ВВЕДЕНИЕ
Несмотря на огромный интерес к истории русской культуры у нас мало еще работ по истории отечественной медицины, в частности по истории терапии. Труды выдающихся деятелей медицины - Зыбелина, Политковского, Myдрова, Дядьковского, Овера, а также Захарьина, Боткина и Остроумова не изучены в достаточной степени.
В дореволюционной России творческая деятельность первых русских терапевтов мало и глухо освещалась на страницах печати.
Глубокое изучение жизни и творческой деятельности русских ученых показывает, что, несмотря на попытки эксплуататорских классов поставить Россию на задворки западноевропейской культуры, русская наука и культура, так же как наука и культура других народов, населявших царскую Россию, развиваясь в ожесточенной борьбе с этой рабской идеологией, выдвинула блестящих теоретиков и клиницистов, заложивших основы самобытной русской медицины, во многом опередившей западно-европейскую. Несмотря на тяжелые условия самодержавного строя, тормозившего и всячески задерживавшего развитие культуры в России, отечественная медицинская наука в лица ее передовых деятелей преодолевала все препятствия, пробивала себе путь к самостоятельному развитию и получила всеобщее признание. Среди значительной части интеллигенции дореволюционной России было довольно широко распространено мнение, что русские научные работы мало оригинальны и в значительной степени отражают взгляды иностранных исследователей.
Подобная тенденция отмечалась и в ряде трудов некоторых советских авторов, что происходило вследствие некритического отношения, порой и незнания фактического материала, первоисточников, а также в результате допущенных методологических .ошибок и раболепия перед иностранщиной.
Решения ЦК ВКП(б) по вопросам идеологической работы, выступления А. А. Жданова на философской дискуссии о книге Александрова «История западно-европейской философии» и на совещании деятелей советской музыки при ЦК ВКП(б), августовская сессия ВАСХНИЛ идейно вооружили нас на окончательное преодоление низкопоклонства перед буржуазным Западом и его культурой.
В этом отношении большой интерес представляет изучение творческой деятельности первого выдающегося русского терапевта М. Я. Мудрова, оставившего глубокий след в истории отечественной медицины и заложившего основы самобытной русской клинической терапии.
Мудров - далеко не заурядное явление в отечественной медицине, богатой выдающимися, часто незаслуженно забытыми деятелями. На фоне, современной Мудрову западно-европейской медицины с ее часто надуманными умозрительными теориями и беспомощной практикой этот русский самородок выглядит особенно ярко.
Ознакомление советского читателя с работами М. Я. Мудрова особенно важно в настоящее время, в свете исторических решений партии, призывающих советских ученых вести решительную борьбу с безродными космополитами, с остатками низкопоклонства перед иностранщиной и установить приоритет отечественной науки.
Мудров не был оценен в должной мере современниками, а также последующими поколениями, которые видели в нем лишь последователя Гуфеланда, Броуна и Бруссе, якобы перенесшего на русскую почву модные западно-европейские медицинские течения.
Несомненно, Мудров был одним из образованнейших врачей первой трети XIX столетия, воспринявшим все ценное и передовое в медицине Западной Европы. Но заслуга Мудрова заключается именно в том, что он был основоположником самобытной научной русской медицины, в частности терапии. Начало развития отечественной медицины многие историки ошибочно относят к первой половине XIX столетия, что находится в полном противоречии с фактическими данными.
В 1654 году впервые была сделана попытка создать в Москве школу для подготовки военных врачей. Указом предписывалось: «В аптекарский приказ брать в учение лекарского дела стрельцов и стрелецких детей и иных всяких чинов, не из служилых людей».
В 1682 году, в царствование Федора Алексеевича, в Москве предполагалось создать «две шпитальни» и при одной из них на Гранатном дворе у Никитских ворот организовать и медицинскую школу, чтобы «...в больнице и больных бы лечили и лекарей бы учили». Однако эти попытки не увенчались успехом.
Как известно, при Петре I и вплоть до начала XIX столетия велись непрерывные войны. Эти войны, в значительной мере вызванные захватнической политикой соседних государств, требовали создания регулярной армии, а последняя нуждалась в кадровых военных врачах.
С зарождением в России первых элементов капиталистической формы хозяйства появилась и необходимость в повышении грамотности населения, столь необходимой для развития производства. В связи с этим Петр I создал различные профессиональные школы, в частности первые медицинские.
В 1707 году по предписанию Петра I для «лечения болеющих людей» были основаны генеральный госпиталь в Лефортове, который по существу явился первой крупной государственной больницей, и при нем первая отечественная медицинская школа для подготовки русских лекарей. Созданию этой школы всячески противодействовали врачи-иностранцы, стремившиеся сохранить свои привилегии в медицинской практике. На базе Московского госпиталя впоследствии было организовано медико-хирургическое училище, преобразованное в 1798 году в Медико-хирургическую академию.
Кадры, выпускаемые медицинскими училищами того времени, а также «импортированные» врачи мало удовлетворяли возросшие потребности страны и регулярной армии в медицинской помощи. Появилась острая необходимость в создании высшей медицинской школы.
Выдающуюся роль в развитии отечественной медицины сыграл I Московский университет, основанный в 1755 году по инициативе М. В. Ломоносова. В Московском университете тогда было три факультета - педагогический, философский и медицинский.
Не кто иной, как Ломоносов, указал на огромный ущерб, который терпело население от недостатка врачей и аптек. В 1761 году он писал графу Шувалову: «Требуется достаточное число докторов и аптек, удовольствованных лекарствами, чего и нет сотой доли, и от такого непризрения многие, которые могли бы еще жить, умирают».
М. В. Ломоносов, автор первого проекта устава университета, интересовался вопросами жизни и здоровья своих сограждан и подготовкой врачей. В статье о построении плана медицинского факультета он писал: «Медицинский класс или факультет упражнение имеет в рассуждении человеческого здоровья и жизни; в оном обучаются практической и теоретической медицине, химии, ботанике, анатомии и хирургии, из него должны выходить такие люди, которые как лекари и врачи согражданам своим помогать, о здоровье их попечение иметь и таким образом общему благу в бесчисленных случаях споспешествовать могут».
Однако медицинский факультет Московского университета в течение продолжительного времени бездействовал из-за отсутствия профессорско-преподавательского состава, и фактически начал функционировать лишь с начала 1764 года, причем всю преподавательскую работу вели только два профессора - Иоганн Фридрих Эразмус, который именовался профессором анатомии и «бабичьего искусства», и Керштенс, читавший курс медицинского веществословия.
«Импортированные» иностранные врачи, большей частью чуждые и враждебные интересам России, а иногда авантюристы и шарлатаны, занимали в то время почти все высшие посты как в науке и преподавании, так и в медицинской администрации. Они всеми средствами задерживали рост отечественных кадров и препятствовали продвижению русских врачей, что вызывало законное возмущение патриотов России.
М. В. Ломоносов заявлял: «Честь Российского народа требует, чтобы показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами, не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний». В 1764 году Медицинской коллегии было дано право присвоения степени доктора медицины, «ни малая более нужда не настоит, - говорилось в указе Екатерины II,- чтобы кандидаты медицины производимы были через экзамены в университетах чужестранных в Докторы сего факультета. И сего ради повелеваем нашей коллегии медицинской по собственным экзаменам всех обучившихся сей науке производить в докторы медицины и давать на то каждому патент на пергаменте».
Однако Медицинская коллегия, фактически находившаяся в руках немцев, преднамеренно ни одному русскому не присвоила степени доктора медицины. Впервые русские ученые стали получать ученые степени доктора у себя, на родина лишь после того, как право присвоения ученой степени доктора было разрешено Московскому университету. Указом Сената от 29.IX 1791 г. предлагалось: «Учившимся в Московском университете врачебной науке и успевшим в ней давать докторскую степень по произведении таковым надлежащего испытания». Первым удостоился этой чести Фома Иванович Барсук-Моисеев, которому 20.XI1 1794 г. была присвоена степень доктора медицины. Медицинский факультет Московского университета, Московская медико-хирургическая академия, созданная на базе Московского военного госпиталя, а также Петербургская медико-хирургическая академия, выросшая из одноименного медико-хирургического училища, сыграли исключительно большую роль в создании отечественной медицины и в подготовке врачей. Немалое значение в этом отношении имела также созданная в 1733 г. на базе сухопутного и морского госпиталей в Петербурге и Кронштадте госпитальная школа. Господствующие классы не верили в творческие силы русского народа и в его способность собственными силами создать национальную культуру и науку. Они всячески препятствовали продвижению русских ученых. Тем не менее значительное число отечественных деятелей науки получило всемирную известность и прославило свою родину.
Для опровержения ложных утверждений об отсутствии в XVIII веке оригинальных русских работ по вопросам медицины достаточно привести имена таких выдающихся представителей русской медицинской науки, как Зыбелин, Самойлович, Максимович-Амбодик, Щепин, Кораблев. Амбодик (1744-1812) был первым русским ученым-акушером и его справедливо называют отцом русского акушерства и педиатрии. Он был также крупным знатоком в других областях медицины и естествознания - ботанике, фармакологии и патологии. В 1781 году он опубликовал перевод сочинения Сосерота «Краткое испытание многих закоснелых мнений и предрассуждений, касательно беременных жен, родильниц, и новорожденных детей», а в 1784-1786 гг. издал большой труд «Искусство повивания». Им же были написаны «Руководство к познанию и врачеванию болезней человеческих», «Анатомо-физиологический словарь», «Врачебное веществословие - или описание целительных растений» и т. д.
Талантливый военный врач Данила Самойлович (из Московского военного госпиталя) был избран членом многих иностранных медицинских академий. Труд Самойловича «Микроскопическое исследование о существе яда язвенном» принес ему всемирную известность и признание. Самойлович написал ряд работ по чуме, из которых особенную известность приобрела его книга «Способ самый удобный повсеместного врачевания смертоносной язвы», выдержавшая несколько изданий.
Первыми русскими профессорами в Московском университете были Семен Герасимович Зыбелин и Петр Дмитриевич Вениаминов. Оба они по окончании Московского университета в 1759 году, по распоряжению куратора университета графа Шувалова, были посланы заграницу для дальнейшего усовершенствования в медицине. В 1764 году после защиты диссертации в Лейдене и получения степени доктора медицины они были отозваны в Москву для занятия кафедры на медицинском факультете Московского университета.
В 1765 году, после прочтения пробной лекции на тему об афоризмах Гиппократа, П. Д. Вениаминов был зачислен профессором медицинской ботаники, хотя кроме ботаники читал иногда физиологию, терапию и патологию, С. Г. Зыбелин занял кафедру теоретической медицины. В течение своей 36-летней профессорской деятельности широко образованный и талантливый Зыбелин читал самые разнообразные дисциплины - физиологию, семиотику, диэтетику, патологию, общую анатомию, хирургию, химию, фармакологию, клиническую медицину, а с 1777 года - практическую медицину. Огромны заслуги Зыбелина и в области создания литературного русского медицинского языка. До Зыбелина в Московском университете на всех факультетах предметы преподавались на латинском и французском языках. Однако уже с 1768 года среди русских профессоров возникает серьезное течение в пользу чтения лекций на русском языке, причем первые русские профессора Московского университета Зыбелин и Вениаминов проявили в этом направлении большую инициативу и усердие. Зыбелин в письме Дашковой писал: «Распространение наук, без обилия, чистоты, словом, без приведения в совершенство природного языка, трудно или невозможно».
Во второй половине XVIII века Зыбелин впервые ввел в преподавание практические занятия, «показывая разные случаи всяких болезней, упражняя как в распознавании болезней, так и в предусматривании следствий об них, присовокупляя при том и лечение оных». По-видимому, Зыбелин демонстрировал больных в университетской больнице, помещавшейся во дворе главного корпуса университета. Мудров очень часто вспоминал Зыбелина и весьма тепло о нем отзывался как о даровитом ученом, посвятившем свою жизнь созданию отечественной медицины.
Зыбелин умер в 1802 году, и его кафедру занял один из его учеников Ф. П. Политковский, оставивший заметный след в истории отечественной медицины. Политковский был командирован заграницу для подготовки к профессорской деятельности. Свою теоретическую подготовку он получил в Голландии, в Лейдене, а клиническую - в Париже. Вернувшись в Москву в 1784 году, он вскоре стал известен как всесторонне образованный врач, а после занятия кафедры Зыбелина (1802) - как оригинальный клиницист и блестящий лектор.
Ф. П. Политковский не считал себя последователем какой-либо раз навсегда установленной системы и советовал своим слушателям «на все системы смотреть беспристрастными глазами, которыми должны руководствоваться разум и опыт. Безмен рассуждений должен быть при вас. Взвешивайте на оном все теории и делопроизводство всех других. Сосите мед, говорил он, и оставляйте яд». Ф. П. Политковский одним из первых оценил значение естествознания для развития медицины, что видно из его речи о значении физики и химии для медицины. Кончаловский писал, что Политковский по своим общественным взглядам был одним из передовых людей эпохи и «был в тесной дружбе с ранними просветителями, особенно с Новиковым».
В 1809 году Ф. П. Политковский вышел в отставку и на его место был избран М. Я. Мудров.
В конце XVIII и начале XIX столетия в Западной Европе было немало видных представителей теоретической и практической медицины, как Биша, Мажанди, Лаеннек и др. Но преподавание в медицинских учебных заведениях и медицинская помощь населению имели вопиющие недостатки.
Все естественные науки, даже в таком крупном университете, как Лейпцигский, преподавались порой одним лицом. Лодэр, будучи профессором в Иене и Галле, читал лекции по анатомии, физиологии, хирургии, повивальному искусству, судебной медицине, естественной истории и медицинской антропологии.
Буш - один из профессоров Военно-медицинской академии в Петербурге - писал в 1812 году, что в Западной Европе полно шарлатанов, которые скитаются из города в город в роли глазных, зубных, грыжевых хирургов и докторов.
Русская медицина уже во второй половине XVIII столетия начала становиться на самостоятельный путь и выражать собственные научные взгляды, но она отставала от западно-европейской медицины, что было обусловлено поздним развитием в России капитализма.
Низкий уровень медицинской теории и практики, а также недостатки преподавания на медицинском факультете Московского университета и в медико-хирургических академиях не были специфичными только для России. Они были обусловлены вообще несовершенством в то время медицинской науки на Западе и в России.
Преподавание медицинских дисциплин в Московском университете носило преимущественно демонстративный характер, никаких клиник не существовало, и студенты не имели практики. В этом отношении лучше было поставлено преподавание в медико-хирургических училищах и в госпитальных школах, в частности, в Лефортовской госпитальной школе, где учащиеся уже в 1760 году практиковались у постели больных и оканчивали школу с неплохой практической подготовкой.
Однако и студенты, кончавшие медицинский факультет Московского университета, получали немало ценных, практических сведений от своих профессоров и оказывались не хуже подготовленными для оказания помощи больным, чем слушатели Медико-хирургической академии.
В период труднейших испытаний во время нашествия Наполеона студенты медицинского факультета Московского университета и военно-медицинских академий оказались высоко морально устойчивыми и достаточно подготовленными как врачи. Это было отмечено иностранными специалистами во время пребывания русских врачей заграницей в 1813-1814 гг. Несомненно, что они там многому научились, однако немалую пользу извлекли и иностранцы, познакомившись с работами русских специалистов.
С этого времени в Европе стали признавать, что образование и клиническая подготовка русских врачей находятся на высоком уровне и русские врачи с успехом могут соперничать с врачами западно-европейских государств. Так, например, оперативная деятельность русских хирургов в парижских госпиталях вызывала восхищение у многих французских хирургов. В результате всего этого и авторитет русской медицины значительно возрос. В 1813 году М. Я. Мудров в речи, обращенной к русским врачам, участникам отечественной войны, говорил: «Вашими подвигами, Вашим рвением, Вашим беспорочным поведением Вы превзошли наши надежды и венчали честью место образования и покрыли его славой и доблестями».
Однако нужно было приложить еще много труда и энергии для улучшения постановки высшего медицинского образования и научно-практической деятельности.
В выполнении этих почетных задач больших успехов достигли медицинский факультет Московского университета, а также Московская и Петербургская медико-хирургические академии, из стен которых вышло немало талантливых деятелей отечественной медицины (М. Я. Мудров, Е. О. Мухин, Грузинов, И, Е. Дядьковский, К. Лебедев, Филомафитский и др.).
Среди передовых представителей отечественной медицины первой половины XIX века особенно выделялся своими глубокими знаниями Матвей Яковлевич Мудров.
Глава I
БИОГРАФИЯ М. Я. МУДРОВА
Матвей Яковлевич Мудров родился в Вологде, в семье священника Вологодского девичьего монастыря 23 марта 1776 г.1 [Эта дата рождения была написана на надгробном памятнике]. Биографы Мудрова П. Страхов и Г. А. Колосов годом его рождения считали 1772 г., а В. М. Рихтер в своей истории медицины, изданной в 1820 г., писал, что Мудров родился в 1774 году.
Отец Мудрова был образованным человеком. Он хорошо знал латинский, греческий и древнееврейский языки, читал сочинения Гиппократа и Цельсия, интересовался светскими науками, в частности медициной. Мудров-отец нередко оказывал медицинскую помощь богомольцам, направлявшимся через Вологду в Соловецкий монастырь, а также своим прихожанам, и сыну с юных лет внушал интерес к медицинской науке.
Семья Мудрова жила в тяжелых материальных условиях. П. Страхов, со слов самого Мудрова, писал, что «...в праздничные великие дни сплошь да рядом в семействе его не находилось и одной горсти пшеничной муки на пирожок, либо лепешку, а в темнее зимнее время, почтеннейшая супруга его Надежда Ивановна (мать Мудрова - А. Г.) должна была заниматься домашними делами при свете лучины».
Вспоминая свое детство, Мудров рассказывал: «Когда я был еще мальчишкой, почасту на улице игрывал с детьми городского переплетчика, сдружился с ними, хаживал к ним в дом и с любопытством, бывало, сматривал на переплетную работу, даже и сам перенял несколько из этого мастерства. Поступивши в семинарию, начал я порядком переплетать тетради, сперва себе, после и товарищам и до того наторел в этом деле, что иногда помогал самому переплетчику. За такие послуги мне плачивали товарищи, одни бумагою писчею, а другие и переплетчик давали мне малую толику деньжонок, которые в те поры были мне очень дороги; я прикапливал их на крайние свои надобности, особливо же на сальные свечи».
Первоначальное образование Мудров получил дома, затем поступил в местную духовную семинарию. Средства к существованию он вынужден был добывать собственным трудом. Он занимался переплетным делом и давал частные уроки детям местного штаб-лекаря Кирдана, за что получал один рубль в месяц.
По окончании Вологодской духовной семинарии Мудров учился в городском училище, преобразованном в дальнейшем в гимназию.
В двадцатилетнем возрасте он отправился в Москву, чтобы осуществить свою давнишнюю мечту и поступить на медицинский факультет Московского университета. Поездка в Москву была связана с большими трудностями, так как у Мудрова не было средств даже на оплату проезда. На помощь пришла простая случайность. Местный штаб-лекарь Кирдан, сыновей которого учил Мудров, решил с ним направить в Москву двух своих сыновей. Он же дал Мудрову рекомендательное письмо к своему другу, известному профессору Московского университета Ф. Ф. Керестури. Отец Мудрова ничем не мог снабдить сына на дорогу, кроме как медным крестом, старой фаянсовой чашкой, 25 медными копейками и теплым отеческим благословением.
«Вот, друг мой, все, что могу тебе уделить, - сказал он сыну на прощание, - ступай учись, служи, сохраняй во всем порядок, будь прилежен к добрым делам» (Страхов).
В то время для поступления в Московский университет требовалось предварительно пройти курс гимназии при университете. Мудров по рекомендации Керестури в 1794 г. был принят в ректорский, т. е. старший класс гимназии, а в 1796 г. в торжественной обстановке переведен на первый курс медицинского факультета.
Постановка преподавания в Московском университете в студенческие годы Мудрова была далеко не на высоте. М. К. Любавский писал, что до 1804 г. преподаватели университета были заняты главным образом в гимназиях и значительно меньше на кафедрах.
В университете большое внимание уделялось военным наукам; выправка, маршировка и ружейные приемы занимали много времени. Университет скорее напоминал среднее, чем высшее учебное заведение. Преподавание на медицинском факультете было поставлено не блестяще, несмотря на то, что профессорами были выдающиеся ученые того времени. Клиник не было, и, несмотря на небольшое количество дисциплин, некоторые профессора читали лекции по нескольким предметам. Вспоминая свои студенческие годы, Мудров писал: «Профессор Керестури - человек глубоких сведений, но он никогда не мог окончить курса; упражнений на трупах не было. Прозектор препятствовал нам заниматься рассказами или давал протухшие трупы. Анатомический музей не отапливался, инструменты были плохие. Профессор Рихтер читал хирургию превосходно, но он не показал ни одной операции ни на живом, ни на мертвом. О судебных сечениях мы ведали столько, сколько можно было научиться на двух-трех нечаянных случаях. Об анатомической патологии мы только слышали по имени». М. К. Любавский указывал, что в годы студенчества М. Я. Мудрова преподавали пять профессоров. Ф. Ф. Керестури читал анатомию, а также хирургию и судебную медицину, Политковский, а до него Зыбелин - практическую медицину, Рихтер читал хирургию и повивальное искусство, Барсук-Моисеев - физиологию, патологию и терапию. По университетскому уставу 1804 г., число профессоров было доведено до двенадцати и увеличено количество дисциплин. Студентам преподавали анатомию, физиологию, судебную медицину, патологию, терапию и клинику, врачебное веществословие, врачебную словесность, хирургию, повивальное искусство и скотолечение.
Преподавание носило чисто демонстративный характер, и студенты не получали никакой практической подготовки. Лишь с 1798 г. студентов-выпускников стали направлять на несколько месяцев в Лефортовский госпиталь на практику, для чего была выделена специальная палата на шесть коек. Отечественных учебников не было, и лекции, читались по иностранным источникам (Людвиг, Гаубий, Бургав, Галлер, Фогель), часто на латинском языке.
В учебнике Людвига (последователя Бургава) излагалось учение о болезнях в духе гуморальной патологии, получившей признание виднейших представителей западно-европейской медицины.
Людвиг в своей «патологии» писал, что «Основание нашего тела составляет земляная частица, которая, соединившись с водой тесным союзом, производит соль и таким образом способна становится к растворению и присоединению себе масляной частицы. Все оные частицы, в надлежащей пропорции в разных частях тела и в разных телах особенным способом будучи смешаны, представляют правильный друг к другу наклон, нарушение которого, а также изменение пропорции смещения частиц и производит болезни».
Он считал, что все болезни возникают в результате неправильного смешения земляных частиц, составляющих главное основание нашего тела. По Людвигу, воспаление зависит «единственно от бьющихся жил», а жар - от трения кровяных шариков друг о друга и о стенки сосудов. Сущность лихорадки, по Людвигу, заключается в изменении работы сердца, вызванного застоем крови и спазмом сосудов, что сопровождается повышением температуры вследствие усиления трения кровяных шариков друг о друга и о стенки сосудов. Сыпи, наблюдаемые на коже при многих лихорадочных заболеваниях, по его мнению, вызывались болезнетворным веществом, которое попадает в кожу недостаточно переработанным и поэтому не может выделиться с потом. Диабет и полиурия зависят от неправильной выработки мочи вследствие злоупотребления пищей, а также мочегонными средствами.
Значительным распространением пользовались также взгляды Гаубия (1705-1780), которые были проникнуты основными установками Бургава, бывшего учителем Гаубия. В книге Гаубия в довольно туманной форме излагались вопросы общей патологии и симптоматологии, но в еще более запутанном виде, чем у Людвига.
Многие профессора до конца XVIII столетия находились под некоторым влиянием Людвига, Гаубия и придерживались признанной на Западе гуморальной патологии. Большинство русских врачей придерживалось более прогрессивного направления в медицине, отрицательно относилось к учению Броуна, надуманно-умозрительным идеалистическим концепциям Шеллинга. Увлечение спекулятивным мировоззрением Шеллинга в России было редким исключением.
Несмотря на неудовлетворительную постановку преподавания и явно недостаточную практическую подготовку, университет оказывал значительное воспитательное влияние на студентов и прививал им большую любовь к медицине и стремление к усовершенствованию.
Мудров учился с большим усердием и за время прохождения университетского курса был дважды награжден золотой медалью. На его выдающиеся способности обратили внимание профессора, в частности Ф. Г. Политковский. По его рекомендации Мудров попал в семью профессора истории и красноречия X. А. Чеботарева, дочь которого заболела натуральной оспой, и лечивший ее Политковский посоветовал для ухода за больной пригласить студента Мудрова. Последний отлично справился со своей тяжелой задачей. Семья X. А. Чеботарева полюбила талантливого юношу - Мудрова и в последующем дала свое согласие на женитьбу его на вылеченной им же пациентке - Софье Харитоновне.
«Ты хлопотал о девочке больной, как лучший друг наш, как родной брат ей, так будь же ей теперь, твоими же попечениями исцеленной, женихом, а мне родным сыном», - говорил Чеботарев Мудрову. Батюшков был весьма лестного мнения о жене Мудрова, считал ее образованной, ученой и серьезной женщиной. «Ум серьезный, ученость бездна и в 20 лет, кроме древних языков, знает столько наук и знает так основательно, что в пору было бы иному профессору: это Паскаль в юбке» - писал Батюшков.
В доме Чеботаревых Мудров встречался с виднейшими прогрессивными деятелями И. П. Тургеневым, Н. И. Новиковым, почт-директорам Москвы Ф. П. Ключаревым, П. А. Сохацким - профессором эстетики и древней словесности, который дал ему возможность пользоваться своей богатой библиотекой.
Мудров особенно сблизился с И. П. Тургеневым и с его сыновьями - Андреем, Александром (археограф), Николаем (в будущем декабрист) и Сергеем. Эта дружба раскрыла перед ним двери их дома, который в то время был одним из культурных центров Москвы. Здесь же Мудров познакомился с Н. М. Карамзиным, с поэтами - И. И. Дмитриевым, В. А. Жуковским, А. Ф. Мерзляковым и с В. Л. Пушкиным (дядя А. С. Пушкина). Благотворное влияние новых знакомых выразилось в том, что Мудров, помимо медицины, приобрел незаурядные знания в области русской и западной литературы. Перед окончанием медицинского факультета он на несколько месяцев был направлен в Лефортовский военный госпиталь и в 1800 г. получил степень кандидата.
В 1801 г. вместе с другими Мудров должен был отправиться за границу для подготовки к профессорской деятельности по хирургии и выехал в Петербург. Здесь он, благодаря рекомендательному письму X. А. Чеботарева, был принят конференц-секретарем Академии художеств А. Ф. Лабзиным, находившимся в близких отношениях с Н. И. Новиковым, и быстро сошелся с последним.
В связи со смертью Павла I заграничные командировки были временно приостановлены, и Мудров задержался в Петербурге. В ожидании отъезда заграницу он в течение полутора лет работал в морском госпитале в качестве прикомандированного ординатора и получил недостающие ему навыки в практической медицине. Он посещал лекции профессоров Медико-хирургической академии (Загорского, Буша). В морском госпитале Мудров практически познакомился с клиникой цинги, которая тогда была частым явлением в армии и флоте.
В середине 1802 г. он выехал за границу, и по пути в Берлин остановился в Риге. Под влиянием Чеботарева, Новикова, Политковского, Сохацкого, Лабзина и других Мудров примкнул к масонству и в Риге вступил в «тайное общество»1 [Масонские ложи были официально разрешены в 1800 г. Александром I и привлекли немало русских интеллигентов]. Принадлежность к масонству принесла Мудрову много неприятностей, особенно после того, как Александр I в 1823 г. запретил существование масонских лож. Мудров, как и все государственные служащие, должен был дать подписку, что ни к каким тайным обществам принадлежать не будет. Эта подписка в последующем была опубликована в «Русском архиве» за 1901 год.
Для того, чтобы получить представление об условиях и обстановке, в которых Мудрову пришлось находиться за границей, а он побывал во всех почти западно-европейских университетских центрах (Лансгут, Бамберг, Берлин, Геттинген, Вена, Париж), необходимо остановиться на характеристике теоретических направлений и на борьбе различных клинических школ в конце XVIII и началу XIX века. Германия в то время являлась благодатной почвой для идеалистических концепций из-за своей экономической отсталости и политической раздробленности. Об этом периоде Карл Маркс в «Немецкой идеологии» высказывался так: «При господстве Наполеона немецкие бюргеры продолжали и дальше заниматься своими мелкими делишками и великими иллюзиями... Среди этих всеобщих иллюзий было вполне в порядке вещей, что привилегированные по части иллюзий сословия - идеологи, учителя, студенты, члены «Союза добродетели» - задавали тон и придали всеобщему фантазированию и отсутствию интересов соответствующее преувеличенное выражение» (Немецкая идеология, 1935, стр. 176).
Натурфилософия Шеллинга (1775-1854) имела сильное влияние на характер медицинских теорий в Германии. Шеллингианцы утверждали, что вся природа, естественные предметы и организмы представляют собой застывшие проявления идеи. Шеллинг отходил от дуализма Канта и выдвигал идею единства духа и природы, рассматривая последнюю как особый вид существования идеи. Стоя на точке зрения абсолютного тождества субъекта и объекта, Шеллинг выступал в защиту единства неорганического и органического мира и за единство всех сил природы. Однако развитие природы он мистифицировал, так как не находил диалектики в самой природе, а привносил ее извне, в связи с чем диалектические закономерности приобретали фантастический характер.
Последователи Шеллинга в медицине находили полярные силы в организме, противопоставляя артерии венам, голову ногам. Они считали, что между болезнями и лекарствами существует такое же взаимоотношение, как между организмом и внешним миром, -и главной задачей лечащего врача считали воздействие на имеющуюся у больного полярность. Подобно самому Шеллингу они, проделав известную эволюцию в развитии философских взглядов, погрузились в мистику. Натурфилософское направление на время отклонило медицинскую науку от экспериментального пути к надуманным и искусственным схемам в патологии и клинике, что отрицательно отразилось на развитии медицины. Но не следует преувеличивать этого отрицательного влияния и забывать историческое значение натурфилософии для дальнейшего развития медицинской науки.
Ф. Энгельс писал, что «гораздо легче вместе со скудоумной посредственностью, на манер Карла Фогта, обрушиваться на старую натурфилософию, чем оценить ее историческое значение. В ней много нелепостей и фантастики, но не больше, чем в современных ей нефилософских теориях естествоиспытателей-эмпириков, а что она заключала в себе много осмысленного и разумного, это начинают понимать с тех пор, как стала распространяться теория эволюции» (Анти-Дюринг, 1948, стр. 11).
Идеалистическое учение Шеллинга о единстве природы сыграло и свою положительную роль в развитии естествознания и медицины.
Мудров не увлекался отвлеченными теориями натурфилософов. Он усваивал лишь рациональные зерна их учений и отбрасывал все мистическое, сверхъестественное. Он резко осуждал натурфилософов за их бесплодное умствование, оторванное от реальной жизни и природы. По поводу умозрительных воззрений натурфилософов Мудров писал из заграницы Муравьеву. «Ослепившись блеском высокопарных умствований, рожденных в недрах идеальной философии, молодые врачи ищут иные причины болезней в строении вселенной и, не хотят сойти с эмпирических высот безвещественного мира, не видят того, что под их глазами и что подвержено прямому здравому смыслу. Так и в патологии вместо того, чтобы из повреждения строения объяснить болезнь, что не совсем легко, им кажется удобнее искать умственных причин, отвлеченных от материи формы».
Став на путь объяснения болезни «повреждением строения», т. е. анатомо-морфологическими изменениями в организме, он причину заболеваний искал не в отвлеченных от материи формах, а в самом организме. Осуждение отрицательных сторон натурфилософов выражено Мудровым и в другом его письме к тому же Муравьеву:
«В Лансгуте врачи сделались богословами, богословы философами. Философонатуры и даже духовные, возомнив быть выше натуры, развивают свои мудрования с откровением и мнят иметь того же единого духа, иже древле глагола Отцем, во пророцех и в последок дней в Сыне... Один из тамошних лучших учителей Валтер проповедует в своей физиологии, что все живет через Бога и пр. Добре рече. Но тот же дает жизнь гниению животных, сложенных и разложенных ископаемых, где же есть сей Бог живых?»
Мудров по отношению к весьма модной и получившей широкое распространение среди немецких врачей натурфилософии занял твердые и реалистические позиции, и его замечания по поводу натурфилософов, скатившихся в мистицизм, не лишены юмора. А ведь прийти к такому твердому заключению было делом нелегким для Мудрова, если учесть, что, в бытность его в Германии, он всюду был окружен сторонниками Шеллинга, распространявшими спекулятивную натурфилософию не только с университетских кафедр, но даже в трактирах. Вот что он писал по этому поводу из Вурцбурга от 26.XII 1803 г.: «Теперь следует отчет учения в Вурцбурге. Главное мое упражнение составляют анатомия и хирургия. Час по утру в гошпитале, час слушаю хирургию у Зибольда, час у Шеллинга Die Naturphilosophie. А прочее время, работая руками в анатомии, препарирую и делаю операции. Послеобеденный сонный час провожу над женскими костями, фантомами, трупами и одушевленными. Какова работка? Die Naturphilosophie сколь трудная, столь и непонятная работа, но теперь в моде во всей Германии. В Вурцбурге я не нашел ни одного трактира (Wirthaus), где бы под вечер за хлебом, за солью об оной и об Шеллинге не толковали».
С такой же иронией он относился и к знаменитому Решлаубу, который, по его мнению, был «ревностным защитником всех систем, минувших как метеоры, и, не найдя места стать на правоте в человеческих познаниях, вздумал основывать медицину на первых главах Бытия, Евангелия Иоанна Богослова и писаниях Св. Августина».
Он окончательно отвернулся от Решлауба, когда убедился, что последний при всем своем авторитете как профессор и лектор не имеет никакого успеха в практической медицине. Заграницей Мудров охотно посещал лекции Гуфеланда, последователя Джона Броуна, Рихтера и Балдингера (Геттинген), Беера (Вена). В Париже он задержался около четырех лет, и продолжительное время слушал лекции Порталя, Пинеля. Здесь он с двумя другими русскими врачами - Двугубским и Воиновым был принят в академию и ученые общества. В Париже Мудров обучал князей Голициных русскому языку и, живя в их доме, встречался с крупными представителями науки и искусства Франции.
Мудров был командирован заграницу для изучения хирургии, но он изучал, кроме хирургии, также внутренние, глазные, кожно-венерические и другие заболевания, акушерство, а также теоретические дисциплины. При этом он все изучал с исключительным усердием и не ограничивался поверхностными знаниями. Об этом периоде своей жизни он писал на родину: «Проезжать университеты, академии и человеколюбивые заведения, не употребив на оные ни внимания, ни времени, ни денег, есть уподобиться кучеру, видевшему большой свет на козлах, лучше не иметь славы путешественника, чем пробегать города, как пудель».
За границей одновременно с изучением медицинских дисциплин и посещением лучших клиник и больниц Германии, Франции и Австрии Мудров старался получить широкое и всестороннее образование, что считал необходимым, так как готовился к профессорской деятельности.
Он писал Муравьеву: «Каждый раз, держа в руках медицинскую книгу или сидя в спектакле, я упрекаю себя в воровстве против университета и отечества, не столько тщеславие, сколько долг профессора велели мне оными заниматься. Знаменитые профессоры блистают заимствованным светом, который родится внутри их. Кто назначен быть профессором, тот должен присоединить к медицине хирургической дар слова и знания языков».
Это было делом трудным, если учесть ограниченность времени, из которого он многие часы уделял воспитанию детей Голицина, тогдашнего посла России в Париже. Он был весьма целеустремленным в изучении иностранных языков и не терял ни одной минуты даром.
«Я имею таинство носить в руке лоскут бумаги воровски, чтобы не показаться педантом и дорогой твердил вокабулы - вот мой способ учиться языкам. И в театр хожу, как в шпагу языка».
Свое пребывание заграницей Мудров использовал не только для изучения медицины, иностранных языков, расширения своего кругозора в вопросах общей теории и философии, но и для ознакомления с больничным делом и организацией медицинской помощи населению. Помимо основных клиник и больниц Германии, Франции и Австрии, он знакомился с работой повивальных институтов, приютов для подкидышей, заведений для кормилиц, оспенных домов, учреждений для глухонемых, слепых, приютов для инвалидов, благотворительных учреждений, рабочих и ночлежных домов.
Он изучал способы очистки воды, проветривания палат, организацию питания больных и проявлял большой интерес к санитарным вопросам. В Париже он пытался заняться составлением русской азбуки для глухонемых.
Мудров много внимания и времени уделял изучению постановки преподавания медицины в западно-европейских университетах с целью использовать их опыт для улучшения подготовки русских врачей.
В 1804 г. он прислал на рассмотрение Московского университета свою диссертацию на соискание ученой степени доктора медицины под названием «De spontanea placentae («О самопроизвольном отхождении плаценты»), за которую медицинский факультет своим решением от 7.III.1804 г. удостоил его искомой степени, а от 2.VIII. 1805 г. и звания экстраординарного профессора.
Мудров думал побывать и в Италии. «Если я не получу позволения от французского правительства ехать в Италию, - писал он 7.Х 1805 г., - и не достану денег, я пойду пешком». Но отсутствие денег помешало ему осуществить это желание. Он был лишен даже минимальных средств существования. Поэтому с особой обидой он писал в Москву: «Я путешествую из остатков жалованья. Я не боюсь и не страшусь ни котомки, ни посоха. Но стыдись, Московский университет, до того довести своего члена и питомца».
В 1807 г. Мудров по пути в Россию был задержан в Вильно, где в это время помещался главный госпиталь действующей армии. Он был временно назначен заведующим одним из отделений госпиталя, где лежало около 1200 больных и среди них многие с кровавым поносом.
Мудрову впервые представилась возможность испробовать на практике все те знания, которые он приобрел на родине и заграницей. Отбросив рутинные способы лечения, он при помощи новых методов терапии, значительно снизил смертность среди больных.
В Вильно он пробыл всего год, но за это время смог проверить на большем материале правильность своих методов лечения, основанных на приобретенных им теоретических познаниях. Здесь же он сблизился с известным профессором Иосифом Франком. По-видимому, в этот же период Мудров пришел к окончательному решению избрать внутренние болезни своей специальностью.
В Вильно же он написал на французском языке замечательный труд, к сожалению, не переведенный на русский язык, по вопросам военно-полевой хирургии: «Principes de la pathologie militaire, concernant la guerison des plies d'armes a feu et 1'amputation des membres sur la champ de bataille ou a la suite de traitement developpes aupres des lits des blesses», Vilno, 1808. (Принципы военной патологии, касающиеся огнестрельных ранений и ампутации конечностей на поле сражения или о последствиях лечения развертываемого у постелей раненых, Вильно, 1808). Это было первым руководством русского врача по военно-полевой хирургии.
Мудров возвратился в Москву лишь 1 июня 1808 г. Тяжелые времена надвигались на Россию. Наполеон победоносно шагал по Европе и его войска уже приближались к границам России. Дальновидным политикам было очевидно, что военное столкновение между наполеоновскими войсками и Россией неизбежно в самом недалеком будущем.
Мудров еще за границей понял, что России не избежать столкновения с Наполеоном. Поэтому он решил приложить все свои знания для улучшения санитарного состояния русской армии, которая в этом отношении значительно отставала от многих армий других стран. На 800-тысячную армию было всего 500 врачей и весьма мало фельдшеров; ветеринарных врачей совсем не было. Врачи, особенно армейские, в начале XIX века находились в весьма тяжелом положении. Директор медицинской коллегии барон Васильев в 1798 г. писал, что полковые командиры «с препорученными медицинскими чинами обращаются с крайней суровостью и в наказаниях поступают с такой жестокостью, что подлекарей бьют палками».
Врачи в армии плохо обеспечивались и не пользовались авторитетом. С целью привлечь внимание научных и военных кругов к делу улучшения санитарного состояния армии Мудров по возвращении из заграницы (1808 г.) стал читать лекции в университете «О гигиене и болезнях обыкновенных в действующих войсках», а также «Терапию болезней в лагерях и госпиталях наиболее бывающих».
По свидетельству Шевырева, Мудров «показывал делоручие (хирургию) повреждений, на поле бранном наносимых; готовивших себя в армейские хирурги, он упражнял в накладывании простых и удобнейших перевязок, в совершении операций, наиболее случающихся, в управлении госпиталей и особенно в Российской полевой хирургии по книге Виллие».
9 июля 1809 г., по предложению университета, на торжественном собрании Мудров произнес актовую речь «О пользе и предметах военной гигиены, или науки сохранять здоровье военнослужащих». Своим выступлением Мудров хотел обратить внимание правительства и общественных кругов не только на необходимость образцовой постановки лечебного и санитарного дела в армии, но на изменение отношения к врачам - носителям санитарной культуры в армии. Он предлагал ввести военную гигиену в курс преподавания и пропагандировал исключительную важность гигиены для сохранения здоровья солдат и повышения их боеспособности: «Чтоб ввести сию науку в любезном отечестве нашем, и сыскать ей покровителей в университетах и, особенно в медико-хирургических академиях, и в военных кордусах, готовящих юношество к военной службе: сие есть цель моего слова».
Впервые в России предлагалось читать совершенно неизвестный до того времени курс военной гигиены. Речь Мудрова оказалась настолько содержательной и своевременной, что немедленно была напечатана, а в последующем дважды переиздавалась (в 1813 и в 1826 гг.) и долгое время была единственным руководством по военной гигиене не только для студентов, но и для военных врачей. Под влиянием труда Мудрова «О пользе и предметах военной гигиены» в 1813 г. в Петербурге вышло сочинение Энегольма «Карманная книга военной гигиены, или замечания о сохранении здоровья русских солдат».
После ухода Ф. Г. Политковского в отставку Мудров 15 апреля 1809 г. был избран профессором кафедры патологии и терапии и директором Клинического института и в том же году получил звание ординарного профессора. С этого времени начинается его плодотворная деятельность в Московском университете. Благодаря своим прогрессивным воззрениям, блестящим педагогическим способностям и красноречию Мудров вскоре занял первое место среди профессоров Московского университета и завоевал симпатии студенчества. Один из его студентов, великий русский хирург Н. И. Пирогов в своем «Дневнике старого врача» уделяет много места описанию того успеха и авторитета, каким пользовался Мудров.
Незадолго до нашествия Наполеона Мудров 4 мая 1812 г. выступил перед московскими врачами на заседании физико-медицинского общества с. докладом «Рассуждение о средствах, везде находящихся, которыми в трудных обстоятельствах или недостатке аптекарских лекарств и лекарей должно помогать больному солдату».
По словам историка Московского университета Любавского, Мудров был первое медицинское светило в Москве. Авторитет Мудрова среди профессоров был настолько велик, что он неоднократно переизбирался деканом факультета (в 1813, 1819. и в 1825 гг.).
Перед занятием Наполеоном Москвы при участии Мудрова был создан комитет для составления плана эвакуации университета. Однако из-за плохой организации почти ничего не удалось вывезти, и 31 августа, за день до вступления Наполеона в Москву, Мудров вместе с ректором Геймом, профессорами Чеботаревым, Страховым, Ромодановским и воспитанниками гимназии выехал в Нижний Новгород. Большинство студентов, охваченных патриотическим чувством, отказалось выехать в Нижний Новгород, пополнило ряды ополчения и с честью защищало на полях брани свою родину. Многие профессора также вступили в московское ополчение. Среди них особенно отличились Грузинов и Реннер, погибшие смертью храбрых.
Вскоре после изгнания Наполеона из Москвы Мудров. вместе с остальными профессорами вернулся в университет и перед ним предстали омерзительные последствия вражеского нашествия.
В «Указателе истории Московского университета» (изд. 1826 г.) написано, что «В 1812 г. сей рассадник наук вместе с древней столицей потерпел разорение от неприятеля: пожар истребил все его здания, кроме одного больничного корпуса». Во время пожара сгорело большинство университетских зданий, в том числе анатомический театр, ботанический кабинет и т. д., а наполеоновские полчища разграбили все музейные ценности и уничтожили много важных исторических документов. По счастливой случайности от пожара уцелела университетская больница, а также терапевтический, хирургический и повивальный институты. В 1813 г. была создана комиссия по восстановлению университета, в которую вошел и Мудров. Благодаря энергичным мероприятиям неутомимого Мудрова в том же году был восстановлен медицинский факультет.
В официальном отчете написано, что факультет открыл декан его проф. Мудров. Тогдашний попечитель Московского учебного округа П. И. Голенищев-Кутузов писал, что Мудров проявил при открытии врачебного отделения «ревностное усердие, доставившее честь университету».
15 октября 1813 г. в торжественной речи по поводу обновления медицинского факультета Московского университета Мудров отметил, что врачебное отделение, состоявшее из трех клинических институтов, университетской больницы и анатомического театра, после разрушения и опустошения оставалось в бездействии всего 13 месяцев. Он упоминал о больших потерях медицинского факультета: «Оно потерпело великие потери в нашествии неприятеля, как в сочленах своих, так и учащихся, из коих последние все добровольно поступили в армию и с честью выполнили их предназначение. Анатомический корпус, а с ним и все анатомические и патологические препараты сгорели; а клинические институты - внутренний, хирургический и повивальный и университетская больница... чудесно спаслись от пламени... и ныне сделались гостиницами для разоренных профессоров. Оставленные здесь больничные вещи, клинические книги, инструменты хирургические и повивальные по большей части разграблены и изломаны».
В день обновления медицинского факультета Мудров произнес известное «Слово о благочестии л нравственных качествах гиппократова врача», в котором впервые в истории России на русском языке было оглашено учение Гиппократа.
В этой речи Мудров высказал свои взгляды на нравственный облик врача, попутно изложив суждения Гиппократа по этому же вопросу. В 1814 г. эта речь была напечатана отдельной книгой с весьма оригинальной обложкой. На последней была изображена чаша с четырехножником и бронзовой крышкой. Рисунок чаши был точной копией отцовского подарка Мудрову. На внутренней стороне обложки был изображен краеугольный камень (эмблема земли) и на нем горящая лампада (огонь), на которой помещались пиявица и бабочка (символы воды и воздуха).
«Мысль об эмблеме четырех стихий принадлежала отцу Мудрова, - писал Страхов, - а Мудров-сын исполнил ее на печати. К сожалению, резчик слишком пересолил свою стряпню, приделав пиявице усики и какую-то щетинку на спине».
«Поучительная речь к медицинским питомцам» была произнесена Мудровым при заложении здания клинических институтов 5 июля 1819 г. и напечатана в Московской университетской типографии в 1820 г. Осталось ненапечатанным его выступление на тему «Духовное врачебство или священное размышление о болезнях человеческого тела».
Сооружение нового главного корпуса Московского университета, а затем Клинического института на Моховой по проекту Джилярди было закончено в 1819 г. Здание Анатомического института было заново отстроено на средства, отпущенные Клиническим институтом. Уже в следующем (1820) году были открыты Клинический и Медицинский институты, которые сооружались по проекту и при ближайшем участии Мудрова.
История открытия Клинического института такова. Ввиду необходимости увеличения контингента учащихся попечитель в 1818 г. обратился за советом к двум наиболее авторитетным профессорам медицинского факультета - М. Я. Мудрову и Н. О. Мухину. Они представили свои соображения; был принят проект Мудрова. По совету последнего, при Московском университете были созданы Медицинский институт на 100 воспитанников и Клиническая больница на 50 кроватей. Директором обоих институтов назначили Мудрова. В 1828 г. он по личной просьбе был освобожден от должности директора Медицинского института, но оставлен директором Клинического института.
25 сентября 1820 г. на торжественном открытии Клинического и Медицинского институтов Мудров произнес «Слово о способе учить и учиться медицине практической, или деятельному врачебному искусству при постелях больных», которое знакомит нас с клиническим направлением автора и его основными установками в медицине. Речь эта была напечатана в университетской типографии в 1820 г. В данной актовой речи Мудров излагал свои взгляды на основные вопросы распознавания болезней, этиологии и патогенеза, а также на значение гигиены и предупредительной медицины. В сжатой и ясной форме впервые формулировались главные положения отечественной медицины, что имело исключительно важное значение для истории развития русской медицинской мысли.
Мудров высоко ценил Гиппократа, преклонялся перед его гением и задался целью перевести его сочинения на русский язык. В 1817 г. он представил медицинскому факультету два перевода афоризмов Гиппократа, к сожалению, оставшихся неизданными. Это тем более обидно, что перевод требовал громадного труда. Мудрову порой казалось, что легче написать собственное произведение, чем осуществить задуманную цель. Но стремление «возврата сего феникса из тления» вдохновляло его.
В 1828 г. отдельной книгой была издана его работа «О пользе врачебной пропедевтики, т. е. медицинской энциклопедии, методологии и библиографии». Поводом для опубликования этого труда явилось следующее. Мудров ежегодно, перед началом клинических занятий, читал своим слушателям вводный курс энциклопедии медицинских наук и сообщал много ценных сведений о методике преподавания. В своих лекциях он указывал учащимся тот путь, по которому «они должны шествовать на академическом поприще своем», и открывал им «...верный способ не только приобресть основательное знание обширнейшей медицинской науки в течение кратковременного курса учения, но и непрерывно совершенствовать себя в оной по выходе из университета, и по получении медицинских степеней продолжать свое учение во всю жизнь и непрестанно шествовать наравне с успехами науки».
В октябрьском номере журнала «Вестник естественных наук и медицины» Иовский написал критическую статью по поводу преподавания этой дисциплины в Дерптском университете. Мудров, во избежание дезориентации или, как он выражался, «для предупреждения от распространения среди читателей ложных понятий» решил дать «еще осьмую лекцию о пользе вышеозначенных наук».
В 1830 г. в России вспыхнула эпидемия холеры, которая стала быстро распространяться с юга на север. 4 сентября этого же года Мудров получил предписание немедленно выехать в Саратов, где в это время особенно свирепствовала эпидемия. Туда же направлялась Центральная государственная комиссия по борьбе с холерой, членом которой был утвержден Мудров как один из виднейших терапевтов и организаторов.
Он отправился в Саратов в сопровождении профессора Московского университета А. Е. Эвениуса и студента Ф. Кони; вскоре туда же выехал и И. Е. Дядьковский. По пути Мудров остановился во Владимире, где написал «Краткое наставление как предохранять себя от холеры, излечивать ее и останавливать распространение оной».
В конце декабря Мудров вместе с Центральной государственной комиссией вернулся в Москву. Однако эпидемия не была приостановлена; она продолжала распространяться, захватывала новые территории северных губерний и приближалась к Петербургу.
Центральная государственная комиссия, в которую входили четыре доктора медицины и секретарь (не врач), часто собиралась для обсуждения мероприятий по ликвидации эпидемии. Было решено написать «Наставление простому народу, как предохранить себя от холеры и лечить занемогших сею болезнью в местах, где нет ни лекарей, ни аптек».
Это наставление было немедленно разослано на места, а затем и внесено в XIII том свода законов (1832 г.).
17 июня в Петербурге в № 141 «Ведомостей» появилось первое извещение генерал-губернатора о том, что накануне в Рождественской части заболели холерой и умерли маляр, будочник, а в Литейной - трактирный маркер. В связи с извещением о начале эпидемии в столице был учрежден особый комитет, в каждую часть назначены попечители, устроены больницы; под городом отмежеваны участки для погребения умерших от холеры. Но все эти меры были совершенно тщетны против невероятной паники, охватившей все сословия столицы. Начались холерные бунты, вызванные чрезмерным и тупым усердием царских чиновников и полицейских. По городу разъезжали специальные кареты, в которые забирали на улицах и из домов людей без разбора. Очевидцы рассказывали, что «достаточно было быть под хмельком или присесть у ворот, у забора, на тумбу, чтобы, не слушая никаких объяснений, полицейские хватали и, отвозили в больницу, где несчастного ожидала зараза - если он был здоров и почти неизбежная смерть - если был болен». Не хватало ни докторов, ни средств ухода, что обусловило высокую смертность и недоверие к медицинскому персоналу. Для наведения порядка и организации борьбы с холерой в Петербурге был вызван Мудров.
В свое ведение он получил одну из специально созданных больниц в Рождественской части на Песках.
Мудров со всем рвением отдался делу и благодаря своей опытности, большим знаниям, наблюдательности и высоким организаторским способностям оказал большую помощь населению. Помимо лечебной работы, он занялся и общественной организацией борьбы с эпидемией. По его личной инициативе за счет общественных средств была открыта временная больница для судорабочих на Калашниковой пристани.
В речи, произнесенной при открытии этой больницы, Мудров говорил о любви к ближнему и самопожертвовании. Он предупреждал о вреде посещения больных в больницах ввиду опасности заразиться холерой. В своей речи он призывал к порядку, обращаясь к населению со следующими словами:
«При настоящей болезни, свирепствующей в народе, - истинная милость к бедным, по слову божию, есть один, а именно: посещение больных. Болен бех, и посетить мене. Но как посещать больных, когда все врачи единогласно утверждают, что надобно бегать от больных, и брать осторожности, ибо болезнь прилипчива и заразительна?
- Здесь я вам, братие, и доведу, как должно добрым христианам понимать слово божие при теперешних несчастных обстоятельствах. А именно: устроевайте миром больницы от избытков ваших, снабжайте оные всем нужным для одежды, питья и лекарства больных, ...там от щедрот ваших накормят алчущих, напоят жаждущих, оденут нагих, согреют охладевших и честно погребут усопших».
Эпидемия в Петербурге свирепствовала и косила тысячи людей не только из «простонародия», но и из «высшего общества». В этот год от холеры умерли профессора Рогов и Щеглов, талантливый артист Рязанцев, лейб-медик М. Н. Еллинский, умер и Мудров, смерть которого была особенно тяжелой потерей.
На смерть Мудрова отозвалась не только медицинская, но и публицистическая печать. В «Северной пчеле» был помещен некролог, где отмечалось, что «жертвой холеры стал отличный врач, профессор Мудров, усердно содействовавший и здесь, в Петербурге, к удержанию действия эпидемии и к спасению страждущего человечества».
Об обстоятельствах заражения Мудрова холерой имеются различные сведения. Так, один из современников, приводя подробности смерти Мудрова, сообщает, что «...возбуждаемый любознательностью он отважился на подвиг неслыханный, выразил желание вскрыть труп холерного. Молодой доктор В. И. Орлов вызвался помогать профессору, который безотлагательно приступил к делу, но едва взял нож, как почувствовал себя дурно, обнаружились признаки злейшей холеры, и на другой день Мудров скончался».
Его биограф П. Страхов, а вслед за ним и Г. А. Колосов, приводят другую версию. В день заболевания Мудров был приглашен к одному высокопоставленному сановнику на обед, однако он от приглашения отказался, так как в этот день дома к обеду заказал все те блюда, которые давались холерным больным в больницах, заведуемых им. Через несколько часов после пробы обеда он почувствовал себя дурно и через день его уже не стало. Умерших от холеры больных хоронили по ночам при свете смоляных факелов. С одиннадцати часов вечера на страшные, отчужденные и опальные кладбища тянулись за городскую черту целые обозы, нагруженные гробами.
М. П. Третьяков пишет, что «одно из таковых и по ныне (было написано в 1892 г.) находится на Выборгской стороне на болотистом поле, покрытом кочками и неведомо почему называемом «Куликовым». На этом кладбище похоронен Мудров. Влево при входе сохранилась гранитная плита с надписью: «Под сим камнем погребено тело Матвея
Яковлевича Мудрова, старшего члена Медицинского Совета Центральной холерной комиссии, доктора, профессора и директора Клинического института Московского университета, действительного статского советника и разных орденов кавалера, окончившего земное поприще свое после долговременного служения человечеству на Христианском подвиге подавания помощи зараженным холерой в Петербурге и падшего от оной жертвой своего усердия. Полезного жития ему было 55 лет. Родился 23 марта 1776 г., умер 8 июля 1831 г. Боже, прими дух его с миром».
Глава II
МУДРОВ - КЛИНИЦИСТ
Мудров считал, что основной задачей клинициста является распознавание заболевания, выявление причин, вызвавших его, и проведение разумного лечения, включающего в себя и меры профилактического характера.
«Каждая болезнь... имеет свою особенную породу и вид, - писал Мудров, - говорит о себе в переменах, показывает себя в поприщах, являет силу свою в возмущениях». Для распознавания заболевания необходим тщательный и систематизированный опрос больного. Врач при опросе должен интересоваться всем, что имеет прямое отношение к началу заболевания. Кроме того, он обязан тщательно изучать как первоначальные признаки заболевания, так и те, которые появились в ходе дальнейшего развития страдания.
Мудров был первым русским терапевтом, который ввел в клинику опрос больного, как важнейшее средство распознавания заболевания. Он рекомендовал уделять особое внимание данным внешнего осмотра, ощупывания, выслушивания, а также исследования кала, мочи, желчи и т. п. «...нужно врачу пробежать все части тела больного, начиная с головы до ног, а именно первее всего надобно уловить наружный вид больного и положение его тела, а потом исследовать действия душевные, зависящие от мозга: состояние ума, тоску, сон, вглядеться в лицо его, глаза, лоб, щеки, рот и нос, на коих часто как на картине печатлеется и даже живописуется образ болезни. Надобно смотреть и осязать язык, как вывеску желудка; спросить о позыве к пище и питию и к каким именно; внимать звуку голоса и силе ответов; видеть и слышать дыхание груди его и вычислить соразмерность биения сердца и жил с дыханием; примениться к разному звуку кашля грудного, желудочного, простудного, воспалительного; надобно уметь осязать живот, все его внутренности и сопредельные ему части; исследовать состояние рук и ног, их силу и крепость, худобу и полноту и по оным судить о силах жизненных; обратить внимание на кожу, сухость ее и влажность, теплоту и холод, цвет и сыпы; видеть и исследовать извержения, кровь, мокроты, желчь и прочее» («Слово о способе учить и учиться практической медицине и т. д.»).
Чтобы оценить роль Мудрова в усовершенствовании методов распознавания заболевания, надо напомнить, что большая часть клинической деятельности его прошла до введения в клинику аускультации и перкуссии.
Несовершенство объективных методов исследования Мудров восполнял тонкими наблюдениями, «прикосновением перстов познавал волнение крови, обременение мозга, слабость чувствительных жил, озноб, жар, пот, состояние гноя и воды в полостях».
Обладая наблюдательностью, пользуясь данными анамнестического и объективного исследования, Мудров как клиницист прославился далеко за пределами России.
Мудров одним из первых русских ученых-медиков стал на путь материалистической трактовки причин возникновения болезни. Он справедливо считал, что для правильного лечения больного необходимо в первую очередь выявить причины заболевания, так как «чтобы правильно лечить больного, надобно узнать, во-первых, самого больного во всех его отношениях; потом надобно стараться узнавать причины... наконец, надобно обнять весь круг болезни». Имея в виду пациентов из купечества и дворянского круга, среди которых было распространено обжорство и тунеядство, безделие и излишества, Мудров причинами их болезней считал: объедение, пьянство и лень, дневной сон, ночные пиршества, легкое одеяние зимою и холод, душевные возмущения - гнев, злоба, зависть, честолюбие, скупость, ревность, а у неимущих - нищету и чрезмерное напряжение сил.
Однако с материалистической трактовкой причин заболевания на первый взгляд не согласуются заявления Мудрова о том, что в числе причин болезни имеются также «поднебесные влияния - солнцестояние, изменение луны, испарения на суше и на водах».
Ряд авторов (Колосов, Страхов и др.) считал, что, причисляя к возможным причинам заболевания поднебесные влияния, солнцестояние, изменения луны, Мудров отдавал некоторую дань суеверным представлениям своего времени. Однако не исключена возможность, что Мудров как тонкий и наблюдательный клиницист имел в виду значение барометрического давления, влажности и сухости окружающей атмосферы как факторов, влияющих на течение болезни. Он заявлял своим слушателям: «И хотя бы больной, по неведению истинной причины своей болезни, говорил, что занемог с ветру, с глазу, с призору, с порчи, с переполоху, надобно заставить и больного и предстоящих искать действительной причины болезни и в теле и вне тела».
Мудров впервые в России установил систему ведения истории болезни, он же разработал схему клинического исследования больных. До него истории болезни не придавалось значения и ею мало интересовались профессора и преподаватели, а также практические врачи. Мудров, вступив в должность профессора, обратил внимание на этот пробел, собственноручно написал две истории болезни для образца и вписал их в особую «красную с золотым обрезом и украшениями сафьяновую книгу». Своих помощников и студентов он учил писать обстоятельные и толковые истории болезни, считал их важным подспорьем для распознавания болезни и для соблюдения преемственности в лечении.
Он рекомендовал отображать в истории болезни последовательно: возраст больного, сложение, соразмерность частей, образ жизни, состояние, наследственные болезни, прошлые заболевания и пр. Мало того, он требовал, чтобы в истории отображались вероятные причины болезни, самая болезнь, перемены и «припадки» от начала до конца, результаты исследования больного с ног до головы, а после определения самого заболевания, также лечение и предсказание.