ДЕРЕВНЯ КАРГАЧЕВО
В тридцати километрах одна от другой — мои фамильные деревеньки, Каргачево и Хрипелево. Одна — Дементьевская, другая — Кирьяновская. Первая тяготеет, примыкает, к селу Новленскому, вторая тянется к селу Кубенскому. В Каргачево жил со своим семейством прадед Александр Александрович, в Хрипелево — прадед Анатолий Дмитриевич. Один был известнейший в округе садовод и умело плел сети, а другой закупал и торговал мясом, имея лавку в Кубенском. В Вологде в мясных рядах, когда он приезжал с товаром, ему освобождали его постоянное место.
— Анатолий Дмитриевич, пожалуйте, рады, что в добром здравии находитесь! До деревни Каргачево от нас рукой подать, по полевой тропинке километр-полтора пешком. Затем повернуть от ельника и подняться на горушку. От известности Каргачево (когда-то здесь жили более ста крестьян) мало что осталось. Зимой в заснеженной деревне кукует единственный коренной житель с 1928 года, Вениамин Иванович Шмаков. Ему за это и телефон провели. Сидит, как Папанин на льдине:
— Алло! Алло! Большая земля! Я — Каргачево. Прием.
Дом Шмакова находится сегодня на окраине, на отшибе, хотя раньше считался не первым в порядке деревенских изб. Первой была изба его отца, стоящая на луговине. Оплыла она, старая, как шляпка гриба-переростка, вот-вот завалится.
И внутри, куда я с разрешения Вениамина Ивановича пробрался, было темно, пыльно, все развалено. Жизнь оттуда ушла и больше не вернется.
А моих-то, наследственных владений и вовсе в Каргачево не осталось. Дементьевские дома стояли деревянными избами-комодами в два этажа посредине деревни. Говорят, что из одного выстроили типовую домушку, где жила до ста лет (двух месяцев не дожила) Нина Александровна Ромина, тетка родная по отцу. Подхожу я к этой избе и... не узнаю, не шелохнется мое сердце, не звякнет звоночком: смотри, мол, дом твоей родни, здесь каждое бревно, как ступенька к тебе. Я его всегда представлял таким, каким он и был, — просторным, с шестью оконцами на закат солнца, с большим подклетом и хозяйственным двором. Дом-корабль для автономного плавания по житейским бурям. Теперь остается мне заходить в другие похожие избы и вздыхать: все ушло, все умчалося в безвозвратную даль, как пела в Париже Надежда Плевицкая.
Здесь, в Каргачево в давние времена располагался помещичий дом барыни Муравьевой. Об этом я узнал недавно из записок отца. Его прадед Степан служил в имении бургомистром, а потом каким-то образом выкупил и саму усадьбу. Где она располагалась, никто уж не помнит. Кое-что в деревне родное мне все-таки сохранилось. Это — высоченные тополя посредине улицы. Таких длинных деревьев я не видел нигде. Растут они рядом с прудком, затянутым ряской и тиной, на плодородной земле, пропаханной и удобренной вдоль и поперек. Никакие другие деревья свет им не застят, вот и тянутся они свободно на вершине каргачевской горушки к солнцу. Отец называл их «дедушкины тополя», по ним определяя с озера направление рыбных мест. Росли они справа от дементьевской избы, служили маяком на озере, служат и теперь.
Остались и яблоньки, поодиночке выбежавшие в чистое поле. Одинокие, скрученные возрастом, как старушки. Сады вымерзли в финскую войну, а одичавшие детки-подростки, так и кажется, что бродят по полю на задах деревни и спрашивают: «А где наши семьи, где подружки? » Некоторые еще плодоносят — кисленькими недоразвитыми плодами, которые и обрывать-то не хочется.
Александр Александрович Дементьев, как я упоминал, был отменный садовод.
Первый его сад был разбит на 65 сотках. Особенно славились в нем яблони-«огурешницы», которые давали плоды с прозрачной мякотью, семечки в них были видны на свет. Знал Александр Александрович и многие тайны прививок и ухода за деревьями, чему он научился, работая помощником садовника в имении Межаковых на другом берегу озера. Поэтому остальные имевшиеся у него сады ему дарили старики односельчане, зная, что их многолетние труды не пропадут. За садоводство и плетение сетей на одной из выставок-ярмарок Александр Александрович получил малую серебряную медаль, которую перековал на блесну — уловкая блесёнка оказалась. Когда его яблони цвели, то приходили соседи аж из Сямы, из Березников, шли десять километров, чтобы полюбоваться и насладиться ароматом цветущих деревьев.
Сейчас почему-то не разводят яблоневые сады. На своих участках натыкают всего понемножку — тех же яблонь, вишен, облепиху, черноплодку, кто и сливу... Земли раньше, что ли, больше было? Хотя нет, в Каргачево, по словам Екатерины Александровны Красиковой, жили 113 человек, в семьях было по 6—8 детей. Теперь вот остался один Шмаков. Вся земля, считай, его, но зачем ему центнеры яблок, две-три на задах огорода посажено, плодоносят, и ладно.
Вениамин Иванович — типичный вологодский бухтинник, персонаж прозы Василия Ивановича Белова. Такое напридумывает, с ходу насочиняет, что не знаешь, что и возразить.
— По нашей-то дороге, по кирилловской, — рассказывает он, — в 1941-м шли и шли сибирские войска на помощь Москве. Да всё по ночам. Полки, дивизии, армии!..
Глаза Шмакова разгораются. А я так и представляю картину: осенняя сырая ночь, три-четыре огня в Каргачево, и по единственной улице деревни, она же кирилловский тракт, молча, меся десятками тысяч сапог грязь, идут и идут сибирские гренадеры спасать русскую матушку-столицу.
Войска-то шли, как вскоре выяснилось, только из Вологды к Ленинграду, чтобы не дать возможность немцам прорвать кольцо вокруг города.
— Что помните, Вениамин Иванович, еще из истории? — спрашиваю, зная, что он всё помнит.
— Звали нас каргачами. У берега озера густо под водой камней, имя им — каргачи. Так и деревню поименовали.
Слово с корнем карг считается древнерусским. Из сказок все помнят ворону-каргу. Сидит она на замшелом камне, древняя, матерая. Владимир Иванович Даль так и расшифровывает: карга — ворона. Но тут же добавляет вологодское определение этого слова — корга, кокора, накурок для кормы и носа барки. Что это такое последнее — не знаю. А вот сноска в его же словаре на другое архаичное понятие совпадает с рассказом Вениамина Ивановича: корга — каменная подводная или заливная гряда, риф. Любитель везде находить финские аналоги, А.В. Кузнецов считает, что от славянского в этом корне ничего нет. По его мнению, карг — довольно распространенная основа в финно-угорской топонимии: финское karhi — борона; karhu — медведь, а лопарское «карго» — холм посреди болота. Слово это, по мнению Кузнецова, было заимствовано в русские народные говоры Белозерья в форме «каргач » — со значением «заросшее травой место на озере». Мы — народ не гордый, можем и согласиться на лопарское имя, хотя мне кажется, что все-таки карга — это камень. Сидит ворона в сказках на карге и каркает: «Кар-р-р». А камней у каргачевского берега полным-полно.
Вениамин Иванович запомнил еще, что через Каргачево проезжал Иван Грозный. Причем рассказывает он так, будто такая поездка случилась чуть ли не вчера. И правда, из всех царей, генеральных секретарей, президентов деревню Каргачево посетил только один Иоанн Васильевич Грозный, проезжая на богомолье в Кириллов монастырь (там он бывал трижды).
Чтобы закончить свой рассказ о Вениамине Ивановиче Шмакове, скажу, что на задах его хозяйства валяется огромный, кованый-клепаный котел с одной сохранившейся ручкой. Михаил Кирьянов утверждает, что цены ему нет: это, мол, монастырский котел, таких и в запасниках вологодского музея не найти. Раньше хранили Шмаковы в этом котлище золу для удобрения, а привез его откуда-то отец Вениамина Ивановича. Рассказали мы про эту кухонную утварь в музее села Кубенского тогдашней директорше Ольге Викторовне Смирновой. Та не поленилась, съездила в Каргачево, осмотрела нашу находку и опубликовала в районной газете «Маяк» в мае 2002 г. статью с фотографией на первой полосе «А вы такой котел видали?», тем самым прославив на всю округу то ли Вениамина Ивановича, то ли сам котел. Родилось и предположение, что котел из Спаса-Каменного монастыря... Можно развивать тему и дальше — из него хлебали уху Василий Темный, Василий III, Петр Первый... Только нынешнему губернатору Вячеславу Позгалеву не досталась такая честь. По рассказу Шмакова, после статьи в газете приезжал к нему даже священник. Батюшка интересовался знаменитым котлом и его состоянием. Сразу видно, как бедно живет наша церковь.
Сколько таких старинных чудес хранилось у моего прадеда в Каргачево, даже и думать не хочу. Мне от него, кроме родины, ничего не досталось. Передалась порода, а это наследственное — курчавые волосы и высокий рост, да и стать передалась, что уж там говорить. Работал и дружил он с земляком Иваном Александровичем Викторовым, тот техником служил. Когда они вернулись в родное Каргачево, да не без денег, то Иван Александрович купил себе сельцо, молотилку, водяную мельницу на реке Ельме под Сергеевском. Стал спокойно жить-поживать, как и его друг Александр Александрович Дементьев.
Пришло время раскулачивания. Мой прадед, догадавшись, всё отдал колхозу, даже свой дом. А куда деваться-то?! Из большой его избы, раскатав по бревнышку, соорудили потом колхозную конюшню. Но кое-что из заработанного Александр Александрович зашил все-таки в пуховые подушки. А Иван Александрович, видно, уперся, жалко ему стало заработанного добра. Вызвали его на межу для экспроприации косилки, так и сяк ее рассматривали, работала она хорошо. Что уж дальше приключилось, никто не знает, но Викторова на том поле во время разговора убил, пылая классовой ненавистью, крестьянин-бедняк из деревни Росстани. «Какой он кулак был? — добавляет Вениамин Иванович Шмаков. — По два часа в сенокос спал, всё работал».
Прадеда моего каким-то чудом не тронули, а он и рад тому был — весь отдался рыбалке. Знаменитый был рыбак. Сам мастерил снасти, все места рыбные знал, целыми днями пропадал на озере. Четверо сыновей было у него и его жены, моей прабабушки Екатерины Александровны, и одна дочь. Сын Василий в Гражданскую войну служил в Красной армии у Фрунзе, штурмовал Сиваш, был коммунистом. И на Великую Отечественную войну пошел добровольцем, без вести пропал в карельских болотах. Сын Феодосий погиб под Сталинградом. Третий сын, Вениамин, жил и работал в Тутаеве Ярославской области. Иван трудился в Мытищах, под Москвой на заводе. Только одна Нина Александровна, дочка, осталась на родине, прожила всю жизнь в Каргачево. Никого уж из них нет в живых. Сам Александр Александрович Дементьев умер в 1945 г., на три года пережила его Екатерина Александровна.
Сейчас в Коробово живет внучка Александра Александровича, которую зовут, как и бабушку, Екатерина Александровна Красикова. Отца ее, дорожного техника-строителя, забрали в 1937 г. Нина Александровна, мать, писала письма Сталину, но, видно, не дошли они до вождя, так как отец был расстрелян в 1938 г. Натерпелась тогда Екатерина Александровна лиха. В Новленской школе учительница тыкала: «Ты — дочь врага народа»; дом у матери отняли, запихав в комнатушку. В годы войны Екатерина Александровна ушла добровольцем на фронт, служила в Москве в дивизионе аэростатов. Когда я вижу в кинохронике, как девушки в овчинных полушубках идут по улицам Москвы и держат огромные аэростаты, то вспоминаю военную молодость своей тетушки. Ее дивизион стоял на Кутузовском проспекте, под Филями, в этой части служила и мать певицы Аллы Пугачевой. Вместе с девушками из восьмого звена аэростатов заграждения, охранявших небо Москвы, Екатерина Александровна участвовала в Параде Победы, одна за двоих своих погибших на войне дядей.
Прошло почти шестьдесят лет. Екатерине Александровне Красиковой исполнилось в 2003 г. 80 лет. Местная власть сделала ей оригинальный подарок. Специально для нее протянули от села Новленского на столбах телефонную линию и установили в ее доме телефон. Теперь я могу ей, как и Вениамину Ивановичу Шмакову в Каргачево, звонить из Москвы:
— Как живете, Екатерина Александровна? Ноги не болят? А лед на озере еще не сошел? Скоро и я к вам приеду.