ГЛАВА II. О
ВЛИЯНИИ Н. РУБЦОВА НА РУССКУЮ ПОЭЗИЮ
Сегодня без творческих
достижений Рубцова невозможно представить
развитие русской поэзии 60 - 80-х годов XX века. Его
влияние испытало большинство поэтов
"почвенного" направления. Так, по мотивам
своей лирики близки к Рубцову И. Лысцов, Б.
Примеров, В. Казанцев. В стихотворении Б.
Примерова "Наедине с родимым небом..." видна
вторичность и перекличка со "Звездой полей"
Н. Рубцова и - одновременно со старинным романсом
"Гори, гори, моя звезда...":
Со всех сторон глядит Россия,
Моя любовь, моя звезда.
По общему трагедийному
мироощущению наиболее родствен Рубцову А.
Прасолов. Можно сказать, что поэтами владело одно
чувство времени. По воспоминаниям Ларисы
Васильевой, Н. Рубцов приходил к ней за два месяца
до гибели и просил: "Мне плохо жить! Возьми в
свою семью" /108, С.4/. А. Прасолов тоже искал
человеческого участия. В письме к И. Ростовцевой
он почти обреченно говорит о собственной /и не
только собственной/ судьбе: "Застой - не то
определение. Не то потому, что оно пугает, а
потому, что это определение, а мое нынешнее
состояние /знаковое мне давно/ этим оловом не
"определишь..." /88, C. 137/. В стихотворении "И
вышла мачта черная - крестом..." /70/ А. Прасолов с
помощью пейзажной зарисовки передает это
состояние как бы мельком, но недосказанность,
.скрытая вопросительная интонация производит
должное впечатление на читателя:
Сгустилась тень. Костер совсем
потух.
Иными стали зрение и слух.
Давно уж на реке л над рекою
Все - улеглось. А что-то нет
покоя.
Отсутствие ярких красок,
тревожность стиха, пауза в середине строки
неуловимо напоминают "Зеленые цветы" /67?/ Н.
Рубцова:
Но даже здесь... чего-то не
хватает....
Недостает того, что не найти...
Само время требовало раздумий, и
А. Прасолов одновременно с Н. Рубцовым обращается
к древней русской истории, шатается проникнуться
ее духом. / "Дивьи монахи", 71/; пробует ввести
в свой стих освежающую струю песенного
фольклора, делает попытку научиться у С. Есенина
певучести слога, интересуется язычеством /
"Огнище"/. Но все это не оставило заметного
следа в его поэзии. По меткому замечанию Ю.
Кузнецова, "...Прасолова нельзя узнать по
голосу, он не певец, а поэт письменного слова. У
него нет собственной интонации" /89, С. 234/.
Конечно, у А. Прасолова нет того
интонационного богатства, которое было
свойственно Н. Рубцову, нет конкретной
образности слова, - эмоциональности, и, по сути
своей, "рубцовское" понимание хода истории
как единого в свое и вечности бытия он выражает с
помощью "чистой" мысли:
Свободный от былого, ты
У настоящего во власти,
Пойми ж без лишней суеты,
Что время - три единых части:
воспоминание - одна,
Другая - жизни плоть и вещность;
Отдай же третьей все сполна,
Ведь третья - будущее - вечность.
Общей в "расколотом" для А.
Прасолова и Н. Рубцова времени стада и мысль о
раздвоенности лирического героя. Прасолов
заявляет об этом прямо:
Опять мучительно возник
Передо мною мой двойник...
Его самоанализ отличается
бесстрастностью, рассудочностью, но социальную
идею, так ярко выраженную Н. Рубцовым в чувстве
бьющем прямо в сердце. А. Прасолов высказывает во
всем объеме своих размышлений, постепенно
приводя читателя к ощущению времени, истоки
трагедийности которого он видит, в отличие от
Рубцова, не в самой эпохе, а только лишь - в волне.
Но узость исходной мировоззренческой позиции не
мешает Прасолову во многих стихотворениях
подняться до символических образов.
Судьбы А. Прасолова и Н. Рубцова
были одинаково трудными, оба поэта получили,
образование довольно поздно, сравнительно
поздно стали и публиковаться. Ушли они из жизни
примерно в одинаковое время: Н. Рубцов - в 1971, А.
Прасолов - в 1972 году, и примерно в одни и те же
сроки, постепенно стала приобретать всеобщее
признание их поэзия, мироощущение этих
чрезвычайно чутких лириков, действительно,
сходно, но способы передачи его - различны.
Сравнение их творческих манер может много дать
для понимания тех процессов в поэтическом
осмыслении современности, которые происходили в
60 - 70-е годы.
Особо следует сказать о груше
поэтов, связанных с Н. Рубцовым общим знакомством
в годы учебы в Литературном институте. В 60-е годы
они составили, по мнению В. Кожинова,
"московские кружок", благотворно повлиявший
на творчество поэта. Действительно, Н. Рубцов
испытал на себе влияние и В. Соколова, и С.
Куняева, и А. Передреева, и Г. Горбовского,
которому посвятил одно из лучших своих
стихотворений "В гостях" /62/. Но уже тогда он
был не просто талантливым ученикам, а центром
этого кружка. После его гибели поэты, входившие в
"московский кружок", сами попали под более
или менее длительное влияние рубцовской музы.
Глеб Горбовский, например, в память о друге, даже
выпустил книгу стихотворений, взяв ее название у
Рубцова: "Видения на холмах" /77/. Г.
Горбовский искренне любил "долгожданного
поэта" /24, С. 93 - 96/, горько оплакивал его
безвременную смерть. Г. Горбовский стремился
продлить оборвавшуюся жизнь друга в собственных
стихах, в поэме "Русская крепость" но
"пробуя размышлять иначе, "глобальнее" - о
судьбе славянства, о русской душе, поднимая взор,
именно взор, а не взгляд, не глаза - настолько
торжественно все обставляется в стихах! - на
"холмы истории земной", поэт терял простоту,
начинал говорить как по-писаному /парадоксальная
претензия к стихам/, начиная высказываться
велеречиво, риторично: "По каждой травинке
тоскуя, по каждой страдая душе...", "меня
волнуют ритмы дальних буден..." /13, С.113/.
Излишне сильное впечатление
творчество и судьба Николая Рубцова произвели на
поэтов вологодчины. многие из них до сих пор не
сумели справиться с его влиянием на тематику,
интонацию, образность... Вологодские поэты за
сравнительно недолгое после 1971 года время
создали своими стихами целый коллективный
портрет Н. Рубцова. О нем писали С. Викулов, О.
Фокина, В. Коротаев, А. Романов, С. Чухин, Л. Беляев,
Б. Чулков, Ю. Леднев, С. Макаров... - практически все
стремились выразить свое отношение к лирике
поэта, к его личности. Всего на сегодняшний день
опубликовано более пятидесяти стихотворении о
Рубцове. Поэт Валерий Кузнецов признавался:
"Творчески бороться с ним, освобождаться от
его обаяния, спасая индивидуальность, не каждому
было под силу" 79, С. 252/. Только наиболее
самостоятельным и оригинальным авторам удалось
преодолеть в 70-х годах рубцовское влияние - С.
Викулову, ,О. Фокиной, В. Коротаеву и А. Романову,
тем более, что начинали они свой путь раньше
Рубцова. Поэт сам многому учился у них. и, в
частности, у одной из лучших российских поэтесс -
Ольги Фокиной.
В статье "Подснежники Ольги
Фокиной Рубцов явно делает вывод для себя:
"Поэты - носители и выразители поэзии,
существующей в самой жизни - в чувствах, мыслях,
настроениях людей, в картинах природы и быта"
/24, C. 290/. Учился он у поэтессы прежде всего умению
использовать богатую поэтику русского
фольклора, точной, емкой, напевной
выразительности ее стихотворений.
Николай Рубцов творчески
обращался к ее опыту в своих мелодических стихах,
которые сам называл песнями. Но он менее всего
думал здесь о заимствовании и о прямом
использовании традиции. Скорее, прирожденный
слух, глубинная поэтическая интуиция помогали
ему брать верные ноты, настраиваясь на
музыкальность М. Лермонтова, А. Блока, С. Есенина,
О. Фокиной, В. Соколова, на фольклорные образцы,
ничуть не прибегая к стилизации. В упоминавшейся
статье о творчестве О. Фокиной поэт цитирует ее
стихи:
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Далее он пишет: "По внешней и
внутренней организации это четверостишье сильно
напоминает лермонтовское "ее степей холодное
молчанье, ее лесов безбрежных колыханье"; все
равно напоминает, хотя оно гораздо интимней по
интонации. Это было бы плохо, если бы стих был
просто сконструирован по лермонтовскому
образцу. Это хорош, потоку что стих не
сконструирован, а искренне и трепетно передает
такое подлинное состояние души, которое просто
родственно лермонтовскому" /79, С. 171/. Как видим,
отношение Рубцова к использованию литературных
традиции было достаточно осторожным и
требовательным.
В той же статье он отметил:
"многие стихам Ольги Фокиной в смысле формы
/Подчеркнуто мной - В. Б./ свойственно слияние двух
традиций: фольклорной и классической."
За исключением своего первого
сборника / "Сыр-бор" /63//, во многом
ученического, Фокина в своих книгах середины
60-х-середины 70-х годов / "Реченька" /65/,
"Аленушка" /67/, "Стихи" /69/,
"Островок" /69/, "Самый светлы дом" /71/,
"Избранная лирика" /71/, "Маков день" /74//
старательно следовала этим двум традициям.
"В духовно-нравственном
содержании поэзии Фокиной и Рубцова гораздо
больше родственного, чем может покататься при
поверхностном прочтении. Такую родственность мы
найдем, например, в тех заветах, которые выражены
в их самых сокровенных стихах:
Рубцов:
Россия, Русь! Храни себя, храни! -
Фокина:
Храни родные родники!
Храни огонь родного очага"
/2, С. 342/.
Только у Фокиной сильнее
выражена непосредственность самого чувства, а у
Рубцова - его глубина."
Среди поэтов Вологодчины
особняком стоит Сергей Чухин - несомненно, один
из самых талантливых, проникновенных лириков,
обещавший сделать так много, но не сумевший
обрести собственную поэтическую стезю,
выработать не зависшую походку. Его стихи
отличаются строгостью композиционного
построения, умелым использованием разговорного
языка, тщательной отделкой строки. Голос его -
чистый и свежий - поражает сшей душевной
открытостью, отзывчивостью, незащищенностью.
Настроив душу на добро,
На чистоту лесной бересты,
Понять природу, так же просто,
Как птице обронить перо...
"Рано приобщившийся к поэзии,
еще в школьные года... поэт писал о том, что видел
сам, о том, чем живут родные и близкие, в этом он
ориентировался сразу и довольно определенно, но,
едва овладев поэтической техникой, едва уловивши
собственные интонации в голосе, он сразу
оказался в трудной ситуации. По складу характера
С. Чухин-лирик, склонный к созерцательности,
элегической грусти, это ему присуще изначально.
Но этим же он оказался родствен, близок Николаю
Рубцову, с которым он потом был дружен" /78, С.196/.
Первый, маленький /из 12-ти стихотворений/ сборник
С. Чухина "Горница" был отредактирован Н.
Рубцовым в 1968 году. Старший товарищ многое
поправил в это и первой книжке начинающего поэта
и потом, в оставшиеся два года своей жизни, опекал
его, верил в его талант. Следящая книга стихов С.
Чухина "Дни покоя" /73/, выпушенная московские
издательством, подтвердила поначалу его
дарование, и стихотворениях "Прошла машина,
тяжело дыша...", "Далеко, за темнили
холмами...", "Позабыл и дом родной, и
детство..." и др. был слышан все тот же голос,
необычайно ровный, чистый,
спокойно-торжественный, напоминавший лучшие
образцы "тихой" лирики 60-х годов:
Куда спешить... И я домой не -
рвусь,
Я предаюсь нежданному покою.
Запомнись же, запомнись мне
такою,
Вечерняя и дорогая Русь!
Одно смущало внимательного
читателя: темы стихотворений, ритмическое их
строение, преобладающая неспешная разговорная
интонация - все как бы продолжало Николая
Рубцова. Василий Оботуров по этому поводу
заметил: "Преодолеть влияние поэта,
родственного по характеру, всегда труднее и тем
не менее - необходимо" /78, С, 197/. Однако,
последовавшие затем. сборники С. Чухина: "Дни
разлуки" /74/, "Осенний перелет" /79/, "Ноль
часов" /80/, "Стихотворения" /62/ не дали
открытий; в них продолжилась все та же тема
скитаний, узнавались те же легкие пейзажи, звучал
все тот же голос, ясный, гармонический и - ничего
своего. Несамостоятельность поэта уже вызывала
раздражение критиков, время было упущено.
Последняя, самая полная книга С. Чухина вышла
спустя год после его трагической гибели. /
"Придорожные камни", 88/. Новых стихов в ней
совсем немного. Лучшее из них, пожалуй, "Письмо
без адреса", в котором есть такая строка:
...у каждого свой путь и берег...
Сергею Чухину - увы - их не
суждено было найти...
В середине 70-х годов принял от
Рубцова поэтическую эстафету Ю. Кузнецов.
В его сборнике 1974 года можно
заметить, что Ю. Кузнцов не избежал все-таки
некоторого влияния поэзии Н. Рубцова. Таково
стихотворение "На реке":
Я снова здесь под облаками
древними
О родине негромко говорю.
И снова за прибрежными
деревнями
Выщипывает лошадь тень свою.
Юрий Кузнецов называл Рубцова в
числе своих кумиров и справедливо считал его
"одним из очень немногих поэтов, кому удалась
"попытка прорыва к большому бытию" /118, С. 101/.
Свою поэму "Золотая гора" он опубликовал в
Вологде. "Тут било наследование, хотя прямой
переклички между поэтами будто нет здесь было
наследование, сознающее себя как
противостояние" /57, С. 211/. Пытаясь
"переболеть" рубцовской интонацией в своих
стихах, поэт вступал нередко в сознательный,
откровенный спор с ним по принципу "клин
клином вышибают": "Отказали твои пистолеты,
опоздали твои поезда" / "Тридцать лет"/ -
сравните у Рубцова: "Пролетели мои самолеты,
Просвистели мои поезда" / "Посвящение
другу"/.
Тема войны была личной для
"поколения безотцовщины": Н. Рубцова, А.
Прасолова, О. Фокиной, Ю. Кузнецова - все они
осиротели в те годы. Первым из них поднял эту
трагедию до художественного обобщения Николай
Рубцов /стихотворение "Березы"/, у Алексея
Прасолова она была одной из центральных, Ольга
Фокина также не обошла ее стороной. Юрий
Кузнецов, продолжив эту тему, сказал, как было
отмечено сразу, "новое слово о войне" и
получил известность благодаря таким
стихотворениям, как "Возвращение",
"Отцу", "Гимнастерка" и др.
Сам Кузнецов сказал позднее:
"Я много написал стихов о безотцовщине и
постепенно пришел от личного к общему Я въяве
ощутил ужас войны и трагедию народа" /54, С. 8/.
Кузнецову "принадлежит
немалая заслуга восстановления по крупицам того
богатого поэтического мира, которым жили наши
предки, введения древних символов, языческих
полнокровных образов света и тьмы, нечисти и
божественной силы, притч, заговоров и
заклинаний" /56, С.43/. "Мифы - мертвы, они
пережиток, считают одно-девки-исследователи,
имеющие дело с мертвым словом. Поэт так не думает,
- замечает Кузнецов. - Разве не миф - толстовский
дуб из "Войны и мира"?
Ничто не исчезает. Забытое
появляется вновь" /54, С.10/. Кстати, есть у поэта
стихотворение "Дуб", который изнутри
"...обглодан и пуст. Но корнями долину
сжимает".
В отличие от Рубцова, у
Кузнецова любимые жанры - не песенные, а сказовые:
былина, баллада, сказание / "Былина о строке",
"Сито", "Сказание о Сергии Радонежском",
"Баллада о старшем брате"/. Использует он и
сказочные образы, даже сюжеты бытовых анекдотов,
созданных коллективным творчеством народа /
"Сказка о золотой звезде", "Тегеранские
сны", "Рыцарь"/. Отсюда и предпочтение
поэта к мужским рифмам, пристрастие к анапесту.
Чаше всего он идет от мысли к чувству, а не
наоборот, - этим и объясняется отсутствие в его
стихе той музыки, которая так впечатляет в
рубцовской поэзии.
В 80-х годах не избежали влияния
Рубцова такие поэты, как М. Шелехов, Г. Красников,
О. Кочетков и др. Его мотивы слышны в
стихотворениях В. Лапшина.
Виктор Лапшин стал писать
серьезно еще в 1967 году в г. Вологде. Первые его
стихи доброжелательно встретил Николай Рубцов
/см. ь 34 альманаха "Поэзия"/ и, как оказалось,
благословил, почувствовав ту особенность его
таланта, которая раскрылась позднее в открыто
исповедальном характере его лирики, В. Лапшин в
стихотворении "Рубцов", посвященном В.
Клыкову, автору памятника поэту на его родине, в
селе Никольском, в заключительных строчках
замечает:
И не только я перед тобой,
бронзоликим,
Весь в долгу - как ракита в снегу.
За болотом великим, за раменьем
диким,
На пустынном родном берегу
Рубцовские мотивы слышны в
стихотворении "Кольцо":
Что ж вижу я!... Мой дом родимый -
В руинах... Пепел на дворе...
Крути бурьян непроходимый...
Скелет собачил в конуре...
О, что со мной! Никто не слышит,
На зов, на. стон не поспешит;
Один колодец жизнью дышит
и влагу вечную хранит.
Пока трудно судить об уровне
таланта поэта. Но нельзя согласиться и с И.
Роднянской, однозначно утверждающей, что
"известность... Виктора Лапшина, от которого,
как уверяют нас, веет духом "древнеславянских
пророков", - насквозь организованная,
внедряемая в читателей извне" /95, С 235/.
Думается, только время определит ценность его
творчества . Кстати, другой критик, Н. Тяпугина, в
целом положительно характеризуя поэзию В.
Лапшина, выделяя "стержень" ее - высокую
нравственность, подвергает довольно суровому
разбору явные художественные недостатки его
лирики: "Робость перед действительностью
оборачивается излишней мастеровитостью и
рассудочностью, которые вовсе не в природе
поэзии. Не зря Николаю Рубцову, рецензировавшему
стихи Лашина не хватало в них простоты и
органичности И сегодня еще ощутима сковывающая
поэта боязнь банальности, которая, кстати говоря,
и является мощным источником, их порождающим...
Порой шокируют его романтические излишества - /
"Перекати-поле"/, а попытки "преподать
урок" на Фольклорном материале подчас грешат
прямолинейным дидактизм и поэтому убеждают не
вполне / "Сума", "Василиса", "Васька
Буслаев"/ /115, С. 145/.
К этому можно добавить и то, что,
речь у Лапшина вообще излишне усложнена,
трудноуловима мысль поэта, подчас расплывчатая,
абстрактная; не хватает поэту сквозной мысли в ее
цельности даже в бытовых зарисовках, - в них видна
излишняя предметность, нет легкости языка в
подобных описаниях. Раздражает и настойчивая
поучающая интонация в некоторых стихотворениях
В. Лапшина. Одним словом, в 80-х годах - Виктор
Лапшин еще не сумел полностью обрести себя.
С подражания начал свой путь в
поэзии другой лирик "почвенного"
направления, замеченный критикой относительно
недавно, - Олег Кочетков. Как заметил во
вступительной статье к первому его сборнику
стихотворении "Время настало" /77/ Ст. Куняев,
"Рубцов - один из явных учителей Кочеткова /46, С.
3/. Во многих стихотворениях этого сборника /
"Остывала земля понемногу..."; "О, как в
себе соединить..."; "О чем сказать?" /
чувствовалось сильное влияние знаменитого
русского поэта. В стихотворении "Червонные
слова" это влияние перешло все допустимые
пределы:
Дремотный парк. Глухие дерева.
Задумчивых свечений время года.
Сразу же всплывают в памяти
строки Рубцова:
Высокий дуб. Глубокая вода...
Подражательной была и вторая
книга О. Кочеткова - "Травяная дорога" /78/. В
сборнике "Родное лицо" /83/ было меньше явного
влияния, но стилистическая зависимость от поэзии
Н. Рубцова, а также В. Соколова, которого Кочетков
называл в числе своих учителей, осталась.
Лишь в последних трех
поэтических сборниках: "Надеждою ранят" /89/,
"Покатилась подкова" /91/ и "Ныне и
присно" /91/ Олег Кочетков заговорил своим
голосом. Главной в его лирике стала тема
исторической памяти /характерны названия
стихотворений: "Воспоминание";
"Забытое"; "Сны"; "Утрата";
"Истинное"/. Поэт не боится говорить о
русской истории откровенно, хотя одно только
обращение к ней вызывает гнев
"Демократической" прессы и критики:
Все, что с памятью связано, -
Первый признак фашизма!
Олег Кочетков ищет ответ на
мучительный русский вопрос: "Кто виноват?, но
не идет по проторенному пути, не находит врагов
на стороне, а обращается к народу:
Мы позволили - мы виноваты!
Хоть второе живем поколенье -
От зарплаты - и до зарплаты,
От раздумья - до размышленья...
Поэт не делит ладей на
"правых" и "виноватых", на
"красных" и "белых" и не меняет их
местами:
За пролетарскую эру?
Иль за царя и за веру?
Эх, покатилась подкова!
Жалко того и другого...
Сознательно или нет, но здесь он
следует за мыслью Ф. Достоевского / "Или все
виноваты, или никто не виноват"/, в которой
выражено истинно православное отношение к
человеку.
В этом походе за правдой
Кочетков укрепляет свой дух памятью о величии
русского оружия /стихотворения "Святослав",
"Помня 1380 год", "На открытии мемориала
Пересвету и Ослябе"/ и обращением к
Матери-природе, которая "лишь одна исцелит"
блудных своих детей, "прижав их, к груди..."
"Тяжелые сны" недавнего прошлого /
"Караул!", "Здесь и там" и др. сменяются
картинами современного разброда / "Последний
мирской идеал"; "Зa меня"; "Стон";
"Сумерки"/ и, хотя "растеряны все
идеалы" и от Родины "останется только
дым", вера в великую историческую миссию
России не оставляет поэта:
Нам нет еще предела, нет!..