Леонтьева Г. А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров(1)

      Первые планомерные поиски путей на Амур и в район, получивший впоследствии название «Даурия» (русское название Забайкалья и частично Приамурья в бассейне рек Шилки, Аргуни, Зеи, Бурей, отчасти Сунгари и Уссури), начались примерно за 10 лет до похода туда Ерофея Павловича Хабарова. Их осуществляли выходившие из Енисейска и Якутска как правительственные отряды, так и действовавшие на свой страх и риск промышленники.

      В 1638 г. из Енисейска для «прииску и проведывания новых землиц неясачных людей» был послан казачий атаман Максим Перфильев, один из опытнейших русских землепроходцев, уже неоднократно совершавший сложные путешествия по Восточной Сибири. На этот раз ему было поручено не только собрать сведения о землях, расположенных за Байкалом, но и попытаться разведать ближайшие водные подступы к Амуру.

      Отправившись из Енисейска с отрядом в 36 человек уже знакомым ему путем по Ангаре, Перфильев перешел через Илимский волок и достиг ранее построенного Олекминского острожка, расположенного в устье правого притока Лены – Олекмы. Здесь же он перезимовал и собрал сведения у тунгусского населения о возможных путях на Амур. Местные тунгусы сообщили ему, что таким путем является река Витим, один из притоков Лены, верховья которого близко подходят к водоразделу Амура. Весной 1639 г., когда вскрылись реки, Перфильев достиг устья Витима и поднялся по нему до устья реки Кутомалы, где его вновь застала зима. Весной следующего года он продолжил путь по Витиму и, дойдя до устья реки Цыпири (Цыпы), поднялся по ней до Большого Цыпирского порога. К этому времени у Перфильева кончились хлебные запасы. Трудная дорога по рекам против течения, многочисленные пороги, которые приходилось преодолевать волоком по берегу, измучили отряд. Перфильев принял решение вернуться назад. В устье Цыпири он встретил тунгусов, с которых собрал ясак – 74 соболя и получил от их шамана Комбайка кое-какие сведения, имеющие отношение к Амуру: где-то в устье Витима жил «...даурский князец Батога... в рубленных юртах... Скота и соболя у него много... Есть у него серебро. Он покупает его на соболи на Шилке-реке (Амуре. – Г.Л.) у князьца Лавкая. На Шилке-реке живут многие даурские пашенные люди. Хлеб у них всякий... У князьца Лавкая, на Усть-Уре... серебряная руда в горе... Из нее плавят серебро и продают они серебро на соболи, а соболи у них на Шилке-реке покупают китайские люди... А Шилка-река пала в Ламу. А Ламу де... называют морем» [1].

      Поход Перфильева, с точки зрения администрации, оказался безрезультатным. Теперь енисейские воеводы решили искать путь в Приамурье не по притокам Лены, а со стороны озера Байкал. Об этой дороге, хотя и очень неопределенно, в Енисейске узнали от байкальских тунгусов и бурят. Те рассказывали, что дорога шла через Байкал на реку Баргузин, впадавшую в Байкал с восточной стороны, далее на Еравнинские озера, а оттуда – в реку Шилку.

      Обследование этого пути было поручено отряду во главе со служилым человеком С. Скороходовым. В 1643 г. отряд переправился через Байкал, добрался до устья Баргузина, где погиб в столкновении с тунгусами.

      Следующий этап, приблизивший землепроходцев к Приамурью со стороны Байкала, был связан с деятельностью отрядов служилых людей Василия Колесникова, Ивана Похабова и Ивана Галкина. В 1645 – 1647 гг. они установили в Забайкалье относительно мирные контакты с бурятами и тунгусами, а также с монголами. Последние вначале тоже стремились распространить свою власть на местное население Забайкалья. Но, встретив там русских и заинтересовавшись перспективами дипломатических и торговых связей с Россией, они, как правило, стали избегать серьезных столкновений с ними и не препятствовали присоединению к России забайкальских бурятов и тунгусов. Местное же население, в свою очередь, охотно принимало российское подданство в надежде получить защиту от набегов монголов.

      Отряд Колесникова численностью в 100 казаков вышел из Енисейска в Забайкалье, имея основной задачей «проведывание о серебряной руде и прииск новых землиц». Переправившись через Байкал, он добрался до устья Селенги и встретился там с кочевавшими монголами и с «большими братскими людьми» (бурятами). Оказавшись на громадном расстоянии от русских поселений, Колесников не рискнул идти дальше. Он вернулся на северный берег Байкала и основал в устье Верхней Ангары Верхнеангарский острожек, предполагая совершать из него походы в Забайкалье. В 1645 г. он отправил из Верхнеангарска разведывательный отряд из четырех служилых людей, назначив старшим среди них казачьего десятника Константина Иванова сына Москвитинова. Им поручалось выяснить достоверность слухов о серебряной руде в Забайкалье и Монголии.

      Преодолев тяжелый путь через Байкал, реку Баргузин и Бар-гузинские степи, смельчаки вышли в район Еравнинских озер. По пути казаки наткнулись на такие большие снега, что их пришлось «прорубать топорами». Не задерживаясь здесь, отряд повернул к Селенге, где находились кочевья «мунгальского большого князя» Турухан-Табуна. Этот князь имел в подчинении 20 тыс. «добрых детных и конных людей», молился в войлочной юрте (храме) золотым и серебряным изображениям буддийских божеств, был популярен среди своих соплеменников и богат. У него-то и рискнули казаки выяснить достоверность слухов о серебре. Турухан-Табун удовлетворил их интерес, рассказав, что серебра и золота в его земле нет и что серебряные и золотые вещи он покупает у китайских купцов. На прощание он подарил казакам немного золота и две серебряные чаши.

      Отправленный Колесниковым из Верхоленска отряд Похабова продолжил обследование Забайкалья и выяснение вопроса о наличии полезных ископаемых. Дотошный Похабов не только побывал у Турухан-Табуна, но с его помощью добрался до Урги – ставки монгольского Цецен-хана. Он преподнес хану и главе монгольского духовенства Кутухте в подарок соболей и английское красное сукно «на платье». В свою очередь монголы дали подарки для царя И отправили с Похабовым послов в Москву. Цецен-хан подтвердил слова Турухан-Табуна о том, что серебро и золото в Монголии не добывают, а покупают в Китае. Похабов решил было рискнуть и отправиться в Китай, но Цецен-хан его туда не отпустил.

      В 1648 г. отрядом Галкина был основан Баргузинский острог, который стал ближайшим подступом к бассейну Верхнего Амура. И тем не менее, как ни стремились енисейские воеводы первыми выйти на Амур и известить об этом Москву, приоритет в этом все же принадлежит администрации вновь учрежденного в 1639 г. Якутского воеводства.

      Первым воеводой в Якутию Сибирский приказ назначил Петра Петровича Головина. Воеводская служба в Сибири не считалась почетной. Некоторые из воевод назначались в Сибирь, попав в немилость. Отправка в самый отдаленный уезд страны, каким был Якутский, рассматривалась современниками не иначе как почетная ссылка. Вернуть расположение царя можно было только показав служебное рвение. Оно же в условиях Сибири проявлялось в первую очередь в присоединении новых земель и сборе богатого ясака.

      Вот почему, случайно встретив по дороге в Якутск возвращавшегося с Витима в Енисейск Перфильева, Головин досконально расспросил его об Амуре, Витимском пути и причине неудачи экспедиции. Максим Перфильев, убежденный в правильности Витимского подступа к Амуру, связывал основную неудачу своего похода с недостатком продовольствия и снаряжения. Головин получил у Перфильева письменный отчет об экспедиции и тотчас переслал его в Сибирский приказ.

      Приезд Головина в Якутск почти совпал с возвращением еще одной экспедиции, также сообщившей сведения об Амуре. Землепроходец Иван Москвитин был послан в Якутию из томского гарнизона на временную, или, как тогда говорили, годовую службу. В 1639 г. с отрядом в составе 21 человека Москвитин отправился на «большое море-окиян по тунгусскому языку (по сообщениям тунгусов. – Г. Л.) на Ламу». К Охотскому морю казаки продвигались реками Леной, Алданом, Маей. Дойдя до речки Юдомы, они бросили тяжелый дощатник и сделали два легких струга.

      Затем пришлось расстаться и со стругами. Взвалив на себя тяжелую поклажу, казаки преодолели хребет Джугджур и вышли к реке Улье, вниз по которой плыли уже на лодке. Достигнув моря, казаки немного западнее сегодняшнего Охотска поставили небольшое зимовье, а в устье реки Уды, впадающей в Охотское море, – Удский острожек. Отсюда они ходили вдоль Охотского побережья собирать ясак и охотиться на моржей. В одном из таких походов казаки дошли до Шантарских островов, населенных нивхами, и увидели на тех островах «многие дымы». Из-за своей малочисленности они не рискнули высадиться на берег. Но так как по пути их «изнял голод», то для пропитания они завернули в одну из речек. Здесь им повстречались тунгусы, которые сообщили, что за островами (Шантарскими) есть большая река Амур, впадающая в море. В ее устье и по островам живут натки, а выше по течению – «конные люди». Как выяснилось позже, конными людьми тунгусы называли дауров и дючеров, у которых было развито коневодство. Тунгусы говорили, что конные люди умели выращивать хлеб, в их хозяйстве в изобилии водились скот и домашняя птица, они добывали в горе серебряную руду, из которой плавили серебро. В доказательство слов о серебре две тунгусские женщины подарили Москвитину из своих украшений, когда-то выменянных у конных людей на собольи меха, по небольшому серебряному кружочку.

      Перезимовав у тунгусов и собрав с них ясак в размере 12 сороков соболей (шкурки считали по 40 штук, связанных вместе), отряд Москвитина прежним путем вернулся в Якутск.

      Сведения, сообщенные Перфильевым и Москвитиным, глубоко взволновали якутскую администрацию. Полученные с верховьев и низовьев Амура, расстояния между которыми составляли тысячи верст, они совпадали в главной своей сути: на Амуре были хлеб, соболь, серебро. Там проживало население и велся оживленный торговый обмен.

      Энергично взявшись за дело, Головин разослал из Якутска несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 человек, во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникиевым поручалось выяснить, нельзя ли добраться на Амур «сухим путем сверх Лены-реки» или же со стороны Байкала. Им же предписывалось по возможности собрать сведения об Амуре у бурят и кочующих за Байкалом тунгусов: «Шилка-река сколько от них далеча и Лавкай-князец, который живет на Шилке, сколь далеча от них живет, и серебряная руда на Шилке и медяная далеча ль от Лавкаява улуса, и какой хлеб на Шилке-реке родитца, и куды Шилка-река устьем впала» [2].

      Итоги этой экспедиции неизвестны. Но нескольким казакам, посланным Головиным на речку Чаю, удалось получить от местных тунгусов подтверждение известий, привезенных Перфильевым о том, что «вверх Витима, за волоком живет князец Лавкай в рубленных юртах... и хлеб у него родится всякой». Тунгусы показывали русским серебряные украшения, выменянные у дауров на соболь, а одна из тунгусских женщин за две нитки одекуя (бисера) отдала из своего мониста «серебряный круг в 10 алтын» [3].

      Серебряные кружочки из женских украшений, привезенные с верхнего и нижнего Амура, и казачьи отписки подтолкнули якутского воеводу к дальнейшим активным действиям. Головин не мешкая готовит экспедицию на Амур, во главе которой ставит письменного голову Еналея Бахтеярова.

      Поскольку до 1641 г. более ближнего пути на Амур, чем Витимский, узнать так и не удалось, экспедиции пришлось идти к намеченной цели рекой Витимом, по которой два года назад безуспешно пытался пробиться Перфильев. Головин рассуждал так: Максим Перфильев вернулся с половины пути из-за нехватки хлеба, потому что из Енисейска до Витима пришлось добираться долгим путем и даже с двумя зимовками. Бахтеяров же шел к Витиму из Якутска, т. е. более коротким путем, и мог преодолеть его в одно лето или, на худой конец, с одной зимовкой.

      В отряде Бахтеярова было 55 человек, считая четырех толмачей (переводчиков). Хлеб им дали из расчета на два года. Вооружение состояло из пушки и «к ней свинца для ядер на сорок зарядов».

      О значении, которое Головин придавал этой экспедиции, говорил тот факт, что ее руководство он поручил Письменному голове. Воевода был уверен в успехе затеянного дела и приказал отряду не просто собрать сведения, а положить начало русскому освоению нового края: «Послали мы (Бахтеярова. – Г. Л.) для ясачного сбора, прииска новых землиц, серебряной, медной, свинцовой руды, хлебные пашни. И велели к Батоге и Лавкаю посылать тунгусов и служилых людей. И тех князьцов велели мы призывать под высокую царскую руку и ясак брать... А у серебряные руды острог поставить» [4].

      Бахтеяров поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным: приходилось преодолевать множество мелей, порогов, лесных завалов. Люди выбивались из сил, а конца пути не было видно. Тунгусы, которые изредка встречались в тех краях, пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и о силе их князьцов. Взвесив все за и против, Бахтеяров отдал приказ о возвращении, ограничившись, как и его предшественники, сбором географических сведений. Он дал подробное описание Витима с указанием мелей, порогов и речек, впадающих в него. Взятый Бахтеяровым тунгусский шаман Лавага подтвердил прежние известия о богатстве Даурии и наличии там хлеба и серебряной руды. Новым для русских в рассказе Лаваги было упоминание о реке Зее, левом притоке Амура, про которую в Якутстке еще никто не знал. «А на Зие-реке хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много», – сообщал Лавага.

      Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Наоборот, поиски путей на Амур стали вестись еще более энергично. В Якутской приказной избе расспрашивали русских и нерусских людей, знающих что-либо об Амуре и путях к нему. Показания тщательно записывались подьячими, докладывались воеводе, сопоставлялись и обсуждались. Так прошло два года. И вот в 1643 г. одному из русских отрядов, собиравших ясак с тунгусов в устье реки Алдана, встретился тунгусский шаман Томканей, который хорошо знал о существовании другого, более удобного, чем Витимский, пути в Даурию и на Амур. К тому же, как выяснилось, шаман знал об Амуре не понаслышке, а неоднократно бывал там сам. Томканея привезли в Якутск, где его лично расспрашивал воевода. Со слов тунгуса, на Амур можно было попасть правым притоком Лены рекой Алданом. Из Алдана нужно было идти Учуром и Гонамом до волока. С волока путь вел в Брянду, впадающую в Зею, а оттуда – в Амур. Томканей обнаружил хорошую осведомленность о племенах, живущих по реке Зее, и даже назвал имена «лучших людей» их улусов. Рассказ Томканея о Зее и ее населении, совпадавший с сообщением тунгуса Лаваги, был тщательно записан в воеводской избе. О нем вскоре известили Москву, а тунгуса наградили четырьмя аршинами «доброго сукна».

      Таким образом, в 1643 г. якутская администрация имела об Амуре и путях к нему значительную информацию, которая не оставляла никакого сомнения в том, что приамурские земли могут стать источником продовольствия, пушнины, драгоценных металлов. И воевода Головин решил сделать еще одну попытку присоединения Приамурья к Российскому государству.

      Как отмечает историк Б. П. Полевой, новая экспедиция на Амур во главе с письменным головой Василием Поярковым «готовилась в масштабах, совершенно необычных для малолюдного Якутского острога». В условиях якутской скудности воевода не пожалел снарядить экспедицию всем необходимым. Он выделил 6 дощаников, положил на их оснащение 4312 саженей парусины, 325 саженей веревок новых, 790 саженей веревок, бывших в употреблении (старых). На случай, если бы суда пришлось тянуть против течения, было отпущено 380 саженей бечев. Для починки имеющихся и постройки новых судов Поярков получил судовые инструменты, в том числе 3 долота, 12 напарей, 23 сверла, 6 оборотней, 4 скобели, 700 судовых скоб, 200 гвоздей [5].

      В отряде Пояркова было 112 служилых людей, 15 «охочих» промышленных людей, 2 целовальника, 2 толмача и 1 кузнец. Проводниками по Алдану и Гонаму должны были идти тунгусы Томканей и Лавага. Один из толмачей был в свое время в отряде Москвитина и хорошо знал путь от Охотского побережья до Якутска. Перед походом служилым людям выдали порох, свинец, 70 куяков, 10 панцирей, пищали и «пушечку железную, а к ней сто полуфунтовых ядер».

      Специально для Пояркова в Якутске начали составлять наказную память – инструкцию. Однако с посылкой экспедиции так спешили, что память была вручена ему уже на Алдане нагнавшими его пятидесятниками Яковом Петровым и Петрикеем Мининым «с товарищи». Память вооружала Пояркова имеющейся в распоряжении якутской администрации информацией о путях на Амур и с Амура – Витимском, Алданском и вдоль Охотского побережья, сообщенной Перфильевым, Бахтеяровым, Москвитиным, Лавагой, Томканеем и др. В ней подробно указывались методы, с помощью которых следовало осуществлять присоединение новых земель. Прежде всего предполагалось «призывать даурских людей под государеву высокую руку» лаской и уговорами, чтобы они были «навеки неотступно и ясак платили полной по вся годы». В случае сопротивления Поярков должен был смирять их «ратным обычаем, войною, безвестным приходом». Для закрепления русских в новом крае наказная память предлагала строить в стратегически важных и «пригожих» местах, в частности у месторождения серебряной руды, опорные пункты-остроги : «...и пришед к серебряной руде, острог поставить и укрепиться всякими крепостями... и серебряные руды велеть при себе весом плавить... и серебро велеть беспрестанно плавить на государя».

      Присоединение и хозяйственное освоение нового края не исключало необходимости его дальнейших географических разведок. На этот счет Пояркову были даны конкретные задания: «И на Зие-реке будучи ему, Василию, роспрашивать всяких иноземцев накрепко про сторонние реки падучие, которые в Зию-реку пали. Какие люди по тем сторонним рекам живут, седячие ль, или кочевые. И хлеб у них и иная какая угода есть ли, и серебряная руда, и медная, и свинцовая по Зие-реке есть ли. И что хто иноземцов в распросе скажет, и то записывать имянно. И чертежи и роспись дороге своей и волоку и Зие и Шилке-реке, и падучим в них рекам, и угодьям прислать в Якутской острог вместе с ясачною казною» [6].

      Отряд Пояркова вышел из Якутска 15 июля 1643 г. Спустившись вниз по Лене до устья Алдана, он повернул в эту реку и начал подниматься вверх по ее течению. Суда пришлось тянуть бечевой, и это чрезвычайно замедляло движение отряда. Через 4 недели он достиг устья Учура, а еще через 10 дней – устья Гонама. Река Гонам была одной из самых опасных и бурных рек Сибири. Отряду Пояркова пришлось преодолеть множество порогов. Один порог был так высок, что при подъеме судно «заметало» водой и казенный свинец весом в 8 пудов был смыт в глубокое место. В течение нескольких часов пытались найти казаки его в ледяной пучине, но все усилия были напрасны. Здесь же на гонамских порогах Поярков потерял 2 дощаника, часть снаряжения и продовольствия.

      Путь по Алдану, Учуру, Гонаму оказался более трудным и долгим, чем это предполагали в Якутской приказной избе. Только по Гонаму он продолжался в течение 5 недель. Начинались заморозки. Двигаться на судах становилось все труднее. До зимы отряд так и не смог достигнуть волока, ведущего в Приамурье. На Гонаме, не доходя реки Нюемки, Поярков поставил зимовье, где члены экспедиции отдохнули после тяжелой дороги. Через 2 недели было решено оставить с основными запасами вмерзшие в лед суда и идти дальше налегке, прихватив оружие и немного хлеба. За волоком Поярков надеялся сразу обложить ясаком местное население и получить у него необходимое продовольствие. Охрану судов и основной казны Поярков поручил 40 казакам во главе с пятидесятником Петрикеем Мининым, приказав им по последнему зимнему пути перейти с казной за волок на реку Брянду, впадающую в Зею, сделать новые суда и весной догонять его.

      Основной отряд в количестве более 90 человек во главе с Поярковым двинулся дальше. Казаки впряглись в нарты и шли сначала по замерзшему Гонаму, а затем по Нюемке. С трудом перевалив Становой хребет, через 2 недели они достигли реки Брянды – притока Зеи. Здесь Пояркову стали попадаться тунгусы-скотоводы. Своего хлеба они не имели, а выменивали его на скот у дауров. Не останавливаясь в районе тунгусских кочевий, Поярков добрался до устья реки Умлекана, где впервые встретил дауров из рода князьца Доптыуля. В устье Умлекана решено было поставить зимовье и подождать оставшуюся на Гонаме казну. Здесь же Поярков предпринял первую попытку объясачивания дауров: князец Доптыуль был взят в аманаты (заложники) и с его рода собрали ясак.

      Первоначально отношения с местным населением у Пояркова были дружественными. Известно, что 21 декабря 1643 г. к нему в зимовье в устье Умлекана приезжали «без опасения» даурский князец Бебра с племянником Даварей и дючерский князец Чинега, которые привезли ясак. От них Пояркову удалось узнать о Дау-рии ценные сведения, частично опровергающие ходившие о ней слухи. Со слов Доптыуля выяснилось, что на Зее и Амуре серебра, меди, камок и кумачей нет и что дауры выменивают их на соболь у хана «Барбоя». Князьцы Бебра и Чинега поправили Доптыуля, сказав, что и «у хана Барбоя серебро, медь, олово, кумачи не родятся», а обменивает он их в Китае. Те же князьцы жаловались Пояркову на «Барбоя», который в иные годы приходит «с ордою», с многими пушками и огненным боем, грабит их улусы и угоняет пленных.

      Показывая свое расположение к русским, дауры, жившие в устье Селимджи в городке Молдакичит, согласились дать казакам «для прокорма до весны» 40 кузовов- круп и 10 голов крупного рогатого скота. За продовольствием Поярков отправил отряд во главе с пятидесятником Петровым. Но служилые люди решили потребовать большего. Приняв продовольствие, они захватили в аманаты двух князьцов Досия и Колпу и осадили Молдакичит. В ответ дауры сделали неожиданную вылазку, во время которой убили 9 казаков. Теснимые даурами, служилые отошли к юртам, расположенным за пределами городка. Там они просидели в осаде трое суток. Только на четвертые сутки людям Пояркова под прикрытием ночной темноты удалось прорваться и уйти, бросив полученное продовольствие и скот. Через 10 дней они вернулись в устье Умлекана к зимовью Пояркова.

      Ошибка Пояркова, который приказал Петрову «приводить под высокую государеву руку» местное население не только «ласкою, но и жесточью», имела для отряда тяжелые последствия. Зимовка 1643 – 1644 гг. в устье Умлекана – один из трагических эпизодов деятельности землепроходцев в Сибири. Отбиваясь от наседавших со всех сторон дауров, отряду пришлось пережить все ужасы голода. Люди питались «травой и кореньем». Некоторые из них, по словам очевидцев, «не хотя напрасно смертию помереть, съели многих мертвых иноземцев и служилых людей, которые с голоду померли... И они, служилые люди, которые мертвых служилых и иноземцев ели, иные ожили, а иные померли» [7]. Всего в ту страшную зиму из 90 человек в отряде Пояркова от голода и болезней умерло 40 человек.

      После вскрытия рек к Пояркову пришли суда, которые пятидесятник Минин и его казаки благополучно переволокли на Зею. Получив подкрепление и продовольствие, отряд пошел вниз по Зее. Поскольку в разгар весенних полевых работ местное население вышло в поле, казаки смогли беспрепятственно осмотреть некоторые из даурских городков. Все они имели башни и стены, были окружены рвами и валами. За городскими укреплениями размещались юрты для жилья и загоны для скота и конских табунов. В городках казаки взяли запасы хлеба, меха и некоторые другие предметы. В городке Балдачи их внимание привлекла медная посуда, которой, как им показалось, «было бес числа много».

      Район, прилегающий к устью Зеи, где теперь находится Благовещенск, приглянулся Пояркову и его спутникам. Казаки насчитали здесь 6 культур: ячмень, овес, просо, гречу, горох, коноплю. В огородах у местных жителей росли огурцы, бобы, капуста, чеснок, а в садах – яблони, груши, орехи. «И рыбы у них в той Зее белуг и осетров и иной всякой много, а зверя соболя и иного всякого ж много», – писал впоследствии Поярков.

      В этом благодатном крае Поярков решил было строить острог, из которого объясачивать дауров. Но предварительно он отправил 25 человек во главе с десятником Ильей Ермолиным разведать, далеко ли от устья Зеи до моря. Пройдя вниз по течению Амура, но так и не достигнув моря, разведчики через трое суток повернули назад. На обратном пути отряд подвергся неожиданному нападению дючеров. Только двум казакам удалось спастись. Они-то и принесли Пояркову весть о печальной участи товарищей.

      С оставшимися людьми Поярков не рискнул строить острог в населенном месте и пошел вниз по Амуру. От устья Зеи отряд плыл «три недели дючерами». Про них Поярков рассказывал, что они «такие же сидячие и хлебные и скотные, что и дауры».

      К осени 1644 г. ниже правого притока Амура реки Сунгари Поярков увидел земли натков (гольдов), а еще через несколько дней пути – земли гиляков (нивхов). В отличие от дауров и дючеров они не знали земледелия и жили рыбным промыслом и охотой: «Натки живут по Амуру по обе стороны улусами, ясаку никому не дают... А гиляки сидячие живут по обе стороны Амура и до моря по губам улусами, кормятся рыбой. Ясаку гиляки не платят» [8].

      В Гиляцкой земле Поярков поставил небольшое зимовье. Отношения с местными жителями установились мирные. Поярков и его товарищи бывали в жилищах гиляков и имели возможность наблюдать их быт. Гиляки жили зимой в деревянных рубленых юртах, а летом переселялись «в клети безоконные», которые строились на сваях. Около юрт находились «вешала» для провесной рыбы и срубы, где кормили медведей. Медведь почитался у гиляков в качестве священного животного и выкармливался для общественного праздника, когда его убивали из луков на особой ритуальной площадке. Убедились русские и в многолюдности Гиляцкой земли.

      Первоначально казаки не делали попыток обложить ясаком гиляков. Они выменивали у них дрова и вяленую рыбу на русские товары. Только по окончании зимовки казаки захватили в аманаты 3 гиляцких князьцов, собрали под них ясак, а самих князьцов взяли с собой в Якутск.

      Весной 1645 г., когда вскрылся лед, Поярков принял решение о возвращении. К этому времени в его отряде осталось только 50 человек: 9 он потерял в стычках с даурами, 40 умерло с голода и от болезней, 23 были убиты в Дючерской земле. Возвращаться прежним путем с небольшим отрядом он не рискнул: слишком хорошо помнили казаки гибель Ильи Ермолина и его товарищей. Да и идти на веслах измученным голодной зимовкой людям в половодье против течения Амура и его притоков было бы более чем безрассудно. И Поярков принял единственно правильное решение – возвращаться Охотским морем и далее маршрутом Ивана Москвитина.

      Летом 1645 г., оставив в устье Амура свое зимовье, Поярков вышел в Охотское море. Плавание на речных судах, неприспособленных к плаванию по морю, было очень тяжелым и опасным. Много раз казаки попадали в шторм и туман, надолго теряли берег из вида, и тогда гибель казалась им неминуемой. К тому же у участников экспедиции не было хлеба, и это усугубляло их страдания. 12 недель добирались суда по бурному морю до устья реки Ульи. Неизвестно, нашел ли Поярков здесь зимовье Ивана Москвитина или поставил свое, но в устье Ульи он остался на третью зимовку. В мае 1646 г., поручив ясачий сбор с окрестных тунгусов 20 служилым и промышленным людям, Поярков пошел с остальными по маршруту Ивана Москвитина: вверх по реке Улье до волока, затем через волок по Юдоме в Майю, из нее – в Алдан и Лену. 12 июня 1646 г. отряд прибыл в Якутский острог.

      Путешествие Василия Пояркова продолжалось 3 года. Из даурского похода он привез 3 гиляцких аманатов и ясак, состоявший из 497 соболей, 16 шуб, 7 напольников и 7 платьев собольих. Поярков не смог закрепиться на Амуре. Главными итогами его похода были открытия Алданского пути, реки Зеи, средней (начиная от устья Зеи) и нижней (от реки Уссури до устья) частей Амура. Он подтвердил данные о плодородии Приамурья, собрал ценные сведения о населяющих его народах, их занятиях, торговых связях и отношениях с соседями. С политической точки зрения важнейшим результатом экспедиции Пояркова было установление факта, что амурское население не находилось в чьем-либо подданстве и могло быть призвано под власть российского царя.

      В Якутстке Поярков уже не застал воеводу Головина. Он отчитывался перед сменившими Головина воеводами В. Пушкиным и К. Супоневым. Поярков составил подробную отписку о своем путешествии и первые чертежи Алдана, Зеи и Амура с их подробным описанием. Один из экземпляров отписки и чертежей остался в Якутской приказной избе, а другой был захвачен Поярковым в Москву для предъявления в Сибирском приказе.

      В период пребывания Пояркова на Амуре (1643 – 1646) поиски путей в Приамурье не прекращались. Их инициаторами стали промышленники – охотники на соболя. Именно им принадлежало открытие наиболее удобного, близкого и доступного со стороны Якутска Олекминского пути в Даурию.

      В 1646 г. промышленник Григорий Вижевцев и его 6 товарищей, преодолев правый приток Лены Олекму, добрались до реки Тугирь (Тунгир). Здесь они поставили небольшое зимовье и стали охотиться в его окрестностях. Однажды промысловикам повстречались тунгусы. Тунгусы были одеты в кумачовые плащи и азямы, а к их платью «была пришивана камка». Женщины имели серебряные украшения. Тунгусы сказали, что они «те камни, серебро, платье» обменивают на соболь у даурского князьца Лавкая. Лавкай жил на Амуре. Оказалось, что от реки Тугиря до Амура было рукой подать. Дорога шла через Тугирский волок, а далее по одной из двух речек – Урке или Амазару, спадающих с волока в Амур. Тунгусы заверяли, что от зимовья Вижев-цева до Амура на оленях, нагруженных вьюками, можно дойти за 10 дней. Любознательный охотник сам проведал этот путь, попав на Амур через Урку.

      В середине 1648 г. на Тугирском волоке появилось зимовье промышленного человека Ивана Квашнина. С волока «своей чунницей» (тропой) он ходил по Амазару на Амур, где обменивал тунгусам, подвластным Лавкаю, одекуй (бисер) на соболей и предлагал им в подарки ножи и котлы.

      В Якутске об Олекминском пути и Тугирском волоке впервые узнали от Григория Вижевцева. Приехав с промысла в мае 1647 г., он сообщил о своем открытии в приказной избе воеводам Супоневу и Пушкину. По его рассказу получалось, что удобный путь лежал совсем рядом. Воеводы были немало удивлены тем, что крупные правительственные отряды так и не могли найти путей к даурскому князьцу Лавкаю, о богатстве которого в Якутске ходили легенды, а простой промышленник на утлом суденышке разыскал дорогу и даже вступил с людьми, знающими Лавкая, в общение!

      В ответ на сомнения воевод о непроходимости Олекмы Вижевцев имел свои доводы. Да, Олекма порожиста. Но пороги можно преодолеть в небольших, подвижных судах, «лишь бы судовые снасти добрые были, да заводы и подчала и бечевки новые». «По Ту гирю порогов нет, ход судовой доброй», – доказывал охотник. Из его рассказа следовало, что от Якутска по Лене и Олекме до реки Тугирь дорога занимала 14 недель, а от Тугиря через Тугирский волок – 10 дней. Значит, используя новый вариант пути, от Якутска до Амура можно было в среднем добраться за 4 месяца, т. е. за одно лето.

      Рассказы Вижевцева о новом Олекминском пути вызвали в Якутске жаркие споры о его преимуществе. Для совета воеводы призвали Василия Пояркова. Поярков стал оспаривать выгодность Олекминского пути, доказывая, что по Алдану до Лавкая ближе, чем по Олекме. Продолжительность своего плавания до Амура Поярков объяснял его «поздним отпуском» Головиным, вследствие чего ему пришлось перенести голодную зимовку в устье реки Умлекана. Доказывая преимущества Алданской дороги, письменный голова категорически заявил: «Только теми реками нужный ход!»

      Учитывая мнение Пояркова, воеводы Пушкин и Супонев не рискнули сразу отправить Олекминским путем большую экспедицию. Сведения Вижевцева нуждались в проверке. С этой целью из Якутска был послан разведывательный отряд во главе с пятидесятником казаков Василием Юрьевым и десятником Алексеем Оленем, которым было велено «в Даурскую землю идти и про ту Даурскую землю проведать подлинно» [9].

      Василий Юрьев с товарищами вышли из Якутска в конце мая – начале июня 1647 г. с расчетом успеть на Олекму до времени, «пока вода с больших порогов не ушла». В провожатых шел сам Вижевцев, который торопился на Тугирь к началу нового охотничьего сезона. Следуя Леной и Олекмой, отряд к осени 1647 г. благополучно добрался до реки Тугирь, где стояло зимовье Вижевцева. Здесь отряд разделился. Юрьев стал обследовать окрестности Тугиря, а тунгусского толмача Лариона Барабанщика вместе с казаками Ананием Воробьем, Иваном Осетром и Марком Васильевым послали проверить путь через Тугирский волок, найти там тунгусов и расспросить их о даурских людях и Лавкае.

      Ларион Барабанщик и казаки поднялись вверх по Тугирю-реке и вышли на Тугирский волок, где уже стояло зимовье Квашнина. Маршрут их дальнейшего путешествия неизвестен. Но можно предположить, что в Амур с Тугирского волока Барабанщик с товарищами попали не по реке Урке. Очевидно, разведчики использовали второй вариант Тугирского волока, а именно реку Амазар. В пользу этого есть свидетельство, что шли они к Амуру «по чуннице Ивашки Квашнина». Квашнин же промышлял на Амазаре и первым выходил на Амур именно по этой реке.

      Разведка Барабанщика на Амуре продолжалась «пол-четверти недели». В течение этого времени служилые люди обследовали берег реки и обнаружили там два плеса, плот, следы коней, которые вели вверх по Амуру. Встретив «даурские признаки», служилые люди вернулись к Юрьеву и Оленю на реку Тугирь, чтобы доложить им обо всем увиденном. Получив необходимые сведения, Юрьев и Олень со служилыми людьми вернулись в Якутск и доложили о ближайшей дороге на Амур.

      Так в результате деятельности промышленных и служилых людей был открыт Олекминский путь в Даурию. Этим путем вскоре пройдет землепроходец Ерофей Павлович Хабаров, с именем которого связано первоначальное освоение Амура.

      Имя Ерофея Хабарова начинает встречаться в исторических документах с первой четверти XVII в. Но особенно большое число источников о Хабарове относится к периоду его знаменитого похода на Амур в 1649 – 1653 гг. Это не случайно. Экспедиция и ее руководитель сразу же привлекли внимание современников и не оставили их равнодушными. Подавляющая часть источников о Хабарове была написана в Сибири, а меньшая – в Москве, в Сибирском приказе. Источники отличаются большим разнообразием. Это наказы и наказные памяти, отписки, расспросные речи, челобитные, грамоты, судебные дела.

      Документами, регламентирующими действия любого административного лица в России XVII в., были наказы и наказные памяти. Их получали из Сибирского приказа воеводы, отправлявшиеся в Сибирь. Приехав на место службы, они, в свою очередь, составляли наказные памяти непосредственно для своих подчиненных, в том числе и для землепроходцев.

      Во время даурского похода Ерофей Павлович получил три такие наказные памяти. Две из них были вручены ему якутским воеводой Дмитрием Франбековым, а третья – прибывшим из Якутска на Амур служилым человеком Третьяком Чечигиным. Памяти содержали подробные рекомендации о путевых маршрутах экспедиции, методах приведения местного населения в российское подданство, закреплении за Россией новых земель, установлении там ясачного режима. В наказных памятях оговаривались права и обязанности Хабарова по отношению к участникам похода. В них же воевода предписывал Хабарову постоянно держать его в курсе происходивших на Амуре дел и регулярно посылать о них подробные отчеты.

      Обстоятельства складывались так, что Ерофей Павлович смог извещать администрацию о делах в Приамурье только раз в год, приурочивая отправку своих отчетов к началу лета. Именно тогда, после каждой очередной зимовки в низовьях Амура, экспедиция поднималась в его верховья, откуда посылать оказию в Якутск было ближе и сподручнее. Отчеты Хабарова, по терминологии того времени, назывались отписками.

      Свои отписки с Амура Хабаров составлял очень обстоятельно, с учетом собственных наблюдений, донесений окружавших его людей, а также расспросов местных жителей. В них землепроходец подробно рассказывал о действиях отряда, сборе им ясака, отношениях с местным нерусским населением, уточнял старые и сообщал новые сведения о соседних с Амуром землях и населяющих их народах. Работая над составлением отписок, Ерофей Павлович советовался с близкими ему людьми. От очевидцев известно, что отписку, отправленную весной 1651 г. из Албазина, он обсудил с казачьим десятником Третьяком Чечигиным и промышленником Дружиной Поповым, а отписку с изложением обороны Ачанского острога – с казачьим есаулом Андреем Ивановым.

      Обговорив с товарищами общее содержание отписок, Хабаров лично диктовал их войсковому писарю. Поэтому все они написаны как бы в едином стилевом ключе и каждая донесла до нас именно его живой и выразительный язык. Яркие речевые обороты, образные сравнения, используемые Хабаровым при составлении донесении, характеризуют его как человека недюжинного ума, которому отнюдь не был чужд писательский дар. Так, например, рассказывая о трудном штурме одного из даурских городков, он образно писал: «А на поле стрел, как нива стоит насеяна». В другой отписке, доказывая властям большую значимость присоединенных им к России земель, он использовал масштабные сравнения вроде таких: «А будет тот Амур вторая Волга», или: «А против всей Сибири будет та земля (Приамурье. – Г. Л.) украшена и изобильна».

      Но особенно удавались Ерофею Павловичу те части его отписок, где он рассказывал о ратных подвигах своих товарищей. Так, в одной из них он пишет: «И в те стены проломные стали скакать те люди богдоевы, и мы, казаки, прикатили тут на городовое проломное место пушку большую медную, и почали ис пушки по богдойскому войску бити, и из мелково оружия учали стрелять из города и из иных пушек железных бити ж стали по них, богдойских людях... и они, богдои, от того нашего пушечного бою и от пролому отшатились прочь, и в та поры выходили служилые и вольные охочие казаки 156 человек в куяках на выласку... И нападе на них, богдоев, страх великий... и покажися им сила наша несчетная, и все достальные богдоевы люди прочь от города и от нашего бою побежались врознь» [10].

      Из присланных Хабаровым с Амура отписок в подлиннике сохранились только вторая и третья. А о содержании первой мы узнаем лишь из ее пересказа в донесении якутского воеводы Францбекова, отправленном им в Сибирский приказ. Но администрация всегда стремилась знать о делах больше, чем сообщалось в отписках. Поэтому, в целях получения дополнительной информации или уточнения фактов, она нередко прибегала к опросам людей, что-либо знавших об Амуре, Хабарове и его экспедиции. Материалы таких расспросов, или расспросные речи очевидцев, составили еще одну группу очень интересных и ценных исторических источников о Ерофее Павловиче. Расспросные речи записывались в Сибирском приказе, приказных избах сибирских городов и даже на Амуре, непосредственно в отряде Хабарова. Их много, и они служат прекрасным материалом, дополняющим отписки Хабарова и позволяющим взглянуть на события глазами его товарищей и сослуживцев. Например, в 1652 г. все участники похода были опрошены прибывшим на Амур московским дворянином Д. Зиновьевым. Их расспросные речи, составившие целый свиток, содержали коллективное опровержение обвинений в жестоких действиях, якобы совершенных Хабаровым.

      Ерофей Павлович прожил долгую жизнь. Он встречался с разными людьми, выполнял всевозможные поручения, много трудился. Человеку из народа, ему пришлось испытать несправедливость и грубый произвол властей. И тогда он не молчал, а выражал свой протест в челобитных – документах, содержащих просьбы и жалобы.

      Его дважды разорил якутский воевода П. Головин, и дважды

      Хабаров писал на него жалобы в Сибирский приказ. В них Ерофей Павлович доказал допущенную по отношению к нему несправедливость и добился указа о возмещении незаслуженно понесенных убытков. Возмущаясь действиями московского дворянина Зиновьева, Хабаров писал челобитные в Енисейске, Устюге Великом, Москве и через суд заставил московского дворянина вернуть часть присвоенного им имущества. Долгое время Хабаров жил в разлуке с семьей. О ее составе и судьбе мы также узнаем из его челобитных. Но особенно интересны и обстоятельны его просьбы об организации экспедиции в Даурию, а позже – о разрешении вернуться туда. Они рисуют главные вехи его похода и с полной очевидностью раскрывают в Хабарове патриота, не пожалевшего своих средств, сил и жизни для осуществления важного государственного дела. Однако поход и действия Хабарова вызвали не только положительные отзывы современников, но также и доносы. Жаловались те, кто так или иначе понес от него убытки, престиж кого он ущемил. Например, дьяк П. Стеншин, люто ненавидевший Хабарова и его покровителя воеводу Францбекова, написал донос, в котором постарался изобразить их деятельность только с отрицательной стороны. Стеншин добился своего: навлек сыск на Францбекова и спровоцировал жалобы на Хабарова. Когда-то этот оговор и донос заставили переживать и страдать Ерофея Павловича. Но в наше время критическое осмысление и использование материалов доноса позволяют опять-таки гораздо шире и многограннее осветить деятельность знаменитого землепроходца и увидеть трудности, которые ему приходилось преодолевать.

      Не осталась безучастной к экспедиции и Москва. Из Сибирского приказа в Восточную Сибирь «наскоро» направлялись гонцы с грамотами о награждении участников похода, о производстве розыска злоупотреблений воеводской администрации, о пресечении побегов населения на Амур, о наборе ратных сил в Даурию.

      Амурский поход, ставший главной вехой в судьбе Хабарова, занял не более 4 лет. До похода в Приамурье жизнь Ерофея Павловича в основном заполняли промыслы, земледелие и торговля, а по возвращении с Амура к этим занятиям добавилась еще и служба. Эти стороны биографии Хабарова восстанавливаются по таким документам, как отводные, вкладные, жалованные, проезжие памяти, судебные приговоры и др. Не будет преувеличением сказать, что ни один из сибирских землепроходцев XVII в. не оставил после себя такого множества разнообразных документов, как Хабаров. Сейчас они рассредоточены среди других архивных материалов. Но если бы кому-нибудь из исследователей предоставилась возможность собрать их вместе, то получился бы солидный документальный фонд землепроходца Ерофея Павловича Хабарова.

      Когда и кем были выявлены эти документы? Какая литература написана о Хабарове?

      Впервые значительные находки источников о Сибири были сделаны Г. Ф. Миллером в канцелярских архивах сибирских городов, куда он попал как участник второй Камчатской экспедиции 1733 – 1743 гг. В течение 10 лет Миллер выявлял, копировал, а затем вывез в Петербург колоссальный фонд, получивший название «Портфелей Миллера». В нем оказались материалы об обследовании русскими земель по Амуру, экспедиции Хабарова и присоединении Приамурья. Опираясь на них, Миллер написал первую работу о Хабарове – «История о странах при реке Амуре лежащих, когда оные состояли при Российских владениях». Ее публикация появилась в 1757 г. в 5-м томе «Ежемесячных сочинений к пользе и увеселению служащих», редактором которых был сам Миллер. Эти же материалы о Хабарове по сочинениям Миллера использовал И. Э. Фишер в своей «Сибирской истории», вышедшей в свет в 1774 г.

      Что же касается источников о Хабарове, найденных Миллером в сибирских архивах, то ученым и широкому кругу читателей они стали известны только через 100 лет благодаря их публикации, предпринятой правительственными комиссиями, научными обществами и журналами. Первым целую серию документов об экспедиции Хабарова опубликовал в 1840 г. «Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений» (т. 27, № 105). Начиная с 1842 г. эти же источники и ряд других материалов были опубликованы Археографической комиссией в «Актах исторических» (т. IV за 1842 г.) и в «Дополнениях к Актам историческим» (т. II за 1846 г., т. III за 1848 г., т. IV за 1851 г., т. V за 1853 г.).

      Во второй половине XIX в. экспедиция Ерофея Павловича Хабарова получила освещение в фундаментальном труде С. М. Соловьева «История России с древнейших времен», а также в работах других авторов.

      В конце XIX в. в фонде Сибирского приказа архива Министерства юстиции историком-архивоведом Н. Н. Оглоблиным были обнаружены подлинники документов, копии с которых сделал в свое время Миллер, а также многие ранее неизвестные материалы о Хабарове. О своей находке Оглоблин сообщил историку Н. П. Чулкову. Последний на основе этих источников написал небольшую статью «Ерофей Павлович Хабаров – добытчик и прибыльщик XVII в.», опубликованную в журнале «Русский архив» за 1898 г. После революции к теме о Хабарове обратился известный советский историк С. В. Бахрушин, который написал популярную работу «Казаки на Амуре», вышедшую в 1925 г.

      Нужно сказать, что в дореволюционной историографии и в исследованиях 20 – 30-х гг. XX в. акт присоединения Сибири и ее отдельных регионов, в том числе и Приамурья, трактовался как завоевание. Это было связано с тем, что историки еще очень слабо представляли себе хозяйственную сторону освоения русскими Сибири и их действительные отношения с аборигенами (местными жителями). Они уделяли главное внимание действиям правительственных отрядов. А значение отдельных столкновений местных жителей с русским населением необоснованно преувеличивалось.

      Начиная с 40 – 50-х гг. XX в. советские историки обратились к изучению промысловых, земледельческих, торгово-ремесленных занятий русского населения Сибири и его контактов с аборигенами. Благодаря работам С. В. Бахрушина, В. И. Шункова, А. П. Окладникова, В. А. Александрова, А. А. Преображенского, З. Я. Бояршиновой, Ф. Г. Сафронова, А. Н. Копылова, О. Н. Вилкова, Б. О. Долгих и др. раскрыт подлинный процесс присоединения Сибири. Главным содержанием этого процесса, выражаясь словами В. И. Ленина, стало освоение Сибири как «хозяйственной территории».

      Указанное положение целиком относится к Приамурью, но с учетом того, что его присоединение и хозяйственное освоение, начатое экспедицией Ерофея Хабарова, происходило в сложной внешнеполитической обстановке. Анализ этой обстановки дан в работах П. И. Кабанова, В. С. Мясникова, Г. В. Мелихова, А. Л. Нарочницкого, В. А. Александрова и др. Ими доказано, что Приамурье никогда не было территорией Маньчжурии и тем более Китая, а вооруженные вторжения Цинской империи на Амур, уже включенный в состав России, носили ярко выраженный захватнический характер.

      В последнее тридцатилетие изучению экспедиции Хабарова уделили внимание исследователи-географы Л. С. Берг, В. Н. Скалой, Н. П. Антипов, Д. М. Лебедев, И. П. Магидович. Они поставили ее в один ряд с другими выдающимися экспедициями того времени. Мангазейскому и послеамурскому периодам жизни Хабарова посвящены статьи М. И. Белова и Б. П. Полевого, написанные с учетом ранее неизвестных материалов. Отдельные эпизоды из жизни Хабарова на Лене содержатся в первом томе «Илимской пашни» В. Н. Шерстобоева. В 1982 г. в Хабаровске вышла небольшая работа Ф. Г. Сафронова «Ерофей Хабаров». Ее автор кратко изложил жизненный путь землепроходца и опубликовал несколько новых источников.

      О Ерофее Павловиче Хабарове написано немало. Но одни работы сейчас устарели, другие недоступны широкому кругу читателей. Между тем архивы раскрывают все новые и новые документы о знаменитом землепроходце. Ряд таких документов посчастливилось обнаружить автору настоящей книги. Среди них особого внимания заслуживает послужной список «Амурского войска», составленный на Амуре в 1655 г. и содержащий перечень имен участников экспедиции Хабарова и продолжателя его дела – Степанова. В делах Сибирского приказа сохранился донос дьяка Стеншина на Хабарова. Кроме того, в фонде «Грамот Коллегии Экономии» выявлены подлинники трех документов, относящиеся к послеамурскому периоду жизни Хабарова. Копии двух из них, найденные в свое время в фонде Илимской приказной избы Шерстобоевым, так и не были целиком опубликованы. Публикация этих неизвестных и малоизвестных источников дополнит сведения о жизни и деятельности Ерофея Павловича Хабарова.

      Ерофей Павлович Хабаров родился в семье крестьянина. Дата его рождения точно не известна. В Большой Советской Энциклопедии назван «приблизительно» 1610 г. Советский исследователь-сибиревед Ф. Г. Сафронов полагает, что Хабаров родился между 1601 и 1605 гг. Представляется, что по крайней мере две из этих дат нуждаются в уточнении. Известно, что в 1629 г. Хабаров был на Таймырском полуострове, т. е. очень далеко от родительского дома. В это время он занимал должности таможенного целовальника и помощника ясачного сборщика. Если считать, что он родился в 1610 г., то для этих служб, связанных с большой материальной ответственностью, он был еще слишком молод. Одновременно, учитывая обычность, традиционность промысловых занятий крестьян Русского Севера в Сибири и деятельный склад натуры Хабарова, вряд ли можно согласиться и с тем, что впервые он попал на Таймыр и в Мангазею в возрасте 28 лет. Скорее всего во время пребывания в Мангазее и на Таймыре Ерофею Хабарову было 22 – 24 года и родился он, следовательно, где-то между 1605 и 1607 гг.

      По вопросу о месте его рождения в исторической литературе долго не было единого мнения. Дореволюционный исследователь Н. П. Чулков писал, что Хабаров родился в Соли Вычегодской. Советский историк С. В. Бахрушин считал, что родиной Хабарова был Устюг Великий или область, лежащая вокруг него. Бахрушин опирался на слова самого Хабарова о том, что в Устюге Великом осталась его семья – «жена Василиса, дочь Наталья, внук, племянница и племянник», и на прозвище «устюжанин», данное Хабарову и его родному брату Никифору их современниками.

      Не так давно вывод Бахрушина был подтвержден М. И. Беловым, которому по новым архивным документам удалось выяснить, что до своей первой поездки в Сибирь Ерофей Павлович какое-то время проживал в деревне Дмитриево Вотложенского стана Устюжского уезда. Эта деревня находилась в 80 км от Устюга Великого, на берегу реки Сухоны. Она-то, очевидно, и была местом рождения знаменитого землепроходца. Деревня эта существует и поныне в составе Нюксенского района Вологодской области.

      Весьма вероятно, что юношеские годы Ерофея Хабарова проходили в Великом Устюге, который играл заметную роль в экономическом развитии России в XVII в. «Примерно» с XVII в. в России начался новый период ее истории, характеризовавшийся «действительно фактическим слиянием всех областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это вызвано было... усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок».

      В орбиту складывающегося всероссийского рынка вовлекался и Великий Устюг. Этому способствовало и его выгодное географическое положение. Он находился в месте слияния рек Сухоны и Юга, где сходились пути, шедшие из Архангельска, Урала и Сибири. Через Архангельский порт он связывался со странами Западной Европы, реками и речками – с городами Поморья, а за его пределами – с Вологдой, Ярославлем, Костромой, Казанью. Процесс специализации местных рынков захватил и Устюг. В XVII в. он становится третьим по значению, после Вологды и Вятки, хлебным рынком страны. Только в 1633 – 1634 гг. из волостей Устюжского уезда по реке Югу было вывезено в другие районы страны 6500 четвертей хлеба. Особенно крупные партии устюжского хлеба отправлялись в Сибирь, снабжение которой вплоть до середины 80-х гг. XVII в. возлагалось на города Поморья и Русского Севера. Подобно Соли Вычегодской, Устюг поставлял в Сибирь и другие товары как собственного производства, так и привозные из других городов и из-за рубежа.

      Для закупки в Устюге товаров «про сибирскую руку» воеводы «стольного сибирского града» Тобольска имели специальную статью денежного расхода в бюджете. Значительную роль играл Устюг Великий и в пушной торговле. Русские торговые люди, привозившие меха из Сибири, продавали их в Устюге торговцам-перекупщикам или провозили их дальше, в Архангельский порт.

      Как и во всем Поморье, пашенные крестьяне Устюжского уезда жили земледелием, промыслами и торговлей. Соседство с бойким торгово-ремесленным центром стимулировало эти занятия. Немаловажным фактором было и то, что крестьяне Устюжского уезда были черносошными, т. е. государственными, или, как тогда говорили, «государевыми». В XVII в., вследствие многочисленных царских пожалований частным владельцам (помещикам, монастырям), земли, населенные черносошными крестьянами, сузились фактически до пределов территории Русского Севера и Поморья. Были объявлены «государевыми» и крестьяне присоединяемой Сибири.

      В черносошных районах крестьяне несли повинности в пользу государства, не знали личной зависимости от помещика и сохраняли очень важные для развития социальной активности и хозяйственной инициативы права передачи тягла (всех повинностей) другому лицу, передвижения (изменения места жительства) и собственности на имущество.

      Используя эти права и вовлекаясь в разностороннюю хозяйственную деятельность, наиболее сметливые и удачливые из поморских крестьян становились торговыми людьми и даже выбивались в купечество, переселяясь в города. Другие, оставляя насиженные места, становились промысловиками и уходили «за Камень» (Уральский хребет) в далекую Сибирь искать новые земли и богатые соболиные промыслы.

      Решил попытать счастья и крестьянский сын Ерофей Хабаров. В молодые годы Хабарова самым выгодным районом промысла на соболей была Мангазея. Как отмечает М. И. Белов, вплоть до второй половины 30-х гг. XVII в. каждый рубль, вложенный в Мангазее, в случае удачи приносил охотнику-промысловику 32 руб. чистого дохода.

      В Устюге Великом о богатстве Мангазеи ходили легенды. Иначе как «зла то кипящей государевой вотчиной» ее не называли. Ерофею Хабарову доводилось слушать рассказы бывалых промысловиков о том, что соболиный сезон там длился с ноября по март, что ежегодно к его началу в Мангазее собиралось «с человек тысячу и болши». А затем все уходили на промысел. Мангазея пустела. В ней оставался только небольшой гарнизон, воевода с подьячими да местный поп в церквушке. Но зато весной снова начиналось оживление. С промыслов возвращались охотники с соболями. Распахивались двери таможни. Там собирали в государеву казну по одному соболю от десяти или деньги с неполных десятков. Местный воевода подсылал своих людей для тайной скупки у промысловиков «про свой воевоцкой обиход соболиной мягкой рухляди», а пронырливые торговые люди или их агенты-приказчики выменивали у изголодавшихся в тайге людей соболь на муку, крупы и «русские нужные товары». По весенней полой воде суда, нагруженные «мягким золотом», покидали Мангазею. Торговцы и промысловики возвращались в Европейскую Россию в надежде выгодно сбыть соболь, купить «русский товар», пополнить необходимые запасы и снаряжение и вновь повторить торгово-промысловый кругооборот. Навстречу им шли и шли новые партии охотников, торопившихся в Мангазею к началу очередного зимнего сезона.

      Странствие в Мангазею было отнюдь не безопасным. Ежегодно промысловики не досчитывались своих товарищей, и на Устюг время от времени приходили печальные вести о погибших на долгом сибирском пути или на промыслах земляках.

      Трудности начинались буквально за порогом дома. В Сибирь тогда ходили двумя основными путями. Один из них считался северным или, как его называли, «Чрезкаменным». Из Устюга он шел по Вычегде, Выми и их притокам, которыми попадали на волок. Он приводил к водоразделу Печоры. По Печоре шли вверх к западным склонам Северного Урала. Уральский хребет преодолевали волоком, используя оленьи и собачьи упряжки. Далее попадали в реку Собь, по которой достигали Оби. Обью шли до ее устья, далее заворачивали в Тазовскую губу и реку Таз. Здесь, в устье Мангазейки, и была Мангазея.

      Второй путь, открытый позже, назывался Верхотурским. Из Европейской России он шел по Волге, Каме и ее притокам, а далее через Уральский хребет в реки Туру, Тобол, Иртыш, Обь, Тазовскую губу, реки Таз, Мангазейку.

      Чрезкаменный путь был короче, но почти недоступен в зимнее время из-за буранов и ураганных ледяных ветров. Климатические условия района, по которому пролегала Верхотурская дорога, были более умеренными и не препятствовали движению по ней в течение круглого года.

      Павел Хабаров отпустил Ерофея на промысел не одного. С Ерофеем пошел его младщий брат Никифор. Отец наказал сыновьям помогать друг другу в пути, Никифору слушать во всем Ерофея. Этот наказ родителя оба брата выполняли всю свою жизнь.

      Не посоветовал отец Ерофею и Никифору идти Чрезкаменным путем. Слишком путь был опасен, а сыновья молоды. Да и любознательному «Ярке» хотелось увидеть не одну Мангазею. Верхотурская дорога приводила ко многим западносибирским городам. Она была оживленной. По ней ездили воеводы, торговые и промышленные люди. Ежегодно через верхотурскую таможню в Сибирь проходило по нескольку сотен «гулящих людей». В большинстве своем это были крестьянские и посадские дети, еще не приписанные к государственному тяглу. Были и беглые – крестьяне и горожане, уходившие в Сибирь в поисках воли и избавления от власти помещиков и царских воевод. Скрывая свое действительное положение «на Руси», они выдавали себя в Сибири за «гулящих», т. е. безтяглых, людей.

      Братья Хабаровы сразу решили действовать самостоятельно и не стали наниматься в работу к богатым устюжским купцам, которые ежегодно вербовали ватаги на соболиные промыслы прямо в Устюге. Для покупки снаряжения Ерофей и Никифор заняли деньги, дав кабальные записи. Крестьянский мир (община) не чинил препятствий их уходу. Но не уменьшил он и объем крестьянского тягла, за выполнение которого отвечал отец.

      Из дома Хабаровы вышли весной 1628 г. Об их пути до Мангазеи известно немного. Можно только догадываться, что из Верхотурья или из Тобольска они добирались в Мангазею с караваном дощаников, на которых шли мангазейские воеводы Г. И. Кокорев и А. Ф. Палицын. В Тобольске в помощь себе на соболином промысле братья наняли небольшую ватажку из 5 человек. Весьма вероятно, что за использование воеводского транспорта Ерофей и Никифор «работали» в пути «всякое судовое дело».

      «Златокипящая государева вотчина» встретила новых воевод колокольным звоном. Население города вышло к воеводам с хлебом и солью. Вместе с толпой прибывших вошли в город и братья Хабаровы. Когда-то, еще в XVI в., на месте Мангазеи уже существовал небольшой промысловый городок. Затем в 1601 г. отряды служилых людей во главе с М. Шаховским, Д. Хрипуновым, В. Масальским и С. Пушкиным на высоком берегу реки Таз построили Мангазейскую крепость, которую обнесли частоколом-В 1607 г. Мангазею окружили рубленой острожной стеной, сгоревшей в 1619 г. В 1625 г. была построена новая крепость. К прибытию Хабаровых она имела форму, близкую к квадрату, со сторонами до 70 м. Стены имели четыре глухие и одну проезжую башни. Такой город можно было обойти по периметру за четверть часа. Самый большой дом внутри городских стен предназначался для воевод. Здесь же рядом находились приказная изба и амбары для государевой соболиной казны, хлебных и соляных запасов. В углу городской стены располагался зелейный погреб с порохом и ядрами для пушек и пищалей.

      Но главной достопримечательностью Мангазеи была та ее часть, которая лежала вне городских стен. Это был так называемый посад. На посаде жили служилые люди мангазейского гарнизона и промысловое население. Как показали раскопки Мангазеи, проводившиеся в 1968 г., площадь посада занимала около 10 тыс. м2. Внутри посада было не менее 60 – 70 домов, в которых проживали как постоянные, так и временные жители.

      В облике Мангазеи братья Хабаровы увидели много общего с родным Устюгом. И это было не случайно. Мангазею строили выходцы с Русского Севера. Дома стояли на высоком подклете. Наличники окон, крылечки украшались богатой резьбой по дереву, напоминавшей кружево. Крытые дворы жилых домов и шатровые звонницы трех мангазейских церквей – Успенской, Василия Мангазейского и Желтоводской представляли образцы знакомой Хабаровым с детства архитектуры. Был в Мангазее и «свой святой» – Василий Мангазейский, поклониться которому приходили паломники из Сибири. Он считался покровителем промысловиков.

      Но особенно большое впечатление у Ерофея и Никифора оставил Мангазейский гостиный двор. Он размещался на берегу реки Таз и фасадом смотрел на город. В гостином дворе рядами тянулись торговые лавки и полки. Некоторые из лавок имели два этажа: нижний предназначался для торговли, верхний – для жилья. В подвальных помещениях лавок хранились товары.