В то время было распространено мнение о пользе обильного питья после сытной еды: «...после жестокого объедения для сварения желудка надобно было много пить» 16.
Печальные последствия этой «методы» испытал на себе и герой романа Е. П. Гуляева «Человек с высшим взглядом, или Как выдти в люди», который, почувствовав недомогание после сытного обеда, позвал доктора.
«Когда ко мне явился Иппократ* [*Иппократ (Гиппократ) – древнегреческий врач (ок. 460–370 до н. э.); здесь: врач.], я предварил его наперед, чтоб он не мучил меня микстурами. "О, я далек от всех микстур, – отвечал он. – Если вы не любите лекарств, вам лучше всего лечиться по методе грефенбергского доктора Присница простою водою!.. Испытайте эту методу: она вам верно понравится! Я лечу ею только из славы!"
Я согласился. Эскулап* [* Эскулап (греч. Аскпепий) – бог врачевания; здесь: врач.] приказал подать несколько графинов воды и уселся подле меня следовать за ходом своего лечения. Он взял мою руку и стал прислушиваться к пульсу. "Начинайте пить! – говорил он. – Это очень приятно, очень здорово!"
Я принялся проглатывать воду, один, другой, третий, четвертый стакан... Боже мой! Я потерял им счет. Эскулап заставлял меня пить без отдыха, без размышления. Я не взвидел света. В голове моей еще бушевало шампанское, а тут должно было пить воду.
– Чувствуете ли вы, – спрашивал меня доктор, – как выступает пот на вашем лице? Вместе с потом выйдут из вас все вредные испарения и вы – спасены. Пейте теперь другой графин!
– Неужели, – вскричал я в отчаянии, – неужели мне должно опорожнить все эти графины?
– Необходимо: это такая метода; она и приятна, и действенна!
Мне предстояло ужасное поприще. Я был самый несчастнейший пациент в ту минуту. Кровь моя стремилась в голову. Дрожь пробегала по всему телу и в то же время я задыхался от жара. Как будто нечистая сила давила мне горло и желудок... Доктор Санградо, лечивший все болезни кровопусканием или теплою водою, мне казался добрее. "Довольно! – сказал мой тиран, когда я осушил второй графин. – Теперь вы ступайте в самом покойном положении гулять, два часа без остановки, куда хотите, только не на Невский проспект; идите прямо, не развлекайтесь ничем, не думайте ни о чем и, главное, забудьте, что вы нездоровы!"
– Помилуйте, доктор! Я не в силах раздвигать ноги!
– "Тем лучше, отправляйтесь сию же минуту и сделайте пять верст пешком; потом, придя домой, выпейте последний графин!"
– Третий! – проговорил я с ужасом. – Вы меня уморите...
– Я вам сказал, что я лечу из славы; значит – вам нечего опасаться!
Приказав кучеру следовать за мною в коляске, на расстоянии десяти шагов, я отправился гулять... Можете представить, какую странную фигуру я разыгрывал, по наставлению гидропата, проходя по Большой Морской! Я был уверен, что вся Морская смотрела на меня, как на морское чудовище: внутри меня бушевало целое море – воды! Ни жив ни мертв, выпучив глаза, как пред лицом смерти, я медленно подвигался вперед, ничего не видя пред собою, кроме неумолимого моего эскулапа. Наконец все силы меня оставили... я упал без чувств...» 17.
Помещики «для пищеваренья после обеда затягивали хором русские песни» 18, а кому после обильной еды предстояла дорога – «затягивали пояса», чтобы «поберечь желудки» 19.
«…Я вовсе не гастроном; у меня прескверный желудок, – говорит княжне Мери Печорин в романе М. Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". – Но музыка после обеда усыпляет, а спать после обеда здорово; следовательно, я люблю музыку в медицинском отношении» 20.
Постоянно появлялись новые «теории» о том, что способствует или, напротив, вредит «сварению желудка». В. Г. Короленко вспоминает: «Однажды я сидел в гостиной с какой-то книжкой, а отец в мягком кресле, читал "Сын отечества". Дело, вероятно, было после обеда, потому что отец был в халате и в туфлях. Он прочел в какой-то новой книжке, что после обеда спать вредно, и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но порой преступный сон все-таки захватывал его внезапно в кресле» 21.
«Смех всего полезнее на свете и удивительно как помогает сварению желудка...» – писал Д. В. Дашков П. А. Вяземскому 22.
Одни, действительно, щеголяли непомерным обжорством, у других оно было только на словах. «Рылеев, как жаль, как и многие тогда, сам на себя наклепывал! Все из того, чтобы как-нибудь да выплеснуть – выказаться из садка! Совсем он не был обжора, а пишет к Булгарину: "Я обжираюсь и проч.!" Это, тогдашняя черта, водилось и за Пушкиным. Придет, бывало, в собрание, в общество и расшатывается. "Что вы, Александр Сергеевич!" – "Да вот выпил двенадцать стаканов пуншу!" – А все вздор, и одного не допил! А это все для того, чтоб выдвинуться из томящей монотонии и глухой обыденности и хоть чем-нибудь да проявить свое существование» 25.
Желанием «выдвинуться из томящей монотонии» обеденного ритуала можно объяснить далеко не безобидные выходки нарушителей застольного этикета. Об одном из них, Д. М. Кологривове, рассказывает В. А. Соллогуб: «Кологривов был приглашен на большой обед. В то время, как садились за стол, из-под одного дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся, но тотчас вскочил на ноги и громко провозгласил:
– Я надеюсь, что негодяй, позволивший со мною дерзость, объявит свое имя.
На эти слова ответа не воспоследовало. Впрочем, ответ был немыслим и по званию обиженного, и по непростительному свойству поступка» 24.
«Взыскательным гастрономом» называет П. А. Вяземский Г. А. Римского-Корсакова. Он был неумолим, когда в Английском клубе подавали неудачно приготовленное, по его мнению, блюдо. И в то же время «взыскательный гастроном» мог позволить себе за столом, в том же Английском клубе, «подать повод к большой неприятности». Об этом рассказывает Н. А. Тучкова-Огарева: «Иногда на Григория Александровича находила потребность учинить какую-нибудь чисто школьническую шалость. Однажды в Москве в Английском клубе, за обедом, он сказал сидевшему вправо от него приятелю:
– Бьюсь об заклад, что у моего соседа слева фальшивые икры* [* В то время носили шелковые чулки и подкладывали подушки, когда собственные икры были тонки. (Прим.Н.А. Тучковой-Огаревой)]; он такой сухой, не может быть, чтобы у него были круглые икры; погодите, я уверюсь в этом.
С этими словами он нагнулся, как будто что-то поднимая, и воткнул вилку в икру соседа. После обеда тот встал и, ничего не подозревая, преспокойно прохаживался с вилкою в ноге. Корсаков указал на это своему приятелю, и оба они много смеялись. Эта шутка могла бы также подать повод к большой неприятности, но, к счастию, один из служителей клуба ловко выдернул вилку из ноги господина, не успевшего заметить эту проказу» 25.
Нередко нарушителем застольного этикета оказывался граф Ф. А. Остерман-Толстой, «человек замечательного ума и образования». Однако не «оковы этикета» определяли его странное поведение, а «необыкновенная рассеянность»: «...за обедом плевал в тарелку своего соседа или чесал у него ногу, принимая ее за свою собственную; подбирал к себе края белого платья сидевших возле него дам, воображая, что поднимает свою салфетку..» 26.
Глава XIV
«Ты знаешь, в деревне одно дело: объедаться» 1.
Жизнь дворян в имении протекала неторопливо и однообразно.
«Наша обыденная жизнь... обыкновенно распределялась так: нас будили в 7 часов утра и все собирались вместе пить чай. нам же, детям, давали иногда ячменный кофе со сливками и далее... (в тексте неразборчиво. – Е. Л.) почивать. В 10 часов утра был завтрак, состоящий из какого-нибудь одного мясного блюда, яичницы или яиц всмятку и молока кислого или снятого. В час дня был обед почти всегда из четырех блюд, в 6 часов всегда чай и молоко и в 10 часов вечера ужин из трех блюд», – читаем в неопубликованных, к сожалению, воспоминаниях Д. Д. Неелова, хранящихся в рукописном отделе Российской государственной библиотеки 2.
«...Шуйские ездили раз в лето к старухам в Останьино. Останьино была барская усадьба, населенная только господами и дворовыми... Главным занятием было питание. Утром в девять часов чай, с густыми сливками, с домашними булочками, лепешечками, крендельками.
В одиннадцать – обильный завтрак: пирог, цыплята, куры, дичь (и до и после Петрова дня – все равно), жареная печенка, караси в сметане; разные овощи, творог, варенцы, ягоды; чай и кофе. В три часа обед. Он начинался с горячего кушанья, которое называлось холодным и состояло из вареной или жареной говядины с изюмом и черносливом. Потом уже подавали суп, соус, рыбу, жаркое, пирожное. После обеда опять чай и кофе. Затем десерт: свежие плоды и ягоды, варенье всех родов и видов, пастилы, смоквы и домашний мед, светлый, золотой, искрометный напиток. Десерт не снимался со стола до самой ночи. В пять часов вечерний чай. В семь или восемь, когда возвращалось стадо, подавали молоко, парное и холодное, с хлебом. В девять ужин, тот же обед, только без холодного, прямо с супа» 3.
Не случайно А. С. Пушкин в черновике к III главе романа «Евгений Онегин» напишет: «В деревне день есть цепь обеда».
А. Е. Ващенко-Захарченко в «Мемуарах о дядюшках и тетушках» знакомит нас с колоритным семейством малороссийских помещиков Бродницких:
«Кто бывал у Бродницких, тот верно восхищался их жизнью. В самом деле, возможно ли было быть счастливее их? Они были молоды, здоровы, с хорошим состоянием. Головы их никогда ни о чем важном не размышляли. О Байроне помину не было. Занятия их и труды самые серьезные состояли в жевании и проглатывании всего того, что приготовлялось для них в кухне, буфете, кладовых, леднике и пекарне. Рот их в продолжение целого дня не закрывался, зубы, целые и ровные, работали преисправно.
От сна восстав, по умовении лица и рук, молились они с час. Окончив это, желали один другому доброго дня, кушали и пили. Приходил час, нужно было обедать; перед обедом подавалась закуска, за ней следовал продолжительный и сытный обед; после обеда являлись варенья, маковники, орехи; кофе с кренделями и сухариками, при этом дядюшка "спынав ведмедя", т. е. пил кофе со спиртом пополам...
После кофе нужно было полдничать; после полдника пили чай; кушали уварюванку. Перед ужином пидвичирковали. Ужин оканчивал посильные труды. Антракты занятий были хотя коротки, но во время их поедалось множество бубликов, пирожков, орехов и семечек. За обедом, бывало, дядюшка с тетушкой так наедятся, что сопят да покручивают головами.
– Угумм... – заворчит дядюшка, ковыляя во рту огромным куском чего-нибудь вкусного.
– Эхмм... – пробормочет тетушка, встанут оба из-за стола, перекрестятся и, взявшись за руки, поддерживая один другого, входят в спальню и ложатся отдыхать после трудов» 4.
Распорядок дня малороссийских помещиков описан также в повести А. Погорельского «Монастырка», героиня которой жалуется в письме к подруге: «Ах! Маша, милая Маша! Вот уже целую неделю я прожила у тетушки в Малороссии и все еще не привыкла!.. Всякий день гости, так что у меня голова идет кругом. А как здесь много кушают, Маша! ты представить себе этого не можешь. Поутру пьют чай с сухарями и кренделями; потом, часа через два, снидают, то есть завтракают; потом обедают; после того полдничают; потом пьют чай и, наконец, вечеряют, то есть ужинают. Не думай, что я шучу, Маша! После ужина еще подают изюм, миндаль и разные варенья. Кроме того, кузины мои целый день грызут каленые орехи; я не понимаю, как у них зубы не ломаются!» 5.
Монотонный сельский день нарушался приездом гостей в семейные и церковные праздники. Часто гости приезжали без всякого повода, «гостили и кормились по нескольку дней».
О гостеприимстве и хлебосольстве помещиков писали многие мемуаристы. С нескрываемой симпатией автор «Воспоминаний детства* рассказывает о помещике Дубинине: «За обедом его можно было назвать истинным счастливцем: как блестели его глаза, когда на столе появлялась какая-нибудь великолепная кулебяка! С какою любовью выбирал он для себя увесистый кусок говядины! Какая доброта разливалась по всему лоснящемуся его лицу когда он упрашивал нас "кушать, не церемонясь"! Он так был хорош в своем роде за обедом, что после мне уже трудно было и вообразить его в другом положении. Это был истинно обеденный человек» 6.
Делом чести для помещиков было накормить досыта приехавших из Москвы или Петербурга гостей.
«Петербургские родственники в простоте своей думали, что насильственное кормление обедом окончилось, но они жестоко ошиблись. Гости, встав из-за стола, отправились с хозяевами в гостиную. Среди гостиной ломился стол под бременем сладостной ноши. Всех лакомств должны были гости отведать хорошенько и объявить о них Ульяне Осиповне свое мнение. Петербургские господа ели, боясь за свое здоровье, и принуждены были еще выпить по чашке кофею с густыми, как сметана, пенками, наложенными собственно Ульяною Осиповною каждому гостю порознь. Такое угощение походило на умысел: уморить гостей индижестией* [* Индижестия (от фр. indigestion) – несварение желудка.]…7.
Малороссийская кухня, однако, приходилась по вкусу многим побывавшим «на Украине». «У меня в Киеве жили родные, небогатые люди, – вспоминает А С. Афанасьев-Чужбинский, – но считавшие за удовольствие принять гостя, чем Бог послал. У тетушки в особенности подавали превосходный постный обед, какого, действительно, не найти и у самого дорогого ресторатора» 8.
Известный хлебосол генерал И. Н. Скобелев уверял своего приятеля, что «нигде ему не приводилось лакомиться такими вкусными яствами, как в благодатной Малороссии, которую называл Хохляндией, причем делал исчисление самое подробное всех произведений хохлацкой кухни. Об одном только на своих малороссийских винтер-квартирах сожалел Иван Никитич, а именно о том, что черноглазые хохлушки не умеют русского кваса варить и дерзают величать этот наш "отечественный нектар", как он выражался, "кацапским пойлом"» 9.
Зато у русских помещиков «отечественного нектара» хватало в избытке. «Как у бедных, так и у богатых число блюд было нескончаемое... Как бы ни был беден помещик, но в ледниках его были засечены бочки мартовского пива, квасу, разных медов, которыми прежде щеголяли хозяева» 10.
Вовсе не значит, что интересы помещичьего дворянства сводились только к поглощению еды. Вспомним слова П. Катенина о том, что «нет жизни, более исполненной трудов, как жизнь русского деревенского помещика среднего состояния». Однако это не мешало помещику быть «истинно обеденным человеком».
Глава XV
«Обеденное кушанье Их Императорский Величества
кушать изволили в столовой комнате» 1.
В отличие от своих подданных и Екатерина II, и Павел I, и его сыновья были весьма умеренны в еде.
«Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих – по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.
Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил: "Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?" – "Три, Ваше Императорское Величество". – "А позвольте узнать, господин майор, какие?" – "Курица плашмя, курица ребром и курица боком", – отвечал Кульнев. Император расхохотался» 2.
По словам сенатора А. А. Башилова, жизнь Павла «была заведенные часы; все в одно время, в один час, воздержанность непомерная; обед – чистая невская водица и два, три блюда самые простые и здоровые. Стерляди, матлоты, труфели и прочие яства, на которые глаза разбегутся, ему подносили их показать; он, бывало, посмотрит и часто мне изволил говорить: "Сам кушай". После говядины толстый мундшенк подносил тонкую рюмочку вина – кларета бургонского» 5.
Отдавая должное изысканной кухне, Александр I, как свидетельствуют современники, был также умерен в еде. О некоторых кулинарных пристрастиях Александра I узнаем из записок его лейб-хирурга Д. К. Тарасова: «В Царском Селе государь постоянно соблюдал весною и летом следующий порядок: в 7-м часу утра кушал чай, всегда зеленый, с густыми сливками и с поджаренными гренками из белого хлеба... В 10 часов возвращался с прогулки и иногда кушал фрукты, особенно землянику, которую он предпочитал всем прочим фруктам... В 4 часа обедал. После обеда государь прогуливался или в экипаже, или верхом. В 9-м часу вечера кушал чай, после коего занимался работою в своем маленьком кабинете; в 11 часов кушал, иногда простоквашу, иногда чернослив, приготовляемый для него без наружной кожицы» 4.
Графиня Шуазель-Гуффье в своих воспоминаниях приводит слова графа Толстого об императоре Александре I: «„император никогда не хочет брать во время своих путешествий ни поваров, ни провизии; он довольствуется той едой, которая попадается в пути» 5.
Подобным образом вел себя в дороге, как свидетельствуют современники, и Николай I: «В путешествиях своих государь Николай Павлович удивительно как умерен в своей пище и раз навсегда приказал своему maitre d'hotel Миллеру, чтобы за обедом у него никогда не было более трех блюд, что и решительно исполнялось» 6.
Не отличались излишеством и царские обеды во дворце. «Императорская семья проживала в Гатчине совершенно патриархальным образом, – отмечает А. В. Эвальд. – ... Помню, что обедали всегда за длинным столом. Государь садился посредине, государыня – напротив него. Направо и налево от них садились великие князья и княжны и приглашенные лица. Во время обеда всегда какой-то музыкант играл на рояле. Перемен блюд бывало немного, три или четыре, не больше. Иногда государю отдельно подавали горшочек с гречневой кашей, которую он очень любил» 7.
«К себе самому император Николай I был в высшей степени строг, вел жизнь самую воздержанную, кушал он замечательно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме воды, разве иногда рюмку вина, и то, право, не знаю, когда это случалось; за ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого картофеля...» 8.
«Государь за домашними у себя обедами говорил обыкновенно по-русски, и только обращаясь к императрице, или когда у других шел разговор с нею, переходил к французскому языку. Гости вообще не заводили новых материй без особенного вызова, разве только иногда с императрицею; но государь сам был очень разговорчив, и беседа редко прерывалась...» 9.
От Екатерины II Николай Павлович унаследовал любовь к соленым огурцам, а точнее – к огуречному рассолу. «Великий князь был очень воздержан в пище, он никогда не ужинал, но обыкновенно при проносе соленых огурцов пил ложки две огуречного рассола...» – писал о будущем императоре камер-паж его супруги 10.
Из этих же воспоминаний узнаем о том, какие обязанности выполняли камер-пажи во время царского застолья: «Каждый день за обедом, фамильным или с гостями, камер-пажи служили у стола царской фамилии. Особенное внимание и осторожность нужны были при услужении Марии Федоровне. Камер-паж должен был ловко и в меру придвинуть стул, на который она садилась; потом, с правой стороны, подать золотую тарелку, на которую императрица клала свои перчатки и веер. Не поворачивая головы, она протягивала назад через плечо руку с тремя соединенными пальцами, в которые надо было вложить булавку; этою булавкою императрица прикалывала себе к груди салфетку. Пред особами императорской фамилии, за которыми служили камер-пажи, стояли всегда золотые тарелки, которые не менялись в продолжение всего обеда. Каждый раз, когда подносилось новое блюдо, камер-паж должен был ловко и без стука поставить на эту тарелку фарфоровую, которую, с оставленным на ней прибором, он принимал, на золотой тарелке подносил чистый прибор взамен принятого.
По окончании обеда, таким же образом, подносил на золотой тарелке перчатки, веер и прочее, переданное в начале обеда. Тогда были в моде длинные лайковые перчатки и камер-пажи с особенным старанием разглаживали и укладывали их перед тем, чтобы поднести. Камер-пажи служили за обедом без перчаток и потому особенное старание обращали на свои руки.
Они холили их, стараясь разными косметическими средствами сохранить мягкость и белизну кожи»11.
«У Марии Феодоровны за всеми вообще "столами" служили камер-пажи при дамах и мужчинах царской фамилии. На "фамильных" обедах (которых бывало, помнится, по два в неделю) один камер-паж на половине государя, другой на половине императрицы», – свидетельствует другой бывший камер-паж императрицы Марии Федоровны декабрист А. С. Гангеблов 12.
На фамильных обедах присутствовали не только «превосходительные гости», но и литераторы, художники, музыканты, члены Академии. Среди приглашенных были и военные. «Император Николай Павлович очень любил генерала Скобелева и ценил его заслуги и его преданность престолу и России. Он нередко запросто обедал у государя в Зимнем дворце и удостоивался такого внимания, что нарочно для него подаваемы были щи русские настоящие, сальник с кашей и колбовый пирог. Иван Никитьевич с трудом умел воздерживать свою солдатскую откровенность, подчиняя ее условиям придворной утонченности. "...Виноват, государь, может быть, старый солдатина и заврался. Он ведь следует русской поговорке хлеб-соль ешь, а правду режь". Тогда государь, указывая слегка вилкою на шампиньонный пирог на тарелке пред Скобелевым, сказал: "Есть, Иван Никитич, и другая поговорка: ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами"» 13.
«Такие небольшие обеды, к которым приглашались двое или трое приближенных, бывали у императора Николая чрезвычайно часто, почти ежедневно. Сам он являлся тут обыкновенно в сюртуке без эполет; военные – в Петербурге в мундирах, а в летних резиденциях также в сюртуках; штатские же – везде единообразно в мундирных фраках, белых галстуках и лентах по камзолу» 14.
Воспитанник кадетского корпуса В. Д. Кренке вспоминает: «Слишком за год до выпуска и я был удостоен один раз назначением на обед к великому князю (Михаилу Павловичу. – Е. Л.). Накануне, или за день перед тем, Клингенберг, по обыкновению, делал репетицию, т. е. звал обедать к себе, причем учил, как держать в руке ложку, нож, вилку, объяснял, при каких кушаньях употребляется одна вилка, когда нож и вилка, как привстать на месте, если великий князь обратится с личным вопросом, советовал отказываться от тех блюд, которые увидят в первый раз, и проч. При мне за обедом у великого князя было много гостей; кадеты сидели через одного между гостями. Помню, что к обеду подавались щи и каша, подавались и устрицы, от которых кадеты большею частию отказывались, но великий князь заставлял брать устрицы и учил, как их едят. После обеда кадет забавляли фокусами; вечерний чай разливала сама великая княгиня Елена Павловна; при отъезде из дворца кадетские кивера наполнялись конфектами» 15.
Как говорилось выше, было принято из дворца привозить «своим семейным гостинцу с царского стола». «Особенно детям нравились конфеты придворной кондитерской, да и не одним детям. Эти конфеты имели особый вид – это были леденцы, которые изготовлялись из настоящего фруктового или ягодного сока, а не из эссенций*16. Конфеты и другие «царские гостинцы* принято было брать со стола, когда императорская фамилия уже удалилась из обеденной залы. Дежурный адъютант от имени высочайших особ выражал благодарность гостям за «приятно проведенный вечер».
Глава XVI
«Гастроном никогда лишнего не съест; он предоставляет это обжоре»
1.
Изданный в 1845 году «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» содержит следующее толкование слова «гастроном»: «Так называют человека, отличающего все тонкости вкуса в кушаньях и весьма много заботящегося о том, чтобы хорошо поесть».
История сохранила немало имен знаменитых гастрономов пушкинской поры. Многие из них занимали высокие государственные посты. «Первым гастрономом в Петербурге» по праву называли министра финансов графа Д. А.. Гурьева. Истинным шедевром кулинарного искусства была гурьевская манная каша, приготовляемая на сливочных пенках с грецкими орехами, персиками, ананасами и другими фруктами, которую граф Гурьев будто бы изобрел в честь победы над Наполеоном.
Многие блюда XIX века носили имя министра иностранных дел К. В. Нессельроде: суп Нессельроде из репы, пудинг из каштанов, суфле из бекасов и др.
«Из разных сведений, необходимых для хорошего дипломата, – писал Ф. Ф. Вигель, – усовершенствовал он себя только по одной части: познаниями в поваренном искусстве доходил он до изящества. Вот чем умел он тронуть сердце первого гастронома в Петербурге, министра финансов Гурьева» 2.
Первый секретарь французского посольства граф Рейзет рассказывает о встрече с К. Нессельроде в 1852 году: «6-го (18-го) ноября мы были вместе с генералом на большом официальном обеде у графа Нессельроде. Его приемные комнаты, стены которых увешаны старинными картинами итальянской школы, были великолепны, тонкий обед был прекрасно сервирован. Шесть метрдотелей в коричневых сюртуках французского покроя со стального цвета пуговицами, в белых атласных жилетах и больших жабо, при шпаге, руководили лакеями, одетыми в пунцовых ливреях. В большом красном зале, против среднего окна, стояла огромная фарфоровая ваза, подаренная графу Нессельроде королем Прусским.
Канцлер был старичок небольшого роста, очень живой и веселый, в сущности очень эгоистичный и очень походил на Тьера* [* Тьер Луи Адольф (1797–1877) – французский политический деятель, историк, автор «Истории Французской революции»]. Он был весьма воздержан, хотя любил хорошо поесть; до обеда, который был всегда весьма изысканный, он ничего не ел, только выпивал поутру и в три часа дня по рюмке малаги с бисквитом. Он сам заказывал обед и знал, из чего делается каждое кушанье.
Однажды на маленьком интимном обеде у датского посланника, барона Плессена, на котором я был вместе с графом Нессельроде, он обратил внимание на пюре из дичи и тотчас записал карандашом в свою записную книжку способ его приготовления. Этот рецепт был послан его повару, который хранил, как драгоценность, этот любопытный автограф» 3.
Известными гастрономами были братья Нарышкины. «Александр Львович жил открыто: дом его называли Афинами, – писал Ф. Булгарин, – Тут собиралось все умное и талантливое в столице... Дмитрий Львович, муж первой красавицы в столице, изобиловавшей красавицами, жил также барином, но в другом роде. Балы его и праздники имели более официяльности и менее той благородной свободы, которая составляет всю прелесть общества. Дмитрий Львович приглашал гостей, а у Александра Львовича дом всегда был полон друзей и приверженцев» 4.
«Александр Львович Нарышкин в Москве, – сообщает в письме к П. А, Вяземскому В. Л. Пушкин. – На сих днях я провел у него целый вечер; в доме его раздолье – чего хочешь, того просишь... Шампанское льется рекою – стерлядей ешь как пискарей. Апельсины вместо кедровых орехов, одним словом – разливанное море, и хозяин – настоящий боярин русской» 5.
По утверждению А. О. Смирновой-Россет, изысканные обеды в Петербурге давал богач, обер-церемониймейстер двора, граф С. Потоцкий, который осмелился сказать Николаю I: «Нет, государь, ваши обеды и ужины очень вкусны, но они не изысканны» 6.
Гофмейстер граф И. С. Лаваль «особенное внимание ...обращал на кухмистерскую часть в своем доме, давал славные обеды, и этим он поддерживал свое значение в Петербурге» 7.
«Эпикурейскими обедами» в Петербурге славился дом генерала К. Ф. Левенштерна. «Я часто посещал... известного генерала барона Карла Федоровича Левенштерна, человека доброго, знаменитого гастронома, отживавшего свой век на покое в звании члена военного совета, – пишет в своих воспоминаниях А. М. Фадеев. – К нему ездила лакомиться на эпикурейские обеды вся петербургская знать, объедала его и вместе с тем трунила над его слабостями, из коих, после обжорства, преобладающей было непомерное честолюбие. Он признавал себя вполне государственным человеком и злобился на графа Киселева за то, что тот перебил у него министерство государственных имуществ, на которое он почему-то рассчитывал. Разочаровавшись в своих честолюбивых помыслах, он предался окончательно страсти к еде, что вскоре и свело его в могилу. Он часто приглашал меня к себе обедать, объявляя притом непременно о каком-нибудь особом кушанье, которым намеревался меня, а главное – себя, угощать, как, например, о вестфальском окороке, сваренном в мадере, или фазане, фаршированном трюфелями, и т. д.. Левенштерн иногда не доверял своим поварам и сам ходил на базар выбирать провизию и проверять цены, причем надевал какую-нибудь старую шинель, принимал меры, чтобы его не узнали.
Но раз с ним случилось приключение, только, кажется, не в Петербурге, а где-то в провинции. Пошел он на рынок, замаскировав по возможности свою генеральскую форму, и купил двух жирных, откормленных живых гусей, взял их обоих себе под руки и понес домой кратчайшим путем, забыв, что на пути гауптвахта. Как только поравнялся он с нею, караульный часовой его узнал и вызвал караул.
Испуганный генерал, желая остановить часового, второпях махнул рукою, и один из гусей в то же мгновение вырвался и побежал. Левенштерн бросился его ловить, а тут и другой гусь выскочил из-под руки и последовал за товарищем. В это же время вызванный караул под ружьем уже отдавал честь генералу от артиллерии барону Левенштерну и безмолвно созерцал, как генерал в смятении кидался от одного гуся к другому, а гуси, махая крыльями, с громким кряканием отбивались от его высокопревосходительства. После такого казуса Левенштерн больше никогда не ходил на рынок покупать гусей» 8.
В начале XIX века модным увлечением петербургской знати было посещение «рынка замороженного мяса».
«Существует обыкновение устраивать на Неве, когда она совсем замерзла, аллеи из елок, втыкая их на небольшом расстоянии одна от другой в лед. Как съестные припасы из южных частей империи прибывают зимою, то они все заморожены и прекрасно сохраняются в продолжение нескольких месяцев.
Так как к этому времени кончается один из русских постов, которых народ свято держится, то и стараются вознаградить себя за скудное питание. Вот в этих-то аллеях, устроенных на льду, и располагаются съестные припасы. Возможные животные размещены в большом порядке; количество быков, свиней, птицы, дичи, баранов, коз весьма значительно. Их ставят в этом своеобразном парке на ноги, и они производят странное зрелище. Так как это место служит прогулкою, то вереницею тянутся богатые сани с роскошными меховыми полостями и даже в шесть лошадей. Самые знатные сановники любят делать покупки на этом рынке, и довольно часто можно видеть, как они возвращаются, поместив замороженного быка или свинью на запятках саней в виде лакея или на верхушке кареты» 8.
«Лукулловские»* [* Лукулл Луций Луциний (ок. 117 – ок. 56 до н. э.) – римский полководец, прославившийся излишествами и роскошью] обеды в Петербурге давал также известный богач того времени, полковник в отставке, внучатый племянник Г. А Потемкина, унаследовавший от него громадное состояние, В. В. Энгельгардт. Пушкин писал брату из михайловской ссылки: «Пришли мне "Цветов" да "Эду" да поезжай к Энгельгардтову обеду» 9. В числе «почетных гастрономов» Петербурга состояли также генерал-лейтенант П. Ф. Малютин и шеф лейб-гусарского полка А. С. Кологривов. «В тогдашнее время о них говорили: "Кто у Малютина пообедает, а у Кологривова поужинает и к утру не умрет, тот два века проживет"» 10.
Петербургские гастрономы отдавали должное кулинарному искусству москвичей. Екатерининские вельможи, доживавшие свой век в Москве, по словам А. И. Герцена, «возвышали до платонической страсти свою гастрономию».
«Великим хлебосолом и мастером выдумывать и готовить кушанье» был князь Д. Е. Цицианов, которого называли «поэтом лжи» и «русским Мюнхаузеном».
«Он всех смешил своими рассказами, уверял, что варит прекрасный соус из куриных перьев...» – вспоминала А. О. Смирнова-Россет 11. «Александр Львович Нарышкин, первый гастроном своего времени, когда ни приезжает в Москву, ежедневно почти у него обедает...» 12.
Восхищался А. Л. Нарышкин и кухней Я. П. Лабата, бывшего кастеляна Михайловского замка, жившего после отставки в Москве. «Вступив у нас в военную службу, – пишет о нем Ф. Ф. Вигель, – он гасконскою оригинальностию скоро понравился начальникам и сделался наконец любимцем самого князя Потемкина, который, причислив его к своему штату, назначил смотрителем собственных дворца и сада, нынешних Таврических. По смерти Потемкина они поступили в казну, а его место из партикулярного обратилось в придворное. При Павле Таврический дворец превращен в казармы лейб-гусарского полка, а г. Лабат, который и его смешил, сделан кастеляном строившегося Михайловского замка.
Оставив в отечестве дворянские предрассудки, Лабат в России женился на дочери известного в свое время французского парикмахера, Мармиона. Его супруга хотела играть роль знатной дамы, никогда не теряла важности и строгим взором часто останавливала неприличные, по мнению ее, порывы веселости своего мужа. Она, к счастию, редко показывалась, а гостей принимали дочери ее, добрые, милые, весьма уже зрелые, но еще не пожилые девы...» 13.
Я. П. Лабат «сверх страсти своей к гостеприимству, – отмечает С. П. Жихарев, – имеет еще и другое качество – быть отличным знатоком поваренного искусства. Все кушанья приготовляются у него по его приказаниям, от которых повар не смеет отступить ни на волос. Эти кушанья так просты, но так вкусны, что нельзя не есть, хотя бы и не хотелось» 14.
«Великим гастрономом и любителем вкусно покушать» называет современник П. А. Кологривова. Он был отчимом В. Ф. Вяземской, жены поэта. Биографы П. А. Вяземского пишут о Кологривове как о человеке недалеком и необразованном. Пора изменить к нему отношение! Ибо, как говорил В. Ф. Одоевский, «тонкий вкус в кухне есть признак тонкого вкуса и в других вещах».
Любил задавать гастрономические обеды и Ф. И. Толстой-Американец, которого Вяземский называл «обжор, властитель, друг и бог».
«Не знаю, есть ли подробный гастроном в Европе... – восклицает про него Булгарин. – Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности – выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Например, он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни. Достоинства мяса он узнавал по цвету и т. д.» 15.
Да и сам Ф. Булгарин, по словам К. Ф. Рылеева, был «одним из главнейших петербургских гастрономов».
Среди друзей и знакомых А. С. Пушкина было немало знатоков поваренного искусства.
Нельзя, мой толстый Аристип,
Хоть я люблю твои беседы,
Твой милый нрав, твой милый хрип,
Твой вкус и мирные обеды,
Но не могу с тобою плыть...
Это стихотворение Пушкин посвятил своему приятелю А. Л. Давыдову. «Ни один историк литературно-общественных течений XIX столетия не обойдет молчанием фигуры этого типичного русского барина, сочетавшего в своем образе жизни размах и ширь вельможи екатерининских времен с либерально-просветительными стремлениями своей эпохи» 16.
Отказываясь от совместной с ним поездки в Крым, Пушкин пишет:
Но льстивых од я не пишу;
Ты не в чахотке, слава Богу;
У неба я тебе прошу
Лишь аппетита на дорогу.
Аппетит у Александра Львовича был, действительно, замечательный. Отличавшийся громадным ростом, непомерной толщиной, необыкновенной физической силой, Александр Львович «очень любил покушать и постоянно изощрялся в придумывании блюд».
Командуя в 1815 году во Франции отдельным отрядом, «он всегда составлял свой маршрут таким образом, чтобы иметь возможность проходить и останавливаться во всех тех местностях, которые славились или приготовлением какого-нибудь особенного кушанья, или производством редких фрукт и овощей, или, наконец, искусным откармливанием птиц»16. По словам Давыдова, он первый составил гастрономическую карту Франции.
Немало гастрономов было и среди декабристов. Интересно свидетельство А. Е. Розена о жизни декабристов в остроге: «Пища была у нас простая и здоровая; часто удивлялся я умеренности и довольству тех товарищей, которые привыкли всю жизнь свою иметь лучших поваров и никогда без шампанского вина не обедали, а теперь без сожаления о прошлом довольствовались щами, кашею, запивали квасом или водою. Гастрономов было много между нами, они сознавались, что никогда теперь не терпели от голода, но зато никогда досыта не наедались» 17.
Знатоком малороссийской кухни был признан Н. В. Гоголь «Гоголь сам приготовлял вареники, галушки и другие малороссийские блюда» 18. «Гоголь любил хорошо поесть и в состоянии был, как Петух, толковать с поваром целый час о какой-нибудь кулебяке; наедался очень часто до того, что бывал болен; о малороссийских варениках и пампушках говорил с наслаждением и так увлекательно, что у мертвого рождался аппетит, в Италии сам бегал на кухню и учился приготовлять макароны» 19. «Особенно хорошее расположение духа вызывали в нем любимые им макароны; он тут же за обедом и приготовлял их, не доверяя этого никому. Потребует себе большую миску и, с искусством истинного гастронома, начнет перебирать их по макаронке, опустит в дымящуюся миску сливочного масла, тертого сыру, перетрясет все вместе и, открыв крышку, с какой-то особенно веселой улыбкой, обведя глазами всех сидящих за столом, воскликнет: "Ну, теперь ратуйте, людие”» 20. Андрей Белый насчитал у Гоголя в предисловиях, бытовых повестях и «Мертвых душах» целых «86 смачно поданных блюд или плотоядных упоминаний о них» 21.
Почетным гастрономом в Петербурге слыл М. Ю. Виельгорский, композитор, музыкант, литературно-музыкальный салон которого охотно посещал А. С. Пушкин. По словам современника, его обеды состояли из «блюд самой утонченной гастрономии, в которой граф Виельгорский считался первостепенным знатоком». О нем говорили в обществе: «Нельзя быть любезнее его, но за дурным обедом он становится свирепым».
Взыскательным гастрономом был и Г. А. Римский-Корсаков, с которым А. С. Пушкин часто встречался в московских литературных кругах, а также в доме его матери, знаменитой хлебосолки М. И. Римской-Корсаковой. «В Английском клубе, – вспоминает П. А. Вяземский, – часто раздавался его сильный и повелительный голос Старшины побаивались его. Взыскательный гастроном, он не спускал им, когда за обедом подавали худо изготовленное блюдо или вино, которое достоинством не отвечало цене, ему назначенной. Помню забавный случай. Вечером в газетную комнату вбежал с тарелкою в руке один из старшин и представил на суд Ивана Ивановича Дмитриева котлету, которую Корсаков опорочивал. Можно представить себе удивление Дмитриева, когда был призван он на третейский суд по этому вопросу, и общий смех нас, зрителей этой комической сцены» 22.
Знатоком поваренного искусства был и близкий друг А. С. Пушкина П. А. Вяземский, автор «Гастрономических и застольных отметок, а также и по части питейной». А Я. Булгаков писал брату: «Вяземский звал к себе обедать, но я явлюсь только после, ибо он заставляет слишком есть» 23.
Гастрономы щеголяли изысканными блюдами не только на званых обедах, но и на «дружественных пирушках». Гастрономические общества появились гораздо позже. «В начале семидесятых годов в Петербурге существовало какое-то гастрономическое общество. Оно устраивало обеды, куда знатоки гастрономического дела, люди, конечно, богатые и избалованные, а также известные столичные рестораторы поставляли – кто одно блюдо из своей кухни, кто другое, кто одно вино из своего погреба, кто другое. Все это серьезнейшим образом смаковалось и сообща обсуживалось; ставились даже баллы за кушанья и вина» 24.
Глава XVII
«Лишь беззаботный гастроном названья мудрого достоин» 1.
В то время любили и умели веселиться. На импровизированных завтраках в доме М. И. Римской-Корсаковой, занимавшей «почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы», сенатор Башилов «в качестве ресторатора, с колпаком на голове и в фартуке, угощал по карте блюдами, им самим приготовленными, и должно отдать справедливость памяти его, с большим кухонным искусством» 2.
Сенатор П. И. Юшков в имении Чечково закармливал гостей своих, исполняя обязанности повара. Он превосходно варил борщ, жарил особым образом индейку без костей и телятину, в четверти которой было до двух пудов весом.
Граф Г. И. Чернышев, живя большей частью в своем Орловском имении, селе Тагине, «любил устраивать гостям сюрпризы, причем особенно часто в парке появлялись внезапно хижины с надписью “Aux bons gourmands”, где сам хозяин в бланжевом костюме и колпаке предлагал гостям карту изысканных кушаний и вин» 3.
Подобные сюрпризы любил устраивать и Е. П. Метакса. «В одном из разъездов своих по Средиземному морю Метакса имел случай научиться приготовлять искусно так называемые risi veneziani* [* Рис по-венециански], – вспоминал А. Я. Булгаков. – Мы не один раз ими лакомились за графским столом и у меня. Никогда не забуду я смех, который поднялся, когда в назначенный на таковый обед день, в четыре часа без десяти минут, Метакса вошел к графу Ростопчину в кабинет в белой холстинной куртке с кухмистерским на голове колпаком и сказал, стоя у дверей: "Eccellentissimo Signore, i risi sono pronti (рис готов). Не извольте мешкать, ваше сиятельство, пушки заряжены, пора приниматься стрелять, а то порох отсыреет или пересохнет"» 4.
Собственноручно приготовленным рисовым супом a la Venetienne потчевал своих гостей граф М. С. Воронцов, «Во время господствовавшей в Одессе эпидемии бодрость духа не покидала графа Воронцова... В генерал-губернаторском доме прекращены были приемы, и к обеду собирались лишь члены семейства и самые приближенные люди...
Изыскивая средства разнообразить образ полузатворнической жизни, граф Воронцов, между прочим, предложил, чтобы каждый, поочередно, готовил к обеду блюдо, по своему избранию; сам он взялся изготовить любимый его рисовый суп a la Venetienne. Обратясь ко мне, – пишет М. И. Щербинин, – он спросил, чем я намерен угостить наше общество. Я отвечал, что не имею ни малейшего кулинарного знания; но что, прочитав в последнее время очерк Испании, составленный одним английским офицером, служившим в войске Дон Карлоса, я нашел там рецепт испанского кушания, называемого puchero, которое, как отзывается сам автор книги, отвратительно. По настоятельному требованию графа Воронцова я изготовил это кушание; оно ему так понравилось, что неоднократно впоследствии, и даже в Тифлисе, он просил меня накормить его испанским puchero* [* Пучеро – традиционное блюдо из турецкого гороха, мяса и овощей]» 5.
В письме к брату А. Я. Булгаков рассказывает о розыгрыше, устроенном И. Н. Римским-Корсаковым, на лукулловские обеды к которому съезжалась почти вся Москва:
«Заезжал я к Ив. Николаевичу (Корсакову. – Е. Л.). Вообрази, какую фарсу он сделал с нами вчера. Привез с собою в горшочке фарфоровом какое-то кушанье.
"Кушайте и отгадайте, что такое". – "Это птицы", – сказал я. "Да какие? И страус птица, и чижик птица".
Называли всех птиц, как из Бюфона. Тесть говорит, что есть не станет, не зная, что такое.
"Да нет, князь, не хорошо, так отдашь; а птица моя домашняя, дорогая, красавица!" – "А, знаю, знаю! – вскричал тесть, облизывая себе пальцы. – Это крошечные павлины!" – "Ну, точно так, – отвечал Корсаков, – а ты, верно, отродясь, это не ел". – "Как, я? Сколько раз едал в Киеве; дайте-ка мне еще павлинят!"…
Ну, знаешь ли, что это было вместо павлинят? Галчонки!..» 6.
Были и такие гастрономы, которые со всей серьезностью относились к своим кулинарным занятиям. Неутомимым изобретателем-кулинаром был писатель В. Ф. Одоевский. «Ни у кого в мире, – вспоминал И. И. Панаев, – нет таких фантастических обедов, как у Одоевского: у него пулярка начиняется бузиной или ромашкой, соусы перегоняются в химической реторте и составляются из несвязных смешений; у него все варится, жарится, солится и маринуется ученым образом» 7.
Об оригинальности его кулинарных опытов свидетельствует рецепт «Аптекарской утки», который он предлагает читателям «Литературной газеты»: «Это блюдо, говорят, изобретено аптекарем, и очень вероятно, потому что оно – с шалфеем. Не удивляйтесь: я также дивился, пока не попробовал. Прикажите просто взять сухого шалфея (когда нет свежего) и ошмыгнугь так, чтоб на блюде остались лишь листья, отнюдь не ветки; эти листья разотрите хорошо в ступке, потом возьмите столько же на меру весьма мелко разрубленного лука, всю эту смесь смело кладите вовнутрь жареной утки и жарьте ее как обыкновенно. Советую хозяину тогда только объявить своим гостям о составе этого блюда, когда они его попробуют, ибо против шалфея существуют кухонные интриги» 8.
«Особенною сложностью отличалось также у князя Одоевского кулинарное искусство, которым он, между прочим, гордился. Ничего не подавалось в простом, натуральном виде. Требовались ли печеные яблоки, они прежде выставлялись на мороз, потом в пылающую печь, потом опять морозились и уже подавались вторично вынутые из печки; говядина прошпиговывалась всегда какими-то специями, отымавшими у нее естественный вкус; подливки и соусы приправлялись едкими эссенциями, от которых дух захватывало» 9.
О «химических соусах» Одоевского писал в своих воспоминаниях и В. Соллогуб: «...он раз в месяц приглашал нас к себе на обед, и мы уже заранее страдали желудком; на этих обедах подавались к кушаньям какие-то придуманные самим хозяином химические соусы, до того отвратительные, что даже теперь, почти сорок лет спустя, у меня скребет на сердце при одном воспоминании о них» 10.
В. Ф. Одоевский был убежден, что «важнейшее приложение химии есть кухонное искусство». Вероятно, на занятия химией Одоевского вдохновил великий французский кухмистр А. Карем, в свое время посещавший химические курсы. На страницах «Литературной газеты* под именем доктора Пуфа В. Ф. Одоевский выступал со своими оригинальными гастрономическими изысканиями: «Лекции господина Пуфа, доктора энциклопедии и других наук, о кухонном искусстве».
О кулинарных изобретениях графа Румфорда* [* Бенджамин Румфорд (1753–1814; до получения титула графа в 1791 г. носил фамилию Томсон) – англо-американский химик и физик, политический деятель.] было известно во всей Европе. Самым главным его изобретением был так называемый Румфордов суп, приготовляемый из костей, крови и других дешевых питательных веществ. В «Похвальном слове графу Румфорду», опубликованном в переводе с французского в «Духе журналов», читаем: «...он не только старался варить кушанье как можно дешевле, но и занимался искусством, как наилучше составлять разные кушанья, и все, конечно, не для себя, ибо сам он употреблял всегда самую простую и умеренную пишу, но единственно для здоровья, пользы и экономии ближних... Г. Румфорд дошел, наконец, до того, что мог за самую малую цену кормить людей; и потому во всех просвещенных странах имя его знаменует то благотворительное вспоможение, которое бедности дает жизнь и силу» 11.
Любители «вкусно и хорошо покушать» с иронией относились к изобретению Румфорда. Так, в сборнике «Стихотворений И. И. Дмитриева» содержится басня, которая так и называется – «Суп из костей»:
О времена! о времена!
Собака, выходя из кухни, горько выла:
– Прощайся и с костьми! Будь вечно голодна...
– Да где ж они? – вопрос ей сделала другая...
– В котле, да не для нас, а для самих господ:
Какой-то выдумщик, злодей собачью роду,
И верно уж француз, пустил и кости в моду!
Он выдумал из них дешевый суп варить,
И хочет им людей кормить, А нам уже ни кости!.. 12.
Последователей графа Румфорда в Европе было немало. Их можно было встретить и в России. Немецкий путешественник Отгон фон Гун в своих путевых заметках рассказывает о кулинарных занятиях генерал-майора Гудовича в его имении Ивантенки:
«Господин генерал по болезни своей не выезжал никуда, особливо осенью и зимою, сидит всегда в своей библиотеке и, как отличный хозяин, беспрестанно занимается предметами полезными и к хозяйству относящимися. У него в особливости хорошо приготовляют разные поваренные травы, засушивая их, соленые и различным образом приготовленные для употребления в зиму. Они так зелены и хороши, что от свежих никак распознать не можно. Незадолго пред сим занимался он изобретением нового рода Румфордова супа, который он приказывал делать различными образами, имея, однако ж, всегда в виду чрезвычайную его дешевизну, питательность и вкус.
В № 18 "Коммерческих ведомостей" прошедшего 1804 года читал он способ составлять сыр из творогу и картофелей. Он велел его сделать и по вычислении нашел, что пуд такого сыру по здешним ценам обходится не выше пятидесяти копеек, нашел, что он столь дешев, велел взять оного полфунта и, растеревши, сварить на не весьма крепком бульоне с прибавлением малой части зелени, из чего и получил хорошую порцию супу, весьма вкусного и питательного. Я сам отведывал этот суп, отлично приготовленный, и нашел его, действительно, таковым» 13.
В 1822 году А. Я. Булгаков писал брату: «Я точно читал печатное сообщение графа Кочубея о хлебе из моху. У кн. Дм. Волод.* [* Голицына.] спекли такой хлеб; я его отведывал, на вкус хорош; остается решить, не вреден ли он для здоровья и так ли насыщает, как обыкновенный ржаной? 14. На этот вопрос ответил "доктор медицины и хирургии" Е. О. Мухин, который в 1823 году издал книгу "Способ печь хлебы из многопитательного пороста (исландского моху cetraria polytropha), изобретенный и описанный в Московских ведомостях 1822 года Ефремом Мухиным, и меры против черных рожков"».
Питательным и полезным признавали сторонники «филантропических мер» и хлеб из чилима** [** Водяное растение Trapa natans и орехи его; чертовы – или водяные орехи, котелки, рогульки... (Даль).]. «Наш Федор Данилович всегда в восторге, когда дело идет о какой-нибудь филантропической мере; прежде он очень превозносил румфордов суп, а теперь превозносит какое-то растение "рогатку", или "чилим", которое находится по берегам рек, прудов и озер и может быть употребляемо в пищу. Министр коммерции граф Румянцев предложил Экономическому обществу сделать испытание, в какой степени это растение, похожее на каштан или картофель, может быть полезно и как успешнее разводить его в большом количестве. Федор Данилович уверяет, что прибрежные жители реки Суры иногда едят его и находят вкусным и питательным и что оно может заменить хлеб. Все это прекрасно, но зачем же заботиться об успешном разведении "чилима", а не обратить лучше внимания на средства к успешному урожаю самой ржи или пшеницы там, где они плохо родятся? А где родятся хорошо, так на что ж там "чилим"? Что-то непонятно...» 15.
«Коммерческие ведомости», «Круг хозяйственных сведений» сообщали о подобных «открытиях», которые обсуждались в гостиных и нередко «испытывались на вкус».
Многие господа любили проводить время «на кухне»: следили за кухонным процессом, а иногда руководили приготовлением того или иного блюда. В часы досуга сочиняли кулинарные руководства и справочники. П. А. Ганнибал, двоюродный дед А. С. Пушкина, будучи хозяином Петровского имения, сочинил для своего дома подобное руководство.
Примечательно, что все вышедшие в то время кулинарные пособия были написаны, составлены или переведены с иностранного языка (чаще всего с французского или немецкого) мужчинами.
Самыми популярными изданиями были книги тульского помещика Василия Левшина: выходивший в 90-е годы XVIII века «Словарь поваренный, приспешничий, кандиторский и дистиллаторский»*[ *Орфография сохранена], а также изданная в 1816 году «Русская поварня».
Хороший хозяин в первую очередь думает о том, как ему наилучшим образом обустроить кухню. Высланный в 182 2 году из Петербурга в Костромскую губернию П. Катенин обращается в письме к Н. И. Бахтину со следующей просьбой: «..для нового дома в городе нужны мне английская кухня: сделайте милость, узнайте на заводе у Берта, что оная будет стоить и сколько выйдет пудов, ибо и провоз надобно в счет поставить; кажется, однако, вес не так огромен выйдет, главное: три плиты, а без чугунной легко и обойтись, она почти бесполезна; вместе уже купите un gril** [** Рашпер, решетка для жаренья, жаровня (фр.)], на чем Святого Лаврентия жарили, и на чем я хочу жарить котлеты; у меня есть оный, да мал...» 16.
«Английская плита с железным шкафом, вмазанным котлом, с колпаком и русская печь – необходимые принадлежности хорошо устроенной кухни, которая должна быть снабжена кухонными принадлежностями не только в достаточном количестве, но даже в изобилии» 17.
Глава XVIII
«В кухню и людскую она никогда не ходила, это считалось неприличным» 1.
Повседневный быт представительниц высшего света отличался от образа жизни провинциальных дворянок. Нередко жительницы усадеб заправляли всеми делами в имении. Столичные аристократки были далеки от хозяйственных хлопот. В круг ежедневных обязанностей помещицы входило следить за приготовлением еды. Дамы высшего общества избегали заходить в кухню. Это считалось дурным тоном.
Автор «Поваренного календаря», изданного в 1808 году, посвящая свой труд «высокопочтеннейшим российским хозяйкам», адресует его в первую очередь дворянкам «средней руки»: «Хотя я не исключаю от сей обязанности хозяек домов знаменитых и богатых, кои, не знаю почему, себя лишают своего права и великого удовольствия заниматься внутренним хозяйством своего дома... обращаюсь к хозяйкам среднего состояния...» 2.
Однако к концу первого десятилетия XIX века ситуация несколько изменилась: представительницы высшего света стали проявлять интерес к ведению хозяйства.
В «Ручной книжке для молодых хозяек» содержатся следующие советы и наставления: «Кухмейстер или кухарка обязаны также подавать вам ежедневный отчет в своих покупках; и, если касательно сего предмета будет ведена книга, то сберегать ее для нужных иногда в рассуждении настоящих и пред тем бывших цен справок.
Впрочем, такая книга необходима. В ней хозяйка, с одной стороны оной, должна записывать получаемые ею от супруга своего определенные от него на месячное продовольствие деньги, а с другой – отмечать расход из них в том же самом месяце.
Заниматься сим лучше поутру, нежели в какие-либо иные часы дня, и притом тогда, как отдадите служащим на весь день приказы и когда будут выметаемы комнаты. Причем в таком случае надлежит удалиться в официантскую, которая тогда обыкновенно ничем занята не бывает» 2.
«Переходя снова к описанию общества того времени, – отмечает Г. Т. Северцев, – нельзя не упомянуть о модном увлечении хозяйством. Даже богатые люди, не привыкшие считать свои расходы, следовали этой моде и сами отправлялись на рынок один раз в неделю для закупки всего необходимого. Это увлечение проникло к нам также из Англии, являвшейся в то время идеалом экономии и правильного ведения хозяйства.
Обыкновенно днем закупок являлась суббота. Уже с девяти часов утра и вплоть до двенадцати тянулась целая вереница экипажей в Гостиный двор. Разодетые в дорогие костюмы хозяйки, поддерживаемые сопровождавшими их лакеями, выскакивали на полутемную галерею. Пройти через толпу разряженных, разговаривающих между собою дам было затруднительно...
В Гостином дворе продавались в то время все товары, исключая мяса, рыбы и зелени. Последнее приобреталось, как и теперь, на Сенном рынке, куда направлялись экипажи хлопотливых хозяек после того, как все необходимое было закуплено в Гостином дворе и в Милютиных рядах, существовавших уже в то время и считавшихся лучшими в столице. На Сенной рынок ездили чаще» 3.
В расходной книге одной из тогдашних хозяек отмечено следующее:
«Заплатила за убоину по 7 рублей 40 коп. за пуд ассигн... Солонину предлагали по 6 руб. ассигн. (1 рубль 70 коп.) дорого. Купила 10 пар рябых, заплатила 70 коп. ассигн. за пару. К рыбе и не приступись, ах ты, батюшки, за семгу норовят 45 коп. ассигн. за фунт взять (13 коп. сер.). Свежую икру платила 1 рубль 70 коп. ассигн. (50 коп. сер.), а паюсную мартовскую – рубль с гривной (32 коп. сер.). Сиги отдали бы по 45 коп. ассигн. за штуку (13 коп. сер.), а белугу просили четвертак (7 коп. сер.). Масло коровье купила 8'/2 рублей ассигн. (2 рубля 12 коп.) за пуд» 4.
«Мода на экономические закупки и ведение хозяйства продолжалась недолго. Регулярные кортежи на Сенной рынок экипажей высшего круга прекратились, в Гостиный же продолжали ездить, но не только в одну субботу, как раньше. Хозяйством начали снова заведовать различные метрдотели, повара, лакеи, а хозяйки успокоились после чуть ли не полуторагодичного, чуждого им, ради моды занятия» 5.
Впрочем, не только мода заставляла светских львиц вести расходные книги. Интерес некоторых дам высшего общества к ведению домашнего хозяйства объяснялся, по словам мемуаристов, их скупостью.
Э. И. Стогов рассказывает о жене киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова:
«Бибиков и жена его были очень скупы. Барыня большого света, где не принято заниматься хозяйством, она сама, заказывая обед, назначала точное количество всякой провизии и даже число яиц для всякого кушанья, но этого никто не знал из посторонних, кроме, конечно, меня. Софья Сергеевна однажды меня удивила, когда, разговаривая наедине со мною, она до самой подробности означила базарную цену всякой безделицы: говядины, крупы, муки, масла, яиц и даже цену соли. Все это было совершенно верно. Когда я изъявил удивление, она много смеялась и говорила, что ее нельзя надуть ни в чем; она ясно и верно означила мне, сколько и чего потребно для каждого кушанья» 6.
Скупость графини А. В. Браницкой, свидетельствует Ф. Ф. Вигель, не мешала ей быть прекрасной хозяйкой и мудрой супругой: «Несмотря на свою скупость, графиня Браницкая нанимала изящнейшего повара-француза и ничего не щадила для стола, дабы сим приятным занятием отвлечь супруга от хозяйственных дел, в которых он ничего не понимал и в кои от скуки он захотел бы, может быть, мешаться» 7.
Знаменитый гастроном, писатель Брилья-Саварен в книге «Физиология вкуса» писал о влиянии гастрономии на супружеское счастье:
«Гастрономия может только в таком случае оказать существенное влияние на супружеское счастие, если она разделяется обеими сторонами. Два супруга-гастронома имеют повод сходиться по крайней мере один раз в день, ибо даже те, которые спят на разных постелях (таких много), едят, по крайней мере, за одним столом; у них общий предмет для разговора, всегда новый; они говорят не только о том, что едят, но и о том, что ели или будут есть; они беседуют о том, что видели у других, о модных блюдах, новых изобретениях; а известно, семейные беседы имеют особую прелесть. Музыка также доставляет большое наслаждение тем, кто ее любит, однако надо учиться ей, а это трудно.
Кроме того, случится насморк, нет нот, инструменты расстроены, или мигрень, или просто лень. Напротив, одна и та же потребность зовет супругов к столу и удерживает их там; они оказывают друг другу ту мелкую предупредительность, в которой заметно удовольствие одного предлагать услуги другому; от того, как проходит обед, многое зависит для супружеского счастия» 8.
Современным читательницам советуем прислушаться к словам автора «Поваренного календаря*: «Когда хозяин занимается делами и хозяйством внешним, после трудов своих возвращается он во объятия своей супруги, ее долг тогда – подкрепить его здоровыми и вкусными снедями, и сколько приятна снедь, руками милой приготовленная! Ибо не количество, но приятность снедей более восстановляет после утомления и поддерживает тело в здоровом состоянии» 9.
Хорошая еда, утверждает Брилья-Саварен в главе «Гастрономия женщин», способствует не только долголетию, но и сохранению красоты: «Рядом серьезных и точных наблюдений доказано, что питательная, вкусная пища надолго задерживает появление на лице мор-щин старости. Она придает глазам более блеска, коже – более свежести, укрепляет мускулы; так как морщины, страшные враги красоты, происходят вследствие сокращения мускулов, то смело утверждают, что при одинаковых почти обстоятельствах те, которые умеют хорошо есть, 10 годами моложе тех, которые чужды этой науки» 10.
Глава XIX
«Хороший повар привлекал на себя внимание не менее, чем теперь
какой-нибудь хороший артист» 1.
Дамы высшего света не вникали в тонкости кулинарного дела, это, однако, не мешало им восхищаться искусством поваров.
«Увлечение их искусством переходило и на них самих. В декабре 1811 года одна хорошенькая девушка из высшего круга, г-жа Р., сбежала вместе с крепостным поваром своего дяди, замечательно хорошо готовившим расстегаи и стерляжью уху Хотя сбежавших тотчас же поймали, и барышня была выдана замуж за другое лицо, тем не менее дерзкий повар не был наказан во внимание его искусства и снова занял свое место у плиты на кухне» 2.
Искусным поваром гордились, им дорожили, он составлял репутацию хозяина. В. П. Бурнашев, описывая в книге «Наши чудодеи» «трехдневный праздник в Рябове в октябре 1822 года по случаю дня рождения его владельца» В. А. Всеволожского, отмечает: «Само собою разумеется, что обед был превосходный, потому что повар Всеволода Андреевича славился в то время в Петербурге», Всеволожскому завидовали лучшие гастрономы: министр финансов граф Дмитрий Александрович Гурьев и министр иностранных дел граф Карл Васильевич Нессельроде.
«Еще издавна, со времен деда, – вспоминает С. Д. Шереметев, – славились наши повара, большею частию русские… В Москве у отца был также замечательный повар Щеголев. В доме долгое время держался квасник Загребин, а еще раньше был медовар Житков, и меды наши славились. Застал я и домашнего кондитера – дряхлого старика Пряхина – но это уже была развалина» 3.
Хороший крепостной повар стоил очень дорого. Объявления о продаже поваров помещались в газетах.
«Продается повар, на 17 году, ростом 2 аршина и 2 с половиной вершков, цена 600 рублей. Видеть его можно в доме, где Спасская аптека у г. Алексеева», – печатали «Московские ведомости» за 1790 год.
К повару предъявлялись очень высокие требования. Помимо умения хорошо готовить, «повар должен уметь читать и писать, дабы он разные до. его должности принадлежащие сочинения читать, а по крайней мере то записать мог, что от другого повара увидит или услышит: он должен при трезвости быть, чистоплотен и опрятен... Повар должен уметь посуду лудить и починивать, ибо сия работа для него не трудна, а нужна, особливо там, где нет медников», – читаем в «Поваренных записках» С. Друковцова 4.
Существовала в то время довольно необычная обязанность кухмистера – на свадебные обеды «производить поставку генералов, без которых в известной среде обед не обед». «В те патриархальные времена, действительно, существовал обычай, описанный в Пет.Ак. Вед. времен редакции покойного А. Н. Очкина, состоявший в том, чтобы на свадьбе непременно был какой-нибудь генерал, хоть из отставных, военный или статский, в мундире и с орденами. Разумеется, это делалось на купеческих и чиновничьих свадьбах. За невозможностью иметь знакомого превосходительного почетного гостя, старались доставить такого гостя за деньги, что и принимали на себя кухмистеры, платившие за это от 25 до 50 р. за вечер некоторым превосходительным гостям. В статье Пет. Ак. Вед., конца тридцатых годов, выставлены даже инициалы некоторых известных петербургских генералов» 4.
Покупка повара не обходилась без пробного стола. «Сегодня положено было обедать дома и пробовать еще повара; вместо того получил приглашение от Гурьева обедать у него», – пишет А. Я. Булгаков брату 5.
П. А. Вяземский в «Старой записной книжке» приводит диалог графа М. Виельгорского с хозяином, пригласившим его на обед:
«– Вы меня извините, если обед не совсем удался. Я пробую нового повара.
Граф Михаил Виельгорский (наставительно и несколько гневно):
– Вперед, любезный друг, покорнейше прошу звать меня на испробованные обеды, а не на пробные» 6.
Нередко поварам доставалось от строгих хозяев. За обедом у полтавского помещика, «поветового маршала дворянства» П. И. Булюбаша, «каждое блюдо подавалось прежде всего самому пану-маршалу и, одобренное им, подавалось гостям, но беда, если блюдо почему-либо не приходилось по вкусу хозяину: тогда призывался повар; рассерженный маршал вместо внушения приказывал ему тут же съедать добрую половину его неудачного произведения и затем скакать на одной ножке вокруг обеденного стола. Вид скачущего повара потешал всех нас, и мы просто умирали от смеха...» 7
Случалось, что повар нес наказание не только за плохой обед. По словам А. И. Дельвига, князь Петр Максутов «будучи очень вспыльчив и очень малого роста… найдя счета повара преувеличенными, становился на стул и бил по щекам повара, который подчинялся этим побоям без отговорок, хотя и жил у нас по найму» 8.
Другим пороком поваров было пьянство. «Обед был чрезвычайный: осетрина, белуга, стерляди, дрофы, спаржа, перепелки, куропатки, грибы доказывали, что повар еще со вчерашнего дня не брал в рот горячего...» 9.
Для того чтобы обучить дворовых кулинарному искусству, их отдавали либо в московский Английский клуб, славившийся искусными поварами, либо к знаменитым поварам в дома столичных аристократов.