- Я понимаю, что вы хотите сказать и почему не договариваете до конца. Если я благополучно доберусь до форта, отряд будет выслан для поимки этих бродяг, и я приду вместе с ним, потому что мне хочется увидеть вас и Хетти в полной безопасности, прежде чем мы расстанемся навеки.
      - Ах, Гарри Марч, если бы вы всегда так говорили, я могла бы питать к вам совсем другие чувства!
      - Неужели теперь слишком поздно, Джудит? Я грубый житель лесов, но все мы меняемся, когда с нами начинают обходиться иначе, чем мы привыкли.
      - Слишком поздно, Марч! Я никогда не буду питать к вам или к другому мужчине - за одним-единственным исключением - тех чувств, которые вы бы желали найти во мне. Ну вот, я сказала достаточно, не задавайте мне больше никаких вопросов. Лишь только стемнеет, я или делавар свезем вас на берег; вы проберетесь оттуда на берега Мохока, к ближайшему форту, и вышлете нам подмогу. А теперь, Непоседа... Ведь мы друзья, и я могу довериться вам, не правда ли?
      - Разумеется, Джудит, хотя наша дружба стала бы гораздо горячее, если бы вы согласились смотреть на меня так, как я смотрю на вас.
      Джудит колебалась. Казалось, в ней происходила какая-то сильная внутренняя борьба. Затем, как бы решив отбросить в сторону всякую слабость и во что бы то ни стало добиться своей цели, она заговорила более откровенно.
      - Вы там найдете капитана, по имени Уэрли, - сказала она, бледнея и дрожа всем телом. - Я думаю, что он пожелает вести отряд, но я бы предпочла, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Если капитана Уэрли можно удержать от этого похода, то я буду очень счастлива.
      - Это гораздо легче сказать, чем сделать, Джудит, потому что офицеры не всегда могут поступать, как им заблагорассудится. Майор отдает приказ, а капитаны, лейтенанты и прапорщики должны повиноваться. Я знаю офицера, о котором вы говорите, - это краснощекий, веселый, разбитной джентльмен, который хлещет столько мадеры, что может осушить весь Мохок, и занятный рассказчик. Все тамошние девушки влюблены в него и говорят, что он влюблен во всех девушек. Нисколько не удивляюсь, что этот волокита не нравится вам, Джудит.
      Джудит ничего не ответила, хотя вздрогнула всем телом. Ее бледные щеки сперва стали алыми, а потом снова побелели, как у мертвой.
      "Увы, моя бедная мать! - сказала она мысленно. - Мы сидим над твоей могилой, но ты и не знаешь, до какой степени позабыты твои уроки и обманута твоя любовь..."
      Почувствовав у себя в сердце этот укус никогда не умирающего червя, она встала со своего места и знаков дала понять Непоседе, что ей больше нечего сказать.
     
     
      Глава XXII
     
      ...Та минута
      В беде, когда обиженный перестает
      О жизни размышлять, вмиг делает его
      Властителем обидчика...
      Колридж
     
      Все это время Хетти сидела на носу баржи, печально глядя на воду, покоившую в себе тела матери и того человека, которого она так долго считала своим отцом. Уата-Уа, ласковая и спокойная, стояла рядом, но не пыталась ее утешить. По индейскому обычаю, она была сдержанна в этом отношении, а обычай ее пола побуждал девушку терпеливо ожидать того момента, когда можно будет выразить свое сочувствие поступками, а не словами. Чингачгук держался несколько поодаль: он вел себя как воин, но чувствовал как человек.
      Джудит подошла к сестре с видом торжественного достоинства, обычно мало свойственным ей; и хотя следы пережитого волнения еще были видны на ее красивом лице, она заговорила твердо и без колебаний. В этот миг Уа-та-Уа и делавар направились на корму к Непоседе.
      - Сестра, - сказала Джудит ласково, - мне надо о многом поговорить с тобой; мы сядем в пирогу и отплывем немного от ковчега; секреты двух сирот не предназначены для посторонних ушей.
      - Конечно, Джудит, но родители могут слушать эти секреты. Прикажи Непоседе поднять якорь и отвести отсюда ковчег, а мы останемся здесь, возле могил отца и матери, и обо всем поговорим друг с другом.
      - Отца... - повторила Джудит медленно, причем впервые со времени разговора с Марчем румянец окрасил ее щеки. - Он не был нашим отцом, Хетти! Мы это слышали из его собственных уст в его предсмертные минуты.
      - Неужели ты радуешься, Джудит, что у тебя нет отца? Он заботился о нас, кормил, одевал и любил нас; родной отец не мог сделать больше. Я не понимаю, почему он не был нашим отцом.
      - Не думай больше об этом, милое дитя. Сделаем так как ты сказала. Мы останемся здесь, а ковчег пусть отплывет немного в сторону. Приготовь пирогу, а я сообщу Непоседе и индейцам о нашем желании.
      Все это было быстро сделано; подгоняемый мерными ударами весел, ковчег отплыл на сотню ярдов, оставив девушек как бы парящими в воздухе над тем местом, где покоились мертвецы: так подвижно было легкое судно и так прозрачна стихия, поддерживавшая его.
      - Смерть Томаса Хаттера, - начала Джудит после короткой паузы, которая должна была подготовить сестру к ее словам, - изменила все наши планы на будущее, Хетти. Если он и не был нашим отцом, то мы всетаки сестры и потому должны жить вместе.
      - Откуда я знаю, Джудит, что ты не обрадовалась бы, услышав, что я не сестра тебе, как обрадовалась тому, что Томас Хаттер, как ты его называешь, не был твоим отцом! Ведь я полоумная, а кому приятно иметь полоумных родственников! Кроме того, я некрасива, по крайней мере не так красива, как ты, а тебе, вероятно, хотелось бы иметь красивую сестру.
      - Нет, нет, Хетти! Ты, и только ты, моя сестра - мое сердце, моя любовь подсказывают мне это, - и мать была вправду моей матерью, Я рада и горжусь этим, потому что такой матерью можно гордиться. Но отец не был нашим отцом.
      - Тише, Джудит! Быть может, его дух блуждает где-нибудь поблизости, и горько будет ему слышать, что дети произносят такие слова над его могилой. Мать часто повторяла мне, что дети никогда не должны огорчать родителей, особенно когда родители умерли.
      - Бедная Хетти! Оба они, к счастью, избавлены теперь от всяких тревог за нашу судьбу. Ничто из того, что я могу сделать или сказать, не причинит теперь матери ни малейшей печали - в этом есть, по крайней мере, некоторое утешение, - и ничто из того, что можешь сказать или сделать ты, не заставит ее улыбнуться, как, бывало, она улыбалась, глядя на тебя при жизни.
      - Этого ты не знаешь, Джудит. Мать может видеть нас. Она всегда говорила нам, что бог видит все, что бы мы ни делали. Вот почему теперь, когда она покинула нас, я стараюсь не делать ничего такого, что могло бы ей не понравиться.
      - Хетти, Хетти, ты сама не знаешь, что говоришь! - пробормотала Джудит, побагровев от волнения. - Мертвецы не могут видеть и знать того, что творится здесь.
      Но не станем больше говорить об этом. Тела матери и Томаса Хаттера покоятся на дне озера. Но мы с тобой, дети одной матери, пока что еще живем на земле, и надо подумать, как нам быть дальше.
      - Если мы даже не дети Томаса Хаттера, Джудит, все же никто не станет оспаривать наших прав на его собственность. У нас остался замок, ковчег, пироги, леса и озеро - все то, чем он владел при жизни. Что мешает нам остаться здесь и жить совершенно так же, как мы жили до сих пор?
      - Нет, нет, бедная сестра, отныне это невозможно.
      Две девушки не будут здесь в безопасности, если даже гуронам не удастся захватить нас. Даже отцу порой приходилось трудно на озере, а нам об этом и думать нечего. Мы должны покинуть это место, Хетти, и перебраться в селения колонистов.
      - Мне очень грустно, что ты так думаешь, - возразила Хетти, опустив голову на грудь и задумчиво глядя на то место, где еще была видна могила ее матери. - Мне очень грустно слышать это. Я предпочла бы остаться здесь, где, если и не родилась, то, во всяком случае, провела почти всю мою жизнь. Мне не нравятся поселки колонистов, они полны пороков и злобы. Я люблю деревья, горы, озеро и ручьи, Джудит, и мне будет очень горько расстаться с этим. Ты красива, и ты не полоумная; рано или поздно ты выйдешь замуж, и тогда у меня будет брат, который станет заботиться о нас обеих, если женщины действительно не могут жить одни в таком месте, как это.
      - Ах, если бы это было возможно, Хетти, тогда воистину я чувствовала бы себя в тысячу раз счастливей в здешних лесах, чем в селениях колонистов! Когда-то я думала иначе, но теперь все изменилось. Но где тот мужчина, который превратит для нас это место в райский сад?
      - Гарри Марч любит тебя, сестра, - возразила бедная Хетти, машинально отдирая кусочки коры от пироги. - Я уверена, он будет счастлив стать твоим мужем; а более сильного и храброго юноши нельзя встретить в здешних местах.
      - Мы с Гарри Марчем понимаем друг друга, и не стоит больше говорить об этом. Есть, правда, один человек... Ну да ладно! Мы должны теперь же решить, как будем жить дальше. Оставаться здесь - то есть это значит оставаться здесь одним - мы не можем, и, чего доброго, нам уж никогда более не представится случай вернуться сюда обратно. Кроме того, пришла пора, Хетти, разузнать все, что только возможно, о наших родственниках и семье. Мало вероятно, чтобы у нас совсем не было родственников, и они, очевидно, будут рады увидеть нас. Старый сундук теперь - наша собственность, мы имеем право заглянуть в него и узнать все, что там хранится. Мать была так не похожа на Томаса Хаттера, и теперь, когда известно, что мы не его дети, я горю желанием узнать, кто был наш отец. Я уверена, что в сундуке есть бумаги, а в них подробно говорится о наших родителях и о других родственниках.
      - Хорошо, Джудит, ты лучше меня разбираешься в таких вещах, потому что ты гораздо умнее, чем обычно бывают девушки, - мать всегда говорила это, - а я всего-навсего полоумная. Теперь, когда отец с матерью умерли, мне нет дела ни до каких родственников, кроме тебя, и не думаю, чтобы мне удалось полюбить людей, которых я никогда не видела. Если ты не хочешь выйти замуж за Непоседу, то, право, не знаю, какого другого мужа ты могла бы себе найти, а потому боюсь, что нам, в конце концов, придется покинуть озеро.
      - Что ты думаешь о Зверобое, Хетти? - спросила Джудит, опуская голову по примеру своей простенькой сестры и стараясь таким образом скрыть свое смущение. - Хотелось бы тебе, чтобы он стал твоим братом?
      - О Зверобое? - повторила Хетти, глядя на сестру с притворным удивлением. - Но, Джудит, Зверобой совсем не красив и не годится для такой девушки, как ты.
      - Но он не безобразен, Хетти, а красота для мужчин не много значит.
      - Ты так думаешь, Джудит? По-моему, все же на всякую красоту приятно полюбоваться. Мне кажется, если бы я была мужчиной, то заботилась бы о своей красоте гораздо больше, чем теперь. Красивый мужчина выглядит гораздо приятнее, чем красивая женщина.
      - Бедное дитя, ты сама не знаешь, что говоришь. Для нас красота кое-что значит, но для мужчины это пустяки. Разумеется, мужчина должен быть высоким, - но найдется немало людей, таких же высоких, как Непоседа; и проворным - я знаю людей, которые гораздо проворнее его; и сильным - что же, не вся сила, какая только есть на свете, досталась ему; и смелым - я уверена, что могу назвать здесь юношу, который гораздо смелее его.
      - Это странно, Джудит! До сих пор я думала, что на всей земле нет человека сильней, красивей, проворней и смелей, чем Гарри Непоседа. Я, по крайней мере, уверена, что никогда не встречала никого, кто бы мог с ним сравниться.
      - Ладно, ладно, Хетти, не будем больше говорить об этом! Мне неприятно слушать, когда ты рассуждаешь таким образом. Это не подобает твоей невинности, правдивости и сердечной искренности. Пусть Гарри Марч уходит отсюда. Он решил покинуть нас сегодня ночью, и я нисколько не жалею об этом. Жаль только, что он зря пробыл здесь так долго.
      - Ах, Джудит, этого я и боялась! Я так надеялась, что он будет моим братом!
      - Не стоит теперь думать об этом. Поговорим лучше о нашей бедной матери и о Томасе Хаттере.
      - В таком случае, говори поласковее, сестра, потому что - кто знает! - может быть, их души видят и слышат нас. Если отец не был нашим отцом, все же он был очень добр к нам, давал нам пищу и кров. Они похоронены в воде, а потому мы не можем поставить на их могилах надгробные памятники и поведать людям обо всем этом.
      - Теперь их это мало интересует. Утешительно думать, Хетти, что, если мать даже совершила в юности какой-нибудь тяжелый проступок, она потом искренне раскаивалась в нем; грехи ее прощены.
      - Ах, Джудит, детям не пристало говорить о грехах родителей! Поговорим лучше о наших собственных грехах.
      - О твоих грехах, Хетти? Если существовало когданибудь на земле безгрешное создание, так это ты. Хотела бы я иметь возможность сказать то же самое о себе! Но мы еще посмотрим. Никто не знает, какие перемены в женском сердце может вызвать любовь к доброму мужу.
      Мне кажется, дитя, что я теперь люблю наряды гораздо меньше, чем прежде.
      - Очень жаль, Джудит, что даже над могилами родителей ты способна думать о платьях. Знаешь, если ты действительно разлюбила наряды, то останемся жить здесь, а Непоседа пусть идет куда хочет.
      - От всей души согласна на второе, но на первое никак не могу согласиться, Хетти. Отныне мы должны жить, как подобает скромным молодым женщинам. Значит, нам никак нельзя остаться здесь и служить мишенью для сплетен и шуток грубых и злых на язык трапперов и охотников, которые посещают это озеро. Пусть Непоседа уходит, а я уж найду способ повидаться со Зверобоем, и тогда вопрос о нашем будущем разрешится быстро. Но солнце уже село, а ковчег отплыл далеко; давай вернемся и посоветуемся с нашими друзьями. Сегодня ночью я загляну в сундук, а завтра мы решим, что делать дальше. Что касается гуронов, то их легко будет подкупить теперь, когда мы можем распоряжаться всем нашим имуществом, не опасаясь Томаса Хаттера. Если только мне удастся вызволить Зверобоя, мы с ним за какой-нибудь час поймем друг друга.
      Джудит говорила твердо и решительно, зная по опыту, как нужно обращаться со своей слабоумной сестрой.
      - Ты забываешь, Джудит, что привело нас сюда! - укоризненно возразила Хетти. - Здесь могила матушки и только что рядом с ней мы опустили тело отца. В этом месте нам не подобает так много говорить о себе. Давай лучше помолимся, чтобы господь бог не забыл нас и научил, куда нам ехать и что делать.
      Джудит невольно отложила в сторону весло, а Хетти опустилась на колени и вскоре погрузилась в свои благоговейные, простые молитвы. Когда она поднялась, щеки ее пылали. Хетти всегда была миловидной, а безмятежность, которая отражалась на ее лице в эту минуту, делала его положительно прекрасным.
      - Теперь, Джудит, если хочешь, мы уедем, - сказала она. - Руками можно поднять камень или бревно, но облегчить сердце можно только молитвой. Почему ты молишься не так часто, как бывало в детстве, Джудит?
      - Ладно, ладно, дитя, - сухо отвечала Джудит, - сейчас это не имеет значения. Умерла мать, умер Томас Хаттер, и пришло время, когда мы должны подумать о себе.
      Пирога медленно тронулась с места, подгоняемая веслом старшей сестры; младшая сидела в глубокой задумчивости, как бывало всегда, когда в ее мозгу зарождалась мысль, более отвлеченная и более сложная, чем обычно.
      - Не знаю, что ты разумеешь под нашей будущностью, Джудит, - сказала она вдруг. - Мать говорила, что наше будущее - на небесах, но ты, видимо, думаешь, что будущее означает ближайшую неделю или завтрашний день.
      - Это слово означает все, что может случиться и в том и в этом мире, милая сестра. Это - торжественное слово, Хетти, и особенно, я боюсь, для тех, кто всего меньше думает о нем. Для нашей матери будущим стала теперь вечность. Для нас это - все, что может случиться с нами, пока мы живем на этом свете... Но что такое? Гляди: какой-то человек плывет к замку, вон там, в той стороне, куда я показываю; он теперь скрылся. Но, ейбогу, я видела, как пирога поравнялась с палисадом!
      - Я уже давно заметила его, - ответила Хетти спокойно, ибо индейцы нисколько не пугали ее, - но я не думала, что можно говорить о таких вещах над могилой матери, Пирога приплыла из индейского лагеря, и там сидит только один человек; кажется, это Зверобой, а не ирокез.
      - Зверобой! - воскликнула Джудит с необычайным волнением. - Этого быть не может! Зверобой в плену, и я все время только о том и думаю, как бы его освободить. Почему ты воображаешь, что это Зверобой, дитя?
      - Ты можешь судить об этом сама, сестра: пирога снова видна, она уже проплыла мимо замка.
      В самом деле, легкая лодка миновала неуклюжее строение и теперь направлялась прямо к ковчегу; все находившиеся на борту судна собрались на корме, чтобы встретить пирогу. С первого взгляда Джудит поняла, что сестра права и в пироге действительно Зверобой. Он; однако, приближался так спокойно и неторопливо, что она удивилась: человек, которому силой или хитростью удалось вырваться из рук врагов, вряд ли мог действовать с таким хладнокровием. К этому времени уже почти совсем стемнело, и на берегу ничего нельзя было различить. Но на широкой поверхности озера еще кое-где мерцали слабые отблески света. По мере того как становилось" темнее, тускнели багровые блики на бревенчатых стенах ковчега и расплывались очертания пироги, в которой плыл Зверобой. Когда обе лодки сблизились - ибо Джудит и ее сестра налегли на весла, чтобы догнать неожиданного посетителя, прежде чем он доберется до ковчега, - даже загорелое лицо Зверобоя показалось светлее, чем обычно, под этими красными бликами, трепетавшими в сумрачном воздухе. Джудит подумала, что, быть может, радость встречи с ней внесла свою долю в это необычное и приятное выражение. Она не сознавала, что ее собственная красота тоже много выиграла от той же самой естественной причины.
      - Добро пожаловать, Зверобой! - воскликнула девушка, когда пироги поравнялись. - Мы пережили печальный и ужасный день, но с вашим возвращением одной бедой, по крайней мере, становится меньше.
      Неужели гуроны стали человечней и отпустили вас? Или вы сбежали от них только благодаря собственной смелости и ловкости?
      - Ни то ни другое, Джудит; ни то ни другое. Минги по-прежнему остались мингами: какими они родились, такими и умрут; вряд ли их натура когда-нибудь изменится. Что ж, у них свои природные склонности, а у нас свои, Джудит, и не годится говорить худо о своих ближних, хотя если уж выложить всю правду, то мне довольно трудно хорошо думать или хорошо отзываться об этих бродягах. Перехитрить их, конечно, можно, и мы со Змеем их впрямь перехитрили, когда отправились на выручку его суженой... - Тут охотник засмеялся своим обычным беззвучным смехом. - Но обмануть тех, кто уже один раз был обманут, - дело нелегкое. Даже олени узнают все уловки охотника после одного охотничьего сезона, а индеец, у которого однажды раскрылись глаза на вашу хитрость, никогда больше не закрывает их, пока остается на том же самом месте. Я знавал белых, которые позволяли одурачить себя во второй раз, но с краснокожим этого не бывает. Всему, что они знают, они научились на практике, а не по книгам; опыт - лучший учитель, мы хорошо запоминаем его уроки.
      - Все это верно. Зверобой. Но если вы не убежали от дикарей, то каким образом вы очутились здесь?
      - Это очень естественный вопрос, и вы очаровательно задали его. Вы удивительно хороши в этот вечер, Джудит, или Дикая Роза, как Змей называет вас, и я смело могу сказать это, потому что действительно так думаю. Вы вправе называть мингов дикарями, потому что у них поистине дикие чувства, и они всегда будут поступать жестоко, если вы им дадите для этого повод. В недавней схватке они понесли кое-какие потери и готовы отомстить за них любому человеку английской крови, который попадется к ним в руки. Я, право, думаю, что для этой цели они готовы удовольствоваться даже голландцем.
      - Они убили отца, это должно было утолить их жажду крови, - укоризненно заметила Хетти.
      - Я это знаю, девушка, я знаю всю историю отчасти потому, что видел кое-что с берега, так как они привели меня туда из лагеря, а отчасти по их угрозам и другим речам. Что делать, жизнь - очень ненадежная штука. Наше знакомство началось необычайным образом, и для меня это нечто вроде предуказания, что отныне я обязан заботиться, чтобы в вашем вигваме всегда была пища. Воскресить мертвеца я не могу, но что касается заботы о живых, то на всей границе вряд ли вы найдете человека, который мог бы помериться со мной... Хотя, впрочем, я говорю это, чтобы вас утешить, совсем не для хвастовства.
      - Мы понимаем вас, Зверобой, - возразила Джудит поспешно. - Дай бог, чтобы у всех людей был такой же правдивый язык и такое же благородное сердце!
      - Разумеется, в этом смысле люди очень отличаются друг от друга, Джудит. Знавал я таких, которым можно доверять лишь до тех пор, пока вы не спускаете с них глаз; знавал и других, на обещания которых, хотя бы их дали вам при помощи маленького кусочка вампума, можно было так же полагаться, как будто все дело уже решили в вашем присутствии. Да, Джудит, вы были совершенно правы, когда сказали, что на одних людей можно полагаться, а на других нет.
      - Вы совершенно непонятное существо, Зверобой, - сказала девушка, несколько сбитая с толку детской простотой характера, которую так часто обнаруживал охотник. - Вы совершенно загадочный человек, и я часто не знаю, как понимать ваши слова. Но вы, однако, не сказали, каким образом попали сюда.
      - О, в этом нет ничего загадочного, если даже я сам загадочный человек, Джудит! Я в отпуску.
      - В отпуску? Я понимаю, что значит это слово, когда речь идет о солдатах. Но мне непонятно, что оно означает в устах пленника.
      - Оно означает то же самое. Вы совершенно правы: солдаты пользуются этим словом точно так же, как пользуюсь им я. Отпуск - значит позволение покинуть лагерь или гарнизон на некоторое, точно определенное время; по истечении этого срока человек обязан вернуться обратно и опять положить на плечо мушкет или же подвергнуться пыткам, в зависимости от того, солдат он или пленник. Так как я пленник, то мне предстоит испытать участь пленника.
      - Неужели гуроны отпустили вас одного, без конвоя?
      - Конечно. Я не мог бы явиться сюда иначе, если бы, впрочем, мне не удалось вырваться силой или с помощью хитрости.
      - Но что для них служит порукой вашего возвращения?
      - Мое слово, - ответил охотник просто. - Да, признаюсь, я дал им слово, и дураки были бы они, если бы отпустили меня без него. Ведь тогда бы я не должен был вернуться обратно и на собственной шкуре испытать всю ту дьявольщину, которую способна изобрести их злоба: нет, я бы вскинул винтовку на плечо и постарался бы пробраться в делаварские деревни. Но, господи помилуй, Джудит, они знают это не хуже нас с вами и, уж конечно, скорее позволили бы волкам вырыть из могил кости отцов, чем дать мне уйти, не взяв с меня обещания вернуться.
      - Неужели вы действительно собираетесь совершить этот самоубийственный и безрассудный поступок?
      - Что?
      - Я спрашиваю: неужели вы намерены снова отдаться в руки безжалостных врагов, чтобы только сдержать свое слово?
      Несколько секунд Зверобой глядел на свою красивую собеседницу с видом серьезного неудовольствия. Потом выражение его честного, простодушного лица изменилось, точно под влиянием какой-то внезапной мысли, и он рассмеялся своим обычным смехом.
      - Я сначала не понял вас, Джудит, да, не понял. Вы думаете, что Чингачгук и Гарри Непоседа не допустят этого. Но, вижу, вы еще плохо знаете людей. Делавар - последний из людей, кто бы стал возражать против того, что сам он считает своим долгом; а Марч не заботится ни о ком, кроме себя самого, и не будет тратить много слов по такому поводу. Впрочем, если бы он и вздумал заспорить, из этого ничего бы не вышло. Но нет, он больше думает о своих барышах, чем о своем слове, а что касается моих обещаний или ваших, Джудит, или чьих бы то ни было, они его нисколько не интересуют. Итак, не волнуйтесь за меня, девушка. Меня отправят обратно на берег, когда кончится срок моего отпуска; а если даже возникнут какие-нибудь трудности, то я недаром вырос и, как это говорится, получил образование в лесу, так что уж сумею выпутаться.
      Джудит молчала. Все ее существо, существо женщины, которая впервые в жизни начала поддаваться чувству, оказывающему такое могущественное влияние на счастье или несчастье представительниц ее пола, возмущалось при мысли о жестокой участи, которую готовил себе Зверобой. В то же время чувство справедливости побуждало ее восхищаться этой непоколебимой и вместе с тем такой непритязательной честностью. Она сознавала, что всякие доводы бесполезны, да в эту минуту ей бы не хотелось умалить какими-нибудь уговорами горделивое достоинство и самоуважение, сказавшиеся в решимости охотника. Она еще надеялась, что какое-нибудь событие помешает ему отдать себя на заклание; прежде всего она хотела подробно узнать, как обстоит дело, чтобы затем поступать сообразно обстоятельствам.
      - Когда кончается ваш отпуск. Зверобой? - спросила она, когда обе пироги направились к ковчегу, подгоняемые едва заметными движениями весел.
      - Завтра в полдень, и ни минутой раньше. Можете поверить мне, Джудит, что я не отдамся в руки этим бродягам даже на секунду раньше, чем это необходимо. Они уже побаиваются, что солдаты из соседнего гарнизона вздумают навестить их, и не хотят больше терять понапрасну время. Мы договорились, что, если я не сумею добиться исполнения всех их требований, меня начнут пытать, как только солнце склонится к закату, чтобы и они могли пуститься в обратный путь на родину с наступлением темноты.
      Это было сказано торжественно, как будто душу пленника тяготила мысль об ожидающей его участи, и вместе с тем так просто, без всякого бахвальства своим будущим страданием, что должно было скорее предотвращать, чем вызывать открытые изъявления сочувствия.
      - Значит, они хотят отомстить за своих убитых? - спросила Джудит слабым голосом.
      Ее неукротимый дух подчинился влиянию спокойного достоинства и твердости собеседника.
      - Совершенно верно, если можно по внешним признакам судить о намерениях индейцев. Впрочем, они думают, что я не догадываюсь об их замыслах. Но человек, который долго жил среди краснокожих, так же не может обмануться в их чувствах, как хороший охотник не может сбиться со следа или добрая собака - потерять чутье. Сам я почти не надеюсь на спасение; женщины здорово разозлились на нас за бегство Уа-та-Уа, а я помог-таки девчонке выбраться на волю. К тому же прошлой ночью в лагере совершилось жестокое убийство, и этот выстрел был, можно сказать, направлен прямо мне в грудь. Однако будь что будет! Змей и его невеста находятся в безопасности, и в этом есть маленькое утешение.
      - О, Зверобой, они, вероятно, раздумали убивать вас, иначе они не отпустили бы вас до завтра!
      - Я этого не думаю, Джудит, нет, я этого не думаю. Минги утверждают, что я убил одного из самых лучших и самых смелых их воинов, и они поймали меня вскоре после этого. Если бы с тех пор прошел месяц или около того, гнев их успел бы немного поостыть, и мы могли бы встретиться более дружелюбно. Но случилось не так. Однако, Джудит, мы говорим только обо мне, а ведь у вас было достаточно собственных неприятностей, и вам не мешает немного посоветоваться с другом о ваших делах... Значит, старика похоронили в воде? Я так и думал, там должно покоиться его тело.
      - Да, Зверобой, - ответила Джудит чуть слышно. - Мы только что исполнили этот долг. Вы совершенно правы, полагая, что я хочу посоветоваться с другом, и этот друг - вы. Гарри Непоседа намерен покинуть нас; когда он уйдет и мы немного успокоимся после недавнего торжественного обряда, я надеюсь, вы согласитесь поговорить со мной один час наедине. Мы с Хетти просто не знаем, что нам делать.
      - Это вполне естественно, все случилось так внезапно и так страшно... Но вот ковчег, и мы еще побеседуем, когда для этого представится более удобный случай.
     
     
      Глава XXIII
     
      На горной высоте грохочет гром,

К титульной странице
Вперед
Назад