Настасьюшку Микулишну?» –
«Я ее тоже на Бога.
[15] Ты вдовей, вдовей, да молода жена,
Ровно деветь лет.
Хоть замуж поди,
Хоть за князя, хоть за барина,
Хоть за купцика боhатово.
[20] Не ходи-ко только за Алешу Поповица:
Он охоць ходить
По цюжим женам похвастывать.
Прошло деветь лет,
На десятой год только выступит –
[25] Хоть замуж поди».
Прошло девять лет,
На десятой год только выступило,
Сваты да стали свататьсе,
Жонихи да засылатисе,
[30] Стал сватом ходить Владимер-князь.
Не за князя он, не за барина,
Не за купчика баhатова,
За тово ли за Олешу за Поповица. Говорила Настасьюшка:
35 «Не пойду я за князя, не пойду за барина,
Не за купцика боhатова,
Не пойду за Олёшу Поповица».
Возговорил Вл&;lt;адимир&;gt;-князь:
«Настасьюшка да ты Микулишна,
[40] Не живи-ка ты да во нашем городе».
Тут дала, дала Настасьюшка
Да свою да праву руценьку
Не своей волей, а неволею.
У Добрынюшки вороной конь расшарашалсе:
[46] «Што же ты, доброй конь, расшарашавсе?
Мы немного места проездили,
Святоруськие земли приизведали,
Названово братца не нашли Илью Муромца». –
[50] «А твоя жена замуж пошла,
Не за князя пошла, не за барина,
Не за купцика боhатово,
А за Олёшу за Поповиця,
Не своей волей, а неволею».
[55] Возговорил он:
«Ты вези-тко, вези, да вороной конь,
За княжовой за стол».
Отвецял-от конь:
«Как-от Бог велит».
[60] Конь пошол скакать
По целой версте.
А из копыт полетело
По сенной копне.
Приежжау он на белой, на широкой двор.
[65] Выходила родна матушка Варварушка:
«Што за люди, што за канаброды?
Одно было дитятко,
Добрынюшка сын Микитивиць,
Никто бы не смел к моему двору подъехать,
Россмиятисе».
[70] Он в высок терем ходил,
С родной матушкой поздоровалсе:
«Што же, родна матушка,
Прошло ешшо деветь лет,
На десятой только выступило –
[75] Ты не узнала меня?
А где моя молода жона Настасья Микулишна?» –
«А твоя жона замуж ушла,
Не за князя, не за барина,
[80] Не за купцика боhатово,
А за тово ли Олёшу Поповиця
Не своей волей, а неволею». –
«Возьми-ко золоты клюци,
Сходи-ко в кованые ларц'и,
[85] Принеси-ко мне звонцяты гусли,
Я поеду за княжой стол».
Он поежжал доброй молодец
На белой широкой двор.
У ворот стоят приворотники,
[90] А у дверей придверницки.
Ево, добра молодця, не пускают,
Он давал золотой казны не считаюц'и,
А рассыпаюц'и.
Он заехал на широкой двор,
[95] Оставил коня середй двора,
Не велел коня не обрать,
Не привязывать.
Никому он не заказывал,
Входиу он в высок терем,
[100] Господу помолилсе,
С Владимиром-князем поздоровалсе.
Возговорил ешшо
Владимир-князь:
«Нет тебе, доброй молодець,
В пиру мйстецька.
[105] Одно место не засежено и не занято –
На пецьном столбу,
На рыбьем зубу».
Возговорил доброй молодець:
«У тебя про меня есь три мйстецька:
[110] Первое место – супротив тебя,
Другое место – подле тебя,
А третье место – куда сам возьму».
Он садиусе на пешной-от столб,
Наливали ему малу чару полтора ведра.
[115] Принимавсе он одной правой руц'енькой,
Выпивал ли он на единой дух.
Возговорил он Владмер&;lt;у&;gt;-князю:
«Прикажи-ко мне разгулятисе!» –
«Ты гуляй, гуляй – я велю».
[120] Он по-прежнему стал играть,
По-прежнему выговаривать.
Тут Настасьюшка догадаласе:
«Не хоцю я сидйть со Олёшей Поповицем»
Раздвигала столы дубовые,
[125] Загибала скатерти берчатные:
«Хоцю вон итти».
Олёше молодцю показалосе
За досаду, за преку.
Он ударил её по правой шшекё,
[130] По жемчужной серьге.
У Настаьюшке из глаз слёзы покатилисе.
Слазевал ли он со печна столба,
Брал Олёшу Поповиця за русы кудри:
«Олёша Поповиць!
[135] Не за свой кусоц'ек принимаешьсе!
Тебе не владать ей.
Я тебя повыздану тебя повыше себя.
Ударю о пол кирпишней.
Так макольне семя розвалишьсе!
[140] А ты, Вл&;lt;адимир&;gt;-князь, – не сводницять,
Силом замуж не прибивать».
Он взял Настасьюшку за праву руцьку
Да и увёз домой.
№ 42 (13). [ДОБРЫНЯ И МАРИНКА]
Жил Микитушка не старился,
При старости помер.
Осталось у Микитушка
Спорожоное дитя Добрыня.
[5] Ен Добрынюшка матушки спраш&;lt;ивал&;gt;:
«Отпусти меня, матушка,
Во Новы-городы голять!»
Походит Добрыня со двора здолой,
Берет Добрыня калену стрелу,
[10] Натегиват Добрыня калену стрелу,
Походит Добрыня соз двора ведь здолой.
Есть в том городе Маринушка,
Прекрасная Маринка безбожница,
Злая еретица халтурная.
[15] Круг ея двора стена каменная,
На каменной стене два голубя сидят,
Два сизые сидят, златым крыльем оплетаются,
Захотелося Добрыне два голубя устрелить,
Захотелося Добрыне два сизых устрилить.
[20] Права ношка покатилась,
Лева ручка подражала:
Устрелил Добрыня во Маринино окно,
Устрелил прекрасного Змеевича.
Кинулась Маринушка во косечато окно:
[25] «Кто здесь в городе невежа есть: устрелил
мила дружка?»
У Добрыни сердечко неуимчивое;
Походит ко Маринину двору,
Берет за булатную скобу,
Отворет дубовые двери,
[30] Садится возле Маринушку.
День с утра сидили не говаривали.
У Добрыни сердечко неуимчивое:
Обуват сапошки зелен сафьян,
Походит Добрыня со двора здолой.
[35] Кинулась Марина за Добрынюшкой,
Поколола дровеч мелкошечко,
Затопляла палаты жарчешенько,
Следы збирала, в палату бросала.
№ 43 (14). АЛЕША ПОПОВИЧ
[АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН]
Алёша Попович был слугою у какого-то богатыря – имя что-то мудрёное. Встретили они Идолишшё, который по пуду на раз ел. И пришли они к нему и поклонились. И говорит ему богатырь: «Это што стоит за обжоришшё, у нас была корова обжоришша, по многу пила да ела, а потом у ей брюхо лопнуло». А Идолишшу эти слова не пондравилисе. Взял тот булатной нож и пустил в богатыря и Алёша Поповиць на лету подхватывал этот нож, на лету слуга подхватывал, у богатыря и спрашивал: «Што при себе держать али в нево пушшать? «
(А больше што не запомнил. Напев такой же – как на «Потаню»).
№ 44 (15). ДУНАЙ
Во славном-то во городе во Киеве
У славново князя у Владимёра
Заводилось пированьицё почестной пир
На всё полёници, боhатыри,
[5] На многие княззя да на ббяра,
На сильные, могуцие боhатыри.
Ходит он по светлой свйтлице,
По высокой новой горнице,
Говорит он такие слова:
[10] «Котора девиця станом статна и лицём бела,
У ней лице побиляе снегу белово,
У ней походь, как павйная,
Поговороцька лебединая,
У ней брови, как у соболя,
[15] Да глаза, как у сокола.
Кто же выберет мне супротивника
Найти невесту такую?»
Убираются большей за среднево,
А средней за мёныпево,
[20] А от меньшево ответу нет.
Выходил тут Михалко Афонаскин сын:
«Не секи ты выше рук дерева».
Выходит Иванушко Повалин сын:
«И солнышко Владимир князь молодой,
[25] Может ли тебе Дунаюшко Повалин сын
Найти такую невесту?
Он бывал за синим морем
У грозново у короля Ефаминьского,
У нево есть две дочери:
[30] Есть и Вася королевишна и Опрося
королёвишна».
Наливает чашу пива пьяново,
Другую зелена вина,
Третью мёда сладково,
Подносит Дунаюшку Повалину сыну.
[35] Выпиваэт вина полпята ведра,
Выпиваэт на единой дух.
Спрашиваэт: «С кем же пойдешь?» –
«Кто насказал, с тем и поеду».
Наливаэт чашу пива пьяново,
[40] Другую зелена вина,
Третью мёда сладково,
Подносит Иванушку
Повалину сыну,
Выпиваэт всё на единой дух:
«Солнышко Владимир князь,
[45] Налей Дунаюшку ешшо вина».
Наливаэт чашу зелена вина,
Другую пива пьяново,
Третью мёда сладково.
Выпиваэт на единой дух
[50] Всево вина полпята ведра.
Пошли себе выбирать себе коней
Не ради басы, а ради боhатырской крепости,
Двенадцать подпруг под брюшину,
Тринадцатую вдоль по брюшине.
[55] И сели добры молодцы покатилисе,
Только видели, как садилисе,
А не видели в кою сторону укатйлисе.
У них кони болота перескакивали
И озёра перелятывали.
[60] Очутились они за синим морем,
У грозново короля у Ефаминьсково.
Привязывали они коней
К столбу тоцёному, к кольцу золочёному,
Пошол он к королю к самому в комнату,
[65] Приходит к ему во горницу,
Кланяется на все четыре стороны,
Королю в собину.
И спрашиваэт: «В кою сторону, птичка залетна,
молодец заежжий?» –
«Я от города Киева, от князя Владимира
[70] Сватовшыком твоей дочери
Офросьи королевишны».
Ему эти ричи не полюбилисе:
«Выскоците, двенадцать боhатырей,
Возьмите ево за руценьки,
[75] Выведите на поле Куликово,
На плаху на лйпову».
У нево очи ясные помутилисе,
Могучи плеця расходилисе.
Правой рукой развёл –
[80] Шесть боhатырей убил.
И левой рукой развёл –
Шесть боhатырей убил.
Не спрашивал у дверей притворникоу,
У ворот приворотникоу.
[85] Прямо в келью, где она сидела,
Двери ломал, замки приломал,
Захватил её в одной тоненькой рубашке –
без пояса,
В одних биленьких чулочках – без чёбота.
Охватил её под пазуху да и унёс.
[90] Сили на коней да и поехали.
Ехали дорогой, увидели –
Ископыть лежит по сенной копне.
«На-ко, Ванюша, отвези чарю честно Офросинью,
А я поеду узнаю, какой боhатырь уехал».
[95] Выехал на долину –
Стоит шатёр белополотенной,
Стоит конь да пшону зоблёт.
Он слез с коня и говорит:
«Как мой конь отобьёт,
[100] Так и я боhатыря убью».
Зашол в шатёр и повалился спать.
А тот пораньше разбудилсе,
вышел, а чюжой конь пшону зоблёт. А он и говорит: «Какой невежа чюжим добром кормит коня?» Взял, пришол и начал будить: «Ставай невежа! Не пора спать, а пора бой цинйть!» Сили на коней и разъехались. Съехались, копьями ударили,
Копья прибили, а сами себя не вредили.
Мецеми ударились,
[105] Меци прибили, а сами себя не вредили.
Пошли на рукопашной бой.
Дунаюшко и сшиб под себя боhатыря
И спрашиваэт ево:
«Скажи, скажи, доброй молодец,
[110] Какой земли, какой арды,
Каково отча, матери?» –
Был бы я у тебя на белых грудях,
Распорол бы я белы груди».
А тот опять говорит: «Какой земли, какой орды, каково отча, матери?» А она и говорит: «Помнишь ли, Дунай, помятуешь ли, Дунай?
Когда ты был жеребчик,
[115] А я кобылочка,
Жеребчик на кобылочку поскакивал?»
Взял он её за белы руки,
Поцеловал во уста во сахарные,
Сили на коней да и поехали.
[120] Приежжают они во Киев-град,
А те сидят за столом да выпивают,
Снаряжаются к венчу да злачёному.
Он и говорит:
«Солнышко, Владимир князь,
[125] Я тебя проздравляю на меньшой сестре,
Ты меня проздравляй на большой сестре».
Они пили тут пировали,
Напивалисе больно пьяны,
И хвастали кто золотой казной,
[130] А кто молодой женой.
А Дунаюшко сидит – головушку повесил.
«Што же ты, Дунаюшко,
Не хвастаэшь ницем?»
Сидит – головушку повесил:
[135] «А я, говорит, ницево не знаю.
Знаю – стрелил бы я две стрелки,
Никоторая ни более, ни менее».
А жена и говорит:
«Эх, цем ты похвастал!
[140] Это и я могу сделать».
У нево оци ясные помутилисе,
Ретиво серьцо возмутилосе,
Сел на коня и поехал во цисто поле
Своё сердечко сократити.
[145] А жона сидела и гов&;lt;орит&;gt;:
«Куды иголка, туды и нитоцька».
И за им поехала.
У ево тошняе серьцо разгорялосе,
И могуцй плеця расходилисе,
[150] Приехал к ей и рассек буйну голову,
И распорол белу грудь,
Досмотрел ретиво серьцо –
У ей во утробушке два младенча.
И оттово тошняе серьцо разгорелосе,
[155] Издил, издил – не мог своё серьцо сократить.
Поставил саблю тупым концом в землю,
А сам на острой пал.
И говорит: «Где Васина кроф протекла –
Будь крутые берега;
[180] Где Дунаева кроф протекла –
Тут будь Дунай-река».
№ 45 (16). [СУХМАН И ДАНИЛО ЛОВЧАНИН]
Когда Киевским княжеством владел князь Владимир, он заводил пиры веселы частенько и бражки пьяныя. Когда в именинный день завел князь Владимир веселый пир, созвал он на веселый пир, на имянинный день князей, бояр и высших генералов. Там были попы да патриярхи. На его веселом пиру гости любящие, кто чем, кто чем: кто похвастает золотой казной, кто похвастает молодой женой, кто там похвастает доспехами богатырскими, кто там похвастает платьем цветным своим; тогда Владимир-князь обвел глазами по всему пиру веселому и увидал он позади стола дубового, ества сахарныя и вина заморского, сидит храбрый рыцарь Тюхмень Адехментьевич, позаде стола дубового, повесил голову ниже могучих плеч. Подошел к нему князь Владимир и говорит ему таковы слова: «А что же ты, – говорит, – Тюхмень Адехментьевич, сидишь ты позади стола дубового, повесил буйную голову, на нашем веселом пиру все хвастают, а ты ничем не хвастаешь?» Отвечает Тюхмень Адехментьевич: «Ваше, – говорит, – императорское величество, а чем же мне, – говорит, – похвастати, когда есть у меня золота казна и платье цветное, есть у меня и доспехи богатырские? Этим не могу я похвастаться. А дал бы ты мне свободы на суточки съездить к синему морю на тихия заводи, привезу я тебе на ужин лебедь белую, шестопёрую, не убитую, не кровалую, не подстрелёную». Говорит ему Владимир-князь: «Едь, едь, – говорит, – Тюхменюшко, я дам тебе свободушки хоть на трои суточки».
Утром рано встает Тюхмень Адехментьевич, берет он уздечку тесменную, повода того шелку шемахинского и берет он седелце кабардинское, приходит он на конюшню, накладывает на коня уздечку тесменную, накидывает повода шелку шемахинского, наложил седло кабардинское, а около коня застегнул двенадцать подпруг, не для ради басы, а ради богатырской крепости. Скочил на коня, поехал к морю на тихия заводи. Приезжает к первой морской тихой заводи, осмотрел он глазами богатырскими по всей тихой заводи, не усмотрел он никого: ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек; удивился сам себе. «Ах, – говорит, – здесь нет никого, не усмотрел я никого: ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек».
Поехал Тюхмень Адехментьевич ко второй морской тихой заводи. Не усмотрел никого: ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек. «Вот так так! – говорит сам себе, – и на второй нет никого. Поеду-ко я, говорит, к третьей морской тихой заводи».
И там не усмотрел Тюхмень Адехментьевич ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек. Тут он запечалился. «Ах как так! – говорит сам себе. – С чем я съеду к князю Владимиру? Сказнит он мне, – говорит, – голову. Это не похвальба видно моя молодецкая».
И поехал Тюхмень Адехментьевич, запечалился, повесил свою буйную голову ниже могучих плеч. Подъезжает Тюхмень Адехментьевич к Днепре-реке. Увидал Тюхмень Адехментьевич Днепру-реку. Она смутилася, с песком смешала-ся. Тогда спросил Тюхмень Адехментьевич у Днепры-реки: «А что ты, – говорит, – матушка наша, Днепра-река, почему же ты смутилася, зачем же ты с песком смешалася?» Отвечает Днепра-река человеческим голосом: «Ах, – говорит, – потому я смутилась, с песком смешалась, под Киев-град подступила злая сила великая, татарская, злые татарове хочут Киев-град побить-попленить, головней его покатить, князя Владимира с собой увезти. Днем они мостят мосты ка-линовы, переправиться через Днепру-реку, а ночью-то я их и повыдергаю. Ну, так я, – говорит, – Тюхмень Адехментьевич, стала из сил выбиваться». Говорил Тюхмень Адехментьевич: «Матушка Днепра-река, пропусти меня на ту сторону увидать злых татаровей». Говорила Днепра-река: «Пропущу, – говорит, – со всем удовольствием».
Тюхмень Адехментьевич подшпорил доброго коня, перепрыгнул через Днепру-реку, посмотрел на силу татарскую – и сметы нет. «Ах, – говорит, – что я теперь стану делать со злыми татарами, когда я не взял с собой доспехи богатырские!»
Потом скочил Тюхмень Адехментьевич с доброго коня, вырвал дуб со кореньицем, захватил его за вершиночку, потекла водица по кореньице, сразился со злыми татарами. Зачал помахивать: где махнет – улица, гду перемахнет – переулочек, а если вперед ткнет – тут широка улица. Побил, попленил всю силу татарскую. Потом Тюхмень Адехментьевич поворотил доброго коня, поехал на Киев-град. И затем спрятались три злые татарины за ракитов куст и пустили в него три стрелы каленыя; поворотил Тюхмень Адехментьевич доброго коня и тех убил злых татаринов.
Приезжает Тюхмень Адехментьевич в Киев-град к князю-Владимиру на широкий двор, идет к князю Владимиру в терема златоверхие, является на ту половину, где находился Владимир-князь. Владимир-князь ходит по комнате, желтым кудрям потряхивает, у Тюхменя Адехментьевича спрашивает: «Что ты, – говорит, – Тюхменюшка, привез ли мне на ужин лебедь белую, шестоперую?» Сказал Тюхмень Адехментьевич: «Мне было не до этого, когда подступила под наш Киев-град злая сила татарская, потому как хотела наш Киев-град побить, попленить, а тебя, князь Владимир, с собой взять, в полон увезти, а я, – говорит, – побил, попленил всю силу татарскую».
Говорит храбрый рыцарь Мишутушка: «Вот, вот, – говорит, – привез тебе Тюхмень Адехментьевич на ужин лебедь белую, а не привез тебе ни серенькой уточки». На это Владимир-князь разгневался, приказал заключить в погреба глубокия, затворить двери тяжелыя, заключить замками железными, засыпать желтым песком. Говорит ему храбрый рыцарь Добрынюшка: «Ах, – говорит, – Владимир-князь, не доверяешь ты слову нашему, нам, вольным казакам».
Вот посылает Добрынюшку Владимир-князь на побоище татарское. Обседлал доброго коня Добрынюшка и поехал к Днепру-реке. Подъезжает храбрый рыцарь Добрынюшка к Днепре-реке и просил Днепру-реку: «Верно ли там есть татарское побоище?» Отвечала Днепра-река: «Едь, едь, Добрынюшка, узнай там татарское побоище, побиты там все злые татарины».
Перепрыгнул Добрынюшка за Днепру-реку, увидел: все побиты злы татарове, ни одного жива нет. Усмотрел Добрынюшка ту лозеечку,[1] которой побивал Тюхмень Адехментьев силу татарскую. Поизбилась дубиночка на лозиночки и взял Добрынюшка дубинушку с собой, привез князю Владимиру на широкий двор. Заходит Добрынюшка к князю Владимиру в терема златоверхия. Спрашивает князь Владимир: «Правда ли, Добрынюшка, побита сила татарская?» – «Правда, правда, Владимир-князь, все побиты злые татарины».
Посылает Владимир-князь посланников: «Идите, идите, посланники, разрывайте желтые пески, ломайте железные замки, отворяйте двери тяжелые, выпускайте Тюхменя Адехментьевича, буду я его дарить городами с пригородками, селами и с приселками!» Вот посланники не замедлили, в тот же час пошли к погребу глубокому, разрывали желтые пески, сломали железные замки, говорили: «Поскорее иди, Тюхмень Адехментьевич, хочет тебя Владимир-князь дарить городами с пригородками, селами с приселками». В тот же час вышел Тюхмень Адехментьевич, говорил посланникам: «Скажите князю Владимиру, что не видать в глаза меня».
Пошел Тюхмень Адехментьевич в чистое поле далекошень-ко, стал растыкать раны глубокия, начал вынимать лавровое листьице и сказал посланникам: «Протечет из меня Тюхман-река кровавая, горе-горькое, смешается кровь со слезами горячими».
Приходят посланники к князю Владимиру, говорят: «Не видать тебе Тюхменя Адехментьевича в глаза его». Зароптали на князя Владимира все храбрые рыцари и вольные казаки: «Разъедемся мы все по своим местам, не будем служить тебе «.
Владимир-князь одумался, стал просить храбрых рыцарей и вольных казаков: «Вот что, – говорит, – господа, храбрые рыцари и вольные казаки, у меня вы все переженены, а только я один холостой хожу. Ну, так вот что вы, выбирайте же тко вы мне невесту такую же, как и я умом-разумом, чтобы знала она скорописчату грамоту и могла служить, знать обедню воскресенскую и могла бы она на веселом пиру с вами, храбрые рыцари и вольные казаки, могла бы она с вами слово молвити, на веселом пиру вам поклониться, было вам кого назвать матушкой и взвеличать государыней».
Говорит храбрый рыцарь Мишутушка: «Что я, – говорит, – объехал по святой Руси, объехал свету белого, много я видел дочерей, только не мог выбрать по твоему разуму: которыя хороши, так умом не хороши, худо оне знают грамоту скорописчату, не знают оне и обедню воскресенскую; которыя есть знают грамоту скорописчату, обедню воскресенскую, так сами собой нехороши». Храбрый рыцарь Мишутушка говорил князю Владимиру: «Не нашел я лучше фрелины, Василисы Никуличны: она знает грамоту скорописчату, обедню воскресенскую, разумеет она на веселом пиру гостям поклониться, с гостями слово молвити и гостям можно ее назвать государыней».
Потом Владимир-князь поглядел на храброго рыцаря Мишутушку, говорил ему: «Ах, ты, – говорит, – сучий сын, разве возможно отбить от мужа хозяюшку? Закону нет». Мишутушка отошел на другую сторону, говорил князю Владимиру: «Ваше императорское величество, Владимир-князь! Вы не позвольте мне голову казнить, позвольте слово молвити. Пускай-ко Василисы законный муж Данило Денисович, пускай-ко он выйдет на луга Леонитовы, пускай-ко он побьет гусей, лебедей и меленьких уточек, да пускай-ко он является к колодчику студёному, пускай он побьет зверя лютого со щетинами. Не убить ему зверя лютого со щетинами».
Это слово князю полюбилося. Приказал Владимир-князь писать скорыя записи. Посылает князь в Чернигов-град, к Данилу Денисовичу. Посланники не замедлили, в тот же час поехали в Чернигов-град. Приезжают в Чернигов-град, заезжают без вопросу на широкий двор, идут без докладу в терема златоверхие. Увидала посланников Василиса Никулична, говорила она посланникам: «Как ты смел, – говорит, – без вопросу становиться на широкий двор, ах ты, сучий сын, без докладу идешь в терема златоверхие!» Отвечал ей посланничек: «Я приехал не гость к тебе».
Вынимает посланничек скорописчаты записи, бросает посланничек записи на дубовый стол, на скатерку браную. Села Василиса Никулична за дубовый стол, стала она разбирать скорыя записи, их читала, слёзно плакала. Говорила она таковы слова: «Видно, мы князю не надобны».
Надела Василиса Никулична платье черное, села она на доброго коня и поехала в зелёный сад, где гуляет супруг ее Данило Денисович. Говорила она любезному своему Данило Денисовичу: «Едь-ко, едь, – говорит, – домой в терема златоверхие. Видишь ты на мне одежду черную, печальную?» Говорила она Данило Денисовичу таковы слова: «Видно, мы князю Владимиру, так сказать, что не надобны». Говорил ей любезный муж Данило Денисович: «Прелюбезнейшая моя государыня, Василиса Никулична, что ты домой торопишься, при последнем-то времени погуляем мы в зелёном саду и побьем мы на ужин меленьких уточек».
И поехали оне из зелёного сада в терема златоверхие. Сажался Данило Денисович за дубовый стол, говорил он Василисе Никуличне: «Поди-ка ты, положи в колчан девяносто стрел». В тот же час пошла Василиса Никулична, положила в колчан полторасто стрел. Приносит колчан Василиса Никулична, подает колчан мужу своему. Посмотрел в колчан Данило Денисович, сосчитал стрелы и говорит жене Василисе Никуличне: «Ах, ты, – говорит, – баба, баба маловерная! Я тебе приказал положить девяносто стрел, ну, а ты зачем же положила полторасто стрел?» Говорила жена ему: «Ах ты, ах ты, любезный мой Данило Денисович! Ведь запасливый бывает лучше богатого: ежели не хватит у вас на побоище, тогда где возьмешь ты их?» Говорил Данило Денисович: «Ладно, ладно, любезная, не мешает мне».
Утром рано Данило Денисович едет он на побоище, на те луга Леонитовы. Потом сразился Данило Денисович с силой великой. Побил, попленил всю силу великую, повалил по всем лугам Леонитовым. Потом Данило Денисович навел на глаза подзорную трубочку, навел на Киев-град, усмотрел Данило Денисович от Киева-града – не два ли дуба шатаются, не два ли слона слоняются от града Киева. Потом слёзно заплакал, поворотил долгомерное копье тупым концём в землю, на вострый конец напал своей грудью белою, распорол он свою грудь белую, зажмурил очи ясныя, побледнело его тело белое.
Пришли к нему из града Киева два храбрыя рыцаря, могучий богатыри. Пришли к Данилу Денисовичу, посмотрели на его, что его жива нет, посмотрели, поплакали, выпускали из очей слёзы горячия, поплакали и домой пошли к князю Владимиру. Говорили они князю Владимиру таковы слова: «Вот, вот, Владимир-князь, оставил вам Данило Денисович долгой век».
Потом Владимир-князь стал сряжаться на брашную в Чернигов-град к Василисе Никуличне. Приезжает в Чернигов-град, Владимир-князь заходит он в терема златоверхие, увидает он Василису Никуличну, берет ее за руки белыя, целует ее в уста сахарныя. Говорила ему Василиса Никулишна: «На что ты, что князь делаешь – целуешь меня бедную в уста во кровавыя?» Говорил Владимир-князь: «Ну-ко ну, – говорит, – оболокай платье цветное, сряжайся на брашную».
Стала Василиса Никулична оболокать платье цветное; оболокала она платье цветное, взяла с собой булатный нож, схоронила она булатный нож в платье цветное, села в карету с князем Владимиром и поехала к граду Киеву и потом, как она сравнялася с Данилом Денисовичем, где Данило Денисович успокоился, и говорила она князю Владимиру таковы слова: «Отпусти меня, – говорит, – Владимир-князь, проститься с милым дружком, с Данилом Денисовичем». И сказал ей Владимир-князь: «Иди, иди, – говорит, – простись, – говорит».
И послал с ней двух храбрых рыцарей, могучих богатырей. Когда она пришла к мужу своему, к Данилу Денисовичу, поклонилася, слёзно заплакала, отклонилася и говорила она храбрым рыцарям, могучим богатырям: «Вот что вы, – говорит, – други мои, когда вы сойдите к князю Владимиру, скажите вы то ему, чтобы он не дал нам валяться по чистому полю».
Вынимает Василиса Никулична булатный нож, с великого горя, не с терпенья своего сердца, распорола она свою грудь белую булатным ножом, зажмурила она глаза ясные, побледнело у нея тело белое. Храбрые рыцари слёзно заплакали, поплакали и пошли с вестью к князю Владимиру. Говорили ему таковы слова: «Великий Владимир-князь, оставила тебе Василиса Никулична долгой век». Тут Владимир-князь прослезился слезами горячими: «Ладно, ладно мне говорил старый казак Илья Муромец: истребишь ты ясна сокола, не поймать лебедь белую».
Приезжает Владимир-князь в Киев-град, приказал он на лицо к себе Мишутушку, который его смутил, также старого казака Илью Муромца, подарил ему шубу соболиную, а Мишутушку – во смолы котел.
№ 46 (17). МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ
Во славном было во городе во Киеве,
У славна у князя у Владим&;lt;ира&;gt;
Заводивсе у нево да почестей пир.
Пир идёт на весело,
[5] А день ко вечеру.
Не кто в пиру не хвастает.
Немножко поры времечко миновалось,
Небольшой часок при искбдучи,
Все в пиру порасхвастались;
[10] Кто хваснёт золотой казной,
Иной силой богатырскою,
Иной молодой женой.
Немножко поры времечко миновалось,
Небольшой часок на исходучи,
[15] Отворялись двери те вольаяжные,
Идёт младой руськой боhатырь,
Илья Муромець сын Ивановиць,
Несёт он на могучих плечах оружье.
Кладёт ружьё на дубовой стол –
[20] Дубова доска роскололасе,
Все вольяжное гвозьё приломалосе.
Ричь говорит по-учёному,
Поклон кладёт по-писаному,
На все четыре стороны поклоняетсе,
[25] А Владимиру князю ешшо в осббину:
«Уж ты гой еси, Вл&;lt;адимир&;gt;-князь,
Пьёшь еси спотешаешьсе,
Не знаешь на над собой невзгодушки великие:
На те ли на поля на Куликовы,
[30] На те ли на горы на Балкановы,
Наежжала рать-сила великая,
Приехал кнезь Бахмет и сын Тавлет,
У них силы по сороку тысечи,
Приехал кнежишше Старурйшшо,
[35] У eho ли силы сорок тысечей,
И у сына у eho силы сорок тысечей.
И приехали цетыре братца царевича (Збродовичи),
У их ли силы по сороку тысечей.
Оне ходят по чисту полю хапужетсе,
[40] Оне сырое дубьё ли коренья рвут,
Оне высоко мечут по поднебесью.
Говорят да такое слово:
«Уж мы Киев-град за шшытом возьмём,
А Вл&;lt;адимира&;gt;-князя во полон возьмём».
[45] Владимир-князь испугалсе,
Во своей полатке похоживал,
Камчатым рукавцам помахивал:
«Уж вы гой еси, все кнёзья а и бояра,
Уж вы все могучи бопатыри,
[50] Уж кто бы ехал
На те ли поля на Куликовы,
На те ли на горы на Балкановы?»
Большой-от хоронитсе за среднево,
А средний за меньшаво,
[55] А меньший не умйет и ответу дать.
Из тоёй из скамейки из стекольчатой,
Ставал ли молодой Михайлушко Данилович:
«Уж ты гой еси, Влад&;lt;имир&;gt;-кнезь,
Я поеду на те ли поля на Куликовы,
[60] На те ли на горы на Баклановы,
Пересмитить рать-силу великую
И привезти человека из-под знаменья».
Влад&;lt;имиру&;gt;-князю слово прилюбилосе:
«Уж ты гой еси, добрый молодець,
[65] Не кому тебе ещо на коне сидеть,
Не кому тебе и оружьем владеть,
От роду тебе ешшо двенадцать лет!
Поди выбирай себе на конюшне коня младово,
А другово коня старово.
[70] Опусти коней на Дунай-реку,
Как младый-от конь наперёд плывёт,
А старой-от конь позади плывёт.
Так то ли моё дитятко,
Так то моё милое.
[75] Уж молод ли он да на коне сидеть,
Уж молод ли он оружьем владеть».
Выбирал он себе добра коня,
Он седлал седло неседлано,
Уздал узду неуздану
[80] О двенадцать подпруг,
Тринадцату промеж ноги –
Не ради басы, а ради крепости боhатырские.
Видели, што садилсе,
А не видели, куда поехал.
[85] Доежжав он до кйлейки,
Привязав он коня ко столбу тоцёному,
Ко кольцю золочёному.
У кйлейки он помолйтвовал.
А во килейке аминь отдавал.
[90] Потом сидит старой старичок,
Данило Игнатьевиц, ево родный батюшко:
«Благословишь, батюшко, поеду,
И не благословишь – поеду
На те ли поля на Куликовы,
[95] На те ли на горы на Баклановы».
Сказал он: «Бог тебя, дитя, благословит».
Выходили они из кйлейки,
Конь копытом бьёт о ласёць камень,
Розлетевся на все ли на ц'ести на мелкие,
[100] Из ноздрей у ево искры сыпятсе,
А из ушей чад столбом идёт.
Прослышал он про ту ли,
Про дальнюю дороженьку,
Про ту ли про службу государеву.
[105] Роспрошшавсе с родным батюшком
И поехав.
Доежжав ли он на те ли поля на Куликовы,
На те ли горы Баклановы,
Бивсе, дравсе трои сутоц'ки,
[110] Не пиваюц'и и не едаюци.
Злым татарам возмоливсе:
«Дайте мне небольшой часок здохнуть».
Спал он три дня и три ночи.
Злы татары догадалисе,
[115] Копали оне подкопы глубокие,
Ставили оне сабли вострые,
Застилали оне сукнами чорными,
Ставал доброй молодець,
И говорила ему прислуга:
[120] «Злые те татары догадалисе,
Копали оне подкопы глубокие,
Застилали сукнами ц'ёрными.
Эти первые подкопы доедеши,
Бей своево коня не жалеюц'и,
[125] По крутым ребрам не жалеюц'и,
Тут тебя посподь пронесёт.
До другие подкопы доедеши,
Бей своево коня не жалеюц'и,
Господь тебя и пронесёт.
[130] До третие подкопы доедеши,
Не бей своево коня –
Господь пронесёт».
До первой подкопи доехал,
Бил своево коня не жалеюц'и
[135] По крутым ребрам –
Тут ево посподь пронёс.
До другие подкопи доехал,
Бил своево коня не жалеюци –
Тут посподь пронес.
[140] До третие он подкопи доехал,
Боhатырские руцьки расходилисе,
И бопатырское сердце возъярилося.
Тут у ево конь и скололсе.
И пошол доброй молодець пешеходом.
[145] Куда махнёт – улоцька,
Куды перемахнёт – с переулками.
Поймал княжишша Старуришша,
У княжишша у Старуришша
Ноги обломал.
[150] Поймал кнезя Бахмета,
У тово глаза выкопал.
Посадил хромово-то на слепово;
Слепой везёт, а хромой дорогу указывает
Ко Владимиру-князю во Киёв-град.
[155] А сам приехал ко князю Владимиру,
Владимир-князь ему не поверил,
Што не привёз человека из-под знаменья.
Посадили ево во темницю.
А эти через трое сутки приехали.
[160] Он ево выпустил, зговорил:
«Хоть полцарства бери,
А по смерти и всё царево».
Сказал доброй молодець:
«На прийзде гостя не употшивал,
[165] А на пбизде не употшивать».
№ 47 (18). ПРОСТОНАРОДНАЯ СКАЗКА
[ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ И НОВГОРОДЦЫ]
Василей-от да Буславьевиць,
И Фома-то быу да Родиовоновиць,
И Омельфа-та да Тимофиёвна;
Родила она да своево цяда,
[5] Цяда милова Василья Буславьева.
У людей-ту девети годов,
У её малыцик девети недиль,
Зацяу на улоцку похаживать,
И с робятками поигрывать;
[10] Ково за руку возмёт,
Руку оторвёт;
Ково за ногу ухватит,
Ногу выдернет,
Ково за голову сгребёт,
[15] Голову отвернет.
Это дело было в Нове-городе,
Мужики-ти все новогородскиё,
Все и старосты новогородскиё
С жалобам пошли
[20] К ево матушке:
«Гой еси, наша матушка,
Омельфа да Тимофиёвна,
Унимай-ко ты своево цяда,
Цяда милова;
[25] Он не ладно да дело делает,
Не в порядке жо он и шутки шутит;
Он играу жо бы с бородатыми
И с безбородыми».
Василью это слово полюбилося,
[30] Он и стау на улоцку похаживать,
Он с робятками нацау поигрывать;
Ково за руку возмёт,
Руку оторвёт;
Ково за ногу возмёт,
[35] Ногу отвернёт;
Ково за бороду сгребёт,
Бороду выдернет.
Мужики-ти все новогородскиё,
Все и старосты новогородскиё
[40] С жалобами пошли
К ево матушке:
«Уж ты гой еси, наша матушка!
Унимай-ко ты своево цяда,
Он не ладно жо дело делает,
[45] Не в порядке и шутки шутит;
Как досюдова было досёлева еще
И жиу-то быу ево батюшко,
Он держау жо пиво пьяное,
Он сидеу жо вино зелёное».
[50] Василью это слово полюбилося,
Он и выкатиу цаны сороковиныё,
Он и клау заветы немалые,
Опустиу цашу сороковиную:
«Ужо хто эту одной рукой
[55] Цашу выцерпнёт,
На один дух и выпиёт,
Ужо тут жо мой и друг и брат».
Как из улоцки да из Конероцки,
Выходили тут три молоцика;
[60] Одно рукой цашу церпали,
На один дух и выпивали все.
Говориу жо Василей Буславьевиць
Таковы слова:
«Стойте, мои дружья-братья,
[65] Ужо сможете ли с мой цернельской вяз?»
Как он хватит жо их
Да вязом по боку, –
Тут робятушки и повалилисё.
Как из улоцки да из Конероцки,
[70] Выходило тут сем молоциков;
Оне одной рукой цашу церпали,
На один дух и выпивали все.
Говориу жо Василей Буславьевиць
Таковы слова:
[75] Стойтё-ко, мои дружья-братья,
Сможете ли с мой цернельской вяз?»
Как он хватит их
Да вязом по боку, –
Тут стоят робятка не ворохнуца.
[80] Он и прибрау их трицать молоцёв.
Как у князя было у Кутусова
Собирауся тут пир на веселе;
Зазывает он кнезей, бояр,
Он господ, хресьян
[85] И купчей, мещан.
Он не позвау жо Василья Буславьёва.
Говориу жо Василей Буславьевиць
Таковы слова своей матушке:
«Моя матушка, я безо зву пойду».
[90] Пришеу жо Василей Буславьевиць,
Под окошецком он не стукавши,
Пришеу жо в избу Богу не моливши;
Ужо пир-от идёт да во полупире,
И стол-от идёт во полустоле.
[95] Ево мистецком не обсадили,
Василья цяроцкой не обносили,
Посадили ево за передней стоу.
Все кнезья, бояра порасхвастались;
Кто похвастает молодой женой,
[100] Иной похвастает золотой казной,
Иной похвастает конями добрыми,
Иной похвастает слугами верными.
«Ужо що жо ты, Василей Буславьевиць,
Ты ницем жо да и не похвастаешь?
[105] у тебя ли нето-тка золоты казны?
У тебя ли нето-тка коней добрыих?
У тебя ли нето-тка слуг верныих?»
Василей сглупа это слово вымолвиу:
«Я похвастаю да на Поцят-реку,
[110] На Поцят-реку я битца, дратися
Да с Новым-городом,
Окроме старця да Волотоманца».
И пришоу жо да Василей Буславьевиць
К своей матушке,
[115] Повисну он свою буйну голову,
Он потупя жо да свои ясны оци.
«Ужо що жо ты, моё дитятко,
Припецялиусё?
Тебя местецком-ту да видно обсадили?
[120] Либо цяроцкой-ту тебя обносили?» –
«Уж ты гой еси, моя матушка!
Меня местом-ту не обсадили,
И цяроцкой-ту не обносили;
Я похвастау да на Поцят-реку,
[125] На Поцят-реку да битца, дратися
С Новым-городом,
Оприць старця да Волотоманця».
И взяла жо да ево матушка,
Заперла она да в погреба глубокие,
[130]. За деветь дверей да за золезныих,
За деветь замков да за немецкиих.
Мужики-ти пришли новогородскиё,
Да и старосты новогородскиё:
«Уж ты гой еси, наша матушка!
[135] Ты подай-ко нам да своево цяда,
Цяда милова!» –
«Вы не троньте-ко да моево цяда,
Он сглупа это слово вымоуиу,
Да вы беритё-ко золоты казны,
[140] Сколько надобно». –
«Не дорога нам твоя золота казна,
Дорога голоука багатырская».
Как из улоцки да из Конероцки
Выходила тут девка Цернавка,
[145] И идёт она мимо погребов глубокиих,
Говорит она таковы слова:
«Ужо що жо, Василей Буславьевиць,
Сидишь дома опочигаешься?
Как твои-то да веть и дружья-братья
[150] По колен оне во крове стоят,
Все головушки да испроломаны».
Как он хватит жо да двери о двери, –
Все он двери тут исприваляу,
Все замоцки да исприломал;
[155] Прибежау он на Поцят-реку,
И забыу он дома свой цернельскои вяз.
Тут стояла корета орлёная,
Он и выхватиу жо ось дубовую:
«Ужо стойтё-ко, да мои дружья-братья!
[160] Ужо я за вас да пороботаю!»
Как он махнёт – так народу улиця,
Хоть размахнёт – так с переууками.
Мужики-ти да новогородскиё
И пошли оне да по старця Волотоманця;
[165] И ведут оне старця Волотоманця,
И несёт старець Волотоманець
На головушке он колокоу соборно-ёт.
Говориу жо старець Волотоманець:
«Ужо що у вас да за багатырёк?
[170] Ужо прежде такиих не было
И после ево да не останеца;
Ужо жиу-то быу ево батюшко,
Да и всё мы на ём воду возили,
Воду возили, да как на мерине».
[175] Василей удариу жо да старца в голову, –
И покатиуся старець да в Опоцят-реку,
И пришла жо тут ево матушка,
Да ухватила она за резвы ноги:
«Ужо стой-ко, да моё дитятко!
[180] Ты остау людей да хоть на симяна,
Ты на симяна да хоть для разводу». –
«Ужо ладно да ты, моя матушка,
Хоть ты сзади зашла!
Спереди зашла, так в азарях-то бы
[185] И тебя убил невзначай».
Он стау по бережку похаживать,
Он багатырскиё головушки попинывать.
«Не пинай-ко да ты, Василей Буславьевиць,
Будешь этта-ка ты с нам лежать».
[190] Он и стау жо да Василей Буславьевиць
На камешек да он поскакивать,
Он сзади скочил
Да он и сшиб свою буйну голову.
№ 48 (19). ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЦЬ
[ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ И НОВГОРОДЦЫ; ПОЕЗДКА В ИЕРУСАЛИМ]
Жил Буславьюшка не старился,
Живучи Буславьюшка представился,
Оставалося у Буславьюшки цядо милое,
Цядо милое рожоное –
[5] Молодой Васильюшка Буслаевиць.
Стал Васенька на улоцьку похаживати,
Нелегкие шутоцьки пошучивати:
Кого за руку возьмет – рука проць,
А кого ударит по горбу – той пойдет,
сам сутулится.
[10] Возненавидели бояре новгородские
Молодого Василья Буслаевиця.
И хотят его утопить во Волхве-реке.
Услыхала про это цесная вдова Марфа Тимофеевна,
Что стряслась беда над ее сыном,
[15] Над Васильем Буслаевицем.
Приходит она со подарками
Ко боярам новгородские,
Приносит она чашу чиста серебра,
Вторую чашу красна золота,
[20] Третью чашу циста жемчуга.
А сама приговаривает:
«Оставить ей сына живого Василья Буславевиця».
Были у Василья у Буславевиця двое товарищей –
Павлушка Хроменький и Костя Горбатенький.
[25] Увидали они, как плацет Марфа Тимофеевна,
Берут они по черешневу вязу,
И начали они бояр колотить.
Куда махнут – туда улиця,
Куда махнут – туда переулоцек.
[30] Перебили они бояр ровно половину,
А сами открыли богатый пир.
Виде бояре проказы Василья Буслаевиця,
Пишут грамоту князю Владимеру:
«Ой ты, князь еси, наш батюшко,
[35] Владимер Красно Солнышко,
Прибил Василей Буслаевиць бояр и боярских детей,
Не оставит Василей на защиту вам».
Осерчал тут Владимер стольнокиевские,
Присылает он строгий указ:
[40] «Убить того ли Василья Буслаевиця
со товарищами».
Приступили бояре к Василью Буслаевицю
силой несметною,
Нацяли Василий Буслаевиць, Павлушка
Хроменький и Костя Горбатенький
Бой вести со боярами,
Нацяли они пробивать себе путь ко Волхову-реке,
[45] На Волхове-реке служанка Буслаева полоскала белье,
Нацяло коромысло у девушки попрыгивать,
Нацяло коромысло поскакивать,
Убило оно силы на цело сто,
Убило оно силы и за другое сто,
[50] Убило оно силы и за три ста.
Смотрит Василей Буслаевиць:
Идет навстречу к нему крестовый батюшка,
Несет он на голове громадный колокол,
Держит в руках язык на девяносто пуд.
[55] Возговорит он Василью Буслаевицю:
«Эх, молодой ты, Василей Буслаевиць,
Молодой курень, не поперхивай,
На своего крестового батюшку не наскакивай».
Возговорит тут Василей Буслаевиць:
[60] «Когда в бой идешь, разговаривать некогда».
Ударил шоломыгой железною
Прямо батюшке по колоколу –
Разлетелся колокол в мелкия черенья;
Вторично ударил Василей Буслаевиць
[65] И своего крестового батюшку промеж
ясные очи –
И выскоцили глаза, как пивные чаши.
Сейчас Василей объявляет пир со своими
товарищами, С Костенькой Горбатеньким и Павлушой
Хроменьким,
На пиру Василей снова вымолвил:
[70] «Гой вы еси, мои добрые молодцы,
Разудалые товаришши,
Поедем замаливать грехов на Ефрат-реку,
Ко тому ли ко Спасу Преображению,
Ко тому ли ко гробу ко господнему.
[75] У гроба господнего помолимся,
Спасу божьему поклонимся».
И поехали обратно в путь-дороженьку,
На дороге увидали большую плиту каменную,
Нацяли скакать добры молодцы церез эту плиту.
[80] Возговорит тут Василей Буслаевиць:
«Добрые молодцы, удалые товарищи,
Просто перескоцить плита вперед,
А вот кто из нас перескоцит плиту взапятки?
Давай-ка я сам попробую».
[85] Захватил Василей Буслаевиц
Каблуками за край плиты,
Ударился о плиту всем могуцим телом
И убився.
Приезжают Васильевы товарищи
[90] Костенька Горбатенька и Павлуша Хроменький
К цесной вдове к Марфе Тимофеевне,
Сказали ей вещть печальную,
Что убился сын на Ефрат-реке,
Залилась слезами Марфа Тимофеевна,
[96] Роздали они свое серебро по нищей ратии,
А золото в монастыри снесла,
А сама записалася в монашенки,
А на память Василья Буслаевиця
Заказала построить собор
[100] В цесть любимово сына Василья Буслаевиця.
№ 49 (20). САДКО БОГАТЫЙ ГОСТЬ
Было дело во славном во городе во Киеве у князя Владимера стольнокиевского; собирались гости богатые ко князю Владимеру со подарками. Приехал ко князю и богатый гость – Садко с подароцьком. Выкатыват он бочки литые. Первую боцьку – циста серебра, втору бочку – красна золота, третью бочку – скатна жемчуга. Возговорит тут Владимер-князь стольнокиевской: «Ну, и богат же ты, дорогой гость Садко Иванович, я спасибую тебе на подароцьки, но богаче тебя наш стольный Киев-град». Повесил голову Садко богатый гось. Возговорит тут Владимер-князь Красно Солнышко: «Не печалуйся, богатый гость, свет Садко Иванович. За твои за подарки за великие, разрешаю тебе торговать безданно, беспошлинно во граде во Киеве, во втором во граде во Новгороде». Возговорит тут Садко Ивановиць: «Ой, спасибо тебе, князь Красно Солнышко, за твою за милость за великую, что разрешаешь торговать мне беспошлинно».
Разъехались гости из града Киева.
Приезжает домой Садко Ивановиць,
Снаряжает он цервоны корабли,
Отправляется в торговлю за сине море.
[5] Вдруг погода на море разыграласе,
Корабли Садковы с места не пошли.
Возговорит тут Садко свет Ивановиць
своим товаришшам:
«Гой вы еси, мои слуги верные,
Сколько я по морю не езживал,
[10] А Морскому царю дани не плачивал.
Это царь Морской требует дань».
Скатили они бочку серебра,
А другу бочку красна золота,
Третью бочку скатна жемчуга,
[15] А корабли с места не идут,
Паруса на кораблях, словно тряпки висят.
Возговорит тут Садко Ивановиць:
«Ой вы еси, мои слуги верные,
Наверно, Морской царь просит живой головы.
[20] Бросим мы с вами жеребий,
Кому из нас с вами царю в дары.
Вы сделайте жеребья себе вольяжные,
А я себе сделаю на цистом золоте.
Чей жеребей ко дну пойдет,
[25] Значит того Морской царь к себе просит».
У товарищей жеребья словно гоглы наверху,
А у Садка словно ключ ко дну.
«Мы сейчас, товарищи, давай испробуем».
Возговорит тут Садко Иванович:
[30] «Я сделаю себе вольяжный,
А вы сделайте себе на цистом золоте».
У товарищей жеребья опять наверху,
А у Садка жеребей словно ключ ко дну.
«Значит требует Морской царь моей головы,
[35] Опустите меня в сине море».
Опустили его на широкой доске,
Дали ему гусли-самогуды,
Остался Садко в синем море,
А корабли поплыли словно лебеди.
[40] Заснул тут Садко на своей доске,
А проснулся Садко у Морского царя во дворце,
Сидит Морской царь как сенная копна,