Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI

     _____________________
      1. Аничков Е. В. Из прошлого калик перехожих. Спб., 1913. С. 185
     _____________________
      6

      литературе): «Как было в городе во Риме, там жил да был Евфимиам-князь...— Поющий сию народную песнь, называемую Алексеем божиим человеком, был слепой старик, седя-щий у ворот почтового двора, окруженной толпою по большей части ребят и юношей. Сребровидная его глава, замкнутые очи, вид спокойствия, в лице его зримого, заставляли взирающих иа певца предстоять ему с благоговением. Неискусной хотя его напев, но нежностию изречения сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внемлющих, нежели взращенные во благогдасии души жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому напеву Габриелли, Маркези или Тоди, Никто из предстоящих не остался без зыбления внутрь глубокого, когда клинский певец, дошед до разлуки своего ироя, едва прерывающимся ежемгновенно гласом изрекал свое повествование. Место, на коем были его очи, исполнилося поступающих из чувствительной от бед души слез, и потоки оных пролилися по ланитам воспевающего.
      О природа, колико ты властительна! Взирая на плачущего старца, жены возрыдали; со уст юности отлетела сопутница ее, улыбка; на лице отрочества явилась робость, неложной знак болезненного, но неизвестного чувствования; даже мужественной возраст, к жестокости толико привыкший, вид восприял важности.— 0! природа,— возопил я паки...» [1]
      Вслед за Радищевым с его искренним, руссоистским по духу восхищением мудрой безыскусностыо «естественного человека» явилась в русском обществе XIX в. волна народолюбия, нараставшая с рождением и развитием идей от славянофильства 30—40-х гг. к почвенничеству 60—80-х. Она утвердила в умах потребность осмыслить органические истоки русской культуры, соотнести их с современной народной действительностью и той «искусственной литературой», которая была продуктом и достоянием образованных кругов. Вместе с рождением историче-
          _____________________
      1 Радищев А. Н. Сочинения / Вступят, статья, сост. и коммент. В. Западова. М., 1988.
      С.172
          _____________________
      7

      ского сознания в среде русской интеллигенции возникли и вопросы о происхождении духовных стихов, их месте и роли в повседневной жизни народа, возникло стремление понять особенности языка и склада религиозных песен, их образный мир и через все это — основы народного мировоззрения и миросозерцания, которые, складываясь сами, формировали духовную культуру развивавшегося в историческом времени огромного этноса великороссов.
      Ученые и знатоки народной поэзии в спорах о происхождении, распространении и эволюции духовных стихов не могли, естественно, обойти важнейшие события русской истории и, прежде всего, Крещение Киевской Руси в конце X в. Собственно говоря, и сегодня понять, что такое духовные стихи как традиция в народной культуре, возможно только через сопоставление разных сторон этого ключевого для судеб страны события.
      Известно, что еще до того, как великий князь Владимир сбросил в реку поверженных языческих идолов, на Руси уже были, хотя и немногие, христианские общины. Существуют греческие и русские летописные свидетельства о первом (но не устоявшем как господствующая религия) обращении «народа русь» в христианскую веру еще в 60-е гг. X в. при князе Аскольде. Христианкой была мечтавшая об установлении родственных отношений с византийским двором княгиня Ольга — бабка и главная воспитательница Владимира Святославича. Упоминается в древних рукописных источниках и миссионерская деятельность греческих священников (естественная при установившихся торговых и государственных отношениях Киева с Константинополем), которая привлекала «кое-какой русский люд» — и, может быть, не столько содержанием христианских проповедей, сколько рассказами о чудесах и Страшном суде. Это «предварительное» христианство, бесспорно, сыграло определенную роль в восприятии народом введения новой веры — хотя бы потому, что она не была верой неизвестной.

      8

      С точки зрения перспектив исторического развития реформа Владимира укрепила непрочное объединение славянских племен, способствовала созданию прогрессивных форм государственности и необходимых времени феодальных отношений, в конечном счете включила Русь в ареал европейской культуры. Сам переход к новой религии по временным масштабам средневековья совершился довольно быстро. «Процесс христианизации,— пишет академик Б. Раушенбах,— протекал постепенно и, по современным оценкам, занял приблизительно 100 лет. С учетом размеров страны это очень малый срок: крестившимся почти одновременно с Русью Швеции и Норвегии потребовалось на это соответственно 250 и 150 лет» [1]. Здесь идет речь о «верхней» — государственной — стороне дела, в котором успешному становлению и укреплению института церкви, его роли в управлении обществом во многом способствовали и опыт Византии, и опыт родственных южнославянских народов (болгар, сербов), крестившихся на столетие раньше. Но был еще и главный «низовой» субъект средневекового государственного устройства — огромное «безмолвствующее большинство», те простые смерды, которые возделывали землю, пасли скот и в своей естественной связи с природой не могли обойтись без магии языческих верований. «Люди же, крестившись, разошлись по домам»,— эту фразу из «Повести временных лет» часто вспоминают, когда говорят о реакции народа на введение христианства, как бы подчеркивая, что реакция эта была никакая. Не все, конечно, и во внешней стороне реформы совершалось просто. За успешное обращение народа в новую веру было в первую очередь то, что греческих священников вели не чужие, не завоеватели, а свои русские люди, облеченные к тому же авторитетом княжеской власти. При этом всегда славившийся своей вольностью Новгород и здесь оказал со-
          _____________________
      1 Раушенбах Б. В. Сквозь глубь веков//Как была крещена Русь. М., 1990. С. 195.
          _____________________
      9

      противление: отправленным туда Владимиром Добрыне и Путяте пришлось-таки действовать «огнем и мечом», разрушая языческие капища. Возникали еще на поверхности разных смутных событий возмутители спокойствия волхвы, но по-настоящему серьезного и какого-то длительного сопротивления официальному установлению «княжеской веры» не было, как не было и страшных говений,— иначе народ не забыл бы мучителей. Он же в своих песнях назвал Владимира Красным Солнышком, поэтому представление о постепенности и внешней, безболезненности распространения веры вполне может считаться исторически справедливым. В XIX в. склонны были, опираясь на народные представления, рисовать даже несколько идиллическую картину. По мнению Н. Порфирьева, то, что религия вносилась мирным устроением храмов и благопоощрительной проповедью, в памяти народной закрепилось через духовный стих в образе деяний Егория Храброго: «В Георгии, надо думать, народ представил вообще тип тех духовных богатырей, героев веры и просвещения, которые в древние времена повсюду являлись в одежде инока и мирянина, в сане князя и епископа, просвещали дикие племена Руси, распространяя между ними веру, строя города, церкви, монастыри и пустыни» [1].
      Установившийся до христианства порядок повседневной жизни народа, его обычаи вносили в эту картину существенные коррективы. Можно согласиться с О. Миллером, что сложившаяся еще во времена языческие общинность подготовила почву для христианства и способствовала сравнительно быстрой его восприимчивости русским народом [2], добавив к этому современную точку зрения о складывавшейся в русских языческих племенах тенденции к единобожию. Однако и эта «низо-
          _____________________
      1 Порфиръев Н. Егорий Храбрый // Былины. Спб.: Изд. И. Глазунова, 1904. С. 186.
      2 См.: Миллер. О. Единство русского богатырского эпоса// Былины. Спб.: Изд. И. Глазунова, 1904. С. 148—149.
          _____________________
      10

      вая предрасположенность» не могла смягчить неизбежного внутреннего конфликта вер, представлявших исторически разные уровни религиозного сознания. Реальным и трудноразрешимым для новой церковной культуры оказалось противоречие, обозначенное Е. Аничковым в антитезе: «непочатое никакой цивилизацией и незатронутое варварское язычество с одной стороны, а с другой — уже вполне сложившееся, выхоленное долгим преданием, очищенное вселенскими соборами от всех привходящих или еретических прений, властное и торжественное, покоящееся на прочных устоях церковности и государственности христианство Византии. Никогда, нигде, ни в какой географической или хронологической связи не представляется эта антитеза более резко» [1]. Противостояние язычества и христианства известно было всему европейскому средневековому миру. Оно неизбежно порождало двоеверие — народное христианство со всевозможными примесями старых культов. Но европейская церковь прошла многовековой путь до того момента, когда Русь стала христианской. И наверное, следует согласиться с Е. Аничковым, что антитеза вер предстала на русской почве особенно резко, добавив к этому, что она не могла не породить и каких-то особых форм в народной культуре. Именно здесь, думается, надо искать корни древа народного духовного стиха, давшего такие обильные и яркие плоды, каких не могла и представить себе постепенно, реформаторски развивавшая у себя религиозные воззрения Западная Европа.
      Не существует никаких достоверных исторических свидетельств об исполнении и тем более о процессе создания ранних духовных стихов. Гипотезы дореволюционных исследователей и современные представления о появлении памятников народной религиозной поэзии отличаются самым широким разбросом мнений как по поводу истоков традиции, так и о вре-
          _____________________
      1 Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. Спб., 1914. С. XXXIII.
          _____________________
      11

      мени возникновения отдельных стихов. Напомним, что весь основной круг известных сегодня духовных стихов был зафиксирован в XIX в., когда традиция народного религиозного песнетворчества уже давно сложилась и, по общему мнению, находилась в стадии естественного угасания. Диапазон разногласий о ее начале доходит в научной литературе до спора о нескольких веках. Представители мифологического направления в литературоведении XIX в. относили возникновение духовных стихов к древнейшему времени и склонны были видеть в них языческие корни, точнее — находили в архаичном русском быте и связанных с ним воззрениях основу, на которой складывалась, как сказали бы современные структуралисты, «порождающая модель» духовного стиха. И. Некрасов, например, был убежден, что стихи пели еще до Крещения и при Владимире [1]. Исследователи историко-литературного направления считали, что духовные стихи связаны с первыми веками распространения христианства и письменности на Руси, подчеркивая тем самым роль книжности в формировании народных религиозных песен. Распространение получила и точка зрения, согласно которой определяющей для становления духовных стихов стала эпоха укрепления и централизации Московской Руси. «XV— XVI век был временем если не появления, то во всяком случае развития нашего духовного стиха в той его форме, в какой мы до сих пор его знаем» [2],— писал М. Н. Сперанский. Наконец, встречаются, нередко без достаточных обоснований, указания на происхождение народной религиозной поэзии в XII—XIII, XIII-XIV вв. и даже в XVII в.
          _____________________
      1 См.: Некрасов И. Ю. Замечания по поводу русского народного сказания о 12-ти пятницах: К вопросу о происхождений духовных народных стихов//Филологические записки. 1870. № 3. С. 1-26.
      2 Сперанский М. Н. Русская устная словесность. Введение в историю устной русской словесности. Устная поэзия повествовательного характера: Пособие к лекциям на Высших женских курсах в Москве. М., 1917. С. 361.
          _____________________
      12

      В небольшом предисловии не место для подробного рассказа о всех существующих концепциях и детального объяснения своей точки зрения. Отметим лишь, что нам не кажется невероятным возникновение духовных стихов в домонгольское время, причем все необходимые условия для начала традиции вполне сложились, на наш взгляд, к концу XI в. Действительно, если считать, что официальное утверждение христианства на Руси свершилось за 100 лет, то основным взрослым населением страны (заметим, еще вполне языческим по реальным воззрениям) государственная религия могла в это время восприниматься уже как данная от века. Средний срок жизни тогдашних русичей был почти в два раза меньше современного, поэтому к концу XI в. в родовой памяти человека существовало представление, что при христианстве родились не только его отец и мать, но и деды. К тому же простолюдин средневековья не обладал таким же по качеству историческим сознанием, как мы сегодня. Крестьянин жил годовым природным циклом, и любая из установленных за два поколения до него традиций вполне могла казаться ему существовавшей всегда. Стоит ли возражать против естественного встречного движения языческой общины и церкви при отсутствии внешнего конфликта между ними? Да и русская церковь в XI в. уже во многом проявляла свою самостоятельность. В 40-х гг. первый русский митрополит — Илларион — не только активно руководит церковной жизнью, но и демонстрирует определенную духовно-христианскую зрелость, написав знаменитое «Слово о законе и благодати» — один из лучших памятников древнерусской письменности. Тогда же, при Ярославе Мудром, открываются первые русские монастыри и складывается отечественный институт монашества. Канонизируются первые русские святые, активно заполняется памятными христианскими датами церковный календарь. Наконец, складывается поощряемая церковью традиция «хожения во святые земли» — паломничество в Иерусалим, Константинополь и к христианским святыням в другие песта.

      13

      Именно в среде первых паломников-калик [1], как считали многие исследователи, вероятнее всего могло зародиться пение духовных стихов. Древнейшие свидетельства о каликах восходят к Уставу Владимира, где они названы среди церковных людей. Известно летописное упоминание под 1163 г.: «ходиша из Великого Нова-города от Святей Софии 40 муж калици ко граду Иерусалиму, ко гробу господню»[2] (эту запись иногда прямо связывают с духовным стихом «Сорок калик со каликою»). О паломниках, «ходящих по землям», упоминает и Лаврентьевская летопись под 1283 г. Знаменитыми русскими ходоками к святыням, оставившими письменные свидетельства о. своем паломничестве, были игумен Даниил (ок. 1118 г.), Добрыня Ядрейкович (ок. 1200 г.)—будущий архиепископ Новгорода, монах Стефан Новгородец (1350 г.) — тоже впоследствии ставший архиепископом Новгорода, и другие. Среди памятников древнерусской литературы есть жития святых паломников-калик Касьяна и Иоанна Авнежских, Дмитрия Прилуцкого, Кирилла Новоезерского.
      Трудно предположить, что духовные стихи сочинялись теми странниками, которые имели прямое отношение к церковной иерархии. Но ведь ходили они, как правило, не одни, а «со товарищи». Часто первые калики составляли хорошо организованные дружины со своим атаманом, установленными порядками и судом, как это показано в стихе «Сорок калик со ка-
          _____________________
      1 Слово «калика», по общепринятому мнению, происходит от латинского «caligae» — так называли страннические сапоги с низким голенищем. Составитель самого обширного дореволюционного собрания духовных стихов П. Бессонов заменил в его названии это слово на другое, близкое и часто в устном произношении (при разных вариантах ударения) неотличимое от принятого в древнерусской письменности,— «Калеки перехожие»,—подчеркнув этим, что пение духовных стихов в XIX в. было «профессией» бродячих слепцов.
      2 Цит. по: Дагниц Б. М. Из истории русских путешествий и изучения Ближнего Востока в допетровской Руси // Очерки по истории русского востоковедения. М., 1953. С. 191.
          _____________________
      14

      ликою». Походы конечно же сопровождались в этом кругу песнями и рассказами, причем в «общем котле» могли перемешиваться повествования начитанного в церковных книгах монаха и песенное искусство сказителя, для которого «грамотой» был народный героический эпос.
      Вопрос о среде, в которой создавался духовный стих, всегда ставился в тесную связь с тем, каковы были его непосредственные источники. Ясно, что герои народной религиозной поэзии не являются плодом только самобытной фольклорной фантазии. Поисками первоисточников заполнена вся история литературоведения, занимавшегося изучением духовного стиха. Общий вывод, к которому привели многочисленные разыскания исследователей в анналах древнерусской книжности, заключается в том, что основой для духовных стихов послужили немногие из канонических христианских книг (Ветхий и Новый Заветы, некоторые «Слова», отдельные жития), но главным образом — широкий круг апокрифов: легенды, сказания и жития святых, не признанные церковью. «Отреченные книги», известные в русских изводах с самых первых времен христианства на Руси, как правило, не уничтожались после запрещения их церковью (материалы для письма, да и вообще любая рукопись просто сами по себе очень высоко ценились): апокрифы заполняли полки монастырских библиотек, некоторые из списков сохранялись в народе, составляя круг чтения немногих грамотных. Объясняя, почему столь привлекательными для древнерусского человека были апокрифы, из которых черпал в основном свои сюжеты духовный стих, А. Н. Пыпин писал: «Их интерес для старинных читателей заключался в поэтичен с них добавлениях к библейской и евангельской истории, в рассказе о событиях, возбуждавших любопытство и о которых однако же ничего не говорили канонические книги, вообще в чудесном и легендарном, к которому было особенно склонно и жадно народное воображение, а также и суеверие» [1]. В отно-
          _____________________
      1 Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. 2. Спб., 1891. С. 141.
          _____________________
      15

      шении к народной поэзии, как отмечает современный историк, важно то, что «апокрифы сами суть продукт преломления христианства через призму „языческого" мировоззрения», эти тексты уже содержат «так называемое „двоеверие", оно же „бытовое" христианство, восточное и западное, представляющее собой переработку христианства в духе народного миропонимания, отразившего условия труда и быта непосредственных производителей средневекового общества» [1].
      Если вернуться к созданию ранних духовных стихов, помня об их книжных истоках, то покажутся естественными сомнения и некоторая неопределенность в высказываниях ученых о тех, кто эти религиозные песни сочинял. Выдающийся филолог XIX в. Ф. И. Буслаев писал: «По очевидному влиянию книжному на состав духовных стихов надобно полагать, что они обязаны своим происхождением не простонародью вообще, а избранной массе, которая, впрочем, не составляла особого сословия, а только случайно являлась в виде корпорации» [2].
      И действительно, не просто представить себе, каким образом в реальной жизни культуры состоялось сочетание письменных источников с вольной фантазией устного творчества, когда грамотность вовсе не была широким достоянием народным.
      Е. Аничкову осторожное определение Буслаева — «избранная масса» — казалось неубедительным, и он настаивал на том, что для духовных стихов именно паломничество — «коренная, определяющая их значение среда»; исследователь проводил аналогию между русскими «старинами» [3] и народными эпопеями европейских народов (в частности, старофранцузскими chansons
          _____________________
      1 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России: Период феодализма. М., 1977. С. 10—11.
      2 Буслаев Ф. И. Народная поэзия: Исторические очерки. Спб., 1887. С. 455.
      3 «Старины» — народное определение всей древней эпической русской поэзии без разделения ее на духовные стихи и «светские» былины.
          _____________________
      16

      de geste), в создании которых столь важен, по его мнению, «образ жонглера, сопровождавшего паломников» [l]. A. H. Веселовский считал, что наши калики переняли традицию пения духовных стихов от ходивших на Русь с юга богомильских странников и прочих проповедников еретических учений раннего средневековья [2]. Обобщая множество разных точек зрения, Г. П. Федотов так характеризует среду создателей духовного стиха: «Первоначальными авторами стихов должны были быть люди или книжные, или, по крайней мере, если не начитанные, то наслышанные в церковной письменности. Однако свобода обращения их с церковными текстами и многочисленные искажения источников ставят их под чертой книжности, ниже среднего уровня древнерусской интеллигенции. Если под народом понимать низшие культурные слои его, то слагатели духовных стихов принадлежат не к народу, а к полуинтеллигенции или к народной интеллигенции» [3].
      В любом случае оказывается, что о среде, степени образованности, близости к простонародью или служителям церкви тех людей, которые заложили основу традиции духовного стиха, мы можем, как говорили в XIX в., судить лишь гадательно.
      Для истории русского духовного стиха, пожалуй, важнее то, что на протяжении девяти веков своего существования фольклорная традиция религиозной поэзии не могла оставаться и не оставалась какой-то неизменной, раз и навсегда заданной как по среде бытования, так и по составу исполняемых стихов. Между ранним средневековьем и XIX в., когда религиозные песни народа во всем их многообразии впервые были зафиксированы в рукописях и публикациях, пролегла огромная эпоха, на протяжении которой менялись и формы жизни всех со-
          _____________________
      1 Аничков Е. В. Из прошлого калик перехожих... С. 186, 200.
      2 См.: Веселовский А. Н. Калики перехожие и богомильские странники // Вестник Европы. 1872. № 4.
      3 Федотов Г. П. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. Париж, 1935. С. 7—8.
          _____________________
      17

      словий общества, и культура разных его слоев, и образ мысли людей, в том числе их религиозные воззрения. Первые калики перехожие сохранились в памяти народной в образе героев-богатырей. Слепые странники XIX в.— калеки убогие — на них вовсе не похожи. Не столько по преданию, сколько по естественной жизненной необходимости объединялись они в артели, «атаманом» которой в новое время был, как правило, расчетливый и ловкий человек, хорошо знавший и «квалификацию» исполнителей (кто сколько стихов помнит), и наиболее выгодные места для сбора милостыни [1]. Не читавшие книг, не видевшие церковного культа и всего храмового убранства с божественными ликами и изображениями христианских сюжетов, слепые певцы позднего времени могли быть в лучшем случае ревностными хранителями наследия, оставленного веками, которое воспринимали на слух от стариков. Конечно, подсознательная работа с текстами и напевами известных духовных стихов так или иначе свершалась в умах этих нищих, как это всегда бывает в устном творчестве: переставлялись фрагменты сюжетов, получали новые краски, а иногда наоборот — ветшали выразительные детали образов, подставлялись не бывшие ранее в ходу слова. Но вот своего, оригинального, если что и могли создать эти певцы, так по большей части собственно нищенские стихи: одни служили им своеобразной визитной карточкой («А мы нищая братия...»), другие содержали всякого рода поминания за здравие и упокой, на что в народе всегда были особый спрос и особое подаяние. Странствовавшая с пением духовных стихов в XIX в. «народная интеллигенция» отличалась простотой нравов и не мудрствовала лукаво. Потому Веселовский, характеризуя ее, с некоторой долей иронии цитирован один из вариантов стиха «Вознесение», согласно которому нищенство освящено именем самого Христа и за его величание
          _____________________
      1 О быте, характерах и «работе» нищих певцов в XIX в. см.: Максимов С. В. Нищая братия // Максимов С. В. По русской земле. М., 1989. С. 17—128.
          _____________________
      18

      обеспечено пропитанием: «Теперь они обратились в калек, сидят на распутьях, у церковных дверей, распевая старинные стихи и понимая в насущном смысле, что в них говорилось о благодатном питании словом Божьим:
      Ты дай им свое святое имя:
      . . . . . . . . .
      Будут они сыты да пьяны» [1].

      Многие из «первообразов» древних духовных стихов наверняка не сохранились. Традиция отбирала и шлифовала лишь то, что в любых условиях жизни отвечало не всегда осознаваемой потребности в вечных ценностях. При этом общерусский фонд народной религиозной поэзии пополнялся на протяжении всех веков ее существования, отражая, по мнению А. В. Маркова, настроения, верования, идеи того или другого века в русской истории, ведь «духовный стих, как и всякое другое литературное произведение, носит отпечаток эпохи, когда он создан или когда получил обработку, изменившую его первоначальный вид» [2].
      Трудно охватить единым взглядом процесс становления и развития традиции, если она перед нами только в поздних записях. И все же кажется правомерным хотя бы предположительно выделить основные ее этапы, ориентируясь на главные вехи в истории русской культуры.
      Первый период в истории духовного стиха простирается примерно до конца XV в., когда произошло окончательное освобождение народа от татаро-монгольского ига и открылись новые перспективы в развитии русской государственности и всех проявлений христианизированной культуры. В XI—XV вв. ду-
          _____________________
      1 Веселовский А. Н. Калики перехожие и богомильские странники... С. 722.
      2 Марков А. В. Определение хронологии русских духовных стихов в связи с вопросом об их происхождении // Богословский вестник. 1910. № 6. С. 358.
          _____________________
      19

      ховные стихи зародились и утвердились в древнерусской культуре как легендарные эпические сказания о христианских героях-святых («Егорий Храбрый», «Федор Тирон», «Дмитрий Солунский» и др.) и основах мироустройства («Голубиная книга») со всеми признаками былинного повествования, типичными формулами сказовости «старин» («Ой ты, гой еси, наш премудрый царь...») и общим светлым, жизнеустроительным пафосом подвигов и чудес, свершавшихся во имя христианской веры. Исходные в традиции духовного стиха сюжеты и темы не раз в последующие времена перерабатывались народными певцами и обогащались выразительными деталями, заимствованными из пестрого ряда апокрифических сказаний, а также из произведений изобразительных искусств — фресок, украшенной мастерами прикладного ремесла церковной утвари и, разумеется, иконописи.
      В былинных «старших» стихах (как их называли литературоведы XIX в.) берут свое начало важнейшие нравственные устои народной веры, идеалы праведности и стоической преданности христианству в любых испытаниях. Главным содержанием эпических стихов становится описание героического мученичества за веру и ратных подвигов, завершающихся возведением храмов, прославлением божественных сил и чудотворцев. Пафос истинности веры, за которую борются герои стихов, не без умиления поддержан тем, что героями этими часто оказываются непорочные юнцы. Языческому «царищу бусурманищу» отважно противостоит отрок Егорий. Когда Федор Тирон просит у отца, царя Костянтина Сауйловича, благословения на битву с силой неверной, тот отвечает ему сокрушаясь:

      Ой ты еси, чадо милое!
      Млад человек Федор Тирин!
      Малым ты малешенек
      И разумом тупешенек,
      И от роду тебе двенадсять лет!
      На боях ты не бывшал,

      20

      Кровавых ран не видывал,
      На добре коне не сиживал,
      Сбруей ратной не владывал.

      Но, согласно духовным стихам, не в уме и житейском опыте сила отважных героев, а в непоколебимости их веры. У «трехгодного без двух месяцей» младенца Кирика не сло-мить ее даже самыми страшными пытками:

      Ай же вы, злы мучители
      Царя Максимьяна!
      И не поверую я в веру вашую,
      И не поклонюсь я вашим богам-идолам,
      Какой ответ со первого дни,
      Такой ответ и до последнего дни.

      Про многие «муки мученические» (в воде топили, на колесе вертели, под землю зарывали, в смоле или олове варили), через которые проходят Егорий и Кирик с матерью его Улитой, рассказывается не столько для того, чтобы потрясти воображение слушателя «страстями-ужастями», сколько для восторженного удивления спасительной силой Святого Духа, ведь как бы смертно ни пытали героя, он

      Стоем стоит, сам стихи поет херувимский,
      Голос у него по-архангельски.

      Утверждению веры по-своему подчинена и эпическая картинность «старших» духовных стихов. Сквозь все перипетии развернутых легендарных сюжетов видна, может быть, главная задача этих сказаний — наглядно показать всемогущество небесных сил. Вражья рать некрещеная всегда обречена на поражение чудодейственным вмешательством: «един неверную силу побеждает» воскресший для защиты Салым-града от полчищ Мамая святой Дмитрий Солунский; Никола-чудотворец выручает из царства Сарачинского захваченного язычниками Агрикова сына Василия, когда тот отправился «во святую соборную Божию церковь» помолиться Господу.

      21

      Очень важно то, что в ранней традиции всевластие небес не отчуждено фольклорным сознанием от земного мира. За этим всеобщим гармоническим единством и мотивом Божественного покровительства стоит еще и недекларативно, без словесных заверений поданная идея патриотизма (христианские события .нередко осмысливались народом как происходившие на Русской земле). Древнейшие духовные стихи — органичная часть всего героического эпоса, который у любого народа складывается как поэтическое оправдание исконности и незыблемости его истоков. Подвиги и деяния легендарных героев призваны символизировать то славное прошлое, на котором, по убеждению народному, «стояли и стоять будем». Русский христианский эпос — это в конечном счете «святая вера в святую Русь», в ее богоданность и неистощимость ее духовных богатств.
      Особое место среди первых духовных стихов занимает «Голубиная книга» — «перл русской христианско-мифологической былины» (И. Ягич), «опоэтизированная сокращенная народная Библия» (В. Мочульский), «поэтическое введение в русскую народную словесность... в котором кратко и схематически собраны едва ли не все наиболее распространенные в ней апокрифические мотивы, повторяющиеся и разнообразящиеся потом в других духовных стихах, легендах, песнях, заговорах» (М. Беляев). «Голубиная книга» не содержит обычного для эпических стихов сюжетного повествования и целиком посвящена вопросам и ответам, посредством которых раскрывается величественная картина данного Богом мира.
      Прикосновение к мудрости об устройстве вселенной происходит в торжественной атмосфере многолюдного собрания, куда «соезжалися сорок царей со царевичем», другой знатный народ и много «людей мелкиих». Сугубая важность этого собрания подчеркнута тем, что «правду по писаному» о началах мироздания выясняют сам премудрый царь Давыд Евсеевич [1] и Воло-
          _____________________
      1 Имеется в виду библейский царь-псалмопевец Давид.
          _____________________
      22

      димир-князь, властитель земли Русской. Священный трепет охватывает присутствующих при раскрытии тайн ниспосланной небесами «великой книги Голубиной», которую писал «сам Исус Христос». И здесь вступает в силу столь свойственное простому народу отношение к Священному Писанию, выраженное словами премудрого царя: в книге все про все сказано, но она так велика, что

      Умом нам сей книги не сосметити
      И очам на книгу не обозрите.

      Ведь даже Исай-пророк

      Читая он книгу ровно три года,
      Прочел из книги ровно три листа.

      Это, с одной стороны, как бы оправдывает неполноту познания сокровенных тайн, с другой — оставляет надежду на будущее их новое прочтение.
      Полные варианты стиха содержат три тематических раздела. Первые два — космогонический «катехизис», в котором народное сказание самым причудливым образом соединяет мир Бога и святых с миром природы, сплавляя воедино воззрения христианские и языческие. Ответы на первую группу вопросов о небесных телах и стихиях (солнце, месяц, звезды, ветер, дождь) и происхождении человека подчинены одной главной мысли: «белый вольный свет зачался от суда Божия». Однако, хотя «у нас ум-разум самого Христа», но «телеса наши от сырой земли». Включено сюда и необходимое средневековому сознанию оправдание предопределенности социальной иерархии: цари — «от святой главы от Адамовой», князья-бояре — от мощей его, а «крестьяны православные» — от колена.
      Народная космогония в своем пристрастии к конкретному «что есть что», наряду с признанием исходной божественности мира, не могла обойтись без близкой основам естественной жизни темы первородства. Во всем, что существует и происхо-

      23

      дит на земле, фантазия сказителей видит родовую связь, идущую от материнского начала. Вторая группа вопросов и ответов посвящена матери-земле с ее горами, реками, озерами, деревьями, травами, зверьем, рыбами и птицами, а также главными символами божественного присутствия — церквами. Каждому явлению в этом ряду находится своя «мати», получившая право главенства то по связи с земными деяниями Христа, Богоматери или святых, то по силе власти над всем своим родом. Цельная картина, напоминающая изображения величественного древа жизни, здесь, как и в других эпических стихах, отражает гармоничность народного миросозерцания, но, может быть, именно в «Голубиной книге» ярче всего представлено неконфликтное сочетание «Христова учения» и древних родовых преданий: «основана земля Святым Духом» и «содержится словом Божиим», но стоит она, матушка, «на трех китах».
      Завершающая стих притча о Правде и Кривде — замечательный образец диалектики народного мышления. Тяготы земные — все от Кривды, которая пошла по народу христианскому, сделав его «неправильным» и «злопамятным». Так говорится о настоящем, о той социальной неправде, которую в избытке видел народ. И все-таки «Правда Кривду переспорила», но как идеал (будущее) ушла на небеса. Справедливое возмездие ее неминуемо свершится на последнем Суде, и только живущая Правдой душа «наследует себе Царство Небесное».
      Формирующееся с XV в. зрелое русское средневековье вступает в свои права с XVI в., воплотившись в культуре, феодальной политике и церковной организации централизованной Московской Руси. Сквозь превратности борьбы за царский престол, боярское сопротивление монархам, многотрудные богословские споры о вере, земельных владениях церкви и образе жизни, страсти своеволия Ивана Грозного и его опричнины постепенно проступают главные символы-устои Московии: суровый лик сильной государственной власти и законнически строгий императив жизни во Христе, на котором зиждется идеал

      24

      православного благочестия. С падением Византии рождается призванное утвердить богоизбранность Руси для истинной веры представление о Москве как третьем Риме. В атмосфере, последовательно сковывающей «излишнее» своеволие и свободу, свой более жесткий порядок приобретает сословная организация общества (в конце XVI в. с отменой Юрьева дня произойдет окончательное закрепощение крестьянства). Жизнь по «Домострою» и многочисленным церковным наставлениям придаст быту разных сословий, в том числе и быту крестьянскому (со всеми его сохраняющимися языческими чертами), тот завершенный образ патриархальности, который в последующие столетия нередко будут поминать как классический пример явленности «исконно русского духа».
      Духовному стиху эпоха зрелого средневековья дала мощнейший толчок к развитию, который стимулировал традицию народной религиозной поэзии очень долго —не только до начала петровских реформ, но и позже, вплоть до заката ее в XX в., когда она была почти полностью вытеснена реалиями советского времени.
      В истории русской культуры фольклорный духовный стих явился выразителем средневекового сознания. В XVII—XIX вв. он, безусловно, впитывает в себя веяния нового времени, что сказывается и в построении сюжетов, и в стилистике текстов и напевов, и в общей тенденции к лирической образности, к личностной окраске повествования. Но основой духовного стиха всегда оставалась средневековая по типу народная вера со свойственными ей нравственными законами, конкретными представлениями о божественных деяниях и грехах человеческих. И неудивительно, ведь низовая культура, кроме известной своей консервативности, просто не могла поспеть за стремительными для нее темпами государственных преобразований и тем более за принципиально обособленной дворянской культурой, вкусившей от плода европейского просвещения.
      B XVI—XVII вв., когда христианизация достигает самых

      25

      отдаленных уголков страны, духовные стихи получают самое широкое распространение в народной культуре. К этому же времени, по-видимому, относится и «профессионализация» калик перехожих, ряды которых пополняются в основном из крестьянской среды. Это уже не просто случайные люди. В общем распорядке — чем всяк человек живет и занят — «нищим Христа ради» находится свое законное место: хождение по городам и весям с непременным пением духовных стихов приобретает характер почитаемой «миссионерской» деятельности, высшее оправдание которой дается самими певцами в притче о мольбе нищих ко Христу при его вознесении на небеса («Вознесение»). Калики лучше всех научены песням во славу «веры крещеной», но поют их теперь и крестьяне-земледельцы в своих избах, и оседлый городской люд,— кто по приверженности к пристойному для христианина образу и порядку жизни (в дни постов и праздников), а кто и просто но потребности душевной. Трудно с определенностью сказать, когда каличество стало уделом людей физически увечных, хотя предрасположенность их к этому ремеслу вполне понятна. Причин, связанных с изменением в последние века существования традиции состава каличьей среды, может быть множество. Но очевидно, что слепые певцы вызывали к себе наибольшее сочувствие. Отрешенные от мира, они действительно казались бескорыстными носителями святого слова, а потому могли восприниматься народом как самые авторитетные исполнители духовных стихов: взамен земного зрения им свыше дана особая награда — дар духовного видения и причастности к Христовой правде.
      Расширение круга тем, сюжетов и образов, которое происходит в духовных стихах с XVI в., связано с углублением и детализацией религиозных воззрений народа: глубже становится проникновение в сферу христианской этики, новым содержанием наполняются представления о небесных силах и святости, конкретизируется взгляд на картину грядущего конца света и грехи человеческие, полнее осмысливаются ритуаль-

      26

      ные правила вероисповедания и житейский путь спасения души.
      Словно на перепутье времен в истории народной религиозной поэзии является в духовном стихе храбрый человек Аника-воин. Как все герои-богатыри, показывает он свою силушку миру христианскому, только подвиги его совсем не те, что у мужественных воителей во славу веры. Аника — бездумный и тщеславный разрушитель христианских городов, а главное — не щадит этот герой-святотатец церквей соборных: много «лик Божиих поругавши» и «святые иконы переколовши», намерен он и «начальный град Ерусалим раззорити». Но жалок храбрый человек перед лицом нежданно явившейся ему на пути Смерти. В этом удивительном стихе дан уникальный для народной христианской поэзии образ героя неправедного, нечестивого и обращенное к простым смертным назидание, столь свойственное будущим стихам: молодецкая сила Аники-воина, как и все накопленные им богатства — ничто среди ценностей жизни вечной, и душа того, кто в гордыне своей осмелится сокрушать святыни, будет неумолимо низвергнута во тьму глубокую, в огонь палящий.
      Монументальные, сияющие чистыми красками житийные «фрески» ранних духовных стихов через показ ратных сражений и змееборчества, великих смертных мук и созидательной работы по устройству порядка земной жизни утверждали героический идеал христианского подвижничества. Зрелая традиция народной религиозной поэзии вносит еще одно очень важное понимание христианского подвига — аскетическое служение вере. При этом представление о святости как бы приближается к жизни: оно раскрывается на примерах человеческих судеб, внешние события которых не содержат элементов языческой фантастики и целиком определяются стремлениями праведной души героя.
      Идеал аскетической святости полнее всего нарисован фольклорной фантазией в духовном стихе «Алексей, человек

      27

      Божий», который стал одним из самых распространенных и любимых в народе. В характеристике героя показаны важнейшие черты христианской праведности: жертвенное отречение от благ земной жизни с «максимализмом в исполнении церковного идеала» (Г. Федотов), презрение к гордыне и отказ от превосходства над людьми (Алексей меняет дорогую одежду на рубище нищего, в забвении оставляет красоту тела, смиренно принимает милостыню из рук бывших своих холопов), готовность снести любые страдания и несправедливость: «злы рабы» издеваются над неузнанным в родном доме Алексеем, не дают ему еды и помоями обливают, а он

      Всю с радостью нужду принимает,
      Сам Господа Бога прославляет.

      Воплощенное в праведной жизни святого понятие христианской любви высвечивается стихом в мучительном сопоставлении с законом любви к «роду-племени». Алексей, отказавшийся от супружества и дорогих сердцу родителей во имя служения Господу, являет пример высшего бескорыстия и любви ко всем людям, но тем жалостнее для исполнителя и слушателей этой религиозной песни звучат после смерти человека Божия плачи-причитания его родных. Алексей, труженик и страдалец, в тяжкой доле лишает себя радости родственного утешения и ласки, и это настолько усиливает скрытую в его образе символику «агнца Божия», что неизбежно вызывает у всех внемлющих рассказу очищающие слезы сострадания и умиления, которые с таким искренним восторгом описывал Радищев.
      Страдание и терпение, лежащие в основе всякого христианского подвига, являются одним из главных мотивов, движущих сюжетное повествование во многих житийных и близких к ним духовных стихах. Через них наглядно утверждается нравственная сила примера праведной жизни. Мученичество, безвинно принятое всеми страстотерпцами, о которых шла речь

      28

      (упомянем еще убиенных Бориса и Глеба), оправдывает их Посмертное причисление к лику святых.
      Однако безвинные страдания не всегда в духовных стихах прямо связываются с представлениями о святости. Им отводится важная смысловая роль и в раскрытии более широкой темы торжества добра над людским злом. Эта тема, намеченная в мотиве спасения из плена Агрикова сына Василия (верный христианин не может быть оставлен на поругание язычникам), развита зрелой традицией в «Стихе об Иосифе Прекрасном» уже не через противопоставление вер, а на основе нравственных антиномий. Народная поэзия по-своему интерпретирует библейское сказание об Иосифе, представляя героя изначально непорочным. Проданный завистливыми братьями в рабство, он в итоге странствий становится мудрым правителем и раскрывает на этом пути все добродетели своей души. За мытарства Иосиф награждается счастливой судьбой, а зло братьев по-христиански «наказывается» его великодушным прощением и царскими дарами. Заключающие стих строки показывают, в чем, несмотря на житейские испытания, истинность человеческого призвания:

      Он Богу был, свет, угоден,
      Всему миру он доброхотен,
      Угодно он Господу скончался.

      Богатство в сочетании с добродетелями не вызывало в народе осуждения, но само по себе могло мыслиться в духовных стихах как чреватое греховностью. Поэтому царевич Иоасаф, подобно Алексею, человеку Божию, жертвует «юностью прелестной», своим «вольным царством», «белокаменной палатой» и казной золотой во имя терпеливого служения Богу, понимая, что «житие наше часовое», а «богатство временное». Но если повествование об Алексее несет на себе отсвет великих страданий и крестных мук проповедовавшего среди людей Христа, то стих об Иоасафе ставит иную задачу — воспеть ас-

      29

      кезу пустынножительства, путь для спасения души вдали от мирской суеты. В народном стихе нет плача страждущей дущи и рассуждений о созерцательном постижении Божественной правды, как, например, в пустыннических покаянных стихах профессиональной певческой традиции, зато есть ясно направленное противопоставление ценностей: чем полнее отказ от земных радостей, тем ярче свет небес. Принимая на себя добровольные страдания («есть гнилую колоду», «испивать болотную водицу») и терпеливый ритуальный труд («земные поклоны исправляти до своего смертного часа»), Иоасаф получает от матери-пустыни обещание:

      Дарую я тебя золотым венцом,
      Возьму я тебя, младый царевич,
      На небеса царствовати,
      С праведными лики ликовати!

      Примером преподобной Марии Египетской духовные стихи оставляют надежду на спасение души аскезой пустынножительства и тем, кто некогда пребывал во грехе. Свершившая «грехи великоблудные» Мария, покаявшись и приняв затворничество, в многолетних самоистязаниях ревностно истребляет порочную прелесть своей плоти:

      Власы у нея до сырой земли,
      Тело у нея — дубова кора.
      Лицо у нея, аки котлино дно.

      Но за этим страшным видом посвященному открывается ее чудесное преображение — символ прощения и предназначенности Царству Небесному: старец, к которому пришла Мария, чтобы рассказать о себе, на мгновение видит, как «жена просветилася, видом ангельским... открылася».
      Христианские идеалы, выраженные в поступках и судьбах героев житийных стихов, для традиции народной религиозной поэзии явились той основой, на которой постепенно выросли

      30

      получили конкретное воплощение народные представления о правилах христианского поведения в земной жизни и нравственной ответственности каждого человека за свершенные дела. Переход от максимализма идеальных образов к практике нравственной оценки повседневного людского бытия сопровождался расширением круга поэтических воззрений народа на христианское устройство вселенной, соотношение в ней сил земных и небесных, грешного мира и Данного ему Божественного закона.
      Среди новых стихов, которые появились в XVII — начале XIX в., выделяются три большие группы: это стихи рождественские и страстные, посвященные центральным событиям евангельского повествования о земной жизни Христа и Богоматери; стихи о грешной душе, раскрывающие проблему смерти и посмертного суда над каждой душой (так называемая «малая эсхатология»); наконец, поэтически воссозданные картины Страшного суда — общего Суда над всем человеческим родом («большая эсхатология»). Внутри этих групп варианты стихов нередко образуют композиционно самостоятельные сюжеты, каждый из которых высвечивает ту или иную сторону главной темы. Основные группы разносторонне дополняются стихами о покровительстве Богородицы и святых («Никола-святитель», «Стих про Царицу Небесную», «Покров», каличья «Молитва о благополучии скота»), о соблюдении установленных правил дня недели («Двенадцать пятниц», «Святая Пятница») и христианской символике («Стих о числах»), о богатстве и нищенстве («Два брата Лазаря», «Марко богатый»), благоверии и благочестии («Стих о вдовах», «Встреча инока с Христом», «Феодор, Давид и Константин Ярославские»), а также некоторыми стихами (в духе житийных) об исторических лицах, канонизированных русской церковью («Дмитровская суббота», «Александр Невский»),
      Во всех этих стихах, пронизанных многочисленными смысловыми связями, общими мотивами и этическими установка-

      31

      ми, полно и объемно раскрылась та средневековая народная вера, которая в житийных песнях о святых и праведниках была лишь намечена, хотя и яркими штрихами [1].
      Стихи, посвященные Христу и Богоматери, выполняют в зрелой религиозной поэзии народа функцию своеобразного «символа веры»: они в сжатой форме отражают основные моменты миссии Христа — носителя Божественного закона и его исполнителя в высочайшем примере крестных мук. Религиозное чувство народа, наполненное священным страхом при созерцании подвига Христа, требовало очищающего душу милосердия, поэтому все страстные события пронизаны в духовных стихах сильнейшим по эмоциональной выразительности состраданием Богородицы. За страстной силой жалостной любви Матери к Сыну здесь стоят еще существующие для народной веры как бы в ином измерении отношения между идеальными качествами Отцовства и Материнства: суровости и неумолимости закона, данного Богом всем грешным, противостоит не отрицающее и не смягчающее его, но оставляющее надежду на «призрение» души милосердие Матери.
      Наполненные многочисленными перечислениями грехов и добродетелей стихи о грешной душе призваны раскрыть значение ритуальных правил культа (посещение храма, молитва, пост, исповедь, причащение) в их связи с нравственными основами земной жизни и представлениями о спасении души. Грехи и добродетели детально конкретизируются прежде всего в очень важной для народного сознания сфере божественного материнства земли и родового закона; отдельные примеры охватывают также разные стороны социальной жизни (через представления о правде и неправде при распределении земных благ), наконец, затрагивают основополагающий устой религиозной нравственности — проявления христианской любви, ко-
          _____________________
      1 Подробно об особенностях народного осмысления христианской религии см.: Федотов Г. Стихи духовные...
          _____________________
      32

      торые с максимальной наглядностью воплощены в емком понятии милостыни.
      В стихах о Страшном суде, где списки проступков человеческих против веры особенно весомы в своей сжатости, акцент перемещен с индивидуальной ответственности души на греховность всего мира людей. Пафос этой вселенской трагедии не уравновешен в народном сознании просветляющими картинами очищенного мира. Общность неизбежной для всех судьбы в потустороннем мире, сливающая души в едином страдании и сострадании, оставляет лишь слабое, неясное утешение свершением высшей справедливости.
      Духовные стихи не отражают всех проявлений народной религиозности (есть еще легенды, устные поверья, пословицы, бытовая «смешанная» обрядовость), но, как считал Г. Федотов, они стали самым высоким воплощением в слове народной веры. «То, чем трагедия была для религиозной стихии эллинства, тем был духовный стих для русской религиозной стихии: самым глубоким, самым проникновенным, самым мучительным ее выражением». В них воплотился «религиозный гений нации», и именно потому «многие из духовных стихов должны остаться среди высших созданий религиозной поэзии всех времен и народов» [1].
      Л. СОЛОЩЕНКО, Ю. ПРОКОШИН
          _____________________
      1 Федотов Г. Стихи духовные... С. 134.
          _____________________


      ГОЛУБИНАЯ КНИГА

      Восходила туча сильна, грозная,
      Выпадала книга Голубиная,
      И не малая, не великая:
      Долины, книга сороку сажень,
      Поперечины двадсяти сажень.
      Ко той книге ко божественной
      Соходилися, соезжалися
      Сорок царей со царевичем,
      Сорок князей со князевичем,
      Сорок попов, сорок дьяконов,
      Много народу, людей мелкиих,
      Християн православныих,
      Никто ко книге не приступится,
      Никто ко Божьей не пришатнется.
      Приходил ко книге премудрый царь,
      Премудрый царь Давыд Евсеевич:
      До Божьей до книги он доступается,
      Перед ним книга разгибается,
      Все божественное писание ему объявляется.
      Еще приходил ко книге Володимир-князь,
      Володимир-князь Володимирович:
      «Ты, премудрый царь, Давыд Евсеевич!
      Скажи, сударь, проповедуй нам,
      Кто сию книгу написывал,
      Голубину кто напечатывал?»
      Им ответ держал премудрый царь,
      Премудрый царь Давыд Евсеевич:
      «Писал сию книгу сам Исус Христос,
      Исус Христос, Царь Небесный;

      34

      Читал сию книгу сам Исай-пророк,
      Читал он книгу ровно три года,
      Прочитал из книги ровно три листа».
      «Ой ты, гой еси, наш премудрый царь,
      Премудрый царь Давыд Евсеевич!
      Прочти, сударь, книгу Божию,
      Объяви, сударь, дела Божие,
      Про наше житие, про свято-русское,
      Про наше житие свету вольного:
      От чего у нас начался белый вольный свет?
      От чего у нас солнце красное?
      От чего у нас млад-светел месяц?
      От чего у нас звезды частые?
      От чего у нас ночи темные?
      От чего у нас зори утренни?
      От чего у нас ветры буйные?
      От чего у нас дробен дождик?
      От чего у нас ум-разум?
      От чего наши помыслы?
      От чего у нас мир-народ?
      От чего у нас кости крепкие?
      От чего телеса наши?
      От чего кровь-руда наша?
      От чего у нас в земле цари пошли?
      От чего зачались князья-бояры?
      От чего крестьяны православные?»
      Возговорит премудрый царь,
      Премудрый царь Давыд Евсеевич:
      «Ой ты, гой еси, Володимир-князь,
      Володимир-князь Володимирович!
      Не могу я прочесть книгу Божию.
      Уж мне честь книгу — не прочесть Божью:
      Эта книга не малая,
      Эта книга великая;

      35

      На руках держать — не сдержать будет,
      На налой положить Божий — не уложится.
      Умом нам сей книги не сосметити
      И очам на книгу не обозрити:
      Великая книга Голубиная!
      Я по старой по своей по памяти
      Расскажу вам, как по грамоте:
      У нас белый вольный свет зачался
      от суда Божия,
      Солнце красное от лица Божьего,
      Самого Христа, Царя Небесного;
      Млад-светел месяц от грудей его,
      Звезды частые от риз Божиих,
      Ночи темные от дум Господних,
      Зори утренни от очей Господних,
      Ветры буйные от Свята Духа,
      Дробен дождик от слез Христа,
      Самого Христа, Царя Небесного.
      У нас ум-разум самого Христа,
      Наши помыслы от облац небесныих,
      У нас мир-народ от Адамия,
      Кости крепкие от камени,
      Телеса наши от сырой земли,
      Кровь-руда наша от черна моря.
      От того у нас в земле цари пошли:
      От святой главы от Адамовой;
      От того зачались князья-бояры:
      От святых мощей от Адамовых;
      От того крестьяны православные:
      От свята колена от Адамова».
      Возговорит Володимир-князь,
      Володимир-киязь Володимирович:
      «Премудрый царь Давыд Евсеевич!
      Скажи ты нам, проповедай:

      36

      Который царь над царями царь?
      Кая земля воем землям мати?
      Кая глава всем главам мати?
      Который город городам отец?
      Кая церковь всем церквам мати?
      Кая река всем рекам мати?
      Кая гора всем горам мати?
      Который камень всем камням мати?
      Кое древо всем древам мати?
      Кая трава всем травам мати?
      Которое море всем морям мати?
      Кая рыба всем рыбам мати?
      Кая птица всем птицам мати?
      Который зверь всем зверям отец?»
      Возговорит премудрый царь,
      Премудрый царь Давыд Евсеевич:
      «У нас Белый царь — над царями царь.
      Почему ж Белый царь над царями царь?
      И он держит веру крещеную,
      Веру крещеную, богомольную,
      Стоит за веру христианскую,
      За дом Пречистыя Богородицы,—
      Потому Белый царь над царями царь.
      Святая Русь-земля всем землям мати:
      На ней строят церкви апостольские;
      Они молятся Богу распятому,
      Самому Христу, Царю Небесному,—
      Потому свято-Русь-земля всем землям мати.
      А глава главам мати — глава Адамова,
      Потому что когда жиды Христа
      Распинали на лобном месте,