ГОПАПО. Ф. 2, оп. 1, д. 45, л. 6.
Анна Рожкова
Судьба страны с судьбой людей неразделима]
У каждого человека есть своя маленькая родина, где он родился, вырос, где живут его родители, где похоронены его предки. И куда бы ни забросила его судьба, он тесно связан сердцем и душей, с Родиной. А все ли знают историю родного края?
В литературе и в архивах о селе Печмень упоминается очень редко. Впервые о Печмене упоминается в отчете Осинской уездной управы 1882 года в связи с эпидемией брюшного тифа. Следующее упоминание — в Исторической записке 1908 года «Список населенных мест Пермской губернии». Отмечена Печменевская волость, село Печмень на ключе Печмень. Массовое заселение русскими Печменского края проходило после отмены крепостного права в 1861 году. Переселялись люди как с севера, из Чердыни, так и из Вятки (нижегороды), Осы, Оханска, из центральных губерний.
Село Печмень стоит на речке Печменка, речка Печмень есть в деревне Бичурино. Считают, что Печмень — башкирское слово, но из старины до нас дошла легенда о происхождении названия нашего села. Через это поселение шла дорога, по которой везли медь, медистый песчаник, в печи Шермяитского медеплавильного завода. В печи везли медь — образовалось слово Печьмедь, а затем Печмень (эту легенду поведал учитель истории Печменской школы Афанасий Иванович Паршаков).
Мы попытались проследить историю нашего села в XX веке по воспоминаниям наших уважаемых сельчан.
Из воспоминаний старожилов, записанных Николаем Васильевичем Люлиным:
«Белогвардейцы в конце ноября 1918 года, теснимые с запада частями Красной армии — дивизией Азина, стали отступать на восток. Путь отступления белогвардейцам преградила бригада П. И. Деткина. После двухмесячных ожесточенных боев под деревней Дубовая Гора (около Куеды) бригада П. И. Деткина с боями стала отступать в направлении Сарашей. Сараши защищал 2-й Бирский полк под командованием П. И. Светлакова. Белогвардейцев было много. Комбриг Деткин приказал Светлакову отступать от Сарашей в сторону Таныпа, Константиновки и остановиться в Печмене. С приближением белогвардейцев к Сара-шам сарашевские кулаки подняли восстание против советской власти. Бирский полк начал отступать из Сарашей. Командир полка П. М. Светлаков задержался немного, а когда вскочил на коня, раздался выстрел. Светлаков был убит выстрелом в голову. В этой же схватке был смертельно ранен в живот комиссар полка Семен Новиков. Командира П. М. Светлакова отступающие красноармейцы привезли в Печмень. По приказу комбрига П. И. Деткина тело Светлакова было доставлено для погребения в Пермь. Но вскоре Пермь заняли колчаковцы. Они разрыли могилу Светлакова и выбросили его из фоба.
После гибели П. М. Светлакова 2-м Бирским полком стал командовать Иван Антонович Катаев. Полк с боями отступал из Сарашей в Печмень. Между Константиновкой и Печменем произошел бой, Это было в начале декабря 1918 года. В этом бою погибло двенадцать красноармейцев. Их 6 (19) декабря 1918 года захоронили у Печменской церкви (в сторону учительского дома, сейчас там живет А. А. Рожкова). «Красные» в Печмене продержались с начала декабря 1918 года до конца марта 1919 года, потом отступили, теснимые белогвардейцами. Когда «белые» пришли в Печмень, они выкопали из могилы захороненных у церкви красноармейцев, говоря что коммунистов у церкви нельзя хоронить, и зарыли их за оградой Печменского кладбища. Через три месяца, в июле 1919 года, «белые» из Печменя были изгнаны навсегда 2-м Бирским полком под командованием И. А. Катаева. Считается, что все двенадцать погибших были родом из Лубовой Горы».
Из рассказа Николая Максимовича Пепеляева, уроженца Нижнего Печменя, 1929 года рождения: «Папа, Максим Алексеевич, не шел в колхоз. Его вместе с мамой, Анной Николаевной, вызвали в сельсовет. Маму после беседы отпустили, отца оставили на ночь. Мама, я и сестра Зоя спрятали муку. Потом в дом пришли и описали имущество. Помню, что взяли самовар, два «венских» стула. А муку не нашли. У мамы был дядя (по матери) Егор Иванович Ивашенко, 1861 года рождения. Он был неграмотный, но хозяйственный. Держал большое хозяйство: два дома (нынешнее двухэтажное правление колхоза — это его дом, еще рядом стоял дом, амбар), жил богато. Держал в Зязелге мельницу. Максим, мой отец, будучи еще неженатым, работал на мельнице. Мать, Анна Николаевна, в девичестве жила в работницах у своего дяди Егора, он подарил ей самовар, но его конфисковали. Этот самовар долгое время хранился на складе первого этажа правления. Егора раскулачили, все имущество забрали. Егор с женой Ефимьей вырыли землянку в деревне Ореховая гора, там и жили. Но их и здесь не оставили в покое. Егора Ивановича Ивашенко забрали, увезли в Свердловск и там в 1937 году расстреляли. Жена к тому времени умерла от болезней и голода».
Из рассказа Надежды Ефимовны Баяндиной, урожденной Па-трушевой, 1919 года рождения: «Мой отец, Патрушев Ефим Федорович, 1882 года рождения, был награжден Георгиевским крестом за участие в Первой мировой войне. Но в 1937 году его забрали из дома за то, что он созвал старушек справить поминки по умершему сыну. Его посадили за религию на семь лет. От него было всего одно письмо с Черного моря. Семья была единоличной, детей осталось семь человек. Все имущество конфисковали. Мама, Евдокия Андреевна, в колхоз так и не вступила, одна воспитала детей. Двух ее сыновей, Александра и Петра, призвали на войну, оба погибли. Вместе с отцом сослали Новокрещенных Федора Григорьевича, 1881 года рождения, — фельдшера Печменя, который работал с 1930 года, с начала открытия фельдшерского пункта. Его арестовали в 1935 году, шестеро детей остались без отца. Новокрещенных потом расстреляли, а вот про отца мы ничего не знали. Говорили, что он так и ходил всю оставшуюся жизнь странником».
Из воспоминаний Генриетты Александровны Курочкиной, 1931 года рождения, Студеный Ключ: «Жили во время войны (1941-1945 гг.) трудно. Питались плохо, хлеба не было, все отправляли на фронт. Мы пекли лепешки из лебеды, калеги, картошки, спасало молоко. Работать заставляли день и ночь. Чуть подросла — возила снопы на конях. Зерно свозили в старую церковь, на голубинку (так называлось место, где ссыпалось зерно). Возила также зерно на лошадях в Осу. В складах зерно было насыпано под самый потолок. Приходилось с мешком лезть на самый верх. Мешок выпадет из рук, скатится вниз, и опять начинаешь все сначала. Мне было очень тяжело, но это никого не интересовало. Пахали на паре, лошади слушались плохо, на повороте с трудом поднимали плуг. Когда сеяли, то мешки с зерном поднимали с каким-нибудь стариком. Сеяли с лукошка. Деревянными граблями боронили под посев, лопатами копали под огурцы. Кони в войну дохли от работы непосильной и недоедания, а люди держались. Лапти с ног не снимали, некогда было. Во время войны платили налог. Семейные бабы с четырьмя-пятью детьми налог не платили, пока ребятишки малы, а как подрастут, налог сразу начинали брать. Сдавали молоко, шерсть, яйца, мясо, брынзу (овечье молоко). За неуплату налога уводили корову. Если даже нет скота, все равно должны платить 40 кг мяса в год, 75 яиц. Как-то Петру Цыбину нечем было отдать за яйца, так у него забрали единственную козу. Моя мама пожалела его, заплатила за него 75 яиц, и ему вернули козу. Как-то уродилась плохо картошка, и уполномоченный Петр Лебедев и Николай Кузнецов выгребли у нас всю картошку подчистую. Спасибо соседям, докормили нас до весны. Хлеб давали служащим (учителям, работникам сельсовета и сельпо). Если выдадут на трудодни 1 кг муки, мы с мамой разделим ее на паи ложкой, хватало только похлебку забелить».
Из воспоминаний Анания Михайловича Адаменко, директора Печменской школы в 1942-1947 годах: «Учащиеся школы ежегодно много работали по оказанию помощи колхозам в полевых работах (по всем сезонам). Это о них написана история как трудовой подвиг наших тружеников тыла. Работали все, от 1-го до 7-го классов Работали почти ежедневно. Заканчивали занятия — ив поле. В годы войны сумели организовать питание (конечно, военных лет, не современное). Это горбушка чистого ржаного хлеба (200 г) и хотя постная, но горячая похлебка из картошки, приправленная мукой Верх блаженства! Одежда была небогатой. Почти все ходили в школе в лаптях. Лаже был кружок по плетению лаптей. Особенно в этом были мастера старшие Зворыгины, Анатолий и Александр». Из воспоминаний Петра Александровича Червякова, 1932 года рождения, председателя колхоза им. Свердлова: «Постепенно, с 1956 года и примерно до 1960 года, отменили налоги с подсобного хозяйства, деревня вздохнула свободнее. С 1958 года ликвидировали МТС, передали технику, вернее продали по остаточной стоимости, дешево, колхозам. Председатель колхоза Окулов Яков Васильевич не торопился покупать технику, взял не все, что предлагали. Получили два дизеля, гусеничный трактор «Натий» на бензине, комбайны. Всю технику принял бригадир Пепеляев Николай Максимович.
Процесс укрупнения колхозов коснулся и нашего хозяйства. В конце 1959 года объединились Печмень, Константиновка, Кармановка. Вместе прожили немного, всего три месяца. Центр колхоза был в Константиновке, председатель — Саттаров Ваиз Гасбарович. Сделали три участка, но начались споры (печменский лес увезли на пилораму в Кармановку; зарплату в Кармановке выдали раньше, чем в Константиновке). 11 марта 1960 года из Барды приехали Ландцев и Нигамаев, и на многолюдном собрании печменцев произошло разделение, хотя наш колхоз полгода в районе не признавали. В это время в хозяйстве было 225 трудоспособных.
В 1960 году была пробурена первая нефтяная скважина недалеко от Асюльской фермы, скважина № 1 . Это было большим подспорьем хозяйству (ремонтировались и строились дороги, нефтяники помогали колхозу соляркой и мазутом). В конце 1960-х годов построена асфальтированная дорога, которая прошла через с. Печмень. С 1958-го по 1964 год начали строиться, дома росли как грибы. Лес давали бесплатно, выделяли трактора для вывоза леса. Три мельницы было (Асюл, Даниловка, Каратаевка) и еще не хватало, люди ездили даже в Константиновку».
Из воспоминаний Фаины Степановны Бакалдиной, 1945 года рождения: «Вспоминаю, как дружно жила молодежь. Я работала в клубе (1978-1986 гг.). Шили сами костюмы, сарафаны для выступления. Ставили концерты, занимали призовые места в конкурсах, художественным руководителем была Люда Галанова. Боря Шадрин был главным помощником. У Оли Горбуновой (Ивановой) — золотые руки, она шьет, вяжет. К сожалению, сейчас она пьет, лишена родительских прав.
При председателе Василии Ивановиче Масальских (с 1963-го по 1977 год) колхоз «Новая жизнь» жил хорошо. Начали жить с кулей. В соседних деревнях закупали (и сами ткали) мочальные тканые кули (под соль, муку) за 40 копеек штука, а продавали уже за 80 копеек. Продавать возили на станцию Куеда. Отсюда в колхозе появились «живые» деньги. Это был приработок, ведь основные деньги получали от сельскохозяйственной продукции. Поэтому деньги колхозники получали хорошие. В конце года давали премиальные, в зависимости от стажа работы. Когда наш колхоз соединили с Печменским (1980 год), ткать кули запретили, чтобы не рубили липу. При Червякове П. А. жили тоже хорошо. Оклады были около 250 рублей, а доярки зарабатывали по 400 рублей и выше. Пьянства почти не было.
В 1970-е годы люди начали уезжать из деревни. Колхозники узнавали, что где-то живут лучше, ведь в деревне жизнь трудна во все времена».
Такова, очень коротко, история нашего села в рассказах очевидцев, которые мы изучили, надеясь приостановить падение интереса к отечественной истории. Общаясь со своими сверстниками, мы выяснили, что молодежь плохо знает историю своего села, своего народа, утратила русские национальные традиции. Мы считаем, что русский человек должен с самого детства почувствовать и понять, что он сын Великого русского народа, что он славянин. Без таких людей, патриотов, невозможно развитие села, государства в целом. Утрата культурных истоков, забвение своей культуры ведут к вымиранию нации.
А наши односельчане, перенесшие великие страдания и крушения, неоднократные взлеты и падения, достойны восхищения!
(Печатается в сокращении)
Источники и литература:
История Урала. Пермь. Том 1 — 1963 г., том 2 — 1965 г. Летопись Печменского дома культуры, составитель 3. И. Байрамова Архивные документы семей.
Виктория Колдомова
История «Зари»
Каждому взрослому человеку в нашей стране известно, как обезлюдела сельская местность. Иногда трудно поверить в то многолюдье, которое наполняло территории, называющиеся сельской глубинкой. Несколько столетий назад заселялись людьми, укреплялись, развивались населенные пункты и, достигнув апогея в своем развитии, постепенно затухали. По каким-то причинам жители покидали родные деревни, которые после этого полностью исчезали.
Некоторые из этих деревень существовали целые столетия. Именно там зародились те особенные черты нашего народа, которые отличают его от всего мира. Для того чтобы не растерять эти особенности, необходимо изучить историческое прошлое и попытаться понять, как формировалась, сохранялась, передавалась из поколения в поколение способность русских людей осваивать незаселенные территории, выживать в суровых условиях климата, любить свою родину и уметь ее защищать. Где черпали наши предки силы для преодоления трудностей и за счет чего сумели обеспечить то духовное развитие, которое является основной опорой в жизни человека? Научная работа по краеведению — это один из способов разрешения проблемы.
Данная работа посвящена небольшому уголку земли в Большесосновском районе Пермского края. Расположен он в трех километрах от села Тойкино, на склоне холма, обрамленного у подножия ручьем, за которым вытянулся высокий бугор. Оказавшись здесь погожим летним утром, когда поднимается солнце, люди бывают поражены обилием света, естественными звуками живой природы, появлением ощущения комфорта и пониманием того, что это место очень удобно для проживания людей. Нам известно, что люди здесь жили более двух веков и первыми появились старообрядцы, бежавшие от реформ Никона, образовавшие на этом месте монастырь. Из уроков истории мы знаем, что монастыри часто являлись местом, где люди находили уединение, душевное успокоение, поддерживаемое физической работой и скромным образом жизни. В общении с природой люди восстанавливали свое душевное равновесие и покидали монастыри исцеленными и готовыми к дальнейшему духовному развитию. Тойкинский монастырь существовал до начала двадцатого века, постепенно приходя в упадок, и во время Гражданской войны его покинули последние обитатели. После установления советской власти в 1920 году пустующие монастырские земли были переданы тресту «Кизелкопи» для организации сельхозпредприятия, которое должно было снабжать продовольствием шахтеров и строителей Кизеловской ГРЭС, где работало более 10 тысяч человек. Руководство «Кизелкопей» образовало на монастырских землях совхоз имени III Интернационала.
В 1921 году страну охватил страшный голод, возникший в результате опустошительной засухи. Советская Россия стала получать продовольствие из-за границы, в том числе из США, где наряду с другими организациями было создано «Общество друзей Советской России», которое действовало под руководством международного рабочего комитета помощи России при Коминтерне. Общество образовало американский тракторный отряд из одиннадцати рабочих, в котором имелось двадцать тракторов «Кейс», трактор «Фордзон», два автомобиля и сельскохозяйственная техника. Отрядом руководил преподаватель сельскохозяйственного колледжа Гарольд Вэр. 1 июля 1922 года отряд прибыл на станцию Верещагине Пермской губернии, откуда отправился в совхоз имени III Интернационала, находящийся в 72 верстах от железной дороги. Прибывший отряд разместили в кельях пустующего монастыря. Политическую окраску приезду американцев создавало название совхоза, смысл которого сводился к идеям интернационализма. Это обстоятельство связало крохотный уголок Российской глубинки с далекой заокеанской страной.
Американцы прибыли вовремя, так как после Гражданской войны в Тонкинской волости не обрабатывалось 13 тысяч десятин земли. За летние и осенние месяцы усилиями тракторного отряда было вспахано 1500 десятин земли. Но главным было другое — местные крестьяне впервые увидели современную по тому времени технику, поняли ее преимущество и на своей родной земле столкнулись с примером настоящей взаимопомощи со стороны граждан другой страны. Иностранцы демонстрировали местным жителям не только Производственно-технические новшества, но и культурные достижения Запада, так как они привезли киноаппарат, с помощью которого проводили демонстрацию фильмов. Жители села Тойкино до сей поры гордятся тем, что они первыми в здешней местности познакомились с этими новшествами. Доброжелательность, взаимопонимание с той и другой стороны было очевидно и даже проявилось в заключении брака между одним из членов отряда и местной жительницей. Уехавшие глубокой осенью 1922 года американцы оставили в совхозе трактора и засеянные рожью поля.
Образованный совхоз существовал после этого еще несколько лет, а в 1929 году бывшие монастырские земли были отданы первому организованному в нашем районе коллективному хозяйству — коммуне «Заря». 14 семей первых коммунаров поселились в кельях монастыря, и склон холма вновь ожил от присутствия людей. Он снова оказался связан с реформами в нашей стране, а именно с проводимой коллективизацией сельского хозяйства. Коммунарам жилось очень трудно, так как в основном это были приезжие люди, оказавшиеся в нашей местности потому, что были вынуждены покинуть свои места из-за военных действий во время Гражданской войны и спасаться от голода 1921 года из центральных районов России. У них не было лошадей, орудий труда, и необходимость выживать заставила их объединиться. Коммуне были переданы несколько тракторов и сельскохозяйственные машины, оставшиеся после американского тракторного отряда, а государство оказывало поддержку коллективным хозяйствам в виде кредитов. Недостаток средств и плохая организация труда, отсутствие заинтересованности работников — все сказывалось на результатах работы, и в 1935 году коммуна «Заря» была реорганизована в колхоз «Заря».
К концу 1930-х годов некоторые члены колхоза сумели построить собственные дома. Около двух десятков дворов образовали целую улицу на склоне холма рядом с монастырем. Огороды большинства жителей подступали к берегу пруда. В годы Великой Отечественной войны в Заре — так стали называть образовавшуюся деревню — разместили, как и в других населенных пунктах района, эвакуированных из Ленинграда людей, которых дружелюбно встретили местные жители. В первое послевоенное десятилетие Заря жила обычной жизнью, как и тысячи деревень в нашей стране, но в связи с реформами Н. С. Хрущева она наряду с десятками деревень в нашем районе была объявлена неперспективной, и в 1960-1970 годах ее покинули все жители. Стены монастыря, как и некоторые дома, разобрали и перевезли в соседние населенные пункты, а остальные постепенно разрушились.
В настоящее время можно обнаружить очертание бывшей улицы по кустам сирени, черемухи, акации. Весной весь склон зарастает ароматным разнотравьем. Пастухи пригоняют сюда стадо коров, которые, сытно наевшись, спускаются на водопой к ручью, текущему по дну бывшего пруда. Ручей облюбовали бобры, построив здесь двенадцать плотин, образовавших целый каскад прудов. Большое количество запруженной бобрами воды создало экологически чистый микроклимат. Нижние ветки елей, подступающих к прудам, покрыты толстым слоем сизовато-белого мха, что является ярким подтверждением чистоты воздуха. Бывшие жители деревни ежегодно приезжают на этот склон холма, о чем свидетельствует наезженная дорога, собирают здесь ягоды и грибы, наслаждаются изумительным ландшафтом, рассказывают своим детям и внукам об исторической значимости этого уголка земли и глубоко сожалеют о том, что реформы сельского хозяйства во второй половине двадцатого века привели к исчезновению деревни Заря.
Татьяна Шакирова
Тойкинские трактора
Начинается осень, тянется зима, а весна и лето пролетают незаметно. И вот уж опять осень, зима... вечер и ночь... клубочки воспоминаний метрами (годами) расплетаются, даря душе благодать. Ничего придумывать не надо. Только записывай... Рассказывает моя учительница:
«...Мне пять лет. С подружкой играем вдвоем у деда. Какая-то штуковина. Там, под ней, у нас дом. Можно крутить ручку. Оказывается, через десять лет я это узнала, это молотилка. Откуда она в 60-е годы XX века оказалась во дворе у деда? Наверное, с тех времен, с 20-х годов. Лом у деда с бабкой был особенный. Не очень большой внутри, но с грандиозными кладовыми, теплыми сенями, погребом под кладовыми (из-за этого погреба и сгорел. В сентябре, перед засыпкой картошки, яму топили — сушили. Недоглядели — и дом загорелся. Постройка старая, сухая — все сгорело.) В доме были ставни снаружи (ни у кого не было в нашем селе дома со ставнями снаружи). Помню: двери в комнату с филенками, как в барском доме, распахивались, часы настенные, богатые. Потом, лет через сорок, читая литературу о разорении дворянских усадеб, я догадалась — откуда. Бабушка как-то вскользь оговорилась, что этот дом дорого достался — ее первенец умер во время стройки. Практически они строили его с дедом вдвоем.
...Звонок подруги. Не виделись лет двадцать. Голос узнаю безошибочно. Как, что, где, когда, сколько?.. Потом беседа течет по руслу воспоминаний. Нам пятнадцать, семнадцать, двадцать... Матери посылают по ягоды. Куда пойдем? В Зарю. Заря... Такое место — хорошо смородина растет. Дороги нет. Лог между лесов. Откуда там взялась смородина?
С этим же местом еще одно воспоминание связано. Даже два! Как во всех крестьянских домах, у бабушки две рамки с фотографиями. По несколько раз за день останавливается перед ними: «Тетя Фая, сестра Мария, мой отец в армии, я, двоюродная сестра Инна...» А мне интересна фотография с какими-то мужчинами, женщиной и... медвежонком! Бабушка обстоятельно рассказывает, что это американцы (помощь рабочих-американцев красной России в 1921-1922 гг.). Они жили у нас, в Тойкино, в коммуне «Заря», около двух лет. А дед у них был помощником, конюхом. И другие тойкинские мужики с ними общались — учились пахать на колесных тракторах, которые американцы привезли из далекой Америки и со станции Верещагине (90 км) гнали своим ходом до нашего села.
Об американском тракторном отряде я еще несколько раз слышала. Но меня это не касалось, по молодости еще не сложилось отношение к истории и сопричастности ей.
В семнадцать лет я была агитатором и ходила по домам, переписывая избирателей. Наискосок от деда был большой, из трех пятистенок, дом бывшей учительницы (я ее не видела ни разу, она тогда, в 1965-1968 гг. уже не вставала). У подружки Надьки Несмеловой (ее дальней родственницы) видела фотографию — точно, как Н. К. Крупская, и орден Ленина на груди. Ей, говорят, в 20-е годы его сам Калинин в Москве вручал. Так вот, за ней в то время ухаживали ее племянницы, тоже уже старушки, только худенькие и маленькие, Петровны — Зинаида Петровна и Надежда Петровна.
Я составляла списки своего округа, вписывая данные избирателей с паспортов. На нашей улице все Оленевы, Железновы, Пустоваловы и вдруг... Роффредо... Роффредо! Роффредо Зинаида Петровна! Почему, откуда Роффредо? Оказалось, та молодая женщина в большом гофрированном воротнике на фотографии — Зинаида Петровна. С одним из американцев они полюбили друг друга и поженились. Она уезжала с ним, а во время Великой Отечественной войны вернулась. Одна. А были муж и сын. И так одна и жила до самой смерти в Тойкино, работая счетоводом в школе. Замкнуто, уединенно.
А в «Зарю» к американцам пришла молодежь (видимо, время коллективизации) из деревни Потка и села Тойкино. Решили там жить по-новому: выстроили дома-бараки, какие-то подсобные хозяйственные помещения. Но через несколько лет все разбежались, ничего там, кроме ям, на месте домов не осталось. Кто были эти люди? Какие? Ничего теперь уже не узнаешь, старики, помнящие это, давно умерли. А мы, как «Иваны, не помнящие родства», не знали, не спрашивали, о другом думали и мечтали...
Недавно с ребятами 6-го класса писали текст о Марсе. Ребята заспорили. А я почему-то вспомнила песню своей молодости: «И на Марсе будут яблони цвести»... И верили, и рассказывали, и ездили на комсомольские стройки... И на Марсе будут яблони цвести...
А в 1973 году случился в нашем селе переполох. Едут американцы! Думали, те, что в двадцатых годах тут жили. Но приехали только русские журналисты из какого-то журнала, издающегося в Москве на английском языке. Молодежь собрали у реки — варили уху, водили какие-то дурацкие хороводы в мини-юбках. Через несколько месяцев пришел журнал на адрес орденоносного совхоза имени Ленина. У нас тогда был выстроен большой свинокомплекс на горе на той Зареке. Навозная жижа, за несколько лет переполнившая отстойники, полилась в реку, уничтожила всю рыбу в реке, сделав ее непригодной для нужд населения на несколько километров и лет. Но тогда, в семидесятые годы, мы гремели! Свинарки получали ордена, ездили в Москву на ВДНХ, построено было столько новых домов со всеми удобствами!
Таких журналов, с глянцевой бумагой, на иностранном языке, сроду не видали. И окрестности села на фотографиях не узнавали, и себя в хороводе... Так все было красиво!
Я любила свое село до безумия. Учась в Перми, домой на ночь готова была пешком, на попутках, только домой! Казалось, ничего лучше не может быть на свете родного Тойкино и людей, живущих в нем.
Тридцать лет назад приехала на работу в село Левине. Вышла замуж, родила троих детей. Прижилась в чужом селе, полюбила его и людей, много узнала об истории села, сама стала частью истории (была ответственной за производственную бригаду школьников, работающую в восьмидесятых годах на Левинском откормочном комплексе, где растили знаменитых телят герефордов (улучшенное мясо), была директором школы).
А домой в Тойкино (хотя мать ко мне переехала и родных там осталось) тянуло. Слышала о том, что в девяностые годы совхоз спался, паи получили все, животных разделили, растащили по д&;lt; мам всю технику. Кто-то сумел все это пустить в дело, кто-то пропил. Село встретило меня пустырями, на месте разрушенных усадеб, в центре, у клуба, наш любимый сад и танцплощадка в сиренях, огромное поле крапивы и полыни. На «Каравашке» — так называлось поле, с которого больше всех нажинали пшеницы (и мы любили ездить с шоферами, разравнивая пшеницу по кузову) — та же безотрадная картина. Да и вообще, покосы больше на полях, хлеба — ржи и пшеницы — не видно, чтоб сеяли на тойкинских полях. Зато больше всего людей стоит в центре занятости, надеясь на пособие по безработице. Много ребят в приюте из семей пьющих односельчан. Такого не было в годы моего детства. Взрослые работали, мы им помогали. На разнарядку летом в сенокос в 6 утра приходили, чтоб только успеть записаться копны на лошадях возить! Что стало с моей родиной, да и с ней ли только одной?! Куда все былое богатство девалось? Чье это неразумное правление? Чем гордиться современному поколению односельчан? Вот и бегут из села, одни неудачники из молодежи остаются. А что с ними сделаешь? А жизнь надо поворачивать, иначе будет поздно!
Мой муж тридцать лет агроном. Горячится, переживает, болит сердце, когда сеять, убирать, косить надо, а... солярки нет. Нет мощности КЗС, чтоб переработать вовремя зерно. Вот вертится, изобретая колесо. Есть старые, преданные земле трактористы. Все ждут пенсии, так как зарплаты в деньгах не получают. Да и агроном с высшим образованием на бумаге имеет зарплату 1600 рублей — как уборщица в школе!
Что будет с землей, с людьми в деревне? Ведь поля (полтора-два километра от большого села) зарастают лесом — прекрасные леса из сосен, берез, ив. «Хан Мамай» идет по России, на сколько-то десятилетий впадает она в спячку? Когда проснется? Ау, Русь! Невольно и Гоголя вспомнишь, только по-другому...»
...Я родилась в конце восьмидесятых годов прошлого столетия, в период расцвета нашего села. В это время моя бабушка работала главным бухгалтером в Левинском совхозе. Это было счастливое время нашего села. Совхоз насчитывал многотысячное поголовье крупного рогатого скота (точнее, около трех тысяч). Не простых пород, а герефордов. Были свинарники. Лошадей, выращенных нашим совхозом, продавали за границу. Рожь и пшеница выращивались на 3800 гектарах; осваивались новые территории под новые посевы. Также сеяли подсолнечник, горох, картофель. Наш совхоз ни в чем не нуждался, а излишки сдавали государству.
Отдыхали тоже с размахом. Кино, клуб, танцы по вечерам. В новой школе в классах было до двадцати и более учеников. При школе в интернате проживало 120 ребят. Моя школа часто занимала первые места. После школы молодежь уезжала учиться, но потом возвращалась обратно.
Совхоз получал новую технику. Тогда в гараже работал мой отец, водителем грузовика. Он рассказывал, что когда он работал, то они увозили коров на сдачу не по одной машине, а по 10-12 машин.
Но когда я сейчас вижу, что стало с моим селом, то я не могу представить его расцвет. Из трехтысячного поголовья скота осталось всего около 300 голов, одиноко стоят пустующие свинарники. Конюшен нет. Несколько коней — вот что осталось от великого прошлого наших конюшен. От того, что выращивалось в нашем совхозе, сейчас растет только одна пятая, некоторые из культур вообще перестали сеять. Освободившиеся площади, с таким трудом отвоеванные у леса, зарастают березами и елями. В гараж сейчас почти ничего не покупается, а чаше всего «новую» машину собирают из двух старых.
В школе учатся уже не сотни, а только несколько десятков человек (в некоторых классах учатся всего один - два человека). После 9-го или 11-го класса все едут учиться или в район, или в город. И стремятся там же и остаться, потому что в деревне нет работы.
Закончив школу, я тоже уеду учиться в город и, если будет возможность, останусь там...
«...Как ни печальна ситуация в моем селе, я все-таки надеюсь, что мое село вновь станет одним из лучших и сюда потянутся люди, а главное, молодежь вновь захочет остаться в селе. Надеюсь, что появятся новые рабочие места и продукция нашего СХПК «Левинское» станет снова конкурентоспособной на мировом рынке. Моей ученице — Тане Шакировой — 16 лет. Я учила ее маму. Я любила наблюдать за ней, когда она час-полтора шла от школы до дома, проходя 300-400 метров, исследуя все лужи, наблюдая за водомерками и лягушками. Интересный, наблюдательный ребенок! Я почему-то думала, что из нее вырастет прекрасный педагог, хороший врач, толковый зоотехник.
А жизнь — эти новшества наверху, «забота о благе народа» — внесла свои коррективы. Не будет Таня жить в селе, не будет еще одного толкового специалиста, который так нужен деревне!
На тему американского тракторного отряда, видимо, получил задание написать стихи наш пермский поэт Владимир Радкевич. Я помню его приезд, посиделки в доме директора совхоза С. В. Дектерева (его жена была учительницей, они дружили с моей матерью, обе преподавали русский язык и литературу). С гордостью мы потом читали и учили стихотворение В. Радкевича о нас, о нашем селе...»:
В 1921 году в селе Тойкино Пермской
области работал первый тракторный
отряд американских интернационалистов.
Ну что, казалось бы, решали
В невиданной борьбе миров
Затерянные на Урале ^
Шестнадцать этих тракторов! ^
И все-таки горячим всплеском,
За тем оврагом, за буфом,
С утра гремел по перелескам
Неслыханный железный гром.
Навстречу новому рассвету
Он будоражил и будил.
Он слышен был на всю планету –
Врагу и другу слышен был.
Когда в разрухе, в горе лютом,
Деревня выбилась из сил,
За этим тракторным маршрутом
Ильич внимательно следил.
В ветрах Россия изрыдалась,
И все-таки волной тепла
К нам классовая солидарность
По большакам российским шла.
Все может в жизни примелькаться
За столько бурь, за столько лет.
Но трактора-американца
У нас остался добрый след.
И дышат мне в лицо озоном
Мои прикамские ветра.
И как гроза за горизонтом —
Те тойкинские трактора!
(Печатается в сокращении)
Анастасия Рыжова
Мария Казакова
История проходит через дом человека,
через его частную жизнь
В начале января 2006 года общественность города Нытвы отметила 80-летие В. В. Микова, ветерана войны и труда, краеведа, поэта, общественного корреспондента местной газеты «Новый день», уважаемого в районе человека.
Из автобиографии В. В. Микова: «Я, Миков Василий Васильевич, родился в 1926 году, 9 января, в деревне Сидорове Гражданского сельского совета Нытвенского района. Родители — крестьяне-середняки. Отец на советской работе тридцать лет был председателем сельского совета. Мать — колхозница. С 1933-го по 1940 год учился в семилетней школе. С июня 1940 года работал в колхозе рядовым колхозником. В 1943 году работал трактористом МТС. В конце 1943 года пошел добровольцем в армию. С боями прошел от Вислы до Берлина. После демобилизации работал снова в колхозе кладовщиком. С 1949-го по 1952 год учился в трехгодичной сельскохозяйственной школе руководителей кадров колхозов. Закончил, получил диплом с отличием. По окончании ее был избран председателем колхоза. После второго укрупнения колхозов работал бригадиром комплексной бригады. После реорганизации колхоза в совхоз работал управляющим отделением. В 1973 году переехал в г. Нытву, работал в управлении сельского хозяйства. Дважды избирался председателем сельского совета. На пенсии с 1986 года».
Нам представилось интересным сопоставить страницы истории России с событиями в истории рода Миковых и их земляков, проживавших в окрестностях села Воробьи Нытвенского района Пермской области, а также прокомментировать их стихотворными текстами В. В. Микова.
«Во второй половине XVIII века в России особенно быстрыми темпами развивалась металлургия. Главной базой русской металлургии стал Урал».
Далекие предки Миковых появились в наших местах в первой половине XVIII века. Из стихотворения «Родословная»:
Сплавив нужный скарб когда-то
Камой вниз на паре струг,
Появились здесь три брата
С дальних северных округ.
Не от легкой жизни скоро
В трудный двинулись поход,
От рекрутских ли наборов,
Притеснений ли господ...
Видят тут, глазам не веря,
Мир безлюден, глух и нем,
Край непуганого зверя,
Рыб, не ловленных никем.
Вот куда зашли! Легко ли?
Здесь один наш род, как перст.
Триста верст от Камской Соли,
До Руси аж тыща верст.
Лесовали, зверя били,
А за свой пушной товар
Лошадей и скот водили
Из-за Камы от татар.
Так и жили на просторе
Без попов и без господ,
Только начал им на горе
Строить Строганов завод...
И не ведали вначале,
Что свободе их конец.
В толстой книге записал их
Графской вотчины писец.
Анастасия Рыжова, Мария Казакова
«Начало XX века — переломное время в жизни России. Расцвет культуры в этот период был беспрецедентным».
В районной газете «Новый день» за 1997 год, в статье «Отзвенели колокола», рассказывается об истории Говыринской церкви. В период с 1900 до 1910 года в деревне Говырино была выстроена церковь из красного кирпича, с роскошной кирпично-металлической оградой и арочными воротами. Строительство церкви поощрялось властями. Да и самим крестьянам лестно было иметь свой храм, где можно было бы справлять христианские праздники и обряды.
Церковь строили всем миром. Крестьяне охотно шли на земельные и другие тяжелые работы, получали за них кое-какие копейки. Кладка стен производилась на известковом растворе с добавлением в него яичного белка, для чего по деревням ходили специальные сборщики яиц. А когда основное строительство стен и куполов было закончено, на внутреннее украшение и оборудование потребовались дополнительные средства. Щедро жертвовали свои капиталы богатые мужики на настенную художественную роспись, на главный иконостас, на паникадило и большой колокол весом 60 пудов. Освятили церковь священники Пермской епархии. /Зля жителей деревни Говырино этот день превратился поистине в настоящий всенародный праздник. Нетрудно догадаться, с какой охотой народ посещал свою новую, сверкающую красками и позолотой церковь. Она стала главной объединяющей духовной силой окрестных поселян.
В 1933 году колокола с Говыринской церкви были сняты. И не одно крестьянское сердце болезненно сжалось, когда большой колокол упал на каменные плиты. И даже настоятель церкви отец Василий отрекся от церковного сана. Вера в деревне стала угасать.
Потом было несколько попыток возродить церковную службу, но верующих стало мало. Во время Великой Отечественной церковь была открыта. Солдатки урывали часок, чтобы сходить в храм и поставить свечку за своих без вести пропавших мужей. После войны купола и железная крыша были обновлены покраской. Однако попытка восстановить Говыринскую церковь окончилась неудачей, не было верующих. Не стало тех деревень, где жили бывшие прихожане.
На развитие культурной жизни села повлияли особым образом известные революционные события 1905 года. Тогда в село Воробьи приехал сосланный из Петербурга за политическую неблагонадежность Федор Дмитриевич Приделин. Вместе с женой он учительствовал в земской трехклассной школе. К этим людям тянулись селяне, и вскоре в селе появился кружок любителей сценического искусства. Костяк его составляла молодежь и местная интеллигенция. Приходили даже семейные селяне. Драмкружок прекратил свою деятельность с началом империалистической войны.
Интересно было узнать, что в предоктябрьские годы, в начале XX века, деревенские жители все трудоемкие работы: ремонт городьбы вокруг поскотины, вывозку навоза, молотьбу, строительство дома — проводили помочами, то есть объединенными усилиями нескольких родственных семей в кратчайший срок: сегодня тебе — завтра мне. Вечером после ужина работники веселились: плясали, устраивали разные игры и мерились силой.
А как весело и своеобразно проводились деревенские праздники! Особенно радовались Масленице. Из деревни в деревню ездила молодежь, особенно парни, на конях с разукрашенной сбруей, в санках с подрезами и роскошными подушками, да со специальными шарабошками, коими управляли санками во время катания девок с катушек. Шум, визг, игра гармошки до вечера разносились по деревенским улицам.
«19 июля (1 августа) 1914 года Германия объявила войну России. Вскоре эта война приобрела общеевропейский характер и превратилась в мировую. Война стала следствием глубокого кризиса европейской цивилизации».
В своих стихах В. В. Миков много пишет о своем отце, жизнь которого тесно связана с событиями в России XX века:
Отца в пятнадцатом забрали
На службу царскую...
Война с германцем затянулась...
Домой его отец вернулся на костылях. Несмотря на незажившие раны, ему пришлось воевать в Гражданской войне. И вот опять: «...отец в сраженьях бьет жестоких вояк Гайды и Колчака..»
И далее:
Вот уж семья.
А жизнь кипела.
Отец создал в деревне ТОЗ.
Потом он всем хозяйством смело
Вступил в создавшийся колхоз.
Затем глава семьи возглавил сельсовет и, по словам сына, «был как на фронте генерал». За все был в ответе, не знал ни отдыха, ни сна, а перед смертью завешал детям, что «священней нет земли на свете той, что вскормила хлебом нас».
«...Время требовало коренной перестройки сельского хозяйства, и был взят курс на проведение коллективизации. Гигантский рывок в развитии России в тридцатые годы был куплен иеной огромных трудностей для всего народа».
Конец двадцатых годов. Коллективизация. У нас в районе она проходила с такими же трудностями, что и по всей стране. Об этом времени рассказал В. В. Миков в поэме «Пути-дороги». Нас, уже изучивших период коллективизации по учебнику истории, поразили страшные факты, конкретные детали, указывающие на трудности этого процесса:
К колхозу люди привыкали,
Что ж, на миру и смерть красна.
Вдруг весь в колхозе хлеб забрали,
Фураж и даже семена...
Кем указанье было дано
Свезти весь хлеб в госзакрома?
И вот к колхозникам нежданно
Пришла голодная зима.
Народ в деревне был в смятеньи,
Не находил ответа он,
За что на голод и мученья
Коварно так был обречен?...
К весне приели всю скотину
И корм, что припасен скоту,
Головок клеверных пыжину,
Льняную куглину — и ту.
И наступил весной великий
Сил человеческих предел...
Степанко Симонович Миков
Собак и кошек даже ел...
Народ шарахался в деревне
И, подгоняемый бедой,
Иша от голода спасенье,
Бежал в завод и на бумстрой.
Астафьевские (малые) чтения
«На рассвете 22 июня 1941 года, без объявления войны, нарушив пакт о ненападении, германская армия обрушилась всей своей мощью на советскую землю. Люди остро осознали, что сейчас решается судьба страны».
Сороковые роковые... Шла война. В. В. Миков, страдающий близорукостью, рвется на фронт и добивается своего. Окончив курсы радиотелеграфистов, он с боями прошел до Берлина, был награжден орденом Отечественной войны II степени и медалями.
С горечью пишет он о больших утратах, постигших деревню:
Ох, многих, многих проводили.
Был незавидным их удел...
Кто в сорок первом уходили,
Никто из них не уцелел...
Лежат в земле, — война жестока, —
Двенадцать наших мужиков,
Незнамо где, в краях далеких, —
Так был войны закон суров.
Из лучших — лучших смерть косила,
Не знаешь, выберет кого.
Меня на фронте пошалила
На полдеревни одного.
Вернувшись с войны, Василий Васильевич работал в колхозе, председателем сельского совета, и все эти годы писал стихи, выпустил шесть сборников. Их главные темы — малая родина, село Воробьи и его окрестности, люди и уклад их жизни.
Занимаясь нашим исследованием, мы убедились, что действительно история проходит через Дом человека, через его частную жизнь, поняли, какой трудный путь прошли труженики района в тяжелые, жестокие годы коллективизации и Великой Отечественной войны. Все это запало в душу, проникло в сердце, вызвало сочувствие и жалость и в то же время гордость за стойкость людей.
(Печатается в сокращении)
Литература и источники:
Личный фонд В. В. Микова (отдел по делам архивов администрации Нытвенского района Пермской области).
Данилов А. А., Косулина Л. Г., Пыжиков А. В. История России. — М.: Просвещение, 2002.
Галина Щербакова
Трагическая история немцев - поволжцев
в 1941-1943 годах
Вот и меня спросили:
— Что мучит, брат?
— Нет дома, нет дома
И нет отчизны, брат...
Нет дома, нет дома
И нет пути назад!
«Песня изгнанника»
(пер. с нем. Я. Айгеншарфа)
Уже несколько лет мы знакомимся с судьбами немцев - поволжцев, попавших против своей воли в наш край ссылок, встречаемся с этими людьми, ведем тимуровскую работу. Тема эта для нас не случайна. В нашей школе есть внуки репрессированных, и наш классный руководитель Елена Владимировна Войняк — тоже внучка репрессированного Ивана Сергеевича Житпелева.
Он работал в УВСР г. Молотова, в учреждении № 261, нормировщиком, был репрессирован по статье № 58 2 апреля 1941 года вместе с друзьями и знакомыми. После разоблачения культа личности Сталина из прокуратуры Перми пришла справка, что дело на И. С. Житпелева прекращено за недоказанностью обвинения, и свидетельство о смерти, в котором были прочерки, где указывалось место, причина смерти и т.п. Семья его вынуждена была переехать в с. Вильгорт Чердынского района. Интересна судьба М. И. Лундиной, дочери И. С. Житпелева, которую не сломили ни голод, ни тяжелая работа, несправедливое отношение некоторых сельчан.
Запомнились нам интересные встречи с такими людьми, как Эдвин Александрович Гриб, тогда заместитель главы администрации Соликамского района по национальному вопросу. Он дал клятву бороться за реабилитацию немецкого народа, т. к. много выстрадал в детстве и понял, что выжили они только благодаря взрослым, которые делали все, чтобы спасти их, подростков. Он ездил в Германию много раз, ему предлагали остаться, работу. Но он остался верен своей клятве, до сих пор выступает с лекциями, проводит собрания.
Маргарита Ивановна Лундина училась в Чердынском педучилище с Зельмой Рудольфовной Белоусовой (позднее она работала заведующей Рябининским детсадом). Зельма Рудольфовна вспоминала, как снимали ее с занятий, вызывали в милицию отмечаться, не сбежала ли с места высылки. Возвращалась она на уроки, заливаясь слезами.
В Вильгорте жил ветеринар Василий Федорович Заволокин. Отец его — коренной кубанец, мать — немка. Воспитывался мальчик по казацким устоям, не знал немецкого языка. Дед по матери сокрушался: «Погибла немецкая нация в этом доме!» И лишь графа «национальность» в паспорте указывала на немецкие корни. На фронте его заставляли отречься от матери-немки, но он от нее видел только хорошее и профессию унаследовал. Так Заволокин оказался на Урале, здесь укоренился, здесь и похоронен.
В нескольких километрах от Вильгорта был поселок Лобырь, где жили спецпереселенцы. М. И. Лундина помнит, как ходили туда менять вещи на продукты, как по-доброму относились лобырьцы к таким же, как и сами, нуждающимся: всегда накормят и в дорогу дадут еду.
1 июля 2006 года состоялась встреча бывших ссыльных. Один из гостей, Л. В. Ларионов, живущий ныне в Перми, привязан к Чердынской земле, к Лобырю. Он убежден, что каждому, кто побывает здесь, захочется сюда вернуться.
Очень немного осталось репрессированных, бывших трудармейцев, на сегодняшний день: Вернер Карл Иванович (1923 — 2006), Гигель Амалия Александровна (1924 — 2006), Кремер Рейнгольд Иоганесович (1926), Киндеркнехт Виктор Генрихович (1928 — 2004), Папст Александр Георгиевич (1913), Пистер Яков Генрихович (1922), Штеклейн Антон Николаевич (1924), Рудер Генрих Петрович (1922), Пистер Екатерина Готлибовна (1924), Эйхгорн Яков Генрихович (...— 2002).
Как известно, 28 августа 1941 г. вышел указ о поголовном выселении немцев, проживающих в районах Поволжья, в Сибирь и Казахстан. И уже в начале сентября многие семьи вынуждены были покинуть свои дома, и везли их в знаменитых «телячьих» вагонах, описанных А. Солженицыным.
Пригнав российских немцев в места ссылки, власти поначалу предпринимали строжайшие меры по полной изоляции «мобилизованных» от местного населения. На этот счет в 1942-1943 годах было издано несколько инструкций и приказов наркомов.
Немцы сводились в специальные отряды во главе с сотрудниками НКВД или военными. Немецкие рабочие размещались в отдельных бараках, обнесенных забором и колючей проволокой. Вот как об этом рассказывает К. И. Вернер, когда их высадили зимой 1942 года в Соликамске, заставили идти пешком до Ныроба этапом в полторы тысячи человек:
«18 февраля прибыли в п. Верхний Бубыл (его сейчас нет, там жили только заключенные). Началась трудовая жизнь в бараках по 200 человек. Вместо печки на весь барак была одна бочка, которая не могла согреть помещение и просушить вещи. Белые от инея стены, промерзшие углы, старая одежда... Очень много работали. В 6 часов вставали, а в 7 уже на рабочем месте. Выводили из зоны, считая по головам. Шли 8 км по зимней, плохо расчищенной дороге к делянкам, где заготавливали лес. Уставшие, приходили в барак, ели заработанный хлеб, чаше «болтушку» из ржаной муки, мороженый турнепс и рыбу — соленую камбалу. После работы занимались хозяйством: возили в бочках воду, у каждого был свой запас воды, но в холодном бараке она застывала, скоблили пол, растапливали бочку. Прошел год. Из 1500 человек умерло больше 1000. Как мы выжили? Помогла вера в нашу невиновность, желание вернуться домой, крепкий молодой, 18-летний организм».
Все, с кем мы разговаривали, вспоминают довоенное время. У всех было свое хозяйство. «Держали 2 лошадей, 3 коровы, — вспоминает Генрих Петрович Рудер, — плетенный из прутьев овчарник (держали по 10-15 овец), 2 свиньи. В курятнике 25-30 кур, 2 петуха. Кроме крытого железом дома в три комнаты, была баня, летняя кухня из бревен. Пахали, сеяли, молотили (с 1932 года вступили в колхоз). Сеяли пшеницу, рожь, овес, просо, горох, бобы, садили тыкву, арбузы, дыни, огурцы, помидоры, картофель. За 1 км от дома был посажен фруктовый сад, 50 соток. Росли яблоки, груши, вишни, малина. Готовили компоты, варенья, сухофрукты».
Екатерина Готлибовна Пистер помнит, как в 1937 году собрали хороший урожай. В доме был большой чердак, как комната. Там хранили зерно. Была своя мельница. Столько запасов было, могли всю войну прожить не голодая. Помнит 1937,год и К. И. Вернер: «Урожай хороший. Стал работать трактористом. Заработал 5 тонн пшеницы... А в 1941 году пришли солдаты, дали 2 дня собраться, посадили всех в товарные вагоны. Сверху и снизу люди. Раз в сутки кормили: принесут ведро супа, черный хлеб. Везли в основном ночью. Даем стояли в тупике, пропускали военные эшелоны. Все, что везли на военном эшелоне, закрыто брезентом, охраняли красноармейцы».
Находясь в трудармии, немцы не имели права самостоятельно выйти с территории зоны, за это сразу давали 25 лет. «Не покидала надежда вернуться на родину, — продолжает свои воспоминания К. И. Вернер. — Ради этого согласились строить в 50-градусный мороз дома в Ныробе. (Сейчас это два дома по улице Ворошилова). Построили очень быстро, а отпустили несколько человек, старых и безнадежно больных. И вот в 1948 году привезли указ, в котором сообщалось, что мы являемся высланными без ограничения срока под спецкомендатуру».
До 1950 года так и жили. Без разрешения коменданта трудармейцы не имели права передвигаться из одного населенного пункта в другой, продолжали терпеть унижения, оскорбления. А в 1956 году им выдали паспорта и взяли расписку, что не приблизятся к месту бывшего места жительства на расстояние 101 км. И лишь в 1996 году им дали справки о реабилитации. Можно было бы и домой ехать, да здоровье не то. И кто ждал? Местные жители Поволжья устраивали митинги, создавали пикеты, кричали: «Не допустим!» И чего боялись? Думали, что заберут немцы свои дома.
Теперь жизнь прожита. На новой родине эти люди пользуются уважением, есть награды, грамоты. Но не забываются обиды. «Мы вправе просить, — считает К. И. Вернер, — чтоб нам заплатили за принесенный ущерб, но найдется ли такая цена, которая смогла бы залечить искалеченную душу, стереть с памяти страшные годы жизни. Помочь все забыть».
Очень доброе письмо пришло нам из Германии, от Гильды Готлибовны Кербель, которая с теплом отзывается о своей матери. Именно ее поддержка, сила воли помогли добиться в жизни того, что все ее дети теперь имеют. Все они с высшим образованием, живут в достатке. «Милый Саша! — обращается она к своему внуку, нашему однокласснику. — Я тебе желаю так же прожить и найти свой путь и свое место в жизни. Это очень важно для каждого человека». Не забыть нам и встречи с 80-летней Е. Г. Пистер, которая в свои годы полна оптимизма, по-доброму смотрит на мир, не держит обиды ни на кого.
Да, вернули многие права этим людям, компенсировали материально, дают путевки в санаторий «Лесная сказка», где они встречаются с пастором из Германии, который лечит их души. Но боль и раны, нанесенные в те годы, вряд ли исчезнут. Вот и мы, учащиеся Ныробской школы, должны помнить те страшные времена, говорить правду, какой бы она горькой ни была, для того, чтобы прошлое не повторилось. Память должна уберечь от повторения страшных ошибок.
Источники и литература:
Дезендорф В. Прощальный взлет // Судьбы российских немцев и наше национальное движение. — М., 1997.
Вернер. К. И. Воспоминания.
Пистер. Е. Г. Воспоминания.
Справка о реабилитации №10/3-294 от 23.01.96 (выдана 6 февраля 1996 года Эдуарду Готлибовичу Галлеру).
Письмо от Г. Г. Кербель.
Эльвина Ахметова
Ляйсан Мугалимова
Именитая семья села Сульмаш
Двадцатый век характеризуется насыщенностью исторических событий, их драматизмом, трагическими и героическими страницами, огромными людскими потерями, величайшими открытиями и успехами. Он сформировал людей своей эпохи, наложил неизгладимый отпечаток на их психологию, судьбы. Семья Усмановых, жившая в селе Сульмаш, — типичный представитель своего времени.
Судьба семьи как бы в сконцентрированной форме отражает судьбы российского общества XX века, в частности сельской татарской интеллигенции. Эта семья добилась больших успехов в различных сферах жизни, оставив после себя богатое научное и творческое наследие, а главное — доброе имя.
Семья муллы Усмана была самой грамотной в селе Сульмаш, только она получала газеты на татарском и русском языках. Кроме основной работы, мулла выращивал хлеб, держал скот. Он был человеком крупного телосложения, сильным, на сабантуях неоднократно признавался батыром. У него было семеро детей. О двух из чих, Габдуллахане и Хатипе, наш рассказ.
Габдуллахан Усманович Усманов родился в 1895 году в с. Сульмаш. Он был старшим сыном муллы Усмана. В 1918 году Габдуллахан Усманов поступает на 6-месячные курсы учителей татарских школ в городе Осе. На курсах он познакомился с Галимой Магафуровой, которая стала его женой. После окончания курсов Габдуллахан со своей женой возвращается в родное село. И в 1919 году Усмановы начали обучать детей грамоте. В то время официальной школы не было, занимались в разных домах, в здании мечет. Многие родители не хотели учить своих детей, боясь, что они будут учиться не по Корану. Особенно не хотели обучать девочек. Благодаря большой разъяснительной работе Усмановых через два-три года все дети школьного возраста, в том числе и девушки, были вовлечены в учебу. Многие из них, которые получили начальное образование в Сульмаше, продолжали обучение в селе Рябки. Г. Усманов сумел охватить учебой почти всех взрослых, не умевших читать и писать. Даже дети, которые научились читать и писать, обучали взрослых грамоте. Габдуллахан Усманов в 1930 году добился строительства семилетней школы. Поэтому официальной датой образования школы в селе Сульмаш считается 1930 год.
В 1938 году Г. Усманова арестовали как «врага народа». В доме был проведен тщательный обыск, но ничего не нашли. У его больной жены осталось на руках шестеро детей в возрасте от двух до 15 лет. Многие сочувствовали Галиме Усмановой, помогали чем могли. Немало было и тех, кто презирал эту семью. Дети не верили, что их отец мог быть «врагом народа». Старший сын Мидихат в первые дни войны ушел на фронт и героически погиб в бою. После смерти Мидихата за старшего остался второй сын, Шамиль. Он помогал матери воспитывать остальных детей, работал почтальоном. Дочери Наиля, Фируза, сыновья Шаукат и Равиль пошли по стопам отца, стали учителями. Наиля Усманова более 15 лет была директором Сульмашинской семилетней школы. С 2003 года в Сульмашинской школе работает учителем математики внучка Габдуллахана Усманова, Венера Шамильевна Усманова. Тем самым она продолжает любимое дело своей династии.
Хатип Усманович Усманов (Хатип Госман) родился 21 мая 1908 года, вначале учился у себя в деревне в религиозной татарской школе, затем — в средней Рябковской русской школе. В 1926 году он приезжает в Казань и поступает на Татарский рабфак, однако через год, из-за социального происхождения, его исключили. «Сын муллы» — этот ярлык и в дальнейшем неоднократно приносил будущему профессору неприятности: преграды при поступлении в вуз, исключение из комсомола (правда, впоследствии он был восстановлен). После отчисления с рабфака X. Усманов работает ликвидатором неграмотности на Казанской бирже труда, учителем начальной школы в родной деревне. С сентября 1929 года заведует библиотекой Свердловского татарского педучилища. Далее начинается его журналистская деятельность. Он работает в редакциях газет: «Социализм юлы» («Путь социализма», Свердловск), «Сталинчы» («Сталинец», Астрахань), «Коммунист» (Москва), «Яшь Сталинчы» («Молодой Сталинец», Казань) и др. В 1935-1939 годах X. Усманов — студент отделения татарской филологии Казанского государственного пединститута. Он был одним из прилежных и активных студентов, учебу сочетал с литературной и журналистской деятельностью. Получив диплом с отличием, X. Усманов в течение года был старшим преподавателем Елабужского учительского института, затем читал лекции по западноевропейским литературам в Казанском пединституте, параллельно работал в музее М. Горького в качестве научного сотрудника.
С 13 июля 1941-го по 6 мая 1946 года X. Усманов находился в рядах Красной Армии: в начале войны был рядовым, затем — политработником, сотрудником фронтовых газет Северо-Западного, 2-го Белорусского фронтов, служил в инженерно-саперной штурмовой гвардейской бригаде. За боевые заслуги капитан X. Усманов награжден орденом Красной Звезды и медалями.
После демобилизации, в 1946-1951 годах, X. Усманов работает старшим преподавателем на кафедре зарубежной литературы Казанского пединститута. В 1962 году он защитил докторскую диссертацию «Социалистическая революция и татарская поэзия». 24 сентября 1964 года ему было присвоено звание профессора. С 1975-го по 1989 год X. Усманов известен общественности прежде всего как крупный литературовед, уважаемый педагог-наставник. Основной объект его научных исследований — татарская поэзия 1910-1920 годов, творчество Г. Тукая, М. Гафури, Ш. Бабича, X. Туфана и других классиков татарской поэзии. Первый серьезный научный труд X. Усманова посвящен исследованию жизни и творчества X. Такташа. Автор лично знал этого замечательного поэта, любил его поэзию и считал, что Х.Такташ поднял татарское словесное искусство на новую ступень. Монография X. Усманова «Поэзия Такташа», вышедшая в 1953 году в Казани, принята в науке как новое слово в поэзии.
Наряду с анализом творчества известных поэтов он вводит в научный оборот много доселе неизвестных или забытых имен, не оставляя без внимания и переводы на татарский язык, в частности произведения Ф. Шиллера, У. Уитмена, Р. Тагора, Л. Бедного и др. В 1958 году X. Усманов выпустил небольшую, но очень содержательную, емкую книгу под названием «О современной татарской литературе (к 1-му съезду писателей РСФСР)» (Казань. — 24 с., на русском языке). X. Усманов внес большой вклад в исследование тюрко-татарского стихосложения. Хатип Усманович был научным редактором ряда изданий: знаменитого романа золотоордынского поэта Кутба «Хосров и Ширин» (1342) в арабской графике, произведения Хасама Кятиба «Джумджума султан» (1369).
Вот такие замечательные люди, вышедшие из крестьянской России, погибшие за нее или достигшие высот в современном мире во славу ее, были и есть на пермской земле, в селе Сульмаш, в роду Усмановых.
(Печатается в сокращении)
Алексей Заварзин
В начале жизни школу помню я...
(Из истории народного образования
в селе Шерья)
Школа... В жизни каждого человека, в истории каждого населенного пункта школа играет очень важную роль. Это место, где острее чувствуется связь между прошлым и будущим, связь между поколениями.
В селе Шерья, где я живу с рождения, тоже есть школа, и я — ее ученик. Когда возникла наша школа? Какова ее история? В основном мы знаем о жизни школы в годы Великой Отечественной войны и в 70-80-е годы XX века, а более ранняя история неизвестна, о развитии образования в Шерье до революции 1917 года сведений нет. Так родилась идея данной работы: изучить историю школы с возникновения и до наших дней и составить хронологию важнейших событий из истории школы, основываясь на документах областных и районного архивов, на воспоминаниях бывших учеников и учителей.
Мне удалось установить следующее. До 1917 года Шерья была крупным волостным центром Оханского уезда. На территории Шерьинской волости существовало 27 населенных пунктов. Первое учебное заведение в селе Шерья открывается между 1850-1870 годами — это было Шерьинское смешанное училище. На содержание училища отпускается земством 791 рубль 19 копеек, а обществом оплачивалось отопление и сторож. Учащихся: 97 мальчиков и 16 девочек, все русские. Преподавали в училище законоучитель Михаил Пономарев, учительница Лидия Ивановна Медякова и помощница Марья Сергеевна Ляхина. В марте 1871 года был назначен на должность учителя местный псаломщик Коровин. Шерьинское училище содержалось за счет казны, а в 1870 году училище было переведено на полное содержание Оханского земства.
Преподавание в училище велось по программе, выработанной на съезде учителей Мешерского уезда Калужской губернии. Классные занятия начинались в 8 часов 30 минут утра и оканчивались в 2 часа дня. Урок продолжался 1 час 30 минут, на отдых после каждого урока отводилось по 15 минут. Курс обучения до 1910 года составлял 3 года, а с 1910-го — 4 года. Количество учеников на один класс составляло 40 чел. В 1-2-х классах велось обучение грамоте, чтению, письму, арифметике. В 3-4-х классах давались сведения из отечественной истории и географии, обязательно два раза в неделю — Закон Божий. Ученикам, окончившим школу, для утверждения религиозных и нравственных понятий выдавались книги религиозного содержания: Псалтырь, Священная история, Евангелие на сумму 50 копеек на каждого. Преподавание велось по учебникам: «Родное слово» Ушинского, «Азбука» Добровольского. Учебники, мебель, методические пособия приобретались земской управой. С 1874/75 учебного года начали проводиться учебные испытания, т. е. экзамены. По итогам 1883 учебного года из 174 учащихся 69% сдали экзамены на «отлично» и «хорошо». За столь высокие показатели по решению земского собрания Оханского уезда учителям Шерьинского училища была выдана премия. Шерьинское смешанное училище с начала XX века начинает именоваться школой I ступени, т. е. это была начальная школа с 4 классами. Обучение было бесплатным. В период с 1900-го по 1917 год здесь работали педагоги: Зоя Григорьевна Романова, Валентина Ивановна Пьянкова и бабушка нашего священника отца Марка — Мария Захаровна Тюленева (в замужестве Лещова). Закон Божий вел законоучитель отец Сергий. Истопником и сторожем был отставной «николаевский» солдат. Ученики в школе были очень дисциплинированные. Учителя пользовались безграничным уважением и любовью у всего населения Шерьи. Светлая память о Марии Захаровне Тюленевой живет не только в семье отца Марка, но и в сердцах детей и внуков тех, кого учила эта скромная женщина.
В дореволюционный период у школы существовали свои сложности и проблемы, одна из них — это помещения учебных заведений, затем посещаемость учеников школы и нехватка квалифицированных педагогических кадров, особенно не хватало преподавателей-мужчин. Несмотря на существующие сложности, состояние народного образования в Шерье было вполне удовлетворительным.