ГЛАВА ПЕРВАЯ
     
      ИСТОРИОГРАФИЯ ПОЭЗИИ БАТЮШКОВА
     
      1
     
      Вторая часть "Опытов в стихах и прозе" Батюшкова, где были собраны его поэтические произведения, вышла в свет в октябре 1817 г. и, по словам одного из современников, привлекла "внимание всех любителей словесности" [1] [Н. М. Сипягин - Батюшкову, 17 октября 1817 г. (черновое).- Центральный государственный архив литературы и искусства СССР, ф. 63, ед. хр. 12 (л. 1 письма). В дальнейшем этот архив обозначается ЦГАЛИ.]. Появление этой книги вызвало целый ряд хвалебных рецензий (в журналах "Вестник Европы", "Русский вестник", "Русский инвалид", "Сын Отечества"), но по большей части они были весьма бессодержательными и отражали недостаточно высокий уровень критики, еще не имевшей научного характера. Единственное исключение представляла собой анонимная статья об "Опытах" в N 83 газеты "Le Conservateur Impartial" за 1817 г., принадлежавшая перу С. С. Уварова, который тогда был ревностным "арзамасцем", зло полемизировавшим с эпигонами классицизма. В этой статье определялась историко-литературная роль Батюшкова, и он вместе с Жуковским был отнесен к представителям "новой школы" в русской поэзии. Стихи Батюшкова приветствовали создатели сентиментальной лирики И. И. Дмитриев [2] [См.: И. И. Дмитриев -А. И. Тургеневу, 10 апреля 1819 г. ("Сочинения И. И. Дмитриева", т. П. СПб., 1893, стр. 245).] и В. В. Капнист [3] [См. послание Капниста к Батюшкову ("Сын Отечества", 1817, ч. 41, стр. 182-183).]. Иную позицию по отношению к лирике Батюшкова заняли А. С. Грибоедов и П. А. Катенин, сторонники гражданской поэзии, критическая деятельность которых отражала начинавшийся подъем декабристского движения. Комедия "Студент", написанная Катениным и Грибоедовым в 1817 г., являлась непосредственным пародийным откликом на появление первой прозаической части "Опытов". При этом пародировалась не только проза, но и поэзия Батюшкова (в частности, его знаменитое послание "Мои пенаты"). Однако отрицательный отклик на "Опыты" Катенина и Грибоедова был только отдельной ноткой, тонувшей в общем хвалебном хоре. В плане утверждения славы Батюшкова весьма характерен отрывок из поэмы А. Ф. Воейкова "Искусства и науки", появившийся на страницах "Вестника Европы" в 1819 г. [4] ["Вестник Европы", 1819, ч. 103, N 8, стр. 254.] (по всей вероятности, этот отрывок, написанный еще в 1817 г. [5] [См.: "Остафьевский архив", т. I. СПб., 1899, стр. 655.], был тоже отголоском выхода "Опытов", хотя и не сразу прозвучавшим в печати). Воейков с восхищением говорил о "роскошном Батюшкове" с его "пленительным даром" [6] [По-видимому, отрывок из поэмы Воейкова понравился Батюшкову. Он написал строки из него ("Роскошный Батюшков... // Овидий сладостный, любимец муз Гораций, // Анакреон и ты, вы веруете в Граций") на своем автопортрете, ныне принадлежащем Гос. Литературному музею. Это дает возможность датировать автопортрет 1817-1819 гг.].
      После "Опытов" наиболее ярким выступлением Батюшкова в печати был, конечно, цикл стихов "Из греческой антологии", опубликованный в статье "О греческой антологии", вышедшей в качестве отдельной брошюры в 1820 г. И это выступление было встречено критикой с энтузиазмом как доказательство дальнейшего творческого движения Батюшкова. Подробный разбор цикла "Из греческой антологии" дал Кюхельбекер [7] [См.: "Сын Отечества", 1820, ч. 62, N 23, стр. 145-151.]. Он с восторженной приподнятостью комментировал достоинства антологических стихотворений Батюшкова, написанных "прелестными" гармоническими ямбами [8] [См. подробно обо всех этих высказываниях о поэзии Батюшкова в нашей статье "Творчество Батюшкова в оценке русской критики 1817- 1820 гг." ("Уч. зап. МГУ". Труды кафедры русской литературы, 1948, кн. 3, стр. 179-199).].
      В 1818-1820 гг. в кругах русских писателей крепнет уверенность в том, что Батюшкову предстоит славный путь. Однако психическая болезнь Батюшкова разрушает все эти надежды. С 1822 г. о Батюшкове говорят и пишут как об "умолкшем поэте" и считают его "как бы умершим" (слова Белинского - IV, 574). Но тот факт, что путь Батюшкова стал казаться современникам завершенным, имел свою положительную сторону. Критики 20-х годов считают результаты творческой работы Батюшкова вполне определившимися и подлежащими окончательному суду. Это создает почву для историко-литературной оценки. В 20-е годы произведения Батюшкова попадают в учебные пособия как материал для изучения "российской словесности". Так, во всех частях своей "Учебной книги российской словесности" Н. И. Греч исключительно часто приводил примеры из Батюшкова, определяя различные жанры и образцы "слога" [9] [См.: Н. Греч. Учебная книга российской словесности, ч. I. СПб., 1819 стр. 215-230, 276-278; ч. II, 1820, стр. 131-146; ч. III, 1820, стр. 189-192 202-205, 222-223, 241-246, 335-344.]. Особенно важной для популяризации творчества Батюшкова явилась IV часть "Учебной книги" Греча, к которой был приложен "Опыт краткой истории русской литературы", включавший обзор "современной" отечественной словесности. В этом обзоре помещена заметка о биографии и сочинениях Батюшкова [10] [Там же, ч IV, 1822, стр. 579.].
      Здесь же был помещен отрывок из "Общей характеристики русских поэтов" П. А. Плетнева, посвященный сравнению Батюшкова и Жуковского. Гнедич верно назвал Плетнева "обожателем Батюшкова", который "страстно любит" его произведения и "знает их наизусть" [11] [Гнедич - Батюшкову, 20 ноября 1821 г. (П. Тиханов. Николай Иванович Гнедич.- "Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук", т. 3, N 3. СПб., 1884, стр. 92).]. Более того, вся ранняя поэзия Плетнева развивалась под знаком Батюшкова. В лирике Плетнева 1819-1822 гг. нетрудно обнаружить ряд заимствований из Батюшкова (см. стихотворения Плетнева "Ломоносов", "К Баратынскому", "Гробница Державина" и др.).
      Как известно, в 1821 г. Плетнев напечатал в "Сыне Отечества" свою "злополучную" элегию "Б<атюшко>в из Рима" [12] ["Сын Отечества", 1821, ч. 68, стр. 35-36.]. Она появилась, благодаря уловке Воейкова, без подписи и была принята многими, в частности, Карамзиным, за произведение самого Батюшкова [13] ["Не ошибись и ты, подобно Карамзину,- писал А. И. Тургенев Вяземскому 23 февраля 1821 г.- Стихи в "Сыне Отечества" не Батюшкова, а здешнего его представителя" ("Остафьевский архив", т. II. СПб., 1899, стр. 169).]. Читатели ошиблись не только потому, что Плетнев довольно правдоподобно излагал предполагаемые переживания Батюшкова, тоскующего в Италии о "родных полях". Можно установить, что вся элегия представляла собой "мозаику" из образов батюшковских стихотворений ("Разлука", "Мой гений", "Мои пенаты"). Элегия Плетнева вызвала страшное негодование Батюшкова, начинавшего обнаруживать признаки психической болезни [14] [См.: Письмо Батюшкова к Гнедичу 26/14 августа 1821 г.- "Сочинения К. Н. Батюшкова", т. III. СПб., 1886, стр. 571. В дальнейшем все ссылки на письма и прозаические произведения Батюшкова, а также на монографию Л. Н. Майкова "О жизни и сочинениях К. Н. Батюшкова" даны по этому изданию (т. I- III. СПб., 1885-1887); указываются только тома и страницы. Батюшков был, конечно, неправ, усматривая в элегии Плетнева преднамеренное оскорбление. Она была гораздо более верно оценена Пушкиным как крупная литературная бестактность (см. письмо Пушкина к Плетневу от ноября - декабря 1822 г., черновое.- А. С. Пушкин. Полное собр. соч., т. XIII, стр. 53) Далее все цитаты из сочинений Пушкина даны по этому изданию (М.- Л., 1937-1949); указываются только тома и страницы.]. Плетнев попытался спасти положение тем, что опубликовал в "Сыне Отечества" надпись к портрету Батюшкова, но и здесь не мог удержаться от использования батюшковских образов (так строка надписи "Под небом сумрачным отеческой страны" была отголоском строки из "Тавриды" Батюшкова: "Под небом сладостным полуденной страны"). Л. Н. Майков находил, что этой надписью Плетнев "снял с себя подозрение в несочувствии таланту Батюшкова" [15] [I. 291.]. На самом же деле она возбудила еще больший гнев поэта и показалась ему новым издевательством над его талантом [16] [Батюшков - Гнедичу, 26/14 августа 1821 г. (III, 570).]. Но Л. Н. Майков был прав, предполагая, что Плетнев посвятил ряд статей творчеству Батюшкова отчасти потому, что хотел загладить свою невольную вину [17] [I, 291.]. Это желание и органическое тяготение Плетнева к лирике Батюшкова создавало апологетический тон статей. Одной из них была упомянутая статья, помещенная в "Опыте краткой истории русской литературы" Греча [18] [Н. Греч. Учебная книга российской словесности, ч. IV, стр. 579-586.]. Здесь Плетнев писал, что Батюшков вместе с Жуковским начал "новый период русской поэзии" и относил его к "новейшей классической школе", резко отличающейся от школы "романтической" (это было первое, с нашей точки зрения, неправильное определение Батюшкова как представителя неоклассицизма).
      Однако Плетневу опять "не повезло". Записки Греча обнаруживают любопытный факт, до сих пор не отмеченный в науке. Полупомешанный Батюшков прочитал статью Плетнева и снова пришел в негодование. "В то время (1822) вышла моя "История русской литературы",- вспоминает Греч.- В ней помещено суждение П. А. Плетнева о творениях Батюшкова, о его поэтическом даровании. Суждение самое справедливое и бескорыстное. Батюшков нашел в нем не только оскорбление, но и донос, жаловался на Плетнева, называя его будто по ошибке Плетаевым. Напрасно все мы (особенно честный, благородный Гнедич), не подозревая, чтоб болезнь его могла усилиться до такой степени, старались его образумить. В последний раз виделся я с ним, встретившись в Большой Морской. Я стал убеждать его, просил, чтоб он пораздумал о мнении Плетнева. Куда! И слышать не хотел. Мы расстались на углу Исакиевской площади. Он пошел далее на площадь, а я остановился и смотрел вслед за ним с чувством глубокого уныния. И теперь вижу его субтильную фигурку, как он шел, потупив глаза в землю. Ветер поднимал фалды его фрака..." [19] [Н. И. Греч. Записки о моей жизни. Л., 1930, стр. 490.].
      Мы не знаем, стала ли известна Плетневу эта новая отрицательная реакция Батюшкова на его суждения. Но во всяком случае и последующие высказывания Плетнева о Батюшкове имеют апологетический характер и тоже наводят на мысль о желании автора снять с себя моральную ответственность за злополучную элегию [20] [См.: "Сочинения и переписка П. А. Плетнева", т. I. СПб., 1885, стр. 17, 28, 33, 43, 57-58, 171-177, и др.] (хотя, конечно, симпатии Плетнева к творчеству Батюшкова не могут сводиться к чисто биографическим моментам; у них были более глубокие корни). Плетнев снова развивает свои мысли о неоклассицизме Батюшкова и считает его родоначальником высокохудожественной русской элегии. Самая известная элегия Батюшкова - "Умирающий Тасс" привлекла особое внимание Плетнева, и он в 1822 г. посвятил ей специальную статью [21] ["Элегия Батюшкова "Умирающий Тасс" ("Сочинения и переписка П. А. Плетнева", т. I, стр. 96-112).]. Здесь Плетнев называл эту элегию "лучшим перлом новейшей нашей поэзии" и указывал на отдельные черты ее стиля, например, на характерную для поэзии Батюшкова быструю смену "живых" развивающихся картин.
      Таким образом, Плетнев очертил и попытался "формульно" определить художественную манеру Батюшкова. Однако метод эстетической критики Плетнева был "ущербным" и принципиально ошибочным. На протяжении всей своей деятельности он исходил из ложной концепции "самодовлеющего", замкнутого в себе искусства; для Плетнева идейная сущность художественного произведения играла несравненно менее важную роль, чем ее форма. С этих позиций Плетнев не мог раскрыть содержание поэзии Батюшкова и ее историческую роль. Это с особой силой сказалось в его статье об "Умирающем Тассе", где он не поднялся выше религиозно-моралистической точки зрения и восхищался теми местами батюшковской элегии, в которых звучали мистические мотивы ("Вот торжество христианской поэзии перед языческою",- писал Плетнев).
      Если Плетнев применял к поэзии Батюшкова критерии абстрактной нормативной эстетики, умаляющей социальную роль искусства, то с прямо противоположных позиций подошла к ней декабристская критика. Литераторы-декабристы прежде всего стремились создать "высокое" искусство, посвященное прославлению гражданских подвигов. Их, естественно, не могла вполне удовлетворить поэзия Батюшкова, сосредоточенная преимущественно в сфере психологических мотивов. Защита свободы личности в произведениях Батюшкова, в основном опиравшаяся на эпикурейское понимание жизни, стояла все же очень далеко от прямого, открытого общественного протеста. Этого не могли не почувствовать деятели вольнолюбивых кругов. Показательны заметки видного декабриста, автора знаменитой конституции Никиты Муравьева на полях батюшковских "Опытов" [22] [См.: II, 451 и 526-528.] (датировка этих заметок не установлена). Не взирая на свои родственные и дружеские связи с поэтом, Н. Муравьев резко "снижает" и высмеивает те места речи Батюшкова о влиянии легкой поэзии на язык, которые кажутся ему ошибочными в политическом смысле. Против рассуждения о военной славе Александра I - "неразлучной сопутнице монарха" - Н. Муравьев пишет на полях многозначительное слово "Аустерлиц". Его раздражает мысль о том, что Россия вверена царю "святым провидением", и он откликается на нее иронической фразой: "Не приемли имени Господа Бога твоего всуе". Возражения Муравьева встречает не только отношение Батюшкова к царю, но и взгляд поэта на искусство и культуру. В своей речи Батюшков восторженно отзывался о вельможах-меценатах, деятельных "покровителях" культуры. Н. Муравьев в ответ определяет покровительство как "похабное, поганое слово". Его несогласие вызывает и стремление Батюшкова поставить искусство выше других видов интеллектуальной деятельности. Батюшков говорил в речи о писателях, "боготворящих" свое искусство "как лучшее достояние человека образованного". Н. Муравьев замечает по этому поводу: "Поэзия не есть лучшее достояние человека - а вера? добродетель? свобода?" (точно так же против утверждения Батюшкова в статье "Нечто о поэте и поэзии": "Дар выражаться" - лучшее достояние человека" Н. Муравьев пишет: "Неправда"). Все это приводит Н. Муравьева к тому, что он отказывается считать Батюшкова выразителем политического сознания вольнолюбивых патриотов - тех, кто поставил своей целью решительную борьбу с деспотизмом. На слова Батюшкова о том, что "все благородные сердца, все патриоты" с признательностью благословляют руку царя, щедро награждающую "полезные труды" русских писателей, Н. Муравьев отвечает тирадой: "Какая дерзость ручаться за других! Кто выбрал автора представителем всех патриотов??" Такое же недовольство сравнительно умеренными политическими позициями Батюшкова испытывал другой декабрист - Н. И. Тургенев. Он живо интересовался "Опытами" и переслал первую часть книги брату С. И. Тургеневу за границу [23] [См. письмо Н. И. Тургенева С. И. Тургеневу от 2 июля 1817 г. (Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М.- Л., 1936, стр. 227).]. Стихи Батюшкова нравились Н. И. Тургеневу, и он разошелся в их оценке с братом. "За что не нравятся тебе поэма Жук[овского] и стихи Батюшкова?" - спрашивал он С. И. Тургенева в письме от 16 октября 1817 г. Очевидно, Н. И. Тургенев имел в виду прежде всего мастерство Батюшкова; во всяком случае, споря с братом, он указывал на то, что поэма Жуковского "написана хорошо, картины или описания превосходны" [24] [Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 235.]. Однако тот же Н. И. Тургенев еще в 1816 г. писал об отсутствии настоящего вольнолюбия в среде петербургских литераторов: "Либеральности не вижу ни в ком; даже и брат Александр] Иван[ович] отклонился совсем от истинных правил и пустился в обскурантизм и сделался ?) (этим значком Н. И. Тургенев "клеймил" реакционеров, "гасителей света".- Н. Ф. [25] [Там же, стр. 396.]). Хваленый их Карамзин подлинно кажется умным человеком, когда говорит о русской истории; но когда говорит о политике... то кажется ребенком и ?). Блудов тоже ?). Поэт их Батюшков Id [em]" [26] [Н. И. Тургенев - С. И. Тургеневу, 29 октября 1816 г. (там же, стр. 200).].
      Здесь Батюшков присоединен к представителям далекого от подлинной "либеральности" дворянства. В отсутствии гражданского пафоса обвиняет Батюшкова даже его друг и горячий поклонник П. А. Вяземский. Как известно, вольнолюбивые настроения Вяземского достигли своего апогея в начале 20-х годов (1821 г. сделался "водоразделом" в биографии Вяземского, после которого он стал в глазах правительства "революционером и карбонаром"; еще в 1820 г. Вяземский сочинил оду "Негодование", которая, по словам безымянного доносчика, играла роль "катехизиса заговорщиков") [27] [Н. Кутанов (С. Н. Дурылин). Декабрист без декабря ("Декабристы и их время", т. П. М., 1932, стр. 206 и 213).]. С позиций вольнолюбия Вяземский критикует Батюшкова. В одном из писем к А. И. Тургеневу Дмитриев утверждал, что, хотя он и любит Жуковского и Батюшкова, но отдает предпочтение Вяземскому ("Вяземскому в сердце моем первое место") [28] [И. И. Дмитриев - А. И. Тургеневу, 16 января 1821 г. ("Сочинения И. И. Дмитриева", т. II, стр. 271).]. Узнав об этом, Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Воля твоя, я понимаю предпочтительное благоволение к себе Дмитриева и поздравляю искренно его с тем. Жуковский был гражданином-песнопевцем в событиях Двенадцатого года, Батюшков - никогда, где и когда мог он ополчался против просвещения, забывая, что не нам нападать на злоупотребление, когда и употребление самое еще не в употреблении. Тот и другой не написали строки, которую цензура не могла бы благословить, а в нашем положении откупить цензорское разрешение значит обязаться не огласить ни одной мысли..." [29] [Вяземский - А. И. Тургеневу, начало февраля 1821 г. ("Остафь-евский архив", т. II, стр. 155-156)].
      Вяземский был, конечно, неправ, считая, что Батюшков "везде ополчался на просвещение" и никогда не выступал в роли "песнопевца двенадцатого года "(вспомним хотя бы превосходное послание Батюшкова "К Дашкову", проникнутое патриотическими мотивами). Не менее ошибочным было предположение Вяземского, что в его собственных стихах консервативнейшему Дмитриеву нравится "вольнолюбие". И все же письмо верно отражало тот факт, что Батюшков не был поэтом политической борьбы и не подвергался цензурным преследованиям.
      Нужно, однако, учитывать, что некоторые высказывания видных декабристских критиков давали историко-литературную оценку Батюшкова, подчеркивая то новое, что он внес в русскую поэзию. Такую оценку мы находим в известном обзоре А. А. Бестужева-Марлинского "Взгляд на старую и новую словесность в России", напечатанном в "Полярной звезде" на 1823 г. [30] [См. стр. 21-24 и 36. Отметим, что в "Полярной звезде" за 1824 г. было впервые опубликовано под заглавием "Карамзину" послание Батюшкова "К творцу Истории Государства Российского" (стр. 21-22).] Бестужев-Марлинский считает Батюшкова и Жуковского представителями "новой школы нашей поэзии", которые "постигли тайну величественного, гармонического языка русского" и "покинули старинное правило ломать смысл, рубить слова для меры и низать полубогатые рифмы" (как мы видели, представление о "новой школе", связанной с отказом от традиций классицизма и усовершенствованием русского стиха, возникло задолго до появления статьи Бестужева-Марлинского). С "мыслями новыми, разнообразными" в поэзии Батюшкова - по мнению критика - сочетается высокое художественное мастерство. "Неодолимое волшебство, гармония, игривость слова и выбор счастливых выражений довершают его победу", - говорит Бестужев-Марлинский о Батюшкове. Это место обзора заканчивается восторженной тирадой: "Сами Грации натирали краски, эстетический вкус водил пером его; одним словом, Батюшков остался бы образцовым поэтом без укора, если б даже написал одного "Умирающего Тасса" (об изменении этой точки зрения Бестужева-Марлинского см. ниже).
      Однако бурное развитие декабристского движения привело к тому, что незадолго до восстания, в 1824 г., "критика" Батюшкова громко прозвучала на страницах печати - в нашумевшей статье Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" ("Мнемозина", ч. II, стр. 29-43).
      Весь пафос статьи состоял в утверждении достоинств героического искусства, пробуждающего волю к гражданским подвигам. Именно отсюда вытекал тезис Кюхельбекера о превосходстве высокой поэзии XVIII в. над "изнеженными" и "бесцветными" произведениями русских "псевдоромантиков". Отсюда вытекало и его отрицание ценности жанров элегии и дружеского послания, которые занимали ведущее место в поэзии Батюшкова. В дружеском послании типа "Моих пенатов" Батюшкова - по определению Кюхельбекера - "иногда в трехстах трехстопных стихах друг другу рассказывают, что, слава Богу! здоровы и страх как жалеют, что так давно не виделись... Все это заставило Кюхельбекера "зачеркнуть" ту восторженную оценку поэзии Батюшкова, которая была дана им в статье "О греческой антологии". Заменившая ее новая оценка свидетельствовала, что создателям эстетики декабристского романтизма казался пройденным этапом более ранний период развития русской литературы. Теперь Кюхельбекер, настаивая на создании "истинно Русской" народной поэзии, обвинял Батюшкова наравне с Жуковским в подражательности и называл обоих поэтов временными "корифеями", явно предрекая грядущее падение их славы. "Жуковский первый у нас стал подражать новейшим немцам, преимущественно Шиллеру,- писал Кюхельбекер.- Современно ему Батюшков взял себе в образец двух Пигмеев французской словесности Парни и Мильвуа. Жуковский и Батюшков на время стали корифеями наших стихотворцев и особенно той школы, которую ныне выдают нам за романтическую". В этом высказывании, несомненно, сильно преувеличивалась роль французской литературы в творческом развитии Батюшкова, но правильно отмечалось, что он не сумел стать русским народным поэтом [3I] ["Каково отделал он Жуковского и Батюшкова",- писал о статье Кюхельбекера не согласный с ним Вяземский (письмо А. И. Тургеневу от 26 июля 1824 г - "Остафьевский архив", т. III. СПб., 1899, стр. 62).].
      Статья Кюхельбекера заключала важное историко-литературное наблюдение. В ней была подчеркнута органическая связь творчества Батюшкова с поэзией русских романтиков начала 20-х годов (правда, "истинными романтиками" Кюхельбекер этих поэтов не считал). Батюшков трактовался здесь как писатель, оказавший сильное влияние на русскую романтическую литературу.
      Однако не следует забывать о слабостях декабристской критики, обусловленных в конечном счете ограниченностью дворянской революционности. Литераторы-декабристы нередко обнаруживали недостаток историзма в своих произведениях и оценках. Справедливо выдвигая на первый план задачу создания героического искусства, они подчас вовсе "зачеркивали" важную историческую роль других линий эстетического развития. Это отсутствие подлинного историзма сказалось и в статье Кюхельбекера. Он почти снимал вопрос о прогрессивных сторонах творчества Жуковского и Батюшкова и в то же время "блокировался" с шишковистами, называя Шихматова "поэтом, заслуживающим занять одно из первых мест на Русском Парнасе". Эту исторически понятную ограниченность декабристской эстетики почувствовал Пушкин. В эпистолярной полемике с Бестужевым-Марлинским и Рылеевым по поводу первой главы "Онегина", которую не сумели должным образом оценить писатели-декабристы, считавшие, что начало романа стоит ниже "Бахчисарайского фонтана" и "Кавказского пленника" [32] [См письмо Рылеева к Пушкину от 12 февраля 1825 г. ("Полное собр. соч. К. Ф. Рылеева". М. - Л, "Academia", 1934, стр. 483).], Пушкин возражал против стремления замкнуть область поэзии слишком узким кругом тем и мотивов [33] [Пушкин - Рылееву, 25 января 1825 г. (XIII, 134-135).]. С этой точки зрения он не только защищал свой роман в стихах, но и подчеркивал историко-литературное значение творчества Жуковского и Батюшкова (из пушкинского письма видно, что Бестужев-Марлинский резко изменил свое восторженное отношение к Жуковскому и Батюшкову, высказанное им в 1823 г.). Соглашаясь с отрицательным мнением Бестужева-Марлинского о критической статье Плетнева "Письмо к графине С. И. С.", где Жуковский был назван "первым поэтом золотого века нашей словесности", а Батюшков - писателем, стоящим "на особенном, но равно прекрасном поприще" [34] [См.: "Сочинения и переписка П. А. Плетнева", т. I, стр. 174 и 176.], Пушкин все же указывал на позитивную роль обоих писателей [35] [О большей "историчности" пушкинской оценки Жуковского по сравнению с оценкой декабристов см. в книге Д. Д. Благого "Творческий путь Пушкина (1813-1826)". М.-Л., 1950. стр. 33.]: "Согласен с Бестужевым во мнении о критической статье Плетнева, но не совсем соглашаюсь с строгим приговором о Жуковском. Зачем кусать дам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его останется всегда образцовым. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и несозревшие надежды".
      Это глухое упоминание о Батюшкове свидетельствовало о желании Пушкина отвести от "умолкшего поэта" слишком категоричные нападки на его творчество [36] [Мы не даем в этой главе анализа высказываний Пушкина о Батюшкове, так как они в своем большинстве не прозвучали в печати и остались "заметками". Необходимо, однако, указать на то, что задолго до обмена мнений с декабристами Пушкин отметил значительную роль Батюшкова в развитии русского литературного языка (см. об этом в гл. пятой).].
      В вопросе о Батюшкове Пушкин оказался полемизирующим только с Бестужевым-Марлинским, но не с Рылеевым. Рылеев, в 1821 г. очень сочувственно говоривший о Батюшкове в отмеченном его влиянием стихотворении "Пустыня" ("Батюшков резвун, мечтатель легкокрылый"), в отличие от Бестужева-Марлинского, и теперь остался при своем прежнем мнении. Не вполне соглашаясь с мнением Пушкина о Жуковском, он целиком принял его мысли о Батюшкове. "С твоими мыслями о Батюшкове я совершенно согласен,- писал Рылеев Пушкину,- он точно заслуживает уважения и по таланту л по несчастию" [37] [Рылеев - Пушкину, 12 февраля 1825 г. ("Полное собр. соч. К. Ф. Рылеева", стр. 483).].
      Несмотря на известную ограниченность, декабристская "критика" Батюшкова стояла на высоком идеологическом уровне и служила делим прогрессивного развития русской литературы. Однако после 14 декабря 1825 г. в культурной жизни России наступил перелом. В условиях николаевской реакции литературные споры сразу стихают и становятся менее содержательными. Вторая половина 20-х и первая половина 30-х годов дают сравнительно мало интересных и свежих оценок Батюшкова. Многие авторы ограничиваются анализом чисто художественной стороны творчества Батюшкова или используют его образцы в иллюстративных целях на страницах различных теоретических и справочных трудов.
      Отметим несколько историографических фактов этого периода. В своем конспекте по истории русской литературы, предназначавшемся "для опубликования в каком-то иностранном журнале" в целях "пропаганды русской литературы на Западе", Жуковский дает специальный пункт, посвященный Батюшкову [38] [См.: В. А. Жуковский. Неизданный конспект по истории русской литературы. См. также предисловие к нему Л. Б. Модзалевского ("Труды Отдела новой русской литературы Пушкинскою дома" т. I. М.-Л., 1948, стр. 284-286 и 310).]. Оценка Жуковского, относящаяся к 1826 или 1827 гг., касается главным образом эстетических достоинств поэзии Батюшкова, среди которых на первый план выдвинута гармония стиха. Вместе с тем Жуковский высказывает мысль о том, что накануне психической болезни Батюшков стоял на пороге высших творческих достижений, полного расцвета дарования. "Никто в такой мере, как он, не обладает очарованием благозвучия,- пишет Жуковский о Батюшкове.- Одаренный блестящим воображением и изысканным чувством выражения и предмета, он дал подлинные образцы слога. Его поэтический язык неподражаем в отношении выбора в гармонии выражений. Он писал любовные элегии и очаровательные послания, лирические опыты. Все они замечательны по своей законченности, которая не оставляет ничего желать. Его талант пресекся в тот момент, когда его мощь должна была раскрыться во всей своей полноте".
      В конспекте Жуковского, представляющем собой черновик, мы находим также начало фразы: "перевел несколько..." Очевидно, Жуковский хотел упомянуть о переводческой работе Батюшкова.
      Принципиально важным явлением историографии творчества Батюшкова была в это время оценка Полевого, относящаяся к началу 30-х годов. Если Плетнев решительно причислил Батюшкова к "неоклассикам", то Полевой, на литературном "знамени" которого было написано слово "романтизм" (Белинский, IX, 684), первый правильно усомнился в этом почти общепризнанном суждении. В статье о Жуковском (1831) он с неудовольствием подчеркивал, что Батюшкова "долго считали представителем нового классицизма", и писал по этому поводу: "Что касается до новейшего классицизма - признаемся, мы не понимаем сих слов. Что хотят этим выразить? Неужели же Батюшкова надобно почитать одним из жалких классиков, какие являлись во Франции со времени революции? Нет! "Умирающий Тасс" доказывает, что Батюшков мог глубоко чувствовать" [39] [Н. Полевой. Очерки русской литературы, ч. I. СПб., 1839, стр. 119.]. Это высказывание свидетельствует о том, что, по мнению Полевого, Батюшков был связан скорее с романтизмом, чем с неоклассицизмом. Об этом говорит и определение Полевым биографической основы творчества Батюшкова. Полевой видит ее в противоречии между действительностью и "мечтой", заставлявшем художника искать "забвения" "в наслаждениях поэзии". "Батюшков вдохновлялся противоположностью своего бытия с пламенными думами сердца и души,- замечал Полевой в статье о Державине (1831),- его сочинения были как будто желание забыть на время в наслаждениях поэзии неисполненные мечты жизни". Нужно вместе с тем констатировать, что, подводя через несколько лет итоги деятельности Пушкина, Полевой впервые, хотя и бегло, указал на роль Батюшкова как одного из предшественников величайшего русcкого поэта (даже Белинский тогда еще не высказал эту мысль, хотя впоследствии он, конечно, развил ее несравненно полнее и ярче, чем Полевой). В статье, написанной две недели спустя после смерти Пушкина, Полевой утверждал: "...его творчество (Пушкина.- Я. Ф.) приготовили Карамзины, Жуковские, Дмитриевы, Батюшковы и романтизм" [40] [Там же, стр. 36-37 и 225. Курсив мой.- Н. Ф. Следует также отметить, что в 20-е годы товарищ Лермонтова по университетскому Благородному пансиону Степан Жиров сочиняет специальное рассуждение "О литературных заслугах Батюшкова" (к сожалению, оно не сохранилось. См.: Н. Л. Бродский. М. Ю. Лермонтов. Биография, т. I. M., 1945, стр. 168). Другой товарищ Лермонтова по пансиону, Дмитрий Милютин (Д. М.), в своем "Опыте литературного словаря" (1831), неоднократно привлекает стихотворения Батюшкова (см. также статью о Батюшкове В. Т. Плаксина, помещенную в 5-м томе "Энциклопедического лексикона", издававшегося под редакцией Греча и Шенина. СПб., 1836, стр. 96-97). Эту статью прочитали душевнобольному Батюшкову, и она - по свидетельству С. П. Шевырева - "доставила ему удовольствие". "Как будто любовь к славе не совсем чужда еще чувствам поэта при его умственном расстройстве!" (С. Шсвырев. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь", ч. I. M., 1850, стр. 109-110).].
     
      2
     
      Как мы отметили, 30-е годы сравнительно мало обогатили изучение творчества Батюшкова. Но нельзя забывать, что именно в эти годы начинает широко развертываться деятельность Белинского, создателя русской научной критики. Он сделал поистине огромный шаг вперед в изучении Батюшкова. Обладая в высокой степени чувством историзма, Белинский сумел ясно определить характерные черты творчества Батюшкова и его место в русском литературном процессе [41] [См. об этом более подробно в нашей статье "К. Н. Батюшков в оценке В. Г. Белинскою" (сб. "К. Н. Батюшков, Ф. Д. Батюшков, А. И. Куприн". Вологда, 1968, стр. 29-51).].
      Перу Белинского принадлежит статья, написанная по поводу выхода в свет смирдинского издания сочинений Батюшкова ("Сочинения в прозе и стихах Константина Батюшкова. СПб., 1834" - !, 164-167). Специальным трудом о Батюшкове является в сущности и обзор его деятельности в статьях Белинского, посвященных Пушкину (см. статью III -VII, 223-254). Кроме того, в разных статьях Белинского разбросано множество высказываний о Батюшкове (так, в статье "Русская литература в 1841 году", имеющей форму диалога, один из собеседников дает большую характеристику Батюшкова -V, 551 - 552).
      Белинскому пришлось оценивать Батюшкова в ту пору, когда биография и творчество поэта были еще вовсе не разработаны. Говоря о Батюшкове, Белинский часто сомневался в том или ином факте. Он, например, писал: "Батюшков, кажется, знал латинский язык, и, кажется, не знал греческого; неизвестно, с какого языка перевел он двенадцать пьес из греческой антологии... мы не знаем даже прочел ли Батюшков хотя одно стихотворение Пушкина" (VII, 224-225 и 248) [42] [Курсив мои.- Н. Ф.].
      Белинский определял дарование Батюшкова как "истинный", "замечательный", "превосходный" талант и "помещал" его как бы на грани гениальности. По мнению Белинского, "Батюшкову немногого не доставало, чтоб он мог переступить за черту, разделяющую большой талант от гениальности" (VII, 241).
      Белинский рассматривал лучшие достижения русской культуры как могучее проявление творческих сил народа. Именно поэтому он указывал на своеобразие и "самобытность" поэзии Батюшкова. В статье о стихотворениях Баратынского он замечал: "Батюшков, как талант сильный и самобытный, был неподражаемым творцом своей особенной поэзии на Руси" (VI, 461). Вместе с тем Белинскому принадлежит заслуга четкого определения пафоса поэзии Батюшкова. Считая пафосом произведения "могучую мысль поэта", нашедшую полное воплощение в художественной форме, Белинский усматривает основу творчества Батюшкова в "изящном эпикуреизме", являющемся "во всей его поэтической обаятельности", в "полном страсти стремлении... к наслаждению, к вечному пиру жизни" (VII, 234 и 269). "Преобладающий пафос его поэзии,- говорит Белинский о Батюшкове,- артистическая жажда наслаждения прекрасным, идеальный эпикуреизм" (VI, 293) [43] [Ср. слова Белинского. "Страстность составляет душу поэзии Батюшкова, а страстное упоение любви - ее пафос" (VII, 231).]. Этот "идеальный эпикуреизм" конкретно воплощается в кристально ясной художественной форме, далекой от всякой расплывчатости и туманности. "Определенность и ясность - первые и главные свойства его поэзии",- утверждает Белинский, характеризуя Батюшкова сравнительно с Жуковским (VII, 224). По мнению Белинского, яркая "жизненность" мироощущения делает Батюшкова как бы поэтом-скульптором; он прямо называет его "пластическим Батюшковым" (IV, 26), а в его стихах видит "пластицизм форм". Вспомним знаменитое определение Белинским особой крепости стихотворной ткани батюшковской лирики: "Стих его часто не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки" (VII, 224). "Пластицизм форм" - по утверждению Белинского - роднил Батюшкова с античной литературой ("Муза Батюшкова была сродни древней музе" - V, 254). Характерно, что лучшим произведением Батюшкова Белинский считал не "Умирающего Тасса", а "превосходные", "истинно образцовые, истинно артистические" переводы из греческой антологии (V, 254).
      Как же определял Белинский художественный метод Батюшкова? На протяжении своей исключительно интенсивной критической деятельности Белинский дал ряд характеристик этого метода. Они не могут быть приведены к полному единству. Это объясняется не эволюцией взглядов Белинского: его суждения об основных особенностях творчества Батюшкова в общем оставались почти неизменными Дело в том, что, как мы покажем ниже, Белинский считал одной из главных черт поэзии Батюшкова ее "переходность", историко-литературную "промежуточность". Таким образом, наличие у Белинского ряда несходных определений художественного метода Батюшкова отражало сосуществование разных, подчас прямо противоположных тенденций в произведениях поэта, творческая работа которого проходила вблизи от рубежа XVIII и XIX веков. Белинский нередко подчеркивал связь Батюшкова с классицизмом. В статье о русской литературе 1844 года он утверждал, что "под очаровательным пером Батюшкова" "русский псевдоклассицизм" "дошел даже не только до щегольства, но и почти до поэзии выражения, до мелодии стиха..." (VIII, 433). В статьях о Пушкине он косвенно назвал Батюшкова "неоклассиком", говоря о поэме "Руслан и Людмила": "По своему содержанию и отделке она принадлежит к числу переходных пьес Пушкина, которых характер составляет подновленный классицизм: в них Пушкин является улучшенным, усовершенствованным Батюшковым" (VII, 367). И все же основная часть высказываний Белинского о Батюшкове связывает поэта с романтизмом. В тех же статьях о Пушкине эта точка зрения проведена очень ясно. Определяя здесь романтизм как "внутренний мир души человека", "сокровенную жизнь его сердца" (VII, 145), Белинский, естественно, должен был увидеть в психологической лирике Батюшкова явление романтического порядка. Характеризуя учителей Пушкина, он намечал два конкретных вида романтизма - средневековый и греческий. Термины эти имели для Белинского весьма условное значение. В применении к русской поэзии они определяли, конечно, не ее национально-исторические особенности, но лишь разные типы мироощущения писателей. По мнению Белинского, в русской литературе первый из этих видов романтизма нашел высшее воплощение у Жуковского, второй - у Батюшкова (предшественником Батюшкова в этом плане был Державин, в анакреонтических стихотворениях которого "проблескивал" греческий романтизм, VII, 224). Белинский усматривал сущность греческого романтизма в "чувственном стремлении", "просветленном и одухотворенном идеею красоты" (VII, 147) (он разграничивал виды романтизма, касаясь, главным образом, философии любви, и вместе с тем отмечал, что любовь "только одно из существенных проявлений романтизма", VII, 145). Для Белинского греческий романтизм полон светлого жизнеутверждения, исключающего душевные диссонансы, веры в возможность гармоничного и радостного слияния человека с природой и обществом (см. VII, 204). Эту красоту жизнеутверждения Белинский иллюстрировал антологическими стихотворениями Батюшкова. Цитируя одно из них, в котором воспета пылкая, чувственная страсть ("Свершилось: Никагор и пламенный Эрот // За чашей Вакховой Аглаю победили..."), Белинский замечал: "В этой пьеске схвачена вся сущность романтизма по греческому воззрению; это - изящное, проникнутое грациею наслаждение" (VII, 149- 150) (далее были даны и другие примеры из антологических стихотворений Батюшкова). И в произведениях римской литературы, привлекших внимание Батюшкова, Белинский видит именно романтизм. Жалея о том, что Батюшков "не перевел всего Тибулла", он характерно называет последнего "латинским романтиком" (VII, 228). Нужно учитывать, что в тех же статьях о Пушкине Белинский противопоставлял художественный метод Батюшкова манере Жуковского и в этом смысле называл Батюшкова "классиком". "Если неопределенность и туманность составляют отличительный характер романтизма в духе средних веков,- писал Белинский,- то Батюшков столько же классик, сколько Жуковский романтик; ибо определенность и ясность - первые и главные свойства его поэзии" (VII, 224). Это противопоставление объясняет слова Белинского: "Батюшкову, по натуре его, было очень сродно созерцание благ жизни в греческом духе. В любви он совсем не романтик. Изящное сладострастие - вот пафос его поэзии" (VII, 227) (здесь под романтизмом подразумевается, конечно, "средневековый" романтизм Жуковского, связанный с мистической трактовкой любви, оставшейся почти чуждой Батюшкову). Наконец, у самого Батюшкова Белинский открывает мотивы, роднящие его поэзию с романтизмом Жуковского; они, по мнению Белинского, звучат в тех элегиях, где Батюшков "после Жуковского... первый заговорил о разочаровании, о несбывшихся надеждах, о печальном опыте" (VII, 252). Белинский констатирует, что Батюшков отдал дань романтизму "души и сердца", не похожему на романтизм античный: "Но не одни радости любви и наслаждения страсти умел воспевать Батюшков: как поэт нового времени, он не мог в свою очередь не заплатить дани романтизму. И как хорош романтизм Батюшкова: в нем столько определенности и ясности! Элегия его - это ясный вечер, а не темная ночь, вечер, в прозрачных сумерках которого все предметы только принимают на себя какой-то грустный отпечаток, а не теряют своей формы и не превращаются в призраки... Сколько души и сердца в стихотворении "Последняя весна", и какие стихи!" (далее Белинский полностью цитирует это батюшковское стихотворение, посвященное теме несчастной любви - VII, 237). Таким образом, по мнению Белинского, даже "мечтательный" романтизм приобретает у Батюшкова строгие, классические и всегда блестящие формы. В этом плане нельзя не отметить беглую оценку мастерства Батюшкова, данную Белинским в статье о стихотворениях Э. Губера: "Почти в то время, как Жуковский начал вносить романтику в содержание русской поэзии,- Батюшков начал возводить ее до художественности в форме" (IX, 120). Здесь творчество Батюшкова охарактеризовано как важная ступень эстетического развития русского романтизма.
      Как мы говорили, взгляды Белинского на основные особенности творчества Батюшкова почти не изменялись. Однако в последний, наиболее яркий и плодотворный период своей деятельности Белинский включает творчество Батюшкова в новую историко-литературную концепцию. В этот период Белинский, прочно вставший на материалистические позиции, боровшийся за реализм и народность в искусстве, рассматривал развитие русской литературы XVIII-XIX вв. как постепенное приближение к правде жизни, к верному изображению действительности. В эту схему движения к реализму Белинский включает и Батюшкова, подчеркивая "жизненность" его творчества, достаточно далеко отошедшего от "риторического" искусства, интересовавшегося только отвлеченными "идеалами". Белинский писал о русской литературе начала XIX в.: "Озеров, Жуковский и Батюшков продолжали собою направление, данное нашей поэзии Ломоносовым. Они были верны идеалу, но этот идеал становился все менее и менее отвлеченным и риторическим, все больше и больше сближающимся с действительностию или по крайней мере стремившимся к этому сближению. В произведениях этих писателей, особенно двух последних, языком поэзии заговорили уже не одни официальные восторги, но и такие страсти, чувства и стремления, источниками которых были не отвлеченные идеалы, но человеческое сердце, человеческая душа" (X, 290-291. Курсив мой.- Н. Ф.). Здесь к психологической тематике Батюшкова применяется критерий той жизненной правды, которую прежде всего хотел "открыть" и показать в шедеврах русской литературы Белинский - создатель реалистической эстетики. Эта оценка, устанавливающая, что творчество Батюшкова явилось определенным этапом постепенного формирования реализма в русской литературе, была подготовлена более ранними статьями Белинского. Уже в статьях о Пушкине он отмечал в лирике Батюшкова "органическую жизненность" эмоций и правдоподобие их динамического изображения: "Чувство, одушевляющее Батюшкова, всегда органически жизненно, и потому оно не распространяется в словах, не кружится на одной ноге вокруг самого себя, но движется, растет само из себя, подобно растению, которое, проглянув из земли стебельком, является пышным цветком, дающим плод" (VII, 235).
      Белинский сосредоточивает свое внимание и на месте Батюшкова в истории русской литературы и сопоставляет поэта с его предшественниками. Он утверждает, что, хотя Державин обладал гораздо более могучим талантом, чем Батюшков, именно последнему удалось разрешить проблему "гармонической соответственности" идеи с формой. "Природная поэтическая сила Державина выше поэтической силы, например, Батюшкова; но, как художник Батюшков несравненно выше Державина" (VI, 290).
      Жуковский и Батюшков - по мнению Белинского - сделали шаг вперед не только от классицизма; они "обогнали" и представителей сентиментальной литературы: Карамзина, Дмитриева и Озерова (см. VII, 317 и I, 63).
      Белинский видел общую заслугу Жуковского и Батюшкова как в успешной "перестройке" стиха и поэтического языка (VI, 296) [44] [Белинский, напр, подчеркивал что Батюшков "первый на Руси создал антологический стих" (VII, 226).], так и в особенности в том, что они оба обратились к внутреннему миру человека, открыв тем самым новую сферу для русской поэзии. Поэтому он постоянно ставил Батюшкова радом с Жуковским. "Имя его связано с именем Жуковского,- писал Белинский о Батюшкове,- они действовали дружно в лучшие годы своей жизни; их разлучила жизнь, но имена их всегда как-то вместе ложатся пол перо критика и историка русской литературы" (VII, 143). Однако, по мнению Белинского, Жуковский и Батюшков вместе с тем являли пример яркого контраста. Как мы видели, Белинский четко разграничил туманный, мечтательный романтизм Жуковского и ясный, земной романтизм Батюшкова. Особенно существенно, что он резко подчеркнул в поэзии Батюшкова большую близость к действительности: "Направление и дух поэзии его гораздо определеннее и действительнее направления и духа поэзии Жуковского" (VII, 241). Белинский усматривает в Батюшкове своеобразный синтез Жуковского и Державина с их предельно далекими философско-тематическими устремлениями. "Читая его,- пишет Белинский о Батюшкове,- вы чувствуете себя на почве действительности и в сфере действительности. Кажется, как будто в грациозных созданиях Батюшкова русская поэзия хотела явить первый результат своего развития, примирением действительного, но одностороннего направления Державина с односторонне мечтательным направлением Жуковского" (VI, 293).
      Одно из центральных мест в суждениях Белинского о Батюшкове занимает проблема "Батюшков и Пушкин". Белинский впервые в истории русской критики широко поставил и верно разрешил вопрос о значении творческих достижений Батюшкова для Пушкина. Белинский резко подчеркнул большую роль Батюшкова в подготовке творческой работы Пушкина. Анализируя батюшковскую "Вакханку", он писал: "Это еще не пушкинские стихи; но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских... Так все готово было к явлению Пушкина, - и, конечно, Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось в истории русской литературы с любовию и уважением" (VII, 228). Более того, Белинский поставил Батюшкова в общей перспективе развития русской поэзии ближе всего к раннему Пушкину; он справедливо указывал на то, что в лицейской лирике Пушкина ярче всего выразилось именно батюшковское влияние. "Как ни много любил он поэзию Жуковского,- писал Белинский о раннем Пушкине,- как ни сильно увлекался обаятельностию ее романтического содержания, столь могущественною над юною душою, но он нисколько не колебался в выборе образца между Жуковским и Батюшковым, и тотчас же бессознательно подчинился исключительному влиянию последнего. Влияние Батюшкова обнаруживается в "лицейских" стихотворениях Пушкина не только в фактуре стиха, но и в складе выражения, и особенно во взгляде на жизнь и ее наслаждения. Во всех их видна нега и упоение чувств, столь свойственные музе Батюшкова..." (VII, 280-281). Таким образом, Белинский устанавливал органическое созвучие "земного" мироощущения Батюшкова и стихийно-материалистического понимания жизни юным Пушкиным; это созвучие - по его мнению - диссонировало с "туманной" романтикой Жуковского, предельно далекой от реальности. "Как поэзия Батюшкова, поэзия Пушкина вся основана на действительности",- утверждал Белинский (VI, 294). Вместе с тем он находил, что Пушкин явился прямым наследником батюшковского стиха, доведенного поэтом до замечательного блеска. Эта мысль настойчиво и многократно повторялась в статьях Белинского. "Батюшкову обязан Пушкин своим антологическим, а вследствие этого и вообще своим стихом..." - писал Белинский (VII, 226), а в другом месте утверждал, что Батюшков передал Пушкину "почти готовый стих" (VII, 241).
      Белинский объяснял связь Пушкина и Батюшкова тем, что они оба стремились создать отмеченную печатью высокого мастерства, подлинно художественную поэзию. Как известно, он считал Пушкина первым русским писателем, сумевшим "дать... поэзию, как искусство, как художество" (VII, 316). Но и заслугой Батюшкова, по его мнению, было то, что он начал вносить в русскую поэзию "художественный элемент" [45] [См., напр., слова Белинского о Батюшкове: "В нем первом из русских поэтов художественный элемент явился преобладающим элементом" (VII, 224).]. Это определило преимущественные симпатии раннего Пушкина к творчеству Батюшкова. "Даже в пьесах, написанных под влиянием других поэтов,- писал Белинский о лицейской лирике Пушкина,- заметно в то же время и влияние Батюшкова: так гармонировала артистическая натура молодого Пушкина с артистическою натурою Батюшкова! Художник инстинктивно узнал художника и избрал его преимущественным образцом своим" (VII, 280) (ср. слова Белинского: "Пушкин был по преимуществу артистическая натура; следовательно, Батюшков был ему родственнее всех других русских поэтов" - VI, 294).
      Однако, по мнению Белинского, было бы странно не заметить тот огромный шаг вперед, который сделал Пушкин от поэзии Батюшкова. Последнему не дано было дойти до "полной художественности", хотя он к ней и стремился (IX, 120). Говоря об изобразительных средствах Батюшкова, Белинский восклицал: "Но что такое стих Батюшкова, пластика и виртуозность его поэзии перед стихом, пластикою и виртуозностию поэзии Пушкина!" (VI, 294). Белинский, в частности, указывал на то, что только Пушкин придал русскому стиху абсолютно художественную форму, чего еще не сделал и не мог сделать Батюшков. "Создание вполне поэтического и вполне художественного стиха принадлежало Пушкину",- писал Белинский (VII, 219). Он не мог не сказать и о несравненно большем богатстве эмоционального и идейного содержания поэзии Пушкина по сравнению с творчеством Батюшкова. Он находит, что стихи Батюшкова "гармонируют" только с теми из первых произведений Пушкина, которые не проникнуты "глубоким чувством" (1,167). Сравнивая поэзию Батюшкова и Пушкина во всей совокупности, он восклицает: "Какая же бесконечная разница в объеме, глубокости и значении той и другой поэзии!" (VI, 294).
      Эта оценка Белинского ведет нас к другой стороне его "критики" Батюшкова. Белинский с обычной смелостью, без всякой тени преклонения перед признанными корифеями русской поэзии указал на недостатки творчества Батюшкова. По его убеждению, корни этих недостатков лежали в переходности той эпохи, когда Батюшков развернул свою художественную деятельность. "Он весь заключен во мнениях и понятиях своего времени,- писал Белинский в статьях о Пушкине,- а его время было переходом от карамзинского классицизма к пушкинскому романтизму" [46] [Белинский считал, что "Карамзин... в XIX веке был сыном осьмнадцатого" (I, 67).] (VII, 247). Та же мысль была высказана Белинским еще в "Литературных мечтаниях": "Сей последний (Батюшков. - Н. Ф.) решительно стоял на рубеже двух веков: поочередно пленялся и гнушался прошедшим, не признал и не был признан наступившим" (I, 62). В том, что Батюшков был "вполне сын своего времени" (I, 166), и состояла - по убеждению Белинского - решающая причина его слабостей. Ему "недоставало гениальности, чтоб освободиться из-под влияния своей эпохи" (VI, 293). Поэтому "превосходный талант этот был задушен временем" (VII, 248).
      Таким образом, Белинский, если пользоваться языком современного литературоведения, жалел о том, что Батюшков был слишком прочно связан с классицистической поэзией XVIII в. и не дошел до смелого разрыва со "старой школой", осуществленного русскими романтиками начала 20-х годов.
      В связи с этим Белинский указывал на целый ряд недостатков поэзии Батюшкова: на слишком частое обращение Батюшкова к "французской словесности" (I, 166) и его слишком слабое внимание к русской национальной тематике (IV,423), а также на то, что ограниченность содержания привела Батюшкова к недовоплощенности художественных форм (V, 551). В то же время Белинский считает, что болезнь оборвала деятельность Батюшкова как раз тогда, когда он мог бы преодолеть ограниченность своего творчества под влиянием общего литературного подъема, вызванного появлением Пушкина. "Вероятно, талант Батюшкова в эту эпоху явился бы во всей своей силе, во всем своем блеске",- писал Белинский (VII, 248).
      Этот обзор показывает, что Белинский первый сумел дать научную оценку Батюшкова, основанную на историческом подходе к русскому литературному процессу. При всей своей фактической обоснованности, эта оценка не была холодной регистрацией достоинств и недостатков. Восхищаясь творчеством Батюшкова и открывая в нем слабости, Белинский демонстрировал художественные достижения русской литературы и вместе с тем вел борьбу за ее прогрессивное развитие, за ее могучее движение по путям народности и реализма. И мы вправе считать оценку Батюшкова, данную Белинским, яркой иллюстрацией силы его передового, революционного критического метода.
     
      3
     
      Интерес к творчеству Батюшкова не исчез у русских критиков 40-х годов. Однако в отличие от Белинского они не стремятся дать многосторонний анализ поэзии Батюшкова, а ограничиваются отдельными наблюдениями над его стилем [47] [См. статью А. Никитенко "Батюшков. Из характеристики русских поэтов".- "Одесский альманах на 1840 год". Одесса, 1839, стр. 458-462 (здесь утверждается, что Батюшков "более классик, чем романтик") и замечания о Батюшкове в "Очерке истории русской поэзии" А. Милюкова (СПб., 1847, стр. 136-139). Милюков бездоказательно приписывает влияние на Батюшкова Андре Шенье. Между тем у нас нет абсолютно никаких фактов, говорящих об интересе Батюшкова к его творчеству.]. Но вслед за Белинским они резко противопоставляют Батюшкова и Жуковского - создателей двух различных типов поэзии. Это противопоставление приобрело наибольшую яркость в замечательной статье Гоголя "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность" (1846) [48] [См.: Н. В. Гоголь. Полное собр. соч., т. VIII. М., Изд-во АН СССР. 1952, стр. 379-380.]. С присущим ему гениальным художественным мастерством Гоголь образно и точно определил общий характер поэзии Батюшкова, обладающей удивительной конкретностью - "прелестью осязаемой существенности": "В то время, когда Жуковский стоял еще в первой поре своего поэтического развития, отрешая нашу поэзию от земли и существенности и унося ее в область бестелесных видений, другой поэт, Батюшков, как бы нарочно ему в отпор, стал прикреплять ее к земле и телу, выказывая всю очаровательную прелесть осязаемой существенности. Как тот терялся весь в неясном еще для него самого идеальном, так этот весь потонул в роскошной прелести видимого, которое так ясно слышал и так ясно чувствовал". Гоголь утверждал, что Батюшков как бы уравновесил влияние Жуковского, делавшее поэзию мечтательной и туманной, и эти контрастные художественные элементы нашли свой синтез в дальнейшем развитии русской литературы: "Два разнородные поэта внесли вдруг два разнородные начала в нашу поэзию; из двух начал вмиг образовалось третье: явился Пушкин. В нем середина. Ни отвлеченной идеальности первого, ни преизобилья сладострастной роскоши второго".
      Эта блестящая, навсегда запоминающаяся характеристика была не столько научно-критической оценкой, сколько великолепным в своей яркой художественности определением эстетического своеобразия поэзии Батюшкова. По всей вероятности, в ней отразилось влияние Белинского. Об этом говорят, в частности, соображения Гоголя о "скульптурной выпуклости" стиха Батюшкова. "Даже и самый стих, начинавший принимать воздушную неопределенность,- писал Гоголь, сравнивая Батюшкова с Жуковским,- исполнился той почти скульптурной выпуклости, какая видна у древних, и той звучащей неги, какая слышна у южных поэтов новой Европы" (ср. уже цитированные нами слова Белинского о "скульптурности" поэзии Батюшкова).
      В начале 50-х годов возникла первая монография о Батюшкове. Однако ее судьба была настолько необычайной, что она не могла оказать почти никакого влияния на дальнейшее изучение творчества поэта. Указание на эту забытую книгу дал Л. Н. Майков. При этом он отметил, что книга "не поступила в продажу и потому ныне весьма редка и малоизвестна" [49] [I, XIII]. Речь шла о напечатанной в 1853 г. монографии рано умершего талантливого ученого, украинского профессора Николая Трофимовича Костыря (1818-1853) - "Батюшков, Жуковский и Пушкин. Русские поэты XIX века (Из лекций эстетической критики русских писателей, читанных в 1851 г. в историко-филологическом факультете), ч. 1". Вся книга, состоявшая из 166 страниц и представлявшая собой первый том обширного, но не осуществленного до конца автором труда, была посвящена Батюшкову [50] [См. подробно о Костыре и его труде в нашей статье "Забытая книга о Батюшкове", печатающейся в сборнике в честь 60-летия А. В. Западова (изд. МГУ). См. также об этом в нашей статье "Основные проблемы изучения творчества Батюшкова" ("Известия АН СССР", Серия литературы и языка, 1964, т. XXIII, вып. 4, стр. 305-306).].
      Мы не имеем здесь возможности подробно излагать биографию Костыря [51] [Подробные сведения о жизни Н. Т. Костыря даны в изданиях "Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского университета св. Владимира (1834-1884)". Киев, 1884 (статья А. И. Линниченко "Костырь Николай Трофимович") и "Историко-филологический факультет Харьковского университета за первые 100 лот его существования (1805-1905)". Харьков, 1908 (статья Н. Ф. Сумцова "Костырь Николай Трофимович").]. Это был чрезвычайно одаренный профессор сначала Киевского, а затем Харьковского университетов, являвшийся одновременно литературоведом и лингвистом. Незадолго до смерти Костырь, у которого быстро прогрессировал туберкулезный процесс, сопровождавшийся тяжелыми психическими явлениями, уничтожил издание своей книги. Уцелели только отдельные экземпляры, ставшие теперь библиографической редкостью. Книге Костыря сильно вредили туманность и запутанность изложения, идущие от идеалистической философии Гегеля, которую он внимательно изучал. И все же Костырь сделал значительный шаг вперед в изучении поэзии Батюшкова. Характеризуя Батюшкова, Костырь впервые в нашей критике указал на философские корни его творчества. Он подчеркивал, что поэзия Батюшкова выросла на материалистической основе: "В поэзии Батюшкова... - пишет Костырь, - отражается сенсуализм XVIII века" (стр. 16). Ср. его слова о том, что Батюшков усвоил "философское положение века: есть только натура" (стр. 109). Отсюда у Костыря вытекает и определение сущности творчества Батюшкова. Она, по его мнению, сводится именно к материалистическим моментам: "Две черты характеризуют поэтическую индивидуальность Батюшкова: вечная юность души и земное или постоянное стремление к земному, внешнему, чувственному, которым] преимущественно характеризуется юность" (стр. 51). Надо, впрочем, заметить, что Костырь, стоявший на идеалистических позициях, весьма отрицательно относится к материалистической философии XVIII в., называя ее "обманчивой" и "бездушной", отнимающей у человека "метафизический, сверхчувственный мир чистого духа" (стр. 109). Правильно связывая с ней поэзию Батюшкова, Костырь, по сути дела, осуждает эту связь.
      Главной заслугой Костыря было то, что он впервые показал кризис мировоззрения Батюшкова и эволюцию его поэзии, т. е. поставил и решил проблему, которая не заняла значительного места даже у Белинского. С замечательной верностью Костырь, почти не имевший точных датировок стихотворений Батюшкова, разделил его поэзию на два периода - "Эпоху первоначального развития" и "Эпоху противоречия", подчеркнув, что "1812-й год, составляющий точку поворота (Wendepunkt) и в жизни и в поэтическом направлении Батюшкова, служит чертою разграничения между сими эпохами". Усматривая в первой эпохе "господство идиллического мира", связанное со светлым взглядом на жизнь (стр. 109), Костырь утверждает, что в дальнейшем образ этого мира был разрушен "житейскими переворотами", "постепенно раскрывавшимся противоречием идеала с действительностью" (стр. 110 и 123). Это привело поэта к трагическому разочарованию: "усомнившись в прочности человеческих убеждений, усомнившись в житейской действительности, Батюшков впал в печальное безверие в жизнь и человека" (стр. 123). Замечательно, что Костырь возлагает ответственность за этот пагубный для поэта процесс не только на сенсуализм XVIII в., который представляется ему бесперспективным и бездушным, но и на мрачную действительность Александровского времени, отнимавшую возможность преодоления душевного кризиса, на ".печальное, безобразное состояние гражданского общества, при которых Батюшков не мог найти в душе своей того мужества, какое необходимо для выдержания внутренней, борьбы, обнаруживающейся в эпоху противоречия" (стр. 158. Курсив мой.- Н. Ф.). Ср. слова Костыря о личности Батюшкова: "ее убила безобразная действительность современной ему жизни Европы и скептицизм XVIII века" (стр 103. Курсив мой.- Н. Ф.).
      Костырь верно отметил, что, несмотря на обозначившиеся у Батюшкова после перелома религиозные устремления, он не стал все же мистическим поэтом. По наблюдению Костыря, "стремление к сверхчувственному миру не развилось, не образовало направления в поэзии Батюшкова; в нем высказалась более душа человека, нежели душа поэта" (стр. 124). Более того, Костырь считал одной из причин прекращения творческой деятельности Батюшкова то обстоятельство, что поэт, подойдя к порогу мистицизма, не мог переступить через него и вместе с тем потерял цельность своего раннего мировоззрения. "С утратою земного индивидуальность Батюшкова перестала жить в поэзии",- писал Костырь (стр. 165). Ср. его слова о том, что мечта Батюшкова "не обманчивый призрак отвлеченного мира, но живое существо: она родилась на земле, питалась земным и кончилась с земным" (стр. 129).
      Анализируя поэзию Батюшкова второго периода, Костырь подчеркнул, что некоторые ее мотивы имели чисто романтический характер. Он справедливо усмотрел у "позднего" Батюшкова "стремление к отдаленному неизвестному миру", "любовь к дикой, первобытной природе" (в качестве примера Костырь приводил вольный перевод Батюшкова из "Чайлъд-Гарольда", сопоставляя романтические тенденции этого перевода не только с общим характером поэзии Байрона, но и с произведениями Шато-бриана и Бернардена де Сен-Пьера. Стр. 144 - 145).
      Наконец, Костырь дал очень полный для своего времени анализ художественных средств Батюшкова и связал их с сенсуалистическим мировоззрением поэта. Костырь впервые проводит классификацию художественных средств Батюшкова, обнаруживая при этом несомненную тонкость научной мысли. Так, он посвящает особый раздел своей книги "пластицизму чувства" Батюшкова (стр. 52-63). По мнению исследователя, пластицизм этого типа состоит прежде всего в том, что эмоция приобретает предметное воплощение и как бы материализуется ("чувство Батюшкова всегда обращено к какому-нибудь действительному предмету и потому всегда имеет определенность или телесную, так сказать, осязаемость", стр. 53). Подобный пластицизм сказывается и в самом развитии чувства, в его постепенном нарастании и затухании, в пленительной эмоциональной 'плавности ("чувство Батюшкова никогда не переходит от одной области предметов к другой, минуя группу, посредствующую между ними, не переносится от одного топа к другому, минуя полутоны, служащие путем постепенного их перехода" (стр. 55; в этом плане Костырь анализирует батюнгковское "Выздоровление"). Отводит Костырь специальный раздел и "пластицизму звуков" Батюшкова (стр. 85-94). Этот тип пластицизма выражается в том, что звуки "не только дополняют собою образы, но и заменяют их, вызывая в нашем воображении действиями предметов, которые они передают, и образ самих предметов" (стр. 91). По наблюдению Ко-стыря, Батюшков обладает способностью делать каждый звук "мыслящим, знаменательным, образным" (стр. 87). Здесь Костырь дает тонкий и свежий анализ известного морского пейзажа, нарисованного Батюшковым в вольном переводе из "Чайльд-Гарольда" Байрона.
      Однако слабость методологии Костыря, строившейся на идеалистической основе, проявилась прежде всего в том, что он вырывал поэзию Батюшкова из историко-литературного процесса и рассматривал ее как изолированное выражение душевного мира автора. Если Белинский с замечательной последовательностью установил место этой поэзии в развитии русского искусства слова, то Костырь почти не коснулся ее связей с творчеством других писателей; даже вопрос о влиянии Батюшкова на Пушкина был затронут им чрезвычайно бегло.
     
      4
     
      Традиция Белинского в оценке Батюшкова была продолжена революционными демократами, также применявшими к творчеству поэта критерий жизненной правды. У Чернышевского есть только одно высказывание о Батюшкове, и оно тесно связано с мыслями Белинского о "конкретности" образов, созданных поэтом. Полемизируя с Шевыревым в "Очерках гоголевского периода русской литературы", Чернышевский спрашивал: "Как же могло случиться, что в стихе Батюшкова оказалось мало пластичности? Ведь каждому известно, что он в особенности знаменит этим своим качеством" [52] [Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч., т. III M., 1947, стр. 107.]. Подчеркивая общеизвестность этого качества, Чернышевский, конечно, имел в виду статьи Белинского.
      Если Чернышевский только бегло затронул творчество поэта, то высказывания Добролюбова дают нам полное представление о его точке зрения на Батюшкова. В статье "О степени участия народности в развитии русской литературы" (1859) Добролюбов, рассматривая русский историко-литературный процесс конца XVIII - начала XIX в., утверждал, что уже у Карамзина и Жуковского литература, отошедшая от "пиндарической" возвышенности классицизма, "должна была... несколько спуститься к действительности, хотя все еще далеко не достигла ее". В произведениях этих писателей возникла "украшенная природа" - "неудачный суррогат действительности": они опасались дать действительность "живьем", "боясь оскорбить отвлеченные требования искусства" [53] [Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. I. M.- Л., 1934, стр. 233-234.]. И вот Батюшков отказался от идилличности и "очарованности" Карамзина и Жуковского и гораздо более щедро и правильно стал вводить в свою поэзию элементы жизни, хотя тоже не пошел в этом направлении до конца. "Батюшков, любивший действительную жизнь, как эпикуреец, но тоже боявшийся пустить ее в ход прямо,- писал Добролюбов,- увидел, однако, что наши попытки на создание золотого века из простой жизни никуда не годятся. Он пошел по другой стороне и в своей недолгой литературной деятельности выразил такое умозаключение: "Вы боитесь изображать просто природу и жизнь, чтобы не нарушить требований искусства, смотрите же, я буду вам изображать жизнь и природу на манер древних. Это все-таки будет лучше, чем выдумывать самим вещи, ни на что не похожие. Это, действительно, было лучше, но все-таки было еще плохо, тем более, что у нас почти не было людей, которые могли бы сказать, так ли Батюшков изображает мир и жизнь, как древние, или вовсе непохоже на них" [54] [Там же, стр. 234.].
      Таким образом, Добролюбов подчеркивает значительный шаг вперед, который сделал Батюшков, по сравнению с Карамзиным и Жуковским, в деле приближения поэзии к жизни, и вместе с тем, подобно Белинскому, отмечает незавершенность его устремлений в мир действительности. При этом он, как и Белинский, видит в творчестве Батюшкова своеобразную подготовку к появлению поэта жизни Пушкина. Охарактеризовав Батюшкова, Добролюбов продолжает: "Пушкин пошел дальше: он в своей поэтической деятельности первый выразил возможность представить, не компрометируя искусства, ту самую жизнь, которая у нас существует, и представить именно так, как она является на деле. В этом заключается великое историческое значение Пушкина" [55] [Там же. Следует отметить, что Писарев в статье "Пушкин и Белинский" (1805), в отличие от Добролюбова, отвергал точку зрения Белиискою па Пушкина и Батюшкова. Отрицая значение деятельности обоих поэтов, Писарев говорил о Белинском: "Он видит что-то органическое и необходимое во всех стихотворных шалостях Батюшкова, Жуковскою и Пушкина. Он полагает, что каждый из этих господ имел и исполнил свое особенное назначение, свою специальную миссию в истории развития русской поэзии. В настоящее время такие добродушные мечтания, разумеется, кажутся нам странными и смешными. Мы знаем очень хорошо, что во времена Батюшкова, Жуковского и Пушкина русская мысль спала крепким сном, а русская поэзия представляла собою даже не тепличное растение, а просто картонную декорацию" (Д. И. Писарев. Избр. соч., т. II. М., 1935, стр. 271).].
      Изучавший русскую сатиру и видевший в ней одну из самых реалистических струй эстетического развития, Добролюбов высоко оценил литературную сатиру Батюшкова. Указывая на то, что Батюшков выступал против "почтенной семьи авторитетов" [56] [Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. II. М.- Л., 1935, стр. 539.], он с радостью встретил опубликование "Певца в Беседе любителей русского слова". По поводу этого факта Добролюбов писал: "В последнее время и библиография переменила свой характер: она обратила свое внимание на явления, важные почему-нибудь в истории литературы..." [57] [См. ту же статью Добролюбова "О степени участия народности в развитии русской литературы" и его статью "Сочинения Пушкина" (Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. I, стр. 242 и 313).]
      Свои оценки Батюшкова Добролюбов, подобно Белинскому и Чернышевскому, связывал с полемикой против реакционной критики, в особенности против Шевырева. В статье Добролюбова об "Истории русской словесности" Шевырева мы находим резкий иронический выпад против ее автора: "Захотел он в одном из своих сочинений представить портрет Батюшкова, но в то время, когда г. Шевырев принялся рисовать, Батюшков обернулся к нему спиною, и в книге злополучного профессора оказался рисунок, изображающий Батюшкова с затылка!.." [58] [Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. II, стр. 444.] (речь шла о том, что в книге Шевырева "Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь" был помещен портрет душевнобольного Батюшкова, стоявшего у окна спиной к художнику [59] [См. указанную книгу С. П. Шевырева, ч. I. М., 1850, стр. 112-113.]).
      Этот выпад имел 1лубокие основания: в 50-60-е годы реакционно настроенные критики стремятся противопоставить творчество Батюшкова развивающейся демократической культуре. В их высказываниях отражается характерное для этой поры обострение классовой борьбы. Так, в своих парижских лекциях о русской литературе С. П. Шевырев, упоминая Батюшкова в числе других авторов, вышедших из дворянской среды, интерпретировал достижения поэта как "доказательство" целесообразности и оправданности существования высших классов. Они "...были все дворяне и по происхождению своему принадлежат, большею частью, к древнейшим родам этого сословия,- писал Шевырев об авторах, связанных с привилегированными кругами.- Так и следовало быть: именитое дворянство русское, пользуясь преимуществами богатства и образования, тем достойно за них воздало отечеству" [60] ["Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 г. С. П. Шевыревым" ("Сборник Отделения русского языка и словесности ими. Академии наук", N 5, т. 33. СПб., 1884, стр. 137).]. Ультрареакционная сущность этого социологического умозаключения совершенно ясна!
      Но наиболее показательны для консервативной линии оценки Батюшкова суждения "позднего" Вяземского. Как известно, начиная с 40-х годов, Вяземский, ожесточенно нападавший на Белинского, чувствовал себя одним из последних представителей уходящей дворянской культуры, "запоздалым гостем другого поколения" [61] [См. стихотворение Вяземского "Остафьево" (1857). Удачная характеристика общественных позиций "позднего" Вяземского дана в книге М. И. Гиллельсона "П. А. Вяземский". Л., "Наука", 1969, стр. 291 и др.], не имеющим никаких интеллектуальных точек соприкосновения с "новыми людьми". В борьбе с новой культурой Вяземский занимает явно консервативные общественные и эстетические позиции. Желание оберечь и возвеличить ценность дворянской культуры в полной мере сказалось в отношении "позднего" Вяземского к наследию Батюшкова. Вяземский старался использовать его творчество как своеобразный аргумент против новой, демократической культуры. Одна из основных, глубоко реакционных идей "позднего" Вяземского состояла в том, что передовой лагерь напрасно порвал с традициями дворянской культуры и потому русское общество просто не в состоянии понять и оценить ее значение. "В отношении к минувшему зрение наше все более и более тупеет...- утверждал Вяземский.- За каждым шагом нашим вперед оставляем мы за собою пустыню, тьму египетскую да и только" [62] [П. А. Вяземский. Полное собр. соч., т. VII. СПб., 1882, стр. 157.].
      В "египетскую тьму" - по мнению Вяземского - постепенно погружался и Батюшков. Именно об этом шла речь в его единственной статье о Батюшкове [63] [П. А. Вяземский. Полное собр. соч., т. II. СПб, 1879, стр. 413- 417.]. Статья эта представляет собой письмо Вяземского к М. П. Погодину о найденных в бумагах Д. В. Дашкова прозаических произведениях Батюшкова (о двух очерках: "Воспоминание мест, сражений и путешествий" и "Воспоминание о Петине" [64] [В 50-е годы Вяземский часто говорил и писал о своей любви к Батюшкову и его поэзии. См., напр., его стихотворение "Зонненштейн" (1853).]). Очень высоко ставя эти произведения, в которых "все просто и стройно, и все художественно", Вяземский рассматривает их как некий укор "современному" поколению, якобы лишенному художественного вкуса. "Ныне, читая ее,- пишет Вяземский о "находке",- переносишься в другую эпоху, светлую и свежую, с любовью сочувствуешь какому-то другому порядку мыслей, чувствований, изложения, вслушиваешься в другую, когда-то знакомую, но ныне забытую речь, звучную, мягкую, согретую сердечною теплотою и проникающую глубоким нравственным убеждением". Характеризуя достоинства найденных очерков, Вяземский не упускает случая уколоть "новых людей", утверждая, что они забыли Батюшкова и дошли до страшной путаницы эстетических понятий. "Во всяком случае она освежит в памяти читателей имя Батюшкова, почти чуждое мимо идущему поколению,- говорит Вяземский о "находке".- Ныне литературные понятия до такого неимоверного беспорядка смешаны и сбиты, что трудно и невозможно одними рассуждениями и опровержениями ложных правил, ошибочных мнений, надеяться на восстановление истины". Вяземский вводит в статью весьма типичный для его поздней лирики образ Помпеи, символизирующий "погибшую" дворянскую культуру, от которой остались только отдельные прекрасные "предметы", изредка выплывающие из недр забытой эпохи. Он пишет о той же "находке": "В глазах некоторых будет она без сомнения иметь прелесть какой-нибудь древней художественной безделки, открытой в глубине Помпейской почвы, затопленной бурным и огненным потоком все поглотившей лавы. Это - безделка, но она живая вывеска минувшей эпохи".
      Вариант того же образа находим в стихотворении Вяземского "Остафьево", посвященном уцелевшей, сопротивляющейся влиянию времени дворянской усадьбе:
     
      Приветствую тебя, в минувшем молодея,
      Давнишних лет приют, души моей Помпея!
      Былого след везде глубоко впечатлен...
     
      Таким образом, суждения "позднего" Вяземского о Батюшкове демонстрируют его политическое направление, его уход с прогрессивных общественных позиций.
     
      5
     
      Почти непосредственно после смерти Батюшкова возникает естественное стремление к накоплению и разработке материалов для его "жизнеописания". Первой попыткой в этом отношении был критико-биографический очерк вологодского земляка Батюшкова Н. Ф. Бунакова (ставшего впоследствии известным и передовым педагогом), напечатанный в 1855 г. в "Москвитянине". Первый биограф Батюшкова сообщил со слов родственников поэта некоторые важные факты и опубликовал письма, извлеченные из семейных бумаг [65] ["Москвитянин", 1855, N 23 и 24, стр. 90 и др. См. статью о Н. Ф. Бунакове во 2-м издании "Большой Советской энциклопедии" (т. 6, стр. 285).]. Дальнейшая разработка биографических материалов была осуществлена П. И. Бартеневым. В "Русском архиве" за 1867 г. был помещен большой бартеневский "очерк жизни" Батюшкова (этот выпуск "Русского архива" открывался портретом поэта). Бартенев ввел в свой очерк целый ряд писем Батюшкова. Правда, он, по собственному признанию, "не имел доступа к бумагам" поэта. Однако его сведения о жизни Батюшкова существенно обогатил младший брат поэта, Помпеи Николаевич Батюшков [66] [См.: "Русский архив", 1867, стр. 1344.]. Все эти попытки написать научную биографию Батюшкова, остававшиеся попытками из-за недостатка материалов, подготовили образцовое для своего времени маиковское трехтомное издание сочинении Батюшкова 1885 -1887 гг., предпринятое по инициативе того же П. Н. Батюшкова [67] [См. рецензии на это издание П. Н. Полевого "Ближайший предшественник Пушкина" ("Исторический вестник", т. 28, 1887, июнь, стр. 639-655) и А. Н. Пыпина "Накануне Пушкина" ("Beстник Европы", 1887, кн. 9, сентябрь, стр. 273-311). В последней очень обстоятельной и хвалебной рецензии, между прочим, говорится: "Издания, подобные настоящему, вероятно, надолго останутся единственными (трудно ожидать, что подобное издание могло быть скоро повторено)", стр. 310.].
      Как выясняется из архивных материалов, мысль об издании собрания сочинений Батюшкова возникла у его младшего брата под влиянием одного из ближайших друзей поэта, П. А. Вяземского. "Еще в 60-х годах,- писал П. Н. Батюшков сыну П. А. Вяземского,- покойный батюшка ВРШ уговаривал меня заняться изданием сочинений и биографией моего брата, обещая при этом быть моим руководителем". П. Н. Батюшков жалел, что обстоятельства помешали ему тогда "воспользоваться неоценимым предложением" Вяземского: ведь последний "мог бросить яркий и правдивый свет на литературную...деятельность" поэта [68] [П. Н. Батюшков - П. П. Вяземскому, 28 ноября 1882 г. (ЦГАЛИ, ф. N 195, ед. хр. 3990, л. 1).]. П. Н. Батюшков стал усиленно собирать материалы. Как показывают его неопубликованные письма, он обратился к родственникам людей, близко знавших поэта, с просьбой о предоставлении ему "бумаг, которые прямо или косвенно, могут иметь отношение к предпринятому... изданию" [69] [П. Н. Батюшков - П. П. Вяземскому, 6 августа 1883 г. (там же, л. 2).] (к П. П. Вяземскому, П. В. Жуковскому, А. С. Уварову и др.), и получил от них ценнейшие документы (сохранились письма П. Н. Батюшкова к П. П. Вяземскому и П. В. Жуковскому с благодарностью "за обязательную присылку бумаг брата и о брате" [70] [П. Н. Батюшков - П. П. Вяземскому (без даты) (там же, л. 4); П. Н. Батюшков - П. В. Жуковскому (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР, 28366/сс 111 б 42). В дальнейшем этот архив обозначается ПД.]). Любопытно, что в собирание материалов оказался втянутым И. С. Тургенев. Об этом свидетельствует обращение П. Н. Батюшкова к находившемуся в Париже Е. М. Прилежаеву по поводу розысков писем поэта А. И. Тургеневу: "По кончине Ал. Ив-ча (которого Чаадаев звал le grand chiffonier de 1'intelligences) бумаги его достались сыну Николая Ивановича (декабриста Н. И. Тургенева, женатого на француженке.- Н. Ф.), которого зовут Alfred'oм, или Albert'oм [71] [Этого сына Н. И. Тургенева - художника и историка искусства - звали Альбертом. См.: Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М.- Л., 1936, стр. 360.], и которого я совсем не знаю. Он живет постоянно в Париже зимой, а летом в Bougival. He можете ли найти к нему стезю? Все расходы, которые потребовались бы на переписку бумаг, изыскания, путевые и др. издержки, я с удовольствием приму на себя. Алек. Ив. Тургенев с В. А. Жуковским были самые близкие брату люди. Я думаю, что Ив. Серг. Тургенев должен знать, где его cousin, а б<ыть> м<ожет>, и Вы лично с ним знакомы" [72] [П. Н. Батюшков - Е. М. Прилежаеву, 28 марта (9 апреля) 1883 г. (ЦГАЛИ, ф. 63, ед. хр. 18, л. 2).].
      Следует отметить, что это собирание материалов П. Н. Батюшков начал еще в середине 60-х годов, непосредственно после смерти поэта, совместно с П. А. Вяземским. Один из знакомых семейств Гревенса, где жил душевнобольной поэг, сообщал, что он "читал... письмо Помпея Николаевича Батюшкова, в котором он просит о доставлении ему писем и других бумаг покойного его брата для князя Петра Андреевича (Вяземского.-Я. Ф.), что конечно будет исполнено" [73] [Власов - Алексею Ефремовичу (фамилия адресата неизвестна) (там же, ед. хр. 20, л. 1-2).]. В результате - по словам самого П. Н. Батюшкова - "материалу для биографии набралось много" [74] [П. Н. Батюшков - П. П. Вяземскому, 6 августа 1883 г. (там же, ф. 195, ед. хр. 3990, л. 2).].
      Таким образом, заслуги П. Н. Батюшкова в деле осуществления майковского издания были очень велики; прав был писавший ему Н. С. Тихонравов: "К столетней годовщине рождения К. Н. Батюшкова вы воздвигли ему лучший памятник, какого только может желать писатель" [75] ["Русская старина", 1887, ноябрь, стр. 563. Об этих заслугах П. Н. Батюшкова см. также в сб. "Памяти Помпея Николаевича Батюшкова". СПб., 1892, стр. 8, 38 и др.].
      Майковское издание имеет значение не только для исследования творчества Батюшкова. По выражению Н. К. Пиксанова, это издание является "целой энциклопедией русской литературы конца XVIII - начала XIX в." [76] [Н. К. Пиксанов. Русское литературоведение в Петербургском - Ленинградском университете ("Труды юбилейной серии ЛГУ", Серия филолог, наук. Л., 1946, стр. 10). Перечисление рецензий на майковское издание дано в "Русской старине", 1887, ноябрь, стр. 558.] Очень подробные примечания, составленные Л. Н. Майковым и В. И. байтовым, часто превращаются в содержательные биографии современников Батюшкова (см., например, заметку Майкова об И. М. Муравьеве-Апостоле [77] [II, 411-417.] или заметку Саитова об А. И. Тургеневе, занимающую 17 страниц [78] [I, 355-372.]) и заключают обширные сведения для историко-литературного изучения творчества поэта. Крайне важным было и то, что Майков и Саитов тщательно обследовали автографы Батюшкова (в первом томе дано их описание) и впервые напечатали 33 стихотворения поэта, а также множество его писем. Таким образом, майковское издание было огромным шагом вперед в деле собирания и научной разработки батюшковских материалов.
      Как известно, первый том открывался монографией редактора, академика Л. Н. Майкова "О жизни и сочинениях К. Н. Батюшкова" [79] [Второе, отдельное издание монографии вышло в 1896 г.]. Она до сих пор является единственным капитальным трудом, посвященным Батюшкову. Майков сумел построить научную биографию Батюшкова, основанную на кропотливых разысканиях, рисующую личность поэта на фоне общественной и литературной жизни первого двадцатилетия XIX в. В связи с биографией он дал и последовательный обзор всех этапов развития творчества Батюшкова, выделив наметившийся после 1812 г. перелом, порожденный "разладом между идеалом и действительностью" [80] [I, 200.].
      Приведем любопытный факт, говорящий о живом интересе к монографии Майкова со стороны одного из крупнейших русских писателей. В 1887 г. В. Г. Короленко внес в дневник высказанные в этой монографии мысли Майкова о том, что только Пушкин сумел осуществить замысел Батюшкова написать большую поэму и что вместе с тем задача создания такой поэмы была облегчена Пушкину упорным трудом Батюшкова в выработке литературного языка и стиха. Короленко сопроводил свои выписки заглавием: "Об органической преемственности идей", подчеркивающим глубокую закономерность развития русской литературы [81] [В. Короленко. Дневник (1881-1893), т. I. Госиздат Украины, 1925, стр. 99.].
      Ввиду общеизвестности монографии Майкова нет необходимости подробно характеризовать эту наполненную большим фактическим материалом книгу. Ограничимся лишь указанием на недостатки монографии, которые в наши дни определяют ее устарелость.
      Уже Б. С. Мейлах писал о том, что Майков почти в каждом стихотворении поэта стремился увидеть "конкретные факты" его "личной жизни" [82] [Б. Мейлах. К. Н. Батюшков (Н. Н. Батюшков. Стихотворения. Л., 1941, стр. 5). В дальнейшем это издание обозначается буквой М.]. Действительно, "биографизм" Майкова сказывается прежде всего в том, что творчество Батюшкова становится в интерпретации исследователя едва ли не зеркальным отражением его жизни. Между тем историко-литературный и художественный анализ поэзии Батюшкова дан в монографии очень скупо и, так сказать, от случая к случаю, в связи с теми или иными биографическими фактами. Монография Майкова эмпирична: по сути дела, в ней нет четкой исторпко-литературноп или эстетической концепции. Поэтому и выводы Майкова, сформулированные в начале и в конце книги, гораздо беднее ее "фактического" содержания: они в общем сводятся к тому, что Батюшков внес значительный вклад в русскую литературу ("он много обещал, но и не мало успел проявить в период расцвета своих счастливых дарований" [83] [I, 4.]) и подготовил творческую работу Пушкина [84] [I, 316.]. Эта бедность выводов была связана с тем, что Майков не считал историю литературы наукой, достигшей "зрелости", и потому сознательно ограничивал задачи литературоведа собиранием материалов и частичным их комментированием [85] [См. статью Л. Майкова "история русской литературы как наука и как предмет для преподавания" ("Отечественные записки", 1864, т. 155, стр. 169).].
      Известное стремление развить эстетическую и историко-литературную линию своих изучений чувствуется в речи Майкова "Характеристика Батюшкова как поэта", прочитанной 22 ноября 1887 г. на торжественном заседании второго отделения Академии наук, посвященном столетию со дня рождения Батюшкова (речь вошла впоследствии в "Историко-литературные очерки" Майкова [86] [Л. Майков. Историко-литературные очерки. СПб., 1895, стр. 69- 85. Первоначально речь появилась в "Сборнике Отделения русского языка и словесности ими. Академии наук", т. 43, N 1. СПб., 1888, стр. 18-38. Там же напечатана речь академика Я. К. Грота "Очерк личности и поэзии Батюшкова" (стр. 1-17). В ней дана чрезвычайно высокая оценка майковскою издания сочинений Батюшкова.]). Самое заглавие речи свидетельствует о том, что в ней поставлена проблема, слабее всего освещенная в монографии. Подчеркивая, что "полная и верная оценка Батюшкова возможна лишь в исторической связи литературных явлений", Майков старается указать на те черты его поэзии, которые были новыми для русской литературы и подготовили ее дальнейшее развитие. Он отмечает исключительную искренность лирики Батюшкова, правдиво передающей человеческие чувства, и затрагивает вопрос о мастерстве Батюшкова, констатируя "яркую определенность, так сказать, осязательность образов" его поэзии. И все же эти соображения не образуют законченной концепции и не являются новыми. Что же касается общего направления творчества Батюшкова, то Майков определял его, исходя из ложной теории "искусства для искусства". Для Майкова Батюшков - представитель "чистого искусства", не имеющего "практических целей" и лишенного связей с общественной жизнью. "Вообще, с какой бы стороны мы ни взглянули на творческую деятельность Батюшкова, элемент чистого искусства выступает в ней на первом плане",- писал Майков [87] [Л. Майков. Историко-литературные очерки, стр. 84-85.] (ср. его характеристику Батюшкова из монографии: "В искусстве он был чистым художником. Он не хотел знать за собою никакого другого призвания, а за искусством не признавал практических целей..." [88] [I, 315-316.]). Эти определения Майкова могут быть легко опровергнуты собранными в его же монографии фактами, показывающими, что Батюшков выступал с горячими патриотическими стихами, что он нередко становился острым и смелым полемистом в борьбе с устаревшими художественными идеями, что его мировоззрение было связано с передовой философской мыслью. Выдвинутая исследователем трактовка общего направления творчества Батюшкова несомненно подсказывалась той теорией "искусства для искусства", которую отстаивал в поэзии его брат Аполлон Майков. Как показывает опубликованное в "Русской старине" письмо А. Н. Майкова П. Н. Батюшкову (брат автора монографии обращается здесь к брату поэта, ставшего ее "предметом"), эстетические взгляды Аполлона Майкова нашли прямое отражение в книге. По собственным словам Аполлона Майкова, его роль в создании книги выразилась в том, что он передал брату - Л. Н. Майкову - "тайны" своего личного художественного опыта. "Сожалею, что стеснен в отзыве моем о биографии,- признавался А. Н. Майков П. Н. Батюшкову, - писал ее очень уж мне близкий человек. Но не могу не заметить, что от этой близости биография много выиграла. Автору ее из жизни известны многие тайны поэтического творчества; он знает, например, что стихи пишутся не как репортерские статейки тотчас в минуту впечатления, а всегда тогда, когда впечатление уляжется, осмыслится и примет свой определенный образ, иногда очень много времени после факта и т. д." [89] ["Русская старина", 1887, ноябрь, стр. 562-563.] Самый подбор этих "принципов" создания художественного произведения как бы утверждает характерный для сторонников теории "чистого искусства" тезис о выклю-ченности подлинного поэта из жизненной борьбы. Именно на основе этого тезиса в монографии Л. Н. Майкова дается общая оценка творческой деятельности Батюшкова. Наконец, перу Майкова принадлежит более поздняя статья "Пушкин о Батюшкове" [90] [Л. Майков. Пушкин. СПб., 1899, стр. 284-317.]. Она имела исключительно важное "фактическое" значение: в ней были впервые опубликованы пометки Пушкина на экземпляре "Опытов" (этот экземпляр находился у старшего сына поэта А. А. Пушкина. Благодаря содействию Бартенева, Майков списал заметки и воспроизвел их в своей статье). Майков прокомментировал интереснейшие, хотя и не развернутые мысли Пушкина о книге своего предшественника и изложил историю их личных отношений. Исследователь также отметил, что Пушкин целиком "принимал" поэзию Батюшкова только в лицее; достигнув творческой зрелости, он начал относиться к ней достаточно критически и перестал "мириться" с "условностью" ее "образов и выражений".
      В целом долголетняя работа Майкова была весьма плодотворной [91] [Л. Н. Майков написал также статью о Батюшкове для "Русского биографического словаря" (т. II. СПб., 1900, стр. 575-591). Можно указать еще па популярную брошюру П. Борзаковского "Константин Николаевич Батюшков" (серия "Русские поэты для школ и народа", вып 5 Одесса, 1902) В ной кратко изложена биография Батюшкова и напечатано семь его стихотворений Однако эта брошюра не имеет научного характера]. Именно Майков собрал и упорядочил наследие Батюшкова. В результате возникли крупные достижения русского литературоведения - научное собрание сочинений Батюшкова и научная биография поэта. Несмотря на все свои недостатки, эти капитальные труды и сейчас являются очень ценными для исследователя русской литературы XVIII - начала XIX в. [92] [Совершенно отрицательно должна быть расценена последняя по времени в дореволюционном литературоведении отдельная киша, точное брошюра о Батюшкове преподавателя 3 и петербургской гимназии И Невзорова "Русская художественная словесность в начале нынешнего века и развитие ее в лице Батюшкова" (1888) В этой брошюре, содержащей всею 42 стр, автор просто пересказывает мысли Майкова, дополняя их собственными, крайне наивными или даже ложными положениями (вроде того, что у Батюшкова и Жуковского не было "серьезного образования", стр 7)]
      В 90-е годы творчество Батюшкова оценивает крупнейший представитель культурно-исторической школы А. Н Пыпин в четвертом томе своей "Истории русской литературы". Он делает попытку дать социологическую характеристику творчества Батюшкова, "прикрепляя" его поэзию к быту "обеспеченного" дворянства, имевшего возможность пользоваться радостями жизни [93] [А. Н. Пыпин История русской литературы, т. IV. Изд. 4 СПб., 1913, стр. 292.]. Но Пыпин не поставил вопроса ни о разновидностях "обеспеченного" дворянства, ни о политическом звучании лирики Батюшкова, ограничиваясь указанием на ее связь с "общественным положением" дворянства в целом.
      Заканчивая обзор дореволюционного изучения творчества Батюшкова, остается сказать о его состоянии в начале XX в. (1900-1917). В этот период не создаются большие труды о Батюшкове. Однако появляется целый ряд статей на тему "Батюшков и Пушкин". Это объясняется, впрочем, не столько интересом к поэзии Батюшкова, сколько интенсивным развитием пушкиноведения. Вопрос о роли Батюшкова в подготовке творчества Пушкина затронут в статье П. В. Владимирова "А. С. Пушкин и его предшественники в русской литературе" (1899) [94] [См.: "Памяти Пушкина" Научно литературный сборник Киев 1899, стр. 25-28.]. В 1907 г. в венгеровском собрании сочинений Пушкина была опубликована статья П. О. Морозова "Пушкин и Батюшков" [95] [Пушкин Собр. соч., т. I СПб., изд. Брокгауза - Ефрона, 1907, стр. 141-154.]. В 1914 г. появляется статья Н. М. Элиаш "К вопросу о влиянии Батюшкова на Пушкина" [96] ["Пушкин и его современники", вып. XIX-XX. Пг., 1914, стр. 1-39. Статья Элиаш вышла затем отдельным изданием (СПб, 1914)]. Во всех этих статьях ясно чувствуется "эмпиризм" - отсутствие четких историко-литературных концепций, приводящее к разбросанности частных наблюдений. В этом смысле особенно типична статья Элиаш Автор делит "следы" влияния Батюшкова в творчестве Пушкина на "несколько рубрик" (констатирует влияние батюшковской поэзии в картинах, созданных Пушкиным в связи с событиями 1812 года, в монологе Финна из "Руслана и Людмилы", в пушкинской баталистике, в пос-лелицейском творчестве Пушкина и т. д). Самая разбивка на "рубрики" не подчинена какому-либо эстетическому или историко-литературному принципу, поэтому вся статья превращается в некое собрание "параллельных" цитат из Батюшкова и Пушкина.
      О творчестве Батюшкова пишут также некоторые исследователи, ложная методология которых "зачеркивает" национальную самобытность творчества Батюшкова и приводит к отрицанию идейно-художественной ценности русской поэзии начала XIX в. Весьма показательна в этом смысле статья А. Некрасова "Батюшков и Петрарка" (1911) [97] [См.: "Известия Отделения русского языка и словесности имп. Академии паук", 1911, т. XVI, кн. 4, стр. 182-215. Статья Некрасова вышла затем отдельным изданием (СПб, 1912)]. Пользуясь чисто формальными сопоставлениями, автор старается найти следы влияния Петрарки чуть ли не в каждом значительном стихотворении Батюшкова. При этом он прибегает к явным натяжкам. Так в батюшковском "Изречении Мельхиседека" Некрасов усматривает "Петраркин мотив сочетания скорби и наслаждения", в батюшковском посвящении к "Опытам" - отражение мысли, которая руководила Петраркой при составлении "Canzoniere" и т. д.
      На этом фоне выделялся посвященный Батюшкову очерк И. Н. Розанова из его книги "Русская лирика" (1914) [98] [См. стр. 241-284]. Изучая эволюцию русской лирики "от поэзии безличной - к исповеди сердца", И. Н. Розанов хотел нарисовать цельный литературный портрет Батюшкова. Большой заслугой И. Н. Розанова явилось то, что он резко подчеркнул "земной характер" поэзии Батюшкова, в которой можно ощутить "что-то до того реальное и пластическое, что роднит с настроением языческим" ("культ торжественной красоты, прекрасного человеческого тела,- писал И. Н. Розанов,- выразился у Батюшкова сильнее, чем у кого-либо ил других наших поэтов".) Более того, И. Н. Розанов весьма убедительно показал, что мистические настроения Батюшкова были "временными" и "нетипичными". По справедливому мнению И. Н. Розанова, даже в тех случаях, когда Батюшков так или иначе подходит к теме "потустороннего", он оказывается совершенно чуждым мистицизму "в духе Жуковского". Так, например, в элегии "Тень друга", где поэт видит "призрак" убитого в бою товарища, "мы не находим ни малейшего намека на связь и таинственное общение с загробным миром, что являлось таким характерным в балладах того времени". Вместо с тем И. Н. Розанов впервые дал сжатое описание особенностей стихотворной техники Батюшкова и "назвал" его любимые ритмы (трехстопный и разностопный ямб) [99] [Надо отметить также другую обобщающую статью о Батюшкове - очерк С. А. Венгерова, напечатанный в первом томе "Истории русской литературы" под редакцией Д. Н. Овсяннико-Куликовского (М., 1911, стр. 146-156). Эта статья может служить примером внеисторического подхода к поэзии Батюшкова. Венгеров не видит в жизнелюбивой философии Батюшкова ничего прогрессивного и потому отрицает плодотворность ее влияния на лицейского Пушкина (Батюшков, по мнению Венгерова, оказал "благодетельное" влияние на раннего Пушкина только в плане "стиха и языка"). Обобщающий характер имеет также статья "Батюшков и усовершенствование стихотворного стиля" в книге Н. Котляревского "Литературные направления Александровской эпохи" (изд. 3. Пг., 1917). В этой статье, содержащей некоторые ценные наблюдения над "пластикой речи и художественных образов" у Батюшкова, последний ошибочно рассматривается исключительно как поэт формы. Автор даже утверждает, что "Батюшков не вносил в область творчества никакого нового идейного содержания" (стр. 121).]. В начале XX в. на изучение творчества Батюшкова весьма вредно повлияли упадочные декадентские тенденции. В этом сказалась эволюция буржуазного литературоведения в сторону реакционного интуитивизма, органически связанного с богоискательством. Так, в статье о Батюшкове, открывающей сборник статей Ю. Айхенвальда "Силуэты русских писателей" [100] [Вып. 1, стр. 15.], автор рассматривает все творчество Батюшкова как свидетельство и результат борьбы язычества и христианства во внутреннем мире поэта. Столь же мистическое толкование творчества Батюшкова дано и в статье М. О. Гершензона "Пушкин и Батюшков" [101] [М. О. Гершензон. Статьи о Пушкине. М.- Л., Academia, 1926, стр. 18-30.]. Исходя из своих надуманных концепций, Гершензон бросает Батюшкову упрек в "формализме и отвлеченности", а также в отсутствии "своей мысли о загробной жизни".
     
      6
     
      Переходя к работам советских ученых о творчестве Батюшкова, следует подчеркнуть, что эти работы далеко продвинули вперед его изучение и вместе с тем отразили решительный методологический перелом в постановке проблем литературоведения. Большинство исследователей и критиков дооктябрьского периода рассматривало творчество Батюшкова лишь как изолированное эстетическое явление. Напротив, Белинский стремился и сумел определить его место в историко-литературном процессе, в развитии русского романтизма и русского реализма. Советские ученые в своих работах о Батюшкове не только продолжают традиции Белинского, но и осуществляют принцип конкретно-исторического анализа литературных явлении, устанавливая обусловленность творчества Батюшкова социально-политическими процессами, характерными для русской действительности первой четверти XIX в., и решительно отказываясь от узкобиографического метода.
      Промежуточное положение между "старым" и "новым" литературоведением занимают высказывания о Батюшкове П. Н. Сакулина. Сакулин в основном применил к социологии поэзии Батюшкова методологию культурно-исторической школы (взгляды Сакулина на Батюшкова вообще сформировались в дореволюционную эпоху).
      Сакулин считал Батюшкова "изящным неоклассиком", представителем "легкой поэзии". Эта точка зрения была заявлена им еще в статье "Литературные течения в Александровскую эпоху", относящейся к 1911 г. [102] ["История русской литературы XIX в.", т. I. М , 1911, стр. 91.], и развита в книге "Русская литература" (ч. 2, М., 1929), характерно названной "социолого-синтетическим обзором литературных стилей" [103] [Стр. 352 и др.]. Батюшковский "неоклассицизм" Сакулин рассматривал как факт интенсивного развития аристократического искусства, как одно из самых типичных явлений того периода, "когда во всем своем изяществе выкристаллизовалась дворянская культура" [104] [П. Н. Сакулин. Русская литература, ч. 2, стр. 262.]. Однако он ограничился этой "бытовой" характеристикой, нигде не затрагивая социально-политической обстановки, в которой родилась поэзия Батюшкова. Если Пыпин просто указал на связь последней с привилегированным положением дворянства, то Сакулин "прикрепил" ее к светскому кругу. Но и его определение социального генезиса творчества Батюшкова оставалось оторванным от общественной борьбы начала XIX в., не говоря уже о шаткости самих понятий "неоклассицизм" и "легкая поэзия".
      Высказывания Сакулина о Батюшкове были только штрихом его общей схемы развития "легкой" поэзии в России и не имели развернутого характера. Батюшков довольно долгое время не привлекал внимания советских литературоведов, занятых другими проблемами. Очень большую роль в изучении наследия поэта сыграла работа Д. Д. Благого - первого исследователя, широко поставившего вопрос о социологии творчества Батюшкова. Можно сказать, что после Л. Н. Майкова ни один ученый не сделал так много для изучения творчества Батюшкова, как Благой. Значительный шаг вперед представляло изданное в 1934 г. собрание сочинений Батюшкова под редакцией и с комментариями Благого. Благой ввел "в основной корпус стихотворений Батюшкова" "одиннадцать новых пьес" и кроме того напечатал "весьма большое количество вариантов, новых строк, а подчас и целых стихотворных кусков, отсутствовавших у Майкова и извлеченных... из автографов, списков и журнальных публикаций" [105] [К. Н. Батюшков. Сочинения. М.- Л., 1934, стр. 44 и 45. В дальнейшем это издание обозначается буквой Б.]. Он также заново просмотрел "все имеющиеся в настоящее время в распоряжении исследователей рукописи произведений Батюшкова и все их печатные публикации" и, исходя из этого, исправил искажения, допущенные в майковском издании [106] [Там же, стр. 45.]. Составленные Благим комментарии нередко вырастали в этюды, посвященные отдельным произведениям Батюшкова (см., например, примечания к "Умирающему Тассу" и др. [107] [Там же, стр. 521-525.]). В результате возникло второе научное, хотя и не полное собрание сочинений Батюшкова, более совершенное, чем майковское, в текстологическом отношении.
      Во вступительной статье "Судьба Батюшкова" Благой впервые дал социологический анализ творчества поэта. Связывая Батюшкова с социальным слоем деклассирующейся дворянской интеллигенции, выпавшей из орбиты "баловней счастья", и объясняя этим "широкое проникновение" в его поэзию "центробежных мотивов ухода в частную жизнь" [108] [Там же, стр. 33 и др.], Благой в то же время подчеркнул передовой характер его мировоззрения и творчества, историческую прогрессивность его художественной деятельности. "В основном Батюшков глядел не назад, а вперед,- писал Благой,- не в XVIII столетие, а в неясную еще даль XIX века, не в феодально-дворянскую эпоху, а в складывающийся мир новых буржуазных отношений,- в Россию не прошлую, а будущую" [109] [Там же, стр. 20.]. В этом плане Благой особо выделил в творчестве Батюшкова тему трагической участи поэта, своеобразно отразившую острый конфликт передового дворянства с феодально-крепостническим государством [110] [Там же, стр. 7 и др.]. Одной из основных проблем статьи Благого стал вопрос о месте Батюшкова в русском историко-литературном процессе. Самое заглавие ("Судьба Батюшкова") констатировало трагизм литературной судьбы поэта, недовоплощенность его творческих замыслов, "зачаточность его литературного дела" [111] [Там же, стр. 8.]. Это дело осуществил только Пушкин, хотя в Батюшкове "потенциально были как бы заданы основные этапы" пути величайшего русского поэта, заключались многие элементы пушкинского творчества [112] [Там же, стр. 12 и 13.]. Эта мысль Благого явилась чрезвычайно плодотворной и была впоследствии блестяще подтверждена целым рядом историко-литературных исследований.
      Несмотря на то, что в статье Благого преувеличено значение "деклассации" Батюшкова и она превращена в фактор, непосредственно определивший главные особенности творчества поэта (таков был этап, который тогда проходило наше литературоведение!), эта статья положила начало подлинно научному изучению социологии творчества Батюшкова, базирующемуся на всестороннем учете сложной общественной обстановки начала XIX в.
      Отметим, что и более поздняя работа Благого "Творческий путь Пушкина (1813-1826)" много дает для изучения творчества Батюшкова. Благой не только подробно анализирует воздействие Батюшкова на Пушкина, но и правильно - по нашему мнению - определяет Батюшкова как поэта, связанного с развитием русского романтизма. Благой называет Батюшкова "предромантиком" [113] [Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.-Л., 1950, стр. 41.], говорит о его "предромантизме" [114] [Там же, стр. 137.] и подчеркивает, что поэзия Батюшкова и Жуковского "была в той или иной мере выражением нового направления в развитии мировой литературы - романтизма" [115] [Там же, стр. 31. Д. Д. Благому принадлежит также статья о Батюшкове, сжато характеризующая его творческий путь, в "Краткой литературной энциклопедии" (т. I. М., 1962, стр. 472-474).].
      Через два года после статьи Благого, в 1936 г., появилась превосходная вступительная статья Б. В. Томашевского к стихотворениям Батюшкова в издании Малой серии библиотеки поэта. В своем обзоре жизни и творчества Батюшкова Томашевский уделил особенно много места проблемам стиля. Батюшков охарактеризован здесь как представитель "русского ампира", "нового классицизма" [116] [К. Батюшков. Стихотворения под редакцией Б. В. Томашевского. Л., 1936, стр. 29. Ото издание в дальнейшем обозначается буквой Т.]. Томашевский дал анализ жанров поэзии Батюшкова и показал, что в этой поэзии уже "намечается разложение жанровой классификации" [117] [Там же, стр. 43.] В статье освещена также версификация Батюшкова, описаны и исследованы его любимые ритмы [118] [Там же, стр. 46-47. К первому варианту статьи Томашевского по существу примыкает глава о Батюшкове в учебнике для вузов "Русская литература 1-й половины XIX в." А. Г. Цейтлина (М., 1940), где Батюшков также" определяется как "неоклассик" (стр. 46 и др.).].
      В 1948 г. статья Томашевского была напечатана во втором издании Малой серии библиотеки поэта. Этот новый вариант статьи не только расширен (здесь, например, гораздо больше и убедительнее говорится о творческих связях Пушкина и Батюшкова), но и значительно переработан. В нем Томашевский существенно изменяет свою точку зрения на стиль поэзии Батюшкова, правильно связывая его прежде всего с романтизмом. Самый термин "новый классицизм" уже не фигурирует теперь в характеристике художественного метода поэта. Напротив, указывается, что "и Жуковский и Батюшков были предшественниками нового направления, получившего название романтизма". При этом- по справедливому замечанию Томашевского - влияние "школы Батюшкова" на русских романтиков явилось плодотворным главным образом потому, что она, в отличие от "школы Жуковского", "не отвращала их от жизни, не уводила в неопределенную и туманную даль" [119] [К. Батюшков. Стихотворения под ред. Б. В. Томашевского. М., 1948, стр. L1.].
      Передовой, прогрессивный характер творчества писателя обосновывает статья И. 3. Сермана "Поэзия Батюшкова", напечатанная в 1939 г. в "Ученых записках" Ленинградского университета. Серман верно объясняет активную роль Батюшкова в литературной борьбе с шиш-ковистами его "идейно-политическими установками", тем, что поэзия Батюшкова была в 1809-1811 гг. "самым ярким выражением" протестующих, "либерально оппозиционных настроений" [120] [И. 3. Сермап. Поэзия Батюшкова.- "Уч. зап. ЛГУ", Серия фило лог. паук, вып. 3. Л., 1939, стр. 229, 233 и др.]. Основой мировоззрения Батюшкова автор считает материализм "в его стыдливо деистической оболочке" [121] [Там же, стр. 237.]; он указывает и на то, что даже в период разочарования в этой философии поэт не заменил ее "другой какой-нибудь столь же законченной системой" [122] [Там же, стр. 258.].
      Очень близко к статье Сермана по своей направленности подходит интересная вступительная статья Б. С. Мейлаха к стихотворениям Батюшкова в издании Большой серии библиотеки поэта (Л., 1941). Мейлах четко указывает на передовой характер творчества Батюшкова, в частности на то, что "утверждение эпикуреизма и воспевание чувственных наслаждении имели для русской поэзии начала XIX в. большое прогрессивное значение в борьбе с догматизмом и аскетизмом феодально-крепостнической идеологии". По справедливому мнению Мейлаха, Батюшков был "человеком, находившимся в оппозиции к окружающей действительности" и жадно впитывавшим передовые философские идеи. Даже кризис его мировоззрения не означал "безоговорочного перехода на реакционные позиции" [123] [М., 7-13.] (в ряде последних стихотворений Батюшкова Мейлах верно отмечает нотки "мужественного оптимизма") [124] [Там же, стр. 23 Указанная статья о Батюшкове была перепечатана с некоторыми изменениями и дополнениями под названием "Талант, задушенный временем" в сборнике статей Б. С. Мейлаха. "Вопросы литературы и эстетики". Л., 1958.].
      В том же 1941 г. появилась очень содержательная статья Н. П. Верховского - глава о Батюшкове в "Истории русской литературы XIX века", изданной Академией наук СССР. По мнению Верховского, в творчестве Батюшкова русская поэзия "пережила своеобразное классическое Возрождение" [125] ["История русской литературы", т. V, ч. 1. М. - Л, Изд-во АН СССР, 1941, стр. 392.]. Именно у Батюшкова впервые в русской литературе возник "образ молодости", впоследствии органически вошедший в творчество Пушкина [126] [Там же, стр. 399 и 417.]. Верховский законно ставит акцент на творческой самостоятельности Батюшкова. Он подчеркивает, что самый "смысл понятия легкой поэзии у Батюшкова совершенно другой, чем у французских поэтов": "вопрос о легкой поэзии рассматривается им с точки зрения задач создания национальной литературы" [127] [Там же, стр. 395.]. Вместе с тем Батюшков нарисовал "первый в русской поэзии образ разочарованного героя"; этот образ возник в России "независимо от влияния Байрона" [128] [Там же, стр. 392 и 412.]. Многие творческие тенденции Батюшкова - по мнению Верховского - свидетельствовали о том, что русская поэзия, имевшая "всеевропейское значение", постепенно становилась "самой реалистической лирикой века" [129] [Там же, стр. 401.].
      Проблемы творчества Батюшкова получили освещение и в работах Г. А Гуковского. Еще в своих очерках но "Истории русской литературы и общественной мысли XVIII века" Гуковский, по сути дела, поставил вопрос о месте Батюшкова в стадиальном развитии русской поэзии конца XVIII - начала XIX в. Он сблизил стиль Батюшкова с художественной манерой его учителя и ближайшего предшественника М. Н. Муравьева, утверждая, что в лирике последнего "заложен весь Батюшков" ("ведь это его словарь, его - и Жуковского - строение и мелодия стиха, его мифология") [130] [Гр. Гуковский. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в Л., 1938, стр. 286.].
      Уже здесь Гуковский выразил и свою точку зрения на философский смысл поэзии Батюшкова, в которой он усмотрел "трагизм, пессимизм, меланхолию" - свойства, также идущие от мировоззрения М. Н. Муравьева [131] [Там же, стр. 275.]. В книге "Пушкин и русские романтики" Гуковский, на наш взгляд, совершенно закономерно включил Батюшкова в общий поток пред/романтической и романтической литературы, отказываясь от определения Батюшкова как "неоклассика" и считая основой русского романтизма "культ свободной личности" [132] [Гр. Гуковский. Пушкин и русские романтики Саратов, 1946, стр. 28 и 65.]. Называя Батюшкова "союзником" Жуковского, исследователь видит в его поэзии: воплощение "принципов романтического психологизма" [133] [Там же, стр. 75-76.]. По мнению Гуковского, "ужас перед реальной социальной действительностью его эпохи" заставляет Батюшкова противопоставить ей "светлый мир античных видений и культа светлого Возрождения Италии", чтобы там воплотить свой "идеал прекрасного человека, неосуществимый в его время". "Этот идеал - вовсе не форма, не самоцель, не "искусство для искусства", а глубоко идейный комплекс представлений о человеческом достоинстве",- пишет Гуковский. Нам кажется, однако, что Гуковский несколько преувеличивает место и значение пессимистических мотивов у Батюшкова, исходя не столько из реальных фактов, сколько из соображений концептуального характера. Прямо утверждая, что "странно видеть в Батюшкове певца жизненной радости", он так раскрывает этот тезис: "Батюшков - поэт еще более трагический, чем Жуковский. Это - поэт безнадежности. Он не может бежать от мира призраков и лжи в мир замкнутой души, ибо он не верит в душу человеческую, как она есть; душа человеческая для него - такая же запятнанная, загубленная, как и мир, окружающий ее. Он не может описывать, изображать ее, ибо она - тлен. Индивидуальная душа, смертная, мимолетная, трагически обреченная, для Батюшкова пуста и бессмысленна. И вот Батюшков весь уходит в мечту о другом человеке, не таком, как он есть, а таком, какой должен был бы быть". Здесь исследователь не столько доказывает свой тезис, сколько "думает" за Батюшкова. Между тем простое чтение стихотворений Батюшкова, написанных до 1812 г., не оставляет сомнений в том, что перед нами именно "певец жизненной радости" (этому не противоречит тема смерти, часто звучащая в эпикурейской лирике). Правда, Гуковский указывает на то, что "мотивы религиозных смятений прямо выражены" в поэзии Батюшкова [134] [Гр. Гуковский. Пушкин и русские романтики, стр. 133-138.]. Но эти мотивы появились у Батюшкова лишь после 1812 г., в пору глубокого внутреннего кризиса, когда он отчасти подчинился влиянию Жуковского (произведения, "выполненные в тонах христианской образности", вопреки утверждению Гуковского, совсем не являются "центральными" для Батюшкова: они свидетельствуют о "катастрофических" душевных переживаниях поэта, но в них нет многих наиболее типичных черт его мироощущения и художественного метода). В связи с переоценкой пессимистических мотивов у Батюшкова стоит и тот факт, что его отграничение от Жуковского не дано в книге достаточно резко и сведено к стилистическим моментам (трудно согласиться и с тем, что "описания Батюшкова всегда столь же мало описательны и столь же субъективны, как и у Жуковского") [135] [Там же, стр. 76-78. Курсив мой.- Н. Ф.]. И все же в книге Гуковского верно намечено историко-литературное место Батюшкова, а вся трактовка его поэзии радует свежестью и новизной. Наблюдения над лирикой Батюшкова "рассыпаны" в замечательной работе академика В. В. Виноградова "Стиль Пушкина". Несмотря на то, что книга посвящена Пушкину, у читателя создается вполне законченное и яркое представление о стиле его предшественника. Виноградов рассматривает Батюшкова как "новатора в области поэтической культуры" [136] [В. В. Виноградов. Стиль Пушкина. М., 1941, стр. 120.], впервые решительно перешагнувшего "через рационалистические схемы той теории чувств, страстей и их выражения, которая была свойственна XVIII веку и была лишь реформирована, но не разрушена в стилях сентиментализма". Поэзия Батюшкова - по определению Виноградова - дала "лирическое выражение личности, ее сложных и тонких эмоций, настроений". В результате возникла "сложная система индивидуальных форм лирической экспрессии", "гениально намеченная" Батюшковым (в эту систему вошли приемы "острого драматизма и эмоциональной выразительности", "побочного экспрессивного изображения чувства посредством обозначения сопутствующего внешнего движения" и т. п.). Эти "наиболее яркие проблески новых форм лирического выражения личности на русской почве" отразились в поэзии Пушкина, стремившегося нарисовать "сложную личность современного человека во всей ее глубине". Виноградов подчеркивает, что в своих романтических произведениях Пушкин, "пользуясь фразеологическими схемами Батюшкова... обостряет их экспрессию, наполняет их разнообразным драматическим содержанием, вмещает их в иную, более напряженную атмосферу" [137] [Там же, стр. 161-187.]. Во всей этой концепции Батюшков точно и верно трактуется как поэт, подготовивший высшие достижения пушкинского романтизма.
      Большое значение для изучения творчества Батюшкова имеют также работы Виноградова "Язык Пушкина" (М.-Л., 1935), где даны наблюдения над языком Батюшкова, в частности над использованием в нем церковно-славянизмов, а также "Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX вв." (изд. 2. М., 1938), где намечена общая концепция развития русского литературного языка первой четверти XIX в. (отдельной главы о языке Батюшкова в этих очерках нет) [138] [Следует отметить, что только в начале XX в появляется первая серьезная работа о языке Батюшкова - статья С. П. Обнорского "Одна особенность языка Батюшкова" ("Сборник в честь Д. Ф. Кобеко". СПб., 1913, стр. 43-49). До этого языка Батюшкова стал предметом изучения в книге В. Истомина "Главнейшие особенности языка и слога произведений Г. Р. Державина, В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова" (Варшава, 1893; оттиск из "Русского филологического вестника"). Однако эта работа была чрезвычайно эмпирической и бессистемной. О стиле и языке Батюшкова см. также в работах Л. А. Булаховского "Русский литературный язык первой половины XIX века" (т. I. Киев, 1941 и т. II, 1948; в т. I есть главка: "Элегии Батюшкова", стр. 58) и "Курс русского литературною языка" (т. I. Киев, 1952 и т. II, 1953).-].
      Среди работ, посвященных более частным вопросам, следует особо выделить статью В. Комаровича о пометках Пушкина в "Опытах" Батюшкова [139] [В. Комарович. Пометки Пушкина в "Опытах" Батюшкова - "Литературное наследство", т. 16-18. М., 1934, стр. 885-904.]. Обнаружив экземпляр "Опытов", в который Л. Н. Майков перенес эти пометки, Комарович провел чрезвычайно важную работу. Он не только впервые опубликовал целый ряд пушкинских пометок, касающихся "эвфонии, синтаксиса, лексики" и т. д., но и хронологизировал пометки; при этом оказалось, что они сделаны в разное время (некоторые из них Комарович отнес к 1817 г., а главную часть датировал болдинской осенью 1830 г. (см. об этом в главе пятой).
      После Великой Отечественной войны появляется ряд новых работ, в которых дается общий очерк жизни и творчества Батюшкова - сжатая вступительная статья Г. С. Черемина к собранию стихотворений Батюшкова под редакцией Н. В. Фридмана [140] [К. Н. Батюшков. Стихотворения. М., 1949, стр. 3-18.], статья Н. В. Фридмана о Батюшкове во втором издании "Большой Советской Энциклопедии" [141] [Т. 4, стр. 316-317.], статья В. В. Гура "К. Н. Батюшков" в книге "Русские писатели в Вологодской области" [142] [Вологда, 1951, стр. 18-43.] и выпущенная в 1951 г. вологодским областным издательством в серии "Наши вологодские земляки" небольшая популярная книжка А. Сотникова "Батюшков", где с большой теплотой излагаются основные факты жизни и творчества поэта. Во всех этих работах подчеркивается глубокий патриотизм поэта и большое значение его творчества для развития русской классической литературы. Появляются также работы об отдельных проблемах биографии и творчества Батюшкова - статья академика М. П. Алексеева "Несколько новых данных о Пушкине и Батюшкове" [143] ["Известия Академии наук СССР", Отд. литературы и языка, т. VIII, вып. 4. М.- Л., 1949, стр. 369-372.], где высказывается остроумное предположение, что стихотворение Пушкина "Не дай мне бог сойти с ума..." возникло как "отзвук" посещения Пушкиным душевнобольного Батюшкова, статьи Н. В. Фридмана "Творчество Батюшкова в оценке русской критики 1817-1820 гг." [144] ["Уч. зап МГУ", вып. 127. Труды кафедры русской литературы, кн. 3. М., 1948, стр. 179-199.] и "Батюшков и поэты-радищевцы" [145] ["Доклады и сообщения филолог, фак-та МГУ", вып. 7. М., 1948, стр. 40-49.] и статья К. А. Немировской "Церковнославянизмы в лексике прозаических произведений К. Н. Батюшкова" [146] ["Уч. зап. Ленингр. Гос. лед. ин-та им. А. И. Герцена", т. 59. Кафедра русскою языка. Л., 1948, стр. 113-189.]. Последняя статья представляет собой первую большую работу о языке Батюшкова. Автор приходит к важному выводу о том, что Батюшков использует церковнославянскую лексику "для окончательного становления национального литературного языка" и в этом отношении "является предшественником великого Пушкина". Ценные наблюдения над жанровой эволюцией творчества Батюшкова даны в статье М. П. Залесского "К вопросу о влиянии событий Отечественной войны 1812 г. на развитие литературы" [147] ["Уч. зап. Моек обл. пед. ин-та", т. XIII. Труды кафедры русской литературы, вып. 1. М., 1949, стр. 129-161.], где поставлен общий вопрос об идейно-художественных сдвигах в русской лирике, БЫЗВЛННЫХ великими историческими событиями.
      Значительное оживление изучения творчества Батюшкова принесли юбилейные даты - 100 лет со дня смерти поэта (1955) и 175 лет со дня его рождения (1962). В 1955 г. в ознаменование столетия со дня смерти Батюшкова было выпущено издание его сочинений под редакцией Н. В. Фридмана, со вступительной статьей Л. А. Озерова, в которой ярко и живо характеризовалось творчество писателя [148] [К. Н. Батюшков. Сочинения. М., 1955, стр. 3-37. Эта статья была затем с некоторыми изменениями и дополнениями напечатана в книге Л. А. Озерова "Работа поэта". М., 1963.]. Появилась также статья-публикация Н. В. Фридмана "Новые тексты К. Н. Батюшкова", где был впервые опубликован составленный поэтом список его стихотворений ("Расписание моим сомнениям"), дающий возможность по-новому датировать ряд поэтических произведений Батюшкова [149] ["Известия Академии наук СССР", Отд. литературы и языка, 1955, т. 14, вып. 4, стр. 365-370.].
      В 1962 г. в связи со 175-летием со дня рождения поэта появилась содержательная статья Н. М. Гайденкова "Константин Николаевич Батюшков", в которой подчеркивалось "огромное" историко-литературное и художественное значение творчества Батюшкова, причем это творчество связывалось с романтизмом [150] ["Литература и школе", 1962, N 3, стр. 85-88.]. Вообще в литературоведческих работах последних лет Батюшков все чаще и настойчивее связывается с романтизмом. В этом плане особняком стоит вступительная статья Г. П. Макогоненко к 3-му изданию стихотворений Батюшкова в Малой серии библиотеки поэта [151] [К. Батюшков. Стихотворения. Под редакцией Г. П. Макогоненко. М., 1959, стр. 5-88.]. Эта статья полна свежих и интересных мыслей и наблюдений. Так, Г. П. Макогоненко совершенно по-новому ставит вопрос о "трагической" любовной лирике "послевоенного" Батюшкова, справедливо подчеркивая, что "по глубине психологического раскрытия состояния человека... это уже почти пушкинские стихи" [152] [Там же, стр. 53.]. Однако творчество Батюшкова связывается в статье исключительно с развитием русского реализма, с традицией, "противостоящей романтизму" [153] [Там же, стр. 85. (См также кн.: Г. П. Макогоненко. От Фонвизина до Пушкина. Л., 1969).]. Как нам кажется, это резкое противопоставление творчества Батюшкова романтизму недостаточно убедительно (такой вывод в статье возникает как результат почти полного отрыва Батюшкова от карамзинизма и отрицания большого и важного значения в его поэзии интимно-психологических мотивов, предвосхищающих романтизм [154] [Там же, стр. 7.]). В других же работах последнего времени на первый план выдвигаются именно романтические устремления поэта. Это сделано в книге В. И. Кулешова "Литературные связи России с Западной Европой в XIX веке (1-я половина)" [155] [М., 1965.], в статье А. М. Гуревича "Жажда совершенства" [156] ["Вопросы литературы", 1964, N 9, стр. 137.], в статьях Н. В. Фридмана "Послание К. Н. Батюшкова "К Дашкову" [157] ["Филологические науки", 1963, N 4, стр. 198-208. ], "Основные проблемы изучения творчества К. Н. Батюшкова" [158] ["Известия Академии наук", Серия литературы и языка, 1905, т. 23, вып. 4, стр. 305-316.], "К. Н. Батюшков" (вступительная статья к "Полному собранию стихотворений" Батюшкова в Большой серии библиотеки поэта) [159] [М.- Л., 1964, стр. 5-52.] и "Батюшков и романтическое движение" [160] ["Проблемы романтизма". М., 1967, стр. 92-153.]. Романтические устремления Батюшкова подчеркнуты также в учебных пособиях: "История русской литературы XIX века" А. Н. Соколова (Батюшков - представитель "раннего русского романтизма") [161] [Т. I. M., 1960, стр. 74-79 и 146-152.] и "История русской литературы XIX века (1-я половина)" П. А. Мезенцева (Батюшков отнесен к "пассивно-элегическому романтизму") [162] [М., 1963, стр. 41 и 51-63. В учебном пособии "История русской литературы XIX в." (т. I. М., 1960) под редакцией Ф. М. Головен-ченко и С. М. Петрова также отмечено, что Батюшков "в своих элегиях отдал дань романтизму" (стр. 45).]. Батюшков рассматривается как поэт, в творчестве которого ведущую роль играют романтические мотивы и в "Истории русской литературы", т. II (литература 1-й половины XIX в.), изданной Академией наук СССР под редакцией Д. Д. Благого [163] [М., 1963.]. Ее авторы, писавшие о Батюшкове, подчеркивают, что с его именем "связано становление романтизма в русской литературе" (К. В. Пигарев) [164] [Стр. 99.], что его поэзия представляла собой "разновидность романтизма" (У. Р. Фохт) [165] [Стр. 136.]. Последним автором творчество Батюшкова опять-таки отнесено к "пассивному романтизму" [166] [Там же. Особенно плодотворным нужно считать замечание У. Р. Фохта о том, что определение Батюшкова как "неоклассика" возможно "только при сугубо формальном рассмотрении его творчества" (стр. 137).]. Можно спорить с законностью определения поэта как "пассивного романтика". Батюшкова в этом отношении нельзя все же отождествлять с Жуковским, так как его творчество никогда не заключало того декларативного утверждения пассивной покорности воле рока, которое было так характерно для поэзии Жуковского; романтические мотивы у Батюшкова, конечно, не являлись революционными, но и не утверждали пассивность. Однако основное направление поэзии Батюшкова, на наш взгляд, определялось в работах последнего времени правильно [167] [О том, что Батюшков "на несколько лет опередил начавшееся в 20-е годы широкое развитие романтизма в русской поэзии", пишет и В. Б. Сандомирская в содержательной статье "К. Н. Батюшков" ("История русской поэзии", т. I. Л., 1968, стр. 281). Следует также отметить, что в том же 1968 1. в Вологде вышел сборник статей "К. Н. Батюшков, Ф. Д. Батюшков, А. И. Куприн", заключающий материалы Всероссийской научной конференции в Усиожне. Здесь две статьи связаны с жизнью и деятельностью К. Н. Батюшкова (П. А. Колесников "Из истории рода Батюшковых"; Н. В. Фридман "К. Н. Батюшков в оценке В. Г. Белинского"). Тонкий очерк лирики Батюшкова дала И. М. Семенко в своей книге "Поэты пушкинской поры" (М., 1970). В этом очерке очень интересны соображения о том, что "поэзия Батюшкова театральна", так как в ней автор превращен в "лирического героя" - "в предмет изображения" (стр. 27 и 37). Однако трудно смласиться с утверждением, что лирический герой был создан Батюшковым "впервые в русской поэзии" (стр. 25). Лирический герой, весьма мало похожий на реальную личность автора, есть уже у сентименталистов, в частности у Дмитриева, рисовавшего образ поэта, удалившегося от света в скромный "шалаш" на лоне природы (см. хотя бы цитируемое нами во второй главе стихотворение "Видел славный я дворец.. ", написанное еще в 1794 г.).].
      Таким образом, несмотря на то, что изучение Батюшкова в послереволюционное время фактически началось только с 30-х годов, именно в советскую эпоху возникли наиболее проблемные и концептуальные работы, ставящие его поэзию в общую перспективу социальной и культурной жизни начала XIX в.
      Такова "батюшковиана" 1817-1970 гг. Анализ работ о Батюшкове, появившихся за 150 лет, показывает, что его поэзия изучена неисчерпывающе и неравномерно. Не была изучена историография поэзии Батюшкова. Большой круг недостаточно исследованных вопросов связан с мировоззрением Батюшкова. Мало изучен глубокий кризис, обозначившийся в сознании Батюшкова после начала Отечественной войны 1812 г. До сих пор не проанализирован стиль Батюшкова. Не решен даже вопрос, к какому литературному направлению нужно отнести поэта. Недостаточно изучена поставленная еще Белинским проблема "Батюшков и Пушкин", о которой писали очень много. Перечень неисследованных проблем, связанных с поэзией Батюшкова, можно было бы продолжить. Все это еще раз подчеркивает необходимость появления новой, современной монографии об этой поэзии.
     
     

К титульной странице
Вперед
Назад