52 Соколов Б. М., Соколов Ю. М. Остатки былин и исторических песен в Белозерском крае // Сказки и песни Белозерского края / Записали Б. М. и Ю. М. Соколовы. М., 1915. С. XCVI.
53 Шереметев П. С. Зимняя поездка в Белозерский край. М., 1902. С. 71.
54 Соколов Б. М., Соколов Ю. М. Остатки былин и исторических песен в Белозерском крае. С. XCVI – XCVIII.
56 «Гистория» републикована. См.: Былины в записях и пересказах XVII – XVIII веков / Изд. подгот. А. М. Астахова, В. В. Митрофанова, М. О. Скрипиль. М.; Л., 1960. № 28. См. там же комментарий. 58 Новиков Ю. А. Былина и книга: Указатель зависимых от книги былинных текстов. Вильнюс, 1995. С. 193.
С. 314 – 379
ВОЛОГОДСКИЙ КРАЙ
№ 30 (1). ИЛЬЯ МУРОМЕЦЬ
[ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ РАЗБОЙНИК]
Илья Муромець да сын Ивановиць
Сидел то сидел ровно тридцать лет
Он без рук, без ног во большом углу.
У ево отец заводил помоцьку,
Хотел помоцьку сделать – цишшу цистити.
Ушли народ цишшу цистити,
Приходили к ему два старца старые:
«Поди-ко, брат Илья Муромець,
Неси-ко пивка нам».
– «Рад бы я принести, да у меня ноженьки не ходят». – «Тебе сказано – поди неси!» Потянул Илья ноженьки – потянул, как пошли ево ноженьки, пошол за пивом, принёс чашу пива пьяново. Подносил пивка этим старцам. Наградил ево своей рукой этот старець, перекрестил своей рукой чашу пива пьяново: «Выпей-ко, Илья Муромець, сам». Выпивал эту чашу пива пьяново.[1] «Цюствуешь ли в себе силушку?» – «Цювствую я в себе силушки много. Кабы было кольцо в небе, притянул бы ко сырой земле. А был бы в той земле столб, так повернул бы всю вселенну вкруг».[2] – «Поди-ко, Илья Муромець, принеси чашу пива пьяново.[3] Наградим опять своей рукой!» Велели ему выпити. «Што теперь, – говорят, – Илья Муромець, много ли теперь цюствуешь силушки?» – «Будет мне и этой силушки – цюствую, што поменьше стала».
Сошол он на цишшу себе, там с конца цистят, а он с другого нацял. Реку Днепру завалил, што в другом месте побежала. Увидали, што такое там делается, послали человека проведать. Человек и спрашивает: «Ты кто[4] такой?» – «А я Илья Муромець». – «Как Илья Муромець? Илья Муромець сидел без рук, без ног – какой ты Илья?» Побежали домой – домой в углу нету Ильи. «Ну, Илья Муромець!» Батька обрадел и принёс бочку сороковку вина. «На-те, братцы, пейте вино! Молите Бопа за нево, што взял ожил...»[5]
Ездил Соловья убил, на двенадцати дубах, свистом цело-века убивал. Он ехал, а он свиснул, а конь на коленки пал. А он взял натянул свой лук и попал ему в правой глаз, свалился с дуба. Он взял ево в стремяна и посадил и везёт ево. А детки[6] говорят: «Вон тятенька идет». А матка и гов&;lt;орит&;gt;: «Вашево-то тятеньку какой-то плут в стремянах везёт».
Привёз ево в город Кыев. Привёз к князю Владимиру. Князь и завёл почестной пир-пированьицо. «Ну-ко, россвиш-шы-ко, доброй молодець Соловей де разбойник. Только всем свистом не свищы». А он взял и россвистал всем свистом. Много народу привалялосе. А он взял ево,[7] россердился Илья Муромець, взял за ногу, а на другую наступил, роздёрнул. Решил Соловья разбойника. До тово во Кыев проходу не было, бопатыри процишшали дороги – Соловей не пускал.
№ 31 (2). ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ]
Из-за лесу, лесу было темново,
Из-за темново, дремуцево,
Не туця ли там затуцилась,
Не туман ли затуманивсё,
[5] Поднимаетцё там злодий Калин-цярь на
Киев-град.
За ним было сорок цярей-цяревицей,
Сорок королей-королевицей,
И за каждым цярем-цяревицём,
И за каждым королем-королевицём
[10] Было силы за ними по сорока тысяцей.
За самим злодием Калином-цярем
Было силы три тьмы и три тысеци.
Подошли оне под Киев-град
И обстали кругом Киева.
[15] И злодий Калин-цярь
В первой день ходив до вецера,
Перву ноць до бела света
И выкликав сибе такова человека,
Штобы знав говорить по-русски
[20] И товмацить по-татарски.
И другой день ходив до вецера,
И другую ноць ходив до бела света
И выкликав таково человека,
Штобы знав говорить по-русски
[25] И товмацить по-татарски.
И третий день ходив до вецера,
Третью ноць ходив до бела света
И выкликав таково человека,
Штобы знав говорить по-русски
[30] И товмацить по-татарски.
И нашовсё такой человек,
Што знает говорить по-русски
И товмачить по-татарски,
И он ему наказ наказывал:
[35] «Пойди жо ты во Киев-град,
Иди прямо ко князю Владимиру
Во светлую свитлицу,
И во столовую горницу,
И где-ка опоцивает князь Владимир,
[40] И не снимай с себя шапки соболиныя,
И не крести своево бела личя,
И говори ты с ним таковы слова не с упадкою:
«Ах ты, князь Владимир!
Мы к тибе пришли не в гость гостить,
[45] Ты отдай нам Киев-град без бою, без драки
И без большово кроволития»...
Повисив князь Владимир свою буйну голову ниже могуцих плець. У ево была жона Апраксин, у ево она и спрашивала: «Што жо ты, мой возлюбленной муж, повисив свою буйну голову ниже своих могучих плеч?» – «Да. – говорит, – жона моя Апраксин! Как мне своя голова не повисить: просит злодий Калин-цярь Киев-град отдать без бою, без драки, без болыново кроволития». Говорила тут ему жона ево Апраксин: «Есть у нас в глубоком погребу сильной могучей богатырь Илья Муромечь, возьми ты тарелки золоцёныя, на эти тарелки насыпли злата и серебра и драгоценново каменья; набери с собой куниц и лисиц и драгоценных соболей, и принеси ты ему покорность и говори таковы слова: «Ты прими от меня, сильной могучей богатырь Илья Муромечь, богатой подарок и выйди ты на бел свет из глубоково погреба и постой ты за черкви соборный, за души младенческий, за веру християнскую!»
Тут выходил Илья Муромеч из глубоково погреба и кри-цяв он своим богатырским голосом, свистав молодечким посвистом своево доброво коня; и бежит ево доброй конь наступ-цивой, не потеряв он войлочька косящатово, не потеряв он сидёлышка черкасково, не потеряв он и копья довгомерново, не потеряв он и палочки воинский, богатырский...
Садивсе Илья Муромець на своево доброво коня, поезжав во зеленыя луга и где-ка жив там злодий Калин-цярь. Ехав-поехав и сам сибе пораздумавсе: «Што жо я поехав на рать-силу великую, силу непобитую, а не у ково не попросив благословенья? «
В цистом поле живет у ево дядюшка Самсон Колывано-вичь, приезжает он к этому дядюшке, и дядюшка обрадев своему племяннику и спрашивал ево: «Куда жо ты, мой племяничёк, поехав?» – «Есть, – говорит, – дядюшка, нашов на Киев-град Калин-чярь, за ним сорок чярей-чяре-вицей, сорок королей-королевичей, за каждым чярем-чяревичём, за каждым королем-королевичём силы по сороку тысячей, за самим злодием Калином-чярём силы три тьмы и три тысечи, и лажу я постоеть за черквы соборниё, за души младенския и за веру християнскую». Говорит ему тут Самсон Колывановичь: «Ну, племяничёк, ты съизди позавтракай, а меня оставлей пообедать». И дает ему тугой лук и стрелку каленую и говорит наказ наказывает: «Если обовладиет тебя сила поганая и возьмут тебя во полон, ты натегивай тугой лук и накладывай стрелу каленую и стреле приговаривай: «Полети жо ты, калена стрела, не пади жо ты не на воду, не на землю, пади ты Самсону Ко-лывановичу на бел шатер полотняной и сшиби маковку золочёную!»«
Приезжает Илья Муромечь во чистое полюшко в силу великую, силу непобитую; куды пройдет – тут уличя, куды на добром коне поворотитцё – тут площадь, и видит тут злодий Калин-чярь, што с этим богатырем нечево не поделать. Приказывает (Калин-царь) своей силе копать перекопи глу-бокия и ставить копья вострыя; и вскочив ево доброй конь, Ильи Муромця, через одну перекопь, исколовсё весь, и взели тут Илью Муромця во полон...
Натегивал Илья Муромець тугой лук, накладывал стрелу каленую и стреле приговаривав: «Полети, стрела каленая, не пади ты не на воду, не на землю, а пади моему дядюшке Самсону Колывановичу на бел шатер полотняной и сшиби ты с бела шатра маковку золоцёную»...
И догодавсе тут ево дядюшка Самсон Колывановиць, што племяницёк во полон взят, Илья Муромець. Вот он (Самсон Колыванович) оседлав, обуздав своево доброво коня и поехав в цистое поле ко злодию Калину-цярю и стал он поезживать, своево племяничка выруцивать. Куды пройдет – улиця, куды поворотитсё – площадь; столько стало валитсе нецис-ти поганые. Вот он приломав свое копье довгомерное, изломав свою палоцьку воинскую, богатырскую – воевать больше стало нецем; и схвати он тут татарина: «Ах, – говорит, – какое мне попало побоищо,1 гнетцё – не ломитцё, по суставам не сорветцё». И прибил он тут у злодия Калина-цяря всю силу, и злодия Калина-цяря взяв в полон, и с живово кожу снели, и выручив своево племяничка Илью Муромця.
№ 32 (3). ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ЦАРЬ КУРКАС
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ]
Илья Муромец да сын Ивановиць,
Он поехал в цистб поле
Лесницяти да пальницяти.
Подъезжает Илья Муромец да сын Ивановиць
[5] Ко сыру дубу да дубровому.
На этом на сыром дубе
Сидит предивная птиця,
Предивная птиця цернбй ворон.
Воспрогбворит да цернбй ворон:
[10] «Илья Муромец да сын Ивановиць,
На тя беда немалая:
Стоит в поли сила поганая».
Осердився Илья Муромец да сын Ивановиць
Да на церново на ворона.
[15] Натягает калену стрелу,
Опускает Илья Муромец в церна ворона:
Росщепал он сырой серой дуб
На ножовое церевьице;
Церна ворона не могли найти.
[20] Сел Илья Муромец да сын Ивановиць
Да на добра коня,
Поехал он в цистб поле
Лесницяти да пальницяти.
Воспроговорил да вороной конь:
[25] «На тебя беда немалая:
Стоит в поли сила поганая,
Копают три перёкопи
Да три глубокия, да три широкия,
Ставят копье немецкое,
[30] Да богатырское да царя Куркаса».
Осердивсе Илья Муромец да сын Ивановиць
Да на добра коня.
Поехал он в цистб поле
Лесницяти да пальницяти.
[35] У ево пёрекопь конь перёскоцив
И другую перенес,
В третьюю конь и заскоцив
И заколовсе тут.
Схватили Илью Муромца сына Ивановиця,
[40] Наложили на Илью Муромца
На белыя руцьки трои петельки,
Трои петельки да шелковый,
На резвыя ножки трои зёлезы,
Трои зёлезы немецкия,
[45] Немецкия да царя Куркаса,
Повели же Илью Муромца да сына Ивановиця
Да ко царю Куркасу.
Приводят Илью Муромца сына Ивановиця
Да ко царю Куркасу.
[50] Выходит царь Куркас
На высок балхон.
Воспроговорит ему царь Куркас:
«Послужи-ко мне, Илья Муромец да сын
Ивановиць,
Послужи-ко мне верой-правдой,
[65] Потопи-ко мне, Илья Муромец,
Да бани-паруши».
Воспроговорит Илья Муромец да сын Ивановиць:
«Ах, кабы у меня теперь
Востра сабелька богатырская,
[60] Снес бы буйну голову
Да по плець тебе!»
Взял же Илью Муромца да сына Ивановиця
Царь Куркас да на буян-поле,
Закопал ево во сыру землю
[65] Да по плець ево,
Да проколотил ему буйну голову
Да видь до мозгу.
Тряхнулся тут Илья Муромец сын Ивановиць,
Слетели с рук да трои петельки,
[70] Трои петельки да шелкбвыя,
Слетели с ног зелезы немецкия,
Немецкия да царя Куркаса.
И бился Илья Муромец да сын Ивановиць,
Бился день до вецера,
[75] Добился Илья Муромец
До вострой сабельки богатырския.
И бился Илья Муромец сын Ивановиць,
Бился день до вецера,
Добился Илья Муромец
[80] Да до царя Куркаса.
Повел Илья Муромец сын Ивановиць
Царя Куркаса на буян-поле,
Закопал же Илья Муромец
Во сыру землю да по плець ево,
[86] Проколотил ему буйну голову
Да видь до мозгу.
Говорил же он царю Куркасу:
«Будь же ты, царь Куркас,
Серым волкам на сьидение,
[90] Церным воронам на пограеньице».
№ 33 (4). ДОБРЫНЯ И СИЛА НЕВЕРНАЯ
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ]
У честной вдовы Нелфы Тимофеевной
Был сын Добрынюшка Никитичь.
Выростал он во двенадцать лет,
Отдала его матушка в грамоты учити:
[5] Грамота ему далася.
Вырос он в пятнадцать лет,
Стал просить у матушки
Прощенья-благословленья
Ехать во чисто поле далече.
[10] Проговорит ему родна матушка:
«Аи же ты, Добрынюшка Никитичь!
Поезжаешь ты молодешенек,
Умом-разумом глупешенек».
Не послушал Добрынюшка Никитичь
[15] Своей родимой матушки,
Пошел он в стойлу во конскую,
Взимал он Самолета коня доброго,
Седлал он седелышко черкасское,
Садился он на добра коня,
[20] Кладывал он стременышки серебрянькия,
Плеточкой шелковой понасвистывал;
Садясь его видели, а едучи не видели.
От того поезду богатырского
Звери по лесу разбежалися,
[25] Птицы по горам разлеталися.
Попадала Добрынюшке первая закопань,
Ту закопань перескочил.
Попадала Добрынюшке другая закопань,
Упал бурушко косматый на колена с ним.
[30] Говорит же ему Добрынюшка:
«Аи же ты, бурушко косматый!
Чего же ты спотыкаешься?
Аль невзгодушку надо мной начаешься?»
Проговорит ему бурушко косматый:
[35] «Попадет тебе третия великая закопань;
Тебе этой не перескочить,
Упадешь с меня в эту закопань,
И обступит тебя сила неверная,
И попадешь в плен нечисты силы».
[40] Лишь проговорил это косматый конь,
Упал Добрынюшка со добра коня
В эту великую закопань;
Обступила Добрынюшку сила неверная,
Силушка поганая,
[45] Связали обе ручушки тетивками шелковыми,
Сковали ему ножки резвыя
Тыми кандалами турецкими,
Тыми ль кандалами в девяносто пуд;
Тут взимали и повели Добрынюшку
[50] Тридцать три богатыря,
Позади – силы числа-сметы нет;
Повели его издалеча во чисто поле
Ко тому ко кустышку ко ракитову
Отрубить ему буйну голову.
[55] Проговорит им Добрынюшка Никитин сын:
«Аи же вы, силушка неверная,
Силушка поганая!
Дайте мне маленько поостопаться,
Дайте мне немного поодуматься.
[60] Есть ли у вас отцы-матери,
Молоды жены, малы детушки?
Есть ли кому по вас плакати?»
Тут пораздернул Добрыня свои белы рученьки
Сорвались тетивочки шелковыя;
[65] Пораздвинул ножки резвыя –
Сорвались кандалы тяжелыя,
Кандалам девяносто пуд.
Зачал Добрыня кандалами помахивать:
Куды вернется – туда улица,
[70] Куды перевернется – переулочек;
Прибил он всю силушку поганую,
Не оставил силушку неверную на семена,
Прибил он всех жидов,
Всех татаровей неверных,
[75] Пролил крови много неверной.
Нос у него – что палица,
Глаза у него – пивны щаны,
Палица у него в руках в девяносто пуд.
№ 34 (5). МИКИТА РОМАНОВИЦЬ
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ]
Што жил то ли Микита Романовиць
Да у Владимира,
У семи цярей да по семи годов,
У Владимира князя двенадцать лет.
[5] Не выжил словецюшка гладкова,
Не корки хлеба мягково.
Приходил то ли к нему благоверной цярь
К Микиту Романову большому боярину
(У них тут со татарам война была, вот он тут):
«Послужи-тко, Микита Романовиць,
[10] Одолить да силу вражию». –
«Послужил бы я за белово цяря,
За кровь крестьянскую».
Татарину эти слова не слюбилисе,
Поганому не пондравились.
[15] Побежали тут татаре поганые
На Микиту Романова,
На болыпово баярина,
Закрицяли, запикали,
Посвязали Миките Романовичу
[20] Белы руки титивкам шелковыми,
Заковали ему ноги в железа немецкие,
Закрыли ему оци ясные
Камоцькой камцятною.
Повели Микиту Романовиця
[25] На то поле цистое,
На ту плаху на липовую
Отсекать да буйну голову
По те плеци могуции.
Сговорил тут Микита Романовиць:
[30] «Создай-ко, Боже Господи,
Буйныф ветров,
Штобы скинуло с моиф ясныф оцей
Комоцьку камцятную,
Поскинуло с моиф ясных &;lt;очей&;gt;».
[35] Постряхнул тут Микита Романовиць
Со своиф резвыф ноженек
Железа немецкие,
Посорвал с рук
Тетифки шёлковые.
[40] Увидел ён тут татарина старово,
Татарина поганова.
Схватил ево за ногу,
И зацял помахивать,
Помахивать да похваливать:
[45] «Вот так уразина!
Не мнётсы, не трётсы,
Не трётсы, не ломитсы».
Понёс ён помахивать
На все цётыре стороны.
[60] Где махнёт – тут улоцька,
Где перемахнёт – переулоцек,
Бил ён тут до единово,
Не оставлял впредки на симена.
№ 35 (6). ОТЧЕГО БОГАТЫРИ ПЕРЕВЕЛИСЬ НА СВЯТОЙ РУСИ? БЫЛИНА ПРО ДОБРЫНЮ И ИЛЬЮ МУРОМЦА
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И НАХВАЛЫЦИК]
Собиралосе на поле Боиканово триста богатырей;
Ене думали думу крепкую,
Крепкую думу заединую:
«Кабы было кольцо кругом всей земли,
[5] Кругом всей земли, кругом всей орды,
Мы всю землю святорусскую вниз повернули,
Самого бы царя в полон взяли;
Кабы была на небо лисница,
Мы бы выстали на небо,
[10] Всю небесную силу присекли,
Самого бы Христа в полон взяли».
Услышал Христос риць похвальную,
Похвальную, супротивную, –
Спустил с небес поляницу удалую.
[15] Прибила поляница всех сильных могучих
богатырей,
Оставила только три русского могучего богатыря:
Первого богатыря Добрынюшку,
Другого Олешеньку,
Третьего Илью Муромца.
Они со той со страти, со ужасти
Уезжали на поле Боиканово,
И расставили шатры белополотнянные,
Они спали три дни и три ночи,
Не пиваючи и не едаючи.
[26] Добрынюшке в шатерушке не заспалось.
Выходит Добрынюшка на улицу,
Поглянул во все четыре стороны.
Поглянул в подвосточную сторону:
Что не туча идет перед дождичком,
[30] Не гром загремел перед молоньей, –
Идет удалый добрый молодец,
Под им был конь, как лютой звирь;
Сам на коне сидит, как упал на добре,
Очи его, как у ясного сокола,
[35] И румянец в лице, как у алого;
У коня из ушей и ноздрей искры сыплются.
И идет он мимо эти белы шатры,
Сам говорит таково слово:
«Есть ли у этих у белых шатров
[40] Со мной поединщичек и супротивщичек?»
Тут Добрынюшке за преку пришло,
За тую досаду сердецную,
За тую рану кровавую.
Он скоро седлал, уздал своего добра коня,
[45] Поскорее того на коня скакал,
Настиг его у реки Смородины.
Загаркал-то ён по-звериному,
Засвистал-то ён по-соловьиному.
Под ним конь не шарашится,
[50] А сам на коне не оглянется.
Оглянулся удалый добрый молодец,
Загаркал-то ён по-звериному,
И засвистал-то ён по-соловьиному;
Тут под Добрыней конь на коленка пал.
[55] Тут Добрыня и поворот держал,
Ко своим ко белым шатрам.
На ту пору выходит Илья Муромец на улицу.
И сам говорит таково слово:
«Далечо ли ты издил, Добрыня, куды путь
держал?» –
[60] «Уж ты ах же ты, дядюшка Илья Муромец
сын Ивановиць!
Мне ноцесь в шатерушку не заспалось,
Выходил я на улицу, поглянул во все четыре
стороны.
Поглянул в подвостоцную сторону:
И не туча идет перед дождицком,
[65] Не гром загремел перед молоньей,
И идет удалый добрый молодец.
Под ним был конь, как лютой звирь,
И сам сидит на коне, как упал в добре,
И очи его, как у ясного сокола,
[70] И румянец в лице, как у алого.
У коня из ушей и ноздрей искры сыплются,
Изо рта у него полымя машет.
И идет мимо евтии белы шатры,
И сам говорит таково слово: 75 «Есть ли у этих у белых шатров
Со мной поединщицек и супротивщичек?»
Тут Добрынюшке за преку пришло,
За тую досаду сердецную,
За тую рану кровавую.
[80] Я и скоро седлал, уздал коня,
Поскорее того на коня скакал.
И настиг я его у реки у Смородины.
И загаркал-то я по-звериному,
И засвистал-то я по-соловьиному.
[85] Под им конь не шарашится,
И сам ён на коне не оглянется.
Оглянулся удалый добрый молодец,
Загаркал-то ён по-звериному,
И засвистал-то ён по-соловьиному,
[90] Подо мной конь на коленка пал,
Я на коне цють жив сидел».
Илью Муромцу тут за преку пришло,
За тую досаду сердецьную,
За тую рану кровавую.
[95] И скоро седлал, уздал добра коня,
И о двенадцати подпружинках подпруживал,
А тринадцатый клал под широку грудь,
А четвернадцатои клал наф(хв)остницек.
Брал он палицу во сто пудов,
[100] Берет он копьицо булатное,
Вострой нож берет с чинжалищем,
И только видели молодца на коне сядючи,
И не видели его поедучи.
Конь озера и реки перескакивал,
[105] Темные леса между ног пустил,
И настиг его на поле Боиканове.
И приезжает Илья Муромец ближе того;
И загаркал-то ён по-звериному,
И засвистал-то ён по-соловьиному.
[110] Под ним конь не шарашитьсе,
И сам на коне не оглянетьсе.
Оглянулся удалый добрый молодец,
Загаркал-то ён по-звериному,
Под Ильей Муромцем конь на коленка пал.
[116] И бьет Илья Муромец своего добра коня
по тучным бедрам:
«Уж ты волчья сыть, травяной мешок!
Видно, чаешь надо мной невзгодушку».
Конь и вскочил и близко подъезжает к богатырю;
И ударил его палицей железною по главе:
[120] У его старики-колпаки не стряхнулисе,
И желты кудри на главе не сполстилисе.
И сам говорит таково слово:
«Яже на святой Руси комарики,
Больнё комарики кусаютсе».
И завели ёни битьсе палицами железными, –
У их палицы приломалисе;
И завели ёни в копьицы булатнии, –
У их копья приломалисе;
И завели ёни биться в рукопашный бой, –
[130] И перебил Илью Муромца и наверх его.
Илью Муромцу смерть была неписана:
Свернул се и наверх его.
И выдергивает Илья Муромец нож с чинжалищем,
И сдымает нож выше головы.
[135] «Скажись, молодец, не утай меня,
Не утай меня и не съешь себя,
Которой земли и которой орды,
Которого и которой матери?» –
«Уж ты, старая собака вор седатой волк!
[140] Кабы был на твоих грудях черныих,
Порол бы твои груди черный,
Ричистый язык брал бы с теменем,
Отсек бы твою буйную голову,
Кабы на тебе сидел – бросал бы о сыру землю,
[145] Не мог я от тебя отперитисе,
Отперитисе и отказатися.
Есть я Кузьма Семерцянинов богатырь».
Он и скоро скакал со белых грудей,
И брал его за ручки за белыя,
[150] И целовал в уста сахарныя,
И назвал любезным племянником.
Тут ёне с племянником погостилисе,
Тут ёне и распростилисе;
Один в сторону поехал,
[155] А другой в другую.
Илья Муромец и разоставил шатер белополотнянен,
И зауснул ён богатырским сном.
И разгорелось у племянника сердце богатырское,
Приезжает ён ко белу шатру,
[160] И тюкнул Илью Муромца ножем в груди белыя.
Илью Муромцу смерть была неписана:
На груди у его угодилсе крест.
Он скоро скакал с богатырска сна,
И брал племянника за руцьки за белыя,
[165] И бросал племянника о сырую землю;
Выкопал у племянника глаза и посадил
на добра коня:
«Повози, добра лошадь, куды знаешь его!»
№ 36 (7). [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ]
По морю, моря по синему,
По синему, по Хвалунскому,
Ходил-гулял Сокол-карабль.
Немного-немало двенатцать лет.
[5] На якорях Сокол-карабль не стаивал,
Ко крутым берегам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.
Хорошо Сокол-карабль изукрашен был:
Нос и корма по-звериному,
[10] А бока зведены по-змеиному.
Да еще было на Соколе на карабле
Еще вместо очей было вставлено
Два камни два яхонта;
Да еще было на Соколе на карабле
[15] Еще вместо бровей было повешено
Два соболя два борзые;
Да еще было на Соколе на карабле
Еще вместо ушей было повешено
Две куницы мамурския.
[20] Да еще было на Соколе на карабле
Еще три церкви соборныя;
Да еще было на Соколе на карабле
Еще три манастыря три почестныя;
Да еще было на Соколе на карабле
[25] Три торговища немецкие;
Да еще было на Соколе на карабле
Еще три кабака государевы;
Да еще было на Соколе на карабле
Трои люди незнамые,
[30] Незнамые, незнакомые:
Промежду собою языка не ведали.
Хозяин-от был Иль&;lt;я&;gt; Муромец,
Иль&;lt;я&;gt; Муромец, сын Иванов.
Его верный слуга – Добрынюшка,
[35] Добрынюшка Никитин сын,
Пятьсот гребцов, удалых молодцов.
Как из далече-далече из чистого поля
Зазрил, засмотрел турецкой пан,
Турецкой пан большой Салтан,
[40] Большой Салтан Салтановичь,
Он сам говорит таково слово:
«Ах вы гой еси, ребята добры молотцы,
Добры молотцы, донские казаки!
Что у нас на синем море деетси,
[45] Что чернеется, что белеется?
Чернеется Сокол-карабль,
Белеются тонки парусы.
Вы бежите-ко, ребята, ко синю морю,
Вы садитесь, робята, во легки струги,
[50] Нагребайте поскорее на Сокол-карабль,
Илью Муромца в полон бери,
Добрынюшку под мечь клони!»
Таки слова заслышил Илья Муромец,
Таво слово Добрыне выговаривал:
[65] «Ты Добрынюшка Никитин сын,
Скоро-борзо походи во Сокол-карабль,
Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
Мой тугой лук в двенатцать пуд,
Калену стрелу в косу сажень!»
[60] Илья Муромец по караблю похаживает,
Свой тугой лук натягивает,
Калену стрелу накладывает.
Ко стрелочке приговаривает:
«Полети, моя каленая стрела,
[65] Выше лесу, выше лесу по поднебесью,
Не пади, моя каленая стрела,
Не на воду, не на землю,
А пади, моя каленая стрела,
В турецкой град, в зелен сад,
[70] В зеленой сад, во бел шатер,
Во бел шатер, за золот стол,
За золот стол, на ременчат стул,
Самому Салтану в белу грудь,
Распори ему турецкую грудь
[75] Ращиби ему ретиво серце!»
Ах тут Салтан спокаелся:
«Не подай, Боже, водится с Ильей Муромцем,
Не детям нашим, не внучатам,
Не внучатам, не правнучатам,
[80] Не правнучатам, не пращурятам!»
№ 37 (8). МАЛОЕ ВИНОГРАДЬЕ
[ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ]
Уж как по морю, морю по синему,
Виноградье красно-зеленое!
По синему морю по Хвалынскому,
Виноградье красно-зеленое!
Тут ходил-гулял Сокол-корабль,
Он не много, не мало – двенадцать лет.
[5] Што на якорях Сокол-корабль не стаивал,
Ко крутым бережкам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.
Как ешше было на Соколе на корабле
Ешше вместо-то оцей было вставлено
[10] Што по дорогому каменю по яхонту.
Как ешше было у Сокола у корабля
Ешше вместо-то бровей было повешено
Што по дорогому соболю сибирскому.
Как ешше было у Сокола у корабля
[15] Ешше вместо-то ресниц было повешено
По по дорогой лисицы по муромской.
Ешше было на Соколе на корабле
Ешше нос-корыма по-звериному,
Бока сведены были по-львиному.
[20] Как ешше было на Соколе на корабле
Ешше три было церквы соборные.
Как ешше было на Соколе на корабле
Ешше трои были люди незнаемые,
Незнаемые, незнакомые,
[25] Промежу собой языками не ведалисе.
Ешше было на Соколе на корабле
Хозяин был Илья Муромец,
Во товаришшах Добрынюшка,
Добрынюшка Микитиць млад.
[30] Побежал Сокол-корабль в землю шведскую,
В землю шведскую во турецкую.
Как завидел, заслышал турецкой царь,
Турецкой царь, большой султан,
Он и сам говорит таково слово:
[35] «Ужь вы гой еси, ребятушка турёцяна,
Турёцяна, люди грёцяна,
Ешше што у нас на мори черниетца,
Черниетца, белиетца?
Черниетца Сокол-корабль,
[40] Белиютца тонки парусы!
Уж вы гой еси, ребятушка турёцяна,
Турёцяна, люди грёцяна,
Скоро-борзо походите во легки стружки,
Розбирайте веселышки яровчаты,
[45] Наезжайте, нагребайте на Сокол-корабль,
Секите, рубите Сокол-корабль!»
Как заслышал, завидел Илья Муромец,
Илья Муромец сын Ивановиць,
Он и сам говорит таково слово:
[60] «Ужь ты гой еси, Добрынюшка Микитениць,
Скоро-борзо походи ты во Сокол-корабль,
Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
Мой тугой лук, калену стрелу».
Добрынюшка не ослушался,
[55] Скоро-борзо походил во Сокол во корабль,
Скоро-борзо выносил ево тугой лук,
Ево тугой лук, калену стрелу.
Скоро-борзо он натягивал свой тугой лук,
Накладывал калену стрелу,
[60] Он сам стреле приговаривал:
«Ты ляти, моя стрела, высоко-далеко,
Ты не падай не на воду, не на землю,
Пади, моя стрела, во турецкой град,
Во турецкой град, во зелен сад,
[65] Во зелен сад, во бел шатер,
Самому султану в груди белые,
Распори ему груди белые,
Расколи ему ретиво сердце!»
Ешше взвыла да пошла калена стрела,
[70] Што не падала не на воду, не ни землю,
Ешше падала стрела во турецкой град,
Во турецкой град, во зелен сад,
Во зелен сад, во бел шатер,
Самому султану в груди белые.
[75] Распорола ему груди белые,
Расколола ему ретиво сердце.
№ 38 (9). [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ]
По морю, морю синему,
По синему по Хвалынскому
Ходил-гулял Сокол-карабль,
Не много, не мало – двенадцать лет.
[5] На якорях Сокол-карабль не стаивал,
Ко крутым берегам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.
Хорошо Сокол-карабль изукрашен был,
Нос и корма по-звериному,
[10] А бока зведены по-змеиному,
Да еще было на Соколе на карабле,
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта;
Да еще было на Соколе на карабле,
[15] Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзыя;
Да еще было на Соколе на карабле,
Еще вместо ушей было повешено
Две куницы мамурския;
[20] Да еще было на Соколе на карабле,
Еще три церкви соборныя;
Да еще было на Соколе на карабле,
Еще три монастыря, три почестныя;
Да еще было на Соколе на карабле,
[25] Три торговища немецкие;
Да еще было на Соколе на карабле,
Еще три кабака государевы;
Да еще было на Соколе на карабле,
Трои люди незнамые,
[30] Не знамые, не знакомые,
Промежду собою языка не ведали.
Хозяин-то был Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванов;
Его верный слуга Добрынюшка,
[35] Добрынюшка Никитин сын;
Пять сот гребцов удалых молодцов.
Как из далече, далече, из чистого поля
Зазрил, засмотрел турецкий пан,
Турецкий пан – большой Султан,
[40] Большой Султан Султанович.
Он сам говорит таково слово:
«Ах вы гой еси, ребята добры молодцы,
Добры молодцы донские казаки!
Что у нас на синем море деется,
[45] Что чернеется, что белеется?
Чернеется Сокол-карабль,
Белеются тонки парусы.
Вы бежите-ко, ребята, ко синю морю,
Вы садитесь, ребята, во легки струги,
[50] Нагребайте поскорее на Сокол-карабль,
Илью Муромца в полон бери,
Добрынюшку под мечь клони».
Таки слова заслышал Илья Муромец,
Таково слово Добрыне выговаривал:
[55] «Ты Добрынюшка Никитин сын,
Скоро-борзо походи в Сокол-карабль,
Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
Мой тугой лук в двенадцать пуд,
Калену стрелу в косу сажень».
[60] Илья Муромец по караблю похаживает,
Свой тугой лук натягивает,
Калену стрелу накладывает,
Ко стрелочке приговаривает:
«Полети, моя каленая стрела,
[65] Выше лесу, выше лесу по поднебесью,
Не пади, моя калена стрела,
Не на воду, не на землю,
А пади, моя калена стрела,
В турецкий город в зелен сад,
[70] В зеленый сад, во бел шатер,
Во бел шатер за золот стол,
За золот стол на ременчат стул,
Самому Султану в белу грудь,
Распори ему турецку грудь,
[75] Ращепи ему ретиво сердце!»
Ах тут Султан спокаялся:
«Не подай, Боже, водиться с Ильей Муромцем,
Не детям нашим, не внучатам,
Не внучатам, не правнучатам,
[80] Не правнучатам, не пращурятам».
№ 39 (10). [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ]
Ах, по морю, морю синему, Виноградье красно, зелёное!
По синему морю по Хвалынскому
Ходил-гулял Сокол-корабль,
Он немного-немало – двенадцать лет.
[5] На якорях Сокол-корабль не стаивал,
Ко крутым бережкам не приваливал,
Жёлтых песков не хватывал.
Хорошо-добре Сокол-корабль украшен бы.
Ещё нос-корма по-львиному,
[10] Что бока взведены по-звериному,
Он хобот мечет по-змеиному.
Что ещё было у Сокола-корабля?
Ещё вместо очей было вставлено
Что по дорогому камню по яхонту.
[15] Ещё что было у Сокола у корабля?
Ещё вместо ушей было повешено
Что по дорогому бобру по сибирскому.
Ещё что было у Сокола у корабля?
Ещё вместо хвоста было повешено
[20] Что по дорогой лисице по бурманской.
Что ещё было на Соколе на корабле?
Ещё три собора вселенские.
Что ещё было на Соколе на корабле?
Ещё три монастыря, три почётные.
[25] Что ещё было на Соколе на корабле?
Ещё три кабака государевые.
Что ещё было на Соколе на корабле?
Ещё три торга, три немецкие.
Что ещё было на Соколе на корабле?
[30] Ещё трои люди незнаемые –
Промежду собой языка не ведают.
Что было на Соколе на корабле?
Пятьсот гребцов, удалых молодцов.
Что хозяин был Илья Муромец,
[35] Илья Муромец сын Иванович.
Во товарищах Добрынюшка Никитьев сын.
Что заслышал тут, завидел тут
Турецкий царь большой Салтан,
Большой Салтан Салтанович,
[40] Он говорил таково слово:
«А вы гой еси, ребятушки туречана!
Скоро-борзо вы готовьте легки стружки,
Скоро-борзо вы садитесь во легки стружки,
Во легки стружки, за дубовы столы,
[45] Скоро-борзо погребайте по синю морю,
Скоро-борзо нагребайте на Сокол-корабль,
Скоро-борзо разбивайте вы Сокол-корабль,
Илью Муромца в полон берите,
Добрынюшку под меч кладите».
[50] Туречане те не ослушались,
Скоро-борзо готовили легки стружки,
Скоро-борзо садились во легки стружки,
Во легки стружки, за дубовы столы,
Скоро-борзо погребали по синю морю.
[55] Заслышал тут, завидел тут
Илья Муромец сын Иванович,
Он говорил таково слово:
«Ах ты гой еси, Добрынюшка Никитьев сын!
Скоро-борзо походи на Сокол-корабль,
[60] Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
Мой тугой лук, калену стрелу».
Тут Добрынюшка не ослушался,
Скоро-борзо походил на Сокол-корабль,
Скоро-борзо выносил его тугой лук,
[65] Его тугой лук, калену стрелу.
Илья Муромец по кораблику похаживает,
Цветным платком помахивает,
Свой тугой лук натягивает,
Калену стрелу накладывает,
[70] Сам стреле наговаривает:
«Полети, моя стрела, по поднебесью,
Ты не падай ни на воду, ни на землю,
Ты пади, моя стрела, во легки стружки,
Во легки стружки, за дубовы столы,
[75] Салтанушке да во белы груди,
Расколи у его груди белые,
Раздроби у его ретиво сердце».
Тут стрела не ослушалась,
Полетела стрела по поднебесью,
[80] Что не падала ни на воду, ни на землю,
Только пала она во легки стружки,
Во легки стружки, за дубовые столы,
Салтану Салтановичу во белы груди,
Расколола у его груди белые,
[85] Раздробила у его ретиво сердце.
Тут Салтан спокаялся,
Туречана те испугалися.
Они говорили таково слово:
«Что не дай Бог ходить по синю морю,
[90] По синю морю да по Хвалынскому;
Что не дай Бог разбивать Сокол-корабль,
Илью Муромца в полон брать,
Добрынюшку под меч ложить».
Что затем буди здрав, хозяин во дому,
[95] Хозяин во дому со хозяюшкою,
Со хозяюшкою, с малыми детушками,
Со всем своим домом благостным сим.
№ 40 (11). ДОБРЫНЯ МИКИТЬЕВИЦЬ
[ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ. ДОБРЫНЯ И ПОЛЕНИЦА-БОГАТЫРША. ДОБРЫНЯ И НЕУДАВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПОВИЧА]
Был князь Добрыня, малолетен он был. Ему господь дал рождение хорошее. Говорит он своей мамоньке: «Поеду я в цисто поле погулять». Мать ему наказывала: «Не езди, Добрынюшка, за Днепру-реку, на гору Сараиньскую. Там много есть змеёнышов – не пустит тебя змия Горынишшо. Днепра река свирепая!»
Не поглядел Добрыня Никитич на свою матушку, поехал он на Днепру-реку. Опустил своево доброво коня, сам поплыл за Днепру-реку. Непра-река свирепая. Переплыл за Непру-реку.[1] И задь не успел переплыть Непры-реки – налетела змей Горынишшо о девети хоботоу: «Вот теперь попал, Добрыня Микитевичь, съем тебя!» А у Добрыни Микитича ни-чево не изладилось: ни сабли острой, ни тесака секушшаво. Только одна шляпа у нево пуховая. Он взял нагрёб в эту шляпу песку рудожолтово и ударил этой шляпой змею Горынишшо. Заслипил ей все глаза, перебил[[2] ей один хобот и сел на её, а змей проклятая говорит: «Ах, Добрыня Микитович, отпусти миня. Сделаем мы с тобой заповедь великую. Ты не йзди на гору Сараиньскую, не топчи малых змеёнышев, а мне бы не летать на Россию – не трогать крешшоных людей». Он и отпустил её.
Несколько времени прошло – она уташшыла дочь-племянницу[3] Початишну, князя киевсково племянку. Заводил князь киевский Владимёр пир почестной: «Кто бы достал ево племянку, дочь Початишну, от змия проклятово?» Он говорит Алёша Поповиць: «Владимир да князь киевской! Достанет ли нет ли один[4] Добрыня Микитовиць, у нево была делана заповедь великая со змием да с Горынишшом». Вот князь киевской стал просить[5] Добрыню Микитьевича: «Достать мою племянку, дочь Початишну, от змия проклятово».
Отправлялсе Добрыня Микитьевиць до своей полатушки к своей матушке. Спрашивает ево матушка: «Што же это тебя, Добрыня, чарой обнесли или местом обсадили? Либо хто осмеял?» – «Нет, маменька, всё ницево, только зародить бы тебе миня серым камешком да опустить на синё море, я лежал бы на дёнышке, никуды бы не спрашивали. Зародить бы сырым дубом. Стоял бы по край Непры-реки – никто бы миня не трогал. А теперь мне не сидится добру молодцу. Посылают миня убить змию проклятую». Мать ему и наказывала: «Вот поди! Стоит конь по колен в земле твоево дедушка. Поежжай ты на том коне». Вот он, добрый молодец, вывел коня – оседлал этово добра коня. Мать подала ему плётоцьку шелковую, из семи шелкоу плетёную. «Возьми этой плётоцькой, хлешшы этово коня промежу ушы».
Поехал доброй молодец на гору Соровиньскую. Нацял топтать змеёнышоу. Оне кругом увиваютсе, копыта ево обжигают. Он и нацял коня хлестать этой плётоцькой промежу ушы. Он и нацял поскакивать – змеёнышоу отряхивать, по сенной копне ископоть выхватывать. Услыхала змей проклятая, што Добрыня Микитьевиць прибил малых деточек. Схва-тилисе воевать с ней со змеей проклятою, трои сутки били-се – ницево не мог поделать с ей; и хотел он ехать проць с горы Сороиньские – ему с неба глас гласит. Говорит целовеце-ским языком: «Биусе трои сутки, а побейся ешшо три цяса, убьёшь змей проклятую». Он и убиу эту змей проклятую; налилось крови от востоку до западу – не может он и выехать из этой крови проклятые. Снова ему опять[6] глас гласит с неба: «Бей копьём сыру землю». – «Раздайся, мать сыра земля! Обери кровь проклятую!» Раздаласе мать сыра земля, ушла эта кровь проклятая.
Опустиуся Добрыня Микитьевиць в пешшору змеиную. У неё наношено, у проклятые, триста один боhатырей, а сколько мелкие чёрняти – и счёту нет. Тут и дочь Початишна. Захватил он дочь Початишну, повёл из пешшоры и сказал всем боhатырям: «Ступайте по своим местам – я решил змей проклятую». Привёз он дочь Початишну князю Владимёру: «Решил я змей проклятую!»
Поехал он опять во цисто поле погулять. Увидев он: стоит конь, на коне сидит боhатырь – не знает кто. Подъезжжает – ударил своей палицей. А богатырь сидит – женско платье на нём. Он нисколько не пошевелился. Он говорит: «Разве силушка не по-старому, разве смелость не по-прежнему? Взяу, воротился ко сырому дубу. Ударил сырой дуб. Он весь на лостинки разбиу. «Видно, силушки по-старому, видно, крепость по-прежнему». Взял этово боhатыря – хлёсь да палицей, а боhатырь не шевелится, ницево не отвецяет. Взял опять воротился. Подъехал опять к боhатырю.
Боhатырь только головушку почесал. Захватил Добрыню Микитьевиця за загривок, посадил в кожаной мешок и повёз с собой. Конь и говорит:[7] «Акулина Саввишна, опусти! Не везти мне двух боhатырей элаких». Она взяла и востряхну-ла: «Я, – говорит, на ладонь посажу, другой шшблкну – одна грезь будет. Как Добрыня Микитьевиць возьмёт ли миня замуж? Я, – говорит, – ежжу – себе супротивника выбираю».[8] – «Возьму тебя замуж, сделаем заповедь, што-бы не выхожа за другово, а ему бы не брать другие». Побратались с ей – сили и поехали. «Как же ты миня зна-эшь?» – говорит Добрыня. «А я, – говорит, – бывала в городе во Кыеве, видала тебя молотьця. Я тибя и ишшу», – говорит. Вот оне поехали к своей матушке. Пошли оне ко злачоному веньцю. Обрадел князь киевской. Заводили пиро-ваньицо – напивалисе больнё пьяно.
Один князь киевской и говорит: «Всё бы хорошо, всё и весело. Нету только тестя – не видаю никогда. Хто бы[9] к ему дорогу процистил?» Нихто, никакой боhатырь не берёть-ся. «Никому окромя Д&;lt;обрыни&;gt; М&;lt;икитьиця&;gt; не процис-тить дороги», – говорят. Стал просить Д&;lt;обрыню&;gt; М&;lt;икитьевиця&;gt;: «Съезди, Добрыня Микитьевиць, процисти дороженьку!»
Сицясь Добрыня Микитьевиць приходит домой, обседлал своего доброво коня. Мать ево увидала: «Куцы же ты, Д&;lt;об-рыня&;gt; М&;lt;икитьевиць&;gt;, сряжаешшы?» – «Во дальнюю я дороженьку!» – «Ах же, Добр&;lt;ыня&;gt; М&;lt;икитьевиць&;gt;! Скоро ли нам тибя дожидатися?» Сказала Акулине Савишне: «Сряжаетсе твой муж; беги к ему на белой двор, поцелуй праву ноженьку, простися с ним – уежжает он. И спроси, когда дожидаться нам?»
Побежала она и спрашиваэт: «Што же, Д&;lt;обрыня&;gt; М&;lt;и-китьевиць&;gt;, куда же ты поежжаэшь?» – «В дальнюю я дороженьку. Три года не ждите миня, а через три года поглядывайте. Ешшо три года пройдут. Как пройдут шесть лет – так и ты замуж пойдешь, нецево миня и ждать. Хоть за купча, хоть за барина, хоть за могучаво руськово боhатыря, а за Олёшу Поповича не ходи, за пересмешника».
Он уехал – только видели, как снарядилсе, а не видели, куда укатился. Ездил он три года – ницево неизвестно. И другие прошли три года – ницево, никаково извистия нету. А Олёша Поповичь написал письмо ево матушке: «Што нет Добрыни Микитьевиця. Лежит в цистом поле; голова ево разбитая, груди ево ростоптаны. Жолты кудри ево травой проросли». И стал свататься Олёша Поповиць Акулине Савишне. Приходит свататьсе князь киевской, Красно Солнышко. Она ему отвецяла: «Я продержала заповедь мужеву, а ешшо продержу шесть лет, а потом и замуж может здумаю».
Мать ево всё тосковала, што нету жива Доб&;lt;рыни&;gt; Мик&;lt;итьевиця&;gt;. Шесть лет тосковала. Живо прошли опять те же[10] шесть лет – а всё нету Добрыни Микитьевиця. Приходит князь киевской Владимир свататьсе за тово же Алёшу Поповича. Она и согласиласе и пошла за Алёшу Поповича. Стали они пировать да танцевать, свадебку играть.
А Д&;lt;обрыня&;gt; Мик&;lt;итьевиць&;gt; спал в цистом поле, в шатре, отдыхал.[11] Конь ему и гов&;lt;орит&;gt;: «Ах, Д&;lt;обрыня&;gt; Мик&;lt;итьевиць&;gt;, долго спишь, а дома несчастье – жона походит замуж за Олёшу Поповиця». Он садился и говорит коню: «Отвези ты миня домой в три минуты». Конь как начал попрыгивать – живо в ихнем поле очутился.
А мать ево в окошечко поглядывала – горьки слезы рб-нила, што и последне красно солнышко укатилосе! Нигде порошица взяласе, как белой заяць побежал, так доброй моло-дець – ко белому двору подъежжал, не спрашивается ни у дверей притворникоу, ни у ворот приворотникоу, прямо в дом идёт. А слуги прибежали, ево матери сказали, што какой-то невежа приехал, ницево не спрашивается, прямо в дом идёт. Она сичас выходила и говорила: «Што же это ты, добрый молодець, больно громко поступаэшь, идёшь, в сиротской дом? Был бы Добр&;lt;ыня&;gt; Мик&;lt;итьевиць&;gt;, так не вошол бы ты элак!» – «Што же ты, добра маминька, не признала? Я ведь Добрыня Микитьевиць». Она и говорит: «Нет, как бы Добрыня Никитьевиць – у ево шляпа была пуховая, платье было цветное, сапоги были сафьянные, кудри были жолтые». – «Ох, ты, мамонька, я ехал-то всяким местом. У миня платьицо о кусты оборвало, а сапоги о стремена повы-терло,[12] а жолты кудри жолтым песком позасйли. А у миня было родимое пятёнушко на ноге на правой». Он сицяс сапог здёрнул. «Видно, ты Добрыня Микитьевиць – мой сынок!» – «А где же моя жонушка?» – «Выходит твоя жонка за Олёшу Поповиця. Мне, – гов&;lt;орит&;gt;, – Олёша Поповиць привозил письмо. Убит, – гов&;lt;орит&;gt;, – Добрыня Микитьевиць. Я вот тосковала все шесть лет». – «Дай-ко, мамонька, мне саронинько платье, да и гусёлушка старые мои».
Снарядиусе на свадебку туды и пошоу. Ево не пускают на белой двор, а он доброй молодець, ково толкнёт, тот и не здохнёт. Все сбежали, слуги сказали князю Владимиру: «Идёт какой-то невежа! Больно хробоско поступаэт». Не спрашиваэт никово – идёт прямо князю Владимиру на личё:[13] «Дай мне мистечко!» Он рассердилсе: «Какое мистечко? Тебе, говорит, место на пецьке. Ступай на пецьку!» Он скоцил на пецьку и давай струнки натягивать и наигрывать. Все заслушали – больнё хорошо, занятно. Князь Владимир и го-в&;lt;орит&;gt;: «Слезь-ко, скоморошина! Седь-ко возле миня! А другое место тебе возле Акулины Савишны, а третье – куды хочешь!»
А он слез, сеу. Нигде ему места не полюбилось, а сеу прямо Акулины Савишны. Ему наливают чашу вина зелёново, другую Олёша Поповиць, а третью наливаэт Окулина Савиш-на. Он и гов&;lt;орит&;gt; князю Владимиру: «Позволь мне налить чашу пива пьяново, кому знаю, поднесу». Он наливал. Подносит Акулине Савишне, положиу свой перстень с руки: «Как выпьешь до дна – увидаэшь добра; не выпьешь до дна – не видать добра!» Она выпила, поглядела. Перстень ево именной. Она бросилась из-за стола ему на шею. «Добрыня Микитьевиць! Прости миня», – говорит. И Олёша Поповиць говорит: «Прости миня, виноват», – говорит. «А я, – говорит, – за то прошшаю, што берёшь её замуж, а за то не прошшаю, шшо мамке письмо не ражоё принёс». Сгрёб, выхватил из-за стола, ударил о каменной поу. Выскочиу Илья Муромець, старой казак. «Не бей ево понапрасну, нихто так не жонитсы как Олёша Поповиць!» Добрыня захватил жонку и ушол домой к матке. А те тут и остались.
№ 41 (12). ДОБРЫНЯ
[ДОБРЫНЯ И НЕУДАВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПВИЧА]
Протенулась степь зеленая
Она доуга от Москвы до Питера,
И до Царева села.
Из Царева из села
[5] Приезжает добрый молодец гулять,
Он названного братенька искать Илью Муромца.
Выходила родна матушка Варварушка:
«Поежжаешь, добрый молодец, гулять,
[10] На ково ты меня оставляешь?» –
«Я тебя на Бога, на Бога». –
«На ково да свою мол оду жену