Институт археологии Российской академии наук
Российский фонд фундаментальных исследований
Книга издана в рамках проекта
"ВОСТОЧНЫЕ СЛАВЯНЕ:
ОСВОЕНИЕ НОВЫХ ТЕРРИТОРИЙ"
Российского фонда фундаментальных исследований.
Руководитель проекта — член-корреспондент РАН Т.И. Алексеева
На 1 и 4 страницах обложки: Деревня Ильинский остров на Мошинском озере. Место волостных праздников.
На 2 странице обложки: Женский костюм по материалам погребения 20 в могильнике Нефедьево.
На 3 странице обложки: Находки из мужских погребений Кемского некрополя.
На обложке и в тексте фотографии Н.А. Макарова. Реконструкция женских костюмов Н.С. Сурвилло.
Огромные территории на севере Европейской России первоначально не входили в состав Древнерусского государства. Славяне появились здесь лишь на рубеже X—XI вв. и за несколько столетий отодвинули границы Руси на сотни верст. Откуда пришли первые колонисты? Какие причины побуждали их заселять негостеприимные земли? Как сложились их отношения с местным финно-угорским населением?
Четыре столетия жизни средневекового Севера зримо воссоздаются на материалах многолетних археологических изысканий, организатором которых был автор предлагаемой книги.
©Макаров Н.А.1993 г.
Памяти моего отца — художника
Андрея Николаевича Макарова
ВВЕДЕНИЕ
В конце прошлого столетия образованная часть русского общества с удивлением открыла для себя затерянный мир средневековья, лежащий на Севере Европейской России. Этот мир, охватывавший огромные залесенные пространства Олонецкой, Вологодской и Архангельской губерний, жил в особом историческом времени. Старики из заонежских деревень знали о киевском князе Владимире — персонаже летописей и былин — больше, чем о государственных деятелях пореформенной империи. Таинственная "чудь", ушедшая под землю при появлении первых русских поселенцев, была для них такой же близкой и очевидной реальностью, как английская эскадра, бомбардировавшая Соловки в Крымскую войну. Двинские крестьяне могли подтвердить законность своих земельных владений, показав списки купчих и меновых грамот XIV—XV веков, полученных их далекими предками и пролежавшими несколько столетий в избах за божницами.
Север сохранил многие черты славянской древности, безвозвратно утраченные в центре и на юге. Сознавая это, десятки ученых — историки, филологи, этнографы, лингвисты, историки искусства и архитектуры — совершили в середине XIX — начале XX века паломничество в северные губернии. "Идеологическую программу" подобных поездок лучше всего сформулировал известный археограф П.М. Строев: "Двиняне, онежане, пинежцы, важане мало изменились от времени и нововведений; их характер, свободы, волостное управление, образ селитьбы, пути сообщения, нравы, самое наречие, полное архаизмов, и выговор невольно увлекают мысль в пленительный мир самобытия новгородцев. Скажу более, Двина и Поморье суть земли классические для историка русского. Только там можно постигать вполне народный дух наших предков и физиономию, естественную и государственную, древней России. Сами новгородские и другие северные летописи делаются вразумительнее во многом"1.
Итогом паломничества на Север стало не только прямое соприкосновение с "живой" архаикой, но и обретение ценнейших памятников средневековья, без котрых невозможно сегодня представить отечественную культуру. Самым ошеломляющим, пожалуй, явилось открытие былинного эпоса. Былины сохранились в XIX веке лишь на Севере, и если бы не память поморских и олонецких сказителей, нынешние школьники не знали бы имен Ильи Муромца и Добрыни Никитича. Меньшую известность, но не меньшую ценность имеет другая категория находок — рукописи, сберегавшиеся в монастырях, старообрядческих скитах и крестьянских избах. Хрестоматийные памятники древнерусской литературы зачастую воспроизводятся в современных изданиях по северным спискам, а основу крупнейших рукописных собраний страны составляют книги из библиотек Кирилло-Белозерского и Соловецкого монастырей. Иконы из северных церквей и часовен украшают сейчас лучшие коллекции древнерусской живописи. Знакомство с деревянным зодчеством Севера изменило сложившиеся взгляды на древнерусскую архитектуру. "...На Русском Севере можно составить себе несравненно более близкое представление о внешнем облике деревянной Руси былых времен, нежели в центральных губерниях"2, - писал художник и искусствовед И.Э. Грабарь. Именно поэтому в работах по истории русского искусства фотоснимки одноглавых северных часовен XVIII—XIX веков, как правило, помещены не на последних, а на первых страницах — они восполняют естественный недостаток знаний о памятниках ранней поры.
Остается добавить, что наши представления о традиционном крестьянском быте также преимущественно основываются на северных материалах: здесь записан самый пышный свадебный обряд и самые выразительные знахарские заговоры, исцеляющие от болезней и снимающие сглаз. В любом альбоме, посвященном русскому народному искусству, можно найти фотографии северных вещей: расписных прялок и резных деревянных ковшей, кокошников и берестяных туесов, глиняных игрушек и вышитых полотенец. Тысячи подобных вещей находились в крестьянском обиходе в 1950-х годах.
Будущее традиционной культуры и исторических памятников Севера не могло оставить равнодушными дореволюционных исследователей: одни из них полагали, что при благоприятных условиях Север и впредь останется своеобразным этнографическим заповедником; другие, наблюдая постепенное угасание былинной традиции и разрушение обветшавших деревянных церквей, предрекали неминуемые потери, которые повлечет за собой скорое изменение хозяйства и образа жизни северян. Действительность превзошла даже крайне пессимистические прогнозы: стремительное разрушение памятников Севера началось уже в 1920-х годах и приобрело тотальный характер. Сегодня в Заонежье нет не только сказителей, но и самих деревень, где когда-то записывали былины и "плачи" фольклористы П.Н. Рыбников и А.Ф. Гильфердинг, как, впрочем, и тысяч других сел и деревень, возникших еще в XIV—XV веках и окончательно заброшенных к 60—70-м годам нашего столетия. Среди десятков деревянных храмов, изображения которых в 1909 году были помещены Грабарем в первом издании "Истории русского искусства", уцелели лишь единицы. Взорван древнейший на Севере каменный собор, стоявший в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере, его участь разделили постройки многих монастырей, основанных в глухих вологодских лесах. Вместе с церквами гибли рукописи: достаточно вспомнить судьбу Коми-Вымской летописи, содержавшей уникальные известия о жизни Устюжского края и бесследно исчезнувшей в Устьвымлаге, на чьей территории оказался бывший центр Пермской епархии. Быстро менялось массовое сознание, в нем все прочнее утверждалась идея "культурной неполноценности прошлого", представление об ущербности всего, что связано с традиционным сельским укладом. Вот почему сельские жители уже не помнят ни традиционного крестьянского календаря, ни назначения тех орудий, которые недавно были незаменимы в хозяйстве.
Теперь, когда облик Севера неузнаваемо изменился, надо с горечью признать, что историки недостаточно использовали те возможности, какие дало им "открытие Севера" в XIX веке. В архивы и музейные собрания попала лишь ничтожная часть древностей, большинство архитектурных памятников остались не только не исследованными, но даже не обмеренными, мало и бессистемно записывались исторические предания, народные поверья, календарные обычаи.
Историки в долгу перед Севером. Может быть, один из путей отдать долг — обратиться к событиям тысячелетней давности и рассказать, как начиналось некогда освоение этих огромных территорий. Вернуться к истокам той блестящей и самобытной культуры, финал существования которой мы наблюдаем сегодня. Основываясь на подлинных материалах, представить картину расчистки первыми колонистами тех самых полей, которые на наших глазах приходят в запустение и вновь зарастают лесом.
В средневековой истории северного края многое остается неясным, многое кажется парадоксальным. Вероятно, далеко не каждому известно, что пространства к северу от водораздела Волги и Онеги и Волги и Северной Двины, именуемые обычно "Русским Севером", первоначально не входили в состав Древнерусского государства. Славяне появились здесь лишь на рубеже X—XI веков и за несколько столетий отодвинули границы Руси на сотни верст к северо-востоку, до Белого моря и низовьев Северной Двины. Какие причины побуждали их заселять негостеприимные северные окраины в ту эпоху, когда в центральных районах Восточной Европы было еще немало незанятых земель? Откуда пришли первые колонисты и каковы были маршруты их продвижения? Как сложились их отношения с местным финно-угорским населением? Почему именно на окраинах, освоенных в сравнительно позднее время, сложились наиболее благоприятные условия для сохранения архаичных элементов славянской и финно-угорской культуры?
Дать исчерпывающие ответы на эти вопросы непросто. Современный историк располагает слишком скудным материалом, чтобы воссоздать полную картину колонизации. Если собрать вместе все сообщения летописей и других документов, имеющих отношение к истории Севера XI—XIII веков, наберется в общей сложности лишь несколько страниц. Четыре столетия истории неоглядного края, истории, насыщенной бурными, драматическими событиями и колоссальным созидательным трудом, умещаются на четырех-пяти листах. Чтобы ясно представить те реалии, которые скрываются за расплывчатым словом "колонизация", историку необходимо значительно больше фактов, чем отражено в древних документах.
Недостаток информации о начальных этапах колонизации может быть в значительной мере восполнен археологическими исследованиями. Поиски последних десятилетий показали, что следы первых колонистов не исчезли совершенно — нередко они доступны для археологического изучения. Речь идет не об отдельных находках, документирующих проникновение славян на Сухону или Онегу, а о целом пласте средневековых древностей, благодаря чему перед нами раскрывается реальное содержание исторических процессов, происходивших в ту эпоху. Именно поэтому автор, будучи по профессии археологом, взялся написать эту книгу.
Разумеется, возможности археологов не безграничны. Исследуя средневековое поселение, мы способны определить время его возникновения с точностью до полустолетия, в лучшем случае — до четверти века. Конкретный же год остается неизвестен. При раскопках могильника мы в состоянии установить пол и возраст погребенных, их этническое происхождение, а иногда и общественное положение, но мы никогда не узнаем их имен. Проведя сплошное обследование того или иного микрорегиона, мы поймем, когда он впервые был заселен, сколько больших и малых поселений существовало там в различные периоды. Но почти нереально выяснить, какие непосредственные события повлекли за собой приток и отток населения, если рассказ об этих событиях не попал на страницы летописи. Скрытыми от археолога остаются многие стороны хозяйственной деятельности (орудия промыслов изготавливались в основном из органических материалов и не дошли до нас), многие верования и обряды (исключение составляют погребальные обычаи), многие черты общественного устройства, не нашедшие прямого отражения в археологических материалах.
Соблазнительным и естественным кажется заимствовать недостающую информацию из более поздних источников, столь обильных и разнообразных на Севере. Однако при таком подходе историческая картина теряет свою документальность. Увлечение ретроспекцией в итоге может дать искаженное изображение. Мы не станем полностью отказываться от использования поздних свидетельств, но в основу книги положены материалы, имеющие непосредственное отношение к начальному периоду освоения Севера, — вещественные остатки и письменные свидетельства.
Средневековые книжники называли территории на севере Восточной Европы "полунощными странами". Как в XIV—XVI веках, так и ранее эти места считались дикими, загадочными и непохожими на обжитые площади центра Руси. Уже на водоразделе Волги и Сухоны природа меняла свое обличье: в знаменитом Комельском лесу росли громадные липы, дупло одной из них стало жилищем монаха-отшельника
Павла Обнорского; в борах на Сухоне стояли сосны "округ себе меры две меримы" (т.е. в два обхвата); далее, в междуречье Онеги, Сухоны и Северной Двины, простирались "непроходимыя дебри и лесы темным и чащи и дрязги великия ... и мхи и блата непостоянныя, в них же живяху дивии зверие медведи и волци, елени и заяцы, и лисицы, множество много их, яко скота бяше ..."3. Но гораздо более суровыми и таинственными были земли, лежащие за Полярным кругом, в Северном Приуралье: тамошним горам "высота ако до небесе", а во время грозы из тучи выпадали новорожденные белки и оленята. У берегов "Дышащего моря" — Ледовитого океана — находились врата преисподней. Об этом новгородский архиепископ Василий сообщал в послании Феодору, епископу Тверскому. "Много детей моих, новогородцев (имеются в виду духовные дети, паства) видоки тому на Дышучем мори: червь неусыпающий и скрежет зубный, и река молненная (кипящая) Морг, и что вода входить в преисподняя и пакы исходить 3-жды днем". Но здесь же, на горах, высящихся посреди моря, находился, по мнению Василия, и земной рай, откуда некогда был изгнан Адам. Земной рай видели новгородцы, случайно занесенные туда бурей. "... И принесло их к высоким горам. И ведеша на горе той написан деиисус лазорем чяодным и велми издивлен, паче меры, яко не человечьскыма руками творен, но божею благодатью. И свет бысть в месте том самосиянен, яко не мочи человеку исповедати. И пребыша долго время на месте том, а солнца не виде, но свет бысть многочасьтный, светлуяся паче солнца"4.
И все же древнерусские путешественники и колонисты проникали в самые глухие и далекие районы Севера. Было бы в высшей степени важно и увлекательно проследить их маршруты, выявить географические точки, на "пороге" которых они сумели закрепиться в XI—XIII веках. Но в нашей книге речь пойдет, главным образом, о территориях, менее удаленных от центра — о Белозерье, Каргополье, Присухонье, Важской земле и Устюжском крае. Эта остановка на полпути к "полунощным странам" имеет несколько причин. Как мы увидим ниже, археологические материалы XI—XIII веков из районов Крайнего Севера и даже из Беломорья слишком немногочисленны — и местное население, и колонисты-славяне оставили там довольно невыразительные следы. Белозерье, Каргополье, Важская земля начали осваиваться раньше, были заселены плотнее. К указанному периоду здесь уже сформировались мощные центры колонизации, сыгравшие заметную роль в дальнейшем продвижении русского населения на северо-восток. Включение этих регионов в состав древнерусского государства ставило под его контроль основные водные артерии Севера и тем открывало прямой доступ к другим областям — Поморью, Подвинью, Вычегодскому краю. В истории колонизации Севера освоение волоков на водоразделах речных систем Волги, Онеги и Северной Двины следует считать не прелюдией, а важнейшей главой.
По иронии судьбы широкие археологические раскопки начались на Севере уже тогда, когда "живая старина" почти полностью исчезла с поверхности земли. "Затерянный мир средневековья", описанный путешественниками прошлого столетия, и историческая картина XI—XIII веков, воссозданная по археологическим материалам, оказались во многом несходными. Последняя, возможно, разочарует читателя грубостью быта, некоторой бедностью культуры и жестокой прозой тех проблем, которые постоянно возникали перед обществом. Такова действительность средневековья, и автор не считает себя вправе изображать ее более привлекательной. Его задача — провести читателя по рекам и волокам Севера и показать этот край таким, каким увидели его первые поколения колонистов.
Часть I
ТЕРРИТОРИЯ
СТАНОВИТСЯ
ЧАСТЬЮ
СТРАНЫ
Селища и могильники
Пятнадцать лет назад я готовился к своему первому полевому сезону на Севере. В этот год мы начинали работы с чувством тревоги и недоумения. Поводом для создания нашей экспедиции стала печально знаменитая теперь затея переброски части стока северных рек и озер в Волгу. Реализация "проекта века" означала затопление обширнейших территорий, а вместе с землей под воду ушли бы и древности, которые она хранила в недрах. О древностях вспомнили уже тогда, когда проектировщики расставили вешки на трассах будущих каналов. И вот я и несколько моих коллег спешно мобилизованы для обследования Вологодского и Архангельского Севера. То, что называлось у проектировщиков "зоной переброски", было для нас таинственным "белым пятном", где, вполне вероятно, обнаружились бы сотни древних поселений и могильников — или, говоря языком ' археологов, "археологических памятников". Перед нами поставили задачу: возможно более полно выявить археологические памятники в "зоне переброски".
Впрочем, насчет "белого пятна" — не совсем точно. К 1970-м годам на озерах Лача, Воже и Кубенское и в верхнем течении Сухоны были известны памятники древнейших эпох — стоянки неолита, поселения бронзового и раннего железного веков; некоторые из них открыты еще в прошлом столетии. Зато о памятниках средневековья мы ничего не знали. Между тем X—XIII века — начало славянского расселения на Севере и памятники той поры — материальные свидетели этих процессов. Что же они собой представляют? Где располагаются? Как выглядят? Какие находки скрываются под слоем грунта? Дать ответы на поставленные вопросы нужно было как можно скорее.
Разведочные маршруты археолога прокладываются сперва в архивах и музейных фондах. Прежде чем приступить к поискам на той или иной территории, необходимо выяснить, где и как вели разведки твои предшественники и что им удалось обнаружить. А если ты убежден, что настоящих, профессиональных изысканий здесь еще не было, попытайся найти описания местных достопримечательностей, составленные краеведами из уездных городов, или дневниковые записи старых путешественников. Все это позволит заранее наметить программу, определить, где и что следует искать и на что рассчитывать.
Перед первым полевым сезоном я старательно изучил все доступные публикации и музейные хранилища, но результаты оказались весьма скромными. Я смог установить, что средневековые памятники на "моей" территории почти не искали, а если искали, то не находили. И наоборот, если все-таки находили, то абсолютно случайно. Так был открыт единственный известный к середине 1970-х годов средневековый могильник в деревне Погостище: крестьянин ремонтировал хозяйственную постройку и, копая яму для столба на собственном дворе, наткнулся на погребение с богатыми украшениями. Увы, от могильника мало что уцелело.
И все же следы существования многих человеческих поколений не могли совершенно изгладиться, особенно на Севере, где историческое наследие средневековья сохранилось полнее, чем в любой другой части России. Люди жили и умирали здесь, а значит, в земле должны быть остатки разрушенных и сгоревших жилищ, камни от очагов, черепки разбитых горшков и потерянные бытовые вещи, кости погребенных и то, что было положено с ними в могилы. Все это не может раствориться бесследно.
Укрепленные поселения называют городищами. Поиски таких поселений не слишком трудны, поскольку городища имеют обычно валы и рвы, хорошо заметные невооруженным глазом, вдобавок они располагаются на высоких, открытых местах. Почти все городища известны сельским жителям близлежащих районов, что тоже помогает археологам. Но, к сожалению, городищ на Архангельском и Вологодском Севере немного, и в подавляющем большинстве их датируют не ранее чем XV веком. Заключение о поздней дате северных городищ было сделано еще в 1960-х годах ленинградским археологом О.В. Овсянниковым1, и наши обследования подтвердили его вывод. Поэтому основной целью новых разведок сразу же стали поиски неукрепленных поселений – селищ.
Обнаружить селище значительно труднее, так как у не нет ярко выраженных наземных признаков. Там, где когда-то стояли постройки, теперь ровная поверхность. Разведчиц ищет выходы "культурного слоя" — темного грунта, отложившегося за время жизни поселения и насыщенного органическими остатками, черепками глиняной посуды. Если поверхность земли распахана или на ней явно видны какие-либо обнажения — размытые участки берега, осыпи, ямы, все относительно просто: можно легко определить, есть ли на данном участке культурный слой или его нет. Если поверхность покрыта плотным дерном, археологу приходится выкапывать разведочные шурфы.
Для пробных разведок были выбраны районы на левобережье Шексны, вблизи Кириллова монастыря, вокруг Кубенского озера, откуда берет начало Сухона, и на юге Каргополья. Эти территории представлялись наиболее перспективными для поисков селищ X—XIII веков. Во-первых, они находились в относительной близости к основному ядру древнерусских земель, лежавшему к западу от Шексны и Белого озера, и первая волна славянской колонизации неминуемо должна была оставить здесь свои следы. Во-вторых, они были плотно заселены в последующий период — XV—XVI веках, о чем нам хорошо известно по купчим и жалованным грамотам и писцовым книгам2. Многие современные деревни стоят на местах поселений этих двух столетий. Логично предположить, что, по крайней мере, часть из них возникла в еще более раннюю пору.
Прошла первая неделя разведок. Мы обследовали моренные гривы и высокие береговые террасы — оптимальные участки для средневековых селищ. Казалось бы, тут исстари должны были ставить могучие срубы. Но разведки принесли разочарование — после самых тщательных поисков на "оптимальных участках" мы не нашли ни единого черепка эпохи Киевской Руси. Несмотря на неудачи, мы упрямо продолжали маршруты по кромкам береговых террас, однако результаты по-прежнему были неутешительными. На распаханных полях и деревенских огородах, где археологи обычно ищут выходы культурного слоя, попадались черепки XVI, XV, иногда XIV веков, и только. Напрашивался вывод: массивы земель, густо заселенные в XV—XVI веках, до этого пустовали. После двух месяцев поиски поселений зашли в тупик.
Одновременно мы вели и поиски могильников. На сей раз стратегия была иной. Известно, что в X—XIII веках на Руси существовал курганный обряд погребения, — тогда над Захоронениями возводились высокие земляные насыпи, ые и сегодня хорошо читаются на местности. В границах си археологи выявили сотни курганных групп, раскопали общей сложности несколько десятков тысяч курганов. уш славяне начали свое продвижение на Север в X—XI веках, вместе с ними там должны были появиться и славянские погребальные памятники — курганные могильники. Действительно, в историко-географических описаниях различных районов Севера встречаются упоминания о курганах, насыпанных якобы над древними погребениями. С этими курганами связаны легенды о битвах местных жителей — предков теперешних северян — с таинственной "чудью", "панами" или "литвой". На Белозерье едва ли не каждый курган считают могилой Синеуса — легендарного брата Рюрика, пришедшего княжить на Белое озеро. Но у археологов давно возникли сомнения в том, что эти курганы — искусственные насыпи, подобные курганам Новгородчины или центральных областей Руси. Впервые такое сомнение было высказано еще А.А. Спицыным — классиком отечественной археологии, живо интересовавшимся древностями Белозерья3.
На Каргополье, на левобережье Шексны и в других районах мы осмотрели около десятка "курганов". После подробного знакомства с ними оправдались самые худшие подозрения — несмотря на выразительный внешний вид и колоритные предания, курганы оказались естественными возвышениями. Заложив разведочную траншею или зачистив обнажение на склоне кургана, мы неизменно встречали в разрезе лишь гальку и чистый белый песок. Перед нами были холмы природного происхождения.
Поиски курганных могильников завершились так же неудачно, как и поиски поселений.
Полевой сезон заканчивался. Средневековье оставалось "неуловимым", и мне пришлось переключиться на обследование памятников эпохи первобытности, которое вели мои коллеги по экспедиции. В конце августа мы начали разведки на восточном берегу озера Лача. Никаких перспектив отыскать тут следы средневековья вроде бы не было. Лача — большое озеро с низкими берегами, округа его в основном неудобна для земледелия и потому покрыта лесом, который никогда не вырубался. Деревень мало. Пешие маршруты по заболоченным берегам рек, впадающих в озеро с востока, почти невозможны. Разработчики "проекта века", выбирая площадки для будущих гидроузлов, передвигались на вертолетах. Скромных средств нашей экспедиции хватало только на аренду гребной лодки.
Медленно проплывая вдоль берега, я высаживался в тех местах, какие казались пригодными для древних поселений. В нижнем течении речки Кинемы мне предстояло осмотреть поселение эпохи неолита и раннего металла, открытое еще в 1920-х годах в урочище Попово. Лишь там можно было вылезти из лодки, не рискуя оставить сапоги в болотистой жиже. Мне нужно было выяснить толщину культурного слоя на древней стоянке, и я решил заложить шурф, отступя от берега, на пологом всхолмлении, поросшем молодым лесом. В темном грунте шурфа попадались грубые черепки, украшенные некогда мастером или причудливыми вдавлениями палочки, или оттисками шнура, — так выглядит керамика эпохи бронзы и раннего железа. И вдруг рядом с ними я увидел какой-то предмет зеленоватого цвета, — этот цвет приобретает окислившаяся в земле бронза. Взяв находку в руки, я не поверил своим глазам: на ладони у меня красовался массивный крест-подвеска. Тут же, рядом с ним, нашлась пара бронзовых бубенчиков, затем бусина, затем в стенке шурфа обнаружились человеческие кости. После некоторого замешательства, вполне естественного, если вспомнить двухмесячные безрезультатные поиски, я понял, что встретил, наконец, средневековье. Разведочный шурф случайно попал на место могильника, который, судя по первым же найденным украшениям, относился к XI веку.
Теперь пора объяснить, почему наши разведки, как, впрочем, и поиски наших предшественников, долго оставались безрезультатными.
Первая причина — средневековые памятники искали совсем не в тех ландшафтных условиях. Я рассчитывал, что они располагаются там же, где и позднесредневековые поселения, хозяйство которых было ориентировано на земледелие; в действительности же они находились на низких озерных и речных побережьях, на небольших возвышениях посреди заболоченных равнин — там же, где и поселения эпохи первобытности.
Вторая причина — отсутствие земляных насыпей над средневековыми погребениями. Ниже мы попытаемся понять, почему курганный обряд не получил распространения на Севере, а пока отметим еще раз, что северные могильники — грунтовые. Ясно, что найти могильник, погребения которого не обозначены на современной поверхности, гораздо труднее, чем найти курганы.
После успеха в урочище Попово поиски пошли уже значительно легче. Конечно, трудно было привыкнуть к тому, что средневековые селища располагаются на низких береговых террасах, иногда на высоте 2—3 метров над водой, что они часто оказываются рядом с неолитическими стоянками, а то и непосредственно на их месте, что культурный слой селищ тонок и малозаметен. Но главное — иметь твердое понятие о том, где и что искать, а такое понятие мы уже составили. И за пятнадцать прошедших лет на Каргополье, в Белозерье, на Сухоне и в Верхнем Подвинье нам удалось найти более 150 средневековых поселений и могильников. Когда проектирование переброски части стока северных рек было, наконец, прекращено, появилась уверенность, что открытые нами памятники не уйдут на дно водохранилищ и мы сможем исследовать их тщательно и неспешно, как требует того археологическая методика.
Одновременно с нами поиски вели и другие экспедиции. На Ваге и Северной Двине разведки проводили ленинградские археологи О.В. Овсянников и В.А. Назаренко, в Заонежье — М.Г. Косменко и А.М. Спиридонов из Карельского филиала АН СССР, на Сухоне и Кокшеньге — Н.В. Гуслистов и И.Ф. Никитинский из Вологодского музея. Общими усилиями на Севере за короткое время удалось обнаружить десятки неизвестных ранее археологических памятников. По многим своим признакам они не похожи друг на друга, но в целом это уже знакомые нам типы памятников: неукрепленные поселения — селища и могильники без земляных насыпей над погребениями.
Результаты разведок на первый взгляд разочаровывают. Мы привыкли к мысли, что наиболее значительные исторические процессы древности и средневековья оставляли после себя глубокий след, поражающий воображение потомков. Кажется, что чем насыщеннее событиями та или иная историческая эпоха, тем выразительнее связанные с ней материальные остатки. Вот археологические реалии Древней Руси — прежде всего это величественные курганы дружинной знати вблизи Чернигова и Смоленска, могучие валы, опоясывающие Старую Рязань, многометровый культурный слой Новгорода. Но ведь освоение Севера славянами — важнейшее историческое событие, а перед нами его единственные археологические свидетельства — неприметные, едва уловимые поселения и немногочисленные погребения в могильниках на песчаных дюнах. Стоит сказать, что они с удивительной легкостью стираются с лица земли, — достаточно нескольких высоких паводков или глубокой тракторной вспашки в течение двух-трех лет, чтобы памятники были полностью размыты, развеяны, распаханы.
Первопроходцы X—XIII веков были как будто на редкость равнодушны к внешним атрибутам своего исторического бессмертия. Они не оставили нам в наследство каких-либо циклопических сооружений, которые могли бы увековечить их память. Однако их скромные археологические следы, счастливо избежавшие тотального затопления, заслуживают самого пристального внимания и заключают в себе ценнейшую информацию об "облике" той эпохи.
Взгляд на карту: от Белоозера до Великого Устюга
Тот, кто полагает, что в летописи можно найти связный, подробный рассказ о проникновении переселенцев из центральных областей Руси на Север, о постепенном продвижении их все дальше к Белому морю, сопровождавшемся основанием городов и погостов на вновь освоенных землях, глубоко заблуждается. Этот процесс, занимающий умы современных историков, находится вне поля зрения летописца, будучи заслоненным более яркими событиями, происходившими у него на глазах: политическими конфликтами, военными столкновениями, междоусобной борьбой за княжеские столы (престолы). Вместо обстоятельного повествования о включении той или иной северной области в состав государственной территории Руси мы неожиданно встречаем в летописи просто новое географическое название и делаем вывод, что включение уже состоялось. Нет в нашем распоряжении и полного списка освоенных к XIII веку северных областей, которым можно было бы воспользоваться для исторической карты. И все же попытаемся нанести на карту названия рек, озер, волостей и населенных пунктов, упомянутых в документах XI—XIII веков, и благодаря этому представить себе общую картину.
Одновременно мы познакомимся и с археологической картой. На ней насчитывается сейчас более 220 точек, за каждой из которых — поселение, могильник, монетный клад либо случайная находка средневековых украшений. Памятники на карте различаются по внешнему виду, по степени сохранности и насыщенности предметами древности. Их объединяет лишь одно — это материальные остатки, твердо датируемые XI—XIII веками, то есть свидетельства постоянного или временного пребывания человека на Севере в ту эпоху.
И внимательно рассмотрев карту, мы можем оценить заселенность тех или иных северных областей, судить о размещении населения, наконец, увидеть направление миграционных потоков, их подъемы и спады в различные периоды.
Свой обзор мы начнем с Белого озера. В "Повести временных лет" Белоозеро значится в числе, древнейших русских городов, существовавших уже в IX веке. "Первыми насельниками" его названа "весь" — одно из финно-угорских племен, однако, судя по археологическим данным, проникновение славян сюда наблюдалось в том же веке, а с конца следующего столетия идет быстрое смешение славянского и финно-угорского населения. Хотя Белоозеро, превратившееся в XI веке в крупнейший экономический и административный центр Севера, было связано с центральными областями Руси значительно теснее, чем остальные севернорусские территории, упоминания о нем в летописи редки. Сказано, например, что в трагическом 1238 году ростовский епископ Кирилл нашел здесь спасение от татар. К тому же году относится образование Белозерского удельного княжества: белозерский стол занял Глеб, сын убитого Батыем Василька Константиновича1.
В Белозерской округе известно сегодня до 80 археологических памятников X—XIII веков — гораздо больше, чем в сопредельных областях2. Летописный город Белоозеро, располагавшийся у истока Шексны, исследован Л. А Голубевой3 в ходе многолетних раскопок. В последнее десятилетие объектами раскопок стали рядовые поселения и могильники. Белозерские селища, при всем своем северном своеобразии, стабильны, долговременны и во многом сходны с обычными сельскими поселениями более южных районов. Активный приток в Белозерскую округу выходцев из русской метрополии начался, по-видимому, на рубеже X—XI веков. Именно в это время возникают десятки новых поселений на северном и восточном берегах озера, в низовьях Кемы, в верхнем течении Шексны и на Волоке Славенском. Во второй половине XII и в XIII веке плотность населения на побережье Белого озера существенно не возросла — очевидно, новые переселенцы устремлялись уже в более удаленные районы.
Можно было бы предположить, что, освоив берега озера и впадающих в него рек, колонисты должны были постепенно продвигаться на север и восток, шаг за шагом занимая те земли, которые непосредственно прилегают к Белозерью. В действительности же леса на водоразделе Белого озера и озера Воже почти не привлекали внимания переселенцев, в бассейне самого озера Воже и на его берегах найдены лишь единичные памятники XI—XIII веков. Вожеозерский край, или иначе Чаронда, появился в документах только в XV веке4. Воже-озеро явно не стало центром притяжения колонистов, пожелавших покинуть Белозерье, оно оказалось скорее опорным пунктом для проникновения дальше на Север. Одна из причин этого, безусловно, сильная заболоченность Вожеозерского края.
К северу от Чаронды лежит озеро Лача, откуда вытекает Онега. Озеро впервые упомянуто в "Молении Даниила Заточника" — едва ли не самом загадочном памятнике древнерусской литературы XII столетия. "... Кому Белоозеро, а мне черней смолы; кому Лача озеро, а мне на нем седя плач горкии ..." — восклицает таинственный герой "Моления"5. Возможно, эта реплика простая игра слов, а не указание на местопребывание Даниила, но русские книжники XV века понимали ее буквально. Для них озеро Лача — место, "идеже бе Даниил Заточник"6. Окрестности озера обследованы довольно подробно, здесь известно сейчас около полутора десятков селищ и могильников XI—XIII веков. В могильниках погребены представители смешанного славяно-финского населения; суда по находкам в них, уже в XI веке связи с центральными областями Руси были достаточно прочными.
Недалеко от истока Онеги находится город Каргополь. Первые летописные сведения о нем относятся к XV веку7, и о древнейшей его истории у нас нет никаких источников. Согласно преданиям, Каргополь был основан в XII веке, но достоверность их более чем сомнительна. При раскопках в городе культурный слой XI—XIV веков не обнаружен, однако некоторые находки, собранные на размытом участке берега Онеги, датируются не позднее XIII века. Значит, какое-то поселение на месте Каргополя тогда уже существовало. Еще несколько селищ XI—XIII веков открыто в последние годы чуть севернее Каргополя, у первых онежских порогов. Ниже по течению реки подобных памятников выявить не удалось: складывается впечатление, что значительные пространства по обоим берегам Онеги оставались в домонгольское время незаселенными. Таким образом, Лачаозерский район, где на небольшой площади сконцентрировались основанные в XI—XII веках поселения, был окружен широкой полосой слабоосвоенных земель не только с юга, но и с севера.
Колонисты, двинувшиеся на восток от Белого озера, казалось бы, непременно должны были остановиться на берегах полноводного Кубенского озера, богатого рыбой и дающего начало реке Сухоне. Между тем мы уже имели возможность убедиться, что колонизация — далеко не всегда простое переселение на близлежащие пустующие просторы. Вот и в районе Кубенского озера известны лишь единичные пункты с находками вещей XII—XIII веков. Территории в бассейне реки Кубены, прилегающие с востока к Кубенскому озеру, назывались в средневековье Заозерьем. В XIV веке при разделе Ярославского княжества они выделились в особый удел. К востоку от Заозерья, на левобережье Сухоны в XIV — первой половине XV века существовало Бохтюжское удельное княжество, принадлежавшее потомкам ростовских князей, центром его было село Архангельское8. Археологическое обследование позволяет предполагать, что первоначальное заселение Заозерья и Бохтюги приходится на XIII век, — именно с этого столетия ведет свою историю село Архангельское.
Вологда упомянута впервые под 1264 годом в перечне северных волостей Великого Новгорода9. Спустя девять лет в летописи появляется сообщение о военном конфликте между Новгородом и тверским князем Святославом Ярославичем. Святослав "начаша воевать волость новгородскую: Волок, Бежици и Вологду ..."10. В 1303 году в городе была построена церковь Успения, освящение которой произвел новгородский епископ Феоктист, из чего можно заключить, что Вологда в начале XIV века была уже крупным населенным пунктом11. Древнейший культурный слой, обнаруженный в его пределах при раскопках, датируется примерно XIII веком12. В низовьях реки Вологды и в верхнем течении Сухоны в последнее время удалось выявить целый ряд поселений с древнерусской керамикой XII—XIII веков. Скорее всего, расселение славян в Присухонской низменности началось со второй половины XII века, центром этой области и стала впоследствии Вологда.
В верховьях Сухона течет по низменной равнине. Далее на востоке, с устья Двиницы, берега ее делаются выше и круче; в нижнем течении, около Нюксеницы и Усть-Стрельны, река уже пробивает себе дорогу в глубоком каньоне. Ель, сосна и береза, растущие по краю сорокаметрового обрыва, порой чередуются с лиственницей и пихтой. Трудно поверить, что в домонгольское время эти живописные места были заселены слабо, однако подробные разведки последних лет не оставляют на сей счет никаких сомнений. Очевидно, что-то мешало устройству здесь постоянных поселений.
На всем протяжении Сухоны, от устья Двиницы до Великого Устюга, найдены лишь считанные единицы селищ и грунтовых могильников. В нескольких десятках километров выше Устюга исследовалась единственная в округе курганная группа, раскопки которой вели еще в начале нашего столетия. Думается, она оставлена небольшим людским сообществом, продвинувшимся сюда из Костромского Поволжья. Наиболее интересный памятник — Старототемское поселение, предшественник современной Тотьмы, расположенное чуть ниже ее по течению Сухоны. Возникнув не позднее начала XIII века, оно сразу же стало крупным населенным пунктом. Вероятно, именно слабой заселенностью берегов Сухоны можно объяснить то обстоятельство, что сведения об этом крае в письменных источниках XII—XIV веков полностью отсутствуют.
Высокие коренные берега Сухоны расступаются лишь в самых ее низовьях, образуя широкую долину. Слившись с Югом, Сухона рождает Северную Двину. Тут стоит Великий Устюг — один из древнейших и значительных центров славянской колонизации на Севере. Под 1178 годом Вычегодско-Вымская летопись рассказывает об основании князем Всеволодом Большое Гнездо города Гледена в устье Юга. По той же летописи, в 1212 году сын Всеволода Константин "заложи град Устюг Великий за четыре стадии (версты. — Н.М.) от Гледены и детинец в церкви устроив в нем"13. На протяжении двух с половиной столетий оба города сосуществовали, причем Гледен, вставший на высоком, труднодоступном холме, служил главной военной цитаделью. В летописях он упоминается обычно в связи с осадами, приступами, набегами ушкуйников. (Ушкуями — речными суднами с веслами — пользовались дружины, формируемые для разбойных нападений.) В 1438 году крепость на горе Гледен была разрушена и сожжена вятчанами, после чего город запустел. Его археологические следы — культурный слой, перемытый весенними разливами Сухоны, зафиксирован нашей экспедицией у стен Троицко-Гледенского монастыря. В свою очередь, Великий Устюг был средоточением хозяйственной жизни края. В 1290 году там освятили деревянный Успенский собор — древнейший предшественник каменного собора XVI—XVII веков, который можно видеть и сегодня на Соборном Дворище.
Поиски средневековых поселений вблизи Великого Устюга, начатые нами в 1982 году, долго шли впустую. Лишь в 1986-м под Устюгом обнаружилась серия долгожданных селищ, и мы поняли причину первоначальных неудач. Дело в том, что колонисты устраивали свои поселения на небольших повышениях в широких поймах рек, ибо на заливных лугах были лучшие пастбища и лучшие пахотные земли. Сильные весенние паводки Юга и Северной Двины часто смывали постройки, давили их льдинами, заносили поля песком. Вдобавок после паводков реки нередко меняли русло, уходили от деревни, оставляя се на старице. Чтобы найти поселения в долинах рек среди множества стариц и полоев, надолго заполненных паводковой водой, необходимо тщательно обследовать малейшие повышения в пойме, заложить на каждом из них по нескольку шурфов. Сейчас под Устюгом открыто порядка 20 селищ, основанных выходцами из центральных областей Руси в конце XII и в XIII веке, но гораздо больше их было полностью смыто. Ясно, что Великий Уетюг уже тогда находился в центре плотно заселенной сельской округи, заметно отличавшейся в этом отношении от сопредельных территорий.
Устюжский край стал крайней точкой славянского расселения на Севере. Дальше на восток, за Двиной, на Вычегде и Выми, жили лишь пермские племена, предки современных коми-зырян. Постоянных русских поселений в Вычегодском крае не было, наверное, вплоть до второй половины XIV века, когда уроженец Великого Устюга Стефан Пермский начал свою миссионерскую деятельность среди зырян.
Историческая карта оказывается весьма далекой от того полотна, какое можно нарисовать в воображении до знакомства с конкретными материалами, — зеленый фон тайги, по которому равномерно разбросаны островки полей с темными точками деревень. На реальной карте — причудливое чередование небольших освоенных и огромных незаселенных пространств. Та же картина повторится, если продвинуться еще дальше на север, — в Заонежье, на Вагу и в Подвинье.
Взгляд на карту: от Заонежья до Тоймы и Пинеги
Трудно придумать бумаги более скучные, чем официальные документы, регламентирующие размеры налогов и судебных пошлин. Однако спустя восемь столетий после их появления подобные документы могут стать для историка увлекательным чтением. Именно это случилось с так называемой Уставной грамотой 1137 года, составленной в Новгороде по повелению князя Святослава Ольговича и содержащей перечень 28 северных погостов, выплачивающих судебную десятину новгородскому епископу1. Сегодня она служит незаменимым источником для определения географии новгородских владений, основная часть которых лежала севернее Белоозера, Присухонья и Великого Устюга.
Нельзя сказать, что Уставная грамота — документ, абсолютно понятный историкам. Неясно, например, включены ли в него все новгородские погосты, существовавшие к тому времени на Севере, или только некоторые из них. Далеко не все перечисленные в грамоте географические названия поддаются четкой привязке к месту: мы знаем, что за прошедшие столетия множество поселений сменили свои имена. Но вопросы, которые оставляет без ответа Уставная грамота, во многом проясняются при обращении к другим документам и археологической карте.
Раньше других на Севере новгородцами были освоены Прионежье и Заонежье. Об этом свидетельствует уже то обстоятельство, что Заонежье входило в состав Обонежской пятины, то есть в границы основной территории Новгородского государства, тогда как иные области — Вологда, Заволочье, Пермь — имели статус "волостей", колоний Великого Новгорода. Тем не менее упоминания о Заонежье или о каких-либо его населенных пунктах вплоть до XIV века в документах отсутствуют, если не считать трех погостов в Уставной грамоте, местоположение которых остается, впрочем, спорным2.
Ранняя колонизация Прионежья и Заонежья подтверждается и археологическими материалами. Экспедиции Карельского филиала РАН выявили здесь около 40 средневековых поселений, большинство из которых датируется X—XI веками3. Поселения тяготеют к крупным озерам, располагаются на невысоких береговых мысах, в стороне от современных деревень. От белозерских они отличаются меньшими размерами и меньшей толщиной культурного слоя; иногда он настолько беден находками, что догадаться о бывшем селище под силу лишь очень опытному археологу-разведчику.
В Западном Заонежье при раскопках не встречены черепки глиняных сосудов, по-видимому, здесь не изготавливали керамику, а использовали в быту металлическую и деревянную посуду. Кем были местные обитатели — переселенцами из древнерусских областей или коренным населением? Ответить на этот вопрос пока трудно, но оставшиеся древнерусские украшения и бытовые вещи явно говорят о том, что в Заонежье поддерживали самые тесные связи с русской метрополией. Судя по наличию специфических приладожских украшений, в освоении этих территорий немалое участие принимали ладожане. Пожалуй, единственный памятник, указывающий на появление в Заонежье отдельных групп переселенцев из более южных областей в X—XI веках, — Челмужские курганы на северо-восточном берегу Онежского озера, вблизи Челмужского погоста.
В Прионежье самая плотная концентрация поселений характерна для окрестностей Водлозера, находящегося близ водораздела Онежского озера и реки Онеги. Далее на востоке, в среднем и нижнем течении Онеги, средневековых памятников почти не найдено, кроме могильника у деревни Карельская и двух селищ у Бирючевских порогов, на волоке из Онеги в Емцу. Слабая заселенность вполне объяснима: в среднем течении Онега, как и Сухона, не имеет широкой долины с пойменными лугами, столь привлекательными для колонистов. С востока в Онегу впадает река Моша, вытекающая из Мошинского озера. Уставная грамота указывает тут на один из новгородских погостов. Нашими разведками в районе Мошинского озера выявлено до 10 поселений и могильников — наиболее крупное гнездо средневековых памятников в бассейне Онеги.
Гораздо плотнее, была заселена соседняя Важская земля, в бассейне левого притока Северной Двины — Ваги. Судя по всему, по плотности населения она уступала лишь Белозерью. В летописях XI—XV веков Важская земля, Подвинье и Поонежье выступают под общим именем — "Заволочье", но первоначально термин использовался для обозначения одной Важской земли, освоенной раньше, чем сопредельные территории на Севере4. В Уставной грамоте названы четыре новгородских погоста на Ваге, центральным был погост в устье реки Вели, ее левого притока. При работах на Ваге нам впервые удалось разведать археологические памятники, которые правомерно идентифицировать с погостами в Уставной грамоте. Поэтому, рассказывая о Важской земле, уместно сделать краткое отступление и познакомить читателя с северным погостом XII века.
Известно, что древнерусский погост — место сбора дани, центр небольшого административного округа. Можно представить себе скромных размеров крепость с деревянными или земляными укреплениями, церковью, административными и хозяйственными постройками. Такое представление традиционно для исторической литературы. Но отвечает ли оно действительности? В Уставной грамоте значится погост в Усть-Ваге. В отличие от многих других географических наименований, "Усть-Вага" поддается однозначной расшифровке: это место впадения Ваги в Двину, где и по сей день существует куст деревень с таким названием. Усть-Важская волость окружена борами и моховыми болотами, никогда не знала промышленного строительства и масштабных мелиоративных работ, что дает надежду на хорошую сохранность памятников древности. Наши доскональные обследования показали, что погосту в Усть-Ваге соответствуют три небольших селища, расположенных на окраинах современных деревень. То, что эти селища — современники Уставной грамоты 1137 года, не вызывает никаких сомнений: на одном из них после долгих поисков среди черепков средневековых сосудов нам попался бронзовый бубенчик XI—XII веков. Не исключено, что на самом деле древних поселений в Усть-Ваге было больше: два или три селища могли быть разрушены появившимися в наше время деревнями или лесосплавом, но никакой "крепостцы" здесь быть не могло — для нее не остается места на подробной топографической карте. Следовательно, погост XII века — обычное гнездо сельских поселений, может, лишь более крупное. Внешне его административные функции никак не выделены. И если бы не Уставная грамота, мы никогда бы не узнали, что скромные селища в Усть-Ваге платили судебную десятину новгородскому епископу.
Кроме селищ, на территории Важской земли открыто сейчас примерно два десятка средневековых могильников. Немало их исчезло еще в прошлом веке при различных земляных и сельскохозяйственных работах, и об их существовании напоминают только украшения и топоры, некогда переданные в музеи любознательными "находчиками". Важские могильники оставлены финно-угорским и смешанным славяно-финским населением, которое уже в XI веке было тесно связано с древнерусской метрополией. Наверное, основной приток пришлого люда на Вагу относится к ХП-ХШ векам.
В XIII веке важские погосты стали укрупняться, здесь сооружались церкви, сюда присылались из Новгорода церковные книги. Среди многочисленных рукописей, погибших в московском пожаре при вторжении Наполеона, был "Шенкурский пролог", написанный в 1229 году в Новгороде дьячком Давидом " в храм Спаса за Волок в Шенкурье"5. О связях Важской земли с Новгородом свидетельствуют пергаментные документы и берестяные грамоты6. Но не Позднее XIII века на Ваге и ее притоках Устье и Кокшеньге Появились владения ростовских князей, вклинившиеся между новгородскими погостами.
Подвинье, по мнению большинства историков, было освоено новгородцами еще в глубокой древности. Действительно, некоторые погосты Уставной грамоты, несомненно, находились в нижнем течении Двины. Три погоста — еще дальше на востоке, на Пинеге, правом притоке Двины7. В Государственной Публичной библиотеке хранится "Паремийник" (сборник избранных мест из Ветхого Завета), созданный в 1271 году в Новгороде для церкви Бориса и Глеба в Матигорах8, — значит, Матигоры выросли уже до крупного поселения. В первой половине XIV века административным центром новгородских владений на Двине были Холмогоры. В XIII—XIV веках, а может, и раньше в Подвинье проникают ростовские князья.
Однако, как это ни парадоксально, никаких археологических свидетельств древнерусской колонизации в Нижнем Подвинье пока не выявлено, если не считать двух бронзовых подвесок-уточек, найденных на Пинеге. В низовьях Двины, там, где должны были существовать поселения новгородцев, несмотря на самые подробные разведки, не обнаружено памятников того времени. Остается предположить, что подобная ситуация — опять-таки следствие разрушительной работы паводков, о чем уже говорилось. И позднесредневековые деревни, располагавшиеся на невысоких всхолмлениях в пойме Двины, тоже часто страдали от весенних половодий, смывавших и стиравших льдом пойменные останцы. Видимо, древнейшие поселения оказались смыты половодьем, хотя это предположение не исключает, конечно, счастливой возможности отыскать их следы в будущем.
Должно быть, правобережье Двины в среднем и нижнем ее течении было заселено какими-то финно-угорскими группировками, долгое время сберегавшими свой язык и культуру. В рукописях XIII—XIV веков содержатся сведения о "суре поганой", "пинеге" и "тоймичах"9. Пока об этих этнических образованиях нам неизвестно ничего, кроме их имен. Возможно, тоймичам принадлежат небольшие могильники и отдельные находки средневековых вещей, зафиксированные в последние годы ленинградскими археологами в Среднем Подвинье.
Почти совершенно скрытой от нас остается история возникновения первых русских поселений в Беломорье. Несомненно, дорога к Белому морю была проложена не позднее начала XI века, о чем можно судить по двум кладам монет и серебряных украшений, один из которых был найден еще до революции вблизи Кеми, а второй совсем недавно, в 1989 году, в устье Северной Двины. Между тем в Уставной грамоте сказано лишь об одном пункте "на мори". Десятина, поступавшая отсюда новгородскому епископу, выплачивалась солью. Упоминаний о постоянных поселениях на побережье в документах до конца XIV века нет, вплоть до последнего времени не находили там и археологических памятников эпохи средневековья.
В 1985 году архангельскому археологу А.Я. Мартынову посчастливилось вскрыть первое захоронение XII—XIII веков на Соловецких островах. Оно находилось под небольшой каменной насыпью. Этническая принадлежность погребенного остается неясной, симптоматично, однако, что крупная подковообразная застежка из его облачения близка карельским украшениям. Это заставляет вспомнить документы XV века, извещавшие о владениях "пяти родов карельских детей" на Беломорском побережье10. Пожалуй, промысловые угодья Беломорья были освоены уже в XII веке — здесь рыбачили, охотились на морского зверя, варили соль, но не устраивали постоянных поселений. Приходившие на побережье сезонные промысловики жили на Двине, Ваге и в Заонежье.
Где же провести северную границу Руси предмонгольского времени? Автор "Слова о погибели земли Русской", произведения, написанного вскоре после Батыева нашествия, прорисовывает ее следующим образом: "... от немець до корелы, от корелы до Устюга, где тамо бяху тоймици погании и за Дышачим морем; от моря до болгар..."11. Основная территория расселения карел в тот период — Северо-Западное Приладожье. Местоположение Устюга не требует комментариев. "Тоймици (тоймичи) погании" (то есть некрещеные) обитали, вероятно, не в ближайшей округе Устюга, а ниже по Двине, где в нее впадают реки Верхняя и Нижняя Тойма. "Дышачим (дышащим) морем" называли на Руси Белое море или Ледовитый океан, возможно, из-за сильных приливов, поражавших наших предков из континентальной Восточной Европы. Болгары — население не Дунайской, а Волжской Болгарии, государства, которое занимало часть Поволжья и Прикамья. Мы видим, что Рубежи, обозначенные безымянным автором середины XIII века, примерно соответствуют границе, которую реально наметить по археологическим материалам.
Если в X веке зона постоянного русского расселения Достигала Белого озера и Юго-Восточного Приладожья, то концу XII века она охватывала уже Устюжский край и Нижнее Подвинье. За два — два с половиной столетия граница отступила на 600 километров к северо-востоку.
Изменения на исторической карте настолько грандиозны, что у читателя могут возникнуть законные сомнения в точности приведенных оценок и наблюдений. Может быть, раздвигались лишь границы государства и освоение Севера в X—XIII веках — присоединение новых пространств с уже сложившимся массивом населения, которое отныне должно было подчиняться власти русских князей, платить дань и участвовать в военных походах? До начала широких археологических обследований на Севере такое предположение было в принципе допустимым, но сейчас его уже принять нельзя. Ведь в Белозерье, на Каргополье, в Важской земле и Устюжском крае возникли десятки новых поселений, людская численность резко увеличилась, причем в западных районах, расположенных ближе к основной территории Древнеруского государства, аналогичные процессы начались раньше. Ясно, что колонизация X—XIII веков — это прежде всего мощный приток нового населения на северные окраины Восточной Европы12. Ниже мы увидим, что среди колонистов были не только славяне, но и представители различных финно-угорских племен, втянутые в общую "кампанию" по заселению периферийных областей. Но и те и другие выполняли одну историческую роль — они выступали как проводники нового экономического уклада и создатели русской государственности на Севере.
Волости за Двиной и Онегой
Мы очертили территорию, за границами которой в XII—XIII веках не было постоянных русских поселений и погостов, плативших дань в государственную казну. В то же время политическая власть древнерусского государства простиралась гораздо дальше на север и восток, где финно-угорские племена тоже были связаны с Русью данническими отношениями. Сбор дани среди них производили специальные чиновники — данщики, совершавшие , свои поездки в сопровождении вооруженных отрядов.
Кольский полуостров в средневековье был заселен саамами или лопарями, сохранившими кочевой уклад и занимавшимися рыболовством и охотой на оленей. С середины XIII века здесь начинают расселяться и карелы. "Тре" — новгородская волость на Кольском полуострове — впервые возникает на страницах документов в 1264 году1, а еще раньше, в 1216-м, в новгородской летописи упомянут "терский данник" (сборщик, а не плательщик дани) Семен Петрилович2. Возможно, в северо-западных районах Кольского полуострова находилась другая новгородская волость — "Колопермь", встречавшаяся в тех же документах, но это мнение разделяют не все историки.
Судя по норвежским источникам, в середине XIII века новгородцы собирали дань далеко на западе — вплоть до Люнгенфьорда, то есть на всей территории современной норвежской провинции Финнмарк. Однако права новгородцев в западной и восточной частях "страны саамов" были различными. Саамы, обитавшие на западе, платили "двойную дань" — русским и норвежцам; на восток, в пределы волости Тре, норвежские чиновники доступа не имели3.
Проникновение новгородцев на Кольский полуостров началось задолго до XIII века, о чем свидетельствуют археологические находки. В сентябре 1887 года две крестьянки из села Варзуги на Терском берегу, собиравшие ягоды вблизи устья речки Индерки, нашли в осыпи песчаного холма семь массивных серебряных обручей — шейных гривен. Доставленные в Петербург в Археологическую комиссию, гривны хранятся сейчас в Эрмитаже. Они представляют собой продукцию древнерусских ювелиров и датируются XI веком. Очевидно, их завезли на Терский берег первые военно-торговые экспедиции из Новгорода.
Здесь же, в районе Варзуги, ленинградский археолог О.В. Овсянников обследовал остатки двух могильников XII — начала XIII века. Один из них оказался разрушенным, в другом насчитывалось всего три захоронения. Вопрос об этнической принадлежности погребенных и тут окончательно не решен, но найденные украшения указывают на то, что связи между Терским берегом и русской метрополией были уже достаточно прочными4. А вот скромные размеры могильника — лишь трое похороненных — наводит на мысль, что в XII—XIII веках на Терском берегу не было еще постоянных, долговременных поселений. По документам XVI века мы знаем, что часть промысловых угодий принадлежала двинянам. Очевидно, и в древнейший период Терский берег осваивался из Подвинья, и данщики попадали сюда морским путем.
Водно-волоковые пути Севера в XI—Х1П вв.:
а — маршруты водно-волоковых путей; 6 — волоки;
в — северо-восточная граница зоны распространения
древнерусских курганов; г — города и археологические
памятники XI—Х1П вв.; д — находки предметов
древнерусского происхождения на Крайнем Севере.
Саамы вели подвижный образ жизни, поэтому их археологические следы трудноуловимы. В целом на Кольском полуострове саамские поселения и могильники X—XIII веков остаются невыявленными; лучше изучены подобные памятники на севере Швеции и Норвегии. Саамы долго были язычниками: в горах и на побережьях озер, в особых священных местах они приносили в жертву своим божествам оленей. Боги принимали также предметы вооружения и быта, украшения. В шведских провинциях Норрботтен и Вестерботтен археологам удалось обнаружить серию саамских святилищ, где среди камней россыпью лежали украшения X—XIII веков, причем многие из них — севернорусского происхождения5. Подвески в виде уточек и коньков, подвески-лунницы и височные кольца как две капли воды похожи на своих "двойников", получивших массовое распространение в Костромском Поволжье, в Белозерье и в Важском крае. Особенно многочисленны подвески-кресты, которые, видимо, пользовались повышенным спросом у саамов. Не случайно в XIII веке они наладили собственное производство этих вещей по древнерусским образцам. Грубые саамские отливки легко отличить от более качественных изделий профессиональных ювелиров на Руси. Несомненно, язычники-саамы верили в сакральную (божественную, магическую) силу креста. Древнерусские украшения попадали и на север Норвегии, в Тромс и Финнмарк, где они встречаются в саамских погребениях.
Состав находок и их география позволяют предположить, что меновой торговлей занимались жители Важской земли — "заволочане", и недаром мирный договор 1326 года между Новгородом и Норвегией отдельно оговаривал право "заволочан" беспрепятственно совершать торговые поездки на норвежскую сторону6. Широкое вовлечение северной Скандинавии в сферу русской торговли (и в какой-то мере — в сферу русского политического влияния) относится к XII—XIII векам. В следующем столетии деятельность русских купцов на этой территории полностью свертывается.
В древнейшей части "Повести временных лет" перечислены "инии языци (народы) иже дань дают Руси". В числе прочих мы находим и пермь. Речь идет как о волости Пермь, которая с XIII века постоянно упоминается в списке северных волостей Великого Новгорода7, так и о ее обитателях-перми вычегодской" — предках современных коми-зырян, — занимавших обширные пространства в бассейнах Нижней и Средней Вычегды, Выми и Верхней Мезени. "Всякому же хотящему шествовати в Пермскую землю удобезден путь есть от града от Устюга рекою Вычегдою вверх до нде же вниде в самую Пермь ..Г, ~ читаем мы в "Житии Стефана Пермского". Проживавшие в этом крае сочетали в XI—XIII веках промысловое хозяйство с занятием скотоводством и были немного знакомы с земледелием. На Выми, историческом центре "перми вычегодской", плотность населения была достаточно высокой, а населенные пункты - крупными и стабильными.
Благодаря многолетним раскопкам здесь исследованы могильники, в которых насчитываются сотни средневековых погребений9. Уже в XI веке на Вымь стали поступать вещи прибалтийско-финского происхождения и западно-европейские монеты, что указывает на контакты перми с новгородцами или с их финно-угорскими соседями на новгородской земле — проводниками новгородского влияния на Севере. С ХИ века в могилы пермян клали древнерусские украшения и горшки, изготовленные на гончарном круге. Особенно много таких вещей встречается на Пожегском городище (река Вымь), раскопки которого ведет в последние годы экспедиция Коми филиала АН СССР под руководством Э.А. Савельевой. Городище располагается на важнейшем водном пути в Северное Приуралье, проходившем по Вычегде и Выми, и, учитывая мощность его земляного вала и состав находок, можно предположить, что оно было опорным пунктом русских данщиков, направлявшихся в Печору и Югру.
В перечне племен "иже дань дают Руси" вслед за Пермью названа печора10. Из летописи следует, что печорская дань поступала в Новгород уже в конце XI века; волость Печора, как и Пермь, неизменно фигурирует в договорах Великого Новгорода с князьями как новгородская колония. До сих пор остается, однако, неясным, какой народ скрывается за летописным словом "печора", не вполне понятно также, в каких районах необъятного Печорского края собирали дань новгородцы. Для летописца начала XII века печора — особый народ, отличный, с одной стороны, от югры, предков современных хантов и манси, с другой стороны — от самояди, древних самодийцев, предков современных ненцев. Большинство советских исследователей видят в печоре древнее аборигенное население Европейского Северо-Востока прасаамских или палеоазиатских корней и считают, что в первой половине II тыс. н.э. печора была постепенно ассимилирована пришедшими из-за Урала ненцами. Очевидно, она заселяла северную часть Печорского бассейна, поскольку Южное Припечорье было занято угорскими племенами.
Наиболее яркий и известный археологический памятник здесь — Хэйбидя-Падарское жертвенное место в Большеземельской Тундре11. В течение многих столетий нашей эры, с VI по XIV век, охотники и рыболовы приносили жертвы своим божествам. Как и саамы Северной Швеции, они закалывали оленей и других животных, оставляли богам металлические украшения, бытовые вещи, наконечники стрел. На невысоком бугре в тундре геологу Г.А. Чернову, а затем археологу В.И. Канивцу удалось собрать около трех тысяч различных предметов. В последние годы в Северном Припечорье открыты и другие святилища с богатыми находками.
Несравнимо менее выразительны поселения этого края — стоянки так называемой бичевницкой культуры — с тонким, слабо выраженным культурным слоем, из которого были извлечены черепки сосудов, орнаментированных гребенчатым штампом и ямочными вдавлениями, и кремневые орудия. Металлические орудия труда наряду с украшениями попадаются крайне редко; многие из них, как и металлические вещи, найденные на святилищах, — привозные. Население, оставившее эти памятники, вело подвижный образ жизни, занималось охотой, морским промыслом и рыболовством. Если считать, что стоянки бичевницкой культуры принадлежат летописной печоре, то по уровню социально-экономического развития она заметно отставала от южных соседей, прежде всего — перми.
Археологические свидетельства проникновения русских данщиков на Печору немногочисленны. На городище Поганый Нос вблизи устья Ижмы найдена серия предметов XI—XII веков: железный топор, наконечник копья, наконечники стрел, кресало с бронзовой рукоятью. Топор с широким симметричным лезвием, несомненно, представляет собой боевое оружие, такие топоры первоначально были на вооружении скандинавских викингов, а затем, с конца X века, получили распространение в ряде стран Балтийского региона, в том числе и в некоторых новгородских землях. По-видимому, обладателем этого оружия был новгородский дружинник, явившийся в Печору в составе отряда данщиков. Есть и другие материальные свидетельства былых "западных" связей: вблизи устья Усы найдены три массивные подковообразные застежки, на Хэйбидя-Падарском жертвенном месте — бронзовые бусы-флакончики приладожского происхождения. Но самая богатая коллекция древнерусских украшений и бытовых вещей недавно оказалась в руках О. В. Овсянникова при раскопках Городецкого святилища; недалеко от него позднее был построен Пустозерский острог.