"Это что за невидаль: "Вечера на хуторе близ Диканьки"? Что это за
"Вечера"? И швырнул в свет какой-то пасечник! Слава богу! еще мало обод-
рали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого
звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасични-
ка дотащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось
столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее".
Слушало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То есть, я го-
ворю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в
большой свет - батюшки мои! Это все равно как, случается, иногда зайдешь
в покои великого пана: все обступят тебя и пойдут дурачить. Еще бы ниче-
го, пусть уже высшее лакейство, нет, какой-нибудь оборванный мальчишка,
посмотреть - дрянь, который копается на заднем дворе, и тот пристанет; и
начнут со всех сторон притопывать ногами. "Куда, куда, зачем? пошел, му-
жик, пошел!.. " Я вам скажу... Да что говорить! Мне легче два раза в год
съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня ни
подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот ве-
ликий свет. А показался - плачь не плачь, давай ответ.
У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может
быть, и рассердитесь, что пасечник говорит вам запросто, как будто како-
му-нибудь свату своему или куму), - у нас, на хуторах, водится издавна:
как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму
на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журав-
лей на небе, ни груш на дереве не увидите более, - тогда, только вечер,
уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слы-
шатся издалека, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум... Это
у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только
нельзя сказать чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того,
чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату
толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала
будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не поды-
мет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом -
подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что
и рассказать нельзя.
Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загады-
вать загадки или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не
расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут! Но ниг-
де, может быть, не было рассказываемо столько диковин, как на вечерах у
пасечника Рудого Панька. За что меня миряне прозвали Рудым Паньком -
ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые,
чем рыжие. Но у нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому
люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно. Бывало, соберутся
накануне праздничного дня добрые люди в гости, в пасичникову лачужку,
усядутся за стол, - и тогда прошу только слушать. И то сказать, что люди
были вовсе не простого десятка, не какие-нибудь мужики хуторянские. Да,
может, иному, и повыше пасичника, сделали бы честь посещением. Вот, нап-
ример, знаете ли вы дьяка диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, го-
лова! Что за истории умел он отпускать! Две из них найдете в этой книж-
ке. Он никогда не носил пестрядевого халата, какой встретите вы на мно-
гих деревенских дьячках; но заходите к нему и в будни, он вас всегда
примет в балахоне из тонкого сукна, цвету застуженного картофельного ки-
селя, за которое платил он в Полтаве чуть не по шести рублей за аршин.
От сапог его, у нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был
запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим
смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик положил бы себе в кашу.
Никто не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою своего бала-
хона, как то делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно
сложенный белый платок, вышитый по всем краям красными нитками, и, исп-
равивши что следует, складывал его снова, по обыкновению, в двенадцатую
долю и прятал в пазуху. А один из гостей... Ну, тот уже был такой панич,
что хоть сейчас нарядить в заседатели или подкомории. Бывало, поставит
перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать - вычурно
да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раз-
думье нападет. Ничего, хоть убей, не понимаешь. Откуда он слов понабрал-
ся таких! Фома Григорьевич раз ему насчет этого славную сплел присказку:
он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамо-
те, приехал к отцу и стал таким латыньщиком, что позабыл даже наш язык
православный. Все слова сворачивает на ус. Лопата у него - лопатус, баба
- бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик
увидел грабли и спрашивает отца: "Как это, батьку, по-вашему называет-
ся?" Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел соб-
раться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и - хвать его по
лбу. "Проклятые грабли! - закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и
подскочивши на аршин, - как же они, черт бы спихнул с мосту отца их,
больно бьются!" Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка
не по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал
он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного
вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил
круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже како-
го-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, рас-
тертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытя-
нул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, -
и вс° ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бу-
мажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку:
"Не мечите бисер перед свиньями"... "Быть же теперь ссоре", - подумал я,
заметив, что пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю. К
счастию, старуха моя догадалась поставить на стон горячий книш с маслом.
Все принялись за дело. Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать
шиш, протянулась к книшу, и, как всегда водится, начали прихваливать
мастерицу хозяйку. Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к
ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы
ходили по голове. Я нарочно и не помещал их сюда. Еще напугаешь добрых
людей так, что пасичника, прости господи, как черта, все статут бояться.
Пусть лучше, как доживу, если даст бог, до нового году и выпущу другую
книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами,
какие творились в старину в православной стороне нашей. Меж ними,
статься может, найдете побасенки самого пасичника, какие рассказывал он
своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, - лень
только проклятая рыться, - наберется и на десять таких книжек.
Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко
мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я на-
рочно и выставил ее на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего
хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь. И то сказать,
что там дом почище какого-нибудь пасичникова куреня. А про сад и гово-
рить нечего: в Петербурге вашем, верно, не сыщете такого. Приехавши же в
Диканьку, спросите только первого попавшегося навстречу мальчишку, пасу-
щего в запачканной рубашке гусей: "А где живет пасичник Рудый Панько?" -
"А вот там!" - скажет он, указавши пальцем, и, если хотите, доведет вас
до самого хутора. Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и,
как говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так глад-
ки, как перед вашими хоромами. Фома Григорьевич третьего году, приезжая
из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою
кобылою, несмотря на то что сам правил и что сверх своих глаз надевал по
временам еще покупные.
Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, какие вы отро-
ду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуто-
рах. Представьте себе, что как внесешь сот - дух пойдет по всей комнате,
вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что быва-
ет в серьгах. А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, ес-
ли б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет
по губам, когда начнешь есть. Подумаешь, право: на что не мастерицы эти
бабы! Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами
или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть
путрю с молоком? Боже ты мой, какие на свете нет кушаньев! Станешь есть
- объяденье, да и полно. Сладость неописанная! Прошлого года... Однако ж
что я, в самом деле, разболтался?.. Приезжайте только, приезжайте поско-
рей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному.
Пасичник Рудый Панько.
На всякий случай, чтобы не помянули меня недобрым словом, выписываю
сюда, по азбучному порядку, те слова, которые в книжке этой не всякому
понятны.
Банду'ра, инструмент, род гитары.
Бато'г, кнут.
Боля'чка, золотуха.
Бо'ндарь, бочарь.
Бу'блик, круглый крендель, баранчик.
Буря'к, свекла.
Бухане'ц, небольшой хлеб.
Ви'нница, винокурня.
Галу'шки, клецки.
Голодра'бец, бедняк, бобыль.
Гопа'к,
Горлица, малороссийские танцы.
Ди'вчина, девушка.
Дивча'та, девушки.
Дижа', кадка.
Дрибу'шки, мелкие косы.
Домови'на, гроб.
Ду'ля, шиш.
Дука'т, род медали, носится на шее.
Зна'хор, многознающий, ворожея.
Жи'нка, жена.
Жупа'н, род кафтана.
Кагане'ц, род светильни.
Кле'пки, выпуклые дощечки, из коих составлена бочка.
Книш, род печеного хлеба.
Ко'бза, музыкальный инструмент.
Комо'ра, амбар.
Кора'блик, головной убор.
Кунту'ш, верхнее старинное платье.
Корова'й, свадебный хлеб.
Ку'холь, глиняная кружка.
Лысый дидько, домовой, демон.
Лю'лька, трубка.
Маки'тра, горшок, в котором трут мак.
Макого'н, пест для растирания мака.
Малаха'й, плеть.
Ми'ска, деревянная тарелка.
Молоди'ца, замужняя женщина.
На'ймыт, нанятой работник.
На'ймычка, нанятая работница.
Оселе'дец, длинный клок волос на голове, заматывающийся на ухо.
Очи'пок, род чепца.
Пампу'шки, кушанье из теста.
Па'сичник, пчеловод.
Па'рубок, парень.
Пла'хта, нижняя одежда женщин.
Пе'кло, ад.
Пере'купка, торговка.
Переполо'х, испуг.
Пе'йсики, жидовские локоны.
Пове'тка, сарай.
Полутабе'нек, шелковая материя.
Пу'тря, кушанье, род каши.
Рушни'к, утиральник.
Сви'тка, род полукафтанья.
Синдя'чки, узкие ленты.
Сласт°ны, пышки.
Сво'лок, перекладина под потолком.
Сливя'нка, наливка из слив.
Сму'шки, бараний мех.
Со'няшница, боль в животе.
Сопи'лка, род флейты.
Стуса'н, кулак.
Стри'чки, ленты.
Тройча'тка, тройная плеть.
Хло'пец, парень.
Ху'тор, небольшая деревушка.
Ху'стка, платок носовой.
Цибу'ля, лук.
Чумаки', обозники, едущие в Крым за солью и рыбою.
Чупри'на, чуб, длинный клок волос на голове.
Ши'шка, небольшой хлеб, делаемый на свадьбах.
Юшка, соус, жижа.
Ятка, род палатки или шатра.