Подходы к решению проблемы перестройки государственно-монополистической организации характеризуются также обращением к монетаризму и его новейшим разновидностям. Последнее десятилетие отличалось активным освоением японской наукой монетарной теории.
В Японии самым авторитетным поборником монетаризма, его теоретическим лидером является последователь чикагской школы и ее главы М. Фридмена профессор Б. Судзуки, один из виднейших специалистов в области кредита, директор подведомственного Японскому банку исследовательского института по вопросам кредита, лауреат премии журнала "Экономист" (1975). Принадлежность Е. Судзуки к аппарату макроэкономического регулирования придает особую значимость его трудам 9 [В числе опубликованных работ Ё. Судзуки: "Гэндай нихон кинъюрон (О современном кредите в Японии)". Токио, 1974; "Нихон кэйдзай то кинъю (Японская экономика и кредит)". Токио, 1981; "Нихон кинъю кэйдзайрон (Экономика кредита в Японии)". Токио, 1983; "Кинъю дзиюка то кинъю сэйсаку (Либерализация кредита и кредитная политика)". Токио, 1985; "Сэкай но нака-но нихон кэйдзай то кинъю (Японская экономика и кредит в современном мире)". Токио, 1988]. Его работы в известном смысле обобщают цикл исследований коллектива ученых Японского банка. Среди других японских последователей монетаризма наиболее известными являются М. Еситоми, С. Симпо, X. Като и др.
Отправляясь от концепции М. Фридмена, Е. Судзуки делает попытки разработать новую теоретическую основу кредитной политики Японии, учитывая изменения в структуре современного кредита. Конечная цель его поисков – создание собственной "японской" теории кредита. Позиции неолибералов и монетаристов сближает общность теоретической базы – и те и другие говорят о гипертрофии правительственной деятельности и ущербе, наносимом государственным регулированием. В отличие от неолибералов монетаристы акцентируют внимание главным образом на денежных факторах, которым отводится решающая роль в воспроизводственном процессе. Главной целью объявляется борьба с инфляционными тенденциями, поэтому при всех условиях приоритет отдается стабильности цен как конечной цели экономической политики.
Основываясь на анализе кратковременного периода второй половины 70-х годов, Е. Судзуки утверждает, что "монетаризм прошел успешное испытание в Японии" 10 [Судзуки Ё. Нихон кинъю кэйдзайрон. С. 61, 271]. Монетаристский курс политики Японского банка, ограничение им денежной эмиссии способствовали преодолению инфляции и стабилизации цен.
К наиболее важным из обсуждаемых Е. Судзуки вопросов относится оценка степени внутренней устойчивости японской экономики и ее способности к саморегуляции. Контроль над денежной массой в обращении, ориентация экономической политики в первую очередь на стабильность цен создали, как доказывает Б. Судзуки, условия для самостоятельного, без стимулирующего воздействия государства, восстановления равновесия экономики. После таких чрезвычайных обстоятельств, как "нулевой рост" 1974 – 1975 гг., поставивший под угрозу социальную стабильность, Япония смогла приспособиться к 5%-ному росту. Отсюда делается вывод о высокой способности японской экономики к саморегуляции и наличии у нее внутренних потенций для бескризисного роста. Япония – единственная страна, сумевшая осуществить контроль над денежным обращением и избежать глубокой стагфляции 11 [Тоё кэйдзай. 1983.15.1. С. 44].
Одна из важнейших целей предлагаемого Е. Судзуки монетаристского курса политики – ограничение прямого вмешательства государства в экономическую деятельность и предоставление большей свободы силам рыночной конкуренции. Искусственное регулирование цен на товары и услуги, доказывает Е. Судзуки, снижает функции рыночной экономики, ведет к утрате ее жизнеспособности, создает наибольшую угрозу частному предпринимательству и "самоубийственно для современного индустриального общества" 12 [Судзуки Ё. Нихон кэйдзай то кинъю. С. 40 – 42, 263].
Рецепты Судзуки по восстановлению механизма рыночного регулирования включают "маркетизацию" рынка капиталов, отход от кейнсианской политики "низкого процента" и соответствующей ей практики государственного регулирования, игравших важную роль в стимулировании инвестиций в период высоких темпов роста. Государство не должно вмешиваться в функционирование денежного рынка, утверждает Е. Судзуки, регулирование процента нарушает оптимальное распределение финансовых ресурсов и наносит ущерб эффективности экономики. Помимо контроля над предложением денег государственное регулирование имеет отрицательный эффект 13 [Тоё кэйдзай. 1976.30.Х. С. 41; 1983.15.1. С. 44].
В предлагаемый Е. Судзуки набор средств входят равновесие государственного бюджета, налоговые льготы крупным корпорациям и повышение косвенных налогов, ограничивающих потребительский спрос, личное потребление, а также далеко идущее ослабление государственного регулирования, развязывающее руки крупным корпорациям.
В целях ликвидации бюджетного дефицита монетаристская программа Е. Судзуки рекомендует значительное сокращение государственных расходов, главным образом за счет бюджетных субсидий отстающим отраслям, и расходов, связанных со структурной перестройкой, затрагивающее в первую очередь интересы мелкого предпринимательства и рассчитанное на вымывание слабых предприятий.
В отличие от неолибералов Судзуки не настаивает на прямом сокращении социальных расходов, учитывая опасные политические последствия такой политики, но призывает к "экономии" и сдерживанию их роста, главным образом ассигнований на различного рода помощь, на образование, медицинское обслуживание и проч. Японские монетаристы в большей степени связывают проблему экономического равновесия с проблемой социальной устойчивости. Это обстоятельство следует учитывать при оценке японского монетаризма.
Указывая на объективный процесс "постарения" населения, Судзуки допускает даже расширение государственной помощи. Урезать государственные расходы на социальные нужды, как он считает, означало бы поставить под угрозу социальную стабильность 14 [Судзуки Ё. Нихон сэйдзай то кинъю. С. 276]. Япония, по его мнению, не может во всем следовать американской модели повышения "жизнеспособности" экономики. В итоге Судзуки вынужден признать, что возможности сокращения государственных расходов ограниченны.
Монетаристские идеи Е. Судзуки оказали существенное влияние на формирование денежно-кредитной политики Японского банка в 70-х и 80-х годах. При обсуждении кредитной реформы 80-х годов на различных уровнях правительственной администрации при участии ученых-экономистов ведущим теоретическим подходом стал монетаризм.
Пока еще нельзя утверждать, что неолиберализм или различные варианты монетаризма стали официальной доктриной Японии и теоретическим фундаментом ее экономической стратегии. Однако консервативные течения играют все более заметную роль в обосновании ее хозяйственной политики.
4. Консервативные тенденции в государственной экономической политике
Приспособление хозяйственного механизма к новым экономическим и политическим потребностям возведено в Японии в ранг государственной политики. Экономическая программа, сформулированная в восьмилетнем экономическом и социальном плане Японии на 1983 – 1990 гг. (предполагавшем ежегодное увеличение ВНП в среднем на 4%), в большей степени ориентирована на рыночный механизм и частномонополистические методы хозяйственного регулирования* [Имеется в виду доклад, представленный правительству Экономическим советом, "Перспективы и показатели (индикаторы) экономики и общества Японии на 80-е годы", формулирующий общие контуры и цели экономической политики и официально не названный планом (Тоё кэйдзай. 1983.20.VIII. С. 44, 60)]. Новый экономический курс, получивший в японской печати по аналогии с американской "рейганомикой" название "накасономики", имел своей главной целью укрепление рыночной основы японского капитализма. Доктрина бывшего премьер-министра Я. Накасонэ свидетельствовала о намерении активизировать частнокапиталистический сектор, мобилизовать его потенциал путем ограничения государственного вмешательства и более широкого использования механизмов конкуренции. Консервативная тенденция в экономической политике правительства Я. Накасонэ проявлялась вполне определенно.
Административно-финансовая реформа 80-х годов, положившая начало осуществлению нового курса, играет в Японии историческую роль поворота от кейнсианского "активизма" в государственной экономической политике к большей ориентации на неоконсервативные доктрины с их идеей спонтанного развития экономики. Основное содержание административно-финансовой реформы – переоценка экономической роли и функций государства, радикальное изменение методов распределения экономических ресурсов и перераспределения национального дохода, перемещение активности государства в новые сферы. Государство, не отказываясь полностью от методов прямого вмешательства, начинает выдвигать на первое место нормативное регулирование, прибегает к усилению ограничительных норм законодательного порядка.
Объектом расширения участия государства становятся в первую очередь сферы, которые связаны с активизацией внешнеэкономической деятельности японских корпораций и новыми формами завоевания рынков, требующих новых средств воздействия, а также с новым внешнеполитическим курсом Японии, предполагающим увеличение военных расходов.
Вторая область концентрации государственной активности – стимулирование фундаментальных теоретических исследований на главных направлениях НТР, подготовка квалифицированных кадров для "информационного общества" (индустриально-информационного комплекса) и управление научно-техническим прогрессом.
Административная реформа не ограничивается сокращением правительственной администрации и масштабов государственного сектора, экономией текущих затрат. Ее характеризуют новый подход к проблеме обеспечения "социальной устойчивости" и изменение методов реализации государством "японской модели общества благосостояния", лежавшей в основе экономической политики, к которой государство прибегало в порядке социального маневрирования с начала 70-х годов 15 [Ясиро Н. Гёдзайсэй кайкаку-но кэйдзайгаку, сэйфу-но якувари о сайкэнто (Политэкономический аспект административной реформы, переоценка роли правительства). Токио, 1982. С. 67 – 71]. Речь идет о дальнейшей модификации этой модели с ее принципами обеспечения социально слабых слоев через систему трансфертов со стороны государства, путем гарантий "национального жизненного минимума, не ослабляющего побуждения к труду".
Разработанная по рецептам неоконсерваторов новая концепция "японской модели общества благосостояния рыночного типа" представляет собой попытку теоретически обосновать свертывание государственных социальных программ, приватизацию социально-экономической функции. Перестройка социальной политики в рамках новой модели предполагает ограничение правительственной деятельности и распространение рыночных принципов на систему социального обеспечения, на здравоохранение, образование, общественные услуги.
Усиление консервативных тенденций в государственной экономической политике не означает полного отхода от кейнсианства. В реальной экономической политике на макроэкономическом уровне сочетаются в прагматическом синтезе элементы кейнсианской и неоконсервативной доктрин.
Япония делает ставку на "технизацию" экономики, развитие принципиально новой технологии и вынуждена учитывать социальные последствия современного этапа НТР. Возрастающая неустойчивость, обострение проблем занятости требуют усиления социальной направленности экономической политики, заставляют обращаться к кейнсианской политике эффективного спроса, к которой постоянно прибегает буржуазное государство для поддержания экономического равновесия.
Одновременно новые варианты консервативных экономических теорий рекомендуют правительству усиление противодействия организованной борьбе трудящихся за удовлетворение их насущных требований.
ПОСЛЕВОЕННАЯ МЫСЛЬ ЗАПАДА: КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ
(вместо заключения)
Экономическая мысль каждой исторической эпохи имеет свой особый код, который концентрированно формирует для нее "сверхзадачу". Этот код возникает из общественного развития в целом (а не только из экономики) как доминантная историческая идея.
Ранее мы формулировали эту идею как "мировой революционный процесс", который слагался из развития мировой социалистической системы, находящейся в состоянии противоборства с капитализмом, классовой борьбы в развитых странах Запада и антиимпериалистической борьбы в развивающемся мире. Идея антагонистической борьбы классов в послевоенном мире и была тем ключом, которым мы старались открыть закономерности движения всемирной экономической мысли.
Борьба классовых интересов в экономической мысли (как и в обществе в целом)– это, несомненно, реальность. В то же время это лишь часть более широкого взаимодействия общественных сил (классовых и неклассовых) и интересов, которое характеризуется не только конфронтацией, но и многообразной кооперацией.
Одномерно-классовый и конфронтационный подход был чрезмерно узок и тенденциозен всегда. Но в послевоенный период, когда вектор общественного развития стал резко меняться (сначала в ряде стран Запада, затем в СССР и государствах Восточной Европы, затем и во всем мире), указанный подход оказался неприемлемым.
Послевоенную экономическую мысль Запада мы правильно оценим лишь в том случае, если учтем, что она отразила постепенный поворот в развитии общества от конфронтации к кооперации. Это не исключает того, что отдельные классы, народы и целые континенты ведут борьбу за улучшение своего положения. Но это уже не столько борьба за то, чтобы силой сокрушить существующие системы, сколько стремление трансформировать их и обеспечить для себя более выгодные позиции.
Революционные, в том числе насильственные, процессы в обществе, разумеется, не прекратились. Но необходимо реалистически оценивать их удельный вес в общественном прогрессе, их специфическое воздействие на движение экономической мысли. Там, где влияние этих процессов было доминирующим для экономической мысли, ее развитие тормозилось и деформировалось. Мировой революционный процесс в той мере, в какой он продолжается, сам превратился в одну из противоречивых составляющих всемирного прогресса в эпоху, когда под угрозой находится выживание человечества. Стержнем последнего стала постепенная трансформация всех существующих в мире социально-экономических структур под воздействием НТР, экологических, демографических и гуманитарных факторов.
В западной экономической мысли можно выделить три неравноценных по удельному весу блока проблем: эволюция капиталистической системы, отношения Север – Юг и отношения Запад – Восток. Чем более конфронтационна на та или иная сфера всемирных социально-экономических отношений, тем более идеологизирована и политизирована экономическая мысль участников этих отношений и тем более она деформирована и ограничена в развитии. И с этой точки зрения глубина научного познания различных аспектов всемирных социально-экономических отношений и процессов весьма неодинакова.
Именно в этом, как представляется, основная субъективная причина весьма неравномерного развития экономической мысли в различных странах и регионах, а внутри региона – неравномерной разработанности отдельных разделов теории и научных проблем.
Связь экономической мысли с социальными интересами, идеологией и политикой в общем неизбежна; однако не эта связь, а конфронтационная идеологизация и политизация, превращение науки в инструмент борьбы за власть являются тормозом научного познания.
И в этом отношении наибольший интерес представляет послевоенное развитие экономической мысли развитых стран Запада, которая в целом достигала тем больших успехов, чем более освобождалась от идеологической и политической предвзятости.
Экономисты этих стран почти весь послевоенный период пишут о кризисе западной экономической теории. В ней действительно шла и продолжается ломка и перестройка. В этом отразилась смена парадигмы общественного развития, глубинная трансформация социально-экономической системы.
Что же изменилось в экономической теории на Западе? Экономисты отказались от поисков единственной причины явлений, от выведения из одного или немногих "фундаментальных", простейших понятий пирамиды сложных систем, претендующих на моделирование реальности.
Во-первых, выяснилось достаточно четко, что каждая из таких "выведенных" теоретических моделей страдает односторонностью, некой предвзятостью и неизбежно вступает в противоречие с реальными тенденциями.
Во-вторых, явная противоречивость исходных аксиоматических постулатов в различных теориях поставила под вопрос саму целесообразность теоретических построений на столь шаткой основе. В то же время накопление обширного арсенала моделей разного уровня обобщения, описывающих и объясняющих механизмы хозяйствования, предоставило достаточно материала для системного синтеза экономических знаний. Причем синтеза, игнорирующего как разнородное "генетическое" происхождение части синтезируемых моделей, их "корневую" принадлежность к враждующим теоретическим направлениям, так и чисто эмпирическое происхождение другой части моделей.
В-третьих, экономисты убедились в ограниченной продуктивности поисков постоянных, вечных экономических связей и законов. В зависимости от изменения ресурсных и социальных условий, потребностей и целей общества многие – если не все – структурные и функциональные зависимости экономики, как общие, так и локальные, способны коренным образом трансформироваться вплоть до изменения знака.
Отсюда – кардинальный поворот экономической науки от теоретического "выведения" систем из первичных элементов к противоположной задаче – к конструированию систем, максимально приближенных к реальности, поворот к определению природы и роли отдельного элемента системы исходя из всей совокупности функциональных связей и характера остальных элементов.
За что получили нобелевские премии экономисты? Почти все – за исследования систематизирующего, синтезирующего характера. П. Самуэльсон – за неоклассический синтез, В. Леонтьев – за разработку системы народнохозяйственных балансов затраты – выпуск, М. Фридмен – за исследование системы факторов, определяющих спрос и предложение на денежную массу, Я. Тинберген – за прогнозные мирохозяйственные модели, Л. Канторович – за разработку и применение методов линейного программирования к решению задач экономической оптимизации и т.д. Как это ни парадоксально, но среди лауреатов не оказалось тех, кто, подобно Дж. М. Кейнсу, Й. Шумпетеру или Т. Веблену, пытался разработать новую "экономическую философию", а такие теоретики были.
Поворот от абстрагирующей теории к теории систематизирующей, моделирующей был подготовлен развитием самой науки, накоплением в ней наблюдений, теорий, противоречий. Однако толчок, а вернее, мощное давление было обусловлено кардинальными изменениями в характере социально-экономической динамики послевоенного капитализма.
Потрясенное до основания экономическими и политическими катастрофами 30 – 40-х годов, движимое социально-политической борьбой и отстаивая право на жизнь, капиталистическое общество после второй мировой войны встало на путь качественной трансформации. Капиталистический хозяйственный механизм в развитых странах из анархичного монополизированного и индивидуалистического, сохранив и усилив конкурентность, постепенно превратился в регулируемый и социализированный. Это включает как внешние по отношению к рынку перемены, так и реконструкцию самого рынка. Были созданы:
– всеохватывающая система государственного экономического регулирования с целью обеспечить относительную устойчивость и равномерность роста и его структурную направленность;
– включающая самые широкие слои населения разветвленная система социального страхования;
– система государственной и частной поддержки предпринимательства – крупного, среднего и мелкого.
Перечисленные три системы можно назвать "внешними", ибо они предназначены для того, чтобы решать те проблемы, которые порождает, но не в состоянии решить сам стихийный рынок.
Одновременно шла глубокая внутренняя перестройка самого рыночного механизма:
– создавались гарантии свободной конкуренции;
– профсоюзам и другим организациям трудящихся обеспечивались условия для давления на администрацию предприятий с целью повышения заработной платы и улучшения условий труда;
– отношениям собственности был придан динамизм и разнообразие в диапазоне от национализации до рассеивания акционерного капитала;
– были созданы условия для автономизации функций управления фирмами по отношению к собственникам и широкие возможности дифференциации форм управления.
Наконец, первоочередное значение имело продвижение к созданию механизмов международной координации национальных систем "внешнего" регулирования рынка и единая направленность мер по переустройству самого рынка.
Разумеется, первоосновой указанных процессов явилась последовательная демократизация политического строя ведущих капиталистических стран под воздействием как внутренних движений, так и международных процессов. В итоге сложилась современная хозяйственная система капитализма, целиком построенная на взаимодействии противоречивых интересов, находящихся в состоянии конструктивного противоборства и подвижного равновесия. Эта система далека от гармонии, накапливает острые проблемы во многих сферах жизни, но она относительно устойчива и динамична, позволяет почти непрерывно наращивать жизненный уровень значительного большинства населения.
Послевоенное развитие экономической науки на Западе отразило конфликтный, противоречивый, неравномерный процесс становления нового социально-экономического механизма, описанного выше; более того, эта наука сама была активной частью данного процесса. Взятое отдельно направление, теория, отражая специфические социальные интересы, в то же время являлось обоснованием очередного шага в общей хозяйственной перестройке. Преувеличения и односторонность, которые несла с собою отдельная теория, могли иметь разрушительные последствия, но только в том случае, если бы эта отдельная теория – в противовес всем остальным – была принята за руководство для практики. Однако так никогда почти не случалось. Экономическая практика в послевоенный период, как правило, являлась результатом демократического социально-политического компромисса. В этом случае односторонность отдельной теории, как и лежащие в ее основе односторонность определенного социального интереса и односторонность мышления, хотя и играла роль позитивного движущего фактора реформ, но не определяла самого их содержания.
Содержание же реформаторской перестройки составлял общенациональный интерес, понимаемый не как откровение, ниспосланное с высот теории или политической власти, а как динамичный баланс разнородных интересов, найденный в трудном поиске компромиссов. Такой характер общественного развития не мог не сказаться на самой экономической науке, которая стала все в большей степени ориентироваться на общественный компромисс, на поиски путей к общенациональным (и даже глобальным) целям независимо от того, какие специфические социальные интересы то или иное направление экономистов представляет.
Подчеркнем еще раз: поворот в экономической мысли состоял не в том, что ее направления отказались представлять специфические социальные интересы. Такого отказа не было и быть не может, пока эти интересы объективно существуют и противоборствуют. Изменение заключалось в переходе от противопоставления этих интересов в теории, от конфронтационного мышления к мышлению компромиссному, "согласительному". Отсюда и приоритет функционально-систематизирующим, синтезирующим теориям в отличие от теорий аналитико-генетических.
Если мы учтем этот поворот и неизбежное при этом обострение противоречия внутри двойственного начала всякой отдельной теории (социально ограниченного, с одной стороны, и общенационального, общечеловеческого – с другой), то нам понятны будут те "шатания", которые в послевоенные десятилетия имели место на Западе по вопросу о соотношении экономической науки и идеологии.
С конца 40-х годов и до начала 60-х годов распространилась точка зрения, что в экономической науке происходит "деидеологизация", наука превращается в нейтральный с социально-политической точки зрения инструмент познания. Но уже с конца 60-х годов, когда происходит резкое обострение социальных конфликтов в большинстве развитых стран Запада, концепцию "деидеологизации" сменяет концепция "реидеологизации", под знаком которой проходят 70-е и 80-е годы. Бели кейнсианство завоевывало социальное пространство под знаменами "деидеологизации", то неоконсервативная "реконкиста", проходила под стягами "рейганомики" и "тэтчеризма", т.е. под лозунгами откровенно идеологизированными.
Может или нет экономическая наука быть свободной от ярма идеологической (а вместе с тем и политической) предвзятости?
В западном науковедении не прекращается дискуссия между теми, кто вслед за Р. Мертоном считает науку особым, свободным от идеологии и эгоистических интересов социальным "этосом", и сторонниками "теории структурных революций" Т. Куна, которые рассматривают любую научную парадигму с самого начала как объект борьбы специфических социальных интересов, стремящихся "канонизировать" и заведомые заблуждения.
Компромиссная концепция "финализации науки", выдвинутая в 70-е годы, предусматривает, что социальные интересы , начинают преобладать над интересами истины в развитии любой теории на ее завершающей стадии, когда теория уже "созрела" и широко применяется на практике.
Опыт послевоенного развития западной экономической мысли свидетельствует, что задача отделения от социальных и политических интересов для любой отдельно взятой теоретической концепции была бы непосильна и вредна. В той мере, в какой ученый вскрывает объективные закономерности, связи, он действует вне идеологии. Но когда он старается истолковать добытые знания, а тем более использовать их для практических рекомендаций, он неизбежно действует как продукт своей социальной среды. Есть только один путь исключить деформирующее влияние социальных позиций экономиста на результаты его исследований – это создать в науке условия для широкой конкуренции, исключить все формы научной монополии. И есть только один путь преодолеть идеологическую и социально-политическую предвзятость конкретных научных рекомендаций – рассматривать каждую из них в контексте демократически организованного поиска социального компромисса, динамичного баланса интересов.
В основе перехода от конфронтационного к компромиссному, конструктивному мышлению – осознание того элементарного факта, что устойчивый рост общего национального пирога может дать каждой социальной группе неизмеримо больше, чем стремление перераспределить этот пирог в пользу одних в ущерб другим. Ибо перераспределение, ущемляя часть населения и создавая в обществе обстановку конфронтации, нарушает тот самый механизм роста, который только и способен принести благосостояние.
Разумеется, осознания одной абстрактной возможности роста и общего благосостояния недостаточно для прекращения конфронтации. Необходимы материальные предпосылки и общественно-политические гарантии экономического роста и справедливого распределения его результатов.
Реальная хозяйственная система, которая фактически сложилась в послевоенные десятилетия на Западе, не может быть выведена из какого-либо одного принципа, закона либо отношения: ни из закона стоимости, ни из отношения собственности, ни из принципа рациональности либо справедливости. Она не может быть осмыслена и как прямой результат определенного типа техники либо психологии. Попытки построить социально-экономическую систему путем последовательного проведения одного-единственного принципа (принципа общенародной собственности) в социалистических странах также потерпели историческую неудачу. Можно констатировать, следовательно, практическое фиаско целого метода общественного мышления, который господствовал на протяжении полутора веков как на Западе, так и на Востоке,– монистического метода. (Мы говорим о его практическом, а не теоретическом фиаско, и именно во второй половине XX в., ибо не исключено, что на более высоком витке теоретической мысли и в другую эпоху авторитет монистического метода может быть восстановлен на качественно новой основе). Но пока монистичность общественной теории, ее стремление вывести систему из одного фактора или из горстки принципов и полученная такой .ценой логическая стройность не способствовали ее дееспособности и долговечности.
Оказала ли на послевоенную мысль Запада влияние экономическая теория Маркса? Думается, оказала, и весьма сильное. Но совсем не та сторона Марксовой теории, которую мы в нашей литературе выделили, абсолютизировали и представили как "цельный" марксизм. В открытой форме влияние марксизма показала исключительно представительная конференция в США в 1967 г., посвященная 100-летию "Капитала", где ведущими участниками были П. Самуэльсон, Е. Домар и другие известные теоретики. Если до войны основная реакция на труды Маркса состояла в их тотальном конфронтационном неприятии, "отбрасывании", то в послевоенный период западная мысль стремится впитать и переработать все практически приемлемое из Марксова наследия. И прежде всего Марксов системно-функциональный подход к экономическим явлениям (в отличие от его причинно-генетического подхода). Нам думается, что основа для такой дифференциации в Марксовой теории имеется. Но вопрос о двойственности Марксовой теории – это отдельная сложная проблема, на которой здесь нет возможности специально останавливаться.
Как обычно объясняют теоретики несоответствие между их монистическим подходом и реальными системами? Возможны несколько вариантов.
Первый: привходящие факторы "деформировали" систему, которая в чистом виде выглядела бы совершенно иначе. Задача теории и состоит в том, чтобы отделить зерна от плевел, основы системы ее деформаций.
Второй: хозяйственная система состоит из разнородных частей, главная часть – это та, которая подпадает под действие монистической теории, а наличие остальных частей может быть объяснено иным способом (либо как историческая случайность, либо как побочный продукт "главной части" системы).
Третий: монистическая теория все нам объясняет, когда мы сами рационально управляем хозяйственной системой. Ошибки системы управления либо ее отсутствие делают невозможным и логическое объяснение системы, ибо она оказывается в состоянии хронического расстройства.
Четвертый: все, что в реальной системе не может быть объяснено монистической теорией, объясняется "внесистемными элементами".
Современная хозяйственная система включает разнородные элементы, призвана удовлетворять одновременно многие разнородные потребности и использует для этого разнородные инструменты и функции. И понять такую систему возможно через изучение взаимодействия ее автономных, но тесно связанных "подсистем".
Итак, понимание логики послевоенной перестройки хозяйственной системы Запада дает нам ключ и к пониманию послевоенной истории экономической мысли в этих странах. Эта логика объясняет прежде всего быстрое развитие и преобладание в первое после войны двадцатилетие неокейнсианства в разных его проявлениях: модели роста и циклов, занятости и зарплаты и др. Кейнсианская теория – это, как известно, теория капиталистического производства, регулируемого государством посредством бюджета и кредита. Срочное создание механизма поддержания занятости в национальных и международных масштабах было вопросом жизни и смерти для Запада. Историческая заслуга неокейнсианства состояла в том, что оно дало теоретическое обоснование и конкретные разработки системы бюджетно-кредитного обеспечения устойчивости экономического роста. Тем самым оно теоретически и практически объединило Кейнсову задачу преодоления "неполной занятости" с задачей развития.
Кейнсианство решало макроэкономическую проблему экономической безопасности, предотвращения угрозы частичного или полного распада хозяйственных связей. В рыночной экономике эта задача вытекает из хронического недостатка эффективного денежного спроса. В современной экономике нашей страны распад вытекает из цепного эффекта дефицитов, помноженного на инфляционное разрушение "казенного" рынка. Несмотря на различие постановок, несомненно, что проблема безопасности, предохранения экономики от распада – это задача номер - один для любой системы.
С проблемой экономической безопасности на макроуровне связана и проблема безопасности отдельной фирмы. Банкротство неэффективной фирмы как экономический феномен имеет два аспекта. С одной стороны – это естественное проявление рыночных сил; с другой – угроза всем другим фирмам – поставщикам и покупателям, а также банкам-кредиторам, не говоря уже о социальной угрозе и угрозе сохранения самого механизма конкуренции. Поэтому система государственной и частной поддержки отдельных фирм, включая финансовую помощь, контроль и при необходимости реорганизацию, составляет необходимый элемент экономической безопасности. Она исследуется в рамках теории фирмы, трактующей, разумеется, значительно более широкий круг вопросов, включая функции и цели фирмы. Эти вопросы чужеродны по отношению к "генетической" сути кейнсианской доктрины.
Столь же далеки от кейнсианства и вопросы социальной безопасности индивидов. Макроэкономический рецепт проблемы занятости и доходов не решает вопросов социальной безопасности так называемых социально слабых слоев (пенсионеров, учащихся, детей, инвалидов и т.п.). Не решает он и социальных проблем, связанных со структурной безработицей, экологией, и вообще всего комплекса социального обеспечения и социальных нужд. Создание всеобъемлющей системы социального страхования базируется прежде всего на социальных фондах, образуемых за счет доходов государства, предпринимателей, трудящихся и иных доходов. В ряде стран эти фонды заняли центральное положение среди финансовых институтов, преобразуя характер всей экономической системы.
После проблемы экономической и социальной безопасности главный вопрос – экономическая эффективность. Эти проблемы связаны, но различны. В погоне за эффективностью можно развалить экономику, как это было в США в 1929 – 1933 гг., как это происходит ныне в нашей стране и Восточной Европе. Но и восстановление прочных хозяйственных связей является лишь предпосылкой, но не гарантией эффективности. В современной сложной и изменчивой экономике эффективность обеспечивает прежде всего рыночная конкуренция. Поэтому разработка проблем механизма рыночной конкуренции в рамках неолиберального направления заняла в западной мысли прочное место рядом с неокейнсианскими теориями макрорегулирования. Послевоенный либерализм кардинально отличается от довоенного осознанием того, что конкурентный рынок – это не продукт стихийной игры экономических сил. Такая игра ведет не к конкуренции, а к монополии, к социальным антагонизмам. Поэтому теория социального рыночного хозяйства предусматривает сознательное конструирование конкурентного механизма путем четкого законодательства, внешнеэкономической политики и жестких трудовых и социальных гарантий.
В послевоенный период происходит пересмотр взглядов на собственность и ее связь с механизмом рынка. Собственность на средства производства рассматривается не как "естественная" основа непосредственного эффективного управления предприятием, а как один из главных инструментов контроля и условие свободного перемещения капитала. Вопрос о сравнительных преимуществах различных форм собственности – частной, корпоративной, государственной, кооперативной – и об их оптимальном соотношении исследуется в первую очередь под углом зрения эффективности действия хозяйственного механизма в целом при данной структуре народного хозяйства и с учетом социальных потребностей и условий. Вывод о независимости оптимальной структуры производства от распределения собственности – одно из новейших положений экономической теории Запада (Р. Коуз и др.).
В тесной связи с проблемой собственности стоит вопрос о реальной экономической власти. У кого больше власти в принципиально новом, управляемом и социализированном рыночном механизме – у тех, кто непосредственно принимает решения, или у тех, кто законодательно, а также через бюджет и административные меры диктует жесткие рамки для конкретных решений? А среди тех, кто конкретные решения принимает, каков реальный относительный вес собственников, администрации предприятий, профсоюзов? Следует специально отметить, что проблемы собственности ни в рамках неокейнсианства, ни в рамках неолиберализма не рассматриваются как самостоятельные. Критерий безопасности в конкретных условиях и пределах может потребовать национализации – это предусматривали и Кейнс, и его последователи. Теоретики неолиберализма решали трудную проблему соотношения эффективности, концентрации производства и концентрации собственности. Критерием здесь является свободная конкуренция. Допустимая степень концентрации производства тем выше, чем более открыт внутренний рынок для иностранных конкурентов. Что касается собственности, то следует поощрять ее максимальное дробление как важное условие свободной конкуренции на рынке ресурсов, без которого не может быть и эффективного рынка товаров и услуг. Реальными ресурсами на Западе обладает тот, кто имеет доступ к ресурсам финансовым. Следовательно, свобода конкуренции на финансовых рынках – необходимая предпосылка конкурентного рынка товаров и услуг. Рассеивание акционерного капитала – естественный результат конкуренции на финансовых рынках за сбережения населения и предпосылка такой конкуренции.
Столь же закономерна разработка концепции "революции управляющих" в разных вариантах. Она отразила качественное изменение положения управляющих корпорацией по отношению к собственникам.
Управляющие по существу перестали быть наемным персоналом, послушными исполнителями воли собственников. С одной стороны, они сами оказались интегрированными в число крупных акционеров. С другой стороны, резко возросла их самостоятельность по отношению к остальным собственникам. Это отразило как изменения в акционерном капитале, так и необходимость значительно шире формулировать цели корпораций, проводить более гибкую техническую и социальную политику, привлекать организации наемного персонала к участию в управлении.
Новые социально-трудовые отношения на предприятиях составляют – наряду с созданием условий для свободной конкуренции – второй важнейший элемент качественного изменения природы рыночного механизма. Эта принципиальная новизна состоит не в том, что совершился переход от классовой борьбы к классовому миру, а в том, что борьба интересов приобрела узаконенные формы взаимовыгодного компромисса, что удалось свести к минимуму разрушительную силовую конфронтацию в экономике.
До сих пор в раде экономических теорий Запада профсоюзы рассматривают как "антирыночную" монополистическую силу. В других теориях, напротив, им отводится роль "уравновешивающей силы".
В действительности давление профсоюзов на администрацию "изнутри" корпорации столь же важный компонент современного рыночного механизма, как и давление конкуренции "извне". Именно вследствие такого двойного давления у администрации заблокирован путь как к повышению цен, так и к понижению заработной платы и остается лишь дорога научно-технического и организационного прогресса.
Таким образом, ускорение и широкий размах научно-технического прогресса, переросшего в научно-техническую революцию, на Западе можно считать продуктом сформированного там в послевоенные десятилетия качественно нового хозяйственного механизма.
Но и формирование этого механизма, и соответствующие теории нельзя понять, если отвлечься от народнохозяйственных процессов и проблем (структурных и технологических сдвигов, смещения потоков международного обмена и др.).
Сказанное выше, на наш взгляд, убеждает, что каждое направление, почти каждая теория в послевоенной экономической мысли Запада отразила какую-то существенную сторону реального конструирования нового хозяйственного механизма и явилась определенным вкладом – позитивным или критическим – в это конструирование. Этот процесс протекал неравномерно, с немалыми трудностями, через развитие и борьбу противоречивых социально-экономических интересов, что отразилось и в столкновении различных теоретических подходов.
Противоречия наиболее остро обнаружились в конце 60-х и в 70-е годы, когда мир капитализма вступил в полосу серьезных потрясений. Война во Вьетнаме и нефтяной кризис были внешними толчками, которые обострили экономическую и социальную напряженность. Для ряда ведущих капиталистических стран стало характерным снижение эффективности производства, замедление научно-технического прогресса, нарастание безработицы в сочетании с инфляцией, хроническая нерешенность социальных проблем – образования, здравоохранения, жилья и др.– при растущей милитаризации экономики.
В этой связи во весь рост встал вопрос о рациональности сложившегося хозяйственного механизма – прежде всего неокейнсианских форм и методов экономического и социального регулирования.
Представители институционально-социологического направления, а также радикальное крыло кейнсианства выступили с теоретическим обоснованием новой волны реформ – дальнейшего усиления государственного регулирования, включая применение планово-программных методов, кооперирования мелкого предпринимательства и частичной национализации.
Теоретики неоконсерватизма, опирающиеся на неоклассические традиции, также резко выступили за реформы, но противоположной, антикейнсианской направленности. Они обосновывали необходимость "демонтажа" системы государственного регулирования, свертывания социальных программ, приватизации государственного и муниципального имущества. Если исходя из характера перечисленных выше социально-экономических проблем пытаться решать их посредством преобладавших ранее методов теоретического мышления, то следовало бы, наверное, предположить, что победит первая линия – на усиление регулирования.
Однако в общем и целом на рубеже 70 – 80-х годов победил неоконсерватизм. Причем эта победа на практике оказалась настолько убедительной, что кейнсианство в последующие годы вообще перестало быть господствующим направлением. Это – драматический исторический урок, в котором необходимо внимательно разобраться. Если в первые послевоенные годы Запад решительно отказался от фритредерской доктрины и смело пошел по дороге регулирования, то теперь он столь же решительно повернул в обратном направлении. Причем и в том и в другом случае практика опиралась на солидный теоретический задел научной мысли. Отсюда видно, насколько жизненно важно "не складывать все яйца в одну корзину", как необходимо культивировать противостоящие, даже крайние по своим выводам научные школы.
Почему победил консерватизм? Если верить его сторонникам, то сила неоклассического учения в соответствии его выводов практике. Но то же самое утверждали и кейнсианцы 30 – 40 лет назад, это вечная песня всех на свете научных теорий. На самом деле любая общественная теория одностороння и узка и, следовательно, в чем-то верна, а в чем-то ошибочна. Успех или неуспех научной теории – не столько в ней самой, сколько в ее соотношении с меняющейся действительностью, с направлением этих изменений. Современные формы неоклассической теории (монетаризм, теория предложения и др.) одержали верх над неокейнсианством не потому, что в их основе лежат более надежные аксиоматические посылки и лучше разработана аргументация, а потому, что поток хозяйственного развития изменил свое русло.
Что же произошло? Можно назвать несколько причин поворота. Описанный выше хозяйственный механизм создал условия для длительного и устойчивого роста доходов широких слоев населения, подъема массовых потребностей на качественно новую ступень. Тем самым была резко ослаблена необходимость в постоянном государственном поддержании эффективного спроса на товары и инвестиции. Отпал, следовательно, главный аргумент кейнсианцев в пользу расширения бюджетного и кредитного регулирования.
Широкое развитие инфрасистем – электроэнергетики, транспорта, связи, информатики, нефтегазоснабжения, водоснабжения и др.– создало базу для эффективного мелкого производства во всех сферах экономики, деконцентрации производства в ряде отраслей. Вместе с ускоренной экспансией сферы услуг это дало абсолютный перевес мелкому и среднему хозяйству по числу занятых и по доле в национальном доходе ведущих стран. Все это означало, что силы рыночной конкуренции в огромной мере возросли, а тенденции к монополизации ослабели, чему способствовала и диверсификация производства.
Изменился и характер научно-технического прогресса. Он охватил практически весь фронт отраслей, стал многовариантным, информатика обусловила возможность широкого рассредоточения его источников и центров. Все показатели конкурентности хозяйственной системы Запада были возведены в квадрат процессами международной экономической интеграции.
Все это по-новому поставило старый вопрос – об оптимальном соотношении государственного регулирования и стихийных сил рынка. Очевидно, что в процессе углубления вмешательства государства в стихийные процессы наступает момент, когда понижается эффективность рыночного механизма, а затем начинается его разрушение. Если в свое время кейнсианцы показали, что недостаток регулирования ведет к саморазрушению рынка, то заслуга неоконсерваторов во всестороннем обосновании вывода: наступил момент чрезмерного регулирования. Высокие налоги убивают стимулы к труду и предпринимательскому риску, всеохватывающие социальные программы создают атмосферу иждивенчества и апатии. Стремление поддержать платежеспособный спрос порождает инфляцию, а повышение заработной платы – сокращение спроса на рабочую силу.
Таким образом, кейнсианская рецептура порождает стагфляцию, разрушающую все экономические и социальные структуры.
Острейшие проблемы (социальные потребности, инфляция, безработица), на которые справедливо указывали кейнсианцы и институционалисты, неоконсерваторы предлагают решать на путях рыночных отношений, т.е. не предоставляя "слабым слоям" все большее количество субсидий и бесплатных услуг, а помогая всем, кто физически способен, самим начать зарабатывать деньги и оплачивать свои нужды.
Чрезмерная тяжесть и громоздкость систем регулирования – бесспорный факт, но он был теоретически вскрыт именно тогда, когда с особой силой дала себя знать необходимость и возможность открыть широкий простор действию новых рыночных сил. Именно поэтому, думается, поражение кейнсианства привело его к тяжелому кризису, и по той же причине оказались на обочине основного течения мысли реформистские проекты институционалистов.
В итоге перемен, имевших место в 80-х годах, реальные сдвиги в хозяйственных механизмах стран Запада оказались намного меньше, чем перемены в сфере экономической мысли. Указанные механизмы полностью сохранили свою суть чрезвычайно сложных регулируемых систем с многоярусной и многоплановой страховкой, хотя и стали более гибкими и подвижными.
Понять природу и действие этих систем, которые сложились в итоге всех разнообразных изменений, невозможно с позиций любого из отдельных направлений – неокейнсианского, неоконсервативного, институционально-социологического. Не укладываются они и в марксистское понимание. В общем русле послевоенной перестройки капитализма и корректировки 80-х годов выявилось несколько типов регулируемого и социализированного рыночного механизма. Каждый из них отражает особенности внутреннего и международного положения страны или группы стран.
В США система экономического регулирования была ориентирована прежде всего на предотвращение циклических колебаний, а социального регулирования – на обширные бюджетные программы. В то же время экономика США в значительно большей мере, чем других развитых капиталистических стран, зависит от внутреннего рынка, а следовательно, от рыночных стимулов и внутренней мобильности ресурсов. Поэтому здесь раньше и отчетливее выявились изъяны чрезмерного регулирования и более острой была реакция на них.
В большинстве стран Западной Европы с самого начала упор делался на национализацию в ключевых отраслях экономики, на программы модернизации, регулирование цен и доходов, на сочетание разветвленных систем социального страхования с участием профсоюзов в управлении, на поддержку мелких предприятий и их объединений.
Если неоконсервативная корректировка в США заключалась прежде всего в отказе от жесткого антициклического регулирования и снижении налогов, то в Западной Европе – в денационализации и приватизации значительной доли государственной и муниципальной собственности, а также в ослаблении внешнеэкономических ограничений.
Что касается Японии, то здесь система экономического регулирования носила главным образом характер жесткой структурной политики роста, рассчитанной на среднюю и длительную перспективу и на мировой рынок, и она в общем не претерпела значительных перемен.
Современный сдвиг в западной экономической теории можно охарактеризовать как перемещение центра тяжести исследований: Если раньше таким центром служили проблемы регулирования рынка, то теперь – проблемы самого рынка. Неоконсерваторы концентрируют внимание прежде всего на том, как освободить стихийные рыночные силы самодвижения и саморегулирования от сдерживающих их и искажающих ограничений.
Неоконсервативные экономисты выступили против использования в целях антициклического регулирования двух его главных рычагов – кредитно-денежной системы и бюджета. Монетаризм взял на себя задачу опровергнуть кейнсианский тезис о допустимости манипулирования банковским кредитом и денежной массой для поддержания конъюнктуры, а теория предложения – о неприемлемости использовать высокие налоговые ставки и бюджетные расходы.
Противники же неоконсерватизма сосредоточили усилия на изучении самих агентов рынка, чтобы показать, что "несовершенства" и слабости рынка, его неспособность к адекватному саморегулированию – это не результат "внешних" барьеров и наслоений. Они обусловлены природой субъектов рынка и характером тех задач, которые стоят перед экономикой в современном мире (развитие инфрасистем, преодоление экологического кризиса, повышение качества жизни, удовлетворение социальных нужд).
Вырабатывается и принципиально новый подход к проблемам управления, своеобразная экономическая теория "социального выбора" и политического торга, где программы общественного регулирования выступают как объект компромисса между участниками, стремящимися к оптимизации своих затрат и выгод. Именно на основе изучения реальной социальной ткани экономических отношений, реальных целей и потребностей, составляющих элементов хозяйства, реальных общественных структур противники неоконсерватизма надеются выработать парадигму принципиально новой экономической теории.
Кто победит в этом новом разгорающемся споре? Рыночные "фундаменталисты", эти западные борцы с "деформациями" естественного порядка, или же сторонники создания новой, "живой" экономической теории?
Ответ будет дан, видимо, не самодвижением теорий, а дальнейшими сдвигами в технике, в человеческом поведении и его мотивациях, в вещественных и социальных структурах хозяйства.
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Раздел I
Bleani M. The Rise and Fall of Keynesian Economics. L./ 1982; Buchanan J. The Conceqences of Mr. Keynes. L., 1978; Clark L. M. Alternative to Serfdom N. Y 1948; Idem. Economic Institutions and Human Welfare. N.Y., 1957; Galbraith J.K Economic Development. Cambridge, 1964; Idem. The Age of Uncertainty. Boston, 1977; Hamilton D. Newtonian Classicism and Darwinian Institutionalism: A Study of Change in Economic Theory. Albuquerque, 1953; Hayek F. New Studies in Philosophy, Politics and the History of Ideas. Chicago, 1978; Heilbroner R. The Making of Economic Society. Englewood Cliffs, 1962; Idem. Automation in the Perspective of Long-term Technological Change. Washington, 1966; Idem. Economic Means and Social Ends: Essays in Political Economics. Englewood Cliffs, 1969; Idem. The Economic Transformation of America. N.Y. 1972; Idem. The Economic Problem. Englewood Cliffs, 1975; Kahn R. The Making of Keynes' General Theory. Cambridge, 1984; Modigham F. The Veimte over Stabilization Policy. Milano, 1986; Money, Credit, Prices in Keynesian Perspective. L., 1989; Perroux F. Le capitalisms P., 1948; Idem. Les composants. P., 1957; Idem. La coexistance paciflque. P.; Idem. Economie et societe. P., 1960; Idem. Industrie et creation collective. P., 1964; Idem. Les techniques quantitatives de la planification Р., 1965; Idem. Pouvoir et ?conomie. P.E.A., 1973; Idem. Alienation et soci?t? industrielle. P., 1970; Stein H. Fiscal Policy: Reflections of the Past Decade // AEI Studies on Contemporary Economic Problems. Washington, 1976; Idem. Monetarist, Keynesian and New Classical Economics: Theory and Policy. Cambridge, 1982; Tobin J. Essays in Economics. Vol. I: Macroeconomics. Cambridge, 1987; Ward В. The Ideal World of Economics: Liberal, Radical and Conservative Economic World Views. N.Y., 1979; Weidenbaum M. The Modern Public Sector. N.Y., 1969; Idem. Government Mentained Price Increases. Washington, 1975.
Раздел II
The Administration Economic Program. Washington, 1981; Auerbach A. The Taxation of Capital Income. Cambridge (Mass.), 1983; Barry N. Hayek's Social and Economic Philosophy. L., 1979; Bartlett B. Reaganomics: Supply-side Economics in Action. Westport, 1981; Birnbaum N. The Crisis of Industrial Society. L., 1970; Blaisdell D. Technology – the Key to Better Environment. Values, Profits and Growth in Post-Industrial Society. N.Y., 1973; Boadway R. Welfare Economics. Oxford, 1984; Davidson P. Controversies in Post-Keynesian Economics. Aldershot, 1991; Disfribution Effective Demand and International Economic Relations / Ed. by J-Kregel. L., 1983; Eckstein O. Tax Policy and Core Inflation. Washington, 1980; Gershumy J. After Industrial Society? L., 1978; Growth, Profits and Property: Essays in the Revival of Political Economy / Ed. by E. Nell. Cambridge, 1980; Hancoch M., Siobery G. Politics in the Post-Welfare State. N.Y 1972; Hayek F. Unemployment and Monetary Policy. San Francisco 1979; Keynes and Public Policy after Fifty Years / Ed. by O. Hamouda, J. Smithin Vol. 1 – 2. Aldershot, 1988; Undberg L. Politics and the Future of Industrial Society. N.Y., 1976; Lowe A. Has Freedom a Future? N.Y 1988; New Directions in Post-Keynesian Economics / Ed. by J. Pheby. Aldershot, 1989; Post-Keynesian Economic Theory A Challenge to Neoclassical Economics / Ed. by Ph. Arestis, Th. Skouras. Brighton, 1985; Post-Keynesian Thought in Perspective / Ed. by W. Adriansen, J. linden. Amsterdam, 1991; Recent Developments in Post-Keynesian Economics / Ed. by Ph. Arestis, V. Chick. Aldershot, 1990; Shaw G. Keynesian Economics: The Permanent Revolution. Aldershot, 1988; Supply-side Economics. Washington, 1981.
Раздел Ш
Брагинский. С. В., Певзнер Я.А. Политическая экономия: дискуссионные проблемы, пути обновления. М., 1991; Вопросы анализа и моделирования разнопротяженных циклов капиталистической экономики / Под ред. B.C. Дадаяна и А.Н. Анисимова. М., 1988; Восток и мировое обществознание: Зарубежные концепции развития освободившихся стран. М., 1991; Меньшиков СМ., Клименко А.Л. Длинные волны в экономике. М., 1989; Сентеш Т. Буржуазные и "новолевые" теории мирового капиталистического хозяйства. М., 1984; Сироен Ж.М. Мировая экономика на пути к 2000 г. М., 1989; Славный Б.И. Немарксистская политэкономия о проблемах отсталости и зависимости в развивающемся мире. М., 1982; Современные буржуазные концепции мирового капиталистического хозяйства. М., 1980; Усоскин В.М. "Денежный мир" Милтона Фридмена. М., 1989; Шапиро А.И. Современные проблемы и перспективы мирового капиталистического хозяйства: Критический анализ буржуазных концепций. М., 1984; Эволюция мирового капиталистического хозяйства и перспективы развивающихся стран / Под ред. Р.М. Авакова. М., 1990; Bialer S. The Soviet Paradox. N.Y., 1986; Boccara P. Cycles longues, mutations technologiques ?t originalit? de la crise de structure actuelle. Strasbourg, 1983; Cohen St. Rethinking of the Soviet Experience: Politics and History since 1917. N.Y., 1985; Daviesk L. The Making of the Soviet System. L., 1985; Delbeke J:, Schokkaert E. The Interaction of Investment and Debt in the Long Wave. L., 1984; Dobb M. Soviet Economic Development since 1917. L., 1966; Duign J. The Long Wave in Economic life. L., 1983; Frank A. World Accumulation. 1492 – 1789. N.Y., 1978; Goldman M. USSR in Crisis: The Failure of an Economic System. N.Y., 1983; Goldstein J. Long Cycles: Prosperity and War in the Modern Age. New Haven, 1988; Gregory P., Stuart R. Soviet Economic Structure and Performance. N.Y., 1974; H?hman H. Grenzen f?r Wlrtschaftsreform in der UdSSR: welche Rolie spielt die Ideologie? K?ln, 1982; Holzman F. The Performance of the Soviet Economy: Past, Present and Future. Washington, 1982; Hosking G. A History of the Soviet Union. L., 1985; Hough J. How the Soviet Union is Governed. Cambridge (Mass.), 1979; Kuznets S. Capital in the American Economy. Princeton, 1961; Mandel E. Late Capitalism. L., 1975; Nove A. All Economic History of the USSR. L, 1969; Idem. The Soviet Economic System. L., 1977; Rostov W. Why the Poor Get Richer and the Rich Slow Down. L., 1980; Idem. Prospect for the World Economy. Cairo, 1983; Schroeder G. Transcaucasia within the Economy of the USSR: A Preliminary Assessment. Washington, 1979; Schulmeister S. Prognose der Weltwirtschaft bis 1993. Wien, 1989; Sokoloff G. L'?conomie obeissante. D?cisions politiques et vie ?conomique en URSS. P., 1976; Treema C, Soete L Theories of the Long Wave. P., 1979; Ulmen G. The Science of Society. Toward an Understanding of the life and Work of Karl August Wittfogel. Hague, 1978; Wallerstein J. The Modern World System. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World Economy in the Sixteenth Century. N.Y., 1974.
Раздел IV
Das Aktionprogramm // Frieden, Freiheit, Solidarit?t: Kongress der Sozialistischen Internationale. Lima, 1986; Bachman K., Mies H. Kommunisten und Sozialdemokraten in der Bundesrepublik. Hamburg, 1971; Badaloni N. Il marxismo italiano degli anni sessanta. Roma, 1971; Barnet R. The Lean Years. Politics in the Age of Scarcity. N.Y., 1980; Bell D. Marxian Socialism in the United States. Princeton, 1967; Bottormore T. Critics of Society: Radical Thought in North America. N.Y., 1968; Eppler E. Wie Feuer und Wasser: Sind Ost und West friedensf?hig? Rowohlt, 1988; Fromm E. Escape from Freedom. N.Y., 1941; Idem. Marx's Concept of Man. N.Y., 1961; Future is Manageable. Schumacher's Observations on Non-violent Economics and Technology with Human Face / Ed. by M. Hoda. New Delhi, 1978; Harrington M. The Next Left: The History of a Future. L., 1987; Hermet G. Communistes en Espagne. P., 1971; Huber J. Zukunftsfragen der Sozialdemokratie. Bonn, 1987; Kinnock N. The Social Democratic Parties and the New International Economic Order // New Perspectives in North – South Dialogue: Essay in Honour of Olof Palme. L., 1988; The Marxist Theory of Alienation: Three Essays by E. Mandel and G. Novack. N.Y., 1973; The New Left: A Documentary History / Ed. by M. Teodori. Indianapolis, 1969; The New Radicals: A Report with Documents / Ed. by P. Jacobs, S. Landan. N.Y., 1966; Novack G. Humanism and Socialism. N.Y., 1980; Parti Communiste Fran?ais. Le Programme pour un gouvernment d?mocratique d'union populaire. P., 1971; La social-d?mocratie en question: S?minaire // Par des socialistes, des sociaux-d?mocrates, des communistes avec des r?flexions de F. Mitterand. P., 1981.
Раздел V
Askoff R. Creating the Corporate Future: Plan or Be Planned for. N.Y., 1981; Auerbach A., Kotlikoff L Dynamic Fiscal Policy. Cambridge, 1987; Banks S. Experimentation in Marketing. N.Y., 1965; Br?mmerhoff D. Finanzwissenschaft. M?nchen, 1986; Debreu G. Mathematical Economics. Cambridge, 1983; Economic Perspectives on Key Issues / Ed. by P. Johnson, B.Thomas. Oxford, 1985; Green P., Tull D. Research for Marketing Decisions. Englewood Cliffs, 1978; Howard I., Sheth J. The Theory of Buyer Behavior. N.Y., 1969; Hughes H., Kees H. Quantitative Economic Policies and Interactive Planning: A Reconstruction of the Theory of Economic Policy. Cambridge, 1983; Johansen L. Lectures on Macroeconomic Planning. Amsterdam, 1977; Kinner T., Taylor J. Marketing Research: An Applied Approach. N.Y., 1979; Klein L. Economic Theory and Econometrics. Oxford, 1985; Kolms H. Finanzwissenschaft II und III. Berlin, 1974; Kotler Ph. Marketing for Non-profit Organizations. Englewood Cliffs, 1982; Large-scale Macroeconomics Models: Theory and Practice / Ed. by J. Kmenta, J. Ramsey. Amsterdam, 1981; Lehment H. Fiskalpolitik in offenen Volkswirtschaften. T?bingen, 1988; Liewelyn J., Potter S., Samuelson L. Economic Forecasting and Policy – the International Dimension. L., 1985; Lorance P. Implementation of Strategic Planning. Englewood Cliffs, 1982; Macroeconomics and Finance. L., 1987; McCarthy E. Basic Marketing: A Managerial Approach. Homewood (111.), 1960; Methods for Development Planning: Scenarios, Models and Micro Studies. P., 1981; Musgrave R. The Theory of Public Finance. N.Y., 1959; Idem. Fiscal Systems. New Haven, 1969; Neumark F. Grundsatze gerechter und ?konomisch rationaler Steuerpolitik. T?bingen, 1970; New Frontiers in Planning: Strategic Issues for 1990s. Oxford, 1986; Phelps E. Studies in Microeconomic Theory. N.Y., 1979; Robinson P., Paris Ch., Wind J. Buying and Creative Marketing. Boston, 1967; Schwartz D. Marketing Today: A Basic Approach. N.Y., 1981; Todaro M. Development Planning: Models and Methods. Nairobi, 1971; Tresch R. Public Finance: A Normative Theory. Piano (Texas), 1981; Wittmann W. Einf?hrung in die Finanzwissenschaft. Stuttgart, 1977.
Раздел VI
Браунинг П. Современные экономические теории – буржуазные концепции. М., 1986; Канамори X., Вада Д. Япония – мировая экономическая держава. М., 1986; Комия Р., Тати Р. Кэйдзай сэйсаку-но рирон. Токио, 1968; Мицухару И. Кэйдзайгаку-ва гэндаицу-ни котаэру ка? Токио, 1985; Мюрдаль Г. Мировая экономика: проблемы и перспективы. М., 1958; Мюрдаль Г., Польссон Р., Экстрем Т. Швеция и Западная Европа. М., 1964; Нихон киндай сисо: тайкэй. Токио, 1989. Т. 8; Окумура X. Корпоративный капитализм в Японии. М., 1986; Современный империализм: тенденции и противоречия / Под ред. Е.М. Примакова, В.А.Мартынова. М., 1988; Такэо М. Киндай кэйд-зайтаку то Нихон. Токио, 1978; Фукуда Ю. Дзэйсэй кайкаку-но ситэн. Токио, 1985; Фудзино С. Нихон дзайсэйрон. Токио, 1972; Allais M. La th?orie g?n?rate des surplus. Grenoble, 1990; Backhouse R. Macroeconomics and the British Economy. Oxford, 1983; Barre R., Fontanel J. Principes de politique ?conomique. Grenoble, 1990; Bernis G. Th?ories ?conomiques et fonctionnement de l'?conomie. Grenoble, 1990; Bidet J. Que faire du "Capital"? Mat?riaux pour une refondation. P., 1985; Bayer R., Mistral J. Accumulation, Inflation, Crises. P., 1978; Bruce-Gardyne J. Mrs Thatcher's First Administration: The Prophets Confounded. L., 1984; Buchanan J. limits of Dberty. Chicago, 1975; Carr? J., Dubois P., Malinvaud E, La crolssance en ?conomie concurrenc?e. P., 1975; Chrystal K. Controversies in British Macroeconomics. Deddington, 1979; Cuthbertson K. Macroeconomic Policy: The New Cambridge, Keynesian and Monetarist Controversies. L., 1979; The Economic Decline of Modern Britain: The Debate between Left and Right /Ed. by D. Coates, J. Hillard. Brighton, 1986; Eklund K. V?r ekonomi: En introduktion till samh?llsekonomi. Stockholm, 1990; Friedman M. Essays in Positive Economics. Chicago, 1953; Idem. Capitalism and Freedom. Chicago, 1962; Idem. Free to Chouse: A Personal Statement. N.Y., 1980; Fujino Sh. Money, Employment and Interest: Towards a Reconstruction of Keynesian Economics. Tokyo, 1987; Graziani A. Lo sviluppo di une economia aperta. Napoli, 1969; Harris N. Competition and Corporate Society: British Conservatives, the State and Industry 1945 – 1966. L., 1972; Herin J., Werin L. Ekonomisk debatt och ekonomisk politik. Stockholm, 1977; Hutchison T. Economics and Economic Policy in Britain 1946 – 1966: Some Aspects of Their Interrelations. L., 1968; Inflation, arbetsl?shet och stabiliseringspolitik. Stockholm, 1989; Klamer A. The New Classical Macroeconomics: Conservation with New Classical Economics and Their Opponents. Brighton, 1984; Lindahl E. Spelet om penningv?rdet. Stockholm, 1957; Lindbeck A. Svensk ekonomisk politik. Malm?, 1975; Lundberg E. Konjunkturer och ekonomisk politik. Stockholm, 1953; Lundberg E., BackelinT. Ekonomisk politik i f?rvandling. Stockholm, 1970; Lundberg E. Svensk finanspotitik i teori och praktik. Lund, 1971; Managing the UK Economy: Current Controversies / Ed. by G. Thompson et al. Cambridge, 1987; Mises L. Epistomological Problems of Economics. N.Y., 1981; Monetarism In the United Kingdom / Ed. by B. Griffiths, G. Wood. L., 1984; Morin F. La structure flnanci?re du capitalisme fran?ais. P., 1974; Ohlin B. The Problem of Employment Stabilization. N.Y., 1949; Perroux F. Dialogue des monopoles et des nations. Grenoble, 1990; Pesenti A. Scienza dell finanze e diritto finanziario. Roma, 1967; The Political Economy of Japan. Stanford, 1987; Robinson J., Eatwell J. Introduction to Modern Economics. L., 1973; Robinson J. What are the Questions and Other Essays: Further Contribution to Modern Economics. Armonk, 1981; Sinoia M. Il pensiero economico italiano. Bologna, 1980; Thompson G. The Conservatives' Economic Policy. L., 1986; Valli V. L’economia e la politica economica italiana (1945–1979). Milano, 1979; Weiller J. Economie internationale hier et aujourd'hui. Grenoble, 1990.