ГЛАВА III.
"ЕСТЬ КАКАЯ-ТО ВЕЧНАЯ ТАЙНА..."
Дом, в котором погиб поэт,
стоит недалеко от реки Вологды, ребром к улице
Яшина. У него - до боли знакомая "архитектура
нищеты" 60-х годов - тех времен, когда
штампованные коробки казарменного вида
солдатскими шеренгами строились на городских
окраинах Вологды, Москвы, Рязани, Владивостока...
Возле этого пятиэтажного дома с номером 3 -
пустырь, украшенный трансформаторной будкой,
напротив - дом-близнец такого же грязно-желтого
цвета и - больше ничего, кругом одна только
угрюмая пустота. На самом углу - третий подъезд,
дверь, тесные лестничные переходы с узкими
окнами на площадках и - вот он, пятый этаж, первая
квартира слева - последнее пристанищ Рубцова.
Тяжело стучит сердца... За стеной - комната, в
которой душа поэта покинула наш жестокий мир.
То, что произошло тогда в ней в
крещенскую ночь, так, вероятно, и останется
тайной, до конца не разгаданной. И подробности
убийства здесь - не самое главное. Куда тяжелее
ответить на самый важный, "детский" вопрос:
"Почему?"'
Судьба, рок, неизбежность... Эти
слови часто встречаются в книгах и статьях о
Рубцове. Последние издания - тоже не исключение*.
Правда, одна из книг, точнее, часть ее под
названием "Сто историй о Рубцове" Вячеслава
Белова, выгодно отличается от повестей Н. Коняева
и В. Коротаева стремлением следовать только
документальным фактам. Автор в данном случае
продолжает традицию исследований первого
биографа Н. Рубцова, Василия Оботурова.
В. Белков ищет разгадку судьбы
поэта в тумане его раннего детства /глава "Одна
поездка"/, с болью рассказывает о сиротской
доле семьи Рубцовых / "Надежда умирает
трижды"/, размышляет о его кнгах, о значении его
творчества для русской поэзии, анализирует
рубцовские стихотворения, имеющие
биографическую основу /главы "Где поле и
цветы...", "Неодинокая звезда"/. Не чужда
Белкову и страсть первооткрывателя - он роется в
архивах, ищет /и находит/ неизвестные тексты
поэта, записывает воспоминания его знакомых,
родственников, друзей, и хотя В. Белкова не
покидает "чувство неудовлетворенности", эта
самоотверженная работа приносит свои плоды - у
автора появляется то ощущение
"погруженности" в личность и эпоху, которое
не приобретешь за один присест: "Да, всеми
силами души любил Николай Рубцов свою тихую
родину, нашу общую Родину.
______________________
* Вячеслав Белков. Повесть о
Вологде. - Вологда, 1991.
Виктор Коротаев. Козырная дама. -
Вологда, 1991.
Николай Коняев. Путник на краю
поля //Север. - 1992 - ь 1 - 2.
______________________
Но как человек и поэт он многое
не мог принять "на земле не для всех родной".
С его социальным опытом, мировоззрением и
пророческим даром ему было жить порой невыносимо
тяжело, почти невозможно..."
В. Белкова интересует все:
мельчайшие подробности биографии Рубцова, книги,
которые он читал, редакторские, правки
стихотворений, выход его новых посмертных
сборников. Скрупулезное, дотошное собирание
"всего и вся", сравнимое, пожалуй, только с
работой старателя, не под силу одному человеку.
Разнородные материалы: статьи, документы,
размышления связать в единое целое невероятно
трудно. Книга, недостатки которой видны автору,
как никому другому, не претендует на научную
солидность. Потому и создан им и действует в
Вологде "Рубцовский центр", душой которого
остается Вячеслав Белков, всe его усилия
направлены на то, чтобы, наконец, собралась и
заработала комиссия по литературному наследию
поэта, чтобы решены были, текстологические,
библиографические проблемы, вопросы датировки
рубцовских стихотворении, - чтобы появилась
выверенная, основанная не на эмоциях, а на
документах действительно научная биография
Николая Рубиова. А пока приходится
довольствоваться беллетризованными
воспоминаниями и исследованиями, в которых
предпринимаются попытки так называемой
художественной реконструкции прошлого.
Такова "Козырная дама" В.
Коротаева - "почти документальная повесть" с
эпилогом о том, как убили поэта Н. М. Рубцова." В
первой ее части автор знакомит нас с главными
героями: самим Николаем Рубцовым, его будущей
убийцей, выведенной под именем. Надежды
Долининой; с маститым поэтом Решетовым, обликом,
поведением к подробностями и биографии
напоминающим то Александра Яшина, то Василия
Белова, то Виктора Астафьева; с другом Рубцова,
тоже поэтом, Мишей Колябиным, по густой черной
бороде которого читатель сразу "вычисляет"
молодого Виктора Коротаева.
На страницах повести
развоpaчиваются события, в центре которых - Рубцов
и поэтесса Надя, "роковая" женщина, решившая
"пригреться" у лирического костра Рубцова,
чтобы разгореться самой.
Любовь и ненависть ходят здесь
рядом, ссоры следуют одна за другой, и развязка
наступает так быстро, что у многих героев повести
появляется убеждение: она била неотвратима. Cам
ли Рубцов "шел к смерти", как замечает
Решетов, или "к нему шли со смертью"
/убеждение Колябина/ - одна из тех загадок,
которую приходится разгадывать читателю, порой
сбиваемого с толку: где же тут "почти
повесть" , а где "почти документ"? Сцены
суда, выписки из уголовного дела, из ходатайства
подсудимой - самые сильные и незабываемые именно
потому, что опираются на сухой беспристрастный
язык документов. Трудно читать эти страницы,
муторно становится на душе, но - надо... Ведь еще
совсем, недавно в публикациях о Рубцове можно.
Было прочесть и такую невинно-лукавую фразу:
"Погиб в результате несчастного случая..."
Долинина, оставившая свои
записки Колябину после возвращения из тюрьмы,
сама открывает свое истинное лицо, свои мысли и
чувства... И как ни пытается она оправдать себя и
очернить Рубцова, - "это чудовище", - по ее
словам, - читателю становится ясно: она его не
любила. А вот. Рубцов... Человек раскрывается до
конца только в двух случаях: в любви к в смерти. У
Рубцова же они слились воедино.
Николай Коняев в своей повести
"Путник на краю поля" всем ее строем
старается убедить читателя в том, что и той жизни
Н. Рубцова - закономерен. Он упоминает о
многочисленных неудачах поэта в личной жизни, о
его тяжелых взаимоотношениях с отцом;
встречается с родственниками и знакомыми
Рубцова, пытаясь выведать у них те подробности,
которые дополнили бы заранее нарисованный
автором портрет. С этой целью Н. Коняев
использует материалы, уже неоднократно
публиковавшиеся В. Кожиновым, В. Оботуровым и В.
Коротаевым. Ничего нового нам он, по сути,
рассказать не может и поэтому дает волю своей
фантазии, заполняя пространство повести
многословными авторскими комментариями. Даже
анализ рубцовских стихотворений, щедро не
цитируемых, строится по тому же принципу.
Более-менее удачными можно признать только те
страницы, на которых Коняев рассказывает о
конфликте Рубцова с проректором Литинститута
Алексеем Мигуновым /они задолго до публикации в
"Севере" появились в специальном выпуске
"В мире Рубцова" под. ь 2/, а также ту часть, в
которой автор пытается рассуждать о роли
божественного начала в жизни Руси и в жизни
Рубцова.
Религия, Бог - особая тема в
творчество русского поэта. Упоминания о Боге
нередки в его стихах; читал он и Библию, хранил в
своей квартире иконы, в том числе своего
покровителя: святого Николая Чудотворца, в
творчестве Рубцова отразилось то переходное
сознание, которое свойственно сейчас
большинству русских: тяжелое расставание с
атеизм и медленный путь через искушения
язычества к - православной религии. Н. Рубцов и в
этом опередил свое время:
Боюсь, что над нами не будет
возвышенной силы...
У Коняева эта возвышенная сила
представлена, к сожалению, в виде банальных
"указаний свыше". С особой тщательностью и
внутренней дрожью цитирует автор дневник
поэтессы-убийцы, посвященный ее "видениям"
/свечение распятия на стене библиотеки, светлое
пятно, явившееся в небесах/. Кстати, в начале 1992
года в телевизионной передаче "Пятое
колесо" на экране неожиданно появилась убийца
Рубцова и стала рассказывать о своем...видении, из
которого она точно узнала, как погиб... Сергей
Есенин.
Николай Коняев /и это
знаменательно/ сходится в оценке судьбы Рубцова
с убийцей поэта. Как иначе объяснить, например,
следующую сантенцию автора: "И Кто знает, быть
может, эта женщина, писавшая, по мнению многих,
неплохие стихи, а ту ночь на 19 января 1971 года, сама
того не зная и не желая, спасла кого-то из
рубцовских друзей от страшной участи..." И уж
совсем фатальны следующие слова Коняева: "Об
этом нельзя думать/?/, и говорить токе нельзя. В
нашей жизни все случается так, как случается. И
это и есть высшая справедливость" От таких
слов становится не по себе, может, сам Рубцов и
виноват в своей гибели?..
Он был убит на рассвете, задушен
женскими руками, еще недавно его ласкавшими.
Убийцу поэта можно теперь поставить а один ряд с
Дантесом и Мартыновым - семнадцать лет ее черное
имя было скрытым от нас, пока Э. Дубровина не
назвала его: Людмила Дербина /Грановская/.
Николай Рубцов не один год был
знаком с этой рыжеволосой крупной женщиной с
большими голубыми глазами, всерьез собирался
оформить брак, но терзался сомнениями, был
мрачен, даже озлоблен. Он, "кажется, уже
решил", но снова и снова сомневался:
"Припадает тут одна ко мне, тешится пригреть
мою продрогшую душу..." Терзания были
невыносимыми еще и от того, что у
тридцатипятилетнего Н. Рубцова в далеком селе
Никольском остались бывшая жена, Генриетта
Михайловна и дочь Лена, родные для него люди, хотя
семьи уже давно не было. Тяжелые предчувствия
одолевали поэта:
Не купить мне избу над оврагом
И цветы не выращивать мне...
Друзья предупреждали: не пара
она тебе, слишком "вспыльчива, неуступчива,
яра", Владимир Степанов по поводу женитьбы
сказал неожиданно прямо: "Я тебя не
поздравляю". Одна знакомая даже прислала поэту
новогоднюю открытку с недвусмысленным текстом:
"Береги свою голову..." Но тщетно: все
предупреждения Рубцов с раздражением отвергал,
только становился еще мрачнее. "Может быть, в
этом раскаленном неприятии уже был заложен страх
перед неотвратимо надвигающейся катастрофой -
пишет Виктор Коротаев. Почему же Рубцов упрямо
шел навстречу судьбе? Кем была для него эта
женщина?
Л. Дербина родилась в Ленинграде
в 1938 году, но жила в основном в провинции. В 1969
году в Воронеже, где она короткое время работала
библиотекарем, вышла книжка ее стихов
"Сиверко".
И все же, почему именно она?.. Что
их сблизило?
Их жизненные пути были во многом
схожими. Голодное военное детство: Рубцов был
детдомовцем; Дербина росла в блокадные дни
Ленинграда - города, с которым у поэта были
связаны - дорогие сердцу воспоминания
молодости... Николай Рубцов был сиротой при живом
отце, родительская семья Дербиной тоже была
разрушена войной. Они оба пережили тяжелые
личные потрясения в юности; оба трудно, в
одиночку шли разными путями, чтобы встретиться
друг с другом в печальной Вологде. Давно
известно, что судьбу человека легче всего
предугадать по его стихам. Более того, сам поэт
предчувствует порой и свои будущие взлеты и
падения, и даже собственную гибель. Николай
Рубцов знал эту способность в себе. "Все .поэты
- пророки", - говорил он. И в минуты
откровенности признавался друзьям, что:
Когда-нибудь ужасной будет ночь.
Навязчивая мысль о гибельной
ночи звучит и в стихах Дербиной. Только, в отличие
от Рубцова она говорит не о своей смерти. Вот
только три фрагмента ее стихотворений /из многих
подобных/:
О, так тебя я ненавижу
И так безудержно люблю,
Что очень скоро /я предвижу/
Забавный номер отколю.
______________________
Пропаще, отчаянно, горько
Последней любовью упьюсь.
Так пусть затянется туже
Ночи кромешной жгут!...
______________________
Твой взгляд ко мне доверье
переполнен.
О, не гляди так, милый, на меня!
Я потушу сама в своих ладонях
Горячий отблеск твоего огня.
От всего этого становится
просто жутко. Тяжелое впечатление оставляют и
другие стихотворения Дербиной, в которых чувство
страха /мой навязчивый страх Перед жизни,
стремниной.../ соединяется с крайней нормой
мнительности, глубокой и длительной. Сознание
отверженности и одиночества /И почему я верую так
слепо в свою отверженность и боль?/ превращается
в тот вид самоистязания, когда даже страдания
становятся признаком своей исключительности.
"Постичь я все должна", - ставит себе цель
Дербина с "ликующей злостью" своей поэзии,
чьи "...дремучие лапы Заграбастают села и
города". Эпитеты а ее стихах поражают своей
жестокостью. Тут - и "цепкие когти звезд", и
время - "необузданный палач", и "ночи
кромешной жгут", и "неистовые корни
берез..." Неестественны для женщины и
"звериные" эпитеты и сравнения: "Опять я
губы в кровь кусаю - и, как медведица, рычу";
"Звериным нюхом Я вдруг почуяла Апрель";
"Я смелая, как мужчина, Который идет на льва";
"Чужой бы бабе я всю глотку переела" и т.д.
Ревность и эгоцентризм переходят все пределы,
когда она желает любимому гибели:
...Пусть захлестнула бы тебя
волна.
Но только б не любил ничью
другую,
Но только б Я! Я! Я!, а не Она.
"Это не стихи, это патология.
Женщина не должна так писать", - сказал о ней
Николай Рубцов. Он ведь все прекрасно понимал...
Виктор Астафьев говорит, что
поэт "сам искал свою смерть", да и Василий
Оботуров в своей книге "Искреннее слово"
косвенно укоряет поэта за то, что тот не
разобрался в сути этой женщины, "показавшейся
ему близкой", и пытается объяснить это тем, что
в ее стихотворениях "слышны подчас мотивы,
близкие поэзии Рубцова", "что ее стихи "к
воспеванию дремучего, хищного не сводились",
что "Рубцов мог прочитать, и такие ее строки:
"...тайно и безвестно
Вo мне живет печальный дух
полей".
Думается, в оправданиях, даже
полузаметных, Николай Рубцов не нуждается. Он,
конечно же, видел тогда, что было в ее стихах
подражанием, а что - самостоятельным, идущим от ее
натуры. Он знал, что за ее стихами скрывается та
жизненная "философия", суть которой Ф. М.
Достоевский передал ясно и определенно: "В
будущем нет ничего, надо требовать всего от
настоящего, надо наполнить жизнь одним
насущным". Вся наша жизнь представляет собой
вечное "поле битвы в сердцах людей", на
которой, ведутся смертельные схватки духа и
плоти, свободы и рабства, искренности коварства,
чистоты и нечисти, Бога и дьявола. В своих
стихотворениях эта женщина сама называла себя
"ведьмой" и "сатаной": "И дух
бунтарский сатаны вo мне, как прежде, остается".
Николая Рубцов в одиночестве и сомнениях
все-таки надеялся выиграть борьбу за ее душу.
Очень надеялся... И даже говорил друзьям: "Она
теперь гораздо лучше, стихи пишет..." Но в этом
человеке скрывались, - воспользуемся мыслью того
же Ф. М. Достоевского, - "душа
мрачно-фантастического, страшного гада... душа
паука".
На суде Дербина говорила, что
убийство было неумышленным, случайным...
Случайным ли? "Мы по одной дороге ходим все",
- говорил поэт. И хотя убийца отсидела всего пять
с половиной лет - вышла по амнистии, жива и,
говорят, даже пытается писать - ее имя проклято с
той самой ночи. И сейчас. И во веки веков. А дух
выдающегося русское поэта 6ecсмертен...
В. Коротаев вспоминает, что на
лице мертвого Рубцова застыла улыбка... О чем он
думал в последний миг? Этого уже никто никогда не
узнает. Но в сердце стучат его строки:
Когда-нибудь ужасной будет ночь,
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что
невмочь,
Что станет свету белого не
видно!
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его
сбивает
Кто все пройдет, когда душа
ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и
душа,
Как в этот раз, друг другу
Улыбнулись...