Шуми же ты, шуми, огромный океан!
Развалины на прахе строит
Минутный человек, сей суетный тиран,
Но море чем себе присвоит?..
К. Н. Батюшков. Из отрывков, написанных в Италии
В середине декабря 1818 года Батюшков достиг Вены, к началу января приехал в Венецию, а в Рим попал в разгар праздничного карнавала.
Итальянский период жизни и творчества Батюшкова изучен очень мало. Многие дни, даже месяцы этой жизни, многие моменты творческой деятельности Батюшкова в Италии остаются неизвестными нам. Он пробыл «в отчизне Тасса» около трех лет — и за эти три года сохранилось лишь около десяти его писем, несколько стихотворных отрывков, несколько свидетельств современников, общавшихся с ним, и большое количество разного рода домыслов, догадок, легенд и сплетен, — ибо период этот связан с последующими «черными» годами психической болезни.
Жизнь и деятельность Батюшкова в Италии нашли более или менее подробное отражение лишь в исследовании Л. Н. Майкова (который впервые попытался отделить «злаки» от «плевел» и реконструировать основные вехи «итальянского периода») и в книге итальянской исследовательницы Марины Федерики Варезе «Батюшков — поэт между Россией и Италией», вышедшей в 1970 году в падуанском издательстве «Ливиана». М. Ф. Варезе, в частности, отмечает, что итальянских материалов о последнем периоде жизни Батюшкова почти не сохранилось, как не отыскано и многих документальных свидетельств о службе его при неаполитанской и римской миссиях...
Между тем именно итальянский период жизни Батюшкова — итоговый и ключевой для понимания той трагедии, которая с ним произошла.
Батюшков приехал в Италию по давней жизненной потребности. На осуществление мечты своей он затратил, как мы помним, много хлопот и душевных сил. Эта тяга «в отчизну Тасса» была внутренней попыткой борьбы с усиливавшимися телесными и душевными недугами, которые уже несколько раз давали свои
внешние проявления и снова утихали на время. Ему шел тридцать второй год; он знал, что стоит в первом ряду русских поэтов, возле Жуковского, он радовался своей известности и отнюдь не считал свой поэтический путь уже завершенным. Психическая депрессия все чаще подступала к нему: он подолгу болел, и болезни эти осложнялись припадками меланхолии и тоски,— и это вызывало нестерпимое желание бежать, скрываться от наступающих припадков внутренней душевной неустроенности, оказаться вне их досягаемости.
С отвагой на челе и с пламенем в крови
Я плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна:
О, юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!
Вверяйся челноку! плыви!
(«Из греческой антологии»)
С этим возвышенным чувством удачливого «беглеца» и победившего «юного плавателя» Батюшков в январе 1819 года прибыл в Рим.
Батюшков — А. Н. Оленину, февраль 1819, Рим:
«Около двух недель, как я здесь, почтеннейший Алексей Николаевич, но насилу могу собраться написать к вам несколько строк. Сперва бродил, как угорелый: спешил все увидеть, все проглотить, ибо полагал, что пробуду немного дней. Но лихорадке угодно было остановить меня, и я остался еще на неделю» (III, 539).
Как видим, сразу по приезде Батюшкова ожидало первое разочарование: итальянский климат оказался вовсе не так целителен, что разом излечил бы от всех болезней. Через полгода Батюшков с грустью замечает в письме к Жуковскому: «К несчастию, и я не могу говорить об этом без внутреннего негодования, здоровье мое ветшает беспрестанно: ни солнце, ни воды минеральные, ни самая строгая диета — ничто его не может исправить; оно, кажется, для меня погибло невозвратно. И грудь моя, которая меня до сих пор очень редко мучила, совершенно отказывается. Италия мне не помогает: здесь умираю от холоду, что же со мною будет на севере?» (III, 560).
Итальянские красоты сразу же заворожили Батюшкова. «Скажу только, что одна прогулка в Риме, один взгляд на Форум, в который я по уши влюбился, заплатят с избытком за все беспокойства долгого пути. ...Один Рим может вылечить навеки от суетности самолюбия. Рим — книга: кто прочитает ее? Рим похож на сии гиероглифы, которыми исписаны его обелиски: можно угадать нечто, всего не прочитаешь» (из письма к А. Н. Оленину; III, 539).
Скульптор С. И. Гальберг — родным, 6 февраля 1819, Рим:
«...Приехал сюда наш поэт Батюшков и привез нам
письма... Батюшков привез нам выговор от г. Президента,
который желает, чтобы мы чаще писали в Академию»1.
Первым делом Батюшков познакомился в Италии с людьми искусства. Из Венеции в Рим он ехал вместе с археологом С. О. Потоцким и архитектором Эльсоном. В Риме он встретился со скульптором Антонио Кановой и вручил ему письмо Н. П. Румянцева, который заказал знаменитому итальянскому ваятелю статую Мира (в честь трех мирных договоров, заключенных Румянцевыми): окрыленную богиню, попирающую ногою змею; в правой руке она держит оливковую ветвь, в левой — высокий жезл, принадлежность олимпийских богов...
Но особенной удачей было знакомство Батюшкова с молодыми «пенсионерами» Академии художеств. Как ни странным кажется для нашего восприятия выражение «молодые пенсионеры»,— с ним придется примириться, ибо речь идет о молодых воспитанниках Академии художеств, отправленных для обучения «на родину искусств», в Италию, на казенный счет («пенсион»). Практику отправления «пенсионеров» в Италию возобновил А. Н. Оленин, назначенный в мае 1817 года президентом Академии художеств и проведший в ней ряд значительных преобразований.
Батюшкову А. Н. Оленин поручил при отъезде провести «пенсионерам» инспекцию и передать некоторые поручения. В те времена в Италии жили живописцы Орест Кипренский, Василий Сазонов, Сильвестр Щедрин, скульпторы Михаил Крылов и Самуил Гальберг. «Пенсионеры», приехавшие в Италию раньше Батюшкова, были уже в Риме своими людьми, а для Батюшкова стали прямо-таки «чичеронами».
Более всех сблизился Батюшков с прекрасным русским пейзажистом Сильвестром Щедриным, жившим в Риме уже пять месяцев (с октября 1818 года). Видимо, поэта привлекла не только яркая одаренность, но и необычайная жизнерадостность, «солнечность» натуры молодого художника, которая для уставшей души Батюшкова была поистине целебной. Щедрин был всего на четыре года моложе Батюшкова,— но как художник только еще начинал. Ему была суждена недолгая жизнь: он умрет в Италии, в 1830 году, оставив после себя серию великолепных пейзажей...
С. Ф. Щедрин — родителям, 21 февраля/5 марта 1819, Рим:
«Батюшков в бытность свою в Риме оказывал мне всякие ласки,— отправляясь, велел мне написать к нему: когда я захочу приехать в Неаполь, то чтоб дал ему знать наперед, и если у него будет хоть одна лишняя комната, он мне оную уступит, в противном случае приготовит для меня все нужное, чем я постараюсь воспользоваться, ибо он пробудет там несколько лет при посольстве...»2 В Риме Батюшков заказал Щедрину пейзаж. «Если ему удастся,— пишет он Оленину,— сделать что-нибудь хорошее, то это даст ему некоторую известность в Риме, особенно между русскими, а меня несколько червонцев не разорят» (III, 540).
Вообще Батюшков взялся помогать «пенсионерам». Ознакомившись с условиями их жизни, он послал Оленину большое письмо не только с указанием на тяжелое положение отправленной в Италию группы художников, но и с подробным планом улучшения их быта: «Скажу вам решительно, что плата, им положенная, так мала, так ничтожна, что едва они могут содержать себя на приличной ноге. Здесь лакей, камердинер получает более. Художник не должен быть в изобилии, но и нищета ему опасна. Им не на что купить гипсу и нечем платить за натуру и модели. ...Число четырех пенсионер столь мало, что нельзя и ожидать Академии великих успехов от четырех молодых людей... Желательно иметь более десяти в Риме. Из десяти два, три могут удаться... За ними нужен присмотр, им нужен наставник, путеводитель... Вам доставят устав Французской академии. У ней не дом, а дворец. Желательно, чтобы наши имели только дом, кельи для ночлегу и хорошие мастерские, присмотр, пищу и эту беззаботливость, первое условие артиста с музою или музы с артистом. Впрочем, я говорю то, что чувствую, что видел на месте: издали все кажется иначе» (III, 540 — 541). Эти настояния Батюшкова послужили первым толчком к улучшению
положения «пенсионеров». Об этом же позднее писал в Петербург римский посланник А. Я. Италийский, об этом свидетельствовали рапорты самих художников,— в результате чего положение «пенсионеров» впоследствии несколько улучшилось. В конце февраля Батюшков приехал к месту службы — в Неаполь, который после тихого и чинного Рима оглушал шумом и бурными противоречиями многолюдной толпы. Батюшкову, однако, здесь сразу же понравилось именно это бурное противоречие всего и вся.
Батюшков — А. И. Тургеневу, 12/24 марта 1819, Неаполь:
«Прелестная земля! Здесь бывают землетрясения, наводнения, извержение Везувия, с горящей лавой и с пеплом, здесь бывают, притом, пожары, повальные болезни, горячка. Целые горы скрываются и горы выходят из моря; другие вдруг превращаются в огнедышащие. Здесь от болот или испарений земли вулканический воздух заражается и рождает заразу: люди умирают как мухи. Но зато здесь солнце вечное, пламенное, луна тихая и кроткая, и самый воздух, в котором таится смерть, благовонен и сладок! Все имеет свою выгодную сторону: Плиний погибает под пеплом, племянник описывает смерть дядюшки. На пепле вырастает славный виноград и сочные овощи...» (III, 548 —549). Одновременно с Батюшковым в Риме, а потом и в Неаполе,
находился великий князь Михаил Павлович, знаменитый впоследствии солдафон и муштровщик, а пока что — двадцатилетний юноша. Он совершал путешествие в сопровождении известного швейцарского педагога Фредерика-Цезаря Лагарпа, бывшего воспитателя царя. Естественными в этой обстановке оказались знаки великокняжеского внимания и к славному русскому поэту, и к художникам-«пенсионерам». С Батюшковым поспешили познакомиться и сам великий князь, и лица из его свиты: граф де Бре, граф Серра-Каприола, князь А. М. Голицын, князь Г. И. Гагарин... А форму великокняжеского одобрения «пенсионерам» под-. сказал Михаилу Павловичу сам Батюшков: дать молодым художникам заказы...
С. Ф. Щедрин — родителям, апрель 1819, Рим:
«Вы знаете, как я желал быть в Риме, а приехавши, стал рассчитывать, как бы побывать в Неаполе. Непредвиденный случай мне поблагоприятствовал... на обратном пути великого князя из Неаполя он призвал к себе и встретил сими словами: «Поезжайте в Неаполь и сделайте два вида водяными красками; Батюшкову поручено вам оные показать». Через несколько дней объявили цену, самую выгодную и царскую, то есть 2 500!.. Сверх того, Батюшков прислал мне сказать, что он у себя приготовил мне комнату, и с его услугой, и мне весьма приятно находиться с человеком, столь почтенным...»3
Батюшков — сестре Александре, 20 марта/1 апреля 1819, Неаполь:
«О себе ничего сказать не могу. Жил в шуму по приезде великого князя, ездил беспрестанно за город. Теперь начинаю помышлять о моих финансах. Дорогой издержал много денег, ибо три коляски переменил. Здесь не знаю, что проживать буду, но менее десяти тысяч на наши деньги невозможно. Жизнь дешева, нельзя жаловаться. Прекрасный обед в трактире, лучшем, мы платим от двух до трех рублей, но издержки непредвидимые и экипаж очень дорого обходятся. Здесь иностранцев каждый долгом поставляет обсчитать, особенно на большой дороге» (III, 546). Другое разочарование: и здесь Батюшков не может отвлечься от мыслей о «финансах». То, что требуется ему для жизни, в десять раз перекрывает годовой оклад его жалованья... По службе, впрочем, Батюшкову покамест особенно не докучают, и он отдается на волю самых разнообразных впечатлений.
П. А. Вяземский — А. И. Тургеневу, 17 марта 1819, Варшава:
«Счастливец Батюшков! Мне точно брюхом захотелось итальянского солнца...»4
Лето выдалось жарким, и из Неаполя потихоньку уехали русские путешественники. Зато приехал Сильвестр Щедрин — и
поселился у Батюшкова до сентября 1820 года. В письмах к родным он оставил яркие описания батюшковского жилья в Неаполе.
Из письма от 15/27 июня 1819: «Я живу на берегу морском в самом прекраснейшем и многолюднейшем месте, ибо тут проезд в Королевский Сад еще лучше, под моими окнами ставят стулья для зрителей, на берегу множество разносчиков с устрицами и разными рыбами, крик страшный зевак, продающих тухлую минеральную воду, которую тут же черпают и подают проезжающим и проходящим. Зато целую ночь крик, и надобно привыкнуть, чтобы спать
спокойно».
Из письма от 8/20 сентября 1820: «Квартира сия, хотя и довольно велика, но расположена по-итальянски, то есть все во двор, а на лицо только две небольшие комнаты, которые он (Батюшков.— В. К.) сам занимает, да и те на солнце»5.
О неаполитанском шуме поминает и Батюшков: «Не могу привыкнуть к шуму на улице, к уединению в комнате. Днем весело бродить по набережной, осененной померанцами в цвету, но ввечеру не худо посидеть с друзьями у доброго огня и говорить все, что на сердце. В некоторые лета это может быть нуждою для образованного, мыслящего существа. Как бы то ни было, надобно ко всему привыкать» (III, 550).
Новая беда: одиночество посреди шума... До приезда Щедрина оно ощущалось особенно мучительно. Со здешним обществом Батюшков почти не вступает в контакт и ведет себя как-то особенно отгороженно, отъединенно.
Батюшков — С. С. Уварову, май 1819, Неаполь: «Какая земля! Верите, она выше всех описаний — для того, кто любит историю, природу и поэзию; для того даже, кто жаден к грубым чувственным наслаждениям, земля сия — рай небесный. Но ум, требующий пищи в настоящем, ум деятельный, здесь скоро завянет и погибнет; сердце, живущее дружбой, замрет. Общество бесплодно, пусто. Найдете дома такие, как в Париже, у иностранцев, но живости, любезности французской не требуйте. Едва, едва найдешь человека, с которым обменяешься мыслями. От Европы мы отделены морями и стеною китайскою. ...В среднем классе есть много умных людей, особенно между адвокатами, ученых, но они без кафедры немы, иностранцев не любят и, может быть, справедливо. В общество я заглядываю, как в маскарад; живу дома, с книгами; посещаю Помпею и берега залива — наставительные, как книги; страшусь только забыть русскую грамоту, и потому не теряю надежды быть со временем членом Академии...» (III, 781). И в этом же письме Батюшков выражает желание трудиться
«для России, следственно, для всего человечества, часто опечаливаемого глупостью и злодейством...» (III, 782).
В мае 1819 года Батюшков пишет последние письма в Россию, и в них как-то неуклюже отзывается об Италии: не то хвалит, не то ругает... «Вы сами знаете опытом, что не в чужих краях делаются связи, украшающие жизнь; может быть, знаете и то, что не в Италии живут сердцем» (из письма к Карамзину; III, 555). «...Не спрашивай у меня описания Италии. Это библиотека, музей древностей, земля, исполненная протекшего, земля удивительная, загадка непонятная... И вся Италия, мой друг, столько же похожа на Европу, как Россия на Японию» (из письма к Гнедичу; III, 553).
Даже описания итальянских красот и чудес выглядят в его письмах не совсем обычно: «Неаполь — истинно очаровательный по местоположению своему и совершенно отличный от городов верхней Италии. Весь город на улице, шум ужасный, волны народа. Не буду описывать тебе, где я был, но готов сказать, где не был. Не видал гробницы Виргилиевой: не достоин! Был раз в Студио: я не Дюпати и не Винкельман. Не видал Собачьей пещеры. И чем любоваться тут, скажите, добрые люди? Много и не видал, но зато два раза лазил на Везувий и все камни знаю наизусть в Помпее. Чудесное, неизъяснимое зрелище, красноречивый прах! Вот все, что могу сказать тебе на сей раз. Новостей не спрашивай; у нас все по-старому: и солнце, и люди» (III, 553).
Похоже, что уже через три-четыре месяца жизни в Неаполе Батюшков начал мечтать о возвращении на родину, к своим морозам, к своим друзьям... В Неаполе он отдален от какого-либо умственного движения, окружен недоверием и подозрительностью итальянцев. И он убеждается, что «ум, требующий пищи в настоящем, здесь скоро завянет и погибнет; сердце, живущее дружбой, замрет» (III, 781)...
Но как бросишь службу государеву, едва начатую и так нелегко приобретенную? Как уедешь со своей больной грудью из теплого климата? Там, в России, даже среди близких друзей, едва ли поймут этот поступок — сочтут его немыслимым, неблагоразумным, и осудят, и будут правы!.. И Батюшков насильно подавляет в себе тягостные ощущения, уповая на благоуханную итальянскую природу: «Здесь весна в полном цвете: миндальное дерево покрыто цветами, розы отцветают, и апельсины зрелые падают с ветвей на землю, усеянную цветами...» (III, 550).
Наконец Батюшков хочет найти убежище в истории, которой столь богата эта обетованная земля. Он подымается на Везувий и беспрестанно ездит в Помпею, некогда погибшую при извержении вулкана...
Батюшков — Н. М. Карамзину, 12/24 мая 1819, Неаполь: «Судьба, конечно, не без причины таила около двух
тысяч лет под золой Везувия Помпею и вдруг открыла ее: это живой комментарий на историю и на поэтов римских. Каждый шаг открывает вам что-нибудь новое или поверяет старое: я, как невежда, но полный чувств, наслаждаюсь зрелищем сего кладбища целого города. Помпеи не можно назвать развалинами, как обыкновенно называют остатки древности: здесь не видите следов времени или разрушения; основания домов совершенно целы, недостает кровель. Вы ходите по улицам из одной в другую, мимо рядов колонн, красивых гробниц и стен, на коих живопись не утратила ни красоты, ни свежести. Форум, где множество храмов, два театра, огромный цирк, уцелели почти совершенно. Везувий еще дымится над городом и, кажется, грозит новою золою. Кругом виды живописные, море и повсюду воспоминания; здесь можно читать Плиния, Тацита и Виргилия и ощупью поверять музу истории и поэзии» (III, 556).
Батюшков едет в Баию, приморский город, некогда бывший излюбленным местом римской аристократии — «где римляне роскошничали, где Сенека писал, где жил Плиний, и Цицерон философствовал» (III, 557), — и увидел некогда роскошную Баию в печальных развалинах, частью затопленную морем... С этим впечатлением связано одно из немногих дошедших до нас итальянских стихотворений Батюшкова:
Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы
При появлении Аврориных лучей,
Но не отдаст тебе багряная денница
Сияния протекших дней,
Не возвратит убежищей прохлады,
Где нежились рои красот,
И никогда твои порфирны колоннады
Со дна не встанут синих вод!
В июне в Неаполь приехал Сильвестр Щедрин — и положение Батюшкова, ранее общавшегося только со слугами (один из которых был немец, другой — итальянец, а в Неаполе говорили больше по-французски), несколько улучшилось. Он заметно повеселел, гуляя со своим приятелем по городу и явившись на сей раз его «чичероном».
С. Ф. Щедрин — родителям, 13/25 июля 1819, Неаполь: «Неаполь, смотря на оный с какой-нибудь горы, иностранцу покажется городом разоренным, ибо все домы без кровель, и точно те домики, которые дети строют из карт. Город чрезвычайно обширен и местоположение самое привлекательное, но нет никакого пренсипального строения, как то имеют другие итальянские города...— но зато отличается шумом, и не мудрено: город сей из многолюднейших в Европе, и сверх того наполнен итальянцами, народом, который имеет две крайности: или кричит во все горло, или показывает жестами. Толеда — пренсипальная и прекраснейшая вместе, регулярная улица, похожа на театр, в котором множество лиц действуют, а еще большее число смотрят: стук карет, крик разносчиков, перебегающих из одного кафе в другое, беганье людей по должности и без цели — все это заслуживает внимания иностранца... Сверх того, множество разносчиков с мелочами, у которых освещаются товары лампами или факелами. Тут же в разных местах есть украшенные стойки, где продается вода со льдом; желающим вливают зумбук, это наподобие водки из фиников, которые употребляют итальянцы свежими. Кн. Голицын, Батюшков и я, когда случалось разъезжать по городу, то прямо пили зумбук; сначала мне не понравилось, хотя все утверждают, что очень здорово. После вошел во вкус, и пил часто, а теперь почти не могу хлебнуть, совсем кажется лекарством»6.
Но Щедрин тотчас по приезде окунулся в работу — пишет сначала акварельные, затем живописные виды Неаполя: публичное гульбище Вилла Реаль, набережная Санта-Лючия... Батюшков все в книгах и в замыслах. Письма из России приходят редко, литературные новинки почти не приходят (Щедрин в своих письмах упоминает лишь о трех номерах «Сына Отечества», присланных к Батюшкову) — и он пишет без друзей, без пособий, некий большой труд — «Описание неаполитанских древностей». В середине июля Щедрин проводил Батюшкова из Неаполя на остров Искию: тот решил для поправления здоровья «пользоваться теплыми минеральными водами»...
П. А. Вяземский — А. И. Тургеневу, 5 июля 1819, Варшава:
«Когда будешь писать Батюшкову, уговори его согреть меня тепленьким письмом из Италии... Уверен, что он скучает»7.