Наряд баских наряжонок состоял чаще всего из «прежнего», традиционного праздничного костюма, уже вышедшего из употребления, но еще сохранявшегося матерями и бабушками девушек. Часто его оберегали именно для этих целей. Так, в дд. Милофаново, Холшевиково, Никольское (Ник.) даже в 60-х годах нашего века девушки продолжали надевать старые костюмы в святки.
Обычно наряжались в сарафан и «русскую рубашку о маршетиком» (=широкой оборкой на запястье) или парочку. В д.Великодворская девушки надевали кофту в талию («семишовка»), красный суконный сарафан в клетку, расшитый и украшенный кружками передник из сатина («ластик») и кожаные сапожки. Голову докрывали ситцевым платком так, что одна его часть свисала на спину, а другая завязывалась на шее и подворачивалась о боков, чтобы не было видно лицо. В других местах лицо завязывали двумя платками, оставляя открытыми одни глаза. Наряд нередко дополняла накинутая на плечи шелковая шаль.
Очень много надевали украшений: цепочки («почепки») о навесными украшениями («жучками»), нагрудные украшения из металлических бляшек («гойтаны»), ожерелье из трех-четырех ниток янтаря («лентари»). Нередко употреблялись бусы из цветного стекла - «корольки». Волосы заплетали в косу («плетёть») с красной или розовой лентой и украшали их маленькими черными брошечками («таракашками»). Такие брошечки иногда изготавливали из конского волоса. Употреблялась и «косметика»: «Девки красиво набасяцца - углем брови наведут, щеки, губы алые сделают» (дд. Ведовская, Хмелевица).
Часто баские наряжонки украшали свой костюм полотенцами-наспишниками, которые обычно вешали на стены, иконы, зеркало, а также применяли для выделения почетных гостей на свадьбе. Использовали их баские по-разному: подпоясывались через .плечо и делали из полотенца фартук, два полотенца перебрасывали через оба плеча крест на крест, третье - на шею, как шарф, а четвертым подпоясывались; или забрасывали два полотенца на шею концами вперед я назад, а третьим подпоясывались.
В тех местах, где входил в моду городской костюм, баские наряжонки могли предпочитать его. Надевали платье белое или розовое, под низ кофточку, наборушник (= три низки бисера) на шею, на голову белый платок, сверху шляпу с бисером и лентами, накидку из настилальника или тюля, на руки черные или белые перчатки, на ноги ботинки. Шею окутывали вышитым полотенцем, забросив свободные концы на спину. Соломенная или фетровая шляпа в костюме баских была одной из самых заметных деталей. Поля ее украшали перьями и бисером, цветами из бумаги или крашеной стружки, обтягивали тюлью и лентами. Причем этот элемент не обязательно сочетался с костюмом городского типа.
Например, в д. Лучевник шляпа и ботинки в наряде кудесов дополнялись старинными сарафанами, подпоясанными «спереду назад» богато вышитыми полотенцами. Иногда в такого рода костюме появлялись и пародийно-комические элементы - платье было не по росту, а шляпы из тряпок или из картона (д. Данилково).
У вепсов в Шимозере ходили по домам и красивые молодцы (bohatad prihad – букв. «богатые парни») - «шикарно одетые» в «фартовые костюмы» и сапоги, с гармошкой и с прикрытым платком или тряпкой лицом. В д. Михайловская, где в обходе нарядих также принимали участие парни, их наряд состоял из вышитых рубах и широких штанов, заправленных в сапоги. Рубахи перевязывались по левому боку вязанными или ткаными поясами с кистями. На головы надевали овчинные шапки, внешне напоминающие папахи.
Баские наряжонки приходили, как правило, днем и плясали под музыку сопровождавших их гармонистов. Весь интерес этого обхода заключался в узнавании хозяевами пришедших и рассматривании нарядов пляшущих наряжонок.
Если баские приходили на игрище, их встречали специальными песнями, под которые они должны были плясать. В Тотемском уезде народах, когда они приходили на игрище, встречали песнями: «Заюшка с-по сеничком гуляй, таки гуляй», «Я с-по бережку ходила, гуляла, белорыбицю ловила не одна». Эти песни служили своеобразным приглашением наредихам открыться и остаться на игрище. Если после этих двух песен они не открывались, то пели еще песню «Я бегу, бегу по поженьке, да добегаю до цясовенки» или «Я сиводни не хотела угорить» и коротушки (дд. Ереминская, Островская)
Если же наредихи, по мнению присутствовавших, были «не больно хороши», то им могли спеть шуточную песню «Вы ерши», которой встречали и ряженых-детей (д. Машковская). В Тарногском, Верховажском и Нюксенском р-нах часто встречалась и еще одна разновидность красивых наряжонок - свадьбой или свадьбами ходить. Этот тип ряжения известен на всем Русском Севере, однако зоны его распространения и поведение его участников мало изучены. Обращают на себя внимание названия этого типа ряжения из Верховского о/о Тарногского р-на: со свадьбой ходить, свадьбу водить - которые указывают, видимо, что ряженые некогда играли роль своеобразного «почетного шутовского экскорта» при обходе деревни молодыми. Отметим, что подобные обходы нередко проходили и во время настоящих свадеб, которые по времени проведения тяготели к Рождественским праздникам и святкам, а потому участие в этих обходах ряженых вполне закономерно.
В Тарногском и Верховажском районах встречался тип свадьбы, который тщательно копировал все, даже мельчайше детали настоящего свадебного обряда. Любопытно, что в других районах такого рода шуточная свадьба могла разыгрываться не в святки. Например, в д. Оносово «свадьбой» начинали сезон бесед, чтобы собрать угощение для пирушки. «Ковды робята приедут на дневки (=отпуск), с Заговенья начнут беседы делать (в другие деревни ездили). Ковда хлеба (=угощения) нет, товда сделам свадьбу. Нарядим девку: цветы восковые на голову, фату из марли («уваль»). Невеста плачет по-настоящему: «Отдадут тода молодёшеньку, / За чужово да чужён-чуженца, / Меня на дальнюю да во сторонушку, / Там и избы-то как мекильницы, / Там и бабы-то как медведицы, / Там и полки-то да высокие, / Все корзиночки глубокие, / Не достанешь до рогушечки, / Не отломишь да налетушечки». Потом шутовые писни споёт. Дружку приведем боевого, повяжем полотенцем, которое невеста вышила. Женихам и невестам тожо кто побойчее. Дружка выводит их за руки, дорогу виничком разметат. Они садятся в сани - три лошади запряжом - да три раза по деревне проедут. Пока они катаются, собирали на свадьбу: стол нанесут - суп, мясо, налетушки, рогушечки, пива наварят... За стол сядут: «Горько!» - рычат. Невеста с женихом целуецца, а ей деньги дарят (от 3 коп. до рубля).. Попируем; что на столе останется - хозяйке». Деньги, собранные во время «свадьбы» использовали для выкупания избы под игрища и вечорки.
Участники свадьбы совершали обход всех домов в деревне, где не были заперты ворота: «Не кажный пускав нас - отары, дак нашто им наряжухи-то! К молоденьким идешь, де-ка получше, побольше семья - вот тут и угостимся» (д. Великая Тарн.). Основной целью обхода был сбор еды или денег для устройства пирушки. Поэтому в свадьбе участвовали все, кто пришел в этот день на вечёрку или, по крайней мере, значительная часть ее участников: «С вецёрок ходили. Мы так это на вецёрках-то вецеруём вецером вмисте-то, да сговоримся, да пошли наредимси тамо, у ково цёво ес(т)ь» (д. Великая). При этом нередко использовали наряды своих подруг, чтобы не сразу быть узнанными при приходе в дом к односельчанам. В д. Ляпинская свадебщики прикрывали лица кружевными полотенцами. «Соберемся - и пошли этим, застольём-то. В хорошу одежу наряжали - весь прибор. Нарядяцця молодые - жоних и невеста; тут дружка, тут божатко и хрёсной... Наряжухи покрасяцца тожо, по-басце штоб быть: брови наведут, шчоки красочкой красит. Невеста во все хорошее: сарафан, рубаха, лицо закрыто шалью шовковой. Жених тожо во всем хорошем: в вышитой рубахе, черном суконном костюме, в сапогах, пояс шовковый на ем» (д. Великая). В д. Кузьминская (Тарн.) жених подпоясывался рушником, ему наводили сажей усы и привязывали волосы из кудели. «Басота» невесты подчеркивалась особым нарядом: шелковой шалью, прикрывающей лицо, борушкой (=женским головным убором), восковыми цветами в волосах, - а если лицо оставалось открытым, то и своеобразной «косметикой»: подкрашенными красной глиной губами, наведенными сажей бровями и мушками на лбу и на щеках.
В. некоторых деревнях ходили по домам, обходя зачастую «всю волость» (д. Заполье), заходили даже в дом священника (дд. Малыгинская, Цибунинская), в д. Куревино считали, что в каждый дом надо зайти, В других деревнях предпочитали ходить по вечоркам (дд. Кузьминская Тарн., Фоминская Верхов.). Перед процессией шли сватья или дружка - «пропахивали веницьками дорогу» («нарочно в избу метет» - д. Волоцкая). Подойдя к дому, кричали: «Свадьба идет!»
В доме вели себя по-разному. Чаще всего: «За стол сразу, свадьба пришла раз; стаём перед столом, нам стол опраствают, место дают... Зайдут за стол, сядут прибором, кругом: сватья, рядом невеста, жених, его отец, дальше его родные (прибор), напротив - дружка» (дд. Волоцкая, Цибунинская). Хозяева несли угощение. Иногда оно было чисто символическим: «За стов посадят, нальют бутывку вода, да угошчают - что-нибудь на стов поставят» (д. Малыгинская), - а иногда и настоящим: «Хозяева нанесут на стол вино, пирогов, супу. Жениху и невесте нальют по рюмоцьке, они выпьют, поцелуюцця, говорят: «Спасибо!» (дд. Куревино, Волоцкая). Вино наливали дружка и божатко (=крестный отец). «Молодым», так же, как и на свадьбе, кричали: «Горько!» Часто ряженые сами угощали хозяев «вином» - водой из принесенной о собой бутылки: «Кто выпьет, а кто выльет» (д. Власьевская).
В одних деревнях свадебляне, как и другие ряженые, молчали или говорили измененными голосами, да и то только между собой, в других - пели припевки, в основном, для любопытствующей публики: «Припоют припевоцъку, дак за припевоцъку денешки давай... На денешки-те назавтра вина купим, да лешо испекём чё-нибудъ, да вецёрок сделаем» (дд. Горка Тарн., Фоминская Верхов.). Припевки пели те же, что и на свадьбе: «Каты-покаты», «Веник да голик», «Укатявся катышок за овсяну мучку» и т.п. Те, кого «припели», должны были поцеловаться и дать свадеблянам, которые теребили их: «Плотите денешки! Плотите денешки!» -1-2 копейки.
Долго в одном доме не задерживались. В конце обхода во всех деревнях заходили на вечерку, где свадебдян встречали особенно весело и где молодые обязательно плясали перед всеми «русского''. В остальных домах плясали очень редко.
Еще один тип баских ряженых встречается не только в святочной обрядности, но и на свадьбе, и на масленицу. Он издавна широко распространен у вепсов (Siganad «цыгане»), а также у многих народов Европы. По своей одежде цыгане ближе к красивым наряжонкам, по поведению - к нищим, по некоторым другим признакам (например, по своей непонятной, «цыганской» речи) напоминают страшных кудесов. Персонажи такого типа, изображающие инородца или иноземца («немец», «лях», «еврей» и т.п.), есть и среди святочных ряженых других народов. Они как бы поддерживают тему странных, таинственных пришельцев, бродящих по земле в святки.
Костюм, речь, поведение цыган-ряженых пародировали соответствующие атрибуты настоящих цыган. Обычно они составляли отдельную группу в 5-6 человек, реже присоединялись к другим ряженым. Цыганка часто держала на руках сверток («ребенка») и была с большим животом.
Цыганки наряжались всегда ярко, броско в широкие юбки (часто не одну), цветные кофты, платок пофорсистее или шаль, накинутые на плечи. В д. Патракеевская надевали по юбке на каждую ногу. Волосы делали из лошадиного хвоста или распускали собственные косы («шишку из волос большую сделаешь, наперед волосся выпустишь» - д. Цибунинская).
Цыган ходил в широких штанах с красной повязкой вместо ремня и цветной рубахе. Обязательным атрибутом его костюма была ременница (=плетъ), которой он щелкал, хлестал по полу или стегал девушек. Лица цыган так же, как и у остальных наряжонок, были прикрыты сеткой, платком и вымазаны сажей. Реже встречались цыгане в рваной, «худой» одежде (д. Зарубинская).
Характерным признаком цыган была непонятная для окружающих речь: они «лепечут не по-русски» (д. Ганютино), говорят «по-циганьски» (д. Заполье) или «по-кудесью», то есть горловым, сдавленным голосом (д. Паршино), Вспоминая речь цыган, очевидцы воспроизводят ее в виде устойчивых словесных формул, которые отчасти проясняют, что понималось под «цыганской» речью. Так, скажем, в д. Клеменево цыгане говорили: «Калапаты-марапаты», в д. Максимове: «Кырымыры кыла», в д. Колнобово - «харымарыкали». Конечно, когда им приходилось разговаривать о другими участниками игрища, они переходили на обычную речь, однако старались придать ей «цыганский» акцент, растягивали слова (д. Костино).
Главной целью цыганок было выпрашивание милостыни к «гадание», что сопровождалось пляской и пением неприличных и шутливых песенок под аккомпанемент «оркестра» ив гармошки, балалайки и печной заслонки, а также разбрасыванием пепла, углей и муки, припасенных в широких карманах «цыганской» одежды (д. Паршино). цыган же пугал девушек плетью и принимал участив в сценках с продажей и меной коня.
Гадание устраивали, чтобы насмешить всех окружающих. Сделать это было не так уж трудно, поскольку цыганки, как правило, хорошо знали тех, кому «гадали» и могли использовать при «гадании» известные воем имена и реалии, а их намеки были понятны каждому.
Гадание сопровождалось просьбами о вознаграждении, которые непременно выполнялись. «Придем да гадаём хозяйке - шчё придумаешь. Дак она за то даст маслице, сахарку, заспеци (=овсяная крупа на соломат) - нам другая-то (крупа) не надо, а штобы этоё. Мы и раздобримся: «Хорошая, товстожопая, красивая!» - да всево ей тут насулим» (д. Лучкино). Как видно из этого примера, подаяние сопровождалось самыми «изысканными» похвалами и пожеланиями, отказ же вызывал целый поток насмешек и угроз. «Дай, мать, сахарку и сметанки! Ну не даси, мать, знаем чё те будет! Спомянешь, мать, спомянешь!» (д. Максимово). «У, какая ты добрая! Дай бог тебе всего доброго! Дай хлеба кусочек!» (д. Лепручей). В д. Середская «циганки корзину возьмут, ходят, просят молочка (молочко сам знаешь какое надо). Пригоношки припевают: «На большую не прошу, дай на маленькую!» Да платьице дай, да платочка - все просят, денег, вина, сахару - всего. Выхвалят тебя или выхулят, как мало дашь: «Тибе корзина бы большая, да жена бы худая, нерадивая, да неродивая, да нехозяйственная!» Да вот так и выпевают: «По могилам хожено, да ради Бога прошено», - да всяко тебя высмеют, как мало дала (будто ты ходила, собирала и им принесла)».
ЧУЧАЛЬЦАМИ ХОДИТЬ (д. Бугаиха), УСЕНЬКИ (д. Корышово). Особую разновидность ряженых составляли ряженые-дети. Иногда эта группа имела и свое, особенное название - чучальця или усёньки. По нарядам и поведению эта группа ряженых мало отличалась от ряженых-взрослых. В д. Бугаиха «приходили чучальця - маленьки наряжонки: зависяцця, шубу вывернут; придут в избу, плясать зачнут: в круг станут, потопчуцця, пели что-то». В с. Устъ-Алексеево «маленьки в пляску не ходили; гуляшами оденуцця: пиджачёшко, лицо шапкой прикроют - одни глазки видно; придут, попляшут».
Если наряжонки были совсем маленькие (до 10 лет), то наряжаться им помогали взрослые: «матка набасит (=нарядит) ли кто ли» (д. Малое Коровино); «наредят всяко, хто как сможет нарядить» (д. Тырлынинская). Иногда представление с участием маленьких наряжонок разыгрывалось тут же, в доме, перед родней: «Еще до школы выряжушками ходили: рубаху наденут большую, рукава назади завяжут (сестра наряжала) - от они и скачут. «Добро, добро скачете!» - пирога им дадут» (д. Лысьево).
Дети постарше (10-12 лет) ходили уже ватажками от 2 до 5 человек не только по домам, но и на маленькие (младшие) посиделки. При этом обычно рядились стариками или цыганами (см. ): «У стариков сарафаны возьмут, сажой намажуцця» (д. Бурлёво), В д. Антоновская дети этого возраста ходили циганами - в обычной одежде, но «приумажуцце». При атом ничего не просили, лишь плясали и «гадали» «что рздумают, то я врут». В д. Плесниха выпяжонки-цыганята просили у хозяев копеечку, хотя одаривали их обычно чем-либо съедобным - конфетами, орехами, пирогами. Все соранное в конце обхода честно делилось между участниками и съедалось.
Непременной принадлежностью обхода была пляска: «Маленькие ходили воряжонками. Придут старик со старухой, топают, пляшут, им на языке играли» (д. Клоково). Иногда взрослые сами включались в пляску. Например, брали детей за руки и, приплясывая, кружились с ними в хороводе под припевку: «Журавли вы журавли» (д. Дудинская). Зато если чучальця «не приходились ко двору», могли и облить их жидкой глиной (д. Кононовская), и спеть им насмешливую песенку:
- Вы ерши, да вы ерши,
Небольшие барыши,
Рыбка маленька,
Косеватенька.
Это кто рыбу ловив,
Я того бы полюбив.
Это кто уху хлебав,
Я тово бы (по)целовав.
(д. Ереминская)
РЯЖЕНЫЕ НА ИГРИЩАХ
ПОКОЙНИК. Смерть и воскрешение - древнейшие мотивы новогоднего ряжения, которые занимали важное место во всей драматургии этого святочного действа. Поэтому не случайно, что, несмотря на весьма пестрый состав персона-ряженых, существенно различавшийся по районам, «покойник» встречался почти повсеместно. Исключение составляют лишь некоторые старообрядческие и вепские деревни, а также крайний восток области (В.-Уст., Кич.-Гор.). Правда, судя по воспоминаниям старожилов («при нас не было», «до нас играли»), и там этот персонаж чаще всего был известен (хотя и осуждаем) и его окончательное вытеснение и забвение произошло на грани веков.
Довольно полное и точное описание типичной для Вологодского края сценки из Череповецкого уезда можно найти у С.В.Максимова. «Ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть «покойником», потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал и не убежал.
«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из виней сахарной бумаги с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горючие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане я платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего.
Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».
По окончании отпевания девок заставляют «прощаться с покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами...
Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» - кусками мерзлого конского помета».
Похожие сценки разыгрывались в Вологодских деревнях вплоть до 50-60-х годов нашего века. Правда, существовали некоторые местные различия в церемонии прихода покойника в дом, в его наряде, поведении и т.п. Скажем, в одних деревнях покойник ходил из дома в дом самостоятельно, а в других его возили на дровешках или даже телеге, привязав к ним. Чаще всего покойника заносили в дом на одной-двух сколоченных вместе досках, на полатнице или на скамейке, привязав к ним, чтобы покойник не упал или не убежал. Реже для этого применяли грубо сколоченное из досок подобие гроба или даже настоящий гроб, носилки или полотно -»коленкорово портно», «постильно».
Эти детали в той или иной степени отражают особенности реального похоронного обряда, нередко уже утраченные.
Покойник мог появляться и не через дверь. Скажем, в Череповецком уезде и по Широгорью парни заранее прятались в голбец и в разгар игрища выносили оттуда в корыте покойника с редешными зубами.
Наряд покойника также различался по степени архаичности. Чаще всего его заворачивали в «саван» - простыню, большое белое полотно или просто накидывали полотно на него сверху. Встречаются упоминания о том, что накрытый покрывалом «покойник» был голым (дд. Великодворская, Ростово, Халдынка, Климовская), хотя нередко под этим имелось в виду, что ряженый был в одной рубахе до колен, без штанов. Чаще, однако, покойника наряжали как настоящего мертвеца: в домотканое нижнее белое белье - рубаху, и портки (кальсоны), причем эротизм этого персонажа подчеркивался демонстративно расстегнутой ширинкой (д. Ростово) или прорехами в самом неподходящем месте (д. Ростове). Во всех описаниях особо подчеркивается цвет наряда («во воем белом набашон»), что объясняется, видимо, тем, что это старая разновидность погребальной одежды, которая некогда символизировала «одеяние предков».
У куйско-пондальных вепсов до начала века сохранялась и такая архаическая деталь наряда покойника, как остроконечный колпак (в реальном похоронном обряде остроконечное навершие обычно имел саван). Иногда колпак заменялся ведром (д. Брюшная). Напомним, что остроконечные колпаки или заостренные головы - обязательная принадлежность ряженых и «нечистых духов», «щуликунов», которые широко распространены на Русском Севере, особенно на территории бывших Архангельской и Олонецкой губерний.
Одной из главных задач покойника было запугивание детей и девушек. Отсюда разные «устрашающие» детали его облика. Часто упоминаются огромные репные или картофельные зубы, но обычно их делали в виде полукруглой пластины, которую ряженый держал во рту и внешний край которой завершался утрированными «зубами». Нередко для пущего устрашения в выдолбленную картофелину с «зубами»-прорезями клали уголек, и ряженый-покойник время от времени раздувал его, пуская изо рта дым и искры (дд. Паршино, Калинино, Новоселово, Великая Тарн.).
Для этой же цели лицо, а иногда и весь наряд покойника, обсыпали мукой, мелом или вымарывали сажей. В д.Великий Двор (Тот.) «покойник был весь умазан в сажу и в тесто», а в д. Чеченинской - сажей и мукой. Реже покойнику подвязывали бороду (дд. Подсосенье, Копоргино) и волосы из конского хвоста (д. Спирино), а нос перевязывали ниткой (д. Аксентьевская). В д. Марачевская облик покойника дополнял свиной пятачок, который он держал в зубах. Лицо обычно прикрывалось платком, сеткой или марлей, но так, чтобы были видны зубы.
Кульминационным моментом сценки с покойником было «отпевание» и «прощание» с ним. Главными фигурами «здесь были, конечно, поп и плакальщицы (жена», «родственники» покойника). Возглавляли процессию поп с дьячком, размахивая «кадильником» - кринкой с тлеющими и чадящими угольями и брошенными сверху шерстью или пометом, иногда сушеными травами, серой, берестой, чтобы сделать чад как можно более неприятным. «Лампадочкой гридят - мовтают кругом» (д. Подсосёнье). Иногда вместо «кадильника» махали подожженым старим лаптем.
В д. Павловская бросали в «кадило» табак, а в д.Дуброва - перец, чтобы заставить всех девок чихать. В д. Окатовская «старухи окуривали покойника травкой богородской (=чебрецом)».
Любопытно, что в деревнях со значительной долей старообрядческого населения оплакивание устраивали как на настоящих похоронах. «Покойника положат на постильно и охают: «0-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! 0-охх! И те мене за сутоцьки да под око-о-шецько-о! / Да по брусовой-то лавоцьки, / Да на родново племенницька (или иная степень родства). / Да ты куда жо средивси, Да ты куда наредивси? / В платьице да не нарядное, / Да (в) платьице умиральноё!» Зависяцця платком, да и охат тут над ним... А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно, итъ их ходит наряжонками, дак они и зацьнут прошчацця: «Простишь ли, старой-де, меня, грешную? « - «Тебя бог Простит!» Вот и все... Вот поприцитают, попрошчаюцця и опять понесли из избы-то» (д. Тырлынинская - здесь покойника носили по всей деревне).
В зависимости от степени «серьезности» оплакивания варьировались и тексты, которые распевал пол и плакальщицы. Очень часто, например, пели «Вечную память» - с большими или меньшими сокращениями и отклонениями от канонического варианта. Например, «поп» пел:
- Святы боже,
Святы крепки,
Святы бессмертный,
Помилуй мой!
Вечная память (2 р.),
Помянуть за упокой,
Человек-то был какой!
(вар.: Вецьная память,
Бесконецьная жис(т)ь!
Упокой, господи, душу нашу - д. Фоминская
Верхов.)
(дд. Борисовская Кирил., Павшиха, Часовное, Лисицинская).
В дд. Цибунинская, Пеструха, Липин Бор пели «Господи, помилуй», добавляя «кто чево сумеет смешное»; «другой раз и матюки заворотят» (д. Пеструха). Брань в таких ситуациях некогда выполняла магическую роль: считалось, что она отпугивает всякую нечисть, предохраняет, в частности, участников церемонии от последствий опасного для них контакта с мертвецом. Такой же смысл имела замена имени. Например, в дд. Липин Бор, Лисицинская, Горка (Хар.), отпевая покойника, поп произносил: «Господи, помилуй / Усопшего раба (имярек)!» - называя при этом любое, произвольное имя (Сидор, Потап, Афанасий), что должно было отвести неприятные последствия «отпевания» от того, кто исполнял роль покойника.
С этой же целью перечисляли поименно («отпевали») всех присутствующих, браня тех, кого недолюбливали:
- Господи, помяни:
Трех Матрен,
Луку с Петром,
дядюшку Захара,
Сашечку и Маню,
Починочнова Ваню,
Гришу Хомоськово,
Игнашу Притовсково,
Микиту Рогоськово,
Фиста Молодьсково,
Ваню Каличёнка,
Он же и Романёнка,
Митю колдуна,
Евдисея бя...на.
Помяни, Господи:
дядюшку Трифона,
Старушку Ф ...... ,:
Сидора да Макара,
Скривёна мать Захара.
(с. Раменье Кирил.)
Оплакивание могло перемежаться шутливыми диалогами вроде: «Милушка, о чем ты плачешь? – О муже. – На ково твой муж-то был похож? – На назёмные (=навозные вилы!» (д. Ромашево Кирил.).
Этот диалог представляет из себя сокращенный вариант популярной шуточной песни, которая, видимо, также могла исполняться во время оплакивания «покойника», хотя Н.Иваницкий, записавший текст этой припевки в конце века, таких указаний не делает:
- Баба деревенска в лаптях, куда ты пошла?
- На поминки, мой батюшка, на поминки.
- А кого ты поминать-то пошла?
- Мужа, мой батюшка, мужа.
- А как у тя мужа-то звали?
- Не знаю, мой батюшка, не знаю.
- Да на что имя-то его похоже?
- На вилы, мой батюшка, на наземные.
- Так не Вилантий ли муж-то был?
- Вилантий, мой батюшка, Вилантий.
- Каким он промыслом-то занимался?
— Скрипошник, мой батюшка, балалаешник.
- Какие он песни по скрипке пел?
После этой части песни, исполнявшейся «протяжно», шли шуточные припевки, которые пели «быстро, о притоптыванием».
- Уж ты, Фёкла, белая,
Зачем глупо сделала?
Раз, два, три, люли!
Зачем глупо сделала.
Горюна прогневала,
Чёрного, горбатого,
Горюна проклятого?
Завсе вижу пьяного
У Никахи в кабаке,
В изорванном шубняке.
Зеленое вино пьёт.
Горюна домой зовет:
- Ах ты, сукин сын, мотушка,
Все ты пропил, промотал,
Всё на картах проиграл!
К столу овцу привязал,
Журавля на маште взял.
Журавли-то долгоноги
Не нашли домой дороги,
Шли стороной,
Боронили бороной.
Борона золезная,
Поцелуй любезная!
(д. Печенга)
Далее, по свидетельству собирателя, шло несколько строк не для печати». Обращает на себя внимание вторая часть плясовой припевки («Долгоноги журавли»), которую нередко напевали при встрече группы наряжонок, входящей в избу.
В дд. Григоровская, Новоселки, Середская поп, дьякон и псаломщик пели разные неприличные прибаутки, а завершалось «отпевание» репликой: «Мертвого (вар.: Помяни) за упокой, / А человек-от был какой, / Да и у-у-уме-ер!» В д. Зыков Конец «отпевание» завершалось припевкой: «Человек-от быв какой - / И с ногами, и с руками, / И с телечей головой!» О характере остальных припевок можно судить, например, по таким текстам:
-Покойничек, да умиройничок,
Умирав во вторничок.
Стали доски тесать,
Он и выскочив плясать.
Плясав, плясав,
Да и за ними побежав.
(д. Ереминская)
-Быв покойничек,
Умирав во вторничек,
Стали доски тесать,
Соскоцив старик плясать.
(д. Великий Двор Тот.)
- Поп кадит,
А покойник-от глядит.
Поп-от поёт,
А покойник-от (в)стаёт.
(д. Сафонове)
- Дивное чудо,
В монастыре жить худо,
Игумны - безумны,
Строители - грабители,
Архимандриты - сердиты,
Послушники - косушники,
Монахи - долгие рубахи,
Скотницы - до картошки охотницы.
(д. Малино)
Заканчивалось «отпевание» репликой: «Идите с покойником прошчаться - или «Надо с покойником проститься!» Сначала подходили родственники: «Прости, дядюшка! Прости, муженек!» В тех деревнях, где нравы были не слишком строги, принуждали участвовать в прощании и остальных девушек. Их подтаскивали или подталкивали к «усопшему» и заставляли целовать его в губы, в лоб или уродливые «репные» зубы: «Поцелуй родителя!» (д. Согорки). Реже целовали иконку, лежавшую на груди покойника (дд. Фоминская Верхов., Федяево). В д. Волоцкая вместо этого клали на грудь «усопшего» мелкие деньги (на настоящих похоронах эти деньги использовали для устройства поминок).
Подобного рода церемонии чаще всего практиковались, когда покойника приносили на игрища. Нередко девушек при этом поджидали всякие сюрпризы. Скажем, в одних деревнях покойник плевался в прощающихся (дд. Кожинская, Середская) или «фукал» в них набранной в рот мукой (дд. Пяжелка, Пондала). В других - колол целующихся с ним девушек взятой в рот иголкой (дд. Мезенцево, Верхняя Горка, Калитинская). В д. Спирино покойнику делали своеобразною «усы» из иголок, которые торчали из-под покрывала в разные стороны, или клали на губы щетку, потому «попращаться» с ним, не уколовшись, было весьма затруднительно. Иногда строптивых девушек вымарывали в сажу, подталкивая их лицом к лицу покойника («приткнет, чтобы умазалася» - дд. Подсосенье, Мосеево Тот.).
Тех, кто особенно упорно сопротивлялся, пугали розгой («вицей»), подхлестывали свернутым полотенцем или соломенным жгутом. Иногда такая участь поджидала каждую девушку, пришедшую «попрощаться»: «А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту... В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе» (д. Фоминская Верхов.). Те, кому было страшно, откупались пряниками, конфетами, вареными яйцами, иногда и вином (д. Спирино).
Если покойника приносили неодетым, девушек могли стращатъ и его видом. В дд. Григоровская, Климовская «как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется». В д. Подсосенье, если хотели посмущатъ «прощающуюся» девушку, приподнимали ненадолго перед ней покрывало, под которым скрывался покойник (голый или в «трунине»', то есть в рванье). В дд. Ростово, Халдынка саван делали полупрозрачным, чтобы при приближении можно было рассмотреть необходимые подробности. В дд. Новинская и Фоминская девушек с завязанными глазами по очереди подводили к покойнику и «заставляли целовать, что подставят». Подобные «шалости» устраивались только на средних вечеринах.
Если в одних деревнях, как и описано у С.В.Максимова, сразу же после «прощания» покойника уносили, то в других сценка заканчивалась его «оживанием». Например, во многих районах (Нюкс., Тарн., Верхов., Вожег., Кирил., Бабаев., Вытег.) покойник вскакивал и гонялся по избе за девушками и детьми, ловил и катал их по полу («ребятишки все из избы убегут; он под конец уж и сам побежит за йими» - д. Федяево), иногда щипал девушек за плечи: «Так нащиплет, что в кровь руки!» (д. Починок Бабаев.). В д. Хмелевица вместе с покойником («голой, в белом во всем») приносили ведро с водой и веник. Покойник соскакивал с досок и, окунув веник в ведро, обрызгивал всех девушек. В дд. Пахтусово и Лодыгино покойник вскакивал, сдирал с себя одежду и мог опрыснуть сажей того, кто ему не нравился. Все эти действия имеют явную эротическую символику.- «оживший», полный жизненной энергии покойник стремится передать ее окружающим.
Нередко эта идея воплощалась в пляске «ожившего» мертвеца. Так, в д. Спирино покойник, вскочив, старался поцеловаться о девушкой, за которой он обычно ухаживал или которая ему изменила, измазывая их при этом сажей, а затем плясал с ними. Иногда он плясал со всеми девушками по очереди (д. Великодворская) или в одиночку (д. Клеменево).
Отметим, что существовали и другие формы покойника. Например, в д. Александровская в 40-е года нашего века покойника носили так: один клал другому, стоящему впереди, руки на плечи, а сам закидывал голову назад. Впереди-стоящий наклонял голову вперед и протягивал руки, на которые предварительно напяливал носками вверх валенки. Затем все это прикрывали простыней вместе с лицом и «ногами» и в сопровождении попа входили в избу.
В Верховажском, Тотемском, Бабушкинском, Тарногском р-нах вместо человека нередко носили куклу из соломы. В дд. Заборье (Тот. и Бабуш.), Великодворская, Коротковская покойника сооружали из снопа ржаной соломы, привязанного к доске, или скамейке и накрытого сверху постилахой, иногда наряженного в мужскую или женскую одежду и о вымаранной в саже тряпицей вместо лица. В д. Высотинская сноп оборачивали сверху одеялом, придавая ему формы человеческого туловища, клали его в гроб и закрывали полотном. Принеся в избу, заставляли всех прощаться с «усопшим» и плясали вокруг гроба.
Широко были распространены и покойники, бегающие по деревне, что приближало их к маске белой бабы (см.). В д. Новоселово (Вашк.) парень с угольями во рту бегал по избам, фукал на всех дымом и искрами, катал («котышкал») по земле и по полу детей и взрослых. В д. Калинино покойник в белой одежде и босиком бегал по избам, фукал огнем и прискакивал к тем, кто боится, опираясь одной рукой на того, кого пугал, а второй на бадог.
БЕЛАЯ БАБА. (Бережнослободская вол., д. Ногинская, л. Олюшино, д. Титовская), СМЕРТЬ (д. Куревино, д. Кожинская, д. Власьевская, д. Скородумово, д. Слободка Нюкс.), ОКУЛЯ (д. Терентьевская Тарн., д. Александровская). Одной из разновидностей мертвеца была маска белой бабы или смерти. которая иногда очень близка к покойнику. Такой вариант, белой бабы был, например, известен в конце прошлого века в Бережнослободской вол.: «Наряжают парня в белую женскую рубашку, в руки подают щеть, какой бабы чешут лен, кладут его на скамью, вносят в избу и ставят на пол. «Баба» лежит будто мертвая; потом вдруг соскочит, бегает по избе и тычет в лицо щетъю».
Чаще, однако, баба обходила дома в одиночку. Характерным ее признаком было длинное белое одеяние: простыня, балахон, белая рубаха, полотно. Лицо обычно вымазывали сажей или прикрывали полупрозрачной тканью. В руках у нее часто были скалка или сковородник, которыми она могла запугивать или даже поколачивать девушек, «Одна смерть-то была, в белой рубахе, со сковородником - идёт да стукает. Зубы были у её, на голове у её тожо от лошади циво-то было привязано. Волосы роспушчены. К девкам подходила и целоватъ ее заставляли. Все убегают из избы-то» (д. Зыков Конец). В д. Скородумово смерти надевали на голову ведро и вручали веник и скалку, которыми она могла любого «отдуть». В д. Слободка (Нюкс.) один из парней надевал белую исподку (=нижнюю рубаху), закутывал голову и лицо марлей. Войдя в избу, он топал перед кем-нибудь ногой, тот должен был встать и наклониться, а смерть хлестала его плеткой. Чаще, конечно, такой экзекуции подвергались девушки.
В отдаленных деревнях Верховажского р-на белая баба приходила с ПОВОДЫРЯМИ. В д. Ногинская ее «костюм» состоял из деревянной крестовины, которую один из ряженых держал в руках, с прикрепленным к ней сверху деревянным кругляшом - «головой». В д. Фоминская (Верхов.) устраивали белую бабу и так: на ряженого бабой надевали длинную белую рубаху, а в рукава второй рубахи просовывали палку, за которую держался, подняв вверх руки, ряженый. На месте ворота второй рубахи привязывали к палке в качестве «кумпола» деревянное блюдо, обернутое третьей рубахой. При этом старались, чтобы баба была повыше («под потолок»). Зайдя в дом с бабой и наведя на всех присутствующих страху, парни обходили стоящих на лавках девушек и заставляли бабу «кланяться» им, незаметно подавая ей знак, когда надо особо поусердствовать («блюдом саднёт, кто не нравицца»).
В дд. Терентьевская (Тарн.), Александровская водили Окулю - ряженого в полупрозрачной накидке с поднятыми кверху руками и привязанной к ним тряпичной годовое. В дд. Титовская и Олюшино ряженому белой бабой сомкнутые над головой руки обматывали полотенцем, а поверх несколько раздвинутых кулаков повязывали платок или надевали шапку; затем завешивали его двумя простынями до полу. В д. Харитоновская (Верхов.) так наряжали смерть, причем маске добавляли некоторые реалистические детали: рисовали глаза, нос, рот, привязывали косу. В д. Байкалово такого ряженого называли «лешой». Все эти маски кланялись и пугали девушек. Это настолько характерная их особенность, что иногда их так и называли - кланялка.
Отметим явное сходство между масками белой бабы и журавля (гуся). Скажем, кланялка из д. Каплинская держала в своих руках-»голове» ножницы: «Ходив да кланявся, ножници казав, кому и подол раскроит». Так же обычно действовал и журавль (гусь - см. ниже). Интересно, что это сходство подтверждается и на материалах русских говоров, где длинноногая птица с большим клювом нередко называется бабой.
Одна из важных особенностей этой маски - огромный рост, что также использовалось для достижения устрашающего аффекта. Например, в д. Васильевская двое парней в длинных белых рубахах изображали смерть; один усаживался на плечи другому, причем на лице верхнего была личина. Так же ходили парни в д. Юрковская, только у обоих были приделаны к головам рога, а сзади прикреплены хвосты.
Применялись для этой цели и ходули _(дд. Большое Харюзово, Паново Кич.-Гор.). Ряженые - пугала иди пужала - одетые в длинные балахоны, ходили на ходулях по деревне, наводя ужас на случайных прохожих и стучась в окна. В дд. Надеевщина, Крадихино ходили по деревне на бадогах куляши - только парни и мужики: «Сверху кафтан довгой, лицё шапкой, хто бороду сделает... Руки кверху свяжут, кто шчё накинет и кланяецця. Крицяли: «Манило, манило идет!» - шчёб боелися люди, ребятишки».
У вепсов в с. Шимозеро по улицам ходили покойники (kol'i'ad). Ходили обычно поодиночке, «чтобы ребят (=детей) попугать. Покойник клал себе на голову мотовило самопрялки, веревку или ремешок, прикрепленный к нему, привязывал к поясу, а сверху набрасывал длинное белое полотно. Покойник отучал в окна домов и заглядывал в них.
КИКИМОРА (д. Борисовская Кирил., д. Ведовская, д. Хмелевица, д. Конецкая, д. Хламово, д. Широкая), КУДЁЯ (д. Матвеево, д. Федотово), ДРЕМА (д. Старина, д. Полежаево, д. Падерино), САМОПРЯХА (д. Сюрга, д. Папино). Из более редко встречающихся «человекоподобных» персонажей святочного ряжения можно упомянуть кикимору; «старуху» с веретеном. Кикимора — очень популярный персонаж в местной демонологии, ее представляют и полевым, и домашним духом, о ней связано» множество поверий, одно из которых - о влиянии кикиморы на пряжу и прядение (см. выше) – тесно связано со святками и Рождеством. К этому же периоду относится я запугивание кикиморой детей: «Нe ходите на улицу, там темно, кикимора вас утащит!»
Одежда и действия кикиморы, которой обычно наряжались девушки, вполне соответствовали этим поверьям. На нее надевали самую рваную и грязную женскую одежду, иногда с подвешенными к поясу лаптями (д. Старина), в платке, завязанном на темени узлом, так что концы его нелепо торчали в стороны (д. Борисовская). «Лицо углем замарано, глаза платком зависят (дд. Беловская, Конецкая, Хламово), в руках палка с «болонками» (=наросты на дереве - д. Борисовская Кирил.) и заостренным концом - «веретено». Кикимора такого типа очень напоминает ряженых - старух и нищих. Детали внешности должны были, видимо, приблизить ее облик к тому, о котором известно по выражению «одет как кикимора» (=о неопрятно и небрежно одетом и лохматом человеке).
Действия кикиморы были связаны в первую очередь с прядением. Зайдя в дом, она садилась где-нибудь в уголке и начинала «прясть». Пресенка у нее была маленькая, кудель из отрепьев, вместо веретена – палка. В дд. Матвееве, Федотове к прялке привязывали солому, которую кудея, делая вид, что прядет, выдергивала себе на подол, а затеи мутовкой разбрасывала по избе. Нередко кикимра приставала к девушкам, дергала у них платки и требовала: «Дайте-ка мне!» Тормошила их: «Девки, пляшите, а то замараю» - и подыгрывала пляшущим в гребень («торыкала») или постукивала в такт пальцами по доске своей прялки.
Остальные беседенки, в первую очередь парни, теребили у кикиморы кудель, бросали ей туда щепки и т.п. Нередко все завершалось поджиганием кудали. Так, в дд. Матвеево, Полежаевка кудея (дрема - дд. Полежаевка, Широкая) во время прядения куняла, изображая ленивую пряху, а парни тем временем, подкравшись, поджигали ей кудель. Потом все «будили» кудею, и она с криком бегала по избе, дымя тлеющей куделью, а девушки поспешно прятали от нее свои прялки. В д. Широкая парни бросали горящие спички в прыгавшую по избе кикимору, стараясь подтолкнуть ее к той девушке, у которой было больше всего кудели, чтобы кудель загорелась от брошенной в кикимор спички.
От «помощников» и злопыхателей, а также тех, кто пытался заглянуть под платок, чтобы узнать, кто пришел кикиморой, та отбивалась палкой-»веретеном».
Кикиморой в д. Пулово-Борисово могла быть только замужняя женщина, которая соответствующим образом «наздоблялась»: одевала «трунье» (=рвань), а голову с предварительно растрепанными в торчащими во все стороны волосами повязывала «худым» платком, прикрывая им лицо так, чтобы оно не было видно присутствующим на веселой беседе. Прихватив прялку с большим пучком мокрой кудели, кикимора входила в избу, садилась в красном углу под иконы и начинала прясть ни с кем не разговаривая. Тем самым она «давала молодым науку, чтобы не волочили, а тонко и вовремя пряли». По окончании беседы кикимора так же молча уходила.
МЕДВЕДЬ, МЕДВИДЬ И СОБАКИ, МЕДВИДИЦЯ С МЕДВИДЯТАМИ. Существует по крайней мере две версии происхождения этого персонажа святочного ряжения. Одна из них основывается на бытовании еще в прошлом веке у многих народов Сибири и Русского Севера культа медведя, самого крупного хищника в этом регионе.
Сторонники другой версии ставят под сомнение необходимость поиска столь глубоких корней святочного медведя, справедливо указывая на его родство с дрессированным медведем бродячего «скоморошьего» цирка. Исследователи обращают внимание на то, что, о одной стороны, среди ряженых иногда встречались и «скоморохи», а с другой стороны, настоящего медведя иногда водили на игрища и разыгрывали с ним типичные сценки «медвежьего цирка» после завершения прочих оценок с ряжеными.
Нам кажется, что было бы неправильным отбрасывать аргументы сторонников и той, и другой точек зрения. Видимо, в оценках с ряженым «медведем» можно найти как более древние элементы, имеющие отношение к медвежьим культам, так и более новые, которые восходят к популярным сценкам «медвежьего цирка» и построены на насмешливом пародировании манер и повадок людей и исполнении команд вожака.
Рядились медведем довольно просто: выворачивали шубу или тулуп шерстью вверх, а на лоб к лицо опускали воротник и шапку. Часто мазали сажей лицо или завязывали веревочками воротник, придавая ему подобие морды зверя, а на руки напяливали шубные рукавицы, измазанные сажей. В д. Федяево ряженый медведем надевал «шубные штаны и пиджак шерстью на волю», которые сверху подвязывали веревкой. В Верховажском и Тотемском р-нах для медведя шили специальную маску из овчины, а в д. Борисовская (Кирилл.) даже брали голову убитого медведя. Нередко для ряжения использовали и настоящую медвежью шкуру (дд. Хмелевица, Верхняя Горка, Дуброва). В д. Дивково, на ноги медведя натягивали мешки, на дно которых опускали по деревянной или металлической тарелке, а затем приматывали мешки к ногам веревками, так что получалось подобие медвежьих лап. Это приспособление позволяло очень эффектно отбивать ритм при пляске. В Сямженском р-не на ноги изображавшего медведя ряженого также нередко надевали мешки, набитые соломой.
Наиболее простые сценки с медведем были построены на показе самого «зверя» и его возможностей. Они скорее ввсего связаны с «медвежьим цирком», хотя сам факт вождения - медведя по домам может быть объяснен и древними верованиями в благотворное влияние такого обхода.
Такого рода сценки были известны в деревнях Велико-Устюгского, Верховажского, Кирилловского, Тотемского и других районов. В старообрядческой д. Тырлынинская, например, эпизод с медведем выглядел так: «В избу на вецерину заходят, медвидя ведут на веревке; он по полу и ходит, по кругу, на цетырёх ногах». В соседней д. Великая (Тарн.), походив на четвереньках, медведь становился на дыбы и плясал, понукаемый поводырем. Похожие сценки были известны в д. Комлевская, где медведя водил мужик, заставляя его кататься по полу, с кем-нибудь бороться или иначе веселить народ, а также в д. Федяево, где медведя водили кудеса - здесь он кувыркался, обнимал и целовал девушек. У вепсов в с. Шимозеро kondi (медведь) в вьшернутой шубе в шубных, рукавицах на руках заходил в избу на четвереньках и трижды обходил по кругу всех присутствовавших в избе. Иногда плясал с кем-либо, после чего молча удалялся. Здесь медведя, который посещал все дома в деревне, обычно не сопровождал поводырь. В д. Григоровская медведь, войдя в избу, смешно «похрюкивал», а затем пел разные неприличные частушки. Под конец становился на «задние лапы», подходил к девушкам и делал вид, что хочет на них броситься, а те визжали («ифкали»).
В д. Дивково медведь не пугал девушек, а только кланялся ям, напутствуемый двумя поводырями, один из которых вел его на поводке, а второй, с палкой в руке, шел рядом. Впрочем, в этой деревне для устрашения девушек также принимали меры: приделывали к «морде» медведя некое подобие «клыков». В заключение сценки медведь плясал, отбивая ритм деревянными тарелками, которые изображали «задние лапы», и наигрывал себе на гармошке. В д. Слободка (Бабуш.) медведь (здесь им наряжалась женщина) обходил всех девушек; прячем, если девушка ему нравилась, то он снисходительно трепал ее по плечу, а если нет, то, хлопнув по плечу, плевал на пол.
Мотивы, связанные с обрядами жертвоприношения, составляют наиболее архаичный пласт в оценках с участием «медведя». Смутные воспоминания об этом еще сохранились в некоторых отдаленных деревнях Тарногского и Кичменгско-Городецкого районов. Вот, например, что рассказала А.Ф. Армеева из д. Пибунинская: «О светье старики-те медведя кололи... Гости найидут о светье, придут наряжоные на игришчэ. Один на скамейку сядет, на другую скамейку палку положут. Там медвидь стоит в шубе вывернутой. Ево палкой и спёхнут...» К сожалению, свидетельства такого рода встречаются уже крайне редко. В восточных р-нах сценки с жертвоприношением медведя разыгрывались обычно на свадьбе.
В дд. Пустошь (Верхов.), Пялнобово после того, как медведь, приведенный на игрище, «поповзат и помявкат» и достаточно напугает девушек, вбегал парень с ружьем и с криком: «Медведя убить надо!» - Палил из него в потолок, а медведь, оставив шкуру, убегал в сени.
Похожие сценки были известны и куйско-пондальским вепсам. В Пондале медведь приходил вместе с охотником-ряженым с ремнем и ружьем через плечо и патронами у пояса. Медведь бросался на девушек, хватал я «кусал» их за ноги. Поднималась кутерьма, среди которой вдруг раздавался оглушительный выстрел - «охотник стрелял медведя». Медведь падал, разлив по полу «ручай крови» (для этого использовали кровь домашних животных), это называлось «Kud'ugk ее kuda» («чудик обос...оя»).
Подобные оценки уже в начале века были редкостью. Даже для большинства стариков это всего лишь «преданья старины далекой». То, что о подобными шутками велась борьба, показывают очень распространенные былички о том, как пресеклась традиция «водить и убивать медведя». В разных районах называют разные деревни, но детали истории о том, как ряженого-медведя (или «быка») случайно убили, ударив топором или слишком сильно ударив поленом, наконец, выстрелив из ружья не в потолок и не холостым зарядом, а прямо в ряженого, удивительно похожи даже в очень отдаленных друг от друга местностях.
В старину входящего в дом зверя задабривали чем-либо, приглашая войти. Остатки этого ритуала сохранились в д. Паюс. Здесь ряженый - медведь, подойдя к двери, начинал упираться: «Открыли дверь, а он не идет». Тогда разыгрывалась церемония приглашения медведя в дом: «Хозяйка вошла в амбар, принесла решето овса». После этого медведь благосклонно соглашался зайти в комнату, и, встав на задние лапы и хлопая передними, обходил девушек, а те верещали. В деревнях Кирилловского района от ритуала приглашения сохранилась лишь пауза, которую устраивали кулеса перед тем, как ввести его в дом. «Вожатый идёт с верёвкой, маленьки ребята кричат: «Медведя ведут!» Вожатый посреди избы сядет на верёвку мотает в круг; верёвка длинная, на всю деревню - пока передёргают (веревку), всю избу выстудят. А конец может пустой или «медведь» - на четвереньках в избу идёт; девок лизет обнимать, целовать. Вожатый (ему) скажет: «Ну-ко, маленьких ребят похватай!» или «Выведи-ко из избы таково-то!» - он и выведет» (дд. Малое Коровино, Пялнобово, Тимонино), Любопытно, что медведя в таких сценках иногда заменял обнаженный человек (=покойник?). Например, в д. Федяево: «Было за верёвку всё ташшат, а двери полые (=открыты настежь). Потом каково зверя привяжут, каку-то чучелу, дак все и убегут с беседы. Или тянут таково - только место это (=срамное) закроют, рубаха без рукавов, на лице маска, да нос из редьки сделают, да накрасицця, волос копну сделают - не узнаешь».
Однако, пожалуй, наиболее распространенными были сценки с озорством медведя. Символика этих действий также, видимо, связана с древними воззрениями на медведя как на зверя, одаривающего плодородием и силой. Кувыркание, катание по полу с медведем, «борьба» с ним входили и в репертуар «медвежьего цирка», но эти действия все же гораздо древнее его. Так, в дд. Григорово, Брызгалово, Чеченинская, Патракеевская «парни медведем наряжались и перекатывали по полу девок». В дд. Новая (Бабаев.), Паршино медведь хватал в охапку девушек и катал их по полу или катался с ними сам. В д. Сергееве (Белоз.) медведь мазал при этом девушек сажей, которой были замараны его «лапы»- рукавицы.
В д. Данилково парни-ряженые, введя медведя в дом, командовали: «Ну-ко, девки, давайте, ходите вокруг, пойте песни!» Девушки становились в круг и под пение песен («кто какую сможет») ходили вокруг медведя. После каждой песни хором скандировали: «Дед-медведь! Дед-медведь! Дед-медведь!» Потом парни приносили чистой воды в чашке (подливали туда воды из бутылки) и хлопали по воде тряпкой, приговаривая: «Надо медведя спрыснуть!» - хотя все брызги летели на девушек. В дд. Коробицыно, Чеченинская медведь сам обливал девушек, а парни-ряженые не выпускали их из избы, пока медведь всех не обольет. Обливание водой очень часто встречается в святочной обрядности и связывается обычно с пожеланиями здоровья и силы, поэтому не удивительно, что здесь эту церемонию выполняет именно медведь. В д. Минчаково вместо вода девушек обсыпали золой, это делал маскированный, приходивший вместе о медведем.
И, наконец, еще одной, хотя к менее распространенной сценкой была медведица с медвежатами. Такого рода ряженые ходили в дд. Середская, Антоновская, Щекино. Вожак водил медвидицу о медвижатами (иногда их называли и собаками). Роль мидвидят играли дети лет десяти. Медивидица (или медвидь) мяла тех девок, «которые подсмеивали над париями»: «Медвидь станет, сдёрнет с лавки девку (они на лавках стояли) и мнет ее, а те лают, на девку тоже нападают. Иногда, ворвавшись в дом, мидвидята тушили свет, а медвидица с вожаком выволакивали на улицу намеченную заранее девушку и напихивали («намякивали») ей снегу за пазуху и под подол. Интересно, что в д. Середская медведь, маску которому делали из воротника шубы, ничего не видел и хватал тех девушек, на которых его науськивал поводыь.
Медвежат или собак обычно было несколько: «И медвежатка ведь были - два-три; мальчики, пометит которые (лет десяти, послушные) - большие-то сговорят, подкупят, a им ведь интересно, как девок-то мнут туточки да катают, оне и лают, бегают, уркают...» Иногда собаки приходили отдельно от медведя. Б д. Харино их приводили сворой (5-7 «собак») на поводках, и они всех комкали, как и медведь. В д. Окатовская собак, как медведя, наряжали в вывернутый тулуп, на шею делали что-то вроде ошейника, морду сооружали из соломы, обвязанной сверху тряпицей. Собаки бегали на четвереньках и тыкались девушкам в ноги.
БЫКОМ ЗДОБИЦА (д. Истомило, д. Харино), БЫКА БИТЬ или УБИВАТЬ (д. Власьевская, д. Васино, д. Маслово), БЫКА ЗАПРЯГАТЬ (д. Колотовщина). Ряжение быком относится к числу древнейших из известных в Европе. Сценки с быком, как правило, завершались его «забиванием», что, видимо, является пережиточной формой ритуального жертвоприношения быка, которое на Русском Севере в прошлом веке и приурочивалось к крупным праздникам (Петрову, Николину, Ильину дню). Ряжение быками (турами) было известно на Руси еще в XVII веке.
В западных районах Вологодского края ряжение быком тяготеет к ареалу расселения вепсов, хотя самим куйско-пондальским вепсам в 20-30-е года нашего века оно не было известно. Именно в этих районах (Бабаев., Белов., Вытег.) быка чаде всего водили на святки. На крайнем востоке области (В.-Уст., Кич.-Гор.) быка убивали обычно во время пиров, приуроченных к крупным общественным праздникам, к окончание совместных работ (=помочам) и к свадьбе.
Сценки продажи и купли быка очень напоминают действия со святочной козой, распространенные в более южных областях России, Белоруссии, Украины. В дд. Истомине, Харино, Новая (Бабаев.) быка приводил вожатый или хозяин с наведенными сажей усами, в вывернутой шапке и шубе, подпоясанный ремнем. Сначала бык под руководством поводыря бодал (комкал) тех, кто ему не нравился, а потом кудеса начинали его продавать: «Кто купит?» Кто-нибудь говорил в шутку: «Я куплю! - Почем? - За десять!» Кудеса назначали свою цену - сто рублей, а то и больше. Те рядились (=торговались) как цыгане: «Дорого! - А почем возьмешь? - Хоть за пять!» Хозяин быка хвалил, а «покупатели» всячески хулили. Так торговались, пока не договорятся. Тогда говорили: «Кокни!» - хозяин палочкой и кокал по горшку («кукшину»). Горшок вдребезги, а бык из избы бегом.
Сопоставление и противопоставление быка и медведя довольно характерная деталь свадебных сценок в Велико-Устюгском и Кичменгско-Городецком районах, хотя это встречается и на западе области. Например, в д. Сергеево (Вашк.) на святки водили и быка, и медведя. Еще, зайдя в избу, буткал привязанными к его голове коровьими рогами девушек, валял их в растоптанных по полу угольях. Потом появлялся стрелок и пулял в него горохом из деревянного ружья. Бык ревел и падал замертво. Когда в избу вваливался медведь и начинал свое озорство и шутки, бык «оживал» и дрался с ним.
Из деталей одежды ряженого-быка можно выделить горшок, изображавший его «голову». Чаще всего горшок вешали на палку, которую ряженый держал перед собой (д. Пожарово) или между ног (дд. Васино, Новая Бабаев.).
В других деревнях горшок с прикрепленными к нему «рогами» из соломенных жгутов, морковок или настоящих коровьих рогов вешали на конец' палки, привязанной к спине ряженого-быка. Интересно, что у южных вепсов, проживающих на территории, прилегающей к западным границам области, горшок («голову быка»), надевающийся на голову ряженого, наполняли пеплом, который после «забивания» быка рассыпался по всему полу. В восточных районах горшок разбивали обухом топора, в западных - поленом или дубиной.
В д. Пахтусово бык, выскочив из «шкуры», приводил в смущение всех девушек, так как был обычно «в чем мать родила». В д. Пахомово хозяин, вооруженный топориком, прежде чем хлестнуть быка обухом, садился на него верхом и, понукая и подхлестывая, с прибаутками катался на нем по комнате («по кругу походит, посмешит»).
Именно в таком, шутливо-пародийном ключе решена оценка с быком, описанная Н.С.Преображенским. «На игрище бывает много мужиков из довольно дальних волостей.... Мужика, не знавшего кудес с. Никольского, уговорили поучаствоватъ в местных кудесах..... Ведут мужика на веревочке на четвереньках; мужик мычит. Все хохочут. Мужик еще сильнее ревет. Но в это время мужика шлепнули в лоб чем-то мягким. Он вскочил, как обваренный кипятком: лицо и пушистую бороду, которые были похожи на физиономии коров после пивного праздника, когда они становятся рогами под те отверстия, в которые валят всякий сор и нечистоты, ему, я думаю пришлось долго промывать. Эта выходка с мужиком означала, что «убили быка».
КОЗА (Нюкс., Тарн., Boжег., Тот., Кирил., Сямж.), КОЗЁЛ (Кирил., Ник., Бабуш., Вашк.), БОРАН (Кирил..Вашк.), ОЛЕНЬ (д. Меньшиковская). Исследователи справедливо считают, что этот святочный персонаж мало характерен для Русского Севера. Действительно, если в средней и южной России, да и у других славянских народов святочная коза распространена почти повсеместно, то в Вологодском крае она встречается, в основном, в Присухонье и в некоторых центральных и западных районах. Чаще всего этот персонаж мало отличался по своим действиям и облику от медведя и . быка. Козла наряжали в вывернутый тулуп, на лицо напяливали маску ив овчины, реже накидывали на двух парней козлиную шкуру (дд. Кокино, Кузеево, Брызгалово). Иногда для козы изготавливали голову из дерева (д.Сухонский Дор, д. Брусенец) или напяливали ряженому препарированную и высушенную козлиную голову (д.Новоселки). Внешность козе старались придать устрашающую: «Роги деревянные, вместо зубов гвозди, челюсть стучит» (д.Брусенец). Особого страху нагоняли болтавшиеся на стороны в сторону длинный огненно-красный язык и косматая льняная борода, открывавшаяся и закрывавшаяся пасть, которой коза «хамкала» на девушек, будто пытаясь их укусить, и рога - настоящие, козьи, или из вил, падок, ухвата и т.п.; ими коза пыталась наподдать всем, кто встречался ей на пути.
В Бережнослободской вол. в конце прошлого века коза ходила так: «Накрывают одного парня постилкой, привязывают деревянную голову с большими рогами, парень этот на четвереньках скачет но избе и тычет рогами без бережи кого попало; поднимается визг, крик, рев, а поводыри хохочут». Коза блеяла, скакала но избе, шевелила рогами, трясла бородой, щелкала челюстью и, наконец, бодала девушек.
Интересно, что в Вологодском крае не встречались сценки с забиванием и оживанием козы, продажей ее шкуры или туши, которые так характерны для южнорусских, белорусских и украинских вариантов. Здесь такие сценки разыгрывались с быком или лошадью. На близость вологодских разновидностей козы с лошадью указывает, например, обычай накрывать козу полотном («пологом», «постилахой» - Кирил., Бабуш., Тот.).
Вот одна из характерных сценок с участием козы, относящаяся к середине 20-х годов нашего века. В ней козу изображал мужчина в вывернутом полушубке. В руке, которая была засунута в рукав, он держал палку о «козьей головой», укутанной куделью и увенчанной длинными рогами. Нижняя челюсть козы открывалась при дерганьи за веревочку. «От он сидит, мужик тожо, сидит и смотрит - де те ребятишки на полатях? Матки туда пёхнут робятишок маленьких, лет семи-шести: «Там много места, дак лежите там!» Мудрушкам (=ряженые) придут как, дак они хохоцют тожо, робятишки, не боялись. От он смотрит, смотрит, за верёвоцькю дёргает, она эдак пастью-то хлопает, хлопает. Дак он встанет и эдак-то - раз! - махнёт на полати, дак робятишки-ти отскочат туда. Уханье, дак это, ой ты! Девки-ти тожо ухают, убегают тожо все. Смешно! Он девкам рогам грозився. Они поивкали, да друг за дружку попрятываюцця, под баб - баб-то не товкав, а всё молодяжку. Ой-ты потруса' (=шалости) у нас в деревне были тамока, потруса цистые!
И доили её, козу. Шайкя - шайки принесут с водой (шайки-те вот были деревянные раньше, и руцъкя тутока) - водици линут и идут доить. А коза-та стоит середи полу, всё оставила тутаё, всё уш набаловала она. От подходят: «Надо подоить козу-ту!» Как станет доить, она - раз! - ногой-то стегнёт, воду-ту прольёт. Вода-та по полу-то! Ак-от смехота у нас-то ведь была в деревне-то, всех цишче!» (д. Пирогово).
Встречались и более редкие разновидности козы. Например, в д. Меньшиковская подобный персонаж назывался оленем, в д. Патракеевская коза рогозенная вылезала в разгар игрища из подпола, внося сумятицу в ряды пляшущей молодежи, а в д. Сухонский Дор на спину козе привязывали решето (ср. южнорусские варианты козы с лукошком).
В д. Калитино кудеса ходили козлам и бораном, которые бодались друг с дружкой и с девушками. Южнее, в д. Оносово, ватага из 5-10 кудесов, обходившая всю деревню, наряжалась баранами: натягивали два старых шубника - один на ноги, другой на руки, посередине перевязывали юс ремнем. По поведению бараны напоминали собак: «На карачкаф ходят, бодаюцца; ведро с извёсткой повалят среди полу, где хозяева злые».
ЛОШАДЬ, ЛОШАДЬЮ ХОДИТЬ, ЛОШАДЬ ПРИВОДИТЬ (В.-Уст., Бабаев., Белоз., Вашк., Верхов., Бабуш., Нюкс., Тарн., Кирил., Сямж., Кадуй., Череп.), КОНЯ или КОНЕЙ ВОДИТЬ, КОНИКОМ, С КОНЕМ ХАЖИВАТЬ, НА КОНЕ ЕЗДИТЬ (Белоз., Верхов., Вытег., Нюкс., Кирил., Тот., Сямж.), ДУГУ СРЯЖАТЬ, НА ДУГЕ или НА ДУГАХ ЕЗДИТЬ, ДУГИ ЗАПРЯГАТЬ (д. Пеструха, д. Титовская, д. Фоминская Верхов., д. Середская). Этот персонаж святочного ряжения был известен практически повсеместно. О том, что речь идет о типе ряжения, издавна распространенном на Руси, свидетельствует челобитная нижегородских священников патриарху Иоасафу (1636 г.), в которой говорится: «И делают, государь, лубяные кобылки и туры, и украшают полотны и шелковыми ширинками, и повешивают колокольцы на ту кобылку».
«Всадники» или «рыцари» известны уже по средневековым европейским карнавалам. Их включению в состав вологодских святочных ряженых могли способствовать представления скоморошьего цирка. В качестве еще одного прототипа укажем обычай вождения по домам во время праздников и пиров и ритуального угощения живой лошади, известный в некоторых районах Русского Севера.
Можно выделить три основных типа святочной лошади. Один из них хорошо известен и описан. Лошадь изображали от двух до четырех ряженых. В разных деревнях они становились по-разному. Чаще всего за талию ряженого, стоявшего первым, хватался второй, за него третий и т.д. Иногда на плечи ряженых клали жерди, синхронизировавшие их движение и служившие опорой для всадника (дд. Конецкая, Паршино, Максимово), либо деревянную или плетеную зыбку (=колыбель) на головы (д. Новец).
В дд. Аистово, Першинская два парня становились «задниця в задницю», их связывали вместе в поясе, после чего они нагибались каждый в свою сторону, один держал голову лошади, другой - хвост. Сверху ряженых накрывали длинным пологом или попоной, реже - настоящей лошадиной шкурой (д. Першинская). Лошадь такого типа старались сделать внушительных размеров («голова до потолка»). Головой служила прялка, которую держали копылом вперед, обмотанная тряпками палка, набитый соломой или тряпками мешок с нарисованными на нем глазами и ушами, который ряженый, стоявший первым, напяливал себе на голову, или корзина.
Иногда лошадью рядился один человек, накрытый сверху лошадиной шкурой или вывернутой шубой и державший в руках «голову коневую из шерсти», прикрепленную к палке. В д. Скородумово ряженому надевали на спину корзину, в руки давали ухват с привязанным между рожек снопом («головой»), а сверху накидывали полог. В д. Марачевская ряженый, накрытый пологом, ходил, слегка наклонившись вперед и опираясь на дугу, которой он постукивал, как копытами.
Второй тип лошади хорошо известен по детской игре «в лошадки». В этом случае лошадь изображала палка между ног «всадника» с надетым на нее валенком, пучком соломы или тряпок - «головой». В дд. Кузьминская (Кадуй.) и Осташевская всадник выезжал верхом на снопе соломы с прикрепленной к нему соломенной «головой», на которой болтались «уши» из набитых соломой рукавиц. На шею лошади вешали колокольцы (боркуны или боркунцы, подгарники и колоколец), сзади прикрепляли пучок соломы, льняных оческов, (повесмов), мочала или старый, обтрепанней березовый веник-»хвост».
В ряде деревень Верховажского, Тотемского, Сямженского и Тарногского р-нов ездили на дугах: «На дугу посадят одново (в шубе, в шапке), полотенце ли верёвку петлей с одново и с другого края заденут, повесят ему церез плецё. Впереди катаник на дугу вместо головы, гриву сделают из повесма, глаза, обратъ наложат, подгарник с колокольциками, сзади виник-лиственик привяжут и сажой ёво умажут... Дуга цем-то обверцена - тряпками ли, сеном, товстинькая посередине» (дд. Середская, Аверинская, Пелевиха). В д. Фоминская (Верхов.) на дугу - один рукав на один конец, другой - на другой - напяливали два полушубка, полы которых собирали сборками.