Во время отступления поляки сожгли «городок» Халезец, разорили его окрестности. В писцовых книгах 1623 – 1626 годов отмечается, что дворы на Старо-Георгиевском погосте пусты, а жители ушли на погост Березовец (современная деревня Аргуново). Следует отметить, что восточные районы вологодского края сравнительно мало пострадали от военных действий (в большей степени разорению подверглись юго-западные и центральные районы). Но последствия «Смутного времени» еще долго давали о себе знать. Довольно частым явлением 20-х – 30-х годов XVII столетия были разбойные нападения и грабежи сельских поселений «воровскими людьми»: «Да в прошлом же, государь, году, – жаловались царю Михаилу. Федоровичу жители устюжских волостей, – со 130-го (1622 – ред.) года приходят летнею порою в Устюжский уезд на Юг и на Двину и на Сухону из вятских пригородков и с реки Волги многие воры разбойники, крестьян мучат и огнем жгут, разоряют до основания...» Приведенный в тексте отрывок является весьма характерным мирским документом начала XVII столетия. Подобные челобитные по неписаным правилам того времени были склонны преувеличивать размеры несчастий для избежания излишнего налогового бремени. Однако в этом случае нельзя и отрицать то, что в основе такого рода челобитий лежали реальные факты.
Письменные свидетельства того времени дополняют старинные легенды и предания. С укрепленным на реке Вохме «городком» было связано предание о победе над разбойниками-вятчанами и о содействии жителям этого поселения их небесного покровителя – святого Георгия. Возвращаясь домой после удачного набега на южские волости, вятчане, проходя мимо «городка», неожиданно совершили на него дерзкое нападение. От неминуемого разгрома растерявшихся вохомцев будто бы спасло чудо. Нападавшим явился святой Георгий Победоносец. Устрашившись грозного видения, и, к тому же, пораженные внезапной наступившей своей слепотой, грабители взмолились о пощаде, а все награбленное добро с приговором: «Пусть будет Вохма – золотое дно», покидали в реку. С тех давних пор и разошлось по земле вологодской присловие: «Вохма – золотое дно»...
Прошло время, но долго потом еще на Севере вспоминали «смутные времена». На местах сражений волостных отрядов с «панами» – так называли в северных краях иноземцев – ставили памятные кресты и рубили часовни. «Было на том месте с литовскими людьми побоище...», – поясняли крестьяне причины возведения очередного малого храма. Долгими зимними вечерами рассказывали знающие люди предания, дошедшие им от дедов и прадедов, о том, как в стародавние времена шла через их местность изгоном «литва», как собирались мужики со всех ближних волостей и давали противнику бой... И тут будто бы и пришла им всем, иноплеменникам, смерть, а кости их так и остались зарытыми в горе, неподалеку от деревни около ветхой часовни. А еще говорят, что у старой одинокой сосны зарыт панский клад и темными ночами появляются там сами собою нехорошие синеватые огоньки, и сильно «пугает» в том месте запоздалого прохожего, поскольку клад этот заколдован. А в троицкий Семик, на седьмой неделе по Пасхе, события «смутного времени» ежегодно воспроизводились в сюжете обетного часовенного праздника, когда крестьяне, в складчину сварив кисель, ели его у часовни, поминая «панов» на месте «исторической» битвы.
VI
Земли, входившие в состав Устюжского уезда, сравнительно быстро восстановили свой экономический потенциал после «Смуты» и на протяжении XVII века играли важную роль в хозяйственной жизни Русского Севера. Попытаемся кратко описать основные особенности хозяйственной жизни устюжского края в рассматриваемый период и определить место и роль в социально-экономической истории края волостей бассейна реки Юг и ближайших территорий.
Богатейший комплекс фактических данных для понимания хозяйственных отношений в устюжском крае дают исследователям материалы писцового делопроизводства. Писцовые книги и их производные (сотницы, платежницы, а также дозорные и переписные книги) составлялись в Российском государстве с конца XV по начало XVIII века. К большому сожалению, до настоящего времени не дошли материалы описаний XV – XVI веков, которые могли бы дать в руки исследователей бесценные сведения о прошлом устюжского края. На протяжении XVII столетия посад и сельская округа Устюга Великого несколько раз оказывались в качестве объекта пристального внимания со стороны столичных чиновников и местной администрации.
Результаты описаний XVII столетия сохранились в архивах и составили целостный комплекс. В 1623 – 1626 годах посад Устюга Великого и уезд описали Никита Вышеславцев и подьячий Агафей Федоров. Перепись 1646 года вели стольник князь Иван Ромодановский и подьячий Иван Редриков. В полном составе дошла до нашего времени писцовая книга по Устюжскому уезду 1678 – 1683 годов.
Писцовые книги составлялись с фискальными целями для правильного определения тягла налогооблагаемого населения городских посадов и волостей. При описании волостей прежде всего важно было точно определить действительное количество и качество земельных угодий. С этой целью в каждой деревне измерялась пахотная земля и перелоги, указывалось количество лесу «пашенного» и «не пашенного», копен сена. Размеры выгонов и пастбищ для скота не определялись, но они могли появляться в такого рода описаниях в том случае, если специально фиксировались границы (межи) хозяйственных угодий деревень. Подлежало обязательному описанию число дворов (жилых и пустых) в деревнях и на посадах, наличие и социальный статус дворохозяев. Указывались в материалах описаний и основные хозяйственные занятия населения. Большое значение имело выявление новых объектов налогообложения с целью пополнения государственной казны. Низовой единицей при раскладке налогов в сельской местности был крестьянский двор.
В «черных» и дворцовых волостях ответственность за полный и своевременный сбор налогов лежала как на общине, так и на отдельных хозяевах дворов. Государственное тягло – совокупность налогов и повинностей черносошных крестьян – определялось в основном, исходя из количества и качества используемой в хозяйственном обороте земли. Писец устанавливал сумму налога на волость, последняя вела расклад между хозяйствами. Единицей измерения облагаемой земли была выть. В двадцатых годах XVII века в Устюжском уезде на выть приходилось 12 четвертей («четей») «доброй», 14 – «середней» и 16 – «худой» земли и приблизительно по сорок копен сена. Развитие товарно-денежных отношений в XVI – XVII веках позволило перейти на денежную форму налога. При исчислении последнего расчет велся с точностью до полушки (1/4 копейки).
Материалы писцовых книг XVII века являются также важным источником по истории дальнейшего заселения и хозяйственного освоения территории Устюжского уезда. В рассматриваемый период в основном еще сохраняется прежний способ расселения. Выбор места для поселения и алгоритм освоения новых территорий определяли реки. Большинство деревень располагалось прерывистой лентой вдоль речных берегов. В связи с этим административно-территориальные единицы – волости в географическом плане, как правило, представляли из себя фрагмент долины крупной реки либо освоенный бассейн реки меньших размеров. Такой тип расселения сложился исторически и был характерен для Поморья в целом. Историк М. М. Богословский, одним из первых исследовавший характер административного деления Поморья, писал: «Административная карта Поморья в XVII веке – это причудливый узор, выведенный историей, а не геометрический чертеж, построенный законодателем, руководившимся началом единства и стиравшим все местные особенности». Реки в условиях Севера были основой хозяйственной, социальной, культурной коммуникации, базой рыбного промысла.
Зацепившись за приречный участок, крестьянин какое-то время довольствовался относительно безлесными территориями у реки. Однако уже в середине XVII века ресурс таковых земель практически полностью исчерпался и возникла необходимость вторгаться в лесные массивы, что было делом трудным и длительным. Первоначально отвоеванный у леса новый участок под пашню, удаленный от родовой деревни, мог обрабатываться «наездом». В писцовых книгах также широко встречается понятие «отхожая пашня». Такие пашни находились в отдаленных от деревень местах на участках, недавно введенных в оборот за счет лесной целины. Позднее на новых росчистях ставились починки, становившиеся основой будущих деревень. Охотно вводились в прежний хозяйственный оборот и заброшенные когда-то пашни и сенокосы, хотя в Поюжье таковых было очень немного.
Основным типом земельных угодий являлась старопахотная «пашня паханая», называвшаяся в XVI – XVII веках четвертной полнотяглой. По налоговой классификации эта пашня облагалась полным перечнем податей и повинностей. Вся площадь при господствовавшем трехполье исчислялась по формуле «столько-то в поле, а в дву потому ж». В четвертную полнотяглую пашню включали также земли, выходившие «из льготы», по истечению льготных лет, дававшихся крестьянам на безоброчную и беспошлинную разработку новых земельных участков.
Кратко касаясь системы земледелия, заметим, что в начале XVII столетия в бассейне Юга господствовала паровая система в форме трехполья. Прогресс земледелия объективно замедляло малое естественное плодородие почв. По существовавшей в то время классификации все земли по качеству делились на «добрые», «середние» и «худые». В Поюжье преобладали «середние» земли. При длительном использовании земли в хозяйственном обороте она, естественно, выпахивалась и становилась «худой». Урожайность приходилось восстанавливать либо путем усиленного унавоживания на основе развития мощной животноводческой базы, либо переводом пашни в перелог. Следует отметить и тот факт, что вплоть до тридцатых – сороковых годов XXI столетия в Никольском крае широко практиковалось и древнее подсечное земледелие, однако живучесть подсеки можно объяснить, по-видимому, наличием огромных площадей, занятых лесом. Активное вторжение в лесную целину начинается, как было замечено выше, еще в XVII столетии.
При запустении деревни или двора «пашня паханая», если на нее не претендовали новые владельцы, считалась «пустой», «переложной» или «лесом поросшей».
На льготном держании находилась так называемая «наезжая пашня», обрабатываемая «наездом», которая могла находиться как на тяглой земле (в случае недавнего запустения двора), так и на пустошах (давно заброшенных участках). На льготу в качестве «наезжей» пашни могли также попасть явочным путем используемые полянки и росчисти в «государевых» лесах.
Описывая льготные починки на пустошах, находившихся во владении крестьян, писцы обнаруживали самую разную степень их состояния. Льготное владение на пустоши, которая в момент переписи не имела даже двора, называлось «займищем». Последние возникали, как правило, вблизи пойменных заливных лугов. Льгота давалась на срок от пяти до пятнадцати лет. Некоторые владельцы-льготчики уже через три – пять лет ставили на пустошах дворы и успешно налаживали классическое трехполье. Другие же по истечении всего льготного срока с этим не справлялись, а то и совсем забрасывали начатое дело. Льготное держание всегда оговаривалось рядом условий. С одной стороны, государство до истечения срока льготного пользования не включало эти земли в тяглую пашню. С другой стороны, крестьянин в качестве обязательного условия должен был, говоря словами писцовых книг, «двор поставить, земли распахать и сенокосы расчистить». Взаимовыгодные отношения черносошного крестьянина и государства объективно способствовали дальнейшему хозяйственному освоению края.
Определенным показателем качества и плотности освоения территории является соотношение различных типов поселений, господствовавших в данное время. Писцовые книги различают следующие типы сельских поселений: городок, село, слободка, погост, деревня, починок, выставок, выселок, займище. В XVII веке в Поюжье господствующим типом крестьянского поселения была деревня с тянущимися к ней участками пашенной земли, сенокосами, различными угодьями. Ко второй группе поселений можно отнести селища и пустоши – поселения запустевшие, по разным причинам покинутые крестьянами. Тем не менее, селища и пустоши состояли на государственном учете как подлежащие восстановлению. К третьей группе относятся деревни и починки, выставки и займища, вновь возникавшие в лесу или на пустошах и служившие основой дальнейшего освоения территории.
Следует отметить, что в Поюжье и на Вохму в XVII столетии не прекращался поток колонизации из более западных территорий Поморья. Интенсивность переселенческого потока была слабее, чем в предшествующий период XV – XVI веков, но он явственно чувствуется при описаниях отдельных местностей. Так, например, свежестью недавнего происхождения веет от описания в 1623 году Ляменьгской волости, возникшей в глухом лесу по речке Аяменьге – притоку Шарженьги, впадающей в Юг. Писец нашел здесь погост с церковью, восемь деревень и шесть починков. При описании деревень указывается: «деревня, что был починок». Последнее свидетельствует о недавнем возникновении деревни.
Фиксируя починки, писец при названии каждого из них замечает: «ставится ново после дозору Юрья Стромилова». Описание населенных пунктов волости пестрит выражениями: «ставится ново», «что был черный лес», «крестьяне селятся вновь», что указывает на новизну поселений.
Приведенные в писцовых книгах сведения о сельских поселениях могут дать представление об общем состоянии волостей Поюжья и прилегающих территорий на протяжении XVII века.
Приведем сведения по 20-м годам XVII столетия, касающиеся волостей, находившихся в этот период на территории современного Никольского района. Данные писцовой книги 1623 – 1626 годов показывают, что в границах района располагалось две волости: Шарженьга, Халезец и Березовец и волость Никольская Слободка.
На территории волости Шарженьга, Халезец и Березовец имелось три погоста с церквями и дворами священно- и церковнослужителей. Погост близ речки Шарженьги состоял из двух церквей: Страстотерпца Христова Георгия и Михаила Архангела. Второй погост был расположен на речке Кипшеньге, где стояла церковь Рождества Пречистой Богородицы. Третий погост с церковью Страстотерпца Христова Георгия находился на месте «городка» Халезец, разоренного поляками, литовцами и казаками в 1613 году. По причине недавнего разорения служители церкви перебрались на жительство на погост Михаила Архангела. Все церкви на момент переписи были деревянными.
Вслед за погостами в писцовых книгах следует перечисление деревень с указанием места их расположения и числа жителей мужского пола, количества земли, размера оброка с каждой деревни.
По переписи 1623 – 1626 годов по волости Шарженьга, Халезец и Березовец вместе с Ляменьгой (часть территории современного Бабушкинского района) числилось 74 деревни и 5 починков жилых и две деревни с починком пустых. Всего в волости насчитывалось 230 жилых и 13 пустых дворов, в которых
проживали 334 человека мужского пола. За крестьянами числилось 526,75 чети средней пашенной земли и 147,87 чети перелогов. Сена было учтено 3019 копен, «лесу пашенного» насчитывалось 369, а «непашенного» – 738 десятин.
Волость Никольская Слободка располагала погостом с деревянной церковью Николая Чудотворца и дворами церковного причта. В состав волости входило 25 деревень и 5 починков. Большая часть деревень располагалась на территории нынешних Краснополянского, Осиновского и Пермасского сельсоветов. Преобладали малодворные деревни, насчитывавшие в среднем по 3 – 4 двора. В целом по волости насчитывалось 90 жилых и 3 двора пустых, в которых проживали 126 «людей» (мужского пола). Крестьяне в своем распоряжении имели 252 чети пахотной земли и перелогов. Сена учтено 1339 копен, «лесу пашенного» – 126 десятин, а «непашенного» – 252 десятины.
Из материалов писцовой книги 1623 – 1626 годов следует, что к этому времени территория современного Никольского района была сравнительно плотно заселена. Основным хозяйственным занятием сельского населения являлось хлебопашество. В земледелии прочно утвердилось трехполье, а недостаток естественного плодородия местных почв покрывался за счет развития скотоводства. По отрывочным данным оброчного обложения можно судить о развитии неземледельческих занятий населения. В писцовой книге упоминаются промысловики, занимающиеся охотой на пушного зверя (находились на «собольем оброке»), и крестьяне, зарабатывающие дополнительные средства извозом.
Для того чтобы шире раскрыть динамику развития земледелия в Поюжье, показать систему и принципы дальнейшей внутренней колонизации этого региона, разобраться в происхождении и начальной истории здешних деревень и крестьянских родословных, необходимо в полном объеме привлечь материалы писцовой книги 1678 – 1683 годов. Надеемся, это дело недалекого будущего.
Большое значение для понимания социально-экономической истории устюжского края в XVII веке имеют материалы таможенного делопроизводства и прежде всего – таможенные книги. Уникальное по составу и полноте собрание таможенных книг Устюга, хранящееся в одном из центральных архивов, было использовано в работах А. Ц. Мерзона и Ю. А. Тихонова, посвященных складыванию и развитию рыночных отношений в устюжском крае в XVII столетии.
Как известно, в административном и хозяйственном отношении земли Устюжского уезда были теснейшим образом связаны со своей региональной «метрополией» – Великим Устюгом.
Непосредственное хозяйственное влияние Устюга на прилегающие территории распространялось и на часть волостей Сольвычегодского уезда, лежавших главным образом в бассейне реки Лузы. На восток и северо-восток радиус товарообмена с волостями достигал 100 – 125 верст. Южные и юго-западные границы уезда были удалены от города на расстояние в 160 – 200 верст.
С сельской округой Великий Устюг был связан в основном через разветвленную сеть водных путей, поскольку сухопутные дороги, пролегавшие «за безмерными болотами», были непроходимы даже в летнее время. Серьезным затруднением для водных коммуникаций был краткий навигационный период северных рек.
Тем не менее, Великий Устюг и сельская периферия имели давние и прочные хозяйственно-экономические связи, которые еще более окрепли в XVII столетии. Деревня традиционно кормила город и снабжала его производственным сырьем, продуктами деревенского ремесла и крестьянской промышленности. Город же выступал в роли главного торгового центра, вбирал в себя и перераспределял товарные потоки, идущие с сельских волостей. Деревня получала из города ремесленные изделия, не производившиеся в крестьянских хозяйствах, и привозные товары.
Экономическое значение станов и волостей, расположенных по Югу, определялось прежде всего развитием хлебопашества.
В Южской трети уезда имелся крупный по тому времени массив пахотных земель. Несмотря на преобладание «средних» по качеству угодий, прибрежные районы реки Юг в дородные годы имели неплохие урожаи зерновых. По количеству зерна, поставляемого на рынок Великого Устюга, волости Поюжья занимали одно из первых мест. Значительное развитие получило также и животноводство.
Из предметов крестьянской домашней промышленности на региональный рынок с Юга поступали льняные ткани, кафтаны, овчинные полушубки. Южские волости в XVII столетии оставались главным поставщиком пушнины для устюжского края. Несмотря на заметную убыль ценных пород пушных зверей (горностая, соболя, куницы), белка, лисица, заяц, выдра, рысь в лесных массивах Поюжья обитали в изобилии, а их промысел покрывал потребности внутреннего' рынка и служил важным подспорьем хозяйственно-промысловой деятельности местных крестьян. Халезская волость снабжала город свежей рыбой. Использование реки Юг и его притоков Шарженьги и Кипшеньги говорило об их большом промысловом значении.
Но основным предметом торговли оставался хлеб. Занимались поставками хлеба разбогатевшие крестьяне, использовавшие, как правило, труд половников. К таким можно было причислить Богдана Павлова из Никольской Слободки, Савелия Орефина и Василия Понамарева из Кичменгской волости, Ефима Подольского из Халезской волости. Последний, например, в 1652 – 1653 годах продал на устюжском рынке 200 мер ржи. В 1653 – 1654 годах его сын Бажен с другими «сотоварищи» продали 250 мер ржи за 50 рублей. В 70-е годы XVII века к их ассортименту прибавились овес, пшеница, беличьи шкурки. Кроме того, в последующие годы Подольские также активно торговали всевозможным товаром на местных рынках. Следует отметить, что со временем представители этой фамилии могли пополнить ряды купеческого сословия. Славился в округе удачной торговлей крестьянин Федор Зубов из Халезской волости. В 70-х – 80-х годах XVII века он поставлял на рынок до 240 мер ржи.
Оживленные торговые отношения существовали между Великим Устюгом и территориями, расположенными в бассейне рек Ветлуги и Унжи и входившими в состав Галицкого уезда. Торговцы из ветлужско-унженских волостей фигурируют в источниках как участники больших торговых операций по продаже хлеба и вина на устюжском рынке. Кроме того, крестьяне галицких земель поставляли «зарядное вино» в Холмогоры, Соль Вычегодскую, Яренск, районы Мезени и Ваги. Большое количество зерна отправлялось ушканами в Холмогоры. Например, весной 1634 года торговец Р. Афанасьев доставил в далекий поморский город на двух плотах 1000 мер хлеба. Перевалочной базой для торговца послужила Никольская Слободка, к которой в зимнее время до открытия навигации «...под тем хлебом приезжали 170 лошадей».
Важное значение для дальнейшего развития внутренней торговли в устюжском крае имели прочные связи с волостями по реке Вохме. Последние поставляли на рынок Устюга кули, рогожи и другие предметы домашней крестьянской промышленности.
Примечательным явлением хозяйственной жизни Никольских волостей было наличие среди местных крестьян предпринимателей, которые практиковали скупку зерна у отдельных дворохозяйств и целых населенных пунктов. Наибольшее число скупщиков и продавцов крупных партий зерна было в Кичменгской, Халезской, Подосиновской, Пушемской, Утмановской, Ентальской волостях. Крупнейшим посредником в торговых операциях с зерном являлся Яков Островский. Ежегодно он скупал тысячи мер зерна, извлекая громадные богатства. Например, в 1675 году названный крестьянин купил 1078,5 меры ржи за 215 рублей 16 алтын 4 деньги, а продал этот товар голландцу Еремею Травалу за 323 рубля 18 алтын 2 деньги. Подсчитайте, таким образом, из проведенной операции он извлек прибыли около 50 процентов.
Развитие крупных торговых операций, концентрация капитала в руках отдельных групп (семейств), безусловно, способствовали дальнейшему хозяйственно-экономическому развитию устюжского края. Обратной стороной этого процесса стало заметное социальное расслоение в среде посада Великого Устюга и уездного крестьянства. Источники отмечают экономическое разорение многих крестьянских хозяйств, увеличение доли половников в крестьянском населении волостей. Половники трудились у зажиточной части крестьянства по определенному договору, в значительно большей степени выгодному нанимателям, поскольку последние получали в свою пользу половину урожая. Уже в 1623 – 1626 годах по Устюжскому уезду числилось 1329 половников (в 1162-х хозяйствах), причем наибольшее их количество приходилось на южскую треть (573 человека, или 43,1 процента). К концу столетия доля половников в общем числе крестьян еще более возросла.
Разбогатевшие крестьяне, посадские, представители крупных монастырей активно скупали лучшие пахотные земли, лишая многих крестьян средств к существованию. Нередки были случаи прямого давления «лучших людей» на экономически зависимое от них население. Например, пробившийся в разряд крупных земельных собственников посадский человек Семен Кабаков, кроме пяти лавок в Устюге, владел семью деревнями и двумя полудеревнями в Устюжском уезде, землями на Северной Двине и в Сольвычегодском уезде, на которых трудились половники. Многочисленные факты, свидетельствующие о «великих насильствах» Кабакова, приводят в своей челобитной от 4 декабря 1626 года жители южских волостей. Тех крестьян, чьи земли «прилегли в межах» к его владениям, «...Филип из деревень вон выживает и наволоки, земли пашенные и сенные покосы от их деревень отымает, хлеб намолоченный, сена кошеныя своим насилством в свою деревню свозит, и с Устюга Великово от воевод привозит глухия наказные памяти и с своими людми, и с половниками многих крестьян мучит: в дым вешает и кнутом стегает не по делу; и на пашенныя земли и на сенные покосы вымучивает у тех крестьян купчия безденежию, а на иные крестьян замучивает заемные кабалы безденежно же. И нынеча ...твоя государева вотчина от того Филипа пустует: многие крестьяне, пометав свои дворишка, бредут рознь от великого насилства; и твоих государевых податей ныне с тех деревень имати стало не на ком...»
Большое экономическое значение волостей Поюжья в XVII веке во многом определялось наличием крупной водной артерии, связывавшей в единый хозяйственно-торговый комплекс юго-восточные территории устюжского края и ближнюю периферию, географически и исторически тяготевшую к этим землям. Кроме того, река Юг являлась важным звеном общей системы существовавших тогда торговых путей из центральных районов Российского государства в северное и восточное Поморье. Еще в конце XVI столетия с открытием торговли через порт Архангельск у Никольского погоста возникает пристань. Поставки хлеба и других товаров из Поюжья в Великий Устюг и далее по Двине в Холмогоры осуществлялись на специальных плотах и барках, строившихся в Никольской Слободке и окрестных деревнях. Санный путь, устанавливаемый в долгий зимний период, обеспечивал предварительную концентрацию товаров со всей округи. С открытием навигации на северных реках зерно, лен, смола грузились на плоты и барки и доставлялись вплоть до Архангельска. «Корабельная» пристань на реке Юг неоднократно упоминается в писцовых книгах XVII столетия. Каждый год в Никольской Слободе строилось от 35 до 50 крупных барок. Лес на строитель- ство торговых судов и плотов доставлялся из окрестных сосновых боров. Интересно, что одна из проселочных дорог, ведущих к современному Никольску, и ныне зовется «барочной».
Процветание Никольской Слободы как перевалочной торговой пристани завершилось в начале XVIII века, поскольку основные торговые потоки передвинулись на северо-запад Российского государства и в гораздо меньшей степени стали связаны с торговыми путями бассейна Северной Двины. Потеряли свое прежнее торговое значение Архангельск и Холмогоры, Тотьма и Великий Устюг, а вместе с этим нарушились и традиционные хозяйственные связи Поюжья с другими территориями Европейского Севера.
VII
Период с конца XVII по первую четверть XVIII столетия стал, по характеристике известного историка профессора П. А. Колесникова, временем «наиболее чувствительных потрясений для северного крестьянства. Постоянные мобилизации как в армию, так и на строительство крепостей и городов, заводов и верфей, перемещение торговых путей и центров на северо-запад, к основанному Петербургу, усиление тяжести феодальной ренты – все это не могло не повлиять на процесс земледельческого освоения и сельскохозяйственного производства». В значительной части уездов Поморья (в том числе и в устюжском крае) замедляются темпы строительства деревень, возрастает миграция населения на восток – Пермь, Вятку, Зауралье и Сибирь, что приводит к общему уменьшению численности жителей Поморских городов и деревень.
Вместе с тем, по мнению профессора А. В. Камкина, к началу XVIII столетия в регионах ранней крестьянской колонизации Севера наблюдается заметное исчерпание ландшафтных урочищ с естественно-пригодными для хозяйственного освоения землями, что приводит северного крестьянина к дилемме: «Либо отдать предпочтение расширению угодий за счет вторжения в лесную целину, либо наращивать усилия по интенсификации хозяйственной практики на старопахотных землях». Острота земельного вопроса совпала по времени со сложными процессами, происходившими тогда в самих крестьянских сообществах. В северной деревне, как было показано выше, продолжалось активное выделение предпринимательской, торговой, многоземельной прослойки крестьян, что приводило к нарушению социального равновесия внутри общины и вызывало конфликты. Третьим важным фактором, повлиявшим на ход развития и исторические судьбы северной деревни в XVIII столетии, стало все более активное вмешательство государства в хозяйственную и социальную жизнь крестьянских сообществ. Для сохранения принципов и норм внутримирской демократии, издавна присущих северному крестьянству, потребовалось приложить максимум усилий и гибкости, проявить готовность к новациям.
Как же складывались исторические судьбы волостей Поюжья в изменившихся условиях? К сожалению, в настоящее время не представляется возможным воссоздать в полном объеме картину социальной и хозяйственной жизни Никольской земли в данный период. Однако можно предположить, что этот регион имел свою специфику развития.
Прежде всего следует отметить, что в XVIII веке и последующих столетиях продолжалась активная крестьянская колонизация слабо освоенных пространств Северных Увалов. Если среднее и нижнее течение реки Юг было достаточно плотно заселено уже к началу XVII века, то территории по верхнему течению Юга, а в особенности – водораздела, еще ждали своих земледельцев и промысловиков. В качестве показательного примера обратимся к некоторым фактам заселения земель Вохомской волости, входившей в состав Южской трети Великоустюжского уезда и располагавшейся по реке Вохме и ее притокам Воче и Ратче. По территории это была одна из крупнейших волостей Европейского Севера России. Характерной чертой заселения волости в период XVII – XVIII веков было то, что демографический рост шел во многом за счет миграции населения из других регионов. По подсчетам П. А. Колесникова, из 430 населенных пунктов волости 65 носили название починка. Помимо земледелия, население волости занималось охотой и «звериной ловлей».
Наложила отпечаток на судьбы Никольских земель губернская реформа Екатерины Великой. Общеизвестно, что в начале 80-х годов XVIII столетия был образован самостоятельный Никольский уезд. В своем составе он объединил двенадцать волостей, четыре из которых (Унженская, Кемская, Южская, Юзская) являлись новыми административными образованиями. Преобладающим в новых территориях являлось помещичье землевладение. Четыре волости (Никольская, Вохомская, Кичменгская, Халезская) имели сложный состав и представляли из себя, по сути дела, конфедерацию станов, починков, улусцев, концов, которые были, по существу, самостоятельными социальными и хозяйственными организмами и проявляли себя как самостоятельные волости. Населяли их в основном черносошные крестьяне.
Ядро уезда составляли поселения восьми волостей по среднему течению Юга. Они начинались с Никольской волости и заканчивались в Кильченской волости. Территории этих волостей в конце XVIII века были плотно заселены и располагались друг от друга на расстоянии не более пятнадцати – двадцати верст по реке. К ним примыкали еще пять волостей, расположенных по притокам среднего Юга – Енанге, нижней Кичменьге, Пичугу, Кипшеньге, Лохе.
Второе поселенческое ядро уезда составили девять территорий, образовавших Вохомскую волость. Вознесенский, Флоровский, Спасский и Троицкий станы, а также Никольский приход располагались вдоль среднего и нижнего течения реки Вохмы. К ним примыкали Вочевские, Чернавские и Луптюжские починки. Последние отделились от основной территории Вохомской волости в процессе хозяйственного освоения края.
Следует отметить, что Никольско-Кичменгские волости географически тяготели к Двинскому, а Вохма – к Волжскому бассейнам. Между двумя крупными зонами расселения к концу XVIII века оставалась огромная полоса незаселенного водораздела. Остальные волости существовали как отдельные административные единицы на значительном удалении от главных центров заселения. Исключение составляла лишь Шарженьгская волость, которая располагалась в среднем течении одноименной реки – левого притока Юга. Она явно тяготела к Халезским волостям, чем отличалась от своих соседних территорий. В верховьях реки Кичменьги располагалась Сараевская волость, в верховьях Шарженьги – Ляменские починки. Еще три волости находились по рекам Юзе, Кеме, Унже. Последние географически и исторически тяготели либо к тотемским, либо к костромским землям.
Таким образом, Никольский уезд с момента своего образования приобрел следующую пространственную организацию: двусоставный центр и периферия.
В уезде подавляющее большинство крестьян по-прежнему относилось к разряду государственно-черносошных: девятнадцать территорий были населены только ими. Унженская волость была населена крепостными крестьянами, а в Кемской волости аналогичная правовая категория населения проживала чересполосно с государственными и экономическими крестьянами.
Интересные наблюдения имеются в отношении организации приходской жизни Никольского уезда. Никольские волости сообщались тридцатью тремя приходами. По два прихода имелось в Унженской, Енангской, Сараевской, Кемской волостях и Кобыльском стане Кичменгской волости. В остальных территориях волость и приход сливались воедино.
* * *
В последующие периоды российской истории Никольская земля, как, впрочем, и большая часть территории Европейского Севера, стала неприметным, внешне как будто бы ничем не выдающимся, тихим уголком России со своей внутренней жизнью и самобытной провинциальной культурой. Однако следует помнить, что многие и многие поколения никольчан оставили о себе и о своей малой родине историческую память, скрытую в древних свитках и летописных известиях, в городском гербе и названиях Никольских храмов и улиц, в звучных именах рек, деревень и местных преданиях.
К ИСТОРИИ НИКОЛЬСКИХ ДЕРЕВЕНЬ
В. Н. Поникаров
«Я хотел бы, Россия, чтобы ты не забыла, что когда-то ты вся началась с деревень», – сказал поэт Сергей Викулов. А с чего начиналась деревня?
Наверное, с того, что на облюбованном месте ставил мужик жилье, расчищал от леса место под пашню и сенокос, и обжитое место получало название, чаще по имени новосела или по близлежащей речке, или по характеру местности, или в нем звучало отголоском родное название, напоминающее о месте, откуда явился на поселение новый человек.
Общеизвестно, что в древности при подсечно-огневом земледелии земледельцы не были так прочно привязаны к месту жительства, как позже, когда получило развитие скотоводство. Вплоть до XVII века разработанная пашня после использования в течение некоторого времени забрасывалась, запустошалась. После приходили на это место новые поселенцы, деревня возрождалась, при этом часто меняла и название – по имени нового поселенца. В писцовых книгах зачастую в названиях деревень встречается такая формула: «деревня Юшково, а Степановская тож». И само слово «деревня» имело в то время содержание иное, чем в современном языке. Если в современном языке оно означает «сельский населенный пункт», то в древности оно обозначало «место, расчищенное от леса», «пахотная земля». Именно в таком смысле следовало бы понимать запись в писцовой книге 1623 – 1626 годов: «Погост на полудеревне Сигова... а на другой полудеревне двор...»
При сопоставлении названий деревень и фамилий коренных жителей Никольских земель с названиями населенных пунктов западных и центральных районов Российского государства возникло достаточно обоснованное предположение о возникновении названий Никольских деревень и об исторической родине некоторых жителей северо-востока Вологодской области. Некоторые географические названия населенных пунктов, например, урочище Городцы на реке Юг, Чудское дворище, Старое мордовское дворище и другие, указывали на давность заселения края русскими и на то, что теперешние деревни часто возникали на месте или поблизости от иных, еще более древних поселений русского народа и местных жителей – чудских племен.
Многое изменилось за прошедшие века. Вышли из употребления или получили новое значение отдельные слова в русском языке; не употребляются многие имена, которые носили наши предки; сменили названия и некоторые деревни, причем отдельные – не однажды. Поэтому расшифровать названия деревень или других географических объектов – задача весьма не простая, но интересная и весьма полезная, поскольку взору исследователя открывается маленький кусочек истории нашей малой родины, о которой, к нашему стыду, очень мало знает нынешнее поколение коренных жителей.
Не претендуя на абсолютную истину, предложим авторскую версию расшифровки названий некоторых населенных пунктов Никольских земель. Первоначально публикация задумывалась как опыт топонимического словаря населенных мест Никольских волостей. Однако после первых публикаций материалов в местной прессе от читателей стали поступать вопросы об истории деревень. Поэтому автор посчитал необходимым привести и исторические сведения о населенных пунктах.
АБАТУРОВО. Сохранившиеся письменные источники отмечали, что первое упоминание об этом населенном пункте зафиксировано в писцовой книге 1623 – 1626 годов. Составители описания начала XVII столетия записали тогда существовавшее на речке Офимовке поселение с четырьмя живущими дворами, которое имело, правда, несколько иное название – деревня Або-туровская. Ко времени проведения второго писцового описания 1678 – 1683 годов в деревне Оботуровской (сохраняется орфография источника) насчитывалось восемь жилых дворов. Кроме того, «осьмой жеребей» поселения по повелению властей от 28 декабря 1680 года был отдан во владение прежнему его владельцу Трифонку Васильеву сыну Ординых, который, по всей видимости, в конце XVII века постоянно проживал в деревне Животово. Составители писцовых книг после детального изучения этого обстоятельства в государственный кадастр внесли запись о запустении «осьмого жеребья», которое, по их мнению, произошло почти за десятилетие до валового описания. Следует отметить, что в конце XVII века некоторая часть жителей деревни носила фамилию Ельцыных. Потомки Ельцыных в Абатурове живут и сегодня.
Название деревни произошло от древнерусского мужского личного имени Оботур. Значение этого слова – «упрямый, грубый человек».
АКСЕНТЬЕВО. Письменные источники зафиксировали существование поселения в начале XVII века. Составители писцовых книг отмечали в Аксентьеве четыре живущих двора. В 1678 году деревня увеличилась до десяти дворов. Среди преобладающих фамилий жителей населенного пункта были Нестеровы, Собакины, Подольские. Название деревни произошло от мужского личного имени Авксентий.
АРГУНОВО. Существует несколько версий появления этого топонима. Познакомимся с первой точкой зрения – вологодской. По мнению Ю. И. Чайкиной, географическое название деревни произошло от вологодского диалектного слова «аргать», что дословно обозначало «рычать». Соответственно производным от «аргать» являлось слово «аргун», обозначавшее характер человека, склонного к крику и ворчливости.
Исследователями высказывалось и другое предположение. Вероятно, название изучаемого населенного пункта было связано с владимирскими плотниками, которые в письменных источниках получили определение «аргунов». Происхождение этих именований было связано с небольшим селом Аргуново Покровского уезда Владимирской губернии, которое издавна славилось своими плотницкими традициями. Первоначальное значение этого слова – «житель Аргунова или его округи». С течением времени слово «аргун» приобрело несколько обобщающее значение, и позднее «аргунами» русские крестьяне стали именовать всех владимирских плотников.
Следует отметить, что плотники из Владимирской губернии создавали постоянную конкуренцию мастерам из других территорий (особенно из Галичского уезда Костромской губернии). Их трудовая деятельность ежегодно начиналась весной повсеместным отходом артелей плотников на промыслы за пределы своих территорий. Полученная за длительный период трудовой деятельности известность приносила владимирским и костромским мастерам всемерное признание, хорошие заработки, устойчивый престиж и, наконец, неисчерпаемую потребность жителей соседних губерний в труде плотников из Владимирской и Костромской губерний.
Никольские волости, если помнит читатель, длительное время граничили с Галичским уездом Костромской губернии. Знаменитые в окрестностях Кемские волости соединялись с соседними территориями, и через них, а потом через Шарженьгу и Кичменгский Городок пролегал главный путь, который соединял центральные города Московского княжества с северо-востоком, где находился пограничный с новгородскими владениями Великий Устюг. Основываясь на таких исторических реалиях можно утверждать, что деревню Аргуново основал, а точнее сказать, определил ее название, некий «аргун» – выходец из округи или самого села Аргуново Владимирской области, или человек, прозванный «аргуном» в соответствии с его профессиональной принадлежностью.
Соседние территории оказали влияние на бытование в Никольских землях некоторых фамилий владимирского и костромского происхождения. Например, Вязниковы – это никто иные, как потомки выходцев из Вязников, а Южаковы – выходцы из Южи. Поэтому, вероятно, Никольская старина не случайно сохранила преобладание упомянутых фамилий на этих территориях – Кема (Вязниковы, Южаковы) и Аргуново (Южаковы). Кроме того, вспомним еще об одной из немногих фамилий, отмеченных составителями писцового описания 1623 – 1626 годов. Профессиональная принадлежность послужила поводом для наречения фамилией Плотниковых семейства, которое проживало в Шарженьгской волости. Их потомки и сейчас проживают в местах своего первоначального поселения.
БАЙДАРОВО. Населенный пункт с этим названием известен с первой четверти XVII века. Государственный кадастр 1623 – 1626 годов отмечал в нем два двора, в которых проживали два человека. Этимология топонима, вероятно, связана с татарским мужским именем Байдар. Известно, что в 1240 году подобное имя носил один из военачальников татарского хана Батыя. Кроме того, в Байдарской долине в Крыму имелась татарская деревня Байдар. Описываемое название изменилось путем добавления форманта -ово к общепринятому произношению наименования северорусских деревень.
БЕЛЯЕВКА. Деревня известна с конца XVIII века под названием Беляев починок.
По мнению исследователей, беляй – это белолицый человек или человек со светлыми волосами.
БЕРЕЗОВО. Сельское поселение возникло в XVIII веке. «Экономические примечания» к Генеральному межеванию упоминали деревню с названием Березов починок, «а Сосновка тож».
Зафиксированные названия, вероятно, произошли от особенностей местного лесного массива. Следует отметить, что у древних славян существовало женское личное имя Береза, которое давалось в честь священного дерева, олицетворявшего силу природы и человека.
БЛУДНОВО. Начальные сведения об этой деревне имелись в писцовых описаниях начала XVII века. Составители государственного кадастра упоминали, что в 1614 году «деревня, что была пустошь Чуцкое Дворище, а Блудное тож на реке на Югу в блудновской прилуке по данной земского судейки Якушки Сверчкова со товарищи отдана на лготу тое же волости крестьянину Михалке Кучуму на 15 лет». Получается, до 1623 – 1626 годов поселение «Чуцкое дворище, а Блудное тож» значилось как запустелое. Оно пустовало многие годы и в связи с этим было отдано во временное пользование. На момент описания в деревне стояло три двора: Якушки Кучумова с племянником Филипком Сергеевым, Сеньки Антонова и Олешки Онтонова, за которыми числились пашни и сенокосы по реке Югу.
Следующим источником, позволяющим изучить историю деревни, являлась писцовая книга 1678 – 1683 годов. В материалах описания зафиксировано двенадцать дворов. Преобладающими фамилиями в Блуднове были Кучумовы, Горчаковы.
Первоначальная история деревни наполнена важными сведениями о хозяйственном освоении территории. Письменные источники сообщали исследователям обстоятельства запустения и нового возрождения сельского поселения. Однако приводимые в писцовых книгах сообщения наталкивали историков на вопрос: почему деревня стояла «на реке Югу в блудновской прилуке»? Если прилукой в русском языке называли изгиб реки, то какое отношение Блудново могло иметь к речным магистралям, когда от Юга оно находилось вне пределов видимости?
Почему составители писцовых описаний упомянули подобное местоположение населенного пункта? Где найти ответ на поставленный вопрос? Попытаемся разобраться в сложившейся ситуации. Предположим, что деревня со временем была перенесена на другую территорию. Как правило, в таких случаях в именованиях сельских поселений происходили некоторые изменения. И письменные источники в обязательном порядке должны были отразить подобные модификации. Концентрируя внимание на этом вопросе, просмотрим документы XVIII столетия. В «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию значилась деревня Блуднова выставка, «а Чучкое тож», которая сохранила от предыдущего века свое двойное именование: в названии деревни сохранилась и некогда чудская принадлежность сельского поселения.
Внимательный читатель, вероятно, заметил, что в названии деревни появилось новое слово «выставка», которое отмечало «наличие отдельного двора или поселения, вынесенного за пределы территории основного населенного пункта». Получается, что деревня, основанная на берегу Юга, со временем была перенесена на новое, более пригодное для землепашества, место, расположенное вдали от речной магистрали.
Со временем именование населенного пункта приобрело привычное нынешнему времени звучание. Из названия деревни отпали и «чуцкое», и «выставка», и остался топоним, который известен читателю – Блудново. Название это, вероятно, произошло от древнерусского слова с корнем «блуд». В исторических источниках предшествующих времен зачастую встречались слова: «блудити», что означало «блуждать», «скитаться», «плутать»; «блуд», «блудение» – «заблуждение», «ошибка», «исповедание ложного учения»; «блудно» – «безрассудно», «беспутно», «расточительно». В народных говорах словом «блудня» называли человека, который проявлял нежелание трудиться. Существовало мужское личное имя Блуд. Но кто же был основателем деревни Блудново: любитель странствий, скиталец, еретик или непутевый, не привыкший к труду человек? К сожалению, на этот вопрос исследователи сегодня не смогут ответить.
БОЛЬШОЙ ДВОР. Поселение возникло в начале XVII века. Населенный пункт состоял из трех дворов, в которых проживали пять человек. Письменные источники сохранили для коренных жителей этой местности второе название деревни – Нестеровская. Общеизвестно, что Нестер – это измененная форма христианского имени Нестор. Возможно, именно некий Нестор являлся основателем описываемого населенного пункта. В писцовой книге 1623 – 1626 годов в соседней деревне Старыгино составители государственного кадастра зафиксировали бытовавшую там фамилию Нестеровых. Вероятно, это были представители одного большого семейства.
БРОДАВИЦА. Неосведомленный читатель, вероятно, подумал, что наименование этого сельского поселения произошло от гидронима – названия местного водоема. Однако поблизости от деревни нет ни речки, ни другого водоема. Следует отметить, что приведенный топоним с точки зрения современного русского языка является необычным. Не имея объяснения странному названию, сторонние люди деревню называли иногда Бородовицей или даже Брудавицей. Правильное же звучание названия этого поселения – Бродавица. Исследователи в своих публикациях отмечали, что в русском языке существовало выражение «бродный путь», «бродучий путь». Дословный перевод этого высказывания обозначал убродную, вязкую, топкую и болотистую дорогу или тропинку. Подтверждением высказанной версии явился отрывок из русской былины «Дунай», гласящий: «А наехал Дунай бродучий след, не доехавши до Киева за сто верст...» Таким образом, при пояснении названия Бродавица в смысле «бродучий след» может выступать значение «след на рыхлой или вязкой почве».
Но вернемся к Никольской Бродавице. Неподалеку от этого населенного пункта в прежние времена начинался длинный болотистый волок – путь, проходивший по части водораздела речных бассейнов Волги и Северной Двины, – бродный путь. Получалось, что Бродавица являлась деревней, стоявшей у истоков трудного, бродного пути [Кроме того, корень слова «бродучий» сохранился в слове «убродно», которое и в нынешнее время употребляется при разговорах о ходьбе по глубокому снегу – ред.] Поселение Бродавица, вероятно, возникло на месте жительства аборигенов – представителей чудских племен. Государственный кадастр 1623 – 1626 годов отмечал: «Займище старое Мордовское в черном лесу на речке на Бродавице дано на лготу Никольские же Слободки крестьянину Михалку Якимову Кучюму на роспаш на 5 лет от лета 7132 года майа с 23 числа до лета 7137 году по 23 число, а в ней пашни перелогом середние земли две чети без полуосьмины в поле, а в дву по тому ж» [Указанные здесь даты приведены по старому летоисчислению (от сотворения мира). Если перевести дату на современный нам календарь, то окажется, что составители кадастра имели в виду 1624 и 1629 годы – ред].
БУРАКОВО. Поселение возникло в начале XVII века. Письменные источники упоминали, что ко времени первого писцового описания 1623 – 1626 годов в деревне значилось два жилых двора, а в 1678 – 1683 годах – пять дворов.
Этимология топонима связана с мужским прозвищем Бурак. Значение этого слова – «туес», «берестянка».
БУТОВА КУРЬЯ. Деревни, как и люди, имеют свои судьбы. Одна как возникла на облюбованном месте, нарекли ее именем, так она и живет столетиями, расширяясь и обстраиваясь. Сестрица же ее перейдет на новое место, и название свое, как великая модница, не однажды сменит, так что не скоро и определишь, какого она роду-племени и что в имени ее.
Следует отметить, что название деревни произошло от нецерковного мужского имени Бык. Прибавляемое к топониму второе слово пришло из финно-угорской языковой группы. При дословном переводе с коми языка «курья» обозначала залив, слепой рукав реки. Некоторые аналогии имелись в саамском языке: «курра» переводится как «лощина между горами». Не лишен трактовок этого слова и современный финский язык. Выражение «кура» переводится в нем как «грязь». Сходное с ним слово «курья» имело и некий отрицательный оттенок («плохой», «скверный»).
Никольская деревня Бутова Курья возникла в середине XVII столетия. Составители писцовых книг 1623 – 1628 годов среди живущих поселений ее не упомянули. Но при переписи Никольских волостей 1678 – 1683 годов о ней записано: «деревня починок Быков в Курье на речке на Кипшанге, а в ней... 5 дворов. Под огородами и под гумнами полдесятины пашни; паханые худые земли 27 четей; сена по речке по Кипшанге на новочистях 23 копны». В «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию XVIII века она была отмечена в Халезской волости под именованием Быкова Курья (определение «в Курье» превратилось в название деревни «Курья»). Начало XX столетия вновь внесло изменения в звучание названия населенного пункта. Клировые ведомости Крестовоздвиженской церкви за 1926 год именовали деревню селом Крестовоздвиженским, «а Гари-Бытова Курья тож». Название деревни по наименованию церкви не прижилось: «Быкова» превратилось в «Бытова», а слово «Гари», которое появилось не ранее начала XIX века, осталось, и именно так называет деревню нынешнее поколение Никольских крестьян.
В конце XX века название «облагородили», зачастую деревню теперь величают Бутова Курья, но местные жители предпочитают именовать свою малую родину по-прежнему – Бытова Курья. Кроме того, сейчас встречается и еще один сложным топоним – Гари-Ивантец. Следует отметить, что название произошло в результате объединения двух соседних деревень.
Деревня Ивантец возникла, как и починок Быков в Курье, в перерыве между писцовыми описаниями XVII века. Она значилась в государственном кадастре 1678 – 1683 годов: «Деревня починок Ивантец на речке на Кипшанге, а в приправочных книгах Никиты Вышеславцева тот починок не написан, а в ней 5 дворов. А межа той деревне с починком Быковым Курьи с проезжей дороги по ложку и в лес прямо». Название Ивантец образовано от христианского имени Иван, в уменьшительной форме оно звучало как Ивантей, Иванец.
ВАХНЕВО. Письменные упоминания о возникновении поселения встретились в писцовой книге 1623 – 1626 годов. Государственный кадастр упомянул в деревне два жилых двора. Владельцами одного из них являлись Васька Иванов да Дениско Ворошилов. Половничали в Вахневе Дениско Кочкин да Ивашко Иванов. Проживали они во дворе церковного дьячка Десятка Левонтьева. В конце 70-х годов XVII столетия в деревне упоминались четыре живущих двора. Этимология названия населенного пункта связана с мужским личным именем Василий, краткая форма которого – Вахно, Вахней.
ВЕДЕНИХА. В названии деревни отразилось древнеславянское имя Веденя, значение этого имени – «ведун», «знахарь».
ВИНОГРАД. Населенный пункт возник, вероятно, в XIX – начале XX веков. Общеизвестно, что Никольский уезд на протяжении всего этого периода продолжал заселяться жителями из южно-русских губерний. Происхождение названия деревни, возможно, связано именно с этими процессами. Следует отметить, что слово «виноград» часто встречалось в старинных русских народных песнях и припевах. И поэтому, скорее всего, оно осталось в словарном запасе переселенцев из южных земель. Из фольклора слово могло перейти в топонимику. Кроме того, можно сделать предположение, что в названии деревни сохранилась память о более древнем периоде – временах ратных походов северян к южным рубежам государства.
ВИНОГРАДОВО. Поселение, так же как и Виноград, возникло в XIX – начале XX веков в результате переселенческой политики русского правительства по отношению к населению южнорусских губерний на северо-восток Вологодской губернии. Происхождение топонима, вероятно, связано с аналогичными процессами, которые описаны в вышеприведенном примере. Возможно, что название деревни соотносилось и с традиционным на Европейском Севере праздником Виноградья.
ВЫРЫПАЕВО. Письменные источники первое упоминание о деревне датировали началом XVII столетия. Составители писцовой книги 1623 – 1626 годов отмечали, что в деревне Вырыпаево на речке Кипшеньге имелось два жилых двора. После описания за деревней было записано 27 четей пахотной земли. В период повторного описания в 1678 – 1683 годах в населенном пункте уже значилось шесть дворов. Следует отметить, что население деревни увеличивалось как за счет семей-старожилов, так и новых поселенцев. Пахотной земли при этом прибыло в меньшей степени: под гумны и огороды было занято две десятины пашни. Существовавшие ранее «середние» земли отошли к разряду «паханой худой земли с припашью», которой было всего тридцать четей. Следующее столетие в царившую ситуацию не привнесло никаких изменений. К концу XVIII века, вероятно, из-за малоземелья деревня увеличилась всего на два двора. Исторические источники зафиксировали в ней восемь дворов. По очередной переписи в ней проживали 26 душ мужского и 28 душ женского пола. Принадлежала деревня Вырыпаева в XVIII веке государственным крестьянам. Совладельцем земельных угодий выступал Семен Козмин сын Саблин, который, кроме этих земель, имел движимое и недвижимое имущество в нескольких волостях Никольского уезда.
Географическое название населенного пункта произошло от мужского прозвища Воропай. Вероятно, оно восходило к характеристике слепого, незрячего человека. Кроме того, в старославянском языке слово «воропай» переводилось как «разбойник».
К Вырыпаеву в Никольском уезде такая трактовка, возможно, применима, поскольку в преданиях о ранней истории края известны мотивы основания поселений разбойниками. Однако вряд ли северяне стали бы заменять свое любимое «о» на сложное для них в произношении «ы» из других территорий. В местных диалектах у Никольских крестьян имелось свое слово «вырыпь», которое обозначало знакомые читателю крутые склоны и северные увалы. Деревня Вырыпаево стоит над вырыпью, и потому она – Вырыпаево, а не Воропаево, как следовало бы ее называть в соответствии со старой традицией.
ВЫСОКАЯ. Впервые деревня упоминалась в писцовой книге 1678 – 1683 годов. Поселение состояло из семи жилых дворов. Среди их владельцев отмечались Пановы, Пахолковы, Сошиловы, Опарины. Название деревни произошло от характера местности.
ГОРА-НОСКОВО. Приведенный топоним представляет собой двойное именование населенного пункта. Каждое из названий имело свою удивительную историю. Первоначально поселение называлось Кишкина Гора. Название свое оно получило от нецерковного мужского личного имени Кишка. Предки в старину его понимали в двух значениях: «брюхо», или «желудок», и «карман», или «калита». Кроме того, на складывание такого топонима могла повлиять какая-либо местная особенность. В Никольском уезде протекала речка Кишка, приток Кипшеньги. Возможно, Кишкина Гора была производным от Кишкиной речки.
Проследим историю деревни Кишкина Гора. Писцовые книги 1623 – 1626 годов отмечали в ней пять жилых дворов и около двух десятков десятин пашни. Следующие письменные упоминания о деревне относились к 70-м годам XVII века. Государственный кадастр поселение зафиксировал в несколько измененном состоянии: во-первых, увеличилась численность населения (восемь жилых дворов), во-вторых, увеличилось количество паханной земли (22 десятины) и, в-третьих, под гумна и огороды крестьяне использовали теперь полторы десятины земли. Жила деревня и в последующие столетия... Однако в середине XX века топоним Кишкина Гора потерял старинное звучание и приобрел новое название, привычное нынешнему поколению Никольских крестьян. Сопутствующее первой части топонима именование Гора со временем стало первым и определяющим звеном в новом словообразовании. Гора-Носково – так теперь называют изучаемый населенный пункт.
Деревня Носково также имела свою историю. Составители писцовых книг 1623 – 1626 годов записали ее под названием Сносково. Населенный пункт состоял из двух дворов. При описании в 1678 – 1683 годах в деревне насчитывалось пять жилых дворов. И она по-прежнему именовалась Сносково.
Этимология топонима Сносково очень интересна. При дословном переводе с местного диалекта слово «сноско» обозначало уродливое яичко, спорыш. Имело это слово и второе значение. Прозвище Сноско в северорусских уездах мог получить человек маленького роста. И случаев наречения человека таким прозвищем было немало. Со временем к нему привыкли, и постепенно приведенные варианты трактовок утратили свое значение в разговорном языке. В конце XVIII века название деревни вновь изменилось. В документах оно стало писаться «Халежской волости деревня Носкова».
Сохранившиеся источники по истории деревни Кишкина Гора позволили проследить несколько поколений в генеалогии некоторых ее жителей. Фамилия Зубовых на северо-востоке Вологодской губернии, вероятно, впервые появилась в XVI столетии. Представители Зубовых на Никольской земле обосновались обстоятельно. Первый известный носитель фамилии Ларька Михайлов Зубов, в современном звучании – Илларион Михайлович Зубов, был впервые записан в деревне Кишкина Гора в писцовой книге 1623 – 1626 годов. По этой же писцовой книге известен Ивашка Ларионов – сын упомянутого крестьянина. Отличительными чертами Зубовых были трудолюбие, работоспособность и предприимчивость. Представляется, что именно Ларион Зубов являлся работящим, смекалистым человеком и имел неплохую хозяйскую хватку. Вероятно, эти черты он сумел передать своим сыновьям. Подтверждают приведенные мысли письменные источники. Например, писцовая книга 1673 – 1678 годов упоминала у Иакушки Ларионова Зубова в Кишкиной Горе двор длиной «14 сажен без трети, поперег 11 сажен без трети». Современному читателю, вероятно, невдомек, что этот двор был заметно больше обычных дворов крестьян XVII века. Кроме того, у Иакушки в деревне Селиваново был половник Ивашко Васильев Тропин. Использовали половников и Никифор Ларионов, Селиверстко Никифоров с братьями Пашкой, Стенькой и детьми Фомкой и Зиновейком, Сенька Ларионов с сыном Аничкой и племянником Первушей Филипповым, Федька Парфенев с детьми Ермолкой и Периферийком. Половники обрабатывали землю по сдельной цене – за половину урожая.
Представители Зубовых торговали хлебом и другими продуктами на рынках Устюга Великого. Получали они большие прибыли и старались увеличить свои богатства. И к началу XVIII столетия Зубовы были уже одними из самых первых и самых богатых торговых людей Никольских земель.
ГОРКА-КОКУЙ. Населенный пункт, вероятно, возник в период заселения Никольского уезда в XIX – начале XX веков. Этимология первой части топонима пояснений не требует. Сложность вызвала трактовка второй составляющей. Исследователи отмечали, что слово «кокуй» толковалось во множестве значений, но самыми распространенными являлись «несчастье», «печаль» и «скорбь». Существовала и другая версия происхождения этого именования. Никольский вариант топонима имел значение «выселок». Подобный смысл этого слова был зафиксирован в Забайкалье. И появилось оно в Сибири, скорее всего, в результате миграций северного крестьянства, которое активно осваивало территории «за Камнем» в XVII – XVIII веках. Там сохранилось первоначальное значение выражения «кокуй». И оно впоследствии подсказало смысл названия Никольской деревни – «выселок на горке».
ГУЖЕВО. Сохранившиеся источники впервые описывали деревню в материалах государственного кадастра начала XVII века. Проживали в населенном пункте крестьяне Прохорко, Гришка, Фадейко, Савка, Лаврентейко Григорьевы.
Название этой деревни могло произойти от наименования кожаной петли, которую местные крестьяне называли «гуж». Существовало в обиходе местных жителей и прозвище человека Гуж. Возможно, что топоним имел финно-угорское происхождение. Подобные по звучанию слова встречались, например, в коми языке, удмуртском, мордовском. Везде слово «куш» или «гуж», «гужо» обозначало принадлежность места к лесным полянам, лесным прогалинам.
ДВОРИЩЕ. «Экономические примечания» к Генеральному межеванию отмечали деревню Дворище, «а Липова выставка тож». Приведенные сведения указывали, что этот населенный пункт возник как выселок. Подтверждением высказанной версии явились данные старославянского языка, в котором дворищем называли место с ранее существовавшим двором, домом или строением.
ДОР. Этимология этого топонима весьма интересна. Исследователи утверждали, что дором в средние века называли расчищенные под пашню участки лесного массива. Подобное название получали деревни, возникшие на таких участках. Однако в данном случае, вероятно, деревню переименовали по другой причине. Поиски ответа на этот вопрос привели автора к необходимости изучить историю описываемого населенного пункта.
Подробнейший ответ помогли сформулировать «Экономические примечания» к Генеральному межеванию. Составители этих документов записали в своих материалах, что поселение Дор в стародавние времена именовалось деревней Старыгино. Подтверждением этой находки явились писцовые книги 1623 – 1626 и 1678 – 1683 годов. Материалы первого описания отмечали деревню Старыгино на «розсохе на Летовской», в которой стояло пять дворов и было вместе с перелогом девять десятин пашни. При составлении второго описания в «Старыгино на Россохе на Ле-товой» чиновники указали десять жилых дворов [Название «розсоха» обозначало место слияния двух речек. Около Дора протекали речки Летова и Домашница – ред.]
Затем поселение вновь строилось и расширялось. И в XVIII веке, как уже отмечалось, деревня Старыгино стала Дором.
Переименование населенного пункта, вероятно, связывалось с появлением в деревне новых жителей. Общеизвестно, что народ в разные времена пытался найти неосвоенные земли лучшего качества. Продвижение крестьян вверх по реке Юг прослеживалось вплоть до начала XX столетия. И проводимые правительственные переписи отмечали вновь прибывших поселенцев. Письменные источники во второй половине XVII века, например, зафиксировали среди владельцев дворов в Доре Никонку Сергиева Доровских с детьми Ивашкой, Гаврилкой и Васькой и Тимошку Пантелеева Доровских. Они прибыли из деревни Дор Кичменгской волости. Получается, что их фамилия являлась указанием места прежнего их поселения. Отсюда и пошло название деревни Дор в Никольских волостях. Со временем новый топоним вошел в привычный обиход, а истоки его появления своими корнями ушли в глубокую старину.
ДЬЯЧКОВО. Переживала названная деревня все перипетии отечественной истории. Становление ее проходило сложно, она неоднократно пустела и вновь возрождалась, меняя при этом свое название. Возникло поселение в начале XVII столетия. При описании земель 1623 – 1626 годов населенный пункт назван деревней Степановской, «а Дьячково тож». Существовавший к тому времени двор Воинки Карандашева считался запустелым. Числился при этом дворе половник Якунька Борисов, который в 1621 году «сошел безвестно... от податей». К середине XVII века описываемый населенный пункт вновь считался жилым поселением. В нем проживали Ефимко Марков Попов да половник Остафий Савелов Пахолков. Ко времени второго писцового описания 1678 – 1683 годов деревня сохранила двойное название. Проживали в ней Титко Марков Попов с сыном Кирюшкой, Васька, Гаврилка Ивановы Карандашевы с племянником Пашкой Васильевым, Ивашко Кириллов Наволоцких да половник Естефейки Иванова Жаравина. Однако сам Естефейко проживал в селище Никольском. К концу XVIII столетия деревня Дьячково окончательно потеряла свое первоначальное название. В «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию она была записана как «Шарженской волости деревня Дьячково». Среди наиболее устойчивых в Дьячкове отмечалась фамилия Наволоцких. В описаниях Шарженьгской и Никольской волостей XVII – XVIII веков она упоминалась впервые. Фамилия произошла от слова «наволок». Одноименное географическое название наиболее часто встречалось в Кичменгской волости. Вероятно, что выходец оттуда и обосновался некогда в Дьячкове.
Этимология названия деревни не вызывает особенного затруднения. Первый топоним – Степановская – произошел от мужского личного имени Степан. Второй топоним – Дьячково – образовался от профессиональной принадлежности: дьячок – церковный служитель. Известно, что церковный клир во времена зарождения описываемой деревни государева жалованья не получал и жил только за счет приношений приходских людей и, главным образом, своего труда на принадлежавшей приходу земле.
ЕРМАКОВО. Принадлежал этот населенный пункт к известным Андангским починкам. Основана деревня, вероятно, была в середине XVII века. При составлении писцовой книги 1678 – 1683 годов в деревне Ермаковской «над ключом и на речке на Анданге» было отмечено одиннадцать дворов. «Экономические примечания» к Генеральному межеванию поселение назвали Ермаковским починком.
Этимология топонима связана с мужским личным именем Ермолай.
ЕСИПОВО. Письменные источники начала XVII века отмечали деревню под названием Есипово, «а Выставка тож из деревни Чернино». Ко времени писцового описания 1678 – 1683 годов установилось привычное название сельского поселения. Деревня принадлежала Великоустюгскому Троицкому монастырю. После секуляризации церковных земель 1764 года жителей населенного пункта отписали к экономическим крестьянам.