологодского губернатора германские и австрийские поданные просили телеграфировать Сольвычегодскому исполнительному комитету «не издавать от себя новых, усугубляющих положений, ограничивающих постановлений, таких как не ходить на почту, в общественные учреждения, запретить повальные обыски, не ходить больше, чем вдвоем»6.
В сентябре 1917 г. Вологодский губернский Комиссар по губернскому правлению сообщил на имя начальника милиции Вологодской губернии, что дал разрешение представителю Шведской Королевской миссии господину Бергендалю посетить германских подданных. На обращение миссии в Министерство Внутренних дел России с заявлением о тяжелом положении, в котором оказались иностранные подданные вследствие произвола местных властей и отсутствия гарантий от насилия со стороны населения, министерство ответило, что не отрицает отдельных случаев насилия, но считает, что «заявления подданных могут быть удовлетворены в той мере, в которой домогательства не противоречат интересам государства. Условия содержания должны быть такими, чтобы не было ущерба интересам государства. Этим условиям должны соответствовать и ограничения передвижения и при необходимости перемещения их в другие регионы»7.
В этом же циркуляре предписывается не допускать грубого и жестокого обращения, защищать неприятельских подданных от всякого рода насилия и обид; говорится, что денежная помощь миссии должна осуществляться под надзором местной власти в размере, не превышающем норм, а военнообязанным предоставляется право пользоваться почтой и телеграфом. Оказание врачебной помощи не должно быть затруднено для врачей германских и австрийских подданных8. Однако поток жалоб от граждан разных волостей уезда продолжает поступать в губернские и уездные исполнительные органы власти.
Так, в ответ гражданам Верхнетоемской волости, сход которых просит выселить военнообязанных германских и австрийских поданных, Временный Вологодский губернский комитет отказывает в просьбе и предписывает военнообязанным навести порядок в отношении жителей. Отказывает удовлетворить требование и Сольвычегодский уездный комиссар, ссылаясь на Постановление Совета Исполнительного комитета от 15 мая 1917 года для жителей уезда и военнообязанных о прогулках последних позднее семи часов вечера. Причины отказа комиссар обосновывает тем, что «в рабочее время в деревне остается мало взрослого населения», что «весной и с августа месяца после семи часов вечера темно и надзор за немцами невозможен, а допущение прогулок в числе более двух человек объясняется желанием предупредить драки с деревенской молодежью»9.
Но несмотря на случаи нарушения порядка проживания в отведенных местах, отношение к военнообязанным иностранным подданным со стороны местного населения не было враждебным. По воспоминаниям жителей д. Княжица А.И.Пантелеевой и В.И.Уткина, у которых в домах проживали военнообязанные австрийские подданные, отношения за период проживания были дружественные. Среди высланных были люди самых разных профессий и рабочих специальностей, которые с охотой помогали по хозяйству, делились опытом по выращиванию овощей в закрытом грунте, обучали ремеслу, помогали с ремонтом дома. Совместное проживание в одном доме (рекомендовалось поселять семейных в отдельной комнате, а холостых по несколько человек в одной комнате), помощь друг другу в трудный период делали отношения более мягкими, несмотря на военное время. Примером тому служат сохранившиеся заявления в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов о выдаче разрешения на вступление в брак.
С таким заявлением, например, обратился иностранный подданный Август Борер, который желал вступить в брак и обвенчаться в Вилегодской Покровской церкви с крестьянской девицей д. Хаминово Миропией Бахтиной. Пожелали создать семью военнообязанный Альфред Фрейднин и Вера Павловна Амосова, просившие разрешения вступить в брак. Александр Кольбек женился на девице Марии Дмитриевне Пауковой, рожденной в Новгородской губернии. Препятствий со стороны милиции не было, выдано удостоверение и получен паспорт Пауковой для следования в д. Княжица.
Среди военнообязанных германских и австрийских подданных было немало квалифицированных рабочих. Располагая такими данными, Министерство Торговли и Промышленности 17 января 1917 года телеграфировало в адрес Совета Съездов горнопромышленного Урала, Совета Съездов горнопромышленников Юга России, Комитета по делам бумажной промышленности и торговли, другим ведомствам, извещая, что в Отдел Военного времени поступают сведения о некотором количестве квалифицированных рабочих-военнопленных, таких, как токари, кузнецы, слесари, литейщики, плотники и т.д. Министерство просит оповестить подведомственные предприятия, наиболее нуждающиеся в рабочих-специалистах, что с возбуждением ходатайства о предоставлении таких рабочих надлежит обратится в Отдел Военного времени с указанием точного наименования предприятия, специальности требуемых рабочих, железнодорожной станции назначения приемщика, телеграфного и почтового адреса.
Копия этого циркуляра была направлена для сведения и исполнения чиновникам полиции Сольвычегодского уезда 27 февраля 1917 года10. Но поскольку в списках военнообязанных, проживающих на территории уезда, не указаны рабочие специальности, а в деле нет сведений об использовании военнообязанных по своей специальности, то надо полагать, что потребность в квалифицированной рабочей силе удовлетворялась за счет других регионов России.
26 октября 1917 года Второй Всероссийский Съезд Советов принял Декрет о мире, в котором Советское правительство предложило всем воюющим странам начать мирные переговоры. Отказ стран Антанты от этого предложения вынудил Советское правительство пойти на сепаратные переговоры с Германией. 3 марта 1918 года был заключен мирный договор между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией – с другой.
С этого времени начался отток германских и австрийских подданных на их постоянное место жительства. Для разрешения на отъезд необходимо было получить проходное свидетельство с фотографией, в котором указывался маршрут следования и на основании которого можно было приобрести билеты на поезд. Только в январе 1918 года проживающим в д. Княжица военнообязанным выдали 20 проходных свидетельств, в т. ч. одной семье из 4-х человек, следовавшей в имение Никольское Харьковской области. Основным же пунктом назначения военнообязанных указывался г. Петроград.
В последующие дни Комитет помощи германским и австрийским подданным представил списки желающих вернуться на родину. На 21 марта 1918 года список желающих, представленный Комитетом, составлял 366 человек со всех участков. Как указывалось выше, были случаи отъезда на родину без разрешения местных властей.
На 1 мая 1918 г. в уезде проживало 1023 германских подданных, 124 австрийских подданных, в т.ч. женщин – 151 чел. германских подданных и 13 чел. австрийских подданных, детей – 165 чел. германских подданных и 17 чел. австрийских подданных. Пока не обнаружено источников, по которым можно было бы ответить, все ли германские и австрийские подданные покинули Сольвычегодский уезд, или кто-то из них связал свою судьбу с суровым северным краем.
Шептяков Н.В.
СЕЛЬКОРЫ СЕВЕРА В 1920-е ГОДЫ
Мой научный интерес к теме рабселькоровского движения определился давно, еще когда я учился в Ленинградской Высшей партийной школе. Но и сейчас, анализируя источники и литературу, видишь, что явление рабселькоровства по-прежнему мало изучается, хотя это ярчайшая страница как истории печати, так и нашего общества в целом. В прошлом году я сообщал с трибуны Стефановских чтений о деятельности рабочих корреспондентов в Архангельске в 1930 году – небывалой социалистической мобилизации рабкоров. Но в то время и в деревнях по всему Северу всколыхнулась, живо реагировала на новые реалии сельская масса. Сельские корреспонденты вели себя столь же активно, как и рабочие.
В 1926 году, как констатирует исследователь В.Н.Алферов, селькоры проверяли качество сельхозработ, разъясняли значение ударничества на селе, организации соревнования среди колхозов1. Это перечень можно продолжить. А редакции газет, в первую очередь отделы рабселькоров, должны были изучать состав сельских корреспондентов, воспитывать их, регулировать их состав путем вовлечения беспартийных крестьян, особенно батраков и бедняков, крестьянок. Их обучали на семинарах, организовывали бюро рецензий2. В результате к концу 1927 года в стране насчитывалось 192 788 селькоров. Это составляло 48% всей рабселькоровской массы и значительно превышало количественные значения начального этапа движения селькоров (к концу 1924 года было порядка 120 тысяч активистов пера3). Рост числа сельских корреспондентов объяснялся в то время обострением классовой борьбы в деревне и ростом крестьянской активности.
10 мая 1924 года в газете «Беднота» выступил М.И.Калинин. Его мысли просты и ясны. Кто, как не сам крестьянин, сможет лучше отразить жизнь деревни? Ее настроения, повседневный быт, чем живет и болеет крестьянин, как реагирует на внешние явления – это задачи крестьянской газеты. Рисовать деревню, не живя в ней, трудно, это не под силу жителю городской квартиры. Его «бытописание» будет мертвым. Вот почему так огромна роль крестьянского корреспондента, справедливо утверждал «всенародный староста»4. Ему понравилось выражение Демьяна Бедного, услышанное на совещании крестьянских корреспондентов «Бедноты», что крестьянин–корреспондент – это наше ухо.
Как это ухо проявляло себя на Севере? Ответ дают архивные изыскания и знакомство с газетами и журналами тех лет. Так, в шестом номере за 1924 год центральный журнал «Рабочий корреспондент» опубликовал заметку Павла Красного «Среди кресткоров». В ней говорится, что «крестьянский корреспондент – приводной ремень от редакции в деревню. Через него идет смычка с читателями из крестьян, он подготавливает новых селькоров и вербует читателей. Даже у нас, в Северодвинской губернии, число кресткоров достигает 300 человек»5. Далее автор сетует на плохую связь редакций устюжских газет со своими корреспондентами из волостей – плохие пути сообщения, медлительность почты тому причиной. Плохо, что местная «Жизнь деревни» – еженедельная, не оперативная.
Много сведений дал просмотр специального журнала под точным и характерным названием – «Селькор». В 1925 году он сообщал, что в Архангельской губернии в последнее время наблюдается рост многочисленности селькоровских кружков6. Несмотря на дальность расстояния и полнейшую оторванность от центра, крестьяне правильно понимают свои задачи и втягивают в работу беспартийных. «Рабоче-крестьянский корреспондент» писал, что в Архангельской губернии в том же году селькоровское движение заметно растет. За последние два месяца здешняя «Волна» получила сообщения об организации в губернии 34-х новых селькоровских кружков с 330-ю селькорами. Подчеркивается, что 75% селькоров – крестьяне от сохи, 40% всех селькоров – партийные и комсомольцы, 15% – крестьянки7. Что касается Вологодской губернии, то с 1925 по 1926 год количество селькоров здесь возросло от 200 до 5468.
Но все происходило не без промахов. «Как не надо организовывать селькоровское движение» – такая заметка, например, появилась в четвертом номере журнала за 1925 год. На совещание рабселькоров Мезенского уезда съехалось 54 делегата, из них селькоров всего 18, и столько же… уездных работников. Всего три женщины. Вместо селькоровских проблем занялись партийными. Селькоры дальнего Севера жалуются, что их заметки запаздывают в печать на месяцы, а помощи нет. Они ничего не получили от такого пустого совещания.
А вот в лесной глуши, в селе Кадуй Череповецкой губернии селькоровская конференция прошла с большим воодушевлением, хотя проблем много: необходимо привлечь женщин, научиться самим быть политически грамотными, крепче связаться с прокуратурой, издавать стенгазеты9. И на первом губернском совещании архангельских рабселькоров много говорилось о работе селькоровских кружков, их связи с редакциями, смычке рабкоров и селькоров. Здесь прошла очень интересная выставка стенных газет10. Другой журнал дал такую красноречивую динамику развития селькоровского движения в Архангельской губернии: март 1923 года – 5 человек, февраль 1924 – 32, а летом 1925 – 100 человек11.
Со страниц периодики веет неприкрашенными приметами тех лет. Это, в первую очередь, убийства селькоров. Сообщениями об этом пестрят все издания. Мог бы здесь привести даже не десятки, а сотни примеров убийств и нападений на селькоров с целью избиения. Самое громкое дело, получившее всесоюзную огласку, – дело об убийстве селькорки и крестьянской общественной работницы Анастасии Уткиной из Кехетовской волости. Она разоблачала местных кулаков и их приятеля, секретаря ВИКа Худякова. Озлобленные кулаки уговорили мужа активистки, Павла, убить Настасью. Подкараулив и задушив ее, труп он опустил в прорубь. Архангельский губернский суд приговорил убийцу к расстрелу, но позже меру наказания ему изменили – дали 8 лет заключения12.
Большое значение придавалось тогда смычке города и деревни. В городе Вельске Вологодской губернии объединенный съезд селькоров и рабкоров вынес постановление: «Установить тесную связь между рабкорами и селькорами через товарищескую переписку»13. В отчете издательства «Советская мысль» при Северо–Двинском губкоме ВКП(б) за первую половину 1926 года указывается, что наряду с ежедневной газетой «Советская мысль», еженедельником «Жизнь деревни» и молодежным изданием такой же периодичности «Ленинская смена» выпускалось и особое издание «Смычка города с деревней»14. В то же время архангельская «Волна» выпустила необычное приложение, так и названное – «Смычка». Небольшая газета печатала множество советов селькорам, фактически играла роль воспитателя селькоров, руководила ими. Была налажена и тесная обратная связь15.
Интересы, инициатива селькоров не знали границ. Архив сохранил неопубликованное письмо в «Советскую мысль» от селькора Павла Трофимовича Коробова (любопытно подписанное – «Колупай с братом») из деревни 3-я Борисовская Верхнетоемского района, датированное 20 июня 1925 года: «Наши крестьяне недовольны обязательным постановлением С.-Д. губисполкома, согласно которого для ловли рыбы в реке Северной Двине необходимо взять билет. Недовольны вот почему. 1) Рыбаков профессионалов нет, ловят только любители и то в свободное время. 2) Рыбы совсем почти не продают (за малым исключением, кто живет вблизи пароходной пристани). 3) Согласно постановления, необходимо на каждый род ловушки выбрать основной билет, а иной крестьянин во всё лето на ловлю выедет раза 3-5 и уловит или нет на уху? Некоторые ловушки сезонные (помча). И поэтому крестьяне (и я присоединяюсь к ним) желают, чтобы рыбы для своего потребления разрешали ловить без всякого на то билета. Дабы этим самым дать возможность есть свой мякинный хлеб не только с водой и солью, а и с рыбой, если сможет уловить. Ну а если кто в ловле видит промысел (побочный заработок), тех, конечно, нужно заставить выкупать билет. Крестьяне тогда будут довольны»16.
А вот сообщение селькора Н.М.Белозерова из Котласского района Северо-Двинской губернии: «В мае в Бабаевском сельсовете организовался кружок селькоров. Ребята в нем от сохи, малограмотные, неопытные. За 4 месяца выпустили один номер стенгазеты «Голос молодежи» и живую газету. Поставили несколько бесплатных спектаклей для населения, ведут агитацию среди крестьян на собраниях за выписку газет. Но ребята хотят знать, как живут и работают рабкоры губернии, а на их голос никто не откликается. «Селькор», разбуди наших рабкоров»!17 Между прочим, позже появились сообщения, что Н.М.Белозерова исключили из селькоров за то, что он сообщил о ложном преследовании себя, как активиста.
А.Н.Белов из Вологодской губернии сообщает в свой главный журнал, что с помощью членов кружка друзей газеты на средства добровольного самообложения крестьян организовал выписку сельхозбиблиотек в 16 деревнях, продвинув 768 книг18. Селькор Игнатий Быков (д. Кузнецевская Каргопольского уезда Вологодской области) впервые завел в своей деревне железный плуг. Появление его встретили насмешками, недоверчиво: «Почва ему неподходящая, сохой-матушкой у нас только пахать». Но селькор вспахал и первой железной бороной заборонил посевы. Яровые у него оказались не хуже, и разговор пошел другой: «А ведь лучше сохи… эх, темнота наша»19.
Весной 1925 года особенно отличилась архангельская «Волна». Ее редактор Ершов поступил энергично: разослал сотне своих селькоров пакетики с разными семенами турнепса и приложил к ним листовку, специально написанную местным агрономом. Таким образом, селькоров пригласили сделать у себя на местах опыт с разведением корнеплодов и писать в газету о результатах20. Конечно, не дело редакции – присваивать себе функции опытной станции или земотдела. Но если в сложной по условиям ведения хозяйства области кормовой вопрос решат на несколько лет раньше, заслуга «Волны» будет очевидной – заметила редакция московского журнала. Очевидно и другое: так газета через селькоров строит новое хозяйство. Агрономическая пропаганда результат принесла в высшей степени интересный. В своих письмах селькоры отметили большую урожайность турнепса и его высокую молочную питательность. Эти показательные опыты убедили многих северян взяться за посев корнеплодов. «Этот блестящий почин следует использовать всем газетам, имеющим селькоров!» – напутствовал журнал «Селькор» в седьмом номере за 1926 год.
Какими они были, селькоры-северяне ? Мы пока мало знаем о них. Но некоторые имена попадаются чаще других. В «Крестьянскую газету» очень интересно писал Антон Скиталец из Северодвинской губернии. «В Сольвычегодском уезде 68 сел отказались от трехполья. В Великоустюжском уезде, наоборот, к многополью перешли 62 деревни. Теперь агронома слушают внимательно. Ведение хозяйства по-старинке, как вел отец и дед, отбрасывается. Верят больше агроному, чем старику. Даже в малонаселенных Приводинской и Вотлажемской волостях тоже выбрали многополье»21. В другой, более поздней заметке, он сравнивает работу двух кооперативов – Бабаевского и Приводинского. Второй в четыре раза увеличил число членов, разместил облигации хлебного займа, выписывает для деревень газеты и торгует дешевле частных торгашей. А первый застыл в росте, окостенел в делах: товар у него гнилой и дорогой. Бабаевцы пригласили себе в счетоводы попа и просчитались – он им всю обедню в счетоводстве и спутал22.
Ярко писал с нашей территории и крестьянин Павел Чацкий из села Приводино Великоустюгского уезда. Его заметки попадаются всюду. Особенно много их в газете «Беднота». Автор рассказывал об участковых землемерах, о том, как просыпается деревня. Пытливо всматривался он в хозяйственную революцию в ней, сообщал о культурных переменах, бичевал недостатки. Кстати, этот активнейший автор прислал в журнал «Журналист» и сведения о развитии газет в Великом Устюге, ставшем из уездного города центром губернии: «Еще весною 18 г. в маленькой типографии стали печататься газеты «Рабоче-крестьянские думы» и «Беднота». Вскоре эти две газеты слились в существующую – «Советскую мысль». За семь лет тираж «СМ» от 1000 экземпляров возрос до 9 000. Сейчас газета имеет 800 рабкоров»23. Попутно можно заметить, что по отчету издательства «Советская мысль» в 1926 году предполагаемый тираж одноименной газеты был уже намного ниже даже от намечаемого в 6000 экземпляров. А газета «Жизнь деревни» имела средний тираж 8500 экземпляров вместо предполагаемых 6000, поэтому получила доход, в отличие от первой газеты, недополучившей возможные деньги24.
Огромную роль в то время играли съезды рабселькоров. Они проходили не только в Москве25. И на местах съезжались люди из городов и самых дальних деревень. Приведу примеры снова по Северо-Двинской губернии. Здесь съезды проходили три года подряд. О двух, в 1924 и 1925 годах, подробно писала местная «Жизнь деревни», а о денежных расходах съезда в 1926 году (400 рублей) сохранились архивные данные в финансовых отчетах местного издательства26.
Первый губернский съезд рабочих и крестьянских корреспондентов состоялся в Великом Устюге 7 июня 1924 года. Были люди с заводов и фабрик, из Приводинской, Усть-Алексеевской, Трегубовской, Великосельской и других волостей. Что же сказал съезд о работе деревенского корреспондента? Селькор помогает строительству советской власти, освещает деревенскую жизнь, замечает и исправляет ошибки и промахи на местах. Редактор газет «Советская мысль» и «Жизнь деревни» указал, что теперь от корреспондентов требуются целевые указания на ошибки, допущенные в строительстве новой жизни. Поставлена задача: ничего не должно ускользнуть от внимания пишущего – ни кооперирование, ни касса взаимопомощи, ни просветительская работа, ни весь деревенский быт. При этом требовали правдивости. Губернский прокурор сообщил, что прокуратура обращает серьезное внимание на обличительные заметки, проводит расследования по ним, но до 30% заметок не подтверждаются. Редакции брали селькоров под защиту в суде. Как положительное явление констатировалось, что активисты пера укрепляют смычку города и деревни. Они очень способствовали распространению печати. Очень интересна информация об оплате литературного труда селькора: он получал от 14 до 28 копеек за заметку, в зависимости от ее ценности. А еще редакция брала на себя почтовые расходы. Наконец, из большого тематического «подвала» газеты «Жизнь деревни» мы узнаем, что для объединения всех корреспондентов съезд избрал губернское бюро рабочих и крестьянских корреспондентов27. Вскоре издание завело «Уголок селькора». В губернии в то время было 6460 селений28, и всюду кипела другая, новая жизнь.
Перед очередным губернским съездом газета опубликовала передовую статью «Задачи селькоровского движения». В ней отмечено важное достижение – укрепившиеся связи с крестьянской массой, ставшие возможными через сотни селькоров29. Вскоре можно было прочитать о новых вехах движения, его результатах. Сеть рабселькоров разрослась с 300 до 800 человек. Это повлияло и на рост тиража газет, они выросли на три тысячи экземпляров. Но стояла новая задача: усилить продвижение периодической печати в деревне, осуществить лозунг коммунистической партии: «Одна газета на пять дворов». Каждому селькору предписывалось быть и распространителем, и пропагандистом газеты. Другой громкий лозунг был – «Лицом к деревне»: полагалось полнее освещать ее оздоровление, хозяйственный и культурный рост. А самое главное, появились новые формы организации селькоров: кружки друзей газеты, периодический созыв совещаний при редакции с проведением учебы. «Съезд отвергает всякую иную, кроме добровольной, организацию рабселькоров. Никакого назначенства и выборности! Все рабселькоры как добровольно приходят, так добровольно могут уйти. Первичной ячейкой, объединяющей корреспондентов, съезд считает кружок рабселькоров» – отмечено в принятой резолюции30.
Много и подробно можно было бы рассказать и о том, как селькоры выпускали стенгазеты. Вот П.Герасимов из глухой деревни Енькино Северо-Двинской губернии сообщает: получили от «Крестьянской газеты» подарок – лист бумаги для стенновки. Материалы подобрали быстро, вывесили в тот же день. Мужики читали, перечитывали, остались довольны. Все в ней нашли: будущий налог, советы, указание на «ненормальности». Польза от стенгазеты сказалась быстро: уже через несколько дней починили дороги, поправили изгородь31. А в Архангельской губернии в 1927 году выходило 342 крестьянские стенгазеты32. Любопытно, что все редакции завели тогда «почтовые ящики» – для ответов селькорам. Многие местные авторы были скрыты под номерами или под псевдонимами: Оса, Ворон, Петух, Прохожий, Участник, Знающий и тому подобное.
«Как трава к солнцу, тянется передовая часть деревни к партии, к рабочим, к городу. Самым ярким, самым мощным проявлением этой тяги является селькоровское движение» – так писал главный селькоровский журнал33. Так кто же такой селькор? В 1925 году его определяли так: это работающий за сохой или плугом крестьянин, пишущий о деревне, ее жизни и быте, о светлых и темных сторонах сельского общества. Селькор – не начальство, не власть, не какие-нибудь волостные или сельские «шишки», а самый обыкновенный деревенский труженик-пахарь34. Какая главная его задача? Прорубить окно в город, сделать город точкой опоры деревни и, опираясь на город, настойчиво и неукоснительно бороться с преступным и темным в жизни села, волости и уезда. Вторая задача селькора – быть как можно ближе к коммунистической партии, помогать ей укреплять начинания. Селькора призывали быть зорким, наблюдательным, вожаком. И все это – только на добровольных началах35.
И они были такими – сотни тысяч активистов, поверивших в переустройство деревни. Они сигналили. Они внедряли все новое. Учились новой жизни и гибли за это. С другой стороны, массовое селькоровское движение на Севере (тому есть многочисленные примеры и по Карелии, Мурманскому и Коми краю), превращаясь в организованное движение, становилось силой, способной влиять на вопросы социалистического строительства тех лет. Селькор, постепенно появившись на общественной сцене, на деле выдвинулся как крупная, влиятельная сила.
Мелентьев С.Н.,
первый заместитель Главы МО «Котлас»
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
Уважаемые участники третьих межрегиональных Стефановских чтений! Нынешний форум, посвящённый 100-летнему юбилею Адмирала Флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, отличается небывалым для Котласа представительством не только по числу, но и по уровню участников, их географии и даже разбросу возрастных категорий. Это свидетельствует о росте интереса, который вызван данной тематикой чтений. Он не является случайным и, по моему мнению, складывается из нескольких составляющих:
- во-первых: интерес к новейшей истории Родины в настоящий момент нарастает, несомненно потому, что сейчас наше общество находится на исторически переломном моменте своего развития, что требует наиболее глубокого и полного понимания своего существа;
- во-вторых: Николай Герасимович Кузнецов, личность мирового масштаба, является нашим земляком – уроженцем деревни Медведки;
- в-третьих: инициатива котлашан об увековечении памяти великого земляка, зародившаяся ещё в 1974 году, сейчас поднята на новый уровень решением об установке мемориального бюста адмирала в городе Котласе.
Располагая оценками профессиональных историков о роли Николая Герасимовича Кузнецова в развитии отечественного военно-морского флота, не без гордости хочется отметить, что его имя нередко ставится в один уровень с именами Ушакова и Нахимова.
Дополнительно необходимо отметить ещё и то, что акцент интереса к жизненному пути великого флотоводца сместился естественным путём на его малую родину, из-за того, что, к сожалению, в центральных органах официальной власти этому событию уделено незаслуженно мало внимания.
Как и всегда, на наших чтениях было рассмотрено множество других интереснейших моментов истории Северного края. Поэтому хочу выразить огромную признательность организаторам Стефановских чтений, а участникам нашего мероприятия пожелать успешной и плодотворной работы, интересных встреч и плодотворного общения в будущем!
АВТОРСКИЙ КОЛЛЕКТИВ
Аленевская Оксана Ивановна, заместитель директора по воспитательной работе средней школы №7, г. Котлас.
Бакшеева Светлана Михайловна, заместитель директора по воспитательной работе средней школы №1, г. Котлас.
Балова Мария Борисовна, кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и культурологии Северодвинского филиала Поморского государственного университета, г. Северодвинск.
Безносова Наталья Павловна, научный сотрудник отдела Отечественной истории Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук, г. Сыктывкар.
Боле Елена Николаевна, кандидат исторических наук, научный сотрудник отдела Отечественной истории Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук, г. Сыктывкар.
Брызгалов Виктор Васильевич, старший научный сотрудник Архангельского областного краеведческого музея, г. Архангельск.
Вайровская Светлана Васильевна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела Отечественной истории Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук, г. Сыктывкар.
Варганов Юрий Васильевич, капитан I ранга в отставке, кандидат исторических наук, доцент, заслуженный работник культуры Российской Федерации, заведующий музеем истории Военно-морской академии имени Н.Г.Кузнецова, г. Санкт-Петербург.
Верёвкина Галина Александровна, научный сотрудник Вельского районного муниципального краеведческого музея, г. Вельск.
Вирячев Николай Николаевич, член правления Котласского отделения благотворительного общественного Фонда содействия увековечению памяти Адмирала Флота Советского Союза Н.Г.Кузнецова, д. Медведки.
Гладких Сергей Александрович, кандидат исторических наук, заведующий кафедрой экономики и управления Котласского филиала Санкт-Петербургского государственного университета водных коммуникаций, г. Котлас.
Горынцев Дмитрий Леонидович, историк, преподаватель гуманитарных дисциплин Котласского речного училища, г. Котлас.
Грибовский Владимир Юльевич, капитан I ранга запаса, кандидат исторических наук, профессор Санкт-Петербургского военно-морского института, г. Санкт-Петербург.
Данков Михаил Юрьевич, ведущий научный сотрудник Карельского государственного краеведческого музея, действительный член Русского географического общества, президент Карельской республиканской общественной организации «Осударева дорога», г. Петрозаводск.
Звягин Игорь Тимофеевич, председатель Вельского клуба военных моряков, г. Вельск.
Зуева Елена Владиславовна, директор Красноборского историко-мемориального и художественного музея, с. Красноборск.
Иванов Фёдор Николаевич, аспирант кафедры Отечественной истории Сыктывкарского государственного университета, г. Сыктывкар.
Клапиюк Милитина Владимировна, учитель истории средней школы №17, г. Котлас.
Кононова Ольга Валентиновна, главный библиограф Архангельской областной научной библиотеки имени Н.А.Добролюбова, г. Архангельск.
Котов Пётр Павлович, кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой Отечественной истории Сыктывкарского государственного университета, г. Сыктывкар.
Красавцев Лев Борисович, кандидат исторических наук, профессор кафедры теории и истории государства и права Поморского государственного университета, г. Архангельск.
Любов Николай Михайлович, председатель Котласского городского совета ветеранов войны и труда, г. Котлас.
Матафанов Николай Николаевич, советник председателя Архангельского областного Собрания депутатов, г. Архангельск.
Милохин Дмитрий Владимирович, кандидат исторических наук, советник Главы Республики Коми по науке, старший научный сотрудник отдела Отечественной истории Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук, г. Сыктывкар.
Моисеева Ирина Юрьевна, заведующая отделом истории Национального музея Республики Коми, г. Сыктывкар.
Ноговицын Владимир Валерьевич, краевед, журналист, член Союза писателей России, г. Коряжма.
Нюхина Валентина Александровна, заместитель председателя Котласского городского совета ветеранов войны и труда, г. Котлас.
Панова Елена Савватьевна, главный хранитель Красноборского историко-мемориального и художественного музея, председатель Красноборского районного краеведческого объединения, с. Красноборск.
Петруханов Дмитрий Борисович, кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры гуманитарных дисциплин Коряжемского филиала Поморского государственного университета, г. Коряжма.
Пластинин Анатолий Николаевич, директор Подосиновского краеведческого музея, пос. Подосиновец.
Потапова Галина Яковлевна, учитель истории средней школы №4 имени Ю.А.Гагарина, пос. Вычегодский.
Рогачёв Алексей Михайлович, аспирант кафедры Отечественной истории Сыктывкарского государственного университета, г. Сыктывкар.
Саблин Василий Анатольевич, кандидат исторических наук, доцент, декан исторического факультета Вологодского государственного педагогического университета, г. Вологда.
Семибратов Владимир Константинович, старший преподаватель кафедры общегуманитарных дисциплин Кировского филиала Московского гуманитарно-экономического института, г. Киров.
Стрельцова Римма Александровна, научный сотрудник Котласского краеведческого музея, председатель Котласского отделения благотворительного общественного Фонда содействия увековечению памяти Адмирала Флота Советского Союза Н.Г.Кузнецова, г. Котлас.
Таскаев Михаил Владимирович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела Отечественной истории Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук, г. Сыктывкар.