ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемое издание содержит публикации мифологических рассказов и легенд — устных народных повествований о фантастических событиях. Произведения этого фольклорного жанра, часто называемые быличками, бывалыцинами, побывальщинами, мало известны широкой читательской публике, так как в течение длительного периода они собирались и записывались специалистами-фольклористами очень несистематично. В настоящее время имеется лишь несколько изданий материалов такого рода [1] [Прозаические жанры русского фольклора / Сост. В. Н. Морохин. М., 1977; Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В. П. Зиновьев Новосибирск, 1987; Легенды, предания, бывальщины / Сост. Н. А. Криничная. М., 1989; Былички и бывальщины / Сост. К. Шумов. Пермь, 1991; Народная проза / Сост. С. Н. Азбелев. М., 1992; Криничная Н. А. Лесные наваждения. Мифологические рассказы и поверья о духе — «хозяине» леса. Петрозаводск, 1993, и некоторые другие. В большей части указанных изданий повествования на мифологическую тематику занимают второстепенное место среди других прозаических жанров]. Вместе с тем научная и социальная значимость жанра очень велика. Мифологические рассказы и легенды отражают народный, даже национальный, взгляд на такие значимые для общества понятия, как жизнь и смерть, прошлое и будущее, реальное и ирреальное; в них находит выражение логика рационального и иррационального. В этом смысле можно сказать, что произведения этого жанра отражают определенные стороны национальной души, и в том числе ее мистико-иррациональные свойства. В то же время они наполнены очень разнообразным и конкретным житейским содержанием, живописуют быт, повседневную жизнь человека, крестьянской семьи. В основе повествования, как правило, лежат образы и сюжеты, связанные с языческими представлениями, древние славянские мифы. Мифологические сюжеты переплетены с христианскими представлениями; то, о чем повествуется, обычно воспринимается рассказчиком как имевшее место в действительности. Все это придает мифологическим рассказам своеобразный и неповторимый колорит.
В настоящее время складывается особый взгляд на народные фантастические рассказы, так как в их содержании много такого, что в той или иной форме перекликается с современными повествованиями и публикациями об экстрасенсорных, параксиальных, трансцедентных явлениях.
В древней славяно-русской церковной и светской письменности также представлены многообразные рассказы о сверхъестественном, прежде всего в виде чудес и явлений святых, чудес от икон, описаний бесов и их козней, причем многие повествования обнаруживают параллели с современными материалами даже в деталях. Если учесть все это и собрать воедино, то откроется широкая панорама народного взгляда на чудесное в различные эпохи, на разных этапах социального, религиозного и научного развития общества.
При большом разнообразии конкретного бытового содержания мифологические рассказы обычно состоят из традиционных устойчивых блоков образов и мотивов, которые часто имеют аксиоматический характер и в тексте повествования не раскрываются и не комментируются. Кроме того, многие тексты в изложении рассказчиков нашего времени уже не имеют первозданной целостности. В результате многое в этих текстах может оказаться неясным, некоторые детали предстают как немотивированные. Поэтому публикуемые тексты сопровождаются комментариями, часто весьма подробными. Без этих комментариев они едва ли могут быть восприняты во всей их глубине, специфичности и красоте.
Публикуемые легенды записаны в 1970—1990 гг. студентами Санкт-Петербургского (Ленинградского) университета и некоторых других вузов Севера во время диалектологических, этнолингвистических и фольклорных экспедиций на территории Русского Севера. Значительное число публикуемых материалов почерпнуто из личного архива автора-составителя.
Под Русским Севером понимается территория от Урала до Прибалтики, севернее Волги. Это Новгородская, Псковская, Ленинградская, Архангельская, Вологодская, Мурманская, Ярославская, Костромская, Вятская (Кировская), Пермская области, Карелия, Коми республика, районы русского заселения Эстонии, некоторые районы Тверской обл.
Природная и социально-историческая обособленность края способствовала сохранению этнографической и культурной архаики на его территории. Основная масса материала собрана на северо-западе указанного региона. В небольшом объеме использованы, материалы архивов Российского Географического общества и Государственного Музея этнографии.
Тематическая группировка публикуемых мифологических рассказов подсказана самим материалом. Она не противоречит существующим классификациям несказочной прозы. Тексты объединены по характеру основного мотива в повествовании, в результате чего сформировались тематические разделы: Культ предков и представления о потустороннем мире; Проклятые и обмененные; Народная демонология; Магия: колдовство и гадания. Ряд повествований представляет собой народные легенды христианского содержания, объединенные в разделе «Народные сюжеты христианства». В Приложении приведены выдержки из древнерусских и древнеславянских церковно-канонических и апокрифических текстов, имеющих сюжетные аналогии с публикуемыми народно-мифологическими рассказами.
Все тексты публикуются, впервые (кроме древних). Диалектные языковые особенности в публикации сохраняются не в полном объеме. Упрощение коснулось прежде всего фонетической стороны текстов, хотя приближены к литературной норме и некоторые грамматические формы и конструкции. Вместе с тем, для того чтобы не был потерян колорит народной речи, сохранены некоторые фонетические черты, такие, как цоканье (замена ч на ц: церный, цего и т. д.), наличие j перед начальным е в местоимениях (его, етот), не соответствующий литературной норме переход е в 'о (ё): крёст, сёстра и под.; гласный и на месте старого Ђ: на мисте (вместо на месте ? на мЂстЂ), в лисе (вместо в лесе?в лЂсЂ), вcu, на двори и т. д.; в некоторых текстах отражено ярко выраженное аканье. Сохранено специфическое для диалектов и просторечия произношение некоторых слов; например, бурдовая вместо бордовая, ковда вместо когда, сёдни (сегодня), опеть (опять), иде (где), денюжка (денежка) и т. д. Там, где это имелось в записях, отражены стяжение гласных в личных формах глаголов, прилагательных, местоимений (знат?знает, кака-то?какая-то, тяжела?тяжелая и под.); глагольные формы 3-го л. ед. и мн. числа без конечного т: (он) плаче, може, (они) говоря; некоторые незакономерные для литературного языка падежные формы: на камню, у чертях, по рекы и др.; особенности в спряжении глаголов (ходют, выняла, ревлю, лягешь и др.), в управлении: рядом нас (рядом с ними); употребление местоимения кого вместо что в вин. падеже; диалектные формы личного местоимения ж. р. вин. падежа: ея, ею, ю вместо ее и т. д.
В народных повествованиях на мифологические темы нередко наблюдается свободный переход от косвенной речи к прямой, широко представлена несобственно-прямая речь. Помимо того, что такая особенность вообще свойственна разговорной речи, в мифологических текстах она встречается особенно часто, потому что рассказчик имеет прагматическую задачу сделать свой рассказ правдоподобным, заставить слушателя поверить в реальность событий, о которых повествуется. Непосредственные слова героя событий всегда звучат убедительнее, чем пересказ чужих слов, поэтому рассказчик часто и переходит от косвенной речи к прямой. Указанная особенность создает затруднения при расстановке знаков препинания: кавычки ставятся в тех случаях, когда речь реально может быть оценена как прямая.
ФАНТАСТИЧЕСКИЙ МИР РУССКОГО СЕВЕРЯНИНА ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА
На крутых поворотах пути горизонт расширяется, и взгляду открывается и то, что осталось позади, и то, куда ведет дорога. Также и на поворотах истории появляются желание и возможность заглянуть в собственное прошлое, познав его, оценить настоящее и разумно строить будущее. Обостряется национальное чувство, возникает потребность постичь специфику национального менталитета, устроение и особенности национальной души, которые многое определяют в жизни отдельного человека и нации в целом. Возвращение в круг нашего научного и нравственного познания русской философской мысли заострило наше внимание на таких понятиях, как «русская идея», «русская душа». Едва ли можно сказать, что мы познали свою национальную душу, но мы увидели бесконечное множество ее составляющих, среди которых и трезвый рационализм современного человека, и христианская кротость и долготерпение, и удаль и жестокость средневековых ушкуйников, и языческая тяга к природным первоисточникам бытия. «В типе русского человека,— пишет Н. Бердяев,— всегда сталкиваются два элемента — первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный аскетизм, устремленность к потустороннему… Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души».[1] [Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 8].
Истоки и основы русской идеи, национального склада характера следует искать прежде всего в духовном наследии, накопленном народом в течение столетий в различных формах искусства, в письменности и литературе, в устном народном творчестве. В этом смысле для палеонтологии русской души огромный интерес представляет тот фантастический мир, который существует в обобщенном сознании русского северянина и который можно реконструировать по различным источникам и прежде всего на основе народных рассказов, легенд, мифов.
Народный фантастический мир является базисом, предшественником русского мистицизма, который в России конца XIX в. поднялся из сферы народных представлений на уровень философского осмысления, нашедшего отражение в учениях и трудах русских мистиков конца XIX — начала XX в.: Е. П. Блаватской, П. Д. Успенского, Г. И. Гюрджиева. В мистицизме русской души можно видеть один из главных источников, питающих гений таких писателей, как Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, А. Белый, Ф. Сологуб.
Фантастический мир северянина многокомпонентен и сложен по структуре. Он включает представления о загробном мире, о контактах с ним, об участии умерших в жизни ныне живущих. Еще одна составляющая фантастического мира — представления о трансцедентных существах — духах, хозяевах различных сфер и областей. Их присутствие в доме, на дворе, в лесу, поле, воде аксиоматично для многих жителей Севера и в настоящее время. Наконец, очень важной составляющей традиционного народного сознания являются представления о магии и колдовстве, уходящие в глубины первозданного бытия и сохраняющиеся исключительно устойчиво.
Переплетение образов и мотивов традиционной народной мифологии породило в коллективном народном сознании представление об ирреальном мире, как бы параллельном обыденному, реальному миру. За невидимой гранью существует иной мир, имеющий своих обитателей, представляющий собой сво-его рода зеркальное отражение реального мира, «зазеркалье», «антимир», повторяющий реальный мир и противоположный ему в ряде существенных в народном миропонимании, строго регламентированных традицией моментов.
Фантастический мир имеет определенную логику построения: есть логика точного знания, но есть своеобразная логика и у заблуждения, во всем, что не является наукой, — мифах, снах и т. д. «Отсутствие действующей каузальности не исключает особого логического обоснования сверхъестественных явлений. Логика сверхъестественного существует, но какая?»[2] [Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М., 1987. С. 26.] Истоки и особенности логики сверхъестественного следует искать в некоторых онтологических свойствах мышления, в совмещении различных логических структур, в том числе таких, которых основаны на отличном от современного понимании причинно-следственных отношений. Вместе с тем построение мифологического мира человека антропоцентрично и моделируется на базе комплекса жизненных представлений как прямое, видоизмененное или обратное отражение реального мира.
Иллюстрацией этому может служить любой уровень мифологических представлений, например хтонический или демонологический. Персонажи демонологии обнаруживают сходные с человеком черты в своем облике, поведении, отношениях, но всегда с какими-то ограничениями, отклонениями от норм реальности или вовсе с «обратным знаком». «Зеркальность» антимира имеет множество понятийных и образных воплощений; одно из наиболее ярких проявлений ее — идея «левого». Исключительно существенными оказываются оппозиции «свой — чужой», «правый — левый», «прямой — кривой» и некоторые другие.
В фантастическом мире есть и свои особые категории — категория мира вне времени (но с временной последовательностью событий), вне пространства (но в пространстве), вне естественной причинности (среди цепи причинно-обусловленных событий). Время и пространство могут быть дискретны, т. е. могут существовать лишь как момент и пространство совершения какого-либо конкретного действия или события.
Даже по цветовой гамме антимир соотносится с реальным миром как цветное изображение с черно-белым, ибо преобладающими цветами «антимира» являются антонимичные черный и белый, хотя значимым цветом может выступать и красный.
Факторы, способствующие устойчивому сохранению мифологических представлений в народном сознании, весьма многообразны. В известной мере к ним может быть отнесен недостаточно высокий уровень культуры и образованности. Стихия язычества на Севере подпитывается и малыми народами, с которыми русское население постоянно контактирует в течение столетий и у которых моленные рощи, «прокудливые», т. е. чудесные, священные, деревья, капища у источников имелись даже в XX в. Влияние оказывала и достаточно дикая и суровая природа края, тесное слияние человека с природой. Е. В. Аничков считал, что время от времени «душа требует катарсиса “страшным”, когда она голодна внутренним потрясением или особенно запугана страхом жизни»,[3] [История русской литературы / Под ред. Е. В. Аничкова. М., 1608, Т. 1: Народная словесность. С. 56.] и в этом ему виделась одна из причин сохранности рассказов из области фантастики и суеверий и их популярности.
Самым же важным, перманентным и глубинным фактором, стабилизирующим фантастический мир в уме и сердце человека, является осознание того, что в нашем мире присутствует нечто Всегда-Неизвестное. Как бы ни расширялась область познанного, известного, всегда остается Тайна. И сколько бы ни шел человек по пути прогресса, ее разгадка всегда впереди. Для постижения этой Тайны человечество мобилизует не только свой ум, но и интуицию, воображение, фантазию, порождая и сохраняя мифологию, которая также есть форма познания мира и самого человека в этом мире.
В настоящее время у нас в стране, да и во всем мире, говорят о некотором возрождении мировосприятия, в чем-то близкого языческому. Например, в Москве зарегистрирована языческая община, а языческое движение существует уже довольно давно — и не в одной лишь России, но и в Армении, в Литве.[4] [Белов А. Мне открылась языческая идея- гармония естества // Наука и религия. 1991. № 2. С. 27] По мнению приверженцев «языческой идеи», интерес к язычеству — это естественное следствие процессов национального пробуждения, так как язычество в отличие от наднационального христианства уходит своими корнями в глубинную духовную культуру народности, народа, нации. Древние языческие верования, долгие века будучи придавлены мощным пластом христианства, не исчезли, но стали эзотерической системой, дающей возможность понять «подтекст», идею явления. В языческих представлениях апологеты язычества видят гармонию естества и считают, что в них интегрированы жизнь тела, психическая жизнь, мироощущение, жизненная сила, энергия народа. Христианство продемонстрировало некоторую дискредитацию человеческого тела, именно в нем оформилась идея «греховности плоти». Сейчас человек, загнанный в угол экологическими катаклизмами, результатами собственной деятельности, оказавшийся перед опасностью физического самоуничтожения, чувствует необходимость борьбы за сохранение и развитие не только духа, но и плоти, что рождает культ здоровья, культ тела, свойственный язычеству, например в его классическом, античном, варианте.
Как это ни парадоксально, но начало космической эры также усилило языческое мироощущение, у человека. В лоне язычества человек был слит с космосом, он был как бы частичка космоса, подражание ему, он был крупицей, мирозданья, его жизнь была неотделима от жизни солнца и луны, туч, лесов и вод. Выход человека за пределы Земли в новой форме возродил эти ощущения. «Становись и занимай свое место в природе» — этот тезис из популярного ныне учения П. К. Иванова находит живой отклик у многих.[5] [«Становись и занимай свое место в природе»: Интервью с П. К. Ивановым // Наука и религия. 1991. №2. С. 50.]
Вся эта гамма мыслей и ощущений породила в наше время своего рода апологию язычества: «Язычество по своей сути широко, глубинно и великодушно. Никакие политические движения не должны иметь отношения к его реконструкции».[6] [Белов А. Мне открылась языческая идея - гармония естества. С.27] В этом важный момент языческого эзотеризма. Он связан с вечными законами природы, а они — вне современных распрей. Но языческая идея пробуждает в глубинах человеческого естества и не лучшие его свойства. Язычество — воплощение авторитарного сознания. Поэтому неоднократно в европейской культуре, и особенно в российском сознании, вплоть до наших дней, возрождается обостренная тяга к языческому культу рода, деспотической опеке, потребность в сильной власти, вожде.[7] [Гуревич П. С. Святыня или призрак // Наука и религия. 1991. №3. С. 11.] Как язычники мы творим себе кумиры, идеологические и политические, забыв христианскую заповедь «не сотвори себе кумира». Ослабление воздействия христианства образовало в коллективном сознании вакуум, для заполнения которого из глубины веков стали подниматься представления, хранимые лишь генетической памятью. Идеология рода, клана, объединенного определенной идеей, была поднята на щит как главная ценность, и это устранило веру в жизнь за гранью смерти. Осознав утопичность коммунистического рая, мы тем самым демифологизировали наше будущее и естественно обратились к своему прошлому, прошлому разной степени глубины, включая и очень отдаленное.
В течение многих веков язычество испытывало мощное давление христианства и отступало перед его гуманистической силой. Но влияние было взаимным, в результате чего в традиционном сознании возникало сложное переплетение христианских и языческих мотивов и образов, называемое в специальной литературе христианско-языческим синкретизмом. Нашло это отражение и в публикуемых материалах.
Сейчас нас все более интересует изоморфизм уровней культуры, переводимость языков культуры — отражение, философии в архитектуре, живописи в музыке и, наоборот, фольклора в классической литературе и т. п. В ходе этих изысканий все больше обнаруживается наличие мифологической подосновы многих произведений искусства, присутствие мифологических компонентов сознания у многих, если не у большинства, великих художников.
Произведение архитектуры может оцениваться как мифологическая проекция заговора,[8] [Бернштеин Д. К. Произведения архитектуры как мифологическая проекция заговора // Этнолингвистика текста: Семиотика малых форм фольклора: Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму / Отв. ред. В. В. Иванов. М., 1988. Вып. 2. С. 54.] подоснову некоторых произведений О. Э. Мандельштама видят в древних языческих заклинаиях,[9] [Шиндин С. Г. О содержательной близости некоторых архаичных представлений и индивидуального поэтического мира // Там же. С. 26—27.] у С. Есенина в религиозной символике видится поэтический образ, напоенный прозрением наших языческих мистерий.
Мифологическая подоснова может быть обнаружена как в общем сюжетном, образном, композиционном строении произведения, так и в его деталях. Для иллюстрации этого интересны изыскания О. А. Терновской, которая рассматривает своеобразное вхождение народных мифологических мотивов, связанных с насекомыми, прежде всего мухой и пауком, в художественную ткань ряда произведений русской классической литературы XIX в., таких, как «Мертвые души» Н. В. Гоголя и «Бесы» Ф. М. Достоевского.[10] [Терновская О. А. Об одном мифологическом мотиве в русской литературе // Вторичные моделирующие системы / Отв. ред. Ю. М. Лотман. Тарту, 1979. С. 73—79] Как известно, муха в народной культуре выступает как своеобразный монадообразный элемент, поведением которого обусловливается изменение форм существования человека (чередование сна и бодрствования, жизни и смерти) и природы (чередование времен года, погоды и непогоды). Например, наступление зимы манифестируется выражением «белые мухи полетели»; при переходе от летнего к зимнему природному циклу совершался обряд «похорон мух», муха способна вызвать безумие (ср. «какая муха его укусила»), истерическую болезнь—икоту (см. тексты №362— 365). На понятийном мифологическом уровне муха метафоризирует изменение состояния, на языковом — своевольную, безумную мысль и слова, на литературном — новый поворот в событиях, судьбе героя. У Гоголя в «Мертвых душах» мухи настойчиво присутствуют при пробуждении Чичикова в доме Коробочки, когда так отчетливо сформировались планы героя. Свидригайлов в «Преступлении и наказании» Достоевского перед самоубийством машинально начинает ловить одну из мух, которые «лепились на нетронутую порцию телятины».[11] [Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. М., 1957. Т. 5. С. 534]
В мировой традиции муха как существо, паразитирующее на мертвечине и зарождающееся в ней, имеет древнюю понятийную и символическую связь с потусторонним миром и царством дьявола. Имя носителя мирового зла Вельзевул этимологизируется на основе древнееврейского как «повелитель мух». И, очевидно, есть глубинные мифологические основания появления мухи в сюжетно значимом моменте романа «Бесы» в главе «У Тихона»[12] [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. 11. С. 19.] или в стихотворении Н. Клюева: И «в нигде» зазвенит Китоврас, | Как муха за зимней рамой.[13] [Клюев Н. Русь-Китеж//Песнослов. Пг., 1919. Кн. 2. С. 215]
Паук в народной мифологической традиции связывается с идеей очищения от грехов («если кто паука убьет, сто грехов ему простится») или, наоборот, с увеличением их бремени («паука нельзя убивать—грех») (в этом случае мы имеем: дело с явлением мифологической антонимии). В «Бесах» красный паучок на листке герани является Ставрогину как знак гpexa, преступления, как напоминание о случившемся.[14] [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 19, 22] Паутина как символ народной модели мира и паук как символ вечности проступают в сознании Свидригайлова в «Преступлении и наказании»: «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится».[15] [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 6, С. 221] Космогоническая семантика паука и паутины обнаруживается и в философско-символических стихах Зинаиды Гиппиус: «Я в тесной келье — этом мире, | И келья тесная низка. | А в четырех углах четыре | Неутомимых паука. | Они ловки, жирны и грязны. | И все плетут, плетут, плетут ... | И страшен их однообразный | Непрерывающийся труд».[16] [Цит. по: Терневская О. А. Об одном мифологическом мотиве… С. 77] Подобные реминисценции возникают у автора и воспринимаются читателем, очевидно, на подсознательном уровне. Знание же конкретной мифологической семантики образов, мотивов, коллизий позволит расширить и углубить восприятие мифологического подтекста произведений различных уровней культуры.
В последние десятилетия по страницам газет и журналов пронесся настоящий тайфун публикаций о различных непознанных явлениях. В современном обществе и именно в той его части, которую можно назвать вполне цивилизованной, образованной, даже в научных и околонаучных кругах, в настоящее время бытует множество рассказов о параномальных явлениях, событиях, существах, не укладывающихся в рамки привычной, обыденной действительности, противоречащих тем устоявшимся практическим взглядам на жизнь, которые устанавливались в течение тысячелетий. В 80—90-е годы XX в. получают широкое развитие — даже в России — оккультные науки, парапсихология, астрология, открываются школы колдунов и знахарей, волнующе таинственной остается тематика НЛО и контактов с обитателями космоса.
Программисты, работающие на ЭВМ, полушутя, полусерьезно говорят о духе ЭВМ, мифической Фене, персонифицирующей тот «вирус», который дестабилизирует работу ЭВМ. Пятимиллионный Ленинград — Петербург слушает и обсуждает рассказы о Барабашке — духе, с которым якобы можно общаться перестукиванием. Из разных мест страны идут рассказы о полтергейстах, выходят газеты «Северный мистик» и «Аномалия», содержащие материалы «о потустороннем, мистическом, сверхъестественном и необъяснимом» — о переправе за пределы жизни, о ведьмах, лунном старике, привидениях и т. п. (см., например, «Северный мистик». 1991. № 2). По радио, телевидению и в газетах идут сообщения о явлении материализации из ничего неких существ, обычно понимаемых как инопланетяне, об исцелении людей, получаемом от них, или, наоборот, о похищении ими людей.
Те, кто признают существование этих параномальных явлений, пытаются их объяснить. Таких попыток предпринимается множество, и характер объяснений обусловлен философскими и научными позициями авторов. Параномальные явления пытаются объяснить, исходя из положений современной физики. Предполагается наличие у материй свойства менять свою: плотность, достигая таких малых ее величин, что предмет становится невидимым (и этим объясняется явление привидений, духов). На основе экспериментов в области энерго-информационного обмена предполагают, что свойства экстрасенсов схожи с взаимодействием квантово-коррелированных систем, образующих особое информационное ?-поле. При этом исходят из того, что квантовая механика допускает существование единой волновой функции в мире. С этой точки зрения все квантовые объекты квантово коррелированы между собой.[17] [Болдырева Л., Сотина Н. 1) И все-таки наука // Наука и религия. 1991. № 6. С. 7; 2) Магия и квантовая механика // Там же. 1990: .№ 5. С. 18—20; № 7. С. 10—11].
Ряд современных исследований аномальных явлений примыкает к сегодняшним научным изысканиям в попытке сформулировать «единую теорию поля», которая охватила бы и физические, и психические феномены.[18] [Роуз С. Знаки явления бесов// Наука и религия. 1991. № 2. С. 7] Существуют попытки прямых естественнонаучных объяснений явлений, .которые традиционно относят к области мифологии. Например, К. Банзе в 1990 г. опубликовал в международном журнале «Лимнология и океанография», издаваемом Американским обществом лимнологии, статью «Основы биологии русалок», реферат которой опубликовал журнал «Наука и жизнь» (1991. № 4. С. 136—137). В статье высказано мнение, что существовали «морские люди» — приматы моря, человекоподобные существа, у которых задняя часть туловища не имела конечностей и представляла собой что-то вроде хвостовых лопастей китообразных. Автор считает, что именно эти существа имеются в виду в многочисленных рассказах о русалках, и выделяет три вида русалок: русалку обыкновенную, русалку индийскую и русалку эритрейскую. Они населяли прибрежные воды теплых морей, имели свою культуру, хотя и довольно примитивную. К. Банзе полагает, что последние представители этого вида вымерли к середине XIX в. из-за усиления рыболовства в прибрежных водах и загрязнения морей.
Возможны агностические взгляды на аномальные и непознанные явления, прежде всего на проблему НЛО и проявления внеземной цивилизации. Еще в 1975 г. Ж. Валле в книге «Паспорт в Магонию» пришел к выводу, что ни ударная программа, на которую будет брошено 20 лауреатов Нобелевской премии, ни корреляция на ЭВМ наблюдаемых параметров, ни «телепатическая связь с высшими существами из космоса», ни организация сотен людей в наблюдательные команды, следящие за небом каждую ночь в бинокли, не дадут решения проблемы. Единственное, к чему удастся прийти в результате всех этих усилий, — это признание наличия в нашем мире некоего феномена Всегда-Неизвестного, особой области, чья сущность нам никогда не будет известна, т. е. области трансцедентного.[19] [19Бондаренко П. НЛО: комментарий к неизвестному // Наука и религия. 1991. № 2. С. 5]
Теологический взгляд на свидетельство параномальных явлений в наши дни видит в них прежде всего новое нашествие бесов. Согласно христианским апокалиптическим взглядам, сила, до сих пор удерживающая последнее и ужасное проявление демонических действий на землю, «уже взята из среды» (2 Фессал. 2; 7), христианское мировоззрение больше не существует как единое целое, благодать церкви Христовой больше не удерживает темные силы, и «сатана освобожден из темницы своей», чтобы «обольщать народы» (Откр. 20; 7—8) и готовить их к поклонению антихристу в конце времен.[2 [Роуз С. Знаки явления бесов. С. 8] Параномальные явления — лишь новейший из медиумических приемов, при помощи которых дьявол вербует сторонников своего оккультного мира.
Но существуют и другие возможности трансцедентных явлений и связей, которые открываются в подвиге святости, когда подвижник силою любви и покаяния, с помощью божественной благодати как бы разрывает узы плоти, все земные и космические притяжения и соблазны и весь устремляется к нетварному, божественному бытию.[21] [Салтыков А., священник. И свет во тьме светит // Наука н религия. 1991. №2. С. 64.]
Заключить же краткий обзор того бума трансцедентности, который сейчас переживает человечество, можно словами философа А. Ф. Лосева: «Для нас, представителей новоевропейской культуры, имеющей материалистическое задание, конечно, не по пути с античной или средневековой мифологией. Но зато у нас есть своя мифология, и мы ее любим, лелеем, мы за нее проливаем и будем проливать нашу живую и теплую кровь».[22] [Лосев А. Ф. Философия имени. Л., 1990. С.196.] Мифология «есть наука о бытии, рассмотренном с точки зрения проявления в нем всех, какие только возможны, интеллигентно-смысловых (и образных. — О.Ч.) данностей, которые насыщают и наполняют его фактическую структуру».[23] [Там же. С. 197.]
Весьма примечательным фактом, на который обязательно следует обратить внимание и который имеет непосредственное, отношение к публикуемым материалам, является совпадение многих образов и мотивов в народных мифологических рассказах и в современных свидетельствах о параномальных явлениях. Суммируем некоторые факты, чтобы подтвердить этот тезис.
В современных свидетельствах фигурирует мотив наведения порчи, столь распространенный в народных легендах. Например, предполагается, что причиной появления полтергейста в одной из квартир является «наводка» со стороны женщины, которой у хозяев квартиры в свое время была тяжба [24] [Карташкин А. Репортаж о призраках, или Полтергейст в российской глубинке // Наука и религия. 1991. №6. С. 42] (ср.1 мифологические рассказы в разделе «Магия и колдовство»). Средства борьбы с полтергейстом оказываются теми же, что и средства от порчи в народных материалах — наговоренная вода, соль, сметание и сжигание мусора, чтение специальных молитв-заговоров.[25] [Там же. С. 43]. Проявления полтергейста сходны с шалостями домового: летят кастрюли, утюги, вещи оказываются не на своих местах, передвигается мебель. Общим является мотив нарушения запрета и возмездия за это или предупреждения о возможном возмездии. Идея рока, невозможности бороться с будущим, которое видит провидица, присутствует как в народных рассказах, так и в повествованиях о современных ясновидящих. В современных рассказах о фантастическом фигурируют ведьмы, которые могут давить, душить человека также, как домовой, — гнетке, который наваливается на спящего человека (см. заметку «Ведьма» в газете «Северный мистик» 1991. N° 2). В этой же газете говорится о «лунном старике» — полупрозрачном, будто сотканном из лунного света привидении, о явлении смерти в виде призрака белой женщины без лица, что аналогично образу смерти не только в славянской мифологической традиции, но и в мифологиях многих народов Колдунья Иванка из повествования А. Руденко «Моя жена — колдунья»[26] [Техника – молодежи. 1991 № 1-2. С.11] с распущенными волосами (что в народной традиции является признаком нечистой силы) на восходе солнца на балконе разгоняет облака, воздев к небу руки, уподобляясь древним «облакогонителям». В моменты аффекта у нее фосфоресцируют руки, и это заставляет вспомнить о пермских лесных девках с зеленоватыми светящимися телами.
В журнале «Новый мир» (1990. № 8. С. 7—8) Л. Петрушевская под названием «Песни восточных славян» опубликовала в жанре городского фольклора «московские случаи», где речь идет о контактах с загробным миром. Мотив этот — самый популярный в традиционных мифологических рассказах на Севере, варьируются лишь детали сюжета и бытовые реалии.
В современных описаниях обитателей летающих тарелок появляются существа, похожие на манекены, марширующие с вытянутыми по швам руками, полулюди-полуроботы; безголовые существа; воинственные волосатые карлики; трехметровые шестирукие монстры с горящими глазами, без ушей и носов; амебообразные существа, похожие на гроздья бананов; у неземных существ могут быть кошачьи глаза, глаза без зрачков, они могут быть одноглазыми, не иметь глаз вообще. Все это очень напоминает описания фантастических людей-песьеголовцев, одноглазых великанов-«монокулюсов», волосатых человекоподобных существ, которыми полны средневековые Космографии и которые имеются во всех мифологиях. Фантастические существа фигурируют и в Библии, особенно в Ветхом Завете. Это, например, конеобразная саранча, предводительствуемая князем тьмы Аввадоном.
Взгляд на приведенные и им подобные аналогии в современных повествованиях об аномальных явлениях и в народной мифологической прозе зависит от философской и концептуально-идеологической позиции автора. Эти аналогии могут быть оценены как конституирующие черты жанра фантастических повествований на разных этапах развития человеческого сознания; могут рассматриваться как единая цепь проявлений сюрреальных явлений. Несомненно одно — повествования о сюрреальных, параномальных явлениях из разряда фольклорного жанра или бульварных сенсаций переходят в сферу нравственно-философских исканий. И в этом еще одна причина того, что публикуемый материал может представлять интерес для самых широких и различных читательских кругов.
ТЕКСТЫ
КУЛЬТ ПРЕДКОВ И ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ
№ 1. После покойника пол моют только в одну сторону, ко дверям. Приговаривали: «Нету хозяйки, нету хозяйки». Чтоб не пришла. К ноци уж топор и ножик можно класть под подушку, к порогу ли. Покойнику под правую подмышку хлеб да соль: «Пей да ешь, нас не пугай». Сын-то вот умер, я бутылку водки поставила на кладбище, думаю, на обратном пути возьму. Иду назад, уж темно. Он сидит в церном халате: «Так цего ж ты бутылку не взяла?» (Архангельская обл., Каргопольский район, Хотеново, 1989).
№ 2. Одна старушка зашла на кладбище и села на чужую могилку. К ней подошел молодой человек и говорит: «Пересядь». Только пересела, подошли три женщины с плачем. К этому парню шли. Откуда вышел, куда зашел — никто не знат (Вологодская обл., Белозерский район, Георгиевское, 1988).
№ 3. Знакомый, парторг, рассказывал: Я болел. Лежу в комнате, слышу в соседней комнате родственники говорят: скоро умрет. Пошел на кладбище к матери на могилу и просил (что просил, не знаю), и выздоровел, женился потом (Вологодская обл., Белозерский район, Лойда, 1988).
№ 4. В папины сорочины легли мы спать. Слышу — снег хрустит и шаги как бы на двор. Там сбруя висела, на дворе — так загремела, будто ее кто-то кидает. Некому, кроме папы, быть. Ему не понравилось, что самогонку стали варить и пить до сорочин [Сорочины - сороковой день после смерти]. И так вот брякало, на стороне кидало. А потом как по сковороде шарит руками на кухне. Потом тоже брякать стало.
В сорочины поминать мы стали, а я забыла батьке водку налить. Потом налила, поставила на стол. А тут сын входит, говорит: «Что это у вас водка течет?» Подняли стопку, а у нее дно отвалилось, все и вытекло (Вологодская обл., Белозерский район, Олькино, 1988).
№ 5. С девушкой одной пошли жать. В Интоморе еще. Рано утром. Идет мужчина какой-то по канаве, без шапки. Идет навстречу, а навстречу не попал. А потом сказали нам: сорочины были сегодня, он и шел туда. Его как раз той дорогой везли (Вологодская обл., Белозерский район, Георгиевское, 1988).
№ 6. Муж у меня фураж возил, ночевал в одной деревне. Вот приехал он в эту деревню, а в доме, где ночевал, давно уж он не был. Постучал. Женщина открыла, постелила постель. Старуха и дед спят. Стала ребенка кормить. Он думал, его сноха.
Утром проснулись, дед и старуха спрашивают: «Кто тебе открыл дверь?» — «Сноха». — «Она умерла!» — отвечают. — «Она мне ето сделала», постель то есть. Испугались, что задушит ребенка, еще сорок дней не было, вот и приходила. «Надо что-то делать», — забегали старшие. Так было (Архангельская обл., Каргопольский район, Хотеново, Мальшинская, 1989).
№ 7. Сплю я, железо под столом. Луна в окно. Заходит [сын, который не так давно умер], во всем военном. Говорит: «Здравствуй, мама». А подойти не может. И вошел оттуда, где все заперто. Я его перекрестила, так он стал маленьким, ниже табуретки, упал и пропал (Архангельская обл., Каргопольский район, Хотеново, 1989).
№ 8. Опилися два старика, два Ивана, один председатель, другой бригадир. Опились и замерзли. Такие озорные были, пока жили. Поехали с мельницы в Степаниху с мешками. Пока ехали-то, один другого и вытолкнул, а вслед и мешки. Сам-то сел в сани и спать стал. Лошадь-то к стогу подвезла и стала. Так он и спал, пока не замерз. Иду я на ферму, гляжу, идет сивая лошадь по деревне и в санях лежит кто-то. «Паня, Паня, погляди-ко, Ванька-то замерз». Одного-то Ваньку привезли, а другого-то и нету. Поехали другого искать. Да около мешков он и спит, замерз. Их вместе и похоронили. Так пока они не похоронены были, так озоровали. Пойдешь к дому, а они за тобой.
Один раз настрашилась. Пришла домой и легла на печку. Снится, что кувыркат меня с печкой вместе. Так хорошо, сын разбудил: «Мама, мама, упадешь!» Так и проснулась.
Один Иван с одной женщиной ходил, а она к евоной родственницы ходила. Она посидит и идет домой. Чувствует, он за ней идет, бежит аж. Токо она вбежала в избу, закрыла дверь, он как закричит: «Иришка!» Она его и матить[Матить - ругать, используя грубые бранные слова].
Так он и ходил, до сорока дней ходил. И жинке дома покоя не было. Среди детей забиралась спать. Говорит, как от крою глаза, и он стоит. Она стала и дверь зааминивать [Зааминивать - крестить и произносить слово « аминь», чтобы уберечь кого-, что-н. от действия нечистой силы], и он ясе равно ходил (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
№ 9. Покойники могут являться. Одни как следует, другие как кошка покажутся. Как будешь жалеть, плакать, то покажутся. Их матят: «Не ходи ко мне, чего ты ходишь!» Если женка или матка все жалеют, то они ходют. Женщина плачет о муже, он и явится. Тут к одной, к Настасье, ходил. Ездил вместе с ней за дррвами. Нарубит, на сани складет, привезет и во дворе все сделает. Свёкор подслушал: «Ты с кем разговариваешь?» — «То Федор пришел». Всякое подкладывали, чтобы не ходил, а он каждый день показывался. Остатный раз пришел, крест с нее рвал. Если бы не свёкор, задавил бы. Ходил до сорочинки [Сорочинка - сороковой день после смерти]. Они хотят ведь с собой увести, им ведь жалко, что остались, тоже ведь хочется.
Бросали дверестяной [Дверестяной (дверстяной) - род песчаника, который с треском рассыпается в воде] камень, тот, который кидать в печи. Возьмешь камень, да как фурыкнешь. Это тоже, чтоб не ходили (Новгородская обл., Пестовский район, Пестово, 1986).
№ 10. У нас-от брат был, старше меня. А ране теплили [Теплить - топить] риги, хлеб сушили. Тяте не захотелось ночью ити, он и говорит: «Егорушка, сходи в овин, положи дров». А овин был за деревней. А в деревне была только помершая старуха. Брат пошел в ригу, в яму накласть дров. Он влез, а бабка померлая сидит у печки в голубом платье. Это ее мертвая одежа, ее в ней хоронили. Сидит там, где каменьем проложены стены. Брат потом говорил: «Я так и умлел! Не знаю, как и выскочил». Выскочил, домой прибежал, дома говорит: «Боле не пойду туда ночью». Тогда тятя сам пошел, с парнишками, побоялся один.
Потом этого брата зарезали. А мама все по нем ревела. Раз утром мама говорит: «Садитесь завтрекать, а я пойду теленка поить». Мы только сели за стол, глядим, мама бежит с ревом домой. Тятенька выскочил: «Что такое?» А она и говорит: «Пойдем, там Егорушка стоит, у песту, во хлеве, в бурдовой фланелевой толстовке, в хлеве у яслей». Прибежали, а его-то и нету. А мама и жалеет: «Дура-то я! Мне бы подойти, погладить, поговорить». А старухи ей говорят: «Ты бы не его погладила, а ясли». Он днем показавши, утром (Новгородская обл., Пестовский район, Охона, 1986).
№ 11. На беседы [Беседа - вечерние собрания жителей деревни, обычно модежи, для совместного проведения времени за работой, для игр и развлечений] девчата собирались. Свезем по возу дров, по мере сил картошки. Однажды у меня беседа далеко была. Иду, а тут была старушка померши, а я не знала. Я иду, впереди дорога от ейного дома. Смотрю, она так и несется. А потом говорят, она вечером померла. И в тот же вечер мой брат, иду, мол говорит, тебя нет, иду и думаю, как плохо итти. Смотрю — лошадь вороная, сидит в тулупе мужчина: «Садись, довезу». Я говорю: «Что ты, господи, привязался». Его и следа нет.
А почему покойники ходют? — А зависть кака-то у них (Новгородская обл.. Пестовский район, Малышево, 1986).
№ 12. В шести неделях, как мужа схоронила, я болела, лежала, мне горазд плохо было, а баба у меня сидела. И вдруг птичечка прилетела в дом, села мне у изголовья, похлопала крылышками и улетела. Я спрашиваю бабу, что это было, а она меня перекрестила, говорит, крести глазы-то, крести (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
№ 13. Сестра моя умерла, два дня до сорокового дня оставалось. Иду я часов десять домой, а у нас большой тополь растет, гляжу, а она на том тополе, как была одета, когда хоронили, волосы роспущены, руки расставлены, и летела. На сороковой день покойники должны прилететь, вот она и летела (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
№ 14. У меня племянника убило, так видела привидение. Выборы были в воскресенье, все ушли. Я пироги выняла, убрала, мне так и плохо стало. Я легла поперек кровати, уснула. Мне и привиделось. Говорит: «Я иду в гости, а самовар не стоит». Я самовар поставила, побежала во двор. Гляжу: белка идет, глазки чернички. Остановилась. Она на меня глядит, а я на нее. Я говорю: «Васечка, иди». Она к Филимоновой избе, я во след. Домой вернулась, ревлю: «Пойдемте все на улицу, Васенька пришел». Пошли батька с маткой, искали в капусте, не нашли. Белки так в деревню не ходят днем, это Васечка был (Вологодская обл., Белозерский район, Георгиевское, 1988).
№ 15. Ванина матка заметку сделала, ковда умерла. После ее похорон мы косили. Я косовище сломала и говорю: «Ваня, я иду домой». Пришла, легла на печку. Слышу, будто кто-то ходит по избе. Потом ребята пришли, входят и говорят: «Чего ты закрылася?» А я и не закрывалася. И еще. У меня мелка подушка посреди кровати поставлена, покрывалом покрыта. Смотрю, а она у самой кромки лежит, и покрывало сверху. Ежели бы свалилась, то покрывало б под ней лежало. Я и го-зорю: «Ваня, гляди, опять заметка» (Новгородская обл, Пестовский район, Малышево, 1986).
№ 16. У нас камень был большой, и в том камню как следоцки настопаны. Как дождь, мы туда бегали. У кажной своя луноцка была, следоцки такие, мылись. Одна девоцка, у ей мама умерла, ейна следка была, из ейной, из маминой, и мылась. Мы так и плескались, а уже приговоров-то не было (Архангельская обл., Каргопольский район, Хотеново, 1989).
№ 17. Мне было всего шестнадцать, семнадцатый годок. У нас было 6 детей. Я пошла спать на чердак. Высока лестница была. И вижу, мальчик идет, весь закрытый простыней. Только лицо одно его было. И бах на меня, и лихо [Лихо - очень быстро] понесло. Это суженый мой был. Надо было спросить, зачем пришел. А отец потом говорил, это суженый твой был. А через три дня он и помер [суженый], оттого и закрыт был (Архангельская обл., Велегодский район, 1982).
№ 18. Чудес тут было много. Раменье, тут мой дед жил. Был тут Ильюха, который утонул под Петушком. Там омут глубокий. Ильюха приходил к нам. Дед как-то осенью шел по берегу, темно было. Иду и думаю: «Ильюха тут-то утонул». Смотрю, лежит человек, Ильюха привиделся. Перекрестился, хвать руками — куча мха, а в это время кто-то бултыхнулся по рекы. Утром, думаю, какой там мох на глине, пошел, нет ничего (Новгородская обл., Любытинский район, Луново, 1986).
№ 19. Вот жил в одной деревне мужик, ну, звали его Юрок. Вот умер он, а жил он на мельнице. Вот умер он, а мужики как-то шли мимо, выпивши, ну, и стали они, мол, подшучивать, выходи, мол, Юрок, поговорим. А он возьми да и выйди. Они ажы протрезвели. Ну, он говорит им, мол, давайте выпьем. Ну, выпили, и он и говорит им, ну, пойдемте, я вас провожу. Ну, вышли они, он вел их и вдруг говорит, ну, полезайте на полати. Они залезли и заснули, проснулись утром, а спали они на двух камнях, посреди реки (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа,) 1990).
№ 20. Еще было. Она плакала по ем. Он встретился ей, говорит: «Вот я тута. Я к тебе приду», — говорит. Вот ночью подошел он к окну, молоток просит. Взяла ему молоток подала. Там в сарае он стукал, стукал, а я, говорит, сошла, как соха брошена, так и лежит. Потом стал в избу ходить. Она говорит: «Филипп, погляди Васю», — а Вася в зыбке лежал. К ребенку-то не подошел. Другой раз пришел, сказал: «У тебя овцы кашляют, приходи сегодня на Чошанский омут, там колочок [Колочок - кустарник, растущий на низких заболоченных местах] растет, дашь им». А была приехавши евоная сестра из Ленинграда. Она говорит: «Ты што, дура, с ума сошла. Разве ж это он ходит?»
Какой-то раз сено убирали на сарае. Сена-то много распушоно. Она говорит: «Был бы Филипп». Тут он и оказался. Зовет: «Полезай на стог». Она полезла, ударилась об матицу [Матица - центральная несущая балка на патолке избы], сказала: «Господи!» — так никакого Филиппа. Потом заметили» что пойдет в лес с веревкой. Брось, говорят, разве он к тебе ходит — нечистый дух (Новгородская обл., Пестовский район, Охона, 1986).
№ 21. К одной женщине ходил муж. У ей двое детей было. И приходит старичок ночевать. Она говорит: «Дедушко, помоги». Он и говорит: «Будет вечер, покрой чистой салфеткой стол, положи хлеб, икону поставь, соль, мальчика и девочку одень в чистое». Она так и сделала. Вот она слышит: загремело, зашумело, дверь открывается, муж говорит: «Где это видано, где это слыхано, чтоб брат на сестре женился?» А старичок отвечает: «Где это видано, где это слыхано, чтобы мертвый ходил?» Тот и крикнет: «А, догадался!»— и ушел. Старичок говорил: последняя ночь, а то задушил бы (Новгородская обл., Пестовский район, Охона, 1986).
№ 22. У моей тетушки сына убили на войне. Она по нем все и скучала. И стало ей казаться, что он к ней приходит. Придет и скажет: «Пойдем, я тебе дрова рубить помогу». Они и идут к поленнице рубить. Она с ним разговаривает, а никто его и не видит.
А напротив сын ее с семьей жил. Они и заметили, что она все время с кем-то разговаривает. И сходили к какому-то колдуну. Он-то что-то и сделал, чтоб ей не казалось. Так в этот день сын в дом и не пришел, а она сама к поленнице вышла: «Чего ты ко мне не зашел-то?» А он ее как треснул по голове и сказал только: «Опоздал я немного». Она аж упала. Лежу, говорит, и вижу: бык от меня пошел и хвост задрал. Какой уж тут сын ходил — тут нечистая сила ходила (Вологодская обл., Белозерский район, Георгиевское, 1988).
№ 23. У одной женщины умер муж. Он к ней ходил. Она его блинами кормила. Она печет блины до полуночи. Печет, печет, а блины все исчезают. А молодуха уронила ножик, специально. Стала подымать и видит ноги мохнатые. Она говорит: «Господи, помилуй!». Он и исчез. А потом голос его слышит: «Догадалась», мол, а так была бы она задушена (Новгородская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
№ 24. К вдовам муж покойный ходит, но это же не покойный, а в его образе хто-то приходит, чтоб увести с собой, может, или просто соблазнить женщину.
К им, говорят, что ночью змей ходит, летучий, конечно. Он прилетит, а она его ждет, думает, что это муж померший, а это черт, конечно. Он, хто еще может так ходить, да еще и ночью. А она долго не знала. Потом один явился прямо перед ей. Сели за стол, как всегда. А стал вставать, глядит, а у его хвост видать. Она упала в омморок сразу, потом стала в церкву ходить, помогло (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
№ 25. Когда я служил в армии и был на посту ночью, а потом должна была моя смена с пяти, я пошел на пост, а он был около кладбища. Хожу я себе около склада, к осени дело было, темная ночь была, и вдруг слышу, баба на кладбище плачет. Думаю, что такое, видно, меня отвлекает кто-то. Я даже автомат снял. А баба-то плачет, и ошарашно [Опарашно - страшно, жутко], ночь. Я позвал начальника смены, а она так и стонет там. Я пост сдал и пошел туда. А она там сунувши на могилу и стонет. «Он, — говорит,— седин ко мне не пришел, я и плачу, вот я сама и пришла к нему. Он как мой мужик,— говорит, — только когда выходит из-за стола, топает, как конь, йоги, как копыта». Так вот и не надо переживать, надо творить молитву и не думать. Человеку мертвому не прийти, это только черт, он людей соблазняет, принимает облик человека. Это видение, это грех, надо молитву творить, никто не придет. Ложись благословись, и он никогда не придет, никакой шишок [Шишок - одно из наименований черта], а лягешь набалмаш [Набалмаш - без соблюдения установленного порядка, кое-как], глазы не перекрестишь, лягешь, как свинья, и вот придут шишки всякие (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
№ 26. Мужа убило, я по нем плакала. Он как будто приходил ко мне. Дворовой аль кто. Говорят, где не на месте лягишь, он и дровни перевернет. На конюшне он коням косы заплетет, если любит, если нет — под ясли затолкнет (Новгородская обл., Старорусский район, Чижово, 1990).
№ 27. Пришла гадалка переноцевать, на две ноци. У Марии у Аксютовой в избе остановилась. Мы уж упросили ее, узнай нам про скотину, да про мужа мне — на войне был. Говорили ноцью в хлеве с хозяином. С мамой ходили. А она [гадалка] вызывает. Хриплый старик, меж хлевами, не казался, голос только. А гадалка и плюет: «Дальше слюны не ступит». И хлеб кидает — подарки. «Я пришла, подарки принесла» — в каждый угол по куску. А руки завязали ей, вот так, за спиной: «Как мне воли нет, так и ему». Говорит: «Ну, теперь спрашивай». Скотину кормить было нецем. Я: «Как скотину докормить?»— «Докормишь, скотину я люблю» — по два раза повторил кажное слово. «Доцка сцастливая будет». — А потом говорит: «Шабаш». Все правда. У каждого целовека есть свой хозяин. А про мужа сказал, цто жив. Я потом всегда его о цем-нибудь просила (Архангельская обл., Каргопольский район, Хотеново, 1989).
№ 28. Корова у меня была, заболела, и я загадывалась, говорила: «Хозяйнушко-батюшко, хозяйнушка-матушка, скажите мне, поправится ли, нет ли корова?» И я дою, и показалось голова така с бородой и говорит: «Отошло». И поправилась корова-то. Голова-то, как у свёкра. И я преже загадывала об муже, у него шизофрения была 23 года. Опеть эта голова, рот-то большой. И так: «ау, а у, ау». Он [муж] три года с половиной бегал. Потом уж не бегал, сидел. А то по семь раз ко мне на день прибегал, больной ведь (Архангельская обл., Каргопольский район., Хотеново, 1989).
№ 29. А вот Галка-то наша, вот сыно-от у нее болел, так говорит, мужик к ей пришел, высокий такой, с бородой черной, все сына просил, так не отдала она его (Новгородская обл., Старорусский район., Виджа, 1990).
№ 30. Говорили, что вот родился у женщины сын и было ему три месяца. Вот ночью уже, она спит, и вдруг кто-то в окно ей: тук-тук. Ну, она встала, открыла окошко и вдруг видит, что женщина така в белом платье и платке и просит, дай мне, мол, водицы. Ну, дала она ей напиться, ну и говорит ей покойница-то: «Отдай мне твово сына». А эта-то, мать-то, говорит: «Нет, не отдам». Ну, покойница-то ей и скажи, что через восемнадцать лет он сам к нам придет. И точно, вот ему восемнадцать лет исполнилось, ну, он и умер (Новгородская обл., Старорусский район., Виджа, 1990).
№ 31. Вот по Белозерскому тракту в Череповец первый только перелесок проедете, так тут была раньше сторожка. Жили муж с женой, девочка.
Пришел старичок, посидел да говорит: «Девочка-то у вас хорошая, но она, — говорит, — семи годов в колодце потонет», — и сказал, в каком месяцу и какого числа.
Ей семь годов исполнилось, а уже родители ждут этот день. А колодец вот у окна был.
Грит, заколотили колодец. А она гуляет. Сами сидим у стола, смотрим в окно. Она все гуляет. Подошла к колодцу, крышку подергала — край приколочен, другой — приколочен — легла на крышку и тут померла (Вологодская обл., Белозерский район., Лаврово, 1988)..
№ 32. Мама рассказывала: пришел как-то в дом дедушка. «У вас, — говорит, — в деревне роженицы-то есть?» А раньше рожали в байне, в байне живет, пока не поправится. «Так сходи, снеси что-нибудь». Раньше все носить что-нибудь должны были. «Да ведь нет ничего». — «А ты посмотри. Не бойся, я здесь посижу, ничего у тебя не возьму. Сходи в амбар, попаши [Попахать - сов. вид от пахать «помести, смести»] в сусеках». Пошла, наскребла ведро муки, напекла оладушков. «Иди, сходи в байну, ничего не бойся, я здесь посижу». Пошла. Заходит в одну байну. Видит, роженица лежит, ребенок в корыте в воде. В другой байне на ребенке веревка лежит, в третьей — ребенок лежит на пистолете. Зашла еще в одну байну, там просто настоящий ребенок. Пришла домой. «Ну как, видела? Не испугалась?» — «Видела, ты говорил не бояться, так и не боялась». — «Вот это каждому своя смерть на роду. Тот, что настоящий, тот своей смертью умрет. Тот, что в корыте — от воды, утопнет, другой удавится, а третьего убьет што». Вот это банный и был (Вологодская обл., Белозерский район, Пятницы, 1988).
№ 33. У них мужик повесился. Ну, дом его перед речкой стоял, а жил этот мужик один. А он повесился, никто-никто не знал почему. Вот другой мужик-то раз с работы возвращался, проходит мимо дома, ну, того, где мужик повесился. Пошел по мосту, вдруг слышит, за ним кто-то идет. Он обернулся, а этот мужик, что повесился; ну мужик побежал, тот за ним. Бежали, бежали, вдруг устал мужик, не может. Ну встал он, повернулся лицом к покойнику-то, упал на колени и стал креститься да молиться: с нами крестная сила. Ну покойник-то усмехнулся и говорит ему: «Давно бы так» — и исчез (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
№ 34. Вот если младенец родился, его не успели крестить и он умер, он будет у Бога, но в темном месте, свету не будет видеть. Их отпевают, но мать должна за его молиться и может вымолить ему свет. Только мать, больше никто.
Раньше было два кладбища; на одном людей хоронили, на другом скот. И вот тех людей, которые удавились, утопились, их на том же кладбище, где скот. Их нельзя даже поминать.
Осина — чертово дерево, на ней сам черт был задавивши, потому в могилу самоубийцы этому кол осиновый и забивают, говорят, «черту в горло», и он перестает людей мучить. Таких людей нельзя в чужую могилу класть, плохо будет тем покойникам. Нельзя его жалеть (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
№ 35. Угол все у меня трещал, а в новом доме; я узнала, один задавивши был. Лягу спать ночью, и даже сапогами пойдет. Вот ложусь спать, до двенадцати часов ничего, а с двенадцати — бьет, колотит. (Новгородская обл., Пестово, 1986).
№ 36. Катина гора есть, там девушка задавивши, все казалось, все чудилось там. Мы ехали в Сандово, переехали ручей— огонь горит, пажога [костер]. Горит и горит. Мы ездили с козой. Кумушка и говорит: «Там, наверно, цыганы». Как подыматься стали в гору Катину — потерялися. Проехали, мы их больше не слыхали я не видали.
Еще рассказывали — было: там коло елки во всех девчонок головешками кидались. Девчонки не благословясь выйдут, вот и головешками кидались.
Однажды поехали мужчины, один отстал. Потом догнал нас без памяти. Там, говорит, сидят двое у огня. Я крикнул, они пропали.
Пошла в Шобаны за дровами, мимо Катиной горки идти надо. Из тропки выхожу, дядька идет в шинели. У нас такого нет. Не пойду, думаю, туда, пойду домой (Новгородская обл., Пестовский район, Малышеве, 1986).
№ 37. Один муж пил у одной бабы, страшно пил, и просил у ее деньги, а она не дала. «Схожу, — говорит, — в магазин, куплю что-нибудь». А он спит. Накупила она, идет обратно, километр осталось, и попадают ей мужики на лошади, два большущие. «Посмотри, — говорят, — у лошади зубы в роте». Открыла лошадь-то пасть, а там мужик стоит. Он задавился, они на мужике едут. Она в обморок упала, а пришла домой, муж-то в удавке, задавился. Это дьявола ехали на нем. Ведь как целовек утопится, задавится, дьявола на нем едут. Угробится сам целовек, дьяволам попадет, больше никому (Новгордская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
№ 38. Вот в кузнице ковал кузнец, и как-то вечером он запоздал. И приезжает к нему человек подковать лошадь. Он приготовил все: «Давай, — говорит, — сюда коней». Тот привел, а ноги-то у коней человечьи. Это, видно, черт и приехал на утопленниках. Кузнец и прибежал домой без языка. Вот все говорят, что черт на утопленниках катается. Утонут да удавятся — самое плохое дело, на них черти воду возят (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
№ 39. Жила я в Пинеге. Была я девушкой, в школе учительницей работала. А жить было негде. Нашла я старушку, она меня пустила. Сказала: «Помогать будешь — проживем». Так и жили, ни вместе, ни отдельно. Половина дома моя. В нацале декабря, 3 или 5, Екатерина, сестра, к ней приехала. Вецером надо было мне идти в свой дом, к урокам готовиться, лампа одна, у старушки осталась, ведь сестра приехала. И легла я спать. Дверь закрыла на крюцок. И вроде я еще не уснула. Вдруг слышу: двери открылись, закрылись, по газетам кто-то идет, а газеты были на пол постланы. Подходит кто-то к столу и нацинает вот так ступать. Никого не видно. Я вот так руки за голову положила. Звуки носовые появились: «У-У», И ко мне, к лицу самому подошло. Обратно, обратно. Прыг мне на ноги. И сразу такую тяжесть на ногах. Катится, катится под мышки. Думаю, сейчас спрошу, к худу или к добру? А он: «Хутто, хутто!» — «Неужели к худу?» — Ясно: «К хутту». Я вскоцила, дверь толкнула, а дверь-то на крюцке. Забежала к старушкам: «Бабушка, там пришел кто-то, а дверь была на крюцке». — «Бог с тобой, полезай на пець». А потом говорит: «В этом годе цего-нибудь будет». И в сентябре умер дедушка у нас. Он уж плохой был. Бабушка пришла ноцевать ко мне. Он к дверям моим пришел, говорит голосом таким: «Умираю». Мы побежали скорей, а он и не вставал, лежит уж помер. Какая-то сила есть. Вот как навалится тяжело, давит что-то. Бабушка говорит: «Он к тебе зашел с плацем». Спрашиваю: «А поцему именно мне?» — «Ему выгодно, видно, было в этот момент прийти сказать» (Архангельская обл., Каргопольский район, Кононово, 1989).
№ 40. Когда мы сгорели, мне приснились отец, мать и тетка. Они все давно уж померши были. Они пришли в черном во всем и легли на пол и зовут меня к ним лечь. А я говорю: «Да нет, я лягу здесь, с Сережей». Они три раза меня звали, а я не иду к ним. Сон-то этот и сбылся. Все сгорело, а остались только я с Сережей. А если бия пошла к ним, так и я сгорела б (Новгородская обл., Любытинский район, Плоское, 1986).
№ 41. Бывало, приходят; как покойника увезут и говорят: «Ух-нету! Ух-нету! Был и нету!» Это, чтобы покойника не бояться.
Вот у меня сестра умерши, о сорока двух годах. У ей шестеро осталось. Девушка одна из них, ходила, наверно, в пятый класс. Ковда они играли, там, около лужи, она и склонилася: «Ой, мамка там! Мамка идет!» А потом она скорчилась и потерялась [Потеряться - умереть] (Новгородская обл., Пестовский район., Малышево, 1986).
№ 42. Я вам расскажу; когда мой дед помирал, вот как он перед смертью. Ходит все время и сидит, глядит в угол. Глядит, глядит, говорит: «Матка, погляди-ка ты». Я говорю: «Кото-то ты в угол-то все глядишь, уставивши». А он говорит: «Погляди-ка ты, какие цветы-то красивые, от, — говорит, — и гляжу на них, на эти цветы». А я ужо и побоялась его гневить, говорю: «Да и правда, какой красивый букет, ну, красотища!» —и сама-то туда гляжу. Глядела, глядела, потом он и говорит: «Погляди-ка ты, говорит, на лозину [Лозина - ива (дерево)] (перед домом за дорогой росла), как это занесло их, говорит, и на конях, привязывают прямо на лозинах, погляди-ко, как выделываются мужики-та». А мне тут-то смешно стало: «Да иде ж ты видишь, дед?» — «Да вот, — говорит, — вси соскочили, вси побежали на могилки» [Могилки - кладбище]. Я уж тут его стала бояться, дед уже мертвецов видит. Потом раз прихожу я: «Куда карты-то дела?» Я говорю: «Какие карты-то?» — «Да вот сейчас наши мужики приходили». — «Какие наши?» — «Которые наши все деревенские». Я говорю: «А хто особенно?» «Да вот которые умерши». Он мне всех и пересчитал. Говорит: «Пришли, зовут меня». Я говорю: «А куда ж они тебя зовут?» — «А на лесозаготовки». Я говорю: «А что ты им сказал?» «А я,— говорит,— сказал, что я готов на лесозаготовки». — «А они тебе что?» — «Оны, — говорит, — мне сказали, что приказу нет, придет приказ, мы за тобой придем». И четверг и пятницу мне все так говорил. И от за ним пришли. Пришли это за ним в два часа ночи. Oн начал справляться. На ногах справляется. Побежал на веранду, приносит оттули пинжачок летний, еще один принес, положил на подушку. Потом мне говорит: «Положи мне карты на скамейку». Положила. «Дай мне закурить». Я закурить дала, а ведь не курил. «Ну заложи мне ноги на кровать», что у него ноги как бревна были. И говорит: «Ну вот и все, — сделал крестики вот так на руках, — за мной пришли. Вот там все, я собрал, справил на лесозаготовки». А я-то говорю: «Дед, да никак ты меня оставляешь?» Уж он: «Алля, алля» — доволен, доволен. Слезы покатились, покатились, все — умер. Ведь собрал все, сложил, даже духи положил, одеколон под подушку. А я говорю: «Дай-ка, а то выльешь». Я спиртом все его натирала (Новгородская обл., Пестовский район, Рукаты, 1990).
№ 43. Один умер. За бабкой пришел, за женой за своей. «У нас нету сторожа, пойдем со мной». Она говорит: «Какой я сторож, у меня и руки худые, и ноги худые». — «Ничто, в дверях посидишь, покараулишь». Они на работу-то ходят, так в квартиру двери сторожить. — «А белье-то, што, е у вас, што вы носите, в чем на работу ходите?» А он говорит: «У нас свое все еще хорошее. В чем положенный». Жена евонная через неделю и померла. Она больная лежала (Новгородская обл., Батецкий район, Черная, 1988).
№ 44. Вижу сон, иду вдоль берега в дом. На высокую лестницу карабкаюсь, карабкаюсь. Открываю дверь, а там она, Лиза, умерши, стоит. Говорит: «И ты пришла! Пойдем со мной». Идем. Так дорога, и так дорога. Идут все закрывши, много их, они наказанные проходят. И все бугорки, бугорки. «Это не горки, — она говорит, — это могилки». Мне такой же дадут балахон покрыться. Буду муки отбывать. Цело стадо, человек, може, пятнадцать, черным покрыто, с полосам каким-то (Новгородская обл., Батецкий, Черная, 1988).
№ 45. Вот было, что снится женщине сон, что приходит к ней мальчик, маленький такой, говорит ей: «Вот умер я столько-то лет», ну, скоко, не помню я, и трясет денюжкой и говорит ей, мол, мать похоронила его, только денюжку дала, а поминки-то не справила, а он кушать хочет. Ну, женщина потом и спроси его: «А где твоя мать живет?» Ну, он ей сказал, ну, она пошла и мать нашла, ей сказала, ну, мать заплакала, запричитала и справила поминки. И не являлся ей больше (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
N° 46. Умерла-вот в Старой Руссе девочка. Этой девочке было девять лет. А они девочку-то нарядили, платье цветное, туфельки-то ей хорошенькие надели, во все нарядили. И вдруг приснилася, матери приснился сон, и говорит, этто: «Матушка,, сходи ты, на той (у меня ажио дрожь) ... на той улицы девочка, и пришли ты по ей [с ней] и мне тапки, тапочки мне пришли, нихто тут не ходит в туфлях, все в тапках. И вот ты низачем одела мне цветное платье. Вот все ходят в белых платьицах-та, а ты мне цветное одела». Вот мать-то, как она рассказала, мать-то пошла, тапки купила, как во сне-то приснилося. Пошла в тот дом, где она сказала — а ведь не знала эту улицу— и приходит в этот дом, говорит: «Сюда я попала, аль не сюда?» Бабка старая ее встречает, говорит: «Да сюда, сюда, родная моя». И лежит там тоже девочка померши, а етой двенадцать лет, и в гробу. Бабка матери той говорит: «Положьте». Рассказывает: приснился мне сон, и дочка говорит мне, сходи на такой-то улице, и дом сказала. От, мол, пришли вот по той [с той] девочки, и имя назвала девочки, точно такое имя. Положила мать в гроб тапочки, и сниться перестало (Новгородская обл., Старорусский район, Рукаты, 1990).
№ 47. Несколько лет назад была авария, автобус с моста свалился, и погибло много людей. Среди погибших была девушка, молодая и красивая. Вот прошло время, и мать ее видит сон. Дочь говорит ей: «Купи мне новое красивое платье, я выхожу замуж». Но мать платье не купила. Снова ей сон снится, дочь говорит: «Ну почему же ты не купила платье, я же сказала, что замуж выхожу». Опять мать не купила. Третий раз ей дочь во сне говорит: «Мама, я прошу ведь тебя, купи мне новое платье, я выхожу замуж». Тут уж мать пошла и купила платье, а что с ним делать, не знает. Снова дочь во сне видит, и та ей говорит: «Вот ты не знаешь, что с платьем делать. Поди вместе с соседкой, одна только не ходи, на шоссе,— и место назвала, куда пойти надо. — Стой там и жди. Пройдет первая машина, ты ничего не делай, пройдет вторая, тоже ничего не делай, а пойдет третья, ты кинь в нее платье». Вот пошла мать с соседкой, стоят на том месте. Проходит первая машина, они ждут, проходит вторая машина, они ждут. А тут идет третий грузовик. Мать и бросила в кузов платье. Шофер видел, что ему в кузов что-то кинули, остановил машину и говорит: «Зачем же вы мне что-то кинули, вы ведь не знаете, что я везу. А везу я парня молодого, в Афганистане убили». Вот так (Новгородская обл., Пестовский район, 1980-е годы).