Жизнь и творчество Алексея Федоровича Пахомова неразрывно связаны с его малой родиной, любимой им деревней Варламово. Оно являлось постоянным источником и «вечным двигателем» его творческого вдохновения. Название деревни можно увидеть в подписях к наброскам, готовым работам, о деревне он с теплотой пишет в автобиографической книге «Про свою работу».
Деревня Варламово. Современный вид.
Фотография В. Кормушина
Даже если название деревни и не упоминается, многие из работ довоенного периода сделаны либо целиком в Варламове, либо по подготовленным там эскизам.
Когда попадаешь в эти места, становится ясно, откуда взялся этот взгляд художника на мир.
Простор, широко открытые дали, живописность местности — все это влияет на восприятие мира. А ребенку, который тонко чувствует и художественно одарен, это передается с детства.
А. Ф. Пахомов родился 2 октября 1900 года в деревне Варламове Кадниковского уезда Вологодской губернии в крестьянской семье.
Рисовать Алеша начал рано, лет с пяти[1], а поскольку отец его — Федор Дмитриевич Пахомов (1859 — 1933) — был человеком грамотным, не раз выбирался старостой деревни, то бумага и карандаши в доме всегда имелись. Мальчик пристрастился к рисованию, и о нем, шестилетнем, пошла слава по окрестным деревням, как о «мальчике, который хорошо рисует»[2].
Сначала учительница церковноприходской школы пришла уговаривать родителей Алеши отпустить его учиться в школу. Затем земский начальник В. Ю. Зубов заинтересовался им и приехал взглянуть на столь юное дарование. Рисунки мальчика понравились, и он пригласил Алексея в имение Кубин Бор, что в семи верстах от Варламова. Там Алеша познакомился с репродукциями картин известных художников, получил в подарок бумагу и карандаши[3].
Одна из ранних работ юного художника — «Групповой портрет» (1908) — выполнена восьмилетним Алешей Пахомовым цветными карандашами на оберточной бумаге. На портрете изображены в родной избе дети Пахомовых: сам автор рисунка, его брат Николай и сестра Александра. Они как бы всматриваются вдаль: что ждет их впереди? Жизнь уведет всех далеко от отцовского дома: Николай погибнет 17 сентября 1917 года в Первую мировую войну, Александра уедет в Петроград, умрет молодой, а Алексей проживет богатую творческую жизнь.
Как много он мог бы обо всем рассказать! Но написал лишь единственную автобиографическую книгу «Про свою работу», опубликованную в 1968 году. Работа была для него самым главным в жизни.
В раннем становлении художника свою роль сыграли традиции деревенского быта. «В Варламове дома строились большие, в три-четыре избы под одной крышей. В нашем доме было три избы, в одной вся семья жила зимой, в другой — летом, а третья была «горница», там не жили совсем, это была изба для красоты. Светлая горница вся от потолка до пола, как обоями, была оклеена старинными лубочными гравированными картинками с ручной раскраской»[4].
Дом Пахомовых стоял почти на краю деревни, на пригорке. Окна его, по воспоминаниям старожилов, смотрели на реку и село Синяково, расположенное на другом берегу. Виден был из окон и Бережецкий бор с возвышающейся среди зелени сосен колокольней Спасо-Преображенской церкви.
«В двух верстах от моей родной деревни Варламово вниз по течению реки Кубены была церковь Васильян, в двух верстах вверх по течению — церковь Спаса, в шести верстах — сразу две церкви рядом (на Кузовлеве — зимняя и летняя. — Т. С.), да и на всей Руси великой этих церквей не сосчитать. И все церкви заполнены Живописью от паперти до купола, живописью покрыты все углы и простенки, как старинными лубками была оклеена вся горница в нашем доме в Варламове»[5].
Из перечисленных церквей не сохранилась до нашего времени церковь Васильян, закрытая в 1930-е годы и разрушенная до основания в 1930-е—1950-е годы. Спасо-Преображенский храм после закрытия преобразовали в главный корпус санатория «Бережок».
Из окон дома Пахомовых виднелась река Кубена. В ясный день она была голубой, а когда надвигались тучи, темнела. Весной при
вскрытии льда раздавался треск на всю округу. Тронувшиеся льдины, шелестя и шурша, захлестывали друг друга, вода пенилась и шипела. Для детей в ледоход наступал настоящий праздник. Они бежали по берегу, крича вслед уплывающим льдинам: «Прощай, ледок, на весь годок! Не видать ледку на всем годку!».
Деревня Варламово возникла в 1628 году[6]. По рассказам старожилов, насчитывала 75 домов. В каждом доме проживала большая семья (иные семьи были по 18—20 человек).
В Варламове стояла часовня, освященная в честь преподобного князя Александра Невского (ее изобразил А. Ф. Пахомов тушью в «Пейзаже с часовней» (1916). Деревенский праздник — Александров день — отмечался широко 12 сентября. На улицах раздавались частушки.
Не с Томаши я,
Не из Петряева,
А из веселые деревни,
Из Варламова[7].
Я начистила стеколышко,
Хочу огошек вздуть.
Слышу — венская играет,
Деревенские[8] идут.
В Александров день приходили и приезжали гости из ближних и дальних деревень, гуляли весело, красиво. В домах собирались близкие и дальние родственники с семьями, так что на ночлег порой едва умещались. Такие праздники были важны для сохранения рода, с детства знали и почитали всю родню аж до седьмого колена. К таким праздникам и готовились тщательно: пекли пироги и варили пиво — сладкое и хмельное, в избах драили дресвой полы добела, голиком мели деревенские улицы — за каждым домом, в котором была молодая девушка, закреплялся участок.
Кто впервые попадал в Варламово, поражался «фресковостью» (по определению Е. А. Пахомовой, дочери художника) местности: высокие холмы Кубинской гряды, оплетенные по низу голубой лентой Кубены, создавали ритмично повторяющийся «северный напев», как орнамент вологодских кружев: холм, лес, ручей в низинке, снова — холм, лесок, речушка — и так до самого горизонта. А по холмам тут и там разбросаны деревеньки. Деревенской молодежью о реке Кубене складывались частушки.
Наша Кубена-река
Не широка — глубока,
Мы поставили скамеечку
Для Коли-игрока.
Ты играй, играй, тальяночка,
Играй, Колюшина.
На высокую на гору
Выходила, слушала.
Река имела три запруды. При постройке поселка Нижне-Кубенского в 1950-е годы их взорвали, чтобы река была судоходной для катеров. Около средней запруды, у деревни Злодеихи, был паром. Подводы с хлебом переправлялись в Варламово на мельницу, которая стояла у нижней запруды. Мельница принадлежала Смирновым и Колосовым. Хотя она и «была на паях», по весне всем миром ставили запруду, по самой большой воде саму мельницу (рубленую избушку) привязывали веревками, чтобы не снесло. Когда вода спадала, плотину вновь укрепляли камнями-валунами и еловым лапником. По большой воде ловили на мельнице рыбу «вандами» — плетеными из ивовых прутьев садками. На мельнице работали два огромных каменных жернова для помола ржи и пшеницы и две большие ступы для толчения овса. Неустанно трудилась Кубена-матушка. На крутизне возле мельницы стоял домик для ночлега приезжих мужиков, потому что смолоть все зерно за день не всегда успевали.
Мельниками работали Смирновы (предки автора статьи). Эта семья до коллективизации была большой — 18 человек, все жили под одной крышей. Последним мельником (в Великую Отечественную войну) был дед автора, Александр Павлович Смирнов (1890 - 1952).
За деревней находилась кузница. Последними деревенскими кузнецами были Константин Дмитриевич Зернов (1871 — 1955) и Николай Евлампиевич Кочков (1897— 1970). Дед Костя Зернов еще плотничал и столярничал, говорят, даже ходил в Петербург строить Каменный мост, а также чинил часы и всякие механизмы. Брат его, Николай Дмитриевич, плел корзины, делал дровни, телеги. Евлампий Казаков валенки катал. У каждого крепкого хозяина был еще свой промысел, кроме повседневного крестьянского труда. Жители деревни были работящими и трудолюбивыми.
Но особую известность Варламову принес советский график и живописец, скульптор, народный художник СССР, академик Академии художеств, профессор, лауреат двух Государственных премий (1946 и 1973) А. Ф. Пахомов. Простой крестьянский мальчик смог достичь таких высот благодаря уму, труду и таланту.
Связь художника с малой родиной — деревней Варламово — незримой нитью протянулась через все его творчество. Из более чем трехсот работ, представленных на юбилейной выставке в Академии художеств в 2001 году, почти сто выполнены в Варламове — это картины, рисунки, наброски. Исполненные маслом на холсте, карандашом, акварелью, тушью, пером, они запечатлели историю деревни. Много поколений людей сменилось в Варламове почти за четыреста лет, но поколению первой половины XX века посчастливилось остаться в книгах и на картинах художника. В Варламове было выполнено более ста набросков. Детские рисунки А. Пахомова поражали мастерством. В своих воспоминаниях художник отмечал, что «Тырса и Лебедев открыли мне глаза не только на мои карандашные наброски с натуры; мои детские рисунки, которые в 30-х годах я привез из родительского дома, также получили их единодушное одобрение. Им нравилось в этих рисунках бесхитростное, искреннее проникновение в натуру»[9].
Один из многочисленных варламовских портретов детей, созданный на каникулах в 1915 году, — это портрет Сиры Лебедевой. На нас смотрит девочка лет десяти, курносая, русая, с умными прищуренными глазами. После возвращения с юбилейной выставки, посвященной столетию со дня рождения художника, автору статьи удалось встретиться в Харовске с Антониной Николаевной Владимировой (1934 г. р.), дочерью Сиры Александровны. Вот что она рассказала:
«О том, что ее рисовал Пахомов, мама нам часто рассказывала, но рисунка самого мы не видели. Родилась мама в Варламове в 1905 году в крестьянской семье. В семье было двое детей: она и брат Дмитрий (его портрет тоже есть у Пахомова, часто печатался с подписью «Портрет мальчика. 1915 г.». — Т. С.). Дмитрий погиб в Великую Отечественную войну. Единственную фотографию с фронта прислал в 1943 году. На ней он очень похож на того мальчика в ушанке, которого нарисовал Пахомов. Всю жизнь он так шапку носил — уши торчали».
Деревенские жители с теплотой вспоминают Сиру Лебедеву, чистую, аккуратную, всегда добрую и улыбчивую, работящую женщину. А сколько кружев она переплела за всю жизнь!
А вот еще один интересный портрет — Алеши Изюмова (1915). Алексей Изюмов (1911 — 1943) был варламовским соседом Пахомовых. Дома стояли бок о бок. Дом Изюмовых уцелел до сих пор, в нем выросло трое детей Дмитрия Изюмова — Николай, Алексей и Виталий.
Алексей из Варламова, кроме как на войну, никуда не уезжал. Женился на деревенской девушке Фаине Зерновой (она изображена на картине А. Пахомова «Подруги»), родилось у них двое детей — Валентина и Игорь. Работал Алексей в колхозе им. Н. К. Крупской. В Великую Отечественную войну его призвали в действующую армию. Был ранен в руку, отправили на лечение в госпиталь, потом в отпуск домой, в Варламово, и снова на фронт. Погиб А. Изюмов 18 января 1943 года, защищая Ленинград...
Деревенские сверстники несли в себе идеал счастливого детства в родительском доме, сам же Алеша Пахомов очень рано, с десяти лет, попал в город и жил на «казенных харчах»: «ежедневно недоедал, думал о пище, ходил в рваных сапогах и грязном белье. Поэтому детство мое до десяти лет, проведенное в деревне у родителей, мне всегда представлялось самым счастливым и беспечным временем в моей жизни. Весной я прудил ручьи, устраивал мельницы, пускал плотики и лодочки, летом ловил рыбу, купался, бегал в поле за горохом, в лес искать птичьи гнезда, зимой катался на салазках, и в любое время, прибежав домой, мог взять кусок хлеба с солью и снова бежать играть.
С десяти лет все это круто оборвалось. Бурса, голод, побои старших товарищей (я всегда был самым маленьким в своем классе), холод, грязь, кашель, насморк и никакой радости, никаких развлечений. С щемящим сердцем и со слезами я вспоминал всегда светлые и счастливые годы в деревне, и мне казалось, что радость жизни никогда не вернется...»[10].
Будучи уже взрослым и известным художником, Алексей Федорович часто приезжал в родительский дом «восстанавливать силы». «Я любил деревню и каждое лето уезжал в свое родное Варламово, и эти летние месяцы были самыми плодотворными в моей работе. Кажется, все мои творческие находки возникали именно в деревне, и там я, как аккумулятор, творчески заряжался На всю остальную часть года. И, естественно, я охотнее всего брал темы из деревенской жизни»[11].
Не случайно одна из дипломных работ — «Сенокос» («Помочь») — была написана в 1925 году на родине, в Варламове, вдали от столичных педагогов. На современников это полотно произвело сильное впечатление, а выпускник Академии художеств А. Пахомов выдающимся критиком тех лет Н. Н. Луниным был признан «первым по талантливости» среди соискателей диплома 1925 года[12].
В Варламове были написаны также картины: «Девушка за косьбой» (1924), «Трава» (1924), «Купальщица» («Купающаяся девочка») (1927), «Мальчики под навесом» (1928), «Жница» (1928), «Корова» (1928), «Спор во ржи» («Мальчики») (1929), «Стрелки из лука» (1929—1930), «Пионеры у единоличника» (1931) и др.
Сохранилось много воспоминаний жителей деревни Варламово о работе художника. Приведем некоторые из них.
А. Ф. Пахомов.
Иллюстрация к поэме Н. А. Некрасова
"Мороз, Красный нос"
Воспоминания Александры Николаевны Озеровой (Богачевой)
(1904-1988)*
* Записи сделаны автором статьи — Т. А. Смирновой.
Я с 1904 года. Закончила в Бережке два класса церковноприходской школы, училась хорошо, но отец дальше учиться не пустил, посчитал, что хватит образования, хотя школа была четырехклассной. Учитель его уговаривал. Голос у меня был хороший, на клиросе в церковном хоре пела.
Мы с Александрой Пахомовой (младшей сестрой художника. — Т. С.) были подружками. Алексей приезжал часто, пока учился. Бывал каждые каникулы. И никогда не расставался с карандашом и бумагой.
Меня он часто рисовал. Бывало, придет на поле, скажет: «Я тебя не задержу. Ты жни, знай свое дело, а я — свое».
Конечно, приходилось и останавливаться, вставать в нужную позу. Рисовал он меня на покосе и в избе... И нагую рисовал!
Но особенно Алеша любил рисовать ребят. Увидит, бывало, где они играют, позовет в дом, усадит, как надо, и рисует. А за работу угощал конфетами или денежку давал. Часто его можно было увидеть среди детей, учил их играть в разные городские игры, поэтому ребятишки его любили.
У Алексея был веселый характер. Шутник был. Расскажу вот такой случай. Было это зимой, в Святки. Приходит к нам в избу старичок — седые волосы, борода, рубаха красным кушаком подпоясана. «Так, мол, и так, — говорит, — собираю тряпки. Плачу дорого. Сдавать приносите к лавочке». Мама моя засуетилась, стала тряпье собирать. В деревне деньги никогда не лишние. А я узнала
в старике Алексея, говорю маме: «Ты разве Алешку Пахомова не узнала?» — «Нет, — говорит, — не признала!». Так он ловко прошелся по деревне, не к одним нам заглянул, всех всполошил. Кроме меня, его никто не узнал. Вот потом смеху-то было! А у кого и ругани!
А в другой раз заявилась к нам на посиделку модная городская барышня. В туфлях на каблуках, широкой модной юбке, при шляпе, и губы накрашены. Пришла, села — нога на ногу, и голое колено торчит. Мы все переглянулись — не знаем такую! Парням интересно стало — городскую, форсистую давай подзадоривать, заглядываться начали. Девку городскую не признал никто. Оказалось, что Алексей опять шутку выкинул. Нам до слез было смешно, а ухажерам обидно!
Хороший Алеша человек был, простой, деревенских не сторонился.
(Запись 1985 г.)
Воспоминания Антонины Всеволодовны Бурмистровой
(1909-1996)
Алексей Федорович приезжал в деревню в голодные годы. Меня он рисовал два раза: первый — в шапочке (портрет), второй — на полатях лежу, щеки руками подперла и ноги — в потолок. «Когда ж ты меня успел так изобразить?» — спрашиваю. — «Да вот, хожу к вам, — говорит, — между разговорами и набрасываю».
Он никогда не рисовал полностью лиц, «набрасывал» нос, губы, глаза. Много потом у него получалось собирательных лиц.
Посмотрела я как-то его набросок и ахнула — одни глаза, нос, губы, а лица-то нет!
Алексей дружил с нашей старшей сестрой Симой.
Напротив нашего дома была «лавочка», где принимали от колхозников молоко. По решению собрания колхозников там соорудили сцену. Своими силами ставили спектакли «Женитьба», «Голод в Поволжье». Алексей в этих спектаклях не играл, но гримировал и суфлировал. Зато в Святки ходил по деревне ряженым вместе с Симой и другой молодежью. Гримировался так, что был совсем неузнаваем.
Когда он жил в Ленинграде (после войны его матери уже не было в живых, и их дом был продан), то звонил мне, спрашивал, нельзя ли приехать в деревню. Я сказала: «Жилье найдем, твоему приезду рады будут, но вот смогут ли обеспечить работой?». Работой обеспечить не смогли, и он так и не приехал.
Алексей Федорович не только рисовал, но и не чуждался простой, деревенской работы.
(Запись 1986 г.)
Воспоминания Зинаиды Всеволодовны Несговоровой (Бурмистровой)
(1914 г. р.)
Моя старшая сестра Сима (1900 г. р.) была очень дружна с Алексеем Федоровичем. У нас в семье было пятеро детей: Сима, Сережа, Володя, Тоня и я.
Мы рано остались без отца. Он был каменотесом, даже ездил в Крым строить Ливадийский дворец. Хотел и семью туда перевезти, но мама не поехала.
Сима окончила четырехклассное земское училище в Ивачине. Продолжить образование хотелось, но семья не имела средств. Выручила Симина крестная, проживавшая в Петербурге и работавшая в оранжерее у депутата Государственной думы Брусницина. Благодаря его помощи удалось определить Симу в училище. В классе приняли ее настороженно — бедно одетая крестьянская девочка выделялась. Но отличные успехи в учебе помогли ей быстро завоевать авторитет в классе. По окончании этого училища работала учителем в нашей области, помогла выучиться и мне.
Как я уже говорила, Алексей с Симой дружили, и я бывала часто в доме Пахомовых. Из моих ровесников он часто рисовал Тину Зорину, кареглазую, с длинными волосами, и Ваню Озерова, голубоглазого, белоголового мальчика. «Что ты все время Тину рисуешь? Когда же меня будешь рисовать?» — спрашиваю у художника.
И вот однажды он пригласил меня в свою мастерскую позировать для картины «Купальщица». Шел 1927 год, я тогда закончила шестой класс, мне было 14 лет. Уговаривала меня Сима долго, убеждала, так как нужно было позировать обнаженной. В то время все купались нагие — девочки в одном месте, мальчишки в другом. Даже у каждой деревенской улицы было «свое место» на реке — с другого конца деревни туда уже не совались.
Позировала я дня два-три. Сюжет картины такой: выхожу из воды, выжимая волосы (у меня тогда были длинные русые косы).
Работали у Пахомовых дома, в мастерской. Берег реки, воду и ребенка вдалеке художник нарисовал уже отдельно. Позднее мне
Алексей Федорович говорил, что эта картина выставлялась в Америке и имела успех.
После окончания педучилища я приезжала в Варламово все реже, и поэтому Алексей Федорович меня больше не рисовал.
(Запись 2000 г.)
Воспоминания Нины Александровны Исаковой (Смирновой)
(1919 г. р.)
Каждое лето, пока еще была жива мачеха Алексея — Аннушка, он приезжал в деревню. Она любила его, как родного сына (сама была бездетной), заботилась о нем.
Крикнет кто бывало по деревне: «Дядя Леша приехал!» — мы всей оравой бежим к Пахомовым. Он очень любил детей и все время их рисовал — и на улице, и у себя в мастерской (у них в избе была такая маленькая горенка: одно окошко смотрит на реку, другое — на деревню, уютная, хорошая для творчества). Там были мольберты, краски, а по стенам висели уже готовые рисунки. Мы их любили рассматривать.
Моего старшего брата Николая (1913—1941) в 1920-е годы он рисовал с ребятами на улице, как они играют в «чижа». А меня он рисовал у себя в мастерской. Была я еще маленькой, лет шести.
Я сидела на табуретке в белой кофте-«украинке», синей юбке и должна была, по замыслу художника, поднимать высоко на руках годовалого братишку Мануила. Он был спокойным, но очень тяжелым, как из глины. Голенький, в одной рубашечке. С другой стороны его поддерживала Анютка Зорина, она постарше меня. Так он рисовал нас по два раза.
Ходить было интересно, дядя Леша угощал нас конфетами. В то время их в деревне и не видали.
«Для чего ты рисуешь?» — спросили мы его. — «Для книги. Потом себя в книге увидите».
И действительно, видела я этот рисунок в какой-то книге. Ее Алексей Федорович в деревню привозил. Нам он запомнился высоким, кудрявым, красивым. По деревне ходил в сатинетовых шароварах, рубахе с круглым воротом и короткими рукавами. На ногах — брезентовые тапочки.
(Запись 2000 г.)
Воспоминания Градиславы Александровны Смирновой
(1922 г. р.)
Мы были малолетками, на большие гулянки не ходили, да и поиграть всей гурьбой тоже любили. И как-то летом играли в «заколотку» (прятки. — Т. С.).
Дядя Леша наблюдал за нами и подозвал меня: «Я тебя срисую, ладно?». Я согласилась. Он поставил меня с Васей Зерновым к забору, подсказал, как надо встать. Как будто мы целуемся. Я испугалась и руки на груди сложила. Он так и нарисовал. Потом показал нарисованное и нам. Только стоим мы у стола, а не у забора. Долго смеялись, что так интересно придумал. Это, оказывается, надо было для книжки.
Но с той поры пошла у нас с Васей дружба, нас дразнили «женихом и невестой».
И когда по осени на гулянки стали ходить, Васю подружки спросили: «Ты с кем гулять будешь?». Он ответил: «С Граней».
Мне как-то все надоело: Вася да Вася, и говорю ему: «Ой, ты чура, дурак!». Но это так, от радости. Ведь Вася был интереснее всех деревенских парней: высокий, красивый, кудреватый русый чуб.
Гулянки у нашего возраста были — смех один! Все мои одногодки (а нас тогда по деревне много было) ходили на чье-нибудь гумно, в сруб или на верхний сарай. Играли в «горюна», в этой игре каждый выбирал себе пару. Пары расходились по разным углам. Насидимся, наговоримся — и домой пошли. Вот как гуляли!
Когда в 1941 году Васю призвали в армию, я ходила к Зерновым его провожать (в то время на проводы в дом парня в открытую могла прийти только невеста. — Г. С.).
Поначалу призывников увезли в Архангельск, а потом матери пришло письмо, что на фронт их повезут через Харовскую. Таиса взяла корзинку с едой и пошла к поезду. Поезд стоял на станции час, а может, и больше. Она глядела на сына и кормила его.
Фотокарточка с него осталась только одна, он ее мне прислал. Даже у Таисы такой не было. И когда в 1942 году его убили, его сестра Вера пришла Христа ради просить фотокарточку переснять. Жалко было давать, боялась, что не вернут. Но дала. В Ленинград посылали, увеличили и для меня. Долго эта фотокарточка висела у нас на стене в рамке.
Вот такая история с Васей. Замуж я так и не вышла. Ухажеров было много, а памятен всегда был Вася.
(Запись 2000 г.)
Воспоминания Лидии Павловны Тулиной
(1935 г. р.)
Мой дядя, Сергей Константинович Зернов, с детства увлекался рисованием и мечтал стать художником. Алексей Федорович Пахомов поддержал его стремление и помог поступить в училище Штиглица в Ленинграде. Это было накануне войны. На вступительных экзаменах дядя нарисовал петуха — получился как живой. Даже домой послали фотографию этой работы, у деда Кости она висела на стене в рамке.
С началом войны Сергей Константинович, как и многие ленинградцы, пошел рыть окопы. Как он позднее вспоминал, Алексей Федорович тоже был там[13], рисовал мелом на бортах машин, идущих на фронт, плакаты, призывающие к борьбе с врагом. Поначалу это делать запрещали, потом разрешили.
Мою мать, Тулину (Зернову) Ангелину Константиновну (1911 — 1985), Пахомов рисовал на косьбе за речкой Коммуной, стирающей белье в корыте, за прялкой. Рисовал также ее ровесницу и подругу Изюмову (Зернову) Фаину Дмитриевну (1911 — 1956) за теми же работами. Так складывался обобщенный образ Дарьи из поэмы Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос». В нем воплощены многие черты наших деревенских женщин. Для картины «Подруги» тоже позировали моя мать и Фаина Зернова. Обе тогда были еще незамужние.
Дом Пахомовых помню хорошо. Около него стояла ограда — три кованых столба, соединенных между собой чугунной кованой цепью. Это для того, чтобы лошадь не задевала угол дома (до войны деревенские дома не имели приусадебных участков, и поэтому палисадов не было. — Т. С.).
С другой стороны был дом «барина» — беднейшего мужика, прозванного так в деревне, наверное, за то, что поставил он около своего дома высокую и широкую ограду из камней. Детьми мы бегали по ней. За оградой «барин» осин насадил. Дома давно уже нет, а они и сейчас там растут. От ограды тоже ничего не осталось.
Хорошо помню и мачеху Алексея Федоровича — Аннушку, она часто ходила гулять к нам, в дом деда Кости. Маленькая, тихая, сгорбленная старушка. Умерла она не в Варламове, а в Глазунье, у племянницы.
Дом Пахомовых был продан Зое Николаевне Смирновой, в котором ее семья проживала до середины 1960-х годов. К этому времени облик деревни сильно изменился. Сломали или вывезли самые большие и лучшие дома, колодцы завалили, канавы тоже стали зарастать. А так как дом Пахомовых стоял в низине, то на дворе постоянно стояла вода, поэтому сын Зои Николаевны — Василий Николаевич — решил его перекатить. Ни внешним обликом, ни планировкой дом уже не напоминал прежний.
(Запись 2000 г.)
Воспоминания Агафангела Николаевича Озерова
(1927 - 2001)
Моих родителей — Александру Николаевну Озерову и Николая Павловича Озерова — Пахомов рисовал около нашего дома.
Рисовал и меня. А дело было так. Мы с близнецами Колькой и Толькой Румянцевыми (оба потом на войне погибли) играли около их дома в мяч. Пахомов наблюдал за нашей игрой и из всех мальчишек выбрал меня. Я был очень подвижным, неусидчивым, поэтому и закончил только два класса в Варламове. В третий класс ходили уже в школу в Бережок, но оттуда меня прогнали: больно вольный был, учился плохо. Отец сказал: не хочешь учиться — пойдешь работать. Ходил на работу вместе с ним, погонял лошадей. У нас до коллективизации было две лошади, так их забрали в колхоз. Подрос, стал пахать.
Так вот, меня, такого вольного, попросил Пахомов к себе, чтоб рисовать. Он посадил меня в своей мастерской на комод, и пришлось сидеть целый день. Для меня, непоседы, это было пыткой! До реву доходило! За мою работу художник заплатил девять рублей, это тогда были деньги, ведь за четыреста вспаханных лошадью соток платили в колхозе всего килограмм хлеба!
(Запись 2000 г.)
Воспоминания Феодосии Клавдияновны Зориной
(1922 г. р.)
Мы ходили к художнику всякий раз, когда он приезжал в деревню. Был немногословен, но приветлив. Отца его помню хорошо — невысокий бородатый старик. Брат отца Алексея Федоровича Пахомова, Александр Дмитриевич, тоже жил в деревне, его дом стоял пониже часовни, за отводом. Дом был высокий, большой, и семья у них была большая: Тоня (1914 г. р.), Нина (1922 г. р.), Алексей (Леля) (1925 г. р.) и еще один сын, точного имени уже не вспомню. Жену Александра звали Фаиной. С Ниной Пахомовой мы сидели за одной партой все четыре года в Варламовской начальной школе. Эту школу переделали из часовни. Я до сих пор помню, как снимали купола. Первая моя учительница — Татьяна Григорьевна Котова — приезжая молодая девушка, а в четвертом классе нас уже учил Илья Акиндинович Кукушкин.
Семья Александра Пахомова уехала из Варламова еще до войны, и судьбы детей мне неизвестны.
Меня Пахомов не рисовал, а мужа моего, Леонида Ивановича Зорина (1925— 1997), рисовал подростком. Об этом он мне часто рассказывал. Леня был самым бойким и подвижным среди сверстников, не зря же в войну стал летчиком. Летал на ИЛ-2, был ранен.
Его друг, Сергей Зернов, в свой последний приезд в Варламово подарил ему картину, изображавшую боевой самолет брата.
Последний раз я видела А. Ф. Пахомова по телевидению в день его семидесятилетия. Он был в своей мастерской, рассказывал о детстве, об учебе, о том, как уехал из деревни, о которой всегда вспоминал с особой теплотой. Запомнилось, как он сказал: «Любимое мое, родное Варламово!».
(Запись 2000 г.)
«Любимое мое, родное Варламово», — сказал о деревне Алексей Федорович. И этой любовью согрето все его творчество.
Желание творить било из него ключом. До последних дней своей жизни, уже будучи тяжело больным, он не расставался с палитрой. Хотелось нарисовать те картины детства, которые постоянно всплывали в памяти — идущий в морозную зимнюю ночь крестьянский обоз с усталыми заиндевевшими лошадьми и скрип полозьев саней на снегу. Это была яркая память его детства. «В детстве все видишь верней, да сказать не умеешь, а если кто научился, да опять одуреть может, как маленький, — тот и художник», — этими словами П. П. Чистякова, русского педагога и живописца, можно обозначить ранний расцвет пахомовского творчества.
Похоронен А. Ф. Пахомов на Богоявленском кладбище Санкт-Петербурга. На его могиле был установлен памятник: маленький мальчик, присев на корточки, делает наброски карандашом на листе бумаги. К сожалению, вандалы не пощадили памятника, и его сейчас нельзя увидеть.
В Академии художеств, в стенах которой художник преподавал более четверти века, бережно хранят память о нем. Постановлением Совета Министров от 5 сентября 1989 года учреждена стипендия им. А. Ф. Пахомова для студентов Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина.
Один из талантливых студентов ежегодно обучается на эту стипендию. Так когда-то В. Ю. Зубов и кадниковская интеллигенция поддержали талант Пахомова.
Ученик А. Ф. Пахомова, художник Владимир Ветрогонский, сказал так: «XX век — век Пахомова, Пахомов — XX век. В пластике рисунка, композиции, живописи живут созданные автором благородные образы людей России. Здесь он органично переходит в новый век, в новое тысячелетие».
ПРИМЕЧАНИЯ
1Пахомов А. Ф. Про свою работу. Л., 1971. С. 7.
2 Там же.
3 Там же.
4Там же.
5 Там же.
6 Родословие Вологодской деревни: Список древнейших деревень — памятников истории и культуры. Вологда, 1990. С. 117.
7 Варламовские частушки 1920-х—1930-х гг. записаны автором в 2001 г. со слов собирательницы частушек З. В. Несговоровой (1914 г. р.), уроженки д. Варламове.
8 Деревенские — жители д. Деревенька, что в пяти верстах от Варламова.
9Пахомов А. Ф. Про свою работу... С. 181.
10 Пахомов А. Ф. [Автобиографическая статья] // Детская литература. 1934. № 2. С. 41-42.
11Пахомов А. Ф. Про свою работу... С. 57.
12Домитеева В. Вступительная статья к каталогу выставки живописи и графики, посвященной 100-летнему юбилею А. Ф. Пахомова. СПб., 2001. С. 4.
13 Как все ленинградцы, Пахомов участвовал в строительстве укреплений. В июле 1941 г. с группой художников он ездил рыть противотанковые рвы у ст. Молосковицы на Кингисеппском направлении. Работать приходилось летними ночами, днем станцию бомбили. Обратно шли до Гатчины пешком, так как железная дорога была разрушена (См.: Матафонов В. С. Алексей Федорович Пахомов: Монография. М.: Изобразит, искусство, 1981. С. 137).