Время шло — а Батюшков так и не знал, что ему делать, как быть, куда определиться...
Из письма Л. В. Давыдова к К. Н. Батюшкову, 29 октября 1814, Москва:
«Я на днях получил письмо от Алексея Николаевича (Бахметева.— В. К.): он уже приехал в Каменец и позволяет мне здесь в Москве остаться, сколько будет нужно для излечения от раны. Я воспользуюсь этим случаем, чтобы и отдохнуть, и повеселиться. ...Напиши мне, думаешь ли ты возвращаться к Алексею Николаевичу или нет; здесь слухи носятся, что ты будешь на днях переведен в гвардию,— дай бог. Денис тебе кланяется, он бы и сам к тебе приписал, да нездоров, бедняжка...
(Приписка Дениса Давыдова)... то есть пьет мертво, а сердце задрала за живое Терпсихора»27
Батюшков — сестре Александре, начало ноября 1814, Петербург:
«Я рассмеялся, читая замечание твое о моем счастии. Где же оно? Все мои товарищи — генералы, менее счастливые — полковники. Теперь, если у меня еще осталась тень честолюбия, то, прослужа три войны, спрашиваю у моего рассудка: что остается мне? ...Напротив того, я могу служить примером неудачи во всем...» (III, 297). Перевод в гвардию — не состоялся. Чины — не давались. Добрейший генерал Бахметев разрешил своим адъютантам, Батюшкову и Льву Давыдову, отпуск,— но ведь всему пора и честь знать...
В конце февраля, по последнему зимнему пути, Батюшков уехал в Хантоново, а по летнему пути надобно ехать в Каменец. Весна оставалась для передышки.
Передышки, однако, не получилось — пошли новые хлопоты. Деньги... Ни военная служба, ни литературные «безделки» не приносили их в довольном количестве. Уже с 1810 года Батюшков начал помаленьку закладывать имения в Заемный банк...
1 апреля 1815 года он заложил сорок девять душ в деревнях своих Вологодской округи и получил 3 490 рублей . Этой суммы не хватило — и 15 июня 1815 года, уже по дороге к месту службы, занял в Опекунском совете в Москве еще 3 430 рублей (с ежегодным процентом 205 рублей 80 копеек)...29 Дело это было опасное и грозило полным разорением,— но как при малых деньгах отправляться в большую дорогу?
Дом... Часть полученных таким образом денег Батюшков пустил на поправление старого хантоновского дома. «Бога ради, строй дом! — писал он сестре в середине октября 1814 года.— Что нужды, что у тебя будет долг? Ты можешь заложить имение, вместе с Варенькой, для уплаты. Как жить без дому, как не иметь пристанища, как не стараться удвоить доходов посредством экономии, покупкою скота и проч.! У тебя это было бы занятием. Жить день за день, без пользы,— осудительно» (III, 296). Дом, однако, строился туго: мешали экономические неурядицы, распутывать которые ни поэт, ни сестра его не умели...
В 1814—1815 годах перестройке хантоновского дома способствовали особенные обстоятельства: в имении самого Батюшкова, как и в усадьбе его отца, оказались пленные наполеоновской армии. В Даниловском их руками был разбит прекрасный парк, часть которого дошла до нашего времени. В Хантонове они участвовали в перестройке дома. Мы, например, знаем, что в Хантоновской усадьбе с 1813 по 1817 год жил некто «уроженец из Мюнстера», который «попал нам в плен с оружием в руках в 1812 году и отослан в Вологду»30.
Во всяком случае, в 1815—1817 годах старый дом был, не без усилий самого Батюшкова, перестроен. Из двухэтажного он стал одноэтажным: маленькой, «временной» помещичьей усадьбой. Сотруднику Череповецкого краеведческого музея Н. П. Морозовой удалось найти архивное описание усадьбы и имения Батюшкова, относящееся к 1842 году (когда больной Батюшков находился в Вологде, а его сестра Александра умерла и в имении жили лишь две дворовые семьи). Это описание небезынтересно.
В Череповском уезде Батюшковым принадлежало сельцо Хантоново с деревнями Петряево и Филимоново. В них насчитывалось около семидесяти душ крепостных мужеска пола и около двухсот восьмидесяти десятин земли. В сельце Хантонове высевалось ржи двадцать четыре четверти и ярового хлеба втрое больше,— но особенно славились пойменные луга (имение находилось в шести верстах от величавой Шексны), на которых выкашивали до ста семидесяти возов сена.
Господский дом — одноэтажный, крытый тесом, по семи саженей в длину и ширину, с двумя крыльцами и балконом со «створчатым окном». В доме семь «покоев», пять кирпичных
печей и камин, две кухни (людская и господская), семнадцать окон...31 Батюшков, наверное, гордился этим творением своих поэтических рук.
Отец... у Николая Львовича Батюшкова в 1814 году умерла вторая жена, и он остался с двумя маленькими детьми на руках при совершенно расстроенном хозяйстве. Дочь Юлию он отправил в Ярославль, в Пансион к мадам Берте32, маленький Помпеи оставался при нем. Хворый, отчаявшийся, оплывший от болезней, пятидесятипятилетний Николай Львович впадал в детство и производил впечатление удручающее. «Я был у батюшки,— пишет Константин Е. Ф. Муравьевой,— и нашел его в горестном положении: дела его расстроены, но поправить можно ему самому. Шесть дней, которые провел у, него, измучили меня. Но я здоров и уеду в Каменец, если получу ответ на мое письмо от Бахметева (III, 310).
Предстоящая служба — «пребывание и бесплодная жизнь в Каменце» (III, 316) — тоже не радовала: «Неудачи по службе меня отвратили от нее совершенно» (III, 317). Еще не уехав на службу, он уже думает об отставке, хотя и собирается «служить не тужить» и выполнять «рыцарский» долг.
2 июня пришел безусловный вызов от Бахметева — и Батюшков выехал в Каменец-Подольский.
Батюшков — П. А. Шипилову, 3 июня 1815, из Хантонова в Вологду:
«Вчера я получил письмо от Бахметева, весьма учтивое; по этому письму мог бы помедлить еще несколько дней, но так как бричка уже в Рыбной, то ехать не на чем, и при том время теряется. Крайне сожалею, что с тобою не мог увидеться: обо многом переговорить надобно. Но что делать! Покоряться непреклонной судьбе и против желания скакать бог знает куда. По крайней мере, письменно благодарю тебя за попечение твое о делах моих. Бога ради, не оставляй их. Знаю, что эта работа не веселая, но чувствую, что я на твоем месте, скрепя сердце, то же бы делал» 33.
Батюшков — Гнедичу, того же числа:
«Самое пребывание в Каменце не очень лестно. На счастье я права не имею, конечно; но горестно истратить прелестные дни жизни на большой дороге, без пользы для себя и для других; по-моему, уж лучше воевать. Всего же горестнее (и не думай, чтобы это была пустая фраза) быть оторванным от словесности, от занятий ума, от милых привычек жизни и от друзей своих. Такая жизнь — бремя. Есть лекарство скуке: пушечные выстрелы. Не к ним ли опять ведет упрямая судьба?» (III, 318 — 319). 8 июня Батюшков покорно поехал к новому месту службы, хотя умом прекрасно понимал, что жизнь на жарком юге, в душной и глухой провинции, не доставит ему ни радости, ни удач. В Москве к нему присоединился Левушка Давыдов, и адъютанты Бахметева направились к своему генералу вместе: сначала до Киева, а с Киева до Волыни, а с Волыни на Подоль...— до маленькой крепости и глухого городка, где, однако, находилась в то время штаб-квартира Бессарабского наместничества.
«Одиссея» Батюшкова еще не кончилась, хотя уже изрядно
ему надоела.