А. Мерцалов. Вологодская старина(4)

1 Пострижен в монахи в 1711 году, скончался в 1737 г.
________________
Вскоре по прибытии в Спасокаменный монастырь, Георгий принял схиму с именем Гедеона; по распоряжение преосвященного Афанасия, к нему были приставлены караульные: отставной лейб-гвардии сержант Артемий Нечаев с жившими на пропитании в монастыре отставными солдатами; кроме того, при разжалованном архиепископе находились еще два собственные келейника; на содержание он получал по 2 р. 50 к. в неделю. Между тем в Петербурге скоро узнали, что будто бы схимонах Гедеон находится под слабым надзором. Это было следствием новой интриги Феофана Прокоповича, продолжавшего преследовать падшего врага. По его поручению, синодский обер-секретарь Дудин послал нарочного в Вологду с письмом к архиерейскому секретарю, где он писал, что гонец послан за покупкою лошади и прилагается для этого 50 руб., а между тем в середине письма поместил приписку, объяснявшую, что покупка лошади—один вид, что нужно совсем не то. «Попросись», сказано было там, «у своего apxиepeя будто бы за покупкою лошади, поезжай как бы ненароком заверни в Каменный монастырь и разведай всячески о Дашкове: живет где он как монах, или поднимает паки рога по прежнему злому обычаю гордости своей; не пишет ли к кому, не имеет ли каких замашных разговоров? Не делает ли ему архиерей какого послабления? Ничего не опасайся, труд свой в о в уведомлении покажи, за что подлинно оставлен не будешь». Секретарь так и сделал. Заехав как бы случайно в Спасокаменный монастырь, он разузнал, во-первых, что брат Дашкова, казанский вице-губернатор, и сестры присылали ему съестные припасы и что сам он покупал свежую рыбу; во-вторых, отправившись к Дашкову, нашел, что он был не в схимнической одежде и благословил его, секретаря, когда он просил его о том «для испытания». Вследствие именного указа, из Петербурга послан был новый караул: лейб-гвардии Преображенского полка сержант Полозов с тремя солдатами, и наряжено следствие,—«как он, Гедеон, по привезении в тот монастырь, жительство имел и иметь и не чинил ли и не чинит ли каковых противных св. правилам и ее императорского величества указам—поступок, и кто ему имелись и имеются в том вспомощники?» По следствию оказалось: 1) что Гедеон, находясь под караулом, свободно гулял по монастырю и по кельям; сердился, если приходящее в монастырь не спрашивали у него благословения и в сердцах говорил «некоторые непотребные речи»; 2) что преосвященный Афанасий имел к нему «некоторый склонности», а именно: по привозе в монастырь, не назначал караула более недели; по назначении же караула дозволял сержанту Нечаеву и капралу Госвицкому меняться на карауле помесячно, и затем обоих, без разрешения синода, отставил от караула; после того архимандрит монастыря сам назначил к Гедеону в караул отставного капрала Морозова, с монастырскими служителями, без надлежащей инструкции, вследствие чего «имелись в то время к тому Гедеону от разных персон некоторые присылки с их людьми, которые и были к нему допускаемы; також и келейники его находились в немалой свободности и из монастыря съезживали неоднократно по ярманкам и в другие места»; наконец, назначенные архимандритом караульные были сменены вологодским преосвященным, и Гедеон оставлен только под надзором монастырских служителей, отчего «тому Гедеону и келейникам его в содержании под караулом стало быть и пущее послабление и посторонним допуск, ибо в то время, приезжая к нему неоднократно, вологодские купецкие люди имели с ним торг, покупали у него из пожитков серебряную посуду и проч. и приносили ему гостинцы». По докладе этого дела на высочайшее утверждение, в марте 1733г., из кабинета министров последовало решение. Преосвященному Афанасию[1], за слабое смотрение за Дашковым, поведено сделать выговор в присутствие синода и подтвердить, чтобы он впредь «от того Гедеона караульных отнюдь никуда не отлучал и к оному Гедеону монахам и другим посторонним, также и тому Гедеону к монахам и другим—ходить запретил и нигде с тутошними монахами и с другими ни с кем до разговоров того Гедеона допускать не велел».

1 Он, по поводу раскрытых следствием его упущений, представил оправдательные объяснения, которые действительно доказывают, что, не желая делать надзор над узником стеснительным, он не старался, однако, умышленно ему мирволить, - но объяснения эти уважены не были.
_____________
В 1735 г. Дашков объявил своим караульным, что «имеет за собой государево дело» и хочет о том объявить губернатору иди воеводе, или кто от них прислан будет поверенный, а синоду и вологодскому епископу о том доносить он не может, «для того, что за синодом и вологодским епископом имеет не малое подозрение». Об этом было сообщено преосвященному Афанасию, и он поспешил представить донесение синоду. Синод. указом от 2-го апреля 1735 г., строго отвечал ему, что он поступил в этом деле неосмотрительно, что ему прежде всего следовало самому допросить схимонаха Гедеона при знатных духовных особах, что, поступая так, он навлекает на себя подозрение «в страхе от Гедеона и Гедеоновых благодетелей», и подробно предписывал— как должен быть произведен допрос Дашкову. Неизвестно, что отвечал на этот допрос Гедеон; быть может, он не пошел на допрос, как это и предполагал синод, но караульные его и подьячие, писавшие показание с их слов, были допрошены, разрознились в речах, сделали даже нисколько ложных показаний и подвергнуты наказанию. Так это дело и кончилось. В последующее время синод еще до десяти раз посылал указы преосвященному Афанасию то об освидетельствовании и описании имущества Дашкова, то о доставлении ежемесячных о нем рапортов, то о перемене караульных, о побеге, поимке и наказании некоторых из них и проч. Из всего этого ясно, что спасокаменский узник возбуждал к себе в синодских членах неослабный интерес; что Феофан Прокопович не любил забывать тех, которые когда-либо осмеливались поднимать против него «роги своея гордости», и что вообще положение Дашкова в монастыре было крайне тягостно. Дашков прожил в Спасокаменном монастыре пять лет, т. е. до 1735 г., и в этом году был переведен в нерчинский Успенсшй монастырь[1], вследствие следующего определения, кабинета министров:

«Декабря 2-го числа 1735 г., господа министры да генерал и кавалер Ушаков слушали взнесенное из тайной канцелярии дело о содержащемся в вологодской епархии, в Спасокаменном монастыри, арестанте, схимонахе Гедеоне Дашкове, и приговорили: оного Дашкова за вины его, о чем явно по делу, из Вологодской провинции—послать под крепким караулом в тобольскую губернскую канцелярию, а из той канцелярии сослать его иркутской епархии в Успенский нерчинский монастырь, и в том монастыре содержать его, Дашкова, до смерти его никуда неисходно, под крепким караулом, не допуская к нему, кроме караульных, других никого; пищу и одежду давать ему против прочих того монастыря монахов, и буде, паче чаяния, впредь будет он, Дашков, сказывать за другими и за собою слово и дело, иди объявлять станет какую важность, и в том ему, за подозрением его, не верит, о чем и ему, Дашкову, при посылке его из Вологодской провинции, объявить с запискою». Иркутскому епископу[1], синодским указом от 8-го апреля 1736 г., строго предписывалось даже лично наблюдать, чтобы вышеприведенное определение кабинет министров было выполнено в точности. В нерчинском монастыре Дашков был поручен суровому надзору иеромонаха Боголепа; трое караульных ни на шаг не оставляли его и так бдительно наблюдали за ним, что даже по вынос просфоры в церкви сначала разламывали ее и потом уже отдавали ему, опасаясь, чтобы в ней не была запечатана какая-либо бумага. Так томился он здесь три года и скончался 17-го апреля 1739 года. Оставшееся после него скудное имущество[2] , по решению конторы тайных розыскных дел, от 9-го января 1740 г., было разделено между братией монастыря, кроме св. икон, которые велено отдать в церковное достояние.
По народному преданию тех мест, схимонах Гедеон был высокого роста, но сгорблен от старости; глаза глубоко впали, волосы пожелтели, уста—в постоянном молчании... Своими руками посадил он в монастырской ограде разросшийся теперь куст бузины, близ которого и покоятся его страдальчески кости.

      В исходе смутного времени, в сентябре 1613 года, когда земское ополчение под начальством князя Пожарского стояло уже под Москвой, польские и литовские люди с казаками и русскими «ворами» внезапно напали на Вологду, разграбили ее и, рассыпавшись мелкими шайками по всему северному краю, «воевали села и деревни и многих людей мучили и убивали». &;lt; Слдедствием этого было общее разорение Вологодского края. Особенно пострадала сама Вологда: из богатого торгового города она стада бедным, захудалым городком и долго не могла оправиться от погрома, ощутительные следы которого сказывались в уменьшении населения, в бедности городских тяглецов и в упадке торговли. Так отразилось литовское разорение на крупном центре тогдашней народной жизни на севере. Небезынтересно было бы узнать—как отразилось оно на крестьянском быте того времени? Насколько понизилось, вследствие его, благосостояние уездных тяглецев? Сколько их было убито и сколько пропало безвестно? Разумеется, трудно собрать данные относительно целого края, отвечающие на эти вопросы, как трудно, или—скорее—невозможно, проследить двинете многочисленных польских шаек и их разбойничьи подвиги на обширной территории... Но если поставленные вопросы приложить к небольшому уголку Вологодского края, то можно получить на нихъ весьма точные отвиты, и затем уже по аналогии судить
      о положении о других сел и деревень, в которых побывали и хозяйничали поляки.
      Таким уголком послужит для нас вотчина Спасокаменного монастыря, находившаяся в Уточенской волости—верстах в 70-ти в северу от Вологды. Она была описана, в числе других вотчин этого монастыря, писцами—князем Б. Касаткиным-Ростовским и подьячим Жданом Малафеевым—в 1616 году, следовательно спустя всего 3 года после литовского разорения, а потому и следы его в составленной имя книге[1] весьма ощутительны.
      Уточенская вотчина состояла из монастырского седа Дупленова на речке Кихти и «тянувших к нему» 13-ти деревень, раскинувшихся на пространстве 15-ти верст. До разорения в селе монастырской пашни было 66 четвертей[2]; от разорения. за недостатком людей, запустело 30,—т. е. почти половина. В деревне Селищах до разорения было 6 жилых крестьянских дворов, во владении которых состояло 491/2 четвертей пахотной земли; после разорения оказалось «в живущем» только 3 двора, да 3 двора пустых, хозяева которых от погрома «сошли в Корелу», а пахавшаяся ими земля—в количестве 224/2 четвертей—запустела. В деревне Климунине единственный крестьянин-домохозяин, за которым состояло 9 четвертей пашни, «сшел в мере от казачья разоренья», вследствие чего двор его и пахота запустели. В деревне Шевцове до разорения было 5 жилых крестьянских дворов, во владении которых находилось 72 четверти пашни; из них к 1616 году запустели 4 двора: один крестьянин «в прошлом во 122 (1614) году сшел в мер от казачья разоренья», а трое других «сошли в Корелу», вследствие чего 63 четверти пахоты запустели. Деревня Кинозерово, в которой жили два крестьянина, пахавшие 18 четвертей земли, вовсе запустела, потому что оба они «во 122 году сошли в мер от казачья разоренья В деревне Сопятине жили два крестьянина: один них владел 9 четвертями пашни, другой—27; очевидно, последний был зажиточный человек, пахавший против своего соседа втрое больше земли, его то «во 122 году казаки замучили до смерти; двор его опустел, и пашня осталась не, паханной. Деревня Сыроежкино[3] оказалась выжженной во время разорения; жившие в ней два крестьянина в том же 122 году «сошли в Mиpе», а пашня их, в количестве 18-ти четвертей, запустела. В деревне Зыкове до разорения были два крестьянские двора, из которых каждый владел 9 четвертями пашни. Во 122 году один домохозяин «сшел безвестно от казачья разоренья», а пашня его запустела. Деревня Безопашево—вся запустила: жившие в ней два крестьянина, пахавшие 9 четвертей земли, «во 122 году сошли в мире от казачья разоренья».
      Перечисленные деревни лежали к северо-западу от седа Дупленова, занимая узкую, но длинную (верст на 7) полосу земли; приводимый далее деревни находились к юго-востоку от того же седа, будучи расположены на расстоянии 8—10. верст от него. Я указываю на это обстоятельство потому, что первые деревни, как мы видели, были разорены казаками, вторые же подверглись нападению литовских людей. Это обстоятельство наводить на мысль, что шайка, нагрянувшая на монастырское седо Дупленово, разграбив его, разделилась на две банды: одна, в которой преобладали казаки, кинулась на северо-запад, а другая, состоявшая из поляков,—на юго-восток. Здесь, в деревне Дорохове, «литовские люди секли» единственного крестьянина-домохозяина, пахавшего 18 четвертей земли, следовательно человека зажиточного; вследствие этого деревня запустела и оставалась такою—в 1616 году. В деревне Рудине на реке Кубине— до разорения было 5 жилых дворов,• владевших 114 четвертями пашни; в 1616 году здесь оказались только два жилых двора с 24 четвертями пашни, остальные 3 двора и 90 четвертей пахоты запустели: двух домохозяев «побили литовские люди», а третий —«сшел в мир от разоренья». Деревня Пахинское, в которой жили 4 крестьянина, пахавшие 108 четвертей земли,—вовсе запустила, потому что с разоренья два домохозяина «сошли безвестно», да два .«сошли в Корелу». В деревне Подольном до разоренья были 4 жилые двора при 81 четверти пахоты; в 1616 году из них 3 двора запустели: от разоренья, один крестьянин «сшел в мир», а двое других—«сошли в Коредул; вследствие этого бывшая за ними пашня, в количестве 72 четвертей, также запустела. Деревня Наволок уцелела от разоренья: в ней были два крестьянские двора при 18 четвертях пашни. Быть может, этой деревеньке посчастливилось потому что она лежала в стороне от других деревень — на низком месте, за лесным бором.
      На основании приведенных данных, можно сделать следующий вывод: до литовского разоренья в Уточенской монастырской вотчине было 14 жилых поселений (1 село и 13 деревень), а в них 38 крестьянских дворов с таким же числом домохозяев, пахавших 66 монастырской и 568 1/2 четвертей своей пашни. После того, как в этой местности побывали литовские и казацкие шайки, из 13-ти деревень—6 (с 12 дворами) вовсе запустили; в остальных 7-ми деревнях вместо 26-ти жилых дворов стало только 11, так что из 38-ми дворов запустело всего 27. На столько же уменьшилось и число крестьян-домохозяев, из которых 4 были убиты в разоренье, 3 безвестно пропали, 10 выселились в Корелу и 10 же пошли по миру от бедности. Такое значительное уменьшение рабочей силы повлекло за собой соответственное уменьшение запашки. В 1616 году монастырской земли в селе Дупленове обрабатывалось вместо 66 только 36 четвертей, а количество крестьянской пашни к этому времени понизилось еще значительнее: вместо 568 1/2 четвертей стало пахаться только 105, т. е. запустело 463 1/2 четверти.
      Эти цифры ясно показывают, какой сильный удар нанесло литовское разорение населенно и земледельческой культуре в данной маетности Вологодского края. Не даром в этой стороне, народе до сих пор не забывает казацких дорожек, по которым наезжали к его предкам паны и лихие люди, а за ними неизбежно следовали гибель и разорение.