ОТЧИЗНУШКА, ОТЧИЗНЕНКА ТЫ МОЯ!
В Российский государственный Архив древних актов приезжают люди со всей страны, иногда на последние деньги, чтобы в метрических церковных книгах, в писцовых актах узнать что-то новое о своей родине, изучить свою родословную, найти в документах имена своих предков. И такой поток, отнюдь не праздно любопытствующих, увеличивается с каждым годом.
Читая древние грамоты, старые книги и журналы, я и сам невольно находил свою родовую фамилию. То вдруг в списке дворовладельцев Вологодского уезда на 1699 г. обнаружу сразу двух Дементьевых, то среди писцов книг в записях 1585 г. найду Крестника (это — имя) Дементьева, то встречу в 1618 г. иконника Ждана Дементьева. Этот иконник мне особенно льстит, и его отнесенность в нашему роду может быть мотивирована следующим фактом: в РГАДА имеется следующая архивная запись: «У Василия Ивановича Стрешнева иконник Ждан Дементиев сын вологжанин писал в монастырь в церковь Успение Пречистые Богородицы образы праотцы. Дано ему от письма и в почесть 3 рубли денег» (РГАДА. Ф. 1441. On. 1.Д. 232. 1629—1630 гг. Л.58 об). Ждан Дементьев писал иконы для Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря. Боярин В.И. Стрешнев после времен Смуты стал совладетелем села Новленского с деревнями, в том числе и деревни Каргачево, откуда происходит род Дементьевых. Многое здесь сходится.
А вот «Выпись из писцовых книг на две дворцовые деревни в Сямской волости...» от марта месяца 1569 г.: «А по писцовым книгам в тех деревнях, в деревне Подоозерной, что на речке Пучке: двор Трошки Матвеева, двор Нечайки Дементьева...» (Зимин. Опричнина. С. 422.) Сямская волость — наша родовая волость. А река Пучка — соседняя с рекой Ельмой, которая течет у деревни Коробово. Не искал ли в Каргачево себе невесту молодой Нечайко Дементьев?
Интерес к прошлому, к своей малой родине поддерживают и землячества. В Вологодском землячестве объединились сотни «вологодских» москвичей: военные, научные работники, директора столичных предприятий, писатели, художники, музыканты... Здесь и начальник Генерального штаба Вооруженных сил Российской Федерации Юрий Николаевич Балуевский, и контр-адмирал запаса Николай Иванович Бартинов, и член-корреспондент РАН Феликс Феодосьевич Кузнецов, и генерал армии Анатолий Владимирович Бетехтин, и заместитель Председателя Государственной Думы ФС РФ, председатель правления землячества Валентин Александрович Купцов, и президент Ассоциации агропромышленных страховщиков Леонид Николаевич Вологдин, и генерал-лейтенант милиции, начальник ГУВД Московской области Николай Владимирович Головкин, и генерал-майор Василий Иванович Другов, и дочь поэта Александра Яшина Наталья Александровна Попова-Яшина, и доктор технических наук, профессор Рудольф Петрович Быстров, и писатель Леонид Анатольевич Фролов, и предприниматель Александр Тимофеевич Молчанов, и фермер из Кирилловского района Олег Львович Подморин... Всех, конечно, не перечислишь. Выходцы из Череповца, Шексны, Вологды, Кириллова, Сокола, Великого Устюга, Тотьмы, Тарноги; верховажцы, кубеноозеры, кокшары, сямженцы, белозеры...
Ностальгия по родной земле и душевная тяга к отчим местам охватила и российскую провинцию. В областных центрах возникают и юридически регистрируются десятки землячеств по районам, даже по селам и деревням. Например, в Вологде собирается Сямское землячество, которое даже возродило ежегодные ярмарки у стен местного монастыря.
«Землячество» — это не просто географическое понятие, а наследственное тавро, связанное с душой человека. Русские люди объединяются, когда им трудно, когда они ставят перед собой какие-либо созидательные задачи. Пресловутое армейское землячество, в основном кавказское, извращающее само понятие родины, здесь ни при чем.
В вологодском районном центре Никольске я познакомился с руководительницей литературного клуба-музея «Земляки» Музой Вячеславовной Бересневой, энергичной женщиной, объединившей местных школьников, которые двадцать лет пишут литературную летопись Вологодской земли, собирают все публикации писателей-вологжан, бережно их хранят. И ребята у Музы Вячеславовны при деле, и культуре области польза, ибо даже в самой Вологодской писательской организации нет такого полного и хорошо устроенного литературного архива.
Писательская атмосфера «родных гнездовий» глубоко чтится и оберегается в наших краях. Тот же Никольский район — родина Александра Яшина, и его имя здесь известно каждому. В древнем Белозерске в центре города памятник поэту-танкисту Сергею Орлову, уроженцу белозерского села Мегра, большому другу моего отца, который написал о нем книгу — очерк жизни и творчества. На крутом берегу Сухоны в Тотьме поставлен памятник Николаю Рубцову работы скульптора Вячеслава Клыкова, а село Никола, где он воспитывался в детском доме (там сегодня музей), стало местом паломничества любителей поэзии со всей России, как и есенинское Константиново. Думал ли Николай Михайлович в своих бездомных скитаниях, что спустя три с половиной десятилетия ему поставят четыре бронзовых памятника на родине (тотемский, в Вологде на набережной, у домика-музея Петра Первого, на кладбище, где он покоится, и в Череповце)?!
«Что кому, а для меня Россия — эти вот родимые места», — так может вслед за Яшиным сказать любой писатель Вологодчины. Недооцененный еще поэт Александр Романов восславил свою деревню Петряево, дедовский дом, свою малую родину, где он и похоронен:
Земля отцов и дедов, та земля,
Где кустики ольховые в межполье,
Дала мне всё, ничем не обделяя:
Ни радостью, ни гордостью, ни болью.
А под ногами глина да песок,
Да вперемежку скудные подзолы.
Но первый для меня ржаной кусок
Взращен на этих пашнях невеселых.
Без этих ольх, что скромно так цвели,
Без этих глин, что в детстве мы месили,
И без любви к углу такой земли
Откуда взяться и любви к России?
Старейший писатель Вологодчины Иван Полуянов написал интереснейшую книгу «Древнее — вечное», имеющую подзаголовок «Опыт родиноведения» и представляющую собой исторический рассказ о своей малой родине в Нюксенском районе Присухонья. Нет, это не «опыт», а едва ли не лучший пример краелюбия, когда писатель, многие годы изучая исторические источники в архивах, восстановил тысячелетнюю биографию родных мест — век за веком, год за годом.
Именно вологодские писатели, и я говорю это с гордостью, сильны «памятью сердца » (Константин Батюшков) в отношении родных мест. Именно в произведениях моих земляков малая родина, фамильные деревеньки воспеты с пронзительной и удивительно талантливой силой и художественным мастерством. Всё это отнюдь не случайно, не благодаря какой-то моде или литературному поветрию.
Память сердца — в наших родословных, в наших предках, в нашей природе. Понятие «отечество» включало в себя, пишет В.И. Даль, древность рода, местничество, достоинство по родословным отличиям отцов, предков. Потеря своей земли как для крестьянина («безземельный » — значит нет горше доли), так и для удельного князя означала личную и родовую трагедию. Внук Владимира Мономаха, князь Всеволод Мстиславович в XII в. определил следующие типы страдальцев на русской земле: «Изгои — трои: попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупится, купец одолжает... А се и четвертое изгойство... аще князь осиротеет», — то есть потеряет свой наследственный удел, свою землю.
Термин «отчина» нашими историками зачастую трактуется только как административное наименование волости феодала, которой владел его отец и на которую он имел право по родовым счетам, а также право на наследование земли от отца к сыну. Он множество раз повторяется в грамотах, летописях, в различного рода посланиях и земельных документах. Но в своей юридической оболочке термин «отчина» заключал всегда и очевидный «приземленный» смысл. За отчину, то есть за ту или иную землю, князья бились, не щадя живота своего, они ею гордились, о ней заботились, ее украшали храмами и монастырями (не все, конечно, но многие), в своих духовных грамотах-завещаниях ее подробно описывали. Большинство русских дворянских родов имеет топонимические фамилии, происходящие от названия того или иного удела, той или иной земли.
Можно опять-таки сказать, что это наследие феодальных земельных отношений, не более. Именно так понимали отчину (или вотчину) отечественные историки. По словам В.О. Ключевского, в XI—XIII вв. «вся Русская земля считалась «отчиной и дединой » всего княжеского рода; в частности, известная область признавалась отчиной утвердившейся в ней княжеской линии; еще частнее, князь называл своей отчиной княжение, на котором сидел его отец, хотя бы между отцом и сыном там бывали промежуточные владельцы». Историка, естественно, больше интересует владельческое право, нас же — культ родной земли, утвердившийся с первых лет существования Древнерусского государства, любовь к родине. Но трудно в древности отчизнолюбие оторвать от землевладения. Как заметил современный историк Ю.Г. Алексеев, «одна из главных особенностей Средневековья — тесное переплетение общественного и личного, политической власти и семейной традиции...» (Алексеев. С. 10.) Этот же ученый дал более расширительную и точную формулировку понятия «отчина»: «Термин «отчина»... обозначил великое княжение — одно из фундаментальных понятий средневекового правосознания. Оно одного корня со словом «Отечество» и означает в широком смысле вообще все то, что передается от отца к сыну, от предков к потомкам» (там же. С. 11).
Считаться владетелями и хозяинами той или иной земли означало не только право, но и обязанность. Это был немалый труд, требовавший от князя или его представителя — тиуна широких знаний, хозяйственной смекалки, умения руководить людьми. «На Руси XIV—XV вв. князь-вотчинник (независимо от того, являлся ли он великим или удельным князем) был, по представлениям того времени, не только правителем, но и владельцем своего княжества» (Очерки истории СССР. С. 67). В отечественной истории порой однозначно отрицательно истолковывается период феодальной раздробленности и земельной удельности. Но в каждом историческом этапе развития необходимо видеть прогрессивные и регрессивные стороны.
Начало княжеской удельности, помимо прочих причин, было связано и с объективной необходимостью осваивать в аграрном и культурном отношении огромные территории Древней Руси (Север составлял 60 процентов территории Русского государства), иметь, как говорится, там крепких хозяйственников. На местах было виднее, где и что строить, кого и где селить, какие собирать налоги. Потеря новгородцами некоторых северных территорий и была связана с тем, что не «сели» они крепко на землю, действовали набегами или ежегодными речными экспедициями за данью. Владимиро-суздальцы и ростовцы, в свою очередь, методично их выживали, ибо они пришли не за быстрым и обильным кушем, а кропотливо осваивали и возделывали северную пашню.
«Низовское» освоение и стало началом удельщины на Севере. Мелкие ростовские и ярославские княжества, покрывшие к XIII—XIV вв. всю территорию Белозерья и Кубеноозерья, никогда между собой не воевали, не покушались на соседние границы. Работы всем хватало, но работы созидательной, строительной, а не разрушительной. Расчищались пашни, строились деревни-погосты, закладывались церкви и монастыри. Уважалась «старина», то есть то, что тянулось с древних времен. А по «старине», по традиции и по Божьему промыслу многое регламентировалось, обосновывалось, особенно границы той или иной княжеской отчины, и они были для соседей неприкосновенны.
Не все вечно на белом свете. Княжеские династии разрастались, внутри их начались войны за свои отчины, которые с каждым поколением мельчали по территории, превращаясь в небольшие наделы-усадьбы. Удельная система Древней Руси с конца XIV в. испытывала один удар за другим. Последним ее рубежом стала двадцатилетняя война князей Юрьевичей, прежде всего Дмитрия Юрьевича Шемяки с великим московским князем Василием Васильевичем Темным. Поражение Шемяки означало и близкий конец удельной раздробленности. При сыне Василия Темного Иване III, недаром носившем прозвище Державный, отжившая свое удельщина была ликвидирована. Отчины и дедины стали поместьями, а бывшие суверенные удельные князья превратились в бояр и воевод великого князя московского. Это был первый пересмотр феодального землевладения и статуса землевладельцев.
С тех пор прошло несколько веков. Понятия «отчина» и «дедина» настолько потеряли свою конкретную юридическую форму-оболочку, что от них осталась только частица их содержания. Священник Иоанн Верюжский в книге о вологодских святых в конце XIX в. широко употреблял эти понятия, сделав их синонимичными понятию «родина». В XX в. их окончательно забыли. Только писатель Константин Коничев, издававший исторические повести и биографии, время от времени шутливо повторял: «Вологодчина — моя вотчина», — хотя, если быть точным, вотчиной его была богатая Устьянщина на берегу Кубенского озера.