«Мазурка была таким замечательным танцем особенно оттого, что выявляла те свойства мужчин и женщин, которыми они наиболее привлекали друг друга. Каждый играл свою роль: дама легко неслась вперед, и самый поворот ее головы, так как ей приходилось смотреть на кавалера через свое приподнятое плечо, придавал ей дразнящую ауру непостижимости, в то время как вся инициатива танца оставалась в руках кавалера. Он ее мчал вперед, то щелкая шпорами, то кружа ее, то падая на одно колено и заставляя ее танцевать вокруг себя, выказывая свою ловкость и воображение, способность себя показать и управлять ее волей» 61.
«Мазурка – это душа бала, цель влюбленных, телеграф толков и пересудов, почти провозглашение о новых свадьбах, мазурка – это два часа, высчитанные судьбою своим избранным в задаток счастья всей жизни», – говорит герой повести Е. Ростопчиной «Чины и деньги» 62.
Одним из завершающих бал танцев был котильон, «самый продолжительный для влюбленных, как и мазурка». Это веселый танец-игра, который сопровождался беготней «по всем комнатам, даже в девичью и спальни». «Котильон, бесконечный вальс с фигурами, продолжался три часа и больше...» 63. «Попурри и котильон (которые сливаются ныне воедино) – роковые танцы для незнакомых между собою. Я всегда называл их двухчасовою женитьбою, потому что каждая пара испытывает в них все выгоды и невыгоды брачного состояния» 64.
Нередко бал заканчивался «греческим» танцем, a la grecque, «со множеством фигур, выдумываемых первою парою». «Бал заключался шумным a la grecque, или гросс-фатером, введенным, как утверждали, пленным шведским вице-адмиралом графом Вахтмейстером» 65.
На балах исполнялись и сольные танцы, например русский народный танец.
По отзывам современников, дочь А. Г. Орлова-Чесменского, Анна Алексеевна, была выдающейся исполнительницей русских народных танцев. «Когда мы вернемся в Москву, – писала Марта Вильмот, – княгиня Дашкова попросит графа Орлова устроить бал... Дочь графа – девица весьма достойная, к тому же прославленная танцорка, вот там-то я и увижу все настоящие русские танцы в самом лучшем исполнении» 66.
А. А. Орлова-Чесменская была не единственной исполнительницей русских народных танцев среди молодых дворянок. П. А. Вяземский сообщает А Я. Булгакову: «Урусова – совершенная богиня, еще похорошела, восхитила всех своею русскою пляской».
Вспоминая веселую жизнь в имении В. А Недоброво, А. П. Беляев пишет: «Василий Александрович очень любил, когда вторая дочь Надежда Васильевна плясала русскую. Для этого она надевала богатый сарафан, повойник и восхищала всех гостей своей чудной грацией» 67. Этим мастерством наделил Л. Н. Толстой и свою любимую героиню Наташу Ростову.
К сольным танцам принадлежал и танец с шалью, па-де-шаль.
«Однажды на балу у Орлова попросили одну из московских красавиц, жену его незаконного сына, протанцевать "pas de chele", – вспоминает Е, И. Раевская. – Она согласилась и, став посреди залы, будто невзначай, выронила гребень, удерживающий ее волосы. Роскошные, как смоль, черные волосы рассыпались по плечам и скрыли стан ее почти до колен. Все присутствующие вскрикнули от восторга и умоляли ее исполнить танец с распущенными волосами. Она только того и хотела; исполнила танец при общих рукоплесканиях» 68.
Появлению этого танца способствовало увлечение французского общества античной культурой. «Па-де-шаль – соло, танцуется с легким газовым шарфом в руках: танцующая то обметывается им, то распускает его». Особое внимание обращалось на плавность и грациозность движения рук.
Иногда на балу рождался какой-нибудь новый танец. «На последнем бале у Ф. Голицына было 18 дам и более 40 танцоров, – сообщает москвичка М. А. Волкова своей подруге В. И. Ланской 1 февраля 1815 года – Так как этот толстый князь Федор из всего умеет извлечь пользу, видя, что многие не танцуют, он выдумал кадриль, в которой у каждой дамы было по два кавалера, нас это очень забавляло; но беда была в том, что все путались, не зная, в какую сторону повернуться и кому прежде кланяться» 69.
Наиболее полный список популярных в то время танцев встречаем в воспоминаниях М. Дмитриева: «А тогда танцев было множество: экосезы и англезы со множеством фигур, круглый польский, polonaise sautante* [* Полонез с прыжками (фр.], вальс, тампет, матрадура, мазурки, и все это кончалось бесконечным котильоном, а после ужина поднимались и старики с молодыми и дурачились в грос-фазере** [** Правильнее – гросфатер]. Бывало, так завеселишься, что ног под собой не слышишь; эти балы кончались... часа в четыре за полночь» 70.
«Если где-либо собирались на вечер или на бал, то каждый имел право подходить к любой даме, не ожидая, чтоб его прежде представили: за благонадежность и приличность господина ручалось уже то, что он находился в одном доме с дамою; иначе его бы не приняли; следовательно, дама не имела никакого основания опасаться, что подходящий к ней кавалер может ее компрометировать» 71.
«Первый мой выезд был на бал к Хвостовым, – вспоминает Е. А. Хвостова. – ... Войдя в ярко освещенную залу, у меня потемнело в глазах, зазвенело в ушах; я вся дрожала... Но боязнь эта скоро исчезла, дамы и девушки заговорили со мной первые (тогда еще не существовала на свете претензия говорить и танцевать только с представленным лицом)...» 72.
Многочисленные руководства по этикету содержали правила поведения барышни на первом балу: «Если у девушки есть отец, то он под руку вводит ее в залу, представляет своим старым друзьям, и ему же представляются кавалеры, желающие танцевать с его дочерью» 73.
Считалось неприличным обещать один танец двум кавалерам. «Этого должно всячески избегать, так как подобные случаи носят отпечаток кокетства...» 74.
Дама, чтобы не причинить одному из кавалеров неудовольствие, должна была «прибегнуть к маленькому притворству и, отговорясь усталостью», пропустить злополучный танец.
Дамы и барышни «имели маленькие книжки в оправе слоновой кости, в которых записывалось, на каком балу, с кем и что танцуешь». Нарушить правило допускалось только в том случае, если на танец приглашал император.
«Обманутый» кавалер не должен откровенно выражать своего неудовольствия, подобно штабс-капитану Шеншину, о котором рассказывает в своих воспоминаниях М. М. Петров. «Молоденькая вдовушка», дав обещание танцевать с ним будущий танец, пошла с другим. «Шеншина это своевольство взорвало, и он наговорил ей упреков с три пропасти поносительных – так что она принуждена была скрыться, удаляясь с балу» 75.
Девушки выезжали на бал только в сопровождении матери или какой-нибудь почтенной дамы, родственницы или близкой знакомой. Персидский посол, остановившийся в Москве проездом в Петербург, в 1814 году, на балу у графини Орловой был удивлен, «зачем на этом балу так много старых женщин, и когда ему объяснили, что это матери и тетки присутствующих девиц, которые не могут выезжать одни, он резонно заметил: разве у них нет отцов и дядей?..» 76.
«Присутствие чепцов, как известно, необходимо для сохранения спокойствия в непокорных головках: не будь их, кадрили тотчас превратились бы в шумное сборище новгородского веча; юные красавицы, под предводительством ораторов с усами и без оных, заговорили бы против законов расчетливых маменек: тогда прощай выгодные замужества!» 77.
«Меня уверяли, – замечает С. П. Жихарев, – что если девушка пропускает танцы или на какой-нибудь не ангажирована, то это непременно ведет к каким-то заключениям. Правда ли это? Уж не оттого ли иные mamans беспрестанно ходили по кавалерам, особенно приезжим офицерам, и приглашали их танцевать с дочерьми: "Батюшка, с моею-то потанцуй"» 78.
Другие mamans облекали эту просьбу в более светскую, изысканную форму:
«-Вы не хотите сделать нам удовольствия потанцовать у нас? Вы танцуете так прелестно!..
– Сударыня! Я только ожидал вашего приказания.
– Так не угодно ли с моею дочерью?..
– Как не угодно ли!.. Напротив, я должен просить вас на коленях позволить мне иметь эту честь...» 79.
Девушке не полагалось более одного раза танцевать с молодым человеком, если он не являлся ее женихом.
А. П. Керн вспоминает: «Батюшка продолжал быть со мною строг, и я девушкой так же его боялась, как и в детстве; Если мне случалось танцевать с кем-нибудь два раза, то он жестоко бранил маменьку, зачем она допускала это, и мне было горько, и я плакала» 80.
А вот еще одно интересное свидетельство современника: «Тогда была в Симбирске одна барышня М. Д., которая более прочих мне нравилась и действительно была прехорошенькая и премилая особа; вследствие чего, начиная с первого вечера и до последнего, все котильоны и мазурки мы с ней неразлучно танцевали; это так уже вошло в обыкновение, что на эти танцы ее никто уже не ангажировал. В столице это было бы немыслимо, но в провинции тогда нравы еще были настолько патриархальны и наивны, что оно никому не казалось странным и неприличным» 81.
Успех девушки на балу зависел от ее умения поддерживать непринужденный, легкий «бальный разговор». «Мы сказали, что на бале люди отличаются от людей пустословием. Это называется – разговор. Нужен разговор особенный, исключительно бальный, отличающийся от других разговоров как щебетание ласточки от песней жаворонка. Его можно взять напрокат у приятелей, то есть должно научиться ему в свете...» 82. «Разговор перелетал то мотыльком, то пчелкой с цветка к цветку, от предмета к предмету» 83.
«Другой отец, также москвич, жаловался на необходимость ехать на год за границу. "Да зачем же вы едете?" – спрашивали его. – "Нельзя, для дочери!" – "Разве она нездорова?" – "Нет, благодаря Бога, здорова; но видите ли, теперь ввелись на балах долгие танцы, например, котильон, который продолжается час или два. Надобно, чтобы молодая девица запаслась предметами для разговора с кавалером своим. Вот и хочу показать дочери Европу. Не все же болтать о Тверском бульваре и Кузнецком мосте"» 84.
В сатирическом рассказе П. А. Муханова «Сборы на бал», опубликованном в 1825 году, мать поучает великовозрастную дочь, как следует вести бальный разговор:
«Ты знаешь, что я отдала о тебе записку Панкратьевне, доброй этой торговке, у которой я купила жемчуг, она показывала ее майору, который приехал с решительным желанием – жениться, а я тебе решительно объявляю, чтобы ты непременно ему понравилась... Если он тебя позовет на польский, то встань с приятностью, дай руку с ловкостью, взгляни приветливо, говори с ним много, особенно о сельской жизни, о семейственном счастии, о скуке большого света, но все это умненько, так, чтоб он не мог заключить, что свет тебе знаком уже 12 лет. Скажи ему, что твой отец тоже служил в военной службе и страх любит военных, что я любезная и гостеприимная женщина и всегда по вечерам бываю дома. Если же к тебе подойдет Миловзор, петербургский этот красавец, тоже уведомленный о тебе с весьма хорошей стороны, то заговори ему об опере, о балах, о гуляньях, танцах; скажи ему, что ты страх желала бы жить в Петербурге; скажи ему, что ты любишь бульвары, тротуары, что ты рада быть у двора, познакомиться с иностранными министрами; поговори ему о литературе, о модах, книгах; дай ему почувствовать, что на доходы твоей степной деревни ты бы могла жить открыто; скажи ему, что тебе надоела Москва, где столько причуд и причудников...» 85.
«Было немыслимо, чтобы кто-либо из присутствовавших молодых мужчин позволил себе не танцевать; не пригласить к танцам оставшуюся без кавалеров даму считалось невежливостию» 86.
Из-за недостатка на балу кавалеров какая-нибудь девушка или дама могла оказаться не приглашенной на танец. В этом случае «должно» следовать правилу: «Ожидайте спокойно и весело, пока не подойдет к вам кавалер: ибо сколь ни неприятно для молодой девицы оставаться на бале часто не приглашенною на танцы, но это небольшая только, скоро проходящая неприятность, которую равнодушно перенесть можно, между тем как спокойствие, скромность и веселость скорее привлекут к вам желаемого кавалера, нежели явное обнаружение дурного расположения и горькой досады» 87.
Снова обратимся к рассказу П. А. Муханова «Сборы на бал», в котором опытная мамаша с укоризной говорит дочери: «Мне надоело 12 лет сряду возить тебя на балы без всякой пользы. Ты приедешь, сядешь в угол, повесишь нос, нахмуришь брови, когда к тебе подходят; не скажешь двух слов, не можешь попросить кавалера сесть возле тебя, не можешь заговорить с ним о танцах, спросить, с кем он танцует котильон: тогда иной, может быть, из учтивости попросил бы тебя танцевать с ним. Граф Иванов подошел к тебе – ты отвечала ему так сухо, что он повернулся и ушел, а, может быть, он имел на тебя виды. Князь Блестов смотрел на тебя в лорнет, верно, с намерением; а ты не поправилась, не только не подняла головы, но глаза опустила, точно как провинциалка. Миленов позвал тебя на польский, может быть, с тем, чтоб изъясниться: ты пошла как будто поневоле и, верно, не открыла рта, не сказала ему ничего приятного, привлекательного» 88.
Другая крайность, если девушка танцует до «излишнего утомления». «Молодая девица с раскрасневшимся от напряжения лицом, с остолбеневшими от изнурения глазами, забывающая все окружающее, и от того выходящая из себя, производит очень противное и неестественное впечатление в других» 89.
«На парижских балах дамы, не ангажированные на танцы, называются disponibles; танцующие же – actives; последние носят обыкновенно за поясом своим, кроме веера, маленькую книжечку, где записываются танцы, на которые ангажируют танцующих дам» 90.
Во время танцев нередко случалось кому-нибудь из партнеров падать, бывало, что падали оба. Граф Жозеф де Местр сообщает в письме о падении танцевавших на балу великого князя Константина и госпожи Нарышкиной: «Великий князь Константин, как оно подобает великому тактику, танцевал в сапогах с длинными шпорами и в решающий момент вонзил оные столь глубоко в ее трен, что, несмотря на все старания участвовавших в сем танцевальном поединке сторон, оба полегли на поле битвы в самых живописных позах» 91.
Падение одного из партнеров бросало тень и на другого. А. В. Мещерский с благодарностью вспоминает, какую услугу оказала ему на балу у австрийского посла графиня Воронцова: «Я помню, что на этом бале, в самом его начале, когда еще танцы не оживлялись и танцоры лениво принимались за дело, я пригласил графиню. Пустившись с ней в вихре вальса по слишком гладкому паркету огромной залы, я имел несчастие поскользнуться и наверное упал бы и увлек ее с собой, если б, чувствуя неизбежную катастрофу, не уперся правой рукой на одно мгновение на талию графини. Она, легкая, как пух, но стойкая, как пальма, выдержала эту тяжесть давления, и мы вновь понеслись, победоносно продолжая путь до места, с легким сердцем после миновавшей для нас опасности» 92.
«Кто уронит даму на танцевальном вечеру, должен извиниться перед ней сейчас же; отвести ее на место; справиться о ее здоровье; не нуждается ли она в какой-либо помощи, если нуждается, то наша обязанность способствовать, чтобы сейчас помощь была оказана, кроме того, чтобы загладить окончательно свою медвежью ловкость, вы должны, даже обязаны сделать ей визит на другой же день, но Боже вас сохрани упоминать о том, что вы приехали загладить свою ошибку, с извинением, а постарайтесь, чтобы и она не упоминала о происшедшем...» 93.
«Кавалер ни в коем случае не имеет права оставить после какого бы то ни было танца даму среди залы: это, во-первых, верх неприличия, а во-вторых, у дамы, может быть, закружилась голова, а вы ее бросаете на произвол толпы танцующих, отчего она может упасть, чем, конечно, скомпрометирует вас в глазах общества и вас назовут невеждой, и дамы будут в другой раз все безусловно вам отказывать...» 94.
«На балах или семейных вечерах, между фигур кавалер обязан занимать даму легким разговором, но не касаясь специально научных предметов, какие дама, может, и не знает, чем сконфузите ее» 95.
Последние правила взяты из книги, изданной в 1886 году. Однако им следовали и в пушкинское время.
Девушка, протанцевав и раскланявшись со своим кавалером, «садилась в кругу дам или близ подруг своих» и наблюдала, как танцуют другие: «считалось неучтивым развлекаться разговором посреди общего веселья». Во второй половине XIX века это правило было уже забыто, и девушка, возвратясь с кавалером на свое место, могла вести с ним оживленную беседу. Удаляться во время танцев в соседнюю комнату с кавалером да еще расхаживать с ним под руку – это бы выглядело неслыханной дерзостью в глазах мамушек и тетушек «онегинской эпохи». 22 февраля 1883 года дочь писателя Т. Л. Толстая запишет в дневнике «Как-то перед четвертой кадрилью я искала Кислинского, что-то нужно было. Мещерский попадается.». Он говорит: "Не надо Кислинского, пойдемте со мной в ту залу, там свежее, и поговорим".
Я сначала сделала очень торжественное лицо и сказала, что не пойду, но он так трогательно просил, что я пошла, и мы очень долго с ним гуляли под руку и разговаривали прелесть как хорошо. Тоже за это досталось» 96.
Но как и в начале, так и в конце XIX века балы, по словам А. Глушковского, были средством, «чтобы составить себе выгодную партию».
Светский этикет не запрещал даме оставаться на балу без мужа в случае, если он по каким-то причинам покидал бальную залу. Дочь поэта, Дарья Федоровна Тютчева, рассказывает о первой встрече своих родителей на балу в Мюнхене: «Это произошло в феврале на бале. Маменька танцевала, а муж ее, чувствуя себя нездоровым, решил уехать с бала, но не хотел мешать жене веселиться. Когда он подошел к ней, она разговаривала с каким-то молодым русским. Сказав жене, чтобы она оставалась и что он уедет один, он повернулся к молодому человеку и сказал ему: "Поручаю вам мою жену". Этот молодой русский был папа. Приехав домой, г-н Дёрнберг слег, он заболел тифом и более не встал на ноги» 97.
Нередко на балу после танцев устраивалась лотерея. «Вечером Анна Петровна и я пошли на бал к генерал-губернатору Туголмину, даваемый в честь дня рождения императрицы Елизаветы,– 25 января 1808 года сообщает в письме Марта Вильмот. – Была устроена лотерея, в которой каждая дама получила приз. Я выиграла пучок спаржи с вложенными стихами и сладостями. Молодая Татищева выиграла свиток с нотами, очень кстати ее таланту» 98.
«Видно, на лотереи мода, – пишет в 1833 году А. Я. Булгаков брату, – но мне не было такой удачи, как Трубецкой намедни разыгрывал у князя Дм. Вл. (Голицына. –Е.Л.) прекрасный портрет (большой масляными красками) Петра Великого, и выиграл его какой-то бедный живописец. Вот это весьма кстати: можно продать и получить 100 руб.» 99.
«На балах у Куракина разыгрывались безденежно, в пользу прекрасного пола, лотереи из дорогих вещей»100.
Согласно правилам светского этикета гости не должны были отказываться от предложенных лотерейных билетов, платных или бесплатных, а «хозяева не должны ни в каком случае принимать выигранных вещей, но отдать их обратно в лотерею»101.
О балах 102.
«1. Приглашения на бал делаются по крайней мере осьмью днями прежде назначенного дня, для того чтоб дать время дамам приготовить все принадлежности к нарядам.
2. Хозяин дома встречает дам и чиновных людей: говорит им вежливости, провожая в зал, и всячески старается усадить их.
3. Некоторые считают доказательством вежливости, занимая беспрестанно разговорами танцующих с ними, которых в первый раз видят: большая ошибка.
4. Хозяин должен наблюдать, чтобы все дамы танцевали, и упрашивать снисходительных кавалеров, чтоб подымали тех, которые просидели бы целый век в креслах, как жемчужины в раковинах. Все дарование состоит в том, чтоб разделить безобидно танцевальную ту работу.
5. Люди, не имеющие слуха (то есть имеющие неправильный слух), должны непременно воздержаться от танцев.
6. Сесть на место женщины, начавшей фигуру в контрадансе, было бы невежливо: когда нет других стульев, кроме для дам, то стойте на ногах, с шляпою в руках, до первого обморока.
7. На бале у банкира, поставщика или богатого управляющего трудно утолить жажду. Требование или похищение стакана лимонада или аршата не причтется невежливости.
8. Провинциалы и простаки потчуют только в наши времена дам из конфектных своих коробочек, как Сганерелли из табакерки своей.
9. С того времени, как начали мало танцевать, и вовсе не ужинают, танцевальная зала занимается ломберными столиками: между тем как любителей экарте обыгрывают наверное, ловкий человек усугубляет заботливость занять дам.
10. Так как читатели наши не посещают никогда публичных балов, кроме тех, которые бывают в оперном доме, то довольно объяснить им короткое сие замечание, в котором весьма мало исключения: свежесть там поддельная, лица фальшивые, ум – запрещенный товар и корсеты подбиты ватой».
Балы и маскарады.
«Бал есть удовольствие, многими предпочитаемое всем прочим. Хозяин бала, хотя и без всякой претензии на изысканность, требует от гостей своих, чтобы они исполняли правила, принятые хорошим обществом, как условие, необходимое для всеобщего удовольствия, тем более что всякий неловкий поступок, некоторым образом компрометируя хозяина, первому ему делает неприятность. Если хозяин пригласил кого на свой вечер, то обязан не ставить его ниже других; но приятно ли ему сравнить с другими, достойными своими знакомыми того, кто ведет себя неприличным образом, по дерзости ли, по невниманию или, наконец, по незнанию – это почти все равно: невежество останется всегда невежеством.
На бале или чаще на вечере требуется совершенной привычки к обществу и знания его законов. Начнем с обязанностей хозяина.
Когда хотят сделать у себя танцы, хозяин или хозяйка едут, за несколько дней до вечера, приглашать своих знакомых, или посылают к ним письма, в которых, если зовут на вечер без церемонии, прибавляют: "запросто". Это для того, чтобы дамы могли одеться приличным образом.
Приглашенные с своей стороны дают ответ, могут они быть или нет; если нет, то извещают об этом, изъявляя сожаление.
При наступлении назначенного вечера хозяин и особенно хозяйка должны быть одеты ранее назначенного часа для приезда гостей и быть готовыми принимать их. В это время круг деятельности хозяев гораздо обширнее, и потому правила гостеприимства не связывают их обязанностию занимать каждого из гостей своим присутствием; хозяин дома обязан только, при приезде нового лица, встретить его; и сказав ему несколько приветствий, может оставить приехавшего на его произвол.
Хозяева дома также должны думать об удовольствии нетанцующих: для этого в других комнатах открывают столы для карточной или других игор; эта внимательность хозяина предохраняет нетанцующих и пожилых людей от скуки и стеснения танцующих. Дальнейшие распоряжения хозяев зависят от особых обстоятельств.
Гости приезжают немного позже назначенного времени. О бальном туалете... заметим, однако, что на него должно обратить особенное внимание. Дамы иногда приезжают с букетом цветов. В течение всего вечера невежливо войти в танцевальный зал без перчаток.
Пред открытием танцев молодые люди ангажеруют дам. Те из них, которые нетвердо знают фигуры танца, должны отказаться от него или, по крайней мере, становиться во вторых парах.
Первая обязанность кавалера, желающего танцевать, – сыскать себе vis-a-vis, запомнить его и после уже этого выбрать даму; подходя к ней с веселым видом и легким поклоном, просить ее в подобных выражениях: "Угодно ли вам (если знают имя и отчество, употребляют его) сделать мне честь протанцевать со мной эту кадриль?.. Могу ли я ожидать счастия танцевать с вами?.." Если дама ангажерована, то ее можно просить и на следующую кадриль, но не более; когда и на эту она ангажерована, ей делают поклон и отходят, не обращаясь с просьбою к соседке: эта последняя может оскорбиться и подумать, что ее просят потому только, что другие отказали. Если дама не ангажерована, то она не имеет права отказать кавалеру из желания танцевать с другим – это более чем невежливо.
Образованная дама равно любезна со всеми. Когда она устала и хочет пропустить кадриль, то выходит в другую комнату, чтобы избежать отказа тому, кто будет просить ее, и тем не заставит его подумать, что она лишает себя этого удовольствия из нежелания танцевать с ним.
Дама должна хорошенько запомнить кадрили, на которые она дала слово, в противном случае из этого часто бывают разные неприятности. Желательно, чтобы таблетки, привешиваемые на маленькой цепочке к букетъерке, и служащие для записывания кадрилей, на которые дама ангажерована, вошли во всеобщее употребление. Это предохранило бы дам от обязанности помнить своих кавалеров; что же касается до последних, то те из них, которые много танцуют, очень благоразумно поступят, если будут записывать ангажерованных ими дам и vis-a-vis.
Кавалеры должны заблаговременно просить дам, но никак не перед кадрилем. Когда музыканты дадут сигнал, кавалер отыскивает своего vis-a-vis и, подойдя к ангажерованной им даме, предлагает ей руку и приводит на избранное место.
Когда начнутся танцы, всякий порядочный человек танцует просто, с благородной грациею, не выказывая своего искусства. Кто станет в обыкновенной кадрили делать скачки и антраша, тот будет предметом смеха и образцом оригинальности.
Между фигурами кавалер обязан занимать свою даму не до такой, однако ж, степени, чтобы надоесть и утомить ее; всякий серьезный разговор здесь не у места; общество, в котором они находятся, танцы и т. п. бывают предметом их разговора. Некоторые, по неумению поддержать разговор, чтобы занять время, позволяют себе насмешки, чаще над физическими недостатками и нередко так, что тот, к кому они относятся, замечает их; они, забывая, что иногда отвратительная наружность скрывает в себе душу добродетельную, возвышенную, обижают такими шутками человека, которого недостатки от него не зависят, а сами теряют всякое к себе уважение благомыслящих людей.
Когда какой-нибудь невежда осмеливается жать руку даме, слишком приближаться к ней и говорить неприличные комплименты, она должна с достоинством и холодностию отнять руку и заметить ему, что она не относит к себе его незаслуженных похвал, и все это без вспыльчивости и крупных слов, неприличных женщине.
По окончании танца кавалер приводит даму на место, с которого он ее взял, кланяется ей и отходит; впрочем, он может продолжать начатый разговор; он может также просить туже даму на несколько кадрилей, но не должен посвящать ей одной целого вечера.
В обязанности хозяина наблюдать, чтобы все гости его веселились; и потому, если он замечает, что некоторые из дам не танцуют, он должен, незаметным образом, просить своих кавалеров танцевать с ними, которые с удовольствием должны исполнять справедливое желание хозяина.
Заметим еще, что было бы весьма некстати заводить серьезные и деловые разговоры, требующие много времени и долгого суждения в местах, куда собираются для удовольствия и отдохновения от дневных трудов.
По окончании танцев хозяин приготовляет ужин; он просит гостей садиться за стол или брать кушанья, установленные на нем или же подносимые на подносах, Иногда хозяин, из большой любезности, сам подносит блюдо; в таком случае кавалеры, имеющие претензию на услужливость, не должны брать этого труда на себя.
По окончании ужина гости уезжают, большею частию, чтобы не отвлекать хозяина от других, не прощаясь и не благодаря его за вечер, потому-то, в течение недели, хозяину делают утром благодарственный визит.
Наши замечания о маскарадах не будут длинными. Мы будем говорить о маскарадах публичных, ибо частные маскарады у нас в среднем кругу не приняты.
В маскарадах дамы бывают замаскированными в домино, мужчины же в бальном костюме со шляпою на голове.
В маскараде свобода царствует более, чем где-нибудь. Здесь в обществе предполагается совершенное равенство, потому мужчина и женщина говорят друг другу "ты".
Кавалер не может подходить к маске; это допускается только тогда, когда он ее узнал. Разговаривать с чужими масками совершенно не принято порядочными людьми; иногда это может делать маска; но, во всяком случае, разговор с незнакомым мужчиной не может быть интересным.
В маскараде женщины играют самую важную роль: они интригуют кавалера, рассказывают ему следствие его проделок и интриг, и часто умная маска ставит мужчину в совершенное недоумение; при удачной маскировке, изменении походки, манер и голоса узнать ее почти невозможно.
Приподнять маску, чтобы разглядеть некоторые черты лица, ею скрытого, есть грубое невежество; равным образом, кавалер не должен, когда маска оставляет его, преследовать ее или добиваться о ней сведений от человека ее».
Глава XVII
«С прислугой всегда следует обращаться
добродушно, однако, вместе с тем, не унижая и собственного достоинства» 1.
О враждебном противостоянии «деспотических вельмож» и «бесправных слуг» написано так много, что позволим себе не распространяться на этот счет. В этой главе речь пойдет о «семейных», «близких отношениях господ с прислугою», а также правилах, которые «регулировали» эти отношения. Иностранцев, побывавших в России, поражало громадное количество челяди в домах столичных дворян.
«В субботу я была представлена госпоже Полянской, ее муж – племянник Дашковой, – пишет из Петербурга Марта Вильмот. – Живут они в огромном, как дворец, доме, и помимо ливрейного у них несколько десятков лакеев, попадающихся на каждом шагу. Чтобы избавить господ от труда отворять и затворять двери, возле каждой комнаты сидит слуга...» 2.
О том, как распределялись обязанности между лакеями, читаем в воспоминаниях И. А. Салова:
«Я очень любил, когда мы останавливались у Ольги Васильевны Кошкаровой... Это была типичная старуха, пройти которую молчанием нельзя. …Жила Кошкарова великолепно. Дом ее был громадный, двухэтажный, с большими комнатами, с паркетными полами и огромной залой в два света. Меня больше всего удивляло, что в дверях каждой комнаты, вытянувшись стрункой, стоял лакей в башмаках и чулках. Лакеи эти торчали на своих местах даже и тогда, когда в комнате никого не было... Позвонит, бывало, Ольга Васильевна серебряным колокольчиком, и лакей мгновенно вздрагивал, словно его кольнул кто-нибудь, становился на цыпочки и, почтительно подойдя к барыне, весь превращался в слух. Барыня приказывала ему что-нибудь, он быстро поворачивался назад и точно так же на цыпочках подходил к следующему лакею и шепотом передавал ему приказание барыни, тот в свою очередь делал то же, и в конце концов исполнялось приказание барыни, но не тем лакеем, который его непосредственно получал, а совсем другим лицом. Эта церемония всегда удивляла мать,
– Помилуйте, – говорила она, – вы живете совершенно одни, а у вас в каждой комнате по лакею, а горничных даже и не сосчитаешь.
– Ах, боже мой! – возражала Кошкарова. – Да куда же мне девать всю эту сволочь, когда у меня дворовых людей более трехсот душ?
И действительно, дворня у нее была многочисленная, и так как каждый из ее дворни имел свой собственный домик и свою усадьбицу, то вокруг ее дома был словно маленький городок» 2…
«Каждый отвечает только за свои обязанности и никогда не преступает положенного предела, – недоумевает француз Ф. Ансело. – Однажды, будучи приглашен в дом к одному вельможе, я не смог получить стакана сладкой воды, потому что не сыскался слуга, хранящий ключи от буфета, – и это в доме, где держат больше сотни лакеев!» 3.
Сын московского почт-директора А. Я. Булгакова вспоминал: «Прежде, чем мой отец сделался почт-директором, мы имели двух официантов для присмотра за столом, одного буфетчика, двух лакеев для выезда, 4 комнатных, главного повара, 2 поваренков, 2 кучеров, 2 форейторов, 2 конюхов. При матушке (урожд. княжне Хованской) состояли: одна ключница, одна старшая и две младшие девушки, две няньки, две прачки, людская кухарка и казачок для прислуживания за утренним чаем; итого: 26 душ, на шесть человек господ. Если же считать сверхштатных и чернорабочих, то наберется свыше сорока» 4.
М Гершензон рассказывает о доме «коренной» московской хлебосолки М. И. Римской-Корсаковой:
«В доме, кроме своих, живут какие-то старушки – Марья Тимофеевна и другие, еще слепой старичок Петр Иванович, – "моя инвалидная команда", как не без ласковости называет их Марья Ивановна; за стол садится человек 15, потому что почти всегда из утренних визитеров 2–5 остаются на обед. Всем до последнего сторожа живется сытно и привольно; Марья Ивановна сама любит жить и дает жить другим» 5.
«В старых домах наших многочисленность прислуги и дворовых людей, – пишет П. А. Вяземский, – была не одним последствием тщеславного барства: тут было также и семейное начало. Наши отцы держали в доме своем, кормили и одевали старых слуг, которые служили отцам их, и вместе с тем пригревали и воспитывали детей этой прислуги. Вот корень и начало этой толпы более домочадцев, чем челядинцев» 6.
В. В. Селиванов отмечал в своих воспоминаниях: «Рабские отношения дворовых смягчались близкими отношениями господ с прислугою. Там нянька, которая вынянчила самого старого барина или барыню, или старинная наперсница девичьих шашней, не только сама пользовалась привилегией почти равенства с господами, но и все ее родство сближалось с молодым поколением господ. Там какой-нибудь грамотный домашний юрист-консультант, поверенный по делам или приказчик, отлично знавший свое дело, и сами они, и их семейства пользовались исключительной близостью к господам, а чрез них и другие, кто сват, кто кум, сплачивались как будто в одну семью, составлявшую что-то общее и нераздельное с господскою семьею. Барышни имели своих наперсниц между горничными, молодые люди нуждались в тайных послугах молодых дворовых людей...» 7.
Крепостные дворовые были не только слугами в помещичьем доме, но и няньками, дядьками-воспитателями.
«Николай Афанасьевич вполне напоминает знаменитую няню Пушкина, воспетую и самим поэтом, и Дельвигом, и Языковым, – рассказывает И. Аксаков о дядьке поэта Ф. И. Тютчева. – Этим няням и дядькам должно быть отведено почетное место в истории русской словесности. В их нравственном воздействии на своих питомцев следует, по крайней мере отчасти, искать объяснение: каким образом в конце прошлого и в первой половине нынешнего столетия в наше оторванное от народа общество – в эту среду, хвастливо отрекающуюся от русских исторических и духовных преданий, пробирались иногда, неслышно, незаметно, струи чистейшего народного духа?» 8.
«Пословица "каков барин, таковы и служители" хотя стара, но тем не менее справедлива. Без сомнения, разумеется сие только о служителях, довольно долго находившихся в каком-либо доме, чтоб примениться к господствующему в оном тону; в сем же случае заключение сие справедливо. Камердинер-хвастун верно служит у хвастуна; скромные имеют вежливых служителей; в порядочных домах и служители благонравны и трудолюбивы, а сварливые и развратные бывают у господ, которые сами сварливы и безнравственны. Из всего того следует, что добрые примеры (многословные увещания совершенно излишни) лучшее средство к образованию добрых служителей.
Сколь убедителен мой совет ласково обращаться со служителями, столь мало могу я одобрить, если кто открывается им во всей своей наготе, делает их поверенными в тайных своих делах и предприятиях; непомерным жалованьем приучает к роскошной жизни; недовольно их занимает; предоставляет все собственной их воле; делает их неограниченными хозяевами своей казны, и тем побуждает к обману; произвольно лишает себя всякой власти над ними, унижается до обращения с ними запанибрата, до подлых с ними шуток. Между сотнею таких людей едва ли найдется один, который не употребил во зло подобной слабости, которая даже не приобретает привязанности. Доброжелательное, степенное, серьезное, всегда равное обращение, отдаленное от высокомерной важности; верное, достаточное, но чрезмерное, соответственное услугам жалованье; строгая точность везде, где требуется от них порядок и исполнение принятых ими на себя обязанностей; ласковость и снисходительность, если они испрашивают исполнение благоприличной просьбы; доставление какого-либо беспорочного удовольствия; благоразумие в распределении занятий, дабы не обременять их бесполезными работами и поручениями, только к нашей забаве клонящимися, не терпя, однако, праздности, заставляя их трудиться для самих себя, соблюдать всегда опрятность и стараться о своем образовании; пожертвование собственною пользою, если имеешь случай доставить им лучшее состояние; отеческое попечение о их здоровье, благонравии и доставлении способов к честному пропитанию: вот вернейшие средства иметь хороших, верных служителей и быть от них любимым. Я присовокупляю еще совет: не держать слишком много служителей, а тем, которых имеем и иметь должны, платить хорошее жалованье. Благоразумно с ними обращаться и с пользою их занимать. Чем более у кого служителей, тем хуже услуга.
С чужими служителями мы во всех случаях должны обращаться учтиво и ласково; в отношении к нам они люди свободные. Сверх того, надлежит взять в соображение, что нередко служители имеют великое влияние на своих господ, в благосклонности коих мы можем иметь нужду; что часто мнение и речи низшего класса людей решают добрую или худую нашу славу, и наконец, что сей класс гораздо взыскательнее, легче считает себя обиженным, всегда недовольнее своим содержанием, нежели люди, коих воспитание научило презирать мелочи.
Не бесполезно, кажется, здесь предостережение – избегать болтливости в обращении с парикмахерами, цирюльниками и модными торговками. Сии люди (впрочем, не без исключения) весьма склонны переносить вести из дома в дом, заводить сплетни и услуживать в подлых делах. Лучше всего обращаться с ними просто и сухо.
Утайку съестных припасов, кофе, сахару и т. д. служители обыкновенно не считают за воровство. Хозяева обязаны отнимать у них всякий к тому случай. К достижению сего лучшие средства суть следующие два: первое, собственный пример умеренности и обуздания своих желаний, и второе, иногда давать служителям добровольно то, что бы могло бы возбудить их лакомство» 9.
Наставления, полезные для слуг 10.
«I. Не будь никогда до того враг своему спасению, чтобы причинять обиды твоим хозяевам или хозяйкам, похищая неправдою их имение и присвоивая оное себе, под каким бы то ни было предлогом, даже ни для того, дабы дополнить жалованье, или награждение за оказанныя им тобою услуги, ниже подаяния в милостину* [* Здесь и далее орфография сохранена].
II. Не отдавай другим того, что принадлежит твоему хозяину или хозяйке, хотя бы то было справедливо, что они оказали им услугу, или нет; ибо раздавать добро свое есть дело хозяев, а не твое.
III. Ничего не теряй чрез свою неосторожность; ибо в таком случае, равно как и в двух предыдущих, кроме того, что ты тем грешишь, ты еще обязан будешь вознаградить цену причиняемого им тобою убытка.
IV. Будь всегда послушен твоему хозяину или хозяйке во всем, что не есть противно справедливости и благоразумию, как Св. Апостол Павел в том тебя научает, и во всем, что согласно есть Божественными законами.
V. Воздавай должное им почтение, говорит тот же Апостол и С. Петр требует, дабы ты старался учинить их довольными твоим поведением, и остерегался наносить им печаль; что случится, когда ты будешь противоречить их желаниям и сопротивляться их воле, когда она согласна с волею Божиею, как уже выше сего сказано.
VI. Когда ты узнаешь, что кто ни будь причиняет ущерб их имению, или когда делается в доме что ни будь противное благонравию, не медли дать им о том знать.
VII. Берегись злословить их и открывать кому либо об их недостатках и худом поведении; ибо Дух Святый глаголет, что Бог гнушается тех, кои ропщут и злословят ближняго своего.
VIII. Не разглашай того, что хотят они содержать в тайне и что может нанести им обиду или причинить неудовольствие, если о том узнают другие.
IX. Служи больше из любви, нежели ради своей корысти или по принуждению.
X. Не пренебрегай их советов и не издевайся над ними, опасаясь, дабы не быть за то наказану от Бога.
XI. Если будешь толико гнусен, то станешь желать им зла и их злословить, то ты первой будешь проклят и наказан от Бога.
XII. Предавайся с охотою трудам, для коих ты рожден, и убегай со тщанием праздности, яко источника всех пороков.
XIII. Почитай Бога в твоих хозяевах, и когда будешь им повиноваться, верь твердо, что ты повинуешься тогда Богу...
XIV. Чем больше кажется тебе нрав их сердитее, чем нетерпеливее и склоннее ко гневу, чем хуже кажутся тебе природный их свойства и чем труднее их удовольствовать, тем с вящшею радостию должен ты служить им; думай, что ты действием милосердия Божия вошел в дом их, дабы лучшее принести покаяние, и что ты находишься в истинном месте для своего спасения.
XV. Всякой день, прежде нежели ляжешь спать должен ты помолиться; делай всегда испытание своей совести, то есть рассматривай мысли, слова и деяния, кои были неугодны пред Богом, и коими ты мог преступить, а хочу сказать, согрешить против его заповедей,
XVI. Благодари всегда за полученныя тобою благодеяния от Господина и Госпожи, которым ты служишь, говори об них всегда хорошо и не терпи, что бы другие слуги при тебе говорили об них худо или с презрением.
XVII. Если приметят в тебе какую ни есть слабость и покажут тебе, что ты нехорошо исправил свою должность, благодари тех, кои сделают тебе сию милость.
XVIII. Самой важнейший совет есть тот, чтоб ты почитал состояние, в котором находишься; ибо служить Богу в лице твоих 1Ъспод, есть царствовать; при том помни, что Господь наш пришел в Мир сей с тем, дабы служить, а не с тем, дабы ему служили.
XIX. Взирай на сего Божественного Спасителя в твоих деяниях, дабы подражать ему сколько можешь, то сия мысль облегчит печаль твою и работу, и учинит тебя достойным награды безконечно большей, нежели та, которой ты ожидать можешь от твоих Господ.
XX. Не знаешь ли, что Иисус Христос сказал: блаженни страждущие, и блаженни есте егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол, глагол на вы, яко благо твористе (Мф.: 21:5).
XXI. Помни, что где бы ты ни находился, Бог тебя видит и примечает твои поступки и что некогда потребует от тебя точнаго и вернаго отчета».
«После детей должно помышлять о ваших слугах; берегитесь, чтобы не впасть в погрешность некоторых людей, которые думают, что поелику слуги живут на их кошт, и весьма ниже их, то они не обязаны об них пещися, не смотреть за их поступками. Искусной слесарь имеет столько же причин презирать колесы у своих машин; потому что они деревянныя; ваши слуги суть колесы в семействе; и сколько бы основательны ни были ваши приказы, но естьли они их пренебрегут и не исполнят, то всеобщее смятение последует в вашем доме. Притом сколь велико ни есть различие между вами и ими в рассуждении щаетия, не надобно, однако, позабывать, что природа не много полагает разности, чтоб вам препятствовать почитать их почтенными друзьями; и вы столько ж обязаны хорошо обходиться с теми, которые сего достойны. И им свидетельствовать ласковость, сколько они должны повиноваться вам, когда вы им что повелеваете. Не надобно им говорить очень гордо, и приказывать им высокомерным образом. Кроме того, что глупо поступать с ними таким образом; сие может возродить в них к вам отвращение. И ежели где можно примечать ненависть, которую они имеют к своим господам: то сие по большой части в лености исполнения того, что им приказано. Вместо того вы изведаете самым опытом, что чем менее вы будете властительнее, тем более вас станут слушаться. Не давайте своих приказаний с крайнею опрометчивостию, хотя они и не будут исполнены точно. Крайне также избегайте крика и безпрестанных ворчаний» 11.
Об обхождении со слугами 12.
«Очевидное проявление порядка и благоустройства во всем домашнем обиходе есть самая верная вывеска хорошего свойства хозяина. Большая часть людей составляют мнение о нас по первому впечатлению, и, в этом отношении, прислуга есть едва ли не главный предмет, на котором мы основываем первоначальное свое суждение.
Выбор прислуги зависит всегда от нашего произвола, и потому-то, будет ли она наемная или собственная, ее благообразие, ловкость, учтивость, чистота и опрятность есть всегда следствие наших приказаний или того порядка, который мы водворили в доме.
Если люди опрятно одеты, вежливы, не вступают сами в разговоры с гостями и не сплетничают с посторонними слугами, то смело можно сказать, что они живут у такого господина, который держит свой дом в совершенном порядке. Если же, напротив, вы видите прислугу дурно одетую, оборванную, запачканную, непочтительную и неловкую, при всем вашем неудовольствии, пристающую к вам с разговорами или жалобами на господ своих; а при желании вашем остановить от неприятного для вас разговора, уже готовую наделать вам грубостей, то, без всякого сомнения, подобный беспорядок ясно изобличает неумение господ держать себя в отношении к слугам и несмотрение за ними.
Можно быть добрым и снисходительным к ним и в то же время строгим и взыскательным. И потому для водворения в доме своем отчетливого во всех отношениях порядка, должно внушить прислуге своей обязанности ее как в отношении себя, так и посторонних, и научить, как следует обходиться с посетителями.
Прислуга должна быть одета опрятно, чисто, хотя без подражания модам и одежде господ. Мальчиков можно одевать в казакин или куртку; взрослых в ливрею, сюртук или фрак. Во время стола прислуга должна быть в белых перчатках.
При первом звонке прислуга порядочного человека отнюдь не заставляет вас ждать у крыльца или подъезда; вам немедленно отворят двери и, сняв верхнее платье, почтительно введут в приемную комнату или залу, ни в каком случае не оставляя ждать в передней: затем вежливо спросят, как доложить о вас хозяину дома, и тотчас же исполнят приказания ваши. Такое вежливое обращение прислуги с первого разу делает на вас приятное впечатление и дает хорошее мнение о хозяине дома.
Мало, если господин сумеет заставить людей своих нарочно почитать себя; должно внушить к себе действительное уважение. Будьте с ними добры и строги, внимательны и ласковы, разумеется так, как можно быть с своим человеком, и, по возможности, вознаграждайте их услуги.
Они, как и большая часть необразованных людей, измеряют достоинства денежными средствами: скрывайте от них, по возможности, нужды свои и ни в каком случае не вмешивайте их в дела, до них не касающиеся. Слуга не может уважать своего господина, если знает, что господин его нуждается в нем больше, чем он в господине. Кто вычитает за разбитую тарелку из их бедного жалованья, тот останется всегда дурным господином в мнении прислуги.
Как бы ни были хороши слуги, ни в каком случае нельзя допускать их до фамилиарности с собою – это их испортит. Равным образом те, которые имеют привычку грубо обращаться с людьми своими, могут только вооружить их против себя. Ничто столько не уменьшает в людях доверия, преданности и верности, как обращение постоянно грубое, дерзкое, насмешливое надобно помнить, что у каждого есть свое самолюбие.
Исполняйте обязанности свои, будьте честны и благородны с ними и этого уже достаточно, чтобы приобресть их расположение».
Глава ХVIII
«Провинциальная простота хитрее столичного искусства» 1.
Провинциальное дворянство, с одной стороны, старалось подражать манерам столичных аристократов, с другой – с неприятием относилось к «столичному этикету». Прямое подтверждение этому находим в воспоминаниях Е. И. Раевской о жизни ее семьи в селе Сергиевском Рязанской губернии:
«В 20-х годах нашего века Рязанскую губернию называли степною, и мало кто там живал из тех, которые, справедливо ли или нет, считались хорошим обществом...
Тот, кто читал "Семейную хронику" Аксакова, помнит впечатление, произведенное на молодую Багрову приездом ее к свекру в степь. К счастию, хотя матушка жила в первое время в двух сплоченных избах, произведенных в хоромы, но она жила дома, у себя, хозяйкой и свободной в своих действиях. Привыкшая весь день заниматься нами, детьми, и, боясь, что деревенские знакомства помешают ей быть с нами неразлучной, притом сознавая чутьем то, чем были ее соседи, она сначала замкнулась в четырех стенах и ни к кому не поехала с визитом. Это поведение было противно всем правилам учтивости по степным понятиям. Новоприезжие обязаны были ехать знакомиться со старожилами. Матушка прослыла гордячкой, московской комильфо, что по-степному равнялось бранному слову.
Стали соседи ждать да поджидать первого визита новоприезжей, но, видя, что труд напрасен, они, конечно, из непреодолимого любопытства начали один за другим являться в село Сергиевское – знакомиться. Первые появившиеся немедленно довели до сведения остальных, что "гордячка" – вовсе не горда, напротив, очень любезная, внимательная хозяйка, к тому же – хороша собой.
Потекли к нам соседи со всех сторон. Это случилось с самого первого пребывания родных в степи. Когда же, несколько лет спустя, мы из Михайловского переселились в Сергиевское, то мы, привыкшие к постоянному обществу матери, скучали с нашими гувернантками, а матушка, хотя из вежливости того не показывала, но так же скучала среди незваных гостей, с которыми не имела ничего общего. Одни сплетни, отсутствие всякого образования и любознательности, невыносимая ею игра в карты – вот то, что она в них нашла.
А тут являлись эти соседи, часто с целой ордой детей, воспитанных по их образу и подобию, и оставались, по принятому у них обычаю, непрошеные, гостить по два, по три дня, иногда и целую неделю. Матушка пришла в отчаяние.
Домик тесный, куда поместить эту орду гостей? Одно она свято соблюдала. В нашу детскую комнату никогда с нами не помещала приезжих, боясь для нас сближения с чужими детьми, в которых просвечивала уже испорченная нравственность.
Но что делать? – на полу в гостиной, в столовой навалят перин, а иногда для детей просто сена, покроют коврами, постелют поверх простынями, одеялами, наложат подушек, и приезжие "вповалку" на этом спят. Это их не смущало, не мешало продолжать своего гощения.
Между тем матушка с умыслом не спешила отдавать визитов. Наконец поехала утром, посидела в гостях с час и велела подавать лошадей, которых вперед запретила кучеру отпрягать.
– Как? – с удивлением воскликнули хозяева. – Вы хотите ехать? А мы думали, вы останетесь у нас ночевать. (Это за восемь верст от дома!)
– Извините, не могу
– Ну хоть откушайте у нас!
– Извините, меня дети ждут к обеду.
Таким образом, матушка уезжала, возбудив негодование хозяев, отдавших уже приказ перерезать горло домашней птице, а может быть, и зарезать быка, чтоб угостить московскую гостью.
Мало-помалу, рассказывала матушка, отучила я соседей поселяться у меня на несколько дней и приучила к утренним визитам. Они стали бояться быть не "комильфо" и захотели хоть тем подражать столичным модам» 2.
Итак, выделим два момента: «матушка прослыла гордячкой, московской комильфо, что по-степному равнялось бранному слову» и «они стали бояться быть не "комильфо"».
«С одной стороны, строй наших деревенских понятий не ладил с их образом мыслей, а с другой – их столичные манеры казались нам претензиями и даже надменностью, – пишет в "Записках" Д. Н. Толстой. – В свою очередь, и они, вероятно, видели в нас закоснелую деревенщину, в чем они часто и были правы» 3.
Аристократический тон, царивший в «гостиных лучшего общества», был чужд провинциалам. Чтобы стать в провинции «своим», следовало «избегать мелочных правил этикета», «у провинциалов должно и должно по необходимости покоряться их обычаям...».
Ф. Ф. Вигель дает примечательную характеристику столичному аристократу Григорию Сергеевичу Голицыну, который был назначен пензенским губернатором: «Большая часть пензенцев были от него без памяти, и как не быть?.. Губернатор еще молодой, красивый, ласковый, приветливый, принадлежащий к княжескому роду, почитаемому одним из первых в России, в близком родстве со всем, что Петербург являет высокого и знатного при дворе...
Наш князь Григорий пензенский был аристократ совсем особого покроя, совершенно отличный от брата своего Феодора, который настоящей тогдашней аристократии служил образцом. Он находил, что не иначе можно блистать, как в столице и при дворе... Его ласково-вежливое обхождение не допускало же никакой короткости с теми, с кем он иметь ее не хотел. Старший же брат, напротив, охотно балагурил, врал, полагая, что со всеми может безнаказанно быть фамилиарен. Он любил угощать у себя, попить, поесть, поплясать. По-моему, он был прав; такими только манерами можно было тогда понравиться в провинции; grand genre* [* Аристократический тон (фр.)] князя Феодора там бы не поняли» 4.
Такой же вывод делает Ф. Ф. Вигель и в отношении жены князя Федора Сергеевича Голицына: «Она имела все свойства европейских аристократок прежнего времени: вместе с умом и добротою была холодна и надменна; делалась любезна только с короткими людьми. Такие женщины своим примером поддерживали лучшее общество, но в провинции они не годились» 5.
Забавную историю рассказывает в своих воспоминаниях Е. Ю. Хвощинская:
«Однажды приехали к Р-м молодые люди, проводившие большую часть времени в Петербурге, они важничали тем, что не провинциалы, и, напоминая об этом, говорили: "chez nous a Petersbourg* [* «У нас в Петербурге» (фр.)]. Мы, желая позабавить столичных гостей деревенскими удовольствиями, по обыкновению приказали заложить розвальни, надели свои полушубки, шапки, солдатские башлыки, подпоясались красными кушаками и, щеголяя деревенским нарядом, пригласили кавалеров нам сопутствовать. Кавалеры вышли одетые по последней моде, надеясь, может быть, пленить нас, и, вероятно, думали найти у крыльца великолепную тройку, так как у Р-х был хороший конный завод, но по их удивленным лицам можно было видеть, что розвальни на них не совсем сделали приятное впечатление, и они поневоле, с гримасой, уселись в "мужицкие сани", А мы, проказницы, шепнули кучеру, чтоб на ухабах ехал шибче! Каков был ужас наших петербургских франтиков, когда они на ухабе очутились выброшенными в снег. На этот раз мы удержались и не упали, но зато хохот был неудержимый и, вероятно, по мнению наших кавалеров, вышел из приличия: они так разгневались, что решили вернуться пешком, боясь опять выпасть из отвратительных саней, и, спотыкаясь, теряя калоши, поплелись домой.., А мы, чтобы не дразнить их нашим хохотом, который не в силах были удержать, погнали лошадей и скрылись от недовольных взоров наших столичных гостей!..» 6.
В целом же столичные дворяне снисходительно относились к провинциальным нравам. «Занимаясь делами по хозяйству, они не имеют времени выдумывать глупые этикеты», – говорит столичный гость о помещиках в повести «Прием жениха» 7.
По-другому столичное дворянство реагировало на нарушение правил этикета в светских гостиных.
Примечателен рассказ А. И. Соколовой об «импровизированном» бале в доме Н. В. Сушкова, где был объявлен конкурс на лучшее исполнение мазурки:
«М-me Мендт сбросила мантилью, подала руку своему кавалеру и понеслась по залу с прирожденной грацией и воодушевлением истой варшавянки. Выбранный ею кавалер оказался достойным ее партнером, и живой, чуть не вдохновенный танец увлек всех присутствовавших... им усердно аплодировали... кричали "браво", и когда они окончили, то шумно потребовали повторения.
М-mе Мендт согласилась протанцевать еще раз, но тут случился эпизод, для дома Сушковых совершенно неожиданный.
Оказалось, что ботинки красавицы несколько жали ей ногу.. Она согласилась пройти еще два или три тура мазурки, но не иначе, как без башмаков, и, получив восторженное согласие мужчин и несколько смущенное согласие дам, живо сбросила ботинки... и в белых шелковых чулках понеслась по залу...
М-meСушкова была совершенно скандализована...» 8.
Снять обувь в присутствии мужчин в то время считалось верхом неприличия. По-другому наверное, и не могла отреагировать жена хозяина дома, Д И. Тютчева, сестра поэта, «выросшая в чопорных условиях прежнего "большого света"».
Слово «скандализоваться» выражает негативную оценку действий того, кто нарушил правила приличия. «Императрица довольно долго беседовала со мной относительно своих детей. Я ей сказала, что была скандализована манерами бонны великого князя Алексея», – читаем в дневнике А. Ф. Тютчевой 9.
В то же время «нужно помнить, что многие грешат не намеренно, а по незнанию, и оскорбляющиеся несоблюдением приличий в других, показывают еще меньше такта, чем сами обвиняемые».
«Это был маскарад, данный по случаю приезда в Тверь императора Александра Павловича, – читаем в записках А. В. Кочубея. – На один танец, помню, я пригласил госпожу Зубчанинову, жену очень богатого купца, который имел торговые сношения с Ригой, а впоследствии был городским головою в Твери. Г-жа Зубчанинова, урожденная лифляндка, была недурна собою и прекрасно образована.
Случилось, что император тоже пригласил ее на этот танец, и она, не зная придворного этикета, сказала ему, что она уже ангажирована. "Кто этот счастливый смертный?" – спросил государь. Зубчанинова указала на меня. Разумеется, я ей объяснил после, что императору на балу не отказывают» 10.
А вот еще один пример «царской» деликатности: «Близко стоявший ко двору в эпоху царствования императора Николая Павловича, Виельгорский очень часто играл на интимных вечерах императрицы Александры Федоровны, которая очень любила музыку, знала в ней толк и заслушивалась Виельгорского по нескольку часов сряду…
Однажды, когда Виельгорский пил чай в кабинете императрицы и с чашкой в руке подошел к роялю, он, поставив чашку на пюпитр, прикоснулся к клавишам и, забывшись, весь ушел в мир звуков.
Все внимательно и пристально слушали музыку, императрица подошла и облокотилась на рояль, а Виельгорский тем временем, отрываясь минутами, чтобы отхлебнуть глоток холодного чая из поставленной им на рояле чашки, допил последний глоток и машинально, видя перед собой кого-то и не разбирая, кого именно, протянул пустую чашку императрице.
Все остолбенели, а императрица, с улыбкой приняв чашку, передала ее камер-лакею.
Виельгорский ничего не заметил, и спустя несколько времени только, когда он встал из-за рояля, дежурный камергер в глубоком смущении осторожно передал ему о случившемся недоразумении.
Виельгорский в глубоком смущении подошел к императрице и не знал, как приступить к объяснению, но она, милостиво улыбнувшись, заметила, что очень охотно оказала ему эту "маленькую услугу"» 11.
У многих жесткие правила светской жизни вызывали оправданный протест, который проявлялся в форме эпатирующих общество поступков и выходок. Однако светское общество пыталось их представить как шалости и проказы.
Вспомним хотя бы визит Пушкина в дом екатеринославского губернатора, куда он явился «в кисейных, легких, прозрачных панталонах, без всякого исподнего белья». Слова И. П. Липранди проливают некоторым образом свет на выходку Пушкина: «Он отвык и, как говорил, никогда и не любил аристократических, семейных, этикетных обществ...» 12.
«Известный писатель, автор романа "Тарантас" и повестей "На сон грядущий", граф Соллогуб был добродушнейший малый самого веселого нрава, большой остряк и превосходный товарищ, но беззаботен и легкомыслен иногда до безалаберности. Повесничать доставляло ему высшее удовольствие, и его крайне забавляло, если выкидываемые им сюрпризы нарушали китайский этикет в залах гордой его родни. В особенности приводил он этим в отчаяние матушку своей жены (Софии Михайловны), т. е. графиню Виельгорскую (урожденную принцессу Бирон, дочь последней герцогини Саган-Курляндской), хотя она, всегда обезоруживаемая неотрицаемым остроумием его выходок, невольно рассмеявшись, прощала "son grand terrible enfant" * [* Великовозрастное дитя], и тем более, что и тесть, граф Михаил Юрьевич, будучи сам веселого характера и с крайне либеральным воззрением на чопорно-этикетный формализм, всегда первый хохотал над этими нарушениями строгих обычаев "прекраснейшего" общества» 13.
«Проказы» и «шалости» позволяли себе не только мужчины, но и дамы. Об одной из них рассказывает Е. Ю. Хвощинская: «Одна из дам петербургского большого света возымела желание приблизиться к императрице и для этой цели притворилась обожающею бабушку Потемкину и не покидала ее почти ни на минуту. Она сделалась необходимым для Татьяны Борисовны существом, сопровождавшим ее всюду, конечно, также и во дворец. Обладая умом, красивой наружностью, необыкновенно живым характером, она всем нравилась, и государыня ее полюбила. Между прочим, она была страшная шалунья и любила шутить, устраивая разные проказы, так например: когда у Татьяны Борисовны бывали духовные лица, она с ними вела разговоры, совершенно неподобающие их сану и положению, и ставила в тупик, смущала их, а Татьяну Борисовну удивляла, беспокоила и сердила» 14.
О распространившейся среди женщин моде употреблять «несовершенно приличные слова» писал граф В. А. Соллогуб: «Несколько женщин, умных и прекрасных, вздумали как-то пошалить несовершенно приличными словами, но все-таки прикрытыми очарованием ума и красоты. Казалось, посмеяться и кончить; совсем нет. Большая часть наших дам, которые живут для подражательности в чем бы ни было, в прическе, в вальсе, в разговорах, тотчас же пустились, наперерыв одна перед другой, говорить вслух странности и всенародно, без зазрения совести, так что иногда в наших гостиных раздаются изречения толкучего рынка, и путешественник удивляется невольно принятому в Европе заблуждению, что наши женщины так отлично воспитаны. Это нововведение, нигде не существующее. Стыдливость и скромность будут всегда лучшим украшением прекрасного пола...» 15.
В 10–20-е годы XIX столетия «плохо понятая англомания была в полном разгаре». Дерзость обращения становится визитной карточкой русского денди. Поведение, типичное для русского денди, описывает М. Назимов в своих воспоминаниях о жизни нижегородских дворян: «Помню, один раз явился какой-то приезжий петербуржец и подошел к хозяйке, которая и протянула ему руку для целования, но он взял ее, низко поклонился и отошел. Представьте, какой конфуз для хозяйки. Конечно, эта заносная, единичная выходка произвела только неудовольствие, по пословице: "со своим уставом в чужой монастырь не ходи", и прежний обычай оставался еще долго в Нижнем» 16.
«Плохо понятая англомания» наложила отпечаток и на поведение женщин, «Приветливость и замечательность, считавшиеся прежде обязанностию женщины, ныне не в моде; ныне девица, чтоб быть бонтонною, должна никого не замечать, твердить беспрестанно, что все ей надоело, что она не любит удовольствий (хотя нигде нет столько рассеянности, как в Москве), быть сегодня холодной и едва удостоивать взгляда ту или того, кого она вчера ласкала; в гостях и дома заниматься только собою или исключительно одною собою, а другие зевают ли, скучают ли, до этого что за дело, но как чрез это они теряют!» 17.
С англоманией прочно входит в обиход понятие «светского льва». Критикуя англоманов в очерке «Лев и шакал» Ф. Булгарин пишет: «Лев везде является последним и заставляет ждать себя. В старину, когда господствовала чисто французская мода с ее вежливостью, надлежало подходить с какою-нибудь милою фразою к хозяйке дома, подарить ласковым словцом хозяина и приветствовать всех гостей. У нас, на святой Руси, весьма долго еще велся обычай целовать ручку хозяйке и важнейшим дамам. Теперь дама вам бы не дала руки и провозгласила вас вандалом, если б вам вздумалось обратиться к старому обычаю. Теперь приветствуют хозяйку только взглядом, и если Лев ее родственник или близкий знакомый, домашний друг, то берет хозяйку за руку и пожимает, как в старину делалось за кулисами, с танцорками. Хозяину довольно и одного знака головою, в доказательство, что он замечен Львом! На прочих гостей Лев только озирается: этим заменяется прежнее приветствие. Комплиментарных прелюдий к разговору, как бывало в старину, ныне нет никаких. Теперь начинают разговор прямо с середины, так, что со стороны, когда не знаешь дела – вовсе непонятно.
Если б в старину кто-нибудь вошел в комнаты с тростью, то лакей напомнил бы ему, что он, вероятно, забылся. Теперь входят с тростью в парадные комнаты – чтоб пощеголять набалдашником!!!» 18.
Демонстративный отказ от светских условностей был характерен и для военной молодежи. По словам Ф. Булгарина, «характер, дух и тон военной молодежи и даже пожилых кавалерийских офицеров составляли молодечество или удальство». «Где этикет и осторожность, туда я не люблю ходить», – писал «любезнейшей маминьке» Н. Муравьев.
Примечательно свидетельство француза Ипполита Оже: «После смотра наша рота отправилась на гауптвахту Зимнего дворца, где офицерам, как гостям, всегда было очень хорошо. В это время там содержался под арестом уланский офицер, барон Николай Строганов, известный в Петербурге по своим сумасбродствам и выходкам. Так как в Петербургском гарнизоне служили самые знатные и богатые молодые люди, то неудивительно, что некоторые из них как бы нарочно выставляли напоказ все пороки, свойственные их природе и среде» 19.
Светское общество во всем винило Наполеона, «Проклятый Бонапарт опять заварил кашу, – сообщала в 1815 году в письме княгиня Хилкова. – Сколько надо потерять голов, чтоб расхлебать ее! Из штатской службы не велено принимать в военную; наши молодые люди и так уже испортились Парижем, а теперь, как в другой раз побывают, так и Бог знает, что будет. Вы не поверите, любезный друг, что нынче молодежь считает за тягость быть в порядочных домах, а все таскаются по ресторациям, т. е. по трактирам, бредют Парижем, обходятся с дамами нахально и уверяют, что нет ни одной, которая бы не согласилась на предложения подлые мужчины, ежели только мужчина примет на себя труд несколько дней поволочиться за ней. И этому всему мы одолжены мерзкому Парижу. Правда, что есть и у нас, которые тщеславются тем, что в поведении не уступают парижским» 20.