Леонтьева Г. А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров(2)

      Чем только не торговали в гостином дворе этого заброшенного в далекую тундру северного городка! Здесь предлагали пушнину: меха соболей, песцов, лисиц; продовольствие: хлеб, мясо, рыбу, соль, мед, вино, квас; металлические и деревянные изделия: котлы, ножи, сковородки, тарелки, рыболовные крючки, ложки; охотничье снаряжение и приспособления для ловли пушного зверя: капканы, ловушки, сети; средства передвижения: лодки, каюки, нарты, оленьи упряжки, лыжи.

      Первой обязанностью любого приезжего было «явить себя», т. е. зарегистрировать свой приезд в приказной избе, которую часто называли съезжей избой. Этот порядок Хабаровы знали хорошо. В приказной избе местный подьячий записал в книгу их имена и прозвища, место, откуда пришли, и род занятия: «Ярофейко и Никифорко Хабаровы, устюжане, промышленные люди». Таким же образом переписали и участников их ватажки. Но вместо слова «промышленные» указали: «пришлые в наймех у Ярофейка и у Никифорка Хабаровых». Как промысловики братья заплатили в казну годовой промышленный оброк по 50 коп. каждый и получили об этом отписи, т. е. расписки у подьячего.

      Вторым государственным учреждением, куда должен был заглянуть каждый приехавший с товаром человек, был таможенный двор. Он находился рядом с торговой площадью недалеко от гостиного двора. Хабаровы пришли в Мангазею не с пустыми руками. Еще в Устюге Великом они прихватили кое-какой товарец «про мангазейскую руку», рассчитывая обменять его у русских промысловиков и нерусского населения на собольи меха. С товара была взята его десятая стоимость. Очистившись перед казной, Ерофей с Никифором с помощью земляка-устюжанина устроились на ночлег в одном из жилых домов на посаде. В доме были две клети, и спутники Хабаровых расположились здесь же. Отдых после тяжелого пути был недолгим – всего несколько дней. Охотничий азарт, молодой задор не дали долго засиживаться на месте, и Хабаровы отправились на промысел.

      К великому разочарованию братьев, соболь под Мангазеей был уже в значительной мере выбит. Да и конкуренция на промыслах была велика. За хорошей охотой наиболее расторопные промысловики подавались дальше – в район Тунгуски, Енисея и Таймырского полуострова, или Пясиды, именуемого так по названию одной из его главных рек. С 30-х гг. XVII в. все большее значение промыслового центра стало приобретать Туруханское зимовье, стоящее между Мангазеей и новыми районами добычи соболя. Ко времени прибытия Хабаровых в Мангазею Туруханск стали называть «новой Мангазеей».

      Добраться туда было нелегко. Но подвернулся удачный случай. Воеводе Палицыну срочно потребовался таможенный целовальник в дальнее Хетское зимовье. Смышленый, не боявшийся никакой работы Ерофей Хабаров обратил на себя внимание воеводы еще во время совместной поездки до Мангазеи. Теперь он решил доверить Хабарову сбор таможенных пошлин. Ерофей ухватился за предложение Палицына, поскольку плавание к месту «целовальничьей» службы обеспечивалось казенным транспортом. Весной 1629 г. во главе маленького отряда Е. Хабаров добрался до устья Енисея, оттуда морем дошел до устья Пясиды, далее волоком – до реки Хеты, где стояло Хетское зимовье. Здесь Ерофей стал таможенным целовальником и одновременно помощником ясачного сборщика. Как правило, таможенным целовальникам, тем более исполняющим службу такого рода впервые, из воеводской канцелярии давались наказные памяти. К сожалению, память Хабарову до нас не дошла. Но можно составить представление о круге его обязанностей.

      На Таймыре дел у Ерофея было много. Он осуществлял контроль за тем, чтобы покупка торговыми людьми мехов соболя у нерусского населения не опережала сбор ясака и чтобы лучший соболь попадал в казну, а не в руки частных лиц. При таможенном досмотре Ерофею приходилось рассортировывать пушнину по сортам – «лучшую с лучшей, середнюю с середней, худую с худой» и брать с нее таможенную пошлину «от девяти десятым зверем». В случае утайки пушнины, денег, товара Хабаров вместе с таможенным сборщиком конфисковывали их в казну и взыскивали с нарушителей штраф (протаможье).

      Помогая ясачному сборщику, Ерофей ездил от стойбища к стойбищу, собирал ясак соболями, лисицами, песцами, оленьими «ролдугами». Для ясачных людей он возил государевы подарки: котлы, топоры, сукна, одекуй. Ясак делился на окладной и неокладной. Окладной ясак вносился переписанными и хорошо известными налогоплательщиками на основании поименных ясачных книг. Неокладной ясак сборщики получали с тех кочевых родов и племен, которые переписи не поддавались. Таковых на Таймыре было еще много. В поисках неокладных налогоплательщиков Хабарову пришлось исколесить значительную часть полуострова и тем самым принять участие в его географическом обследовании.

      Весь таможенный и ясачный сбор вписывался в таможенные и ясачные книги с указанием имен плательщиков. Торговым, промышленным, ясачным людям выдавались расписки в получении у них пушнины, товара или денег. Работа таможенного целовальника и ясачного сборщика предполагала ведение документации.

      Вероятно, что в Сибирь Ерофей пошел, владея началами чтения и письма. И это умение было сразу же оценено и использовано воеводской администрацией.

      Как служебное лицо, связанное со сбором пошлины и ясака, Ерофей не имел права лично участвовать в промысле в качестве руководителя артели. Поэтому весь свой капитал он перевел на имя Никифора, который с ватагой промысловиков добывал пушнину в центральной части Таймыра. Места были новыми, неиспромышленными. Дело ладилось. С Таймыра Хабаровы возвращались с большой прибылью.

      Приезд Ерофея в Мангазею совпал с распрей между воеводами Палицыным и Кокоревым. Мирская организация мангазейских промышленников потребовала от воевод прекратить рознь. Как отмечает историк В. А. Александров, эта позиция мангазейского мира объяснялась стремлением «обезопасить себя от воеводской анархии». Промысловики Мангазеи составили «одинашную запись», призвали к единению туруханских промышленников и приняли сторону воеводы Палицына, осадив Кокорева в Мангазейском остроге. Ерофей Хабаров был не из тех, кто в создавшейся тяжелой ситуации отсиделся бы в стороне или «побрел убегом» из Мангазеи в другие сибирские города. В разгоревшихся событиях он принял самое активное участие, встав, подобно большинству своих товарищей-промысловиков, на сторону воеводы Палицына. В какой-то мере этот выбор был сделан под влиянием личной обиды на Кокорева, который отобрал у Хабарова 17 соболей, а самого отдал на поруки. Находясь в гуще событий, Ерофей Павлович участвовал в написании челобитной на Кокорева и вызвался доставить ее в Москву. Этот поступок характеризовал Хабарова не просто социально активным, но и очень смелым человеком. Акт написания и подачи челобитной на воеводу, который был представителем царской администрации в уезде, нередко расценивался властями как дерзость, мятеж и заканчивался наказанием челобитчиков батогами, кнутом или тюрьмой.

      В январе 1631 г. Ерофей Хабаров подал челобитную мангазейского мира в Казанский приказ (он управлял Сибирью до 1637 г.). В ней Кокорев обвинялся в насильствах, нападках и разорении Мангазейской «землицы». Поскольку действия воеводы вызвали жалобы не только простого населения, но и серьезные нарекания администрации, челобитчик остался цел и невредим.

      Уже по пути «на Русь» Хабаров замыслил после возвращения в Сибирь отправиться на Лену. Из каких источников узнал Хабаров об этой реке? Скорее всего, от промысловиков, приходивших в Мангазею, а может быть, и от воеводы Палицына, доверием которого он пользовался. Палицын развернул активную деятельность по выявлению и разведыванию новых, еще не обложенных ясаком земель, лежащих восточнее Енисея. Из рассказов промышленного человека П. Пянды ему стало известно о «великой реке Лене», на которую можно попасть из Мангазеи по рекам Енисею, Нижней Тунгуске и Чечуйскому волоку. О Полученных сведениях Палицын написал подробную отписку в Москву и приложил к ней чертеж Лены и ее притоков, не забыв указать самое главное: «Вверх по Лене и по Ангаре и по Оке можно пашня завесть; на Лене соболей много, и будет та Лена-река – другая Мангазея» [12].

      Эта еще неиспромышленная и неизведанная «другая Мангазея» целиком завладела мыслями Ерофея Хабарова и пробудила в нем неодолимую мечту побывать там и попытать счастья.

      Но сначала путь его лежал на родину – в Устюг Великий и Соль Вычегодскую. Вероятно, еще до поездки в Мангазею Ерофей Павлович женился. Жена Хабарова Василиса была родом из Соли Вычегодской. В отсутствие мужа Василиса не захотела жить в Устюге. Поэтому Ерофей Павлович купил для жены небольшой дом в Соли Вычегодской, где проживали ее родственники. Отправляясь второй раз в Сибирь, теперь уже на Лену, он рассчитывал вернуться в Соль Вычегодскую года через 2 – 3 и занял у местного купца денег для покупки товара «про сибирскую руку». Но получилось так, что судьба разлучила Хабарова с семьей на срок куда больший, чем он предполагал. Хабаров не смог к сроку вернуть долг и обеспечить регулярное внесение казенных податей. На долю его семьи выпали тяжкие испытания, о которых мы узнаем из его челобитной, написанной в 1645 г. в Якутске: «...женишко мое и детишко в долгах моих, что я займовая у Соли для своего промыслишку, стоят на правеже, и домишко мое разорилось, и твоей, государевы, подати мне ... у Соли платить нечем, разорилось до основания». В челобитной он просил отпустить его «к Руси, к Соли Вычегодской, к домишку своему, чтоб в государевых податех и в своих долгах расплатиться, а женишку свое и детишка с правежу от своих долгов свободить» [13].

      По вопросу о времени приезда Ерофея Павловича Хабарова на Лену существуют разные мнения. Согласно одному из них, он прибыл на Лену не позже 1632 г., по другому – в 1638 г. Однако скорее всего это все-таки произошло в 1632 г. Вместе с Ерофеем туда пришли брат Никифор и племянник Артемий Петриловский. Можно вполне согласиться с мнением Ф. Г. Сафронова о том, что в первые несколько лет пребывания в Якутии Хабаров не имел постоянного места жительства. Занимаясь соболиным промыслом, он переходил с места на место в поисках богатых соболиных урочищ.

      Охотился Хабаров с артелью – ватагой. Такое объединение обусловливалось необыкновенными трудностями быта, организации общих зимовок, а также необходимостью совместных усилий на охоте. Став к этому времени опытным и бывалым охотником, Ерофей Павлович был в артели «передовщиком».

      Год промысловики делили на два сезона. Промысел начинался в октябре-ноябре и заканчивался в марте. Зимой мех соболя был наиболее красивым, пушистым и дорогим. В летнее время зверек линял, становился более светлым, качество меха ухудшалось. Непромысловый период охотники не теряли даром. Они подыскивали новые участки охоты, строили там зимовья, шили и чинили одежду и обувь, плели сети, охотились на сохатого, рыбачили, вялили, сушили рыбу и мясо, заготовляя их впрок. С начала промыслового сезона артель делилась на мелкие партии, которые разбредались по соболиным урочищам.

      Орудиями лова в артели Хабарова, как и в подобных ей, были кулемы (ловушки давящего действия), в которых закреплялась приманка из мяса или рыбы. Использовались обметы – большие сети. В них соболь загонялся с помощью специально натасканных собак – сибирских лаек. Умели Хабаров и его товарищи, по примеру местных жителей, охотиться на соболя с луком и стрелами. В этом случае важно было не промахнуться, попасть зверьку в глаз, иначе можно было испортить ценную шкурку.

      П. Н. Павлов, специально исследовавший пушной промысел Сибири, подсчитал, что для такого уезда, как Якутский, добыча одного охотника в обычный год могла составить до 60, а в наиболее благоприятный для промысла год – до 260 шкурок. Шкурка лучшего соболя, про которую говорили «мех живого соболя по земле волочится», оценивалась даже в Сибири в 20 – 30 руб. за штуку. Московская оценка была еще выше. Но обычная стоимость соболя в Якутии во время промысловой деятельности Хабарова составляла 1 – 2 руб. Доход рядового охотника, подряжавшегося в артель, лишь в 1,5 – 2 раза превышал его затраты на промысел. Доходы организаторов артелей – передовщиков, которым рядовые охотники отдавали половину или две трети добычи, был выше примерно в 2 – 3 раза.

      Ерофей Хабаров хорошо знал собольи урочища, повадки зверька, учил охотничьему искусству товарищей и ежегодно заканчивал сезон с большой выручкой. Удачная охота приносила большие доходы. Сначала Ерофей продавал пушнину приезжим купцам. Затем, накопив средств, к добытому соболю стал добавлять перекупной и все чаще совершать «отъезжие торги», поручая в свое отсутствие артель брату Никифору и племяннику Артемию. Сочетая промысел с торгом, он вывозил собольи шкурки подальше от места добычи, где они были дороже, а «русские товары» дешевле. Закупая эти товары на вырученные от промысла деньги, Хабаров продавал их в более восточных районах, где соболиный промысел был в разгаре. Такие торгово-промысловые циклы Ерофей Павлович совершал неоднократно, приумножая свое добро. Он все чаще стал себя называть не промышленным, а торговым человеком.

      В момент прихода Хабарова на Лену Якутский край был обжит промысловиками еще очень слабо. Районы интенсивного соболиного промысла находились сравнительно недалеко. Поэтому Хабаров с артелью охотился на верхних притоках Лены: Куте, Киренге, Чечуе, Вилюе. Но богатая ленская сторона привлекала все больше и больше промышленных людей. Край обживался. «От стука топора, и от огня, и от дыма» соболь отходил в глубь тайги. Хабарову приходилось ходить на промысел все дальше и дальше, вниз по Лене и, возможно, на ее правые притоки Олекму и даже Алдан. Добывать пушнину становилось труднее. И Ерофей Павлович стал все чаще задумываться об изменении направления своей хозяйственной деятельности. Сметливый ум крестьянского сына подсказывал ему, что будущее края связано не столько с пушниной, сколько с хлебопашеством и разработкой его недр.

      Странствуя по рекам и по тайге, Хабаров невольно приглядывался к земле. Он знал, что в районе Якутска «хлебной пашни не чаять», что земля там «и среди лета вся не растаивает». Зато южнее Якутска вверх по Лене, по Киренге и Куте, где климат был более теплым, лежали свободные от леса, освещенные солнцем земли – елани, как бы самой природой приготовленные для трудолюбивых крестьянских рук. Эти-то земли и приглянулись Хабарову.

      Во время охоты любознательный помор попутно разведывал естественные богатства края. Делал это он не по государеву указу, а по своей инициативе. На родине Хабарова среди предприимчивых крестьян был широко развит соляной промысел. Многие крестьяне имели свои варницы и вели бойкую торговлю солью. Администрация Енисейска и Якутска еще ничего не знала о местах залегания соли на Лене и ее притоках, но принимала всяческие меры к их «подлинному высмотру». Ранее других удалось обнаружить соляные месторождения в устье Куты и в районе реки Вилюя Ерофею Хабарову. В будущем эти месторождения, наряду с Иркутским Усольем, станут обеспечивать солью всю Восточную Сибирь.

      А пока в 1637 г. Ерофей Хабаров срочно отправился в Енисейск. Он вез с собой солидную партию мягкой рухляди для продажи и заветный туесок, в который насыпал для «опыту» и воеводского досмотра первую горсть вываренной им соли.

      Поездки оказалась на редкость удачной. Меха удалось выгодно продать. Вырученных денег хватило на покупку товаров, привезенных «с Руси», и хлеба «енисейской пахоты». Но самым радостным было дозволение енисейского воеводы ему, промышленному и торговому человеку Ерофею Хабарову, в устье реки Куты «в угожем порозжем месте пашню завесть» да на Усть-Куты построить варницу, «в которой соль варить безпереводно», «чтоб тамочным жителям в хлебе и в соли недостатка не было». Оговорили стороны и казенный интерес: каждый десятый сноп хлеба и каждый пятый пуд соли торговый человек Ерофей Хабаров должен был отдавать в казну на государя.

      25 мая 1638 г. по первой полой воде Хабаров вышел из Енисейска. В проезжей памяти, выданной на его имя из Енисейской приказной избы и заверенной по всем правилам «печатью Земли Сибирския Енисейского острогу», указывалось, что с ним из Енисейска пошло 27 человек. Это были гулящие люди, нанятые Хабаровым на соболиный и рыбный промыслы, а также для работы на пашне. Каждый из них, согласно заведенному порядку, заплатил перед отъездом «гулящий оброк на нынешней 146 (1638) год по осми алтын по две денги с человека». С Ерофеем пошел товар: 2 тыс. пудов хлеба, 300 саженей сетей неводных, 2 пуда меди в слитках, 100 аршин сукон сермяжных, 27 кафтанов бархатных. Весь товар оценивался в 1504 руб. За товар Ерофей Павлович обещал заплатить «десятую отъезжую пошлину мягкой рухлядью сполна ... когда будет промысел». А пока внес в енисейскую казну «печатные ... по деньге с рубля». Самую весомую часть поклажи Ерофея Павловича составил хлеб. Его везли на Лену для продажи, снабжения промысловой артели, а главное – в посев на новой земле. Хабаров задумал создать многоотраслевое хозяйство, в котором бы промыслы сочетались с хлебопашеством.

      Весьма примечательно, что отъезд Хабарова с артелью на Лену в 1638 г. совпал с отправкой туда же одного из опытнейших землепроходцев Максима Перфильева, о котором шла речь выше. Он шел в район Лены и ее правого притока Витима «для проведывания новых землиц». Можно предположить, что путь до Ленского волока и Лены Хабаров и Перфильев проделали вместе. Заинтересованный в численном увеличении своего отряда, состоявшего из 36 служилых людей, Перфильев вполне мог взять в попутчики бывалых промышленных людей.

      Остаток лета и зиму 1639 г. Хабаров был занят налаживанием своего хозяйства. Согласно установленному в Сибири порядку, каждый крестьянин-новопоселенец получал из казны участок земли, на котором заводил «собинную» (свою) пашню. За пользование этим участком он был обязан обрабатывать «на государя» казенную десятинную пашню. Эта работа была не чем иным, как барщиной. Только, в отличие от европейской части страны, в Сибири в роли помещика выступало не частное лицо, а государство. Для становления впервые заводимого хозяйства крестьянин-новопоселенец получал из казны безвозмездную помощь («подмогу»), состоящую из небольшой денежной суммы, семенного хлеба, сельскохозяйственного инвентаря и скота. Хозяйство на несколько лет освобождалось от податей в пользу государства.

      Хабаров пришел в Сибирь как промышленный человек. Торгуя пушниной, в конце 30-х и 40-х гг. XVII в. он стал торговым человеком. В условиях острой нехватки хлеба в Сибири было широко распространено обращение к хлебопашеству некрестьянского населения: служилых, торговых, промышленных и гулящих людей. Получая участки земли, они могли рассчитывать на беспроцентную ссуду, которая по истечении определенного срока подлежала обязательному возвращению в казну.

      Ерофей Павлович был уже человеком состоятельным. Он не использовал своего права на получение казенной ссуды. И вспоминая спустя 10 лет об этом периоде своей жизни, он писал в челобитной на имя царя: «Устроил я (пашню. – Г. Л.) своими пожитками, а не твоею, государь, казною». Пашня, распаханная и засеянная в 1640 г. в устье реки Куты по инициативе и на средства Ерофея Хабарова, положила начало земледелию в Ангаро-Илимско-Ленском районе. Здесь же дала первую соль основанная Хабаровым соляная варница. Подчеркивая через 3 года свой приоритет в развитии местного земледельческого очага и добычи соли, он с нескрываемой гордостью писал: «А опричь меня... никто заводу пашенного и варнишного (здесь. – Г. Л.) не заваживал».

      Земледелие в устье реки Куты Ерофей Хабаров начал с опытного сева сразу нескольких культур: ржи, овса, ячменя, гороха. В неизвестных для русских людей погоДно-климатических условиях ему, пашенному опытовщику, необходимо было выяснить урожайность и возможность вызревания каждой из культур. Опыт удался. Для Ленского района Хабаровым была установлена прибыльность ржи по сравнению с другими видами злаков. С изумлением смотрел местный приказчик на ржаные десятины Хабарова. Он сметил, что урожай с них составил не менее 1300 пудов ржи. В голодном и пока еще малохлебном Ленско-Илимском районе это было целым богатством. Поскольку для Хабарова как торгового человека земледелие не являлось, с точки зрения администрации, главным занятием, его обязали вносить десятый сноп с урожая, взяв в казну «по опыту его десятой – сто тридцать пуд» [14]. К весне 1641 г. Ерофей Павлович поднял «наемными работники» около 30 десятин.

      Местное хлебопашество, возможность которого для данного района была доказана Хабаровым, со временем снимало необходимость трудных поставок хлеба в Якутию из более обжитых районов Сибири. С момента заведения пашни промышленный и торговый человек Ерофей Хабаров стал называться «старый опытовщик». Первый сев Хабарова явился лишь началом «беспрерывного опыта» крестьян Илимского воеводства, из которого, как писал исследователь илимской пашни В. Н. Шерстобоев, «выросли основы местной агротехники».

      Здесь же в своем хозяйстве, недалеко от соляной варницы и пашни, Хабаров построил мельницу, где обмолачивал свой урожай. Теперь любой приезжавший в Якутию промысловик или купец мог заглянуть на заимку Хабарова и купить там зерно, муку и соль. Торговля хлебом и солью приносила немалый доход. Соболиный и рыбный промыслы умножали добро Ерофея Павловича.

      До 1639 г. земли, расположенные по Илиму и Лене, считались частью Енисейского уезда. В 1639 г. они выделились в отдельное Якутское воеводство, управление которым поручалось воеводе Петру Головину «с товарищи».

      В обязанность Головина входило не только проведывание новых, не обложенных ясаком земель, что он и делал, но и заведение государевой десятинной пашни, способной обеспечить казенные нужды нового уезда. В наказе, выданном Головину, на этот счет говорилось: «Велено высмотреть того накрепко, мочно ли на Лене-реке... пашня завесть и пашенных крестьян устроить, чтоб на ленских служилых людей... хлеба напахать ленскими крестьяны, а ис Тобольска... хлеба не посылать. Да будет по их (воеводскому. – Г. Л.) высмотру на Лене-реке в каких местах пашня устроить мочно, угожие места есть, и им велено в пашню строити охочих людей и о том отписати к государю к Москве» [15].

      Воевода прибыл в Якутск в 1641 г. По пути к месту службы он имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым. От зоркого воеводского глаза не укрылись крепкие амбары, доверху набитые хлебом, из которых воевода на казенные нужды занял 3000 пудов зерна, а ехавший с ним торговый человек Иван Сверчков – 600 пудов ржаной муки. Следуя к Якутску и по прибытии туда, Головин организовал поиск свободных от леса, пригодных под пашню мест, разослав с этой целью отряды служилых людей. Он лично «досматривал и смечал елани между Усть-Кутой и Олекмой». Но пока шла разведка новых мест и продолжалась казенная переписка о присылке для их заселения пашенных крестьян, время шло, занятый у Хабарова хлеб был съеден, а дело с заведением казенной пашни не продвинулось вперед. Тогда Головин, к чему-то придравшись, отписал у Хабарова «на государя» его пашню в устье реки Куты, Усолье с двором и варницей, причинив ему тем самым убыток в 500 руб.

      На конфискованной у Хабарова распаханной земле воевода стал внедрять государеву казенную пашню. Так как крестьян-охотников для работы на ней не нашлось, Головин, в виде временной меры, посадил на пашню «из найма» служилых людей из якутского гарнизона М. Максимова, М. Константинова, С. Родионова, М. Никитина, А. Кириллова. Каждый из них обязывался пахать по 3 десятины и получил в «подмогу» по 2 лошади, 2 сошника, 2 серпа, 2 косы, 2 хомута, а для сева «государевы семена». Пашня давала хороший урожай. Не ошибся в выборе земли «старый опытовщик» Хабаров! В 1645 г. с каждой из ее 15 десятин было собрано по 148 пудов. В 1650 г. все 5 человек служилых людей распоряжением Сибирского приказа были оставлены на пашне навсегда, т. е. превратились в государевых пашенных крестьян. Так взятые в казну посевы Хабарова послужили началом казенной пашни на реке Лене.

      Конфискация воеводой земли и хозяйства не прошла для Хабарова бесследно. Как он писал позже, «... от воеводы Петра Головина налоги разорился и одолжал великими долги». Но Хабаров решил не бросать начатого им перспективного пашенного дела. Он приискал новые «угожие» земли, которые лежали на Киренге. Чтобы поднять большой массив, требовались рабочие руки. Как и в 1638 г., он набрал работных людей в Енисейске. 10 февраля 1641 г. Хабаров послал туда своего поверенного Семена Максимова сына Подболоцкого «для промышленных людей на реку Лену» [16]. Руками промышленников Ерофей Павлович планировал распахать пашню, произвести весенний сев, осенью собрать урожай, а зимой отправить их на соболиный промысел в тайгу с братом Никифором.

      В 1641 г. в устье Киренги зазеленела новая нива. Свое владение землей Хабаров оформил специальным документом – «даной» или «отводной». В ней писалось о выделении Хабарову «на Великой реке Лене, на Усть-Киренги земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню. И пашню ему пахать. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту».

      Вручая Хабарову «даную за своею рукою» (подписью), воевода Головин очень хотел, чтобы Хабаров взял на себя обработку одной десятины «государевой пашни». Казенная барщина сковала бы промысловую инициативу Хабарова, поставила его в большую зависимость от воеводской администрации. Воевода предложил ему, как бы из добрых побуждений, «ссуду против промышленного человека Пантелейка Плотника – тридцать Рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в отдачу ... а также льготу на год». Хабаров понял уловку и с достоинством ответил: «Так пахать не уметь!» (т.е. не умею, не хочу) [17].

      Как промысловику и торговому человеку ему было важно сохранить за собой право владения землей не за выполнение казенной барщины, а за внесение хлебного оброка. Он снова поднял пашню только на свои средства, так и не прибегнув к казенной помощи: «пахал... тою пашню, наймуючи... своими крошишками (крохами. – Г. Л.), для заводу, и распахал шестьдесят десятин... И кляченка и наймитов наймовал самою дорогою ценою», – писал он в дальнейшем. Согласно сибирским окладным нормам, которые для отдаленной Лены были еще льготными, с каждой десятины распаханной земли Ерофей Павлович ежегодно должен был отдавать в казну десятый сноп.

      Тогда же по Хабарову была взята поручная запись. Она писалась от лица поручителей и приведена в доносе на Хабарова его недругом дьяком П. Стеншиным. В ней, в частности, говорилось: «И никуда ему (Хабарову. – Г. Л.) ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью (азартная игра в кости. – Г. Л.), и карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны бралась пеня, или штраф, «что государь укажет».

      Пашенное хозяйство Ерофея Павловича на Киренге по тому времени было богатым. Оно снабжало хлебом не только промысловиков, но и казну. Чуть ли не на второй год существования киренгской пашни Хабаров смог одолжить якутской казне 900 четвертей ржаной муки. Снова была построена мельница. Там обмолачивалось зерно «про свой обиход и для сторонних людей». Продолжал Ерофей Павлович заниматься соболиным промыслом. Отправлял в тайгу артели покрученников. В фонде Якутской приказной избы сохранилось несколько документов, доказывающих, что Хабаров в этот период практиковал выдачу продовольствия и денежных ссуд промысловикам и торговцам, попадавшим в затруднительное материальное положение.

      Но если у Ерофея Хабарова пашня ладилась, то у воеводы Петра Головина дела с ней обстояли более чем скромно. И воевода снова решил пополнить казенный доход за счет хозяйства «старого опытовщика». По указанию воеводы сразу же, без льготного года, с первого урожая, полученного Хабаровым на Киренге, была взята не десятая, а пятая часть урожая, или, как выразился в челобитье Хабаров: «воевода Петр Головин взял с тое моей распашной пашнишке пятую лутчую десятину». Протест Хабарова повлек за собой конфискацию в пользу казны его пашни и заселение ее крестьянскими семьями.

      Поступки Головина историки нередко объясняют дурным характером и личной неприязнью воеводы к Хабарову. С одной стороны, это так. Сибирские воеводы обладали полномочиями более широкими, чем их коллеги из европейской части страны. Не случайно им рекомендовалось управлять уездами не только по «наказу», но и «по своему высмотру» и даже «как бог вразумит». Вдали от центра они чувствовали себя полновластными государями своих уездов. Тот же Головин цинично заявлял окружающим: «Правда моя в Сибири как солнце на небесах сияет».

      Однако расправу с Хабаровым можно связывать не только с личными качествами воеводы-самодура. Хабаров вносил с пашни десятый сноп, т. е. натуральный налог. Он был переселенцем с Русского Севера, где десятинной государевой пашни не существовало, и стремился сохранить и утвердить на новом месте традиции родины – продуктовую ренту. Сибирская же администрация считала, что «десятинная пашня оброка прибыльнее», и препятствовала распространению оброка. Поступок Головина можно рассматривать как борьбу администрации с более прогрессивной формой налогового обложения, за принудительное насаждение казенной барщины.

      Действуя по своей «воеводской правде», уже после конфискации пашни, Головин потребовал, чтобы Хабаров помог своими деньгами пустой якутской казне. Хабаров это сделать отказался. На этой почве в Якутске произошло его столкновение с Головиным. За дерзость и «невежливые слова» в адрес воеводы Хабаров был брошен в тюрьму. Находясь там, он написал обстоятельную жалобу на воеводу, которую закончил горькими словами: «Впредь... тое пашнишки заводить нечем. Воевода Петр Головин... разорил до конца».

      Казалось бы, незаслуженно обиженного и потерпевшего материальные убытки Хабарова не было основания держать в тюрьме. Но у Головина вскоре нашелся повод задержать там Хабарова на два с половиной года. Попытка Головина повысить налоговое обложение нерусского населения вызвала крупное восстание якутов. Они осадили Якутский острог, где находились воевода и его администрация. Восстание было жестоко подавлено. Головин обвинил в подстрекательстве к нему не только русских промышленников, но даже и своих ближайших помощников – воеводу М. Глебова, письменного голову Е. Бахтеярова и дьяка В. Филатьева. Взаимные обвинения администрации разожгли обычную в Сибири воеводскую смуту. В обострившейся обстановке более 100 русских людей было брошено в тюрьму. В причастности к «изменному делу» обвинили и Хабарова. Из тюрьмы он вторично написал челобитную, в которой рассказал о «мучительствах» и разорении его Головиным: о дважды конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, о несправедливой замене десятого снопа пятым, об аресте и заточении в тюрьму. В заключение он просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить ...и в государевых податях и долгах расплатиться». «В свое место» на время отъезда «у пашнишки» он просил оставить «братишку своего родного Микифорку Хабарова».

      Челобитная Хабарова, как доказательство одной из «вин» Головина, была привезена и передана в Сибирский приказ сторонниками противостоящей воеводе группировки. Их же старанием она попала в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, а затем доложена судье приказа боярину Никите Ивановичу Одоевскому. Из Москвы в Якутск пришел ответ. Поскольку Головина сместили, ответ был адресован сменившим его воеводам Василию Пушкину и Кириллу Супоневу. Им предлагалось выяснить «допряма» и отписать в Москву «не замотчав», «... сколь давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля... дана из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать, и будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятова снопа, и для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те землю и варницу взял... и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал и к Руси не отпускал?»

      Как видно из документа, вопросов у Сибирского приказа возникло много. Новые воеводы исполнили поручение. Допросили Ерофея Павловича, свидетелей и отправили в Москву подробную отписку. Через 2 года пришел ответ. Сибирский приказ признал действия Головина неправильными и предложил воеводам Супоневу и Пушкину выдать Хабарову из казны 500 руб. в счет тех убытков, которые он имел при конфискации усть-куцкой пашни, варницы и мельницы. Но казна в Якутске была пуста. И, сославшись на это, воеводы денег Хабарову за понесенные убытки так и не выплатили.

      Пока челобитная Хабарова и воеводские отписки шли в Москву, а царские грамоты – из Москвы, прошло несколько лет. За это время Хабаров вышел из тюрьмы, вернулся на Киренгу и снова начал кипучую деятельность.

      Натура Ерофея Хабарова была такова, что куда бы он ни пришел и за какое бы дело ни взялся, он всегда и во всем был пионером. Он первым из местных жителей распахал пашню и доказал перспективность земледелия на Лене, первым нашел соль и организовал ее добычу. Теперь он решил принести в Восточную Сибирь практику, широко распространенную в родном Поморье, – самому организовать сельское поселение и стать слободчиком. В середине XVII в. такие сельские поселения – слободы уже имелись в Западной Сибири. А в целом по Сибири их насчитывалось около 20. Государство было вынуждено мириться с созданием слобод на частные средства, поскольку само не могло обеспечить всех переселенцев.

      Слободу Хабаров наметил создать на реке Киренге, подальше от административного надзора, где якутские воеводы «пашенных мест не дозирали». Как слободчик он брал на себя инициативу «кликать» всех желающих, обеспечивать их за свой счет ссудой и подмогой – деньгами, скотом, инвентарем. Поскольку слободы организовывались не на государственные, а на частные средства, господствующей рентой в них был оброк, натуральный и даже денежный. Вероятно, создаваемая Хабаровым слобода привлекла много желающих. Люди шли в надежде облегчить свое положение. Да и сам слободчик Хабаров, в прошлом крестьянский сын, был ближе к крестьянам, нежели представитель воеводской администрации – приказчик, обычно управляющий ими на государевой десятинной пашне.

      В исторической литературе отмечено, что «деятельность слободчиков была одним из проявлений вольной народной колонизации», а сибирские воеводы пытались сковать и ослабить их инициативу. Такие действия администрации предпринимались и против Ерофея Хабарова. В одном из документов рассказывается о том, как воеводы Пушкин и Супонев попытались подо селить на землю Хабарова 3 ссыльных людей. Из этой затеи ничего не вышло. Теперь Хабаров уже не был таким простаком, как раньше. Он оградил себя от посягательств администрации царской грамотой, дающей ему право лично набирать людей в слободу. Ссылаясь на этот документ, Ерофей «учинился силен» и решительно выпроводил с заимки посланного к нему с наказной памятью от воевод служилого человека. Воеводы Пушкин и Супонев вместе с дьяком Стеншиным затаили злобу на независимого слободчика и стали затевать против него «дело». Служилому человеку, с которым повздорил Хабаров, посоветовали подать жалобу. В приказную избу вызвали промышленников, бывших свидетелями столкновения, подробно допросили их и составили протокол допроса. Дело могло бы принять нежелательный для Хабарова оборот. Но, очевидно, он мог предъявить грамоту и оправдаться, в противном случае мы бы снова увидели его в тюрьме, а не на заимке. После этого случая Хабаров стал себя вести более осмотрительно, не давая администрации повода для каких-либо нежелательных действий против себя: с киренгской пашни регулярно шел хлебный оброк, а с добытого в тайге соболя – десятая таможенная пошлина.

      Описанные события по времени совпали с возвращением экспедиции Пояркова и поиском промысловиками более удобных подступов к Даурии. Слухи о богатстве нового края, несомненно, дошли и до Хабарова. Он был осведомлен об экспедициях Перфильева, Бахтеярова и Пояркова и о путях, которыми они добирались на Амур. Но сам попытать удачи на Амуре до поры до времени не решался. На это были свои причины. Ему три раза пришлось поправлять свое разоренное хозяйство, и наличных денег у него было недостаточно. Чтобы снарядить в отдаленные и малоизвестные места большую экспедицию, Хабарову был нужен денежный кредит и возможность получения из казны снаряжения. Но у Хабарова не сложились отношения с администрацией, которая притесняла его как слободчика. Особенно возненавидел его дьяк Стеншин за независимый нрав, удачливость и прямоту. В сложившейся ситуации всякую мысль об экспедиции приходилось откладывать до более подходящего момента.

      И вот в 1648 г., по указанию Сибирского приказа, на смену воеводам Пушкину и Супоневу был послан в Якутск на воеводство Дмитрий Андреевич Францбеков. Дьяка Стеншина заменил дьяк Осип Степанов.

      Францбеков был по происхождению ливонским немцем (Фаренсбах). Он крестился в православие и до поездки в Якутию лет 20 служил на российской службе. Не имея влиятельных родственников и капитала, Дмитрий Андреевич надеялся разбогатеть в Сибири, а затем, вернувшись в Москву, получить продвижение по службе.

      Согласно заведенному порядку, воевода перед отправкой на службу знакомился с делами своего уезда. В Сибирском приказе Францбеков внимательно изучил документы своих предшественников, в том числе и отписки воеводы Петра Головина об экспедициях на Амур. Там же Францбекову был вручен воеводский наказ, содержащий подробный перечень его обязанностей по месту службы, одной из которых являлось обследование и присоединение новых земель. Одновременно новый воевода был предупрежден, что особых ассигнований на организацию экспедиций выделено не будет. Сибирский приказ ссылался на остроту финансового положения в стране и оскудение государственной казны. Эти заявления были отнюдь не голословными.

      Главные прямые налоги, за счет которых должен был пополняться государственный бюджет – ямские и стрелецкие деньги, – ежегодно не добирались. Недоимки росли катастрофически. Тогда правительство прибегло к иному средству. В 1646 г., отменив сбор ямских и стрелецких денег, оно ввело налог на соль в размере 2 гривен (20 коп.) с пуда соли. Правительство полагало, что население не сможет отказаться от одного из продуктов первой необходимости – соли и купит ее по любой цене. Однако введение соляного налога не дало желаемого эффекта. Народ был теперь не в состоянии покупать соль. Потребление ее резко сократилось. Это имело плачевные последствия. Горы рыбы и икры гнили на промыслах. Материальное положение горожан и крестьян ухудшалось. Правительство было вынуждено отказаться от соляного налога, вернуться к ямским и стрелецким деньгам, потребовав их уплаты за 1646, 1647 и 1648 гг. Возмущенный народ в 1648 г. поднялся на восстание в Москве и других городах.

      Финансовые трудности усугубились и вследствие обострения внешнеполитической обстановки. В 1648 г. началась освободительная борьба украинского и белорусского народов. Богдан Хмельницкий обратился к Москве с просьбой о помощи. Россия стала готовиться к войне с Речью Посполитой. Нужда в деньгах возросла еще больше.

      В такой обстановке уезжал Дмитрий Францбеков из Москвы воеводой в самый отдаленный в то время Якутский уезд.

      Весной 1649 г. новый воевода добрался до Илимска, где остановился на некоторое время перед тем как продолжить свой путь. Здесь, в Илимской приказной избе, в марте произошла первая встреча Ерофея Павловича Хабарова с Дмитрием Андреевичем Францбековым. С большим интересом познакомился воевода с Хабаровым. Ведь именно с ним местные жители связывали начало хлебопашества и соляного дела на Лене. Не ускользнуло от внимания воеводы уважение к Хабарову людей, которые говорили о нем как об опытнейшем и удачливом передовщике, знатоке здешних мест, неоднократно возглавлявшем в тайге промысловые партии.

      Расспросил Францбеков и брата Ерофея Никифора о его занятиях. Выяснилось, что тот был ближайшим помощником Ерофея и в хозяйстве, и в тайге. В приказной избе услышал Францбеков рассказ очевидцев о том, как в прошлом году вернувшийся из тайги Никифор с риском для жизни спас из затопляемого половодьем «государева амбара» всю казенную соль [18].

      Ерофей Хабаров попытался заинтересовать воеводу посылкой экспедиции на Амур. Он с увлечением поведал воеводе рассказы промысловиков о Даурии, ее землях, соболиных богатствах. Подтвердил слухи о наличии в Приамурье серебряной руды. Не преминул он подчеркнуть, что ранее посланные на Амур правительственные экспедиции «прямого пути туда не узнали», так как ходили Витимом и Алданом, а нужно было идти Олекмой. «Только по Олекме самый ближний путь!» – убежденно говорил Хабаров. В рассуждениях Хабарова: «а будет де государевым счастьем под государеву царскую высокую руку приведут Лавкая и Батогу или иных каких захребетных неясачных людей, и государю де в ясачном сборе будет прибыль большая!» – чувствовался не просто личный интерес промысловика, но и государственный подход к освоению новых земель в Даурии и на Амуре.

      Присматриваясь к Хабарову, воевода все больше и больше убеждался в том, что этот отважный и умный человек сможет организовать большое дело, в котором выгодно совместятся и личные его, Францбекова, и государственные интересы.

      Идея экспедиции пришлась воеводе по душе. Но ее организацию за казенный счет он считал делом абсолютно нереальным. Все упиралось в материальные средства. Бюджет Якутского уезда, как и любого из сибирских уездов, состоял из трех частей: денежной, хлебной, соляной. Его приход строился на основе местных сборов денег, хлеба, соли. Но Якутский уезд только начал заселяться, и его местные доходы были еще очень малы. Они никак не восполняли расходов. Каждый год заканчивался с громадным дефицитом. Чтобы его снизить, требовалась ежегодная помощь за счет централизованного снабжения. Однако Москва не могла в скором времени увеличить дополнительные ассигнования на якутские нужды. Якутским служилым людям систематически не доплачивалось жалование. Приказная изба была завалена их челобитными с жалобами на безденежье, бескормицу, скудость, тяжесть службы. Долг казны служилым людям исчислялся тысячами рублей и четвертей хлеба.

      Жесткая экономия казенных средств отражалась на численном составе служилых людей. К приезду Францбекова якутский гарнизон состоял не более чем из 360 человек служилых казаков. Они ежегодно рассылались по острожкам и ясачным зимовьям, разбросанным на сотни и тысячи верст: на Охоту, Индигирку, Ковыму (Колыму), Яну, Новый Почир, Алазею, Хрому, Оленек, Маю, Алдан, Вилюй и другие реки и речки. Выделить хотя бы небольшую часть служилых людей для новой экспедиции значило сократить их число на других службах. А это было невозможно, потому что даже для охраны Якутска оставалось не более 10 человек.

      В такой обстановке осторожный Францбеков не рискнул финансировать экспедицию казенными средствами, а ее участников государевым жалованием. Ему хорошо было известно, что Москву не удовлетворили итоги экспедиции Бахтеярова и Пояркова. Были затрачены большие средства, имелись потери служилых людей, а выгода, с точки зрения Сибирского приказа, была ничтожной. Еще раз рисковать и бросать последние крохи из якутской казны на новую экспедицию Францбеков не решился. Что прошло безнаказанно для влиятельного в Москве Петра Головина, учинившего посылкой Бахтеярова и Пояркова «немалую поруху государевой казне», то для никому не известного иноземца на российской службе Дмитрия Францбекова могло иметь самые плачевные последствия.

      Поэтому когда 6 марта 1649 г. в Илимской приказной избе Ерофей Павлович Хабаров подал воеводе челобитную с просьбой отпустить его на Амур с экспедицией «без государева жалования», Францбеков сразу же ухватился за это предложение. Нужно отдать должное новому воеводе. Он не был похож на своих коллег, привыкших действовать по старинке и шаблону. Его не смутило, что во главе отряда встанет не служилый человек, а промысловик и земледелец. Францбеков ценил в Хабарове не его звание и чин, а деловые качества – практический ум, смекалку, авторитет среди товарищей. Не могли не учитываться и материальные возможности Хабарова.

      По официальной версии, все средства в организацию экспедиции вкладывались только Хабаровым. В одной из наиболее ранних отписок, посланных 29 марта 1649 г. Францбековым на имя царя Алексея Михайловича, этот момент оговаривался следующим образом: «Бил челом тебе, великому государю, а в Илимском остроге в съезжей избе... подал челобитную за своею рукою старый опытовщик Ерошка Павлов сын Хабаров. Чтоб ты его пожаловал, велел ему служилых и промышленных и охочих людей, которые похотят без твоего, государева, жалованья со 150 человек, или сколько может, прибрать. А на подмогу... тем промышленным людям хотел готовить Ерошка свои хлебные запасы и суды и судовые снасти, и порох, и свинец, и пищали»19. В более поздней отписке Францбекова в Москву в 1650 г. финансирование экспедиции также связывалось только с Хабаровым: «В Дауры пошли служилые, промышленные охочие люди... с деньгами и хлебными запасами, с судами, с ружьями, с зельем, со свинцом. Ссужал и давал он, Ярофей» [20].

      Таким образом, по своей организации экспедиция с самого начала носила частный характер, ее снабжение осуществлял Ерофей Хабаров. У него, несомненно, были деньги. Но для широко задуманного дела их было явно недостаточно. Со временем Хабаров стал занимать большие суммы у Францбекова, который открыл ему кредит в расчете поживиться за счет экспедиции.

      Правда, в 1649 г. долг Хабарова Францбекову был еще небольшим. Дмитрий Андреевич только ехал на воеводство, и его кошелек был пуст. В тот период наиболее действенно его помощь Хабарову проявилась не в денежных субсидиях, а в предоставлении землепроходцу возможности беспрепятственного приобретения из государственной казны средств передвижения – речных судов-дощаников и военного снаряжения: пороха, свинца, пищалей, куяков. Какая-то часть этого снаряжения была куплена Хабаровым за наличные деньги, а какая-то получена им в долг под кабальную запись с условием обязательного возвращения по окончании похода стоимости полученного. Поэтому Хабаров с самого начала экспедиции считал ее снаряжение не государственной, а своей собственностью, заявляя об этом участникам похода: «Купил я ту казну государеву, и мне свои долги государю заплатить нужно. Разве вы за меня ему заплатите?»

      Приобретение предметов из казны не считалось нарушением закона. Но такая крупная закупка казенного имущества, сделанная частным лицом и обеспечивающая целую экспедицию, была в Сибири на протяжении XVII в. единственной. В 1649 г. Ерофей Хабаров вложил в «дело» максимальное количество своих наличных денег.

      Начиная с 1650 г. Францбеков стал одалживать Хабарову уже большие денежные суммы. В том году долг землепроходца воеводе составил 2900 руб. Тогда же стало ясно, что поход продлится не один год. Ерофей Павлович был вынужден дать распоряжение брату Никифору о передаче деревни, двора и имущества в устье Киренги во временное пользование пашенному крестьянину Панфилу Яковлеву. Никифор же в качестве рядового казака был взят на амурскую службу. Во время приезда в 1650 г. в Якутск Ерофей Павлович переделал свое завещание, ранее составленное на имя Никифора, в пользу воеводы Францбекова. В нем оговаривалось, что в случае смерти Хабарова наследником его имущества становится Францбеков. Завещание Хабарова воевода хранил в своих бумагах [21].

      Уже к 1651 г., судя по документам, найденным позже при обыске в доме Францбекова, Хабаров был должен воеводе-ростовщику более 7000 руб., т. е. огромную по тем временам сумму. Деньги Францбеков давал под большой процент или «рост», который составлял не менее 50% от выданной суммы. Заем на любую сумму в XVII в., как правило, оформлялся специальным документом, называемым кабальной записью или кабалой. Невозвращение даже части долга грозило Хабарову закабалением и потерей независимости. Ссужая Хабарова личными деньгами, Францбеков усматривал в задуманном деле выгоды для самого себя. Недаром торговые гости Кирилл Босой и Василий Федотов говорили в Сибирском приказе, что «послал Францбеков Хабарова из доли, что добудет, в том с ним и поделится» [22]. Хабаров был не единственным должником Францбекова.

      Из какого источника воевода мог иметь деньги менее чем через год после своего прибытия в Якутск? Известно, что воеводы сосредоточивали в своем уезде всю власть. Это открывало возможность громадных злоупотреблений и поборов. Поборы начинались с момента приезда воеводы в уезд: население знакомилось с воеводой и подносило ему «в почесть» ценные подарки. Одаривался воевода в праздники и дни рождения. Он наживался на незаконной торговле в ясачных волостях, нелегальном винокурении и пивоварении, на грабеже населения. В момент приезда Дмитрия Францбекова в Якутск сумма взяток, бравшихся воеводами с каждого ясачного сборщика, колебалась от 6 до 300 руб., а то и больше. Поэтому сколотить капитал даже на одних взятках было делом нескольких месяцев.

      Комплектование и снаряжение экспедиции Хабарова проходило в Илимске. В 30 – 40-х гг. приток русского населения в Восточную Сибирь был уже достаточно заметным. К этому времени, по подсчетам историка Александрова, в Якутии вместе со служилыми людьми ежегодно находилось до 4 – 5 тыс. русских промышленников и торговцев. Весной многие из них приходили с промыслов, стекаясь в хлебные, «сытые» места, какими становились реки Кута, Киренга и другие районы верхней Лены. По просьбе Хабарова Францбеков 17 марта 1649 г. послал из Илимска памяти на устье Куты пятидесятнику Ивану Щуке и на Чечуйский волок и Киренгу приказчику Семену Чуфарину с приказанием «кликать служилых, промышленных и охочих людей, желающих пойти с Ярофейком на государевых непослушников по Олекме и Тугирю, и по Шилке рекам без государева жалования. А которые промышленные и служилые люди учнут проситься итти с ним, Ярофейком, без государева жалования, и те б люди приходили... челобития приносили и имяна свои записывали».

      Ерофея Павловича Хабарова знали в тех местах многие, и желающих попасть в его отряд было немало. Но в экспедицию выбирали людей молодых, здоровых, знающих не только промысел, но также судовое, плотницкое и кузнечное дело.

      Поскольку экспедиция снаряжалась на частные средства, в основе ее организации лежал принцип старинной русской покруты. «Покрученников он, Ярко, крутил», – говорили очевидцы тех событий. Поэтому между Хабаровым и большинством участников его похода сложились отношения как между частным предпринимателем-промышленником и его покрученниками.

      Покрученником считался человек, поднявшийся на промысел за счет средств нанявшего его хозяина. Наем на покруту скреплялся договором, или покрутной записью. К сожалению, ни одной покрутной записи экспедиции Хабарова целиком обнаружить пока не удалось. Может быть, эти записи вообще не сохранились, поскольку по исполнении они уничтожались. Не случайно среди архивных документов они – большая редкость.

      Как правило, договор между покрученником и хозяином составлялся на три года. Точно такой же срок оговаривался в покрутных записях Хабаровым, который позже писал, что «поднял он 70 человек на три года своими животами».

      Покрученники должны были промышлять «соболь, лисицы, бобры и разсомах и песцы и всякого промышленного зверя, горного и водяного». По условию покруты, хозяину с промысла доставалось 2/3, а покрученнику – 1/3 добычи. Из жалобы торговых людей Матвея Ворыпаева и Степана Самойлова, обвинявших Хабарова в переманивании их покрученников и присвоении им соболей, следует, что этого же условия придерживался и Хабаров. Разница состояла лишь в том, что в богатом зверем районе охотники из его отряда брали только соболей, а до россомах и песцов руки у них не доходили: «Промысел у Ярофея был на всякую ужину по 2 сорока по 4 соболя. И нам довелось у тех ужин наших покрученников на 12 человек 16 сороков 32 соболя», – писали торговые люди. Таким образом, каждый из покрученников от добытых им 84 соболей оставлял себе 28 соболей, или 1/3, а 56 соболей, или 2/3, отдавал Хабарову. Вся же добытая промысловиками партия составила 1008 соболей. Из них Хабаров получал 672, а покрученники – 336 соболей [23].

      Покрутная запись предусматривала не только добычу пушнины для хозяина, но и всякую работу на него. Особенно тяжелой считалась работа, связанная с обслуживанием речных судов. Ее объем зависел от отдаленности промыслов и трудности подступа к ним судовым ходом. Поскольку весь путь экспедиции лежал по рекам, в покрутных записях ее участников подробно расписывался маршрут и характер «судовой работы»: на больших реках делать и чинить дощаники, а на малых – лодки, барки, плоты и «запас в них плавить, и на веслах и бечевниках ходить и всякую судовую работу робить без ослушания, как хозяин велит».

      Особо оговаривались условия переброски грузов, своих и хозяйских, через волоки и в обход порогов: на лыжах, нартах, оленьих упряжках, а на худой конец и на собственной спине.

      Каковы были обязанности Хабарова как хозяина покрученников? Согласно традициям, сложившимся при вербовке промысловых артелей, любой хозяин предоставлял их участникам либо деньги для приобретения всего необходимого, либо в натуре снаряжение и продовольственный запас. Ерофей Павлович предпочитал второй вариант.

      Прежде всего нужно было одеть людей. Каждый покрученник получал от него «платье ношебное», т. е. для повседневной носки, кроме того, «платье, каково к промыслу годитца», т. е. специально сшитую для промысла одежду, и, наконец, «спальное платье, шубу да постелю на дву человек», иными словами, спальный меховой мешок, рассчитанный на двух охотников. По окончании срока покруты промысловики имели право оставлять у себя только первую часть «гардероба». Спальный мешок возвращался хозяину.

      Предоставленное Хабаровым покрученникам снаряжение (промышленный завод) включало орудия охоты и рыбной ловли: сети горные (обметы) для поимки соболей на тот случай, если зверьки укрылись в дупле или норе; сети водяные или нёводные для лова рыбы; кулемы, или ловушки, для пушного зверя; ножи, котлы, а также топоры для рубки дров, строительства жилья и судовых поделок. Снабдил Хабаров людей пищалями, порохом, свинцом.

      Продовольственное обеспечение было также заботой хозяина. Каждый покрученник получил от Ерофея Павловича «запас», или сухой паек, без которого на промысел в тайгу не ходили: муку, крупу, сухари и соль. Паек был индивидуальным. Что же касается добытых в пути и на промысле зверей и рыбы, то, согласно покрутной записи, они поступали в общий котел артели: «А што в ественном промыслу (промысле на еду) бог даст зверя или рыбы, и... от хозяина или от приказщика ево и от товарищев... своево паю и жеребья не выделять, исти (есть) вместе...»

      Во что обошлось Хабарову снаряжение каждого покрученника? Как правило, стоимость снаряжения покрученников в Сибири колебалась от 20 до 40 руб. В пределах этой суммы обходился подъем покрученника и Хабарову, правда, без учета стоимости судов и оружия, которые он выкупал из казны. Хотя в отписке Францбекова на имя царя сообщалось, что все участники экспедиции шли «на Яркиных подъемах», в ее составе тем не менее оказались не только покрученники, но и некоторые промышленные охочие люди, снарядившиеся на собственные средства (своеужинники). Впоследствии они писали: «Мы, государь, холопы твои, многие на своих подъемах, а не на Ярковых, служили тебе своими головами в Даурской земле без твоего государева жалования с воды и с травы» [24]. Хабаров был заинтересован в численном увеличении экспедиции и охотно принимал таких людей.

      Некоторые своеужинники вербовали себе покрученников и с ними присоединялись к экспедиции Хабарова. Например, сольвычегодский промышленный человек Дружина Попов, заняв деньги у Францбекова и «должаючись великими долгами», нанял 9 покрученников, обеспечив их необходимыми в походе «хлебными запасами, оружием, порохом, свинцом и всякими служилыми заводами» [25].

      Таким образом, первоначально отряд Хабарова состоял из добровольцев-промышленников, вступивших в него на положении своеужинников и покрученников. Своеужинники, независимые материально от Хабарова, да и сам Хабаров получили кредит у Францбекова и других лиц. Эти деньги они вложили в вербовку покрученников. Получилось так, что отряд состоял из людей, опутанных кабальными записями, ростовщическими ссудами, долговыми обязательствами. Из всех участников похода наибольшие долги имел его организатор Ерофей Павлович Хабаров.

      Так как воеводам Сибири категорически запрещалось участие в промыслах, торговле и ростовщических операциях, Францбеков старательно умалчивал о том, что вкладывал в «дело» деньги, а Хабарова и других участников экспедиции опутал кабальными долгами. Но он не скрывал от Сибирского приказа, что отряд, снаряженный и возглавленный Хабаровым, состоял из промышленников.

      К середине XVII в. администрация Сибири и Москвы убедилась в большой пользе от привлечения промышленников в качестве добровольных помощников служилых людей. В Сибири вошло в практику, что промышленники присоединялись к правительственным отрядам в количестве, нередко их превышающем, и делали со служилыми людьми общее дело: исследовали новые земли, строили остроги, защищали местное население, помогали собирать с него ясак. Выгода от объединения усилий служилых и промышленников была настолько очевидной, что Сибирский приказ даже стал рекомендовать воеводам отдельных уездов, в целях безопасности, не отпускать без промысловиков в дальние походы небольшие отряды служилых людей, чтобы государеву делу «порухи..., а служилым людям на таких дальних службах урону не было».

      Промышленники не только действовали вместе со служилыми людьми, но нередко приходили на новые земли и начинали их освоение еще задолго до появления там правительственных отрядов. Экспедиция Хабарова была проявлением такой практики, правда, в масштабах более крупных и по своим задачам и по объему. Поэтому Хабаров настоял на том, чтобы экспедиции был придан официальный характер, а ему вручена наказная память, наподобие тех, которые составлялись руководителям правительственных отрядов Перфильеву, Бекетову, Пояркову.

      Наличие наказной памяти превращало промысловую ватагу в отряд, выполняющий задание администрации. Да и Ерофей Павлович приобретал уже иной общественный статус. Из главы промышленников и хозяина покрученников он становился приказным человеком, т. е. представителем власти, облеченным широкими полномочиями и на вновь присоединяемой территории, и в отношении своих товарищей.

      Наказная память определяла главную цель экспедиции как «проведывание новых землиц неясачных людей и приведение их под высокую государеву руку». В ней содержались подробные указания о способах привлечения народов Приамурья в российское подданство. Придя в Даурию, Ерофей Павлович должен был испробовать сначала мирные методы: «говорить с ними ласково и смирно, чтобы они были под государевой высокой рукою, в вечном ясачном холопстве, навеки неотступны и ясак бы они... с себя давали». В случае отказа местных жителей признать власть царя и платить ясак Хабарову давалось право оказывать на них военный нажим «ратным обычаем, войною, безвестным приходом и, смотря по тамошней мере, всякими мерами промышлять над иноземцами».

      Принявшим российское подданство народам предлагалось «жить на прежних своих кочевьях без боязни» и гарантировалась защита от внешних врагов. В свою очередь нерусские народы давали клятву верности царю, или, как тогда говорили, «приводились к шерти по их вере». Смысл клятвы сводился к тому, чтобы «им быть... под государевою высокую рукою навеки неотступно, в прямом ясачном холопстве».

      С населения, принявшего российское подданство, Хабаров должен был собирать ясак, ассортимент которого перечислялся в наказной памяти: шубы собольи, ожерелья, пластины собольи, напольники собольи, лисицы черные, черно-бурые, бурые, красные, шубы горностаевые, бобры, выдры, серебро, золото, драгоценные камни. В качестве мер, гарантирующих поступление этого добра, предлагалось брать из числа наиболее знатных ясачных людей аманатов (заложников), «под которых бы ясак давали».

      Чтобы закрепиться на новой территории, Хабаров должен был в стратегически важных местах строить укрепленные остроги, используя их как сторожевые посты, опорные пункты для сбора ясака и дальнейших разведок Приамурья: «Дошед Олекмою-рекою и по Тугирю-реке до волоку или до Шилки, домыш-ляючи государю, где пригоже, острог поставить. И укрепить велеть тот острожек всякими крепостями накрепко, чтобы в том острожке, будучи для государева ясачного сбора, от прихода немирных ясачных людей (жить. – Г. Л.) бесстрашно и без боязни. И ходить ему, Ярофейку, с охочими служилыми людьми из того острожка в походы на Лавкая и на Батогу и на иных неясачных захребетных людей».

      Не преминули составители наказной памяти еще раз напомнить Хабарову о необходимости сбора географических сведений и данных о местных народах («много ли по тем рекам людей живет и какие люди»), а также о составлении чертежей рек и речек 26.

      Сопоставление наказной памяти Хабарову и инструкции Пояркову показывает, что, хотя одна из них адресовывалась промышленнику, а другая – служилому человеку, в обеих ставилась одна и та же задача: присоединение и освоение Приамурья.