Одно из правил застольного этикета: «Прислуга не должна ни слова говорить за обедом, и у хорошего амфитриона не должно быть разговора с его прислугою в течение всего обеда; но и прислуга должна постоянно держать глаза на амфитрионе, дабы понять и исполнить малейшее его движение или указание даже глазами. Там, где амфитрион все время дает приказания, ясно, что прием гостей в редкость и что прислуга далеко еще не выучена служить как следует» 17.
«Домашняя прислуга бегает из буфета в кухню, из кухни в буфет, да обносит кругом стола кушанье и вино всех возможных и невозможных названий...» 18.
Как пишет автор «Энциклопедии русского городского и сельского хозяина-архитектора, садовода, землемера, мебельщика и машиниста», буфет следует располагать в доме так, чтобы он имел отдельное сообщение с кухней. В буфете должны находиться два или три больших шкафа, «содержимых в чистоте и заключающих золото, серебро, фарфор и столовое белье».
В буфете или в «официантской» «должен еще находиться большой стол и, по крайней мере, два стула. Шкафы... нужны для хранения в них разной заготовляемой на год провизии, как то: конфектов, ликеров, пряностей, сыра, плодов, мыла и проч.
Все важные снимаемые со стола блюда должны быть тож относимы в официантскую для того, что после обеда хозяйка обязана, осмотрев их, назначить, какие из них надлежит оставить и какие отослать в кухню» 19.
Интересное свидетельство содержится в письме В. Л. Пушкина к П. А. Вяземскому: «Вчера новый наш сотоварищ давал обед, на который и я был приглашен… Женщин была одна хозяйка – дура пошлая; она ни минуты не сидела за столом – сама закрывала ставни у окон, чтоб освободить нас от солнца, сама ходила с бутылкою теплого шампанского вина и нам наливала его в рюмки. Давно я на таком празднике не был и теперь еще от него не отдохну» 20.
Подобное поведение хозяйки за столом противоречило правилам светского этикета. Между тем «хозяину нимало не воспрещается подливать вино своим соседям... Отказываться от вина, предлагаемого хозяином, невежливо; можно его налить в рюмку только ложечку, но следует принять предлагаемое» 21.
Глава VII
«Это был настоящий русский праздник: русские блюда, заздравные тосты,
произносимые стоя, и музыка во время обеда» 1.
Первый тост всегда произносил «наипочетнейший» гость.
«Обед обыкновенно состоял из 7–8 "entrees", - рассказывает Ю. Арнольд. – После третьей перемены встает наипочетнейший гость и возглашает тост за здоровье государя императора и всего августейшего царского дома. Затем другой почетный гость желает здоровья и счастья хозяину, третий пьет за здравие хозяйки. С каждой переменою меняются и вина, а общество все более воодушевляется; тосты растут; отец провозглашает тост в честь любезных гостей, потом следуют другие тосты; а когда доходит до 5-й, 6-й перемены, то уже общий смешанный гул идет по залу» 2.
3 марта 1806 года членами московского Английского клуба был дан обед в честь князя Багратиона, С П. Жихарев, описывая в дневнике это событие, отмечает: «С третьего блюда начались тосты, и когда дежурный старшина, бригадир граф Толстой, встав, провозгласил: "Здоровье государя императора!" –- все, начиная с градоначальника, встали с мест своих, и собрание разразилось таким громогласным "ура", что, кажется, встрепенулся бы и мертвый, если б в толпе этих людей, одушевленных такою живою любовью к государю и отечеству, мог находиться мертвец. За сим последовал тост в честь князя Багратиона, и такое громкое "ура* трижды опять огласило залу...» 3.
Приведем еще одно описание обеда в Английском клубе. На этот раз – в честь московского генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына.
А, Я. Булгаков писал 13 апреля 1833 года своему брату: «Было 300 с лишком человек... После первого блюда начались тосты с куплетами, кои на хорах пели Лавров, Петрова и другие театральные певцы. Первый куплет государю, 2-й императрице и наследнику, 3-й благоденствию России, 4-й князю Дм, Вл.* [* Голицыну (1771–1844), с 1820 года генерал-губернатор Москвы], 5-й Москве, 6-й Английскому клубу; всякий тост был сопровождаем продолжительными рукоплесканиями и шумом чем ни попалось» 4.
Таким образом, первый тост всегда произносили «за: здоровье государя императора».
И еще одна многозначительная деталь: первый тост объявляли после перемены блюд, тогда как современные застолья грешат тем, что начинаются сразу с произнесения тоста.
Если на обеде или ужине присутствовал император, он произносил тост за здравие хозяйки дома.
Приведем рассказ графини Шуазель-Хуффье о пребывании императора Александра I в Литве, в доме графа Морикони: «Подали ужин. Император предложил руку хозяйке дома, чтобы перейти в столовую, которая так же, как и стол, была украшена цветами. Он отказался занять приготовленное ему почетное место и, с очаровательной живостью переставляя приборы, сказал: "Я Вас прошу, позвольте мне быть простым смертным, – я тогда так счастлив"... Подняв стакан венгерского вина, он выпил за здоровье хозяйки...»* [* В дальнейшем мы не будем говорить об алкогольных напитках, сопровождавших дворянское застолье. Это отдельный предмет разговора.] 5.
Звучавшая во время обеда музыка в течение нескольких часов должна была «ласкать слух» сидящих за столом гостей. О том, какое впечатление порой производила эта музыка на присутствующих, читаем в письме Марты Вильмот: «Вчера в 2 часа ездили к графу Остер-ману поздравить его родственницу с именинами... Мы собрались в зале, который, как мне кажется, я вам уже описывала, с галереей, заполненной мужчинами, женщинами, детьми, карликами, юродивыми и неистовыми музыкантами, которые пели и играли так громко, как будто хотели, чтобы оглохли те, кого пощадили небеса. Совершенно нечувствительный к музыке, мой сосед справа князь" кокетничал со мной при каждой перемене блюд, и мы оживленно беседовали, насколько это было возможно в ужасном грохоте» 6.
Работавший в имении князя Куракина архитектор В. А. Бакарев отмечал в своих записках следующее: «За столом всегда играла духовая музыка, в дни именин его или супруги его – инструментальная, которая помещалась в зимнем саду бывшем рядом со столовой» 7.
Известная французская портретистка Элизабет Виже-Лебрен, прожившая в России несколько лет, спустя многие годы с восторгом вспоминала о «прекрасной духовой музыке», которую ей довелось слушать во время обедов как в царских дворцах, так и в домах русских аристократов: «Во время всего обеда слышалась прекрасная духовая музыка; музыканты сидели в конце залы на широких хорах. Признаюсь, я люблю слушать музыку во время еды. Это единственная вещь, которая иногда рождает во мне желание быть высокопоставленной или очень богатой особой. Потому что хотя аббат Делиль и повторял часто, что "куски, проглоченные в болтовне, лучше перевариваются", но музыку я предпочитаю любой застольной беседе» 8.
Глава VIII
«Весьма приятно, когда разговор за столом бывает общим» 1.
Немецкий путешественник Г. Райнбек, побывавший впервые в Москве в 1805 году, в «Заметках о поездке в Германию из Санкт-Петербурга через Москву…» подробно описывает обед в доме московского барина.
Оживленный застольный разговор явно обратил на себя внимание путешественника: «Обед длился примерно до пяти, и так как очень громко болтают, то рты в непрерывном движении. Здесь много острят, еще более смеются, но пьют немного... Обычно за столом бывает какой-нибудь бедный малый, служащий для острот и принужденный терпеть унижения, но притом очень остроумный и шутками возбуждающий смех» 2.
«Во время обеда к нам присоединилось еще несколько знакомых и, между прочим, один молодой князь замечательно красивой наружности и довольно ограниченного ума, но большой добряк Он добродушно сносил все остроты, которые другие отпускали на его счет» 3.
Однако не в каждом доме гости могли позволить себе вести за обедом оживленный разговор. Рассказывая об обедах в доме сенатора Бакунина, Э. И. Стогов отмечает: «За столом была большая чинность, говорили только хозяева и близкие гости».
А вот еще одно свидетельство современника: «Разговор, который вел только хозяин дома, обращаясь исключительно к двум или трем лицам, тогда как прочие молчали, касался по большей части недостатков современного воспитания, испорченности народных нравов, вызванной обуявшей всех манией к путешествию и прискорбным пристрастием русских к французам, все познания коих ограничиваются, по его словам, умением расшаркаться и говорить каламбуры» 4.
Другая атмосфера царила за столом, где собирались друзья или объединенные общими интересами люди.
Ни одно собрание друзей не обходилось без застолья.
Ужин.............................................60 р. 00 к.
Вино..............................................55 р. 00 к
3 ф. миндаля.................................3 р. 75 к.
3 ф. изюму....................................3 р. 00 к.
4 десятка бергамот.......................3 р. 20 к.
......................................................124 р. 95 к
Этот счет составлен другом Пушкина, лицейским старостой М. Яковлевым 5.
Деньги были истрачены на дружескую пирушку, состоявшуюся 19 октября 1834 года в его доме. Каждый год 19 октября, в день открытия Царскосельского лицея, собирались друзья «за дружеской трапезой и жженкой» то у одного, то у другого лицеиста, чтобы вспомнить пережитые годы.
В начале XIX века, когда литературные интересы поглощали дворянское общество, за обедами и ужинами происходили литературные состязания и поединки.
Об одном из таких литературных состязаний читаем в записках С. П. Жихарева:
«Ужин был человек на сто, очень хороший, но без преступного бородинского излишества. За одним из маленьких столиков, неподалеку от меня, сидели две дамы и трое мужчин, в числе которых был Павел Иванович Кутузов, и довольно горячо рассуждали о литературе, цитируя поочередно любимые стихи свои.
Анна Дорофеевна Урбановская, очень умная и бойкая девица, хотя уже и не первой молодости, прочитала стихотворение Колычева "Мотылек" и сказала, что оно ей нравится по своей наивности и что Павел Иванович такого не напишет. Поэт вспыхнул, "Да знаете ли, сударыня, что я на всякие заданные рифмы лучше этих стихов напишу?" – "Нет, не напишете". – "Напишу". – "Не напишете". – "Не угодно ли попробовать?"
Урбановская осмотрелась кругом, подумала и, услышав, что кто-то из гостей с жаром толковал о персидской войне и наших пленных, сказала: "Извольте; вот вам четыре рифмы: плен, оковы, безмен, подковы; даю вам сроку до конца ужина".
Павел Иванович с раскрасневшимся лицом и с горящими глазами вытащил бумажник, вынул карандаш и погрузился в думу. Прочие продолжали разговаривать. Чрез несколько минут поэт с торжеством выскочил из-за стола.
"Слушайте, сударыня, а вы, господа, будьте нашими судьями", – и он громко начал читать свои bouts-rimes* [* Буриме (фр.)]:
Не бывши на войне, я знаю, что есть плен,
Не быв в полиции, известны мне оковы,
Чтоб свесить прелести, не нужен мне безмен,
Падешь к твоим стопам, хоть были и подковы.
"Браво, браво!" – вскричали судьи и приговорили Урбановскую просить извинения у Павла Ивановича, который так великодушно отомстил своей противнице» 6.
Хозяева заботились, чтобы гости за столом не скучали.
Князь И. М. Долгорукий «считался в Москве одним из остроумнейших людей своего времени и первым мастером говорить в обществе, особенно на французском языке. Я помню, – вспоминает С. Т, Аксаков, – что на больших обедах или ужинах обыкновенно сажали подле него с обеих сторон по самой бойкой говорунье, известной по уму и дару слова, потому что у одной недостало бы сил на поддержание одушевленного с ним разговора. Я сам слыхал, как эти дамы и девицы жаловались после на усталость головы и языка, как все общество искренне им сочувствовало, признавая, что "проговорить с князем Иваном Михайловичем два часа и не ослабить живости разговора – большой подвиг"» 7.
И у себя дома князь И. М. Долгоруков любил занимать гостей домашними спектаклями и веселыми рассказами, «...все его любили; никто не говорил, что он кормит дурно», – писал М. Дмитриев. Оживленный разговор мог вполне компенсировать неудачный ужин. «За веселостию разговора, за тою непринужденностию, которая была тоном его дома, наконец, за приятным воспоминанием о спектакле некогда было подумать о посредственном ужине. Шум и хохот оканчивали вечер; когда тут быть недовольным» 8.
Неутомимым рассказчиком во время застолья был и драматург князь А. А. Шаховской. П. А. Смирнов вспоминал: «Как он садился за стол очень поздно, то часто обедал при гостях, завешиваясь салфеткою до самого горла, потому что в пылу своих рассказов он нередко портил платье, обливая себя соусом и супом» 9.
Пышным застольем сопровождались собрания друзей-литераторов. Рассказывая о «пирах» в доме Н. И. Гнедича, А. Е. Розен отмечает: «Беседа за столом и после стола была веселая, непринужденная; всех более острил хозяин, от него не отставали Бестужевы, Рылеев, Булгарин, Дельвиг и другие» 10.
Карамзинисты и их друзья устраивали пиршества в доме П. А. Вяземского. В написанной им «Застольной песне» упоминаются друзья-литераторы: Денис Давыдов, Ф. Толстой-Американец, В. А. Жуковский, В. Л. Пушкин, К Н. Батюшков.
Веселый шум, пенье и смехи,
Обмен бутылок и речей:
Так празднует свои потехи
Семья пирующих друзей...
Нас дружба всех усыновила,
Мы все свои, мы все родня,
Лучи мы одного светила,
Мы искры одного огня 11.
Литературные обеды примиряли противников, о чем свидетельствует письмо А. А. Бестужева-Марлинского к П. А. Вяземскому «Я позабыл вам описать, что недавно мы давали обед всем участникам "Полярной звезды". Вид был прелюбезный: многие враги сидели мирно об руку, и литературная ненависть не мешалась в личную» 12.
«Вчера был очень приятный обед у Пушкина... После обеда долго болтали, балагурили», – писал А. Я. Булгаков брату 13. Речь идет о В. Л. Пушкине, дяде Александра Сергеевича. Василий Львович был известным хлебосолом и славился своим крепостным поваром Власием. Приглашая друзей на обед или ужин, он рассылал им записочки в стихах. Вот одна из них – П. И. Шаликову, который бережно хранил адресованные ему приглашения и после смерти своего друга издал сборник «Записки в стихах Василия Львовича Пушкина»:
Вот, Князь любезнейший! и дрожки за тобою:
Прошу пожаловать на скромный мой обед.
Суп с жирной курицей, с полдюжины котлет,
Жаркое, кашица... вот нынешней порою
Чем потчевать тебя могу:
Я эгоист – твое здоровье берегу 14.
Литератор А. Ф. Воейков, как свидетельствует современник, «рассылал сотни записочек к друзьям и знакомым, в которых всегда обнаруживал остроту свою. Он, кажется, щеголял ими. Эти записочки были с нумерами, и он вел им разносную книгу. По этим книжкам видно, что от него в год выходило писем и записок больше тысячи» 15.
Еще об одном «страстном любителе» записок рассказывает А. Кочубей: «В Орле жил граф Каменский – полный генерал. Он имел свой театр с труппою, составленною из собственных дворовых людей... Каменский был большой чудак.- он никогда никаких записок, даже приглашений на обед иначе не писал, как под №№...» 16
Интересны письма поэта И. И.Дмитриева, в которых он приглашает к себе на обед друзей-литераторов. «В пятницу располагаю обедать дома. Очень рад буду разделить с вами мою трапезу и насладиться беседою умного и добросердечного поэта...» – пишет он В. А Жуковскому 17.
«Между тем прошу вас пожаловать ко мне откушать четвертого числа. Не забуду пригласить и Платона Петровича, Тургенева и Жихарева. Этот обед будет не из хвастовства, а для переговоров по части словесности...» – зовет он на обед П. А Вяземского 18.
«Старик Дмитриев свидетельствует свое искреннее почтение Александру Сергеевичу и, не имев удовольствия застать его дома, отходит в приятной надежде увидеться с ним завтре. Не лучше ли пожаловать к нему откушать в два часа с половиною, В таком случае Дмитриев просит сегодня почтить его уведомлением. Четверг» 19.
Н. И. Гнедич, поэт, переводчик «Илиады» Гомера, театрал, часто был зван на обеды с просьбой порадовать хозяев и гостей мастерством декламации. «Известный любитель художеств граф Александр Сергеевич Строганов, пожелав услышать перевод "Илиады" Гнедича, пригласил для этого переводчика к себе на обед. После стола началось чтение, и старый граф под звуки гекзаметров немножко вздремнул. Гнедич читал очень выразительно; в одном месте кто-то из героев говорит у него: "ты спишь" и проч. Слова эти Гнедич произнес так громко, что Строганов в испуге вскочил с кресел и стал уверять, что он не спит, а слушает» 20.
Письмо Г. Р. Державина к Н. И. Гнедичу – еще одно убедительное доказательство того, что литературные интересы и потребности желудка вполне уживались в дворянском обществе начала XIX века.
«Не возьмете ли вы, Николай Иванович, в воскресенье труда на себя пожаловать ко мне откушать и прочесть охотникам "Федру" мою. Ежели вам это будет угодно, то, чтоб спознакомиться вам хорошенько с рукою писца, не прикажете ли, чтоб я завтра к вам ввечеру ее прислал, дабы вы заблаговременно пробежали сию трагедию» 21.
Глава IX
«Перед десертным появленьем, чтоб скатерть чистая была»
1.
Любопытно, что во второй половине XVIII века десерт за обедом не подавали, а, как свидетельствует Д Рунич, «приготовляли в гостиной, где он оставался до разъезда гостей».
В начале следующего столетия появление десерта за обеденным столом свидетельствовало о завершении трапезы. «Десерт: так называется четвертая перемена стола, состоящая из всего того, что называется плодом, хотя в естественном виде или в вареньях в сахаре, мороженых и пр.», – читаем в «Новом совершенном российском поваре и кондитере, или Подробном поваренном словаре», изданном в 1792 году.
Известно, что у древних римлян перед десертом столы очищались и «обметались» так, чтобы ни одна крошка не напоминала гостям об обеде. В дворянском быту начала XIX века «для сметания перед десертом хлебных крошек со скатерти» использовались кривые щетки «наподобие серпа».
«Черешки у десертных ножей и вилок, равно как ручки у колокольчиков, делаются ныне из стекла с золотыми вензелями внутри оного, наподобие литых из стекла медальонов и проч.» 2.
Любопытное свидетельство содержится в записках английского путешественника о его пребывании в имении А. В. Браницкой: «К счастью, мне показалось, что обед приближался к концу, и вид жаркого из дичи дал мне знать, что скоро появится десерт... Скатерть не сняли со стола, как принято в Англии» 3.
К сожалению, ни в одном из приводимых здесь мемуарных источников нет упоминания о том, как готовили стол к подаче десерта. Мы только можем предположить, что в одних случаях пользовались специальной щеткой для сметания хлебных крошек, в других случаях снимали со стола уже потерявшую свежесть скатерть.
«...После подавали десерт: летом ягоды со сливками, простокваша с разными прибавлениями и фрукты; зимой: варенье, сушеные фрукты и орехи...» 4. Помимо фруктов, конфет, всевозможных сластей, неизменной принадлежностью десертного стола было мороженое. Миссис Дисброо, жена английского посла при русском дворе, в одном из писем на родину делится впечатлениями об обеде в доме Зинаиды Ивановны Лебцельтерн, урожденной графини Лаваль: «Мы обедали у нее на днях; угощение было роскошное, мороженое подавалось в вазах изо льда; они казались сделанными из литого стекла и были очень красивой формы. Говорят, будто их нетрудно делать» 5.
М. С. Николева, вспоминая жизнь смоленских дворян начала XIX века, рассказывает об удивительных угощениях в доме А. Ф. Гернгросса: «Так, на большом серебряном подносе устроен был из золоченой бумаги храм на восьми золоченых колоннах с золотым куполом, кругом которого в золотых кольцах висели чайные и десертные ложки. Внутри этого храма наложен разноцветный плитняк из фисташкового, лимонного, малинового и других сортов мороженого. Разбросанные на подносе плитки эти изображали разрушение здания» 6.
«Везувий на Монблане» – так называлось знаменитое в 10-е годы пирожное, без которого не обходилось ни одно пиршество: «содержа в себе ванильное мороженое белого цвета», сверху оно пылало синим пламенем.
«...Фигурное миндальное пирожное, всегда имевшее вид замка или башни, приводило меня в восторг, – писала Е. А. Хвостова, – блан-манже тоже причудливо подавалось в виде утки, окруженной яйцами» 7.
В конце десерта подавались полоскательные чашки. «Стаканчики для полоскания рта после обеда из синего или другого цветного стекла вошли почти во всеобщее употребление, и потому сделались необходимостью» 8.
Обычай полоскать рот после обеда вошел в моду еще в конце XVIII века. «Из всех предохранительных средств для зубов надлежащее состоит в том, чтоб содержать их в чистоте, после обеда и ужина полоскать рот тепловатой водой, особенно в последнем случае, ибо оставшиеся между зубов мясные частицы обращаются в течение ночи в гнилость, отчего бывает не только неприятный запах изо рта, но и самые зубы от того повреждаются. Равномерно полоскать рот после всякой кислой и соленой пищи...» 9.
В то время ходило немало анекдотов о гостях, которые принимали жидкость для полоскания за питье.
«Граф Вьельгорский спрашивал провинциала, приехавшего в первый раз в Петербург и обедавшего у одного сановника, как показался ему обед. "Великолепен, – отвечал он, – только в конце обеда поданный пунш был ужасно слаб". Дело в том, что провинциал выпил залпом теплую воду с ломтиком лимона, которую поднесли для полоскания рта*10.
Подобную историю рассказывает Ф. А. Оом: «Отличался также прожорливостью своею профессор Н. Ф. Рождественский, Когда в первый раз подали в конце обеда полоскательные чашки, в которых была, как обыкновенно, теплая вода, подправленная лимонною коркою, он вообразил, что это питье, и, выпив весь стакан, заметил, что "пуншик хорош, но слабоват"» 11.
Л. М. Жемчужников, описывая в своих воспоминаниях поездку в Качановку, имение Г. С. Тарковского, отмечает: «После обеда... подали для рта полосканье; процедура, необходимая в гигиеническом отношении, но весьма некрасивая за столом. Старик Григорий Степанович сказал: "А мы вот как, нам все вымоют и вычистят, сами не работаем", – вынул свои вставные челюсти, положил их на тарелку и, перегнувшись в левую сторону, передал лакею для чистки, потом, склонясь на правую, принял посуду для полосканья от другого и, громко, полоща рот, начал выпускать воду каскадами, а затем вставил почтительно поданные ему зубы. Наконец мы вырвались от этого маэстро...» 12.
Некоторые ревнители хорошего тона выступали против этого обычая. Знаменитый Брилья-Саварен писал: «В домах, где думаешь встретить самое деликатное обращение, в конце десерта слуги подают гостям чаши с холодной водой, в которых стоят бокалы с теплой. В присутствии всех окунают пальцы в холодную воду, как бы желая вымыть их, берут несколько глотков теплой воды, полоскают рот и выплевывают воду в чаши. Не я один высказывался против этого нововведения, которое настолько же бесполезно, насколько неприлично и неприятно для глаз» 13.
Солидарен с Брилья-Савареном и автор книги «Светский человек, или Руководство к познанию правил общежития»: «По окончании обеда имеющие привычку мыть руки, обмакивая пальцы в стакан с водою, и потом вытирать их салфеткой, могут делать это. В некоторых домах существует обыкновение полоскать рот; мы умолчим об этом случае, потому собственно, что он нам не нравится...» 14.
Вставая из-за стола, гости крестились. «Когда встали из-за стола, каждый, перекрестившись перед образом, пошел благодарить хозяйку дома*, – читаем в записках доктора де ла Флиза 15.
Светский этикет предписывал гостям вставать из-за стола лишь после того, как это сделает наипочетнейший гость. «Затем наипочетнейший гость встает, а за ним и другие, и все отправляются в гостиную и залу пить кофе, а курящие (каких в то время немного еще было) идут в бильярдную... Час спустя (часу в девятом) все гости, чинно раскланявшись, разъезжаются» 16.
Чаще всего мужчины направлялись не в бильярдную, а к карточным столам. «Мужчины повели своих дам в гостиную, куда подали кофе и варенья на нескольких тарелочках, – пишет доктор де ла Флиз, – на каждой тарелочке было по одной ложке. Открыли зеленые столы в соседней комнате, и мужчины отправились туда, оставив дам» 17.
В помещичьем быту серебряные ложки были большой редкостью. В беловой рукописи 3-й главы «Евгения Онегина» строфа III оканчивается:
Несут на блюдечках варенья
С одною ложечкой для всех.
Эту ложечку воспел и В. С. Филимонов в поэме «Обед»:
Однажды был такой обед,
Где с хреном кушали паштет,
Где пирамида из котлет
Была усыпана корицей,
Где поросенок с чечевицей
Стоял, обвитый в колбасах,
А гусь копченый – весь в цветах,
Где, блюд чудесных в заключенье,
В укору вкуса, как на смех,
С одною ложкою для всех
Носили в баночке варенье 18.
Право первому воспользоваться единственной «ложечкой» предоставлялось почетному гостю. Этот обычай сохранялся в провинции даже в 40-е годы. И. С Аксаков писал родным из Калуги в 1845 году о посещении дома Ивановой, в котором незадолго до этого «жил постояльцем»: «На подносе подали варенья и миндальных орехов. Мне как гостю подают первому. Я, видя, что блюдечек нет, что ложечка одна, и хотел было сказать, чтоб подали сначала дамам или барышням, как здесь говорят, но отложил это, зная, что не поняли бы этого, пожалуй, стали бы уверять, что ничего, очень приятно. И потому я, решившись, смело – ложечку в варенье и в рот. Потом все дочери (Ивановой. – Е. Л.) ту же ложечку в варенье и в рот, наконец сама хозяйка. Через полчаса опять та же история» 19.
В доме у А. Л. Нарышкина после обеда «каждому гостю дарили полный прибор со стола; серебряный нож с вилкой, ложку, ложечку, фарфоровые тарелки и остатки фруктов и конфект» 20. Делать такие роскошные подарки могли позволить себе далеко не многие хозяева. «Вежливость требует пробыть по крайней мере час после сытного обеда», – гласит одно из «правил светского обхождения о вежливости».Гость уходит незаметно, не ставя в известность хозяев об уходе, а признательность свою за хороший обед выражает визитом, который должен быть сделан не ранее трех и не позже семи дней после обеда. «Визит сей имеет две цели: изъявление признательности за сделанную вам честь приглашением вас к обеду и повод тому, кого вы благодарите, возобновить оное» 21.
Глава X
«Как в Петербурге, так и в Москве кухня и буфет составляли
важнейший предмет роскоши» 1.
Нередко гости, побывав на званом обеде в одном доме, спешили попасть на бал в другой дом. Балы в ту пору не обходились без ужина. Г. Л. Мешков, описывая балы пензенских дворян в 20-е годы прошлого столетия, отмечает: «Все оканчивалось веселым котильоном и потом переходили к ужину. За ужином подавалось тогда и горячее, как за обедом: суп и проч. Ужинали за одним столом; обыкновения ужинать за отдельными столиками еще не было» 2.
«Ну, скряга же ваш Куракин! – пишет А. Я. Булгаков своему брату. – В Москве это вещь невиданная, чтобы давать бал без ужина» 3.
После продолжительного, обильного ужина танцы возобновлялись, но бал уже терял свой первоначальный блеск. Поэтому многие хозяева придумывали новые формы угощения на балу.
«Брат очень расхваливал бал, данный Потемкиным в именины жены. Новое явление ужину нет. Всякий ужинает, когда ему угодно» начиная с двенадцати часов до шести утра, дают тебе печатную щегольски карту, и ты по ней требуешь любое кушанье и любое вино, ешь скоро, тихо и с кем хочешь. Бал не прерывается и не убивается ужином, обыкновенно часа два продолжающимся...» – сообщает А. Я. Булгаков П. А Вяземскому 28 апреля 1819 года. 4.
«В знатных парижских домах гости после бала ужинают теперь на нескольких маленьких столиках, как бывает у ресторатеров; на каждом столике лежит реэстр блюдам; прикажите что вам угодно – кушанье, вино тотчас явится пред вами» 5.
«Танцы не прерывались, ибо ужин был накрыт в других двух залах и двух комнатах», – в 1825 году А. Я. Булгаков рассказывает брату о бале, устроенном Д В. Голицыным по случаю приезда в Москву принца Оранского 6.
«Вперемежку танцев питье подавали: воду брусничную, грушовку, сливянку, квас яблочный, квас малиновый, питье миндальное. Заедки всякие, бывало, разносили: конфеты, марципаны, цукаты, сахары зеренчатые, варенье инбирное индейского дела; из овощей – виноград, яблоки да разные овощи полосами: полоса дынная, полоса арбузная да ананасная полоска невеликая. Дынную да арбузную всем подают, ананасную не всякому, потому что вещь редкостная, не всякому гостю по губам придется» 7.
Было принято «привозить с балов сладости», гостинцы детям. «На большие балы бабушка меня не брала и ограничивалась тем, что привозила мне несколько конфет, как это делают обыкновенно для ребят» 8.
Помещики и провинциальные дворяне выписывали «бальные угощения* из столиц. Екатерина Васильевна Кожина, вспоминает А. М. Фадеев, раз в год на свои именины в Екатеринин день «давала в Пензе бал, на котором не было других конфект, как собранных ею в продолжение целого года на других балах, для чего и носила всегда огромный ридикюль. На одном из таких ее балов в числе угощения, на подносе с конфектами, красовался большой сахарный рак, который тотчас же был узнан прежним его владельцем, князем Владимиром Сергеевичем Голицыным, так как был прислан ему с другими конфектами, выписанными из Москвы для его бала, за несколько месяцев перед тем. Голицын подошел к подносу, взял своего рака и с торжественным возгласом; "Мое – ко мне!" опустил его себе в карман. Эта проделка хотя несколько сконфузила хозяйку, но ничуть не исправила» 9.
Любителей таким способом сэкономить на «бальном угощении» было немного. Обеды и ужины в домах у гостеприимных хозяев стоили огромных денег. Недаром отец Онегина, который «давал три бала ежегодно», в конце концов промотался. Случаи, когда проедались целые состояния, были далеко не единичны. Московская хлебосолка В. П. Оленина большую часть своего имения, около тысячи душ, промотала на обеды и ужины. «Вся Москва, званая и незваная, ездила к ней покушать». У Д. Г. Волчкова «гости пировали постоянно», отчего дом его получил название «поварского собрания». Другой московский хлебосол – граф Ф. А. Толстой также «не жалел ничего на обеды и балы, которые действительно были лучшими в Москве, чему не препятствовала и жена. Зато за вседневным ее обедом совершенно нечего было есть, – свидетельствует Ф. П. Толстой. – У ней я в первый раз увидел, как за обедом, вместо жаркого, подавали жареные в масле соленые огурцы» 10.
Легендарный М. И. Кутузов «во всю свою жизнь... не кушал один: чем больше бывало за столом его людей, тем более было это для него приятно и он был веселее. Таковое гостеприимство было единственною причиною, что он никогда не имел у себя большого богатства, да он и не заботился об этом» 11.
Кухня московского обер-полицмейстера А. С. Шульгина «славилась беспримерной чистотой, а стол изысканными блюдами, за приготовлением которых он сам любил наблюдать. Под конец жизни Шульгин запутался в долгах и разорился... Последние годы он жил близ Арбата, в небольшом домике в три окна. Шульгин в это время сильно опустился, стал пить, и нередко можно было видеть, как бывший обер-полицмейстер, несмотря на чин генерал-майора, в засаленном халате колол на дворе дрова или рубил капусту» 12.
Тайный советник П. И. Юшков, получив в наследство 10 тысяч душ крестьян, два дома в Москве, подмосковную дачу, 40 пудов серебра и брильянтов на 200 тысяч, «прожил все свое состояние на угощение и затеи».
Князь Д. Е. Цицианов, известный «своим хлебосольством и расточительностью, да еще привычкой лгать вроде Мюнхгаузена», «проев» огромное состояние, скончался в бедности. «Будучи очень щедрым и гостеприимным человеком, – запишет П. И. Бартенев со слов А. О. Смирновой-Россет, – он весь прожился, и его на старости лет содержала его прислуга. Он преспокойно уверял своих собеседников, что в Грузии очень выгодно иметь суконную фабрику, так как нет надобности красить пряжу: овцы родятся разноцветными, и при захождении солнца стада этих цветных овец представляют собой прелестную картину» 13.
У московского приятеля Пушкина графа С. П. Потемкина «осталось огромное состояние после отца, но он все прожил самым глупым образом и до самой смерти был под опекой» 14.
«Однажды Потемкин пригласил на обед приехавшего в Москву вел. кн. Михаила Павловича, и, желая принять и угостить его по-царски, он нанял на один день огромный дом Мамонова, совершенно старый и запущенный. Весь его реставрировал, убрал все комнаты. Устроил театр и залу для живых картин…Приглашая вел. кн. только на обед, он приготовил разные сюрпризы!
По окончании обеда просил князя в гостиную кушать кофе, ликер и фрукты. (За принесение которых он, при нас утром, вместо того чтобы дать мужику 20 коп. или стакан водки, имел глупость приказывать подать бутылку шампанского и почти насильно заставлял бедного мужика выпить стакан!» 15)
Подобных примеров можно привести множество. Иностранцев поражала расточительность русских бар. «Один стол буквально пожирает деньги, – пишет в 1803 году из Петербурга граф Жозеф де Местр, – Во всех домах только привозные вина и привозные фрукты. Я ел дыню в шесть рублей, французский паштет за тридцать и английские устрицы по двенадцати рублей сотня. На сих днях, обедая в небольшом обществе, распили бутылку шампанского. "Во сколько оно обошлось вам, княгиня?" – спросил кто-то. "Почти десять франков". Я открыл рот, чтобы сказать: "Дороговатое, однако, питье", – как вдруг моя соседка воскликнула: "Но это же совсем даром!" Я понял, что чуть было не изобразил из себя савояра, и умолк А вот и следствие всего этого: среди колоссальных состояний прочие разоряются; никто не платит долги, благо правосудия нет и в помине»16.
«Несколько месяцев назад в Петербурге некто М. давал парадный обед, – сообщает в письме М. Вильмот. – Этот обед был настолько роскошен, что*** сказал ему: "Обед, должно быть, влетел вам в копеечку?" – "Вовсе нет, – ответил М., – он мне обошелся всего в 10 гиней (100 рублей)". – "Как так?" – "Да, – сказал, улыбаясь, М., – это стоимость гербовой бумаги, на которой я написал векселя"»17.
Жить роскошно в первую очередь означало иметь у себя дома изысканный стол. И. М. Муравьев-Апостол, по словам С. В. Скалон, «жил и роскошно, и вместе с тем просто; роскошь его состояла в изящном столе. Он, как отличный гастроном, ничего не жалел для стола своего, за которым чисто и франтовски одетый, дородный испанец maitre d'hotel* [* Метрдотель (фр.)] ловко подносил блюда, предлагая лучшие куски, и объяснял, из чего они состояли» 18.
Изысканные, роскошные обеды назывались в ту пору гастрономическими. Это определение часто встречается в мемуарах прошлого века.
«Дядя С. Н. Бегичев при богатстве своей жены мог бы жить роскошно в Москве, но так как он, подобно другу своему Грибоедову, не любил светских удовольствий, то всю роскошь в его домашнем обиходе составляли гастрономические обеды и дорогие вина, которые так славились, что привлекали в дом его многих приятных собеседников» 19.
Гастрономические блюда не всегда отличались сложностью приготовления. В поваренных книгах и кулинарных пособиях того времени нередко можно встретить такую характеристику: «Блюдо это простое, но вполне гастрономическое».
Глава XI
«У русских считается роскошью иметь за опалом во всякое время изобилие в редчайших фруктах» 1.
Подаваемые за обедом зимой фрукты и овощи поражали иностранных путешественников не только своим изобилием, но и вкусом.
«Обед продолжался почти четыре часа, – пишет М. Вильмот. – Были спаржа, виноград и все, что можно вообразить, и это зимой, в 26-градусный мороз. Представьте себе, как совершенно должно быть искусство садовника, сумевшего добиться, чтобы природа забыла о временах года и приносила плоды этим любителям роскоши. Виноград буквально с голубиное яйцо» 2.
В другом письме она сообщает: «Мы ведем рассеянный образ жизни. Бесконечные балы, длящиеся по четыре часа кряду, обеды, на которых подаются всевозможные деликатесы, плоды совместного труда природы и человека: свежий виноград, ананасы, спаржа, персики, сливы etc.,. Забыла упомянуть, что сейчас в Москве на тысячах апельсиновых деревьев висят плоды» 3.
Многие городские усадьбы московской знати славились теплицами и оранжереями. По словам Кэтрин Вильмот, «теплицы здесь – насущная необходимость. Их в Москве великое множество, и они достигают очень больших размеров: мне приходилось прогуливаться меж рядов ананасных деревьев – в каждом ряду было по сто пальм в кадках, а на грядках оранжереи росли другие растения» 4.
Сохранилось описание оранжереи Алексея Кирилловича Разумовского в Шренках близ Москвы, сделанное в начале ХIХ века: «Мы вступили в оранжерею, под комнатами первого этажа находящуюся и в длину более 200 шагов простирающуюся. Мы очутились посреди искусственного сада из померанцевых и лимонных деревьев, состоящих в трех густых рядах и составляющих длинные аллеи... Все дерева украшались плодами, хотя в нынешнем году снято оных более трех тысяч...»5
Вошла в историю и оранжерея Льва Кирилловича Разумовского в имении Петровское-Разумовское. Как пишет М. Г. Назимова, «в Петровском граф потерял даже то, что никакими деньгами восстановить нельзя было, а именно чудную оранжерею. В ней было до пятидесяти редких экземпляров лимонных и апельсинных деревьев. Оранжерею подожгли крестьяне с двух концов, уже после ухода француза, озлившись на садовника, который выговаривал им за их равнодушие и отсутствие желания поспешить на помощь, чтобы удалить следы беспорядков, совершенных французами» 6.
Если в Москве цитрусовые – апельсины и лимоны – можно было увидеть в оранжереях, то в Петербурге они были исключительно привозные, поэтому и стоили там недешево.
П. Свиньин сокрушался: «…нынче нельзя никому благопристойно позвать на обед без устриц, фазанов, апельсинов, шампанского и бургонского. А все это чужеземное и стоит звонкой монеты!» 7.
О «заморских апельсинах», доставляемых в Петербург, рассказывает в своих воспоминаниях И. А. Раевский: «Петербург был нам гораздо более сроден, хотя и его мы не любили. Но все же там было менее скучных визитов и почти не было старых родственников, зато были веселые прогулки на Биржу, где мы смотрели на привозимых из-за границы попугаев, канареек и обезьян и где мы лакомились заморскими апельсинами, пряниками и пили инбирный* [* Правильнее – имбирный.] квас» 8.
В Петербург, однако, доставлялись не только «заморские» плоды, но и московские. Изобилием всевозможных плодов славились московские императорские оранжереи.
В одном из «Петербургских писем» (от 3 февраля 1809 года) Жозеф де Местр сообщает: «На дворцовый стол подали семь чудных груш, доставленных из Москвы и стоивших 700 рублей. О них много говорили, история их и вправду занимательна. В императорских московских теплицах вырастили только десять груш. Обер-гофмейстер, всегда угождающий французскому послу, предложил их для его празднества. В Москве тем временем какой-то мошенник украл все груши; его поймали и отдали в солдаты, но пока суд да дело, груши были проданы и увезены в Санкт-Петербург, а три и вовсе сгнили. Оставшиеся пришлось выкупать по сто рублей за каждую» 9.
Не уступали московским и «обширные» царскосельские оранжереи. По распоряжению Александра I каждое утро садовник Лямин рассылал выращенные в оранжереях фрукты «разным придворным особам и семействам генерал-адъютантов, кои занимали домики китайской деревни» 10.
Фрукты к императорскому столу доставлялись также из ропшинских оранжерей. «Оранжереи ропшинского дворца самые богатые в окрестностях Санкт-Петербурга» 11. «Ропша отстоит от С.-Петербурга в 36 верстах, по большой Ржевской дороге... Мыза сия первоначально принадлежала известному шведскому генералу Гасферу... Ныне мыза сия принадлежит к императорскому кабинету... Еще распространены в Ропше фруктовые оранжереи и парники, кои находятся под присмотром ученого английского садовника г. Грея. Нельзя оставить без внимания новый опыт его ананасных парников по системе г. Енгельмана: они окнами обращены не на один полдень, как то обыкновенно делается, а на восток и запад...» 12.
Из петербургских оранжерей самыми знаменитыми были оранжереи графа Л. П. Витгенштейна, «цветами, растениями и виноградом из коих он убрал комнату императрицы во время бала 29-го апреля 1834 г.», данного петербургским дворянством по случаю совершеннолетия наследника Александра Николаевича.
Мода на оранжереи, возникшая во Франции при Людовике XVI, распространилась и в России. Было принято не только подавать к столу фрукты из собственного сада, но и предлагать гостям прогуляться по саду или оранжерее после обеда.
Сады А. В. Браницкой в Белой Церкви вызвали восторг у английского путешественника, к воспоминаниям которого мы неоднократно обращались: «Она принадлежала к людям, полагающим, что каждая страна может и должна себя довольствовать... Я насчитал пятнадцать сортов фруктов. Все они были из садов нашей хозяйки. Персики, дыни и яблоки превосходного вкуса Маленькая сахарница, полная мелким сахаром, была предложена графине, которая взяла щепотку и посыпала кусок дыни, бывшей у нее в руках, но сейчас же отправила сахарницу, заметив, что дыня сама по себе сладка. После этого хозяйка дома, бросив вокруг себя взгляд, сопровождаемый любезной улыбкой, встала из-за стола: все встали по ее примеру, и многие из обедавших подошли поцеловать ей руку. Мы перешли в залу, где приготовлено было кофе. Несколько минут спустя графиня предложила мне прогулку по садам. Эти сады оказались достойными своей славы» 13.
«У графа Чернышева гости угощались с утра и до вечера; ели фрукты до обеда и после него; каждый, кто хотел, шел в оранжерею или фруктовый сарай и срывал сам с дерев плоды» 14.
Садоводство было любимым развлечением многих дворян. Известный библиофил, директор Публичной библиотеки, сенатор Д П. Бутурлин был, по воспоминаниям его сына, страстным садоводом:
«В Белкине отец наш предавался вполне любимым своим занятиям по садоводству, в чем он был таким же сведущим охотником, как по библиофильству. На большую площадку, называемую выставкою, выносились на лето из двух больших оранжерей померанцевые и лимонные деревья громадного роста в соответствующих им кадках. От установленной этими деревьями площадки шла такая же в двух рядах аллея. Всех было более 200.. На этой площадке собиралось каждый день в 8-м часу вечера все общество для чаепития. Подобную коллекцию померанцевых деревьев я видал только в Останкине и Кускове» 15.
Нередко в переписке начала ХIХ века встречаются просьбы выслать или привезти те или иные семена, деревья. А. А. Бороздина пишет сыну из Петербурга в Неаполь в 1801 году: «Писала я к тебе, голубчик, чтоб ты купил эстампов, вазов и транспарантов: если можно, купи и пришли на корабле тоже, как там ничего не значут, – деревья лимонныя, апельсинный, померанцовыя, персиковыя и лавровый... Тоже, батюшка, луковиц и разных семен и других каких редких плант и арбрисю: ты знаешь, мой друг, што его мое удовольствие, у меня к дому пристроена маленькая ранжерейка, – то надобно ее наполнить, а здесь всю его дорого; пожалуста, батюшка утешь меня этим, а больше всего тебя прошу – пришли ко мне портрет свой в табакерку»* [* Орфография сохранена.] 16.
Высланный осенью 1822 года за шиканье артистке Семеновой П. А. Катенин поселяется в своем имении Шаево Костромской губернии, откуда пишет Н. И. Бахтину 7 сентября 1828 года: «Не забудьте, милый, хоть из Одессы, привезти с собою семян хороших, огородных, то есть капусты разной, тыкв и душистых трав; хочется на нашем севере, где ровно ничего не знали и где я уже кое-что развел, развесть еще получше. Не думайте, однако, чтобы я в деревне сделался Диоклетианом или Кандидом** [** Диоклетиан – римский император, который правил в 284– 305 годах. Кандид– герой философской повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм»] садовником: нет, я не имею ни особой склонности к мелким сельским работам, ни достаточного досуга, чтобы подробно в них вникнуть; я уверен, что нет жизни, более исполненной трудов, как жизнь русского деревенского помещика среднего состояния...» 17.
Небывалых размеров ананасы, дыни, персики, арбузы, выращенные в собственных оранжереях и теплицах, хозяева посылали в подарок своим родным и знакомым.
«Жихарев мне прислал преогромный и прекраснейший ананас своего воспитания... оказалось слишком 3 фунта...» – пишет брату К. Я. Булгаков18.
Глава XII
«Спасибо за грибы, челом за ананас» 1.
«Съестные» подарки были широко распространены в начале XIX века.
«В субботу я тебе послал рыбу, свежего лабардану, привезенного мне из Колы (граф Воронцов – ужасный до нее охотник). Не знаю, тебе понравится ли, ежели сказать тебе, что это то же, что и треска. Впрочем, можешь попотчевать тестя и приятелей. Если спаржу мне прислал Обрезков, то и ему пришлю этой рыбы; а если нет, то нет, дабы не показалось ему, что я вызываюсь на съестной подарок от него», – сообщает брату из Петербурга К. Я. Булгаков 2.
«А. Л. Нарышкин был в ссоре с канцлером Румянцевым. Однажды заметили, что он за ним ухаживает и любезничает с ним... Дело в том, что у Румянцева на даче изготовлялись отличные сыры, которые он дарил своим приятелям» 3.
Было принято дарить сыры не только «собственного изготовления». «Ящик вонючего Стильтона» * [* Стильтон – особый сорт сыра.] послал из Петербурга в Москву С. А. Соболевскому Д. В. Веневитинов 4.
Известный московский оригинал князь Александр Порюс-Визапурский («черномазый Визапур») щедро угощал высокопоставленных москвичей редкими в те годы хорошими устрицами. Визапур рассылал устрицы даже незнакомым лицам.
«Однажды, проезжая из любопытства через Владимир в Казань, он не застал меня в городе... – рассказывает в "Капище моего сердца" князь И, М. Долгоруков. – Вдруг получил от него с эстафетой большой пакет и кулечек. Я не знал, что подумать о такой странности. В пакете нашел коротенькое письмо на свое имя, в четырех французских стихах, коими просит меня принять от него двенадцать самых лучших устерс, изъявляя, между прочим, сожаление, что не застал меня в губернском городе и не мог со мною ознакомиться. Устерсы были очень хороши; я их съел за завтраком с большим вкусом и поблагодарил учтивым письмом его сиятельство (ибо он назывался графом) за такую приятную ласковость с его стороны» 5.
Из живности, кроме рыбы и устриц, нередко в подарок присылали птицу.
Индеек, каплунов и уток посылаю;
Ты на здоровье кушай их, –
писал В. Л. Пушкин князю Шаликову.
«Мы здоровы, – просто сказать; а коль не просто, то уж я давно хвораю... однако куликов твоих присылай, – просит Г. Е Державин П. А. Гасвицкого, ибо вспоминая твою званскую стрельбу, все их мои домашние аппетитно кушать готовятся» 6.
В день именин А. С. Небольсиной граф Ф. В. Ростопчин, зная, что она любит «пастеты», прислал ей с полицмейстером Брокером за несколько минут до обеда «преогромный пастет, будто бы с самою нежною начинкою, который и поставил перед хозяйкою. В восхищении от внимания любезного графа, она после горячего просила Брокера вскрыть великолепный пастет – и вот показалась из него безобразная голова Миши, известного карла кн. X., а потом вышел он весь с настоящим пастетом в руках и букетом живых незабудок» 7.
По всей видимости, речь идет о знаменитом паштете из трюфелей, подземных грибов, привозимых в Россию из Франции. По тем временам паштет из трюфелей считался роскошным подарком.
Об этом рассказывает французская актриса Луиза Фюзиль в записках о своем пребывании в России с 1806 по 1812 год: «Жил в то время в Москве некто Релли, человек богатый, пышный и поставивший свой дом на широкую ногу; у него был лучший повар в городе, а потому все вельможи (довольно большие чревоугодники) ездили к нему на обеды. Его принимали за англичанина или итальянца, так как он прекрасно говорил на обоих языках; он был вхож в высший свет и вел большую игру.
Встречая меня часто у моих патронесс, он как-то попросил позволения сготовить маленький из трюфелей паштет для моих "маленьких ужинов", о которых ему не преминули рассказать. Я согласилась и постаралась предупредить моих сотрапезников, ибо трюфели были большой роскошью в то время, когда способы сообщения не были так быстры и легки, как теперь. Никто не мог догадаться, откуда может появиться такое великолепие.
Начали съезжаться, когда появился пресловутый маленький паштет; он был таких размеров, что его пришлось наклонить, чтобы пронести в дверь; я увидала, что моя столовая не сможет вместить его в себе...» 8.
Достойный «съестной» подарок нестыдно было преподнести самому императору.
«Каменский прислал мне из Сибири стерлядь в 2 аршина и 2 вершка длины и в 1 пуд 4 ф. веса, – сообщает в 1826 году К. Я. Булгаков брату. – У нас не в чем бы и сварить такого урода, а как сегодня кстати постный день, то вспомнил, как прежде посылал иногда рыбу покойному государю для стола, решился и эту поднесть императору, но просил своего князя наперед доложить Его Величеству. Государь принял милостиво, приказал меня благодарить, а рыбу отослать к Нарышкину* [* Повар А Л. Нарышкина принимал заказы от многих петербургских аристократов и даже от самого императора.], что уже и исполнено» 9.
Император Александр I не оставался в долгу перед своими подданными. Графиня Шуазель-Гуффье в «Исторических мемуарах об императоре Александре и его дворе» писала: «У меня на столе стоял огромный ананас, присланный мне государем, который ежедневно посылал знакомым дамам в Царском Селе корзинки со всякого рода фруктами – с персиками, абрикосами, мускатным виноградом и т. д.» 10.
О том, каким «съестным подарком» можно было порадовать императрицу, рассказывает М. Паткуль:
«С переездом двора возобновились симпатичные вечера в Александровском дворце...
На одном из этих вечеров императрица вспоминала о kьmmelkucben (булочки с тмином), которые она любила, но ни разу не удалось ей кушать с тех пор, как она была в Пруссии; в Петербурге же таких булочек нигде достать было нельзя.
Вернувшись домой, я приказала повару приготовить все, что нужно к следующему утру. Встав довольно рано, я сама замесила тесто, испекла булочки и, отправив их горячими во дворец, велела передать камердинеру Ее Величества с тем, чтоб он подал их к чаю, а до того ни слова о них не упоминал.
Императрица так обрадовалась, когда ей подали эти булочки, что спросила, откуда он их достал. Узнав, что я их прислала, она на другой день, благодаря меня, спросила, кто у меня умеет их печь. Я отвечала, что они собственноручно изготовлены мною, и если я вчера не заявила, что умею их печь, то это из боязни, что они могут не удасться, в случае, если дрожжи попались бы нехорошие. Только государю она позволила предложить, а остальные велела спрятать» 11.
Ценный подарок сделали воспитанники Удельного земледельческого училища министру двора. Об этом читаем в воспоминаниях В. П. Бурнашева: «Откорм телят и поросят составлял также важный предмет практических занятий здешних воспитанников. В течение зимы 1836 года воспитанники, по всем правилам искусства или мастерства, как хотите, откормили, или скорее отпоили парным молоком от четырех коров, двух телят бернской породы. Телята эти помещены были в отдельном темном деннике и подвешены на толстых полотнах. Кроме чистого молока, в молоко впускали ежедневно несколько сырых яиц. На откорм или отпой каждого теленка потребно было 20 дней, по истечении которых животное весило пять пудов. Молоденькие эти телки составляли громадную мягкую массу, покрытую атласистою, необыкновенно тонкою кожею, голова же и ноги остались до неимоверности малы, как у новородившегося теленка. Пред убоем стоять на ногах телята эти не могли, а были зарезаны в подвешенном положении, в каком они жили все три недели отпоения. Мясо этих телят было верх совершенства: бело, как белая бумага, нежно до невозможности и совершенно без жирного наслоения, потому что жир расплылся и напоил собою мясо, имевшее, без преувеличения, сливочный вкус. Двое из лучших воспитанников удостоились поднести одного из этих отпоенных телят министру двора. Превосходное это мясо в тот же день было подано к императорскому столу. Воспитанники, доставившие эту гастрономическую редкость, были каждый награждены серебряными часами...» 12.
«Было в обычае, что приглашенные к обеду лица, как только удалялась царская фамилия, брали со стола фрукты, дабы повезти своим семейным гостинцу с царского стола» 13.
Примечательную историю рассказывает в своих воспоминаниях Н. А. Епанчин: Александр III, который был «весьма бережлив в расходовании народных денег» и «мало сведущ в дворцовом этикете», «как-то в беседе с К. П. Победоносцевым упомянул, что по случаю небольшого приема, бывшего недавно во дворце, было показано в счете гофмаршальской части множество фруктов, конфет и пр., но что, разумеется, гости не могли уничтожить все это количество. Особенно государь обратил внимание на расход фруктов, считая, что едва ли гости могли съесть по несколько штук. На это Победоносцев объяснил государю, что такой расход возможен. Так, например, он сам съел один апельсин, но взял с собою другой и грушу для Марфиньки – его приемной дочери. Многие гости так делают, привозя детям из дворца какое-нибудь лакомство – как бы царский подарок» 14.
С начала XVIII века в России существовал обычай звать на какое-то центральное блюдо. Центральным блюдом мог быть и съестной подарок, доставленный с оказией откуда-то издалека, или же какое-нибудь новое блюдо.
«Сонцев* [* Сонцов (Сонцев или Солнцев) Матвей Михайлович – муж родной тетки А. С. Пушкина] стерлядию страстный
Же ву зем** [** Же ву зем» (je vous aitme) – «я вас люблю» (фр.)] ей отпускал.
Завтра за обедом будет у меня астраханская стерлядь, которая приглашает племянника его в свои объятия. Середа», – писал П. А. Вяземский А. С. Пушкину 15.
«Пушкин (Мусин-Пушкин. – Е. Л,) звал макароны есть, Потоцкий еще на какое-то новое блюдо. Все они любят покушать» – из письма К Я. Булгакова брату от 1821 года 16.
В то время макароны привозили из Италии. Особенно славились неаполитанские макароны. В качестве приправы к макаронам чаще всего использовали сыр пармезан. «Варить хорошо макароны – великое искусство! Надобно примениться к этому» 17.
В наше время, пожалуй, макаронами гостей не удивишь. А в начале прошлого столетия ими угощали в домах столичной знати.
Любил угощать гостей макаронами граф В. А. Мусин-Пушкин. Об этом свидетельствуют и письмо К. Я. Булгакова, и следующий анекдот:
«Однажды Крылов был приглашен графом Мусиным-Пушкиным на обед с блюдом макарон, отлично приготовленных каким-то знатоком-итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо – знаменитые макароны.
– А! Виноваты! – сказал весело граф. – Так вот вам и наказание.
Он наклал горою глубокую тарелку макарон, так что они уже полезли с ее вершины, и подал виновнику. Крылов с честью вынес это наказание.
– Ну, – сказал граф, – это не в счет; теперь начинайте обед с супа, по порядку.
Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.
В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок,
– Да что ему сделается? – ответил Крылов. – Я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться» 18.
По словам современника, в богатом петербургском доме Н. С Шлицыной, дочери знаменитого московского генерал-губернатора С. С. Апраксина, известный баснописец и чревоугодник И. А. Крылов «съедал по три блюда макарон и в грязных, чуть ли не смазаных, сапогах засыпал на бархатных диванах княгини» 19.
ГлаваХIII
«Праотцы наши с трудом наедались, а мы всего объедаемся» 1.
И. А. Крылов был не единственным мастером по части обжорства среди литераторов.
Непомерным аппетитом отличался и поэт Ю. А. Нелединский-Мелецкий. «Большой охотник покушать, он не был особенно разборчив в выборе утонченных блюд, но ел много и преимущественно простые русские кушанья, – вспоминал Д. Оболенский. – Удовлетворяя этой слабости, императрица обыкновенно приказывала готовить для него особые блюда. При дворе до сих пор сохранилось предание о щучине, до которой Юрий Александрович был великий охотник.
Вот как он сам описывает свой недельный menu: "Маша повариха точно по мне! Вот чем она меня кормит, и я всякий день жадно наедаюсь:
1) рубцы,
2) голова телячья,
3) язык говяжий,
4) студень из говяжих ног,
5) щи с печенью,
6) гусь с груздями –
вот на всю неделю, а коли съем слишком, то на другой день только два соусника кашицы на крепком бульоне и два хлебца белого"» 2.
Любителем «хорошо покушать» был и Г. Р. Державин.
«Отношения между супругами, – отмечает Я. Грот, – были вообще дружелюбные, но у Гаврилы Романовича были две слабости, дававшие иногда повод к размолвкам; это была, во-первых, его слабость к прекрасному полу, возбуждавшая ревность в Дарье Алексеевне, а во-вторых, его неумеренность в пище. За аппетитом мужа Дарья Алексеевна зорко следила и часто без церемоний конфисковывала у него то или другое кушанье. Однажды она не положила ему рыбы в уху, и раздосадованный этим Гаврила Романович, встав тотчас из-за стола, отправился в кабинет раскладывать пасьянс В доказательство его добродушия рассказывают, что когда после обеда жена, придя к нему с другими домашними, стала уговаривать его не сердиться, то он, совершенно успокоенный, спросил: "За что?" и прибавил, что давно забыл причину неудовольствия» 3.
«Невоздержанность в еде иногда приводила Булгарина к весьма неприятным последствиям, о чем свидетельствуют следующие строки из недатированной записки (по-видимому, 1840-х гг.) А. Н. Гречу: "Любезный Алеша! Не знаю, здоров ли ты после вчерашнего обеда, но я... не выдержал. Обед был просто дурной. Фарши – брррр! Петух был гадко сделан – соус из старой курицы с чахлыми трюфелями! – я страдал всю ночь жестоко, а во сне по уши обкакался. Умора! Ночью должен был мыться – теперь здоров!.."» 4.
От «невоздержанности в пище» приходилось порой страдать и поэту И. И. Дмитриеву. «Я слышал вчера, – пишет А. Я. Булгаков брату, – что боятся за Ив. Ив. Дмитриева: он обедал у Бекетова, объелся икры, попалась хороша, так ложками большими уписывал, сделалось дурно, и вот 9 дней, что не может унять икоту» 5.
Директор императорских театров А. Л. Нарышкин «часто бывает болен объеденьем, – с досадой пишет жене из Москвы балетмейстер И. И. Вальберх, – и оттого мы остаемся в совершенном безведении, когда отсюда выедем... Сегодня назначен был спектакль и отменен за объедением Нарышкина» 6.
Любителей вкусно и плотно поесть было в то время немало. Князь И. А. Гундоров известен был «неугомонностью своего аппетита, которому, однако ж, не всегда расположена служить его натура, несмотря на свою солидность: случается под конец обеда или ужина, что, наложив себе верхом тарелку какого-нибудь кушанья и приготовясь наслаждаться им, он вдруг с глубоким вздохом оттолкнет его от себя с досадою, примолвив: не могу!» 7.
«Я не придерживаюсь никакой диеты, ем, пью, что мне нравится, и во всякие часы», – говорил о себе граф Ю. П. Литта. И несмотря на это до глубокой старости он сохранил бодрость духа и крепкое здоровье.
«Графу Литте было около 70 лет, – читаем в записках Ленца, – но в парике он казался не старше 50-ти. Он был исполинского роста и так же толст, как Лаблаш* [*Лаблаш Луиджи – итальянский певец-бас (1794–1858).], но более подвижен и с ног до головы вельможа» 8. Литта считался большим оригиналом, и о нем ходило множество анекдотов. Рассказывают, что он очень любил мороженое, «истребляя его неимоверное количество», и уже умирающий приказал подать себе тройную порцию. Последними словами его были: «Сальватор отличился на славу в последний раз».
«Бахметев, полный, здоровый и красивый старик, любил и хорошенько поесть, и выпить немного, любил веселую беседу и многое другое. Он хвастался, что во время оно съедал до ста подовых пирожков, и мог, лет около шестидесяти, безнаказанно употребить до дюжины гречневых блинов, потонувших в луже масла; этим опытам я бывал не раз свидетель», – вспоминает А И. Герцен приятеля отца генерала Н. Н. Бахметева 9.
Долгую жизнь прожил и граф П. А Клейнмихель, несмотря на свою «страстную любовь к еде». «Граф Клейнмихель, которого народ русский прозвал Клеймилиным, подражает Потемкину: адъютанту своему Новосильцеву дал он 30 тысяч серебром на теперешнее свое путешествие по дорогам, за тем, чтобы оный скакал вперед его и всюду заготовлял ему самые роскошные обеды, завтраки, ужины! Граф любит поесть!» 10.
Сохранилось много анекдотов о непомерном аппетите А. И. Тургенева, приятеля А. С. Пушкина. Как говорил В. А. Жуковский, в его желудке помещались «водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква, брюква».
«Вместимость желудка его была изумительная, – писал П. А Вяземский. – Однажды, после сытного и сдобного завтрака у церковного старосты Казанского собора, отправляется он на прогулку пешком. Зная, что вообще не был он охотник до пешеходства, кто-то спрашивает его: "Что это вздумалось тебе идти гулять?" "Нельзя не пройтись, – отвечал он, – мне нужно проголодаться до обеда"» 11.
По словам А. Д. Блудовой, Тургенев «глотал все, что находилось под рукою – и хлеб с солью, и бисквиты с вином, и пирожки с супом, и конфекты с говядиной, и фрукты с майонезом без всякого разбора, без всякой последовательности, как попадет, было бы съестное, а после обеда поставят перед ним сухие фрукты, пастилу и т. п., и он опять все ест, между прочим, кедровые орехи целою горстью зараз, потом заснет на диване, и спит и даже храпит под шум разговора и веселого смеха друзей... Мы его прозвали по-французски le gouffre* [* Прорва (фр.)], потому что этою пропастью или омутом мгновенно пожиралось все съестное» 12.
«Живот» – так прозвал В. Ф. Одоевский С А Соболевского за его «гастрономические наклонности», Д. В. Веневитинов добавил: «живот много содержащий и ничего не испускающий» 13.
Дипломат князь П. R Козловский, приятель многих карамзинистов, в том числе и А. С. Пушкина, отличался обжорством и непомерной толщиной. В «Парнасском адрес-календаре...», составленном А. Ф. Воейковым, его фамилия значится под номером 25 с кратким замечанием: «Кн. Козловский, при дополнении календаря объядения»** [** В 1809г.была издана в переводе с французского книга .Г де Рейньера «Прихотник, указующий легчайшие способы иметь наилучший стол, содержащий в себе Календарь объедения и сытной дорожник»].
«В Козловском была еще другая прелесть, сказал бы я, другой талисман, – писал П. А Вяземский, – если бы сравнение это не было слишком мелко и не под рост ему; скажем просто, была особенно притягательная сила, и эта сила (смешно сказать, но оно так) заключалась в его дородстве и неуклюжестве. Толщина, при некоторых условиях, носит на себе какой-то отпечаток добродушия, развязности и какого-то милого неряшества; она внушает доверие и благоприятно располагает к себе. Над толщиною не насмехаешься, а радушно улыбаешься ей. С нею обыкновенно соединяется что-то особенно комическое и располагающее к веселости. Впрочем, я уверен, что в телесном сложении и сложении внутреннем и духовном есть какие-то прирожденные сочувствия и законные соразмерности. Крылов, например, должен был быть именно таким, каким он был, чтобы написать многие свои басни» 14.
Несмотря на то, что чревоугодие всегда осуждалось церковью, многие священнослужители, как свидетельствуют современники, страдали этим пороком. Н. С. Маевский приводит в «Семейных воспоминаниях» рассказ буфетчика Фадеича об архиерее Иеринее, который был частым гостем в доме деда мемуариста:
«Раз подал он архиерею какое-то скоромное кушанье, но опомнился и думает: "Как же, мол, архиерея-то оскоромить?" Ириней взялся уже за кусок, а Фадеич шепчет ему: "Скоромное, Ваше преосвященство". Гость с сердцем оттолкнул блюдо, крикнув: "Коли скоромное, так зачем, дурак, и подаешь!"... В другой раз он был поумнее: когда принесли ему с кухни блюдо с поросенком, он подал его прямо Иринею без всяких объяснений; за столом никого чужих не было, все свои, интимные. Иериней ласково взглянул на Фадеича, перекрестил блюдо большим крестом, сказав: "Сие порося да обратится в карася" и, не дождавшись превращения, принялся есть с таким аппетитом, что и у других слюнки потекли» 15.